От столкновения этих двух колоссов родится буря, от нее содрогнется земля, сотрясется воздух; тогда поднимутся вихри, о которых я вам только что говорил, и начнут действовать повсюду в пользу созидания и объединения. И тогда горе Англии! Только тогда она узнает, как она ненавистна Индии! Чем дольше будет продолжаться борьба, тем чаще англичанам придется отступать, тем больше будут нападать на них, тем больше их будут предавать. Их враги поднимутся на них подобно ревущей стихии, и огромная волна, простирающаяся от Кабула до Бенгалии, вынесет бегущих английских солдат к их кораблям, если те, по счастью, окажутся в портах Мадраса, Калькутты и Бомбея».

«Вы волшебник, сир!.. — заметил Александр. — Когда вы не творите чудеса, вы о них мечтаете».

«Это вовсе не мечта, вовсе не чудо, если только вы мне поможете. Известно ли вам, ваше величество, сколько в Индии английских солдат?»

«Около шестидесяти тысяч человек».

«Вы считаете с туземными войсками, а я их во внимание не принимаю. Английские войска в Индии составляют двенадцать тысяч человек — вот кого принимаю в расчет я.

Готов даже допустить, что их вдвое больше. Но я не учитываю сорок тысяч туземных солдат, сипаев».

Александр улыбнулся.

«Давайте все-таки их считать, просто так, хотя бы для памяти».

«Ну хорошо, будь по-вашему. Итак, сорок тысяч войска туземного и двенадцать тысяч англичан — всего пятьдесят две тысячи. Примите во внимание следующее, брат мой, Индия будет принадлежать тому, кто приведет на поле боя большее число европейских войск. Мы сделаем вот что. Тридцать пять тысяч русских спустятся по Волге к Астрахани, высадятся там, пешим порядком отправятся на другой берег Каспийского моря, займут Астрабад и будут там ждать французскую армию. Тридцать пять тысяч французов спустятся по Дунаю до Черного моря, оттуда их перевезут на русских кораблях в Таганрог. Затем они пешком поднимутся берегом Дона до станицы Пратизбянской, откуда по Волге переправятся в Царицын, затем спустятся на кораблях до Астрахани, а оттуда отправятся на соединение с русским войском в Астрабад. Две армии, французская и русская, преодолеют, таким образом, без особого труда, огромное расстояние и оттуда через Хорасан и Кабул выйдут к берегам Инда».

«Через Большую Соленую пустыню?»

«Я знаком с пустынями, я имел с ними дело. Положитесь на меня: я проведу этот огромный караван».

«Так вы лично намерены возглавить эту экспедицию?»

«Разумеется», — отвечал Наполеон.

«Кто же позаботится о Франции, пока вы будете в трех тысячах льё от нее?»

«Вы, ваше величество!» — просто ответил Наполеон.

Александр побледнел: лукавого грека напугал этот чисто французский ответ.

«Однако помимо Великой Соленой пустыни нас ждут неимоверные трудности».

«Афганистан, не так ли? Его география совершенно неизвестна, а негостеприимные племена затруднят продвижение нашей армии, выставив вдоль всего пути бесчисленных стрелков и банды мародеров-убийц. Вы это имели в виду?»

«Совершенно верно».

«Я предвидел это препятствие, и оно заранее устранено. Я отправляю своего лучшего генерала к одному из князьков Белуджистана, Лахора, Синда или Мальвы. Генерал обучает его войска на европейский лад и обращает его в нашего союзника, расчищающего нам путь, а мы ему за это отдаем во владение те земли, через которые он нас проведет».

«Хорошо, сир, предположим, вы вышли к Пенджабу. Как вы будете кормить и снабжать армию?»

«Об этом нам беспокоиться не придется, пока в нашем кошельке будет звенеть золото. А тегеранские и кабульские сахокары 12 окажут честь нашим векселям. Там нас ждет прекрасно налаженное огромное интендантство, веками создававшееся с одной целью: помогать любому завоевателю, посягавшему и посягающему на Индию».

«Я совершенно не понимаю, что вы хотите сказать, — проговорил император Александр, — и честно признаюсь в своем невежестве».

«Так вот, ваше величество, на территории всего огромного Индийского полуострова живет бесчисленное цыганское племя, известное в Индии под названием бринджари. Именно эти кочевники, и только они, торгуют зерном. На быках и верблюдах они перевозят его на невероятные расстояния, и караваны их настолько велики, что похожи на целое войско. Именно это племя кормило в тысяча семьсот девяносто первом году лорда Корнуоллиса и его армию во время войны с Типпу Сахибом; индийские кочевники необременительны, потому что никогда не живут в домах, а исключительно в палатках; они весьма полезны, потому что среди прочих странных обычаев у них есть и такой — не брать воду из рек и озер. Благодаря этому они оказываются незаменимыми спутниками в пустыне: они умеют добывать воду с любой глубины. Эти люди, ваше величество, живут торговлей; они соблюдают строжайший нейтралитет по отношению к воюющим сторонам. У них одна цель — продать свое зерно и сдать внаем животных тому, кто дороже платит. Если этим людям хорошо заплатить, они будут служить нам».

«И в то же время англичанам!»

«Разумеется! А я и не рассчитываю в своих планах на голод и жажду, ваше величество. Я полагаюсь на наши пушки и штыки».

Царь закусил тонкие губы.

«Остается обсудить Инд», — сказал он.

«Как переправиться через Инд?»

«Да».

Наполеон улыбнулся.

«Это предрассудок, распространяемый английскими писателями, — заметил он, — что Инд представляет собой препятствие, способное остановить наступление, и что английская армия, заняв левый берег, в состоянии остановить любого неприятеля. Ваше величество! Я приказал промерить Инд от Дераисмаилхана до Аттока. Его глубина от двенадцати до пятнадцати футов, да еще нас ждут семь разведанных бродов. Я приказал вычислить скорость течения: она едва достигает одного льё в час. Стало быть, можно считать, что Инда не существует для того, кто переправлялся через Рейн, Неман и Дунай».

Русский император молчал, словно подавленный мощью чужого гения.

«Позвольте мне прийти в себя, сир, — вымолвил он наконец, — этот мир, который вы поднимаете подобно Атласу, падает мне на грудь, я задыхаюсь!..»

— И я тоже! — перебил генерала юный принц. — Вслед за русским императором я повторяю: позвольте мне прийти в себя, сударь.

Он поднял руки и глаза к небу.

— О отец, отец! Как ты был велик! — воскликнул он. Бывший солдат императорской армии, верный товарищ

Наполеона, сопровождавший его в изгнание, рассказывал об этом огромном плане во всех подробностях с единственной целью: произвести впечатление на сына Наполеона — иными словами, показать ему величие отца и постепенно подвести его к пониманию обязанностей перед миром, которые ему диктовало его громкое имя.

Молодой человек, словно ощутив тяжесть этого имени, поднялся, покачал головой и зашагал по комнате.

Вдруг он резко остановился перед Гаэтано.

— И такой человек умер! — вскричал он. — Умер, как простой смертный… более тяжко, вот и все!.. Угасло поддерживавшее его пламя, и никто не заметил, что на небе уже иное солнце! О, почему в день его смерти на землю не пала тьма?

— Он умер, не сводя глаз с вашего портрета, сир. А перед смертью сказал:» Чего не смог сделать я, довершит мой сын!»

Юный принц печально покачал головой.

— Кто осмелится прикоснуться к творению гиганта? Какой человек, носящий имя Наполеона, посмеет сказать Франции, Европе, миру: «Настала моя очередь!» Ах, господин Сарранти! Форма, в которой Бог отливал голову моего гениального отца, разбита; признаюсь вам, я опускаю глаза при одной мысли о том, чего ждут от Наполеона Второго! Впрочем, пустое! Продолжайте, сударь.

— Царь нарушил данное обещание, — продолжал Сарранти, — и Индия, которую ваш отец вслед за Александром Великим считал уже своей, выскользнула у него из рук, но по-прежнему владела его помыслами… Я много раз видел, как он склонялся над огромной картой Азии и вел пальцем по главному пути, которым следовали все завоеватели. Если кто-нибудь из приближенных входил в эту минуту, Наполеон говорил:

«Смотрите! Вот по этой дороге из Газни в Дераисмаилхан с тысячного по тысяча двадцать первый год Махмуд семь раз вел армию в сто — сто пятьдесят тысяч человек и завоевывал Индустан, никогда не испытывая трудностей с провиантом. Во время шестого похода, в тысяча восемнадцатом году он дошел до Канауджа на Ганге, в ста милях к юго-западу от Дели, и вернулся в свою столицу через Мутру. Этот труднейший поход он проделал всего за три месяца! В тысяча двадцатом году он пошел на Гуджарат, чтобы разрушить Сомнаутский храм, и напал на Бомбей с такой же легкостью, как на Калькутту. Магомет-Гури, выйдя из Хорасана, двинулся той же дорогой на Дераисмаилхан в тысяча сто восемьдесят четвертом году на завоевание Индии: он занимает Дели с войском в сто двадцать тысяч человек и заменяет династию Махмуда-Газни своей. Почти той же дорогой в тысяча триста девяносто шестом году Тимур Хромец следует за ними и отправляется из Самарканда, оставив Балх по правую руку; потом он спустился через Амдесабское ущелье к Кабулу, откуда пошел на Атток и овладел Пенджабом. Ниже Аттока, в том самом месте, где собирался пройти я, в тысяча пятьсот двадцать пятом году Бабур перешел Инд и в сопровождении всего пятнадцати тысяч солдат закрепился в Лахоре, захватил Дели и основал могольскую династию. По этой же дороге ушел его сын Хумаюн, когда, лишенный отцовского наследства, он отвоевал его в тысяча пятьсот пятьдесят четвертом году с помощью афганцев. Наконец, Надир-Шах, оказавшись в Кабуле в тысяча семьсот тридцать девятом году и узнав о расправе над одним из своих посланцев в городе Джелалабаде, отправился, чтобы отомстить за одного человека, тем же путем, каким хотел пойти я, чтобы отплатить за угнетение всего мира; Надир-Шах поднялся в горы, где перерезал всех жителей провинившегося города, двинулся той же дорогой, которой уже прошли до него бесчисленные армии, спустился в Хайбер, Пешавар и Лахор, овладел Дели и дал своим солдатам три дня на разграбление города». 13

И, хлопнув себя по лбу, он продолжал:

«Тем же путем пойду и я; вслед за Ганнибалом я пересек Альпы, значит, после Тамерлана я перейду через Гималаи!»

— Сир! — продолжал Сарранти. — Придет день, и вы узнаете, что страстная мечта начинает в конце концов казаться реальностью… Когда родились вы, ваш отец был на вершине успеха; теперь у него была только одна цель — силой добиться от царя того, чего он не мог получить по доброй воле. Двадцать второго июня тысяча восемьсот двенадцатого года император объявляет России войну; но вот уже год как к этой войне идет подготовка. В мае император вызвал к себе в Тюильри генерала Лебастара де Премона, на преданность которого он мог рассчитывать.

Для всех Русская кампания подернута дымкой таинственности; ее назовут второй Польской войной. Только генерал Лебастар де Премон будет посвящен в тайны императора.

«Генерал! — сказал ему император. — Вам надлежит отправиться в Индию».

Генерал решил, что впал в немилость, и побледнел. Император протянул ему руку.

«Если бы у меня был брат, столь же храбрый и умный, как вы, генерал, — сказал Наполеон, — я поручил бы ему дело, которое доверяю вам. Выслушайте все, что я скажу. Потом вы вольны отказаться, если сочтете, что это поручение вам не подходит».

Генерал поклонился:

«Будучи уверен в расположении вашего величества, я готов идти хоть на край света!»

«Вы отправитесь в Индию и поступите на службу к одному из махарадж Синда или Пенджаба. Я знаю, как вы отважны и сведущи в военном искусстве: через год вы возглавите его войска».

«Что я должен делать потом, сир?»

«Ждать меня!»

Генерал отпрянул в изумлении. Император так долго обдумывал свой проект, что считал его почти свершившимся.

«А-а, верно, — улыбнулся он, — вы ведь не знакомы с моим планом, дорогой генерал, а должны бы его знать».

Его любимая карта, карта Азии, была разложена на столе.

«Подойдите! — пригласил генерала император. — Сейчас вы все поймете. Я объявляю войну русскому императору, переправляюсь через Неман с пятьюстами тысячами человек и двумястами пушками, вхожу в Вильно без единого выстрела, беру Смоленск и иду на Москву; у стен города я дам одно из величайших сражений под стать Аустерлицу, Эйлау, Ваграму. Я уничтожу русскую армию и войду в их столицу, а там продиктую свои условия мира. Мир будет означать войну Англии, но войну в Индии…

Однажды вы услышите, что ваш император, повелевающий ста миллионами человек на Западе, двинулся из Хорасана на Индию; на его стороне половина христианского мира, его приказания исполняются на территории, охватывающей девятнадцать градусов широты и тридцать — долготы. Тогда вы скажете радже, у которого будете состоять на службе: «Этот человек — мой повелитель и ваш друг. Его цель — укрепить власть независимых индийских князей и навсегда покончить с английским владычеством от Персидского залива до устья Инда. Призовите всех ваших братьев-раджей к восстанию, и через три месяца Индия будет свободна!»

Генерал Лебастар смотрел на вашего отца, сир, с восхищением, граничившим с испугом.

«Теперь, — продолжал император, — после того как я посвятил вас в свои планы Русской кампании, вот план моих действий в Индии. Англия двинется мне навстречу и будет меня ждать с пятидесятитысячным войском, в котором около двадцати тысяч — англичане, а тридцать — туземцы. Повсюду, где бы я ни встретился с англо-индийским войском, я разведываю его боевые порядки и атакую его; повсюду, где я встречаюсь с европейской пехотой, я ставлю вторую линию в резерв на тот случай, если первая побежит под натиском британских штыков; повсюду, где будут только сипаи, мы сметем этот сброд, не считая голов; чтобы обратить их в бегство, достаточно будет кнутов и бамбуковых палок. А уж если они побегут — то больше не вернутся! Английское войско перестроится, я их знаю; их девиз — тот же, что в пятьдесят седьмом полку:» They will die hard» — «Драться до последнего!» Мне придется дать еще одно сражение либо под Лудхианой, что на Сатледже, либо у Пассипута, где все поле и так усеяно костями; но мне останется покончить с восемью или десятью тысячами европейцев: остальные сложат головы еще в первом бою. Это будет делом нескольких часов, и только. Чтобы собрать против меня новое войско, Англии понадобится два года: один год — набрать людей, другой — обучить их. За это время я закреплюсь в Дели, восстановлю трон Великого Могола и снова подниму его стяг. Благодаря этой акции я соберу на своей стороне восемнадцать миллионов мусульман. Кроме того, я снова подниму священное знамя Бенареса; я помогу его радже вновь обрести свободу и независимость; на моей стороне — тридцать миллионов индусов на всем протяжении Ганги, от Джамны до Брахмапутры; я затоплю Индустан поджигательными прокламациями; факиры, йоги, календеры — это мои апостолы: все станут призывать от моего имени к возрождению и независимости Индии. Я напишу на своих знаменах: «Мы пришли освобождать, а не порабощать; мы пришли вершить правосудие для всех. Индуисты, мусульмане, раджпуты, ихауты, махаратхи, полигары, райи, набады! Прогоните узурпатора, отвоюйте свои права, верните свои владения; восстаньте, как во времена Тимура и Надира, чтобы снискать на индийских равнинах богатство и утолить жажду мести!» Из Дели я пойду не на Калькутту, с ее трусливым и вялым населением, являющую собой не более чем торговый склад; я двинусь с войсками на Агру, Гвалияр и Кандеиш, на Бомбей, поднимая местное население, преобразуя раджпутские и махаратхские конфедерации, возвращая им прежних вождей или ставя взамен других, но из тех же родов. Бомбей нужен Англии как воздух, это ее связующее звено с Европой, это жизненно необходимый форпост. Захватив Бомбей, я протяну руку к Низаму, Майсуру, прикажу одному из своих генералов взять Мадрас, а сам тем временем двинусь на Калькутту и столкну все: город, укрепления, крепость, гарнизон, людей и камни — в Бенгальский залив… Так вы поедете в Индию, мой друг?»

Генерал Лебастар де Премон пал императору в ноги, после чего отправился в Индию. История его проста: он покинул Францию под предлогом мнимой немилости императора, высадился в Бомбее, поднялся тем же путем, каким Наполеон намеревался спуститься: Кандеиш, Гвалияр, Агра. Он добрался до Пенджаба, встретился там с гениальным человеком по имени Ранджит-Сингх. Тот был родом из малоизвестного племени, но вот уже двенадцать лет, как сограждане выбрали его своим вождем; ему удалось снова возвысить сикхов, освободив их из-под английского ига; так он мало-помалу снова стал хозяином в своем королевстве, таком же большом, как Франция, ведь оно включало в себя и Пенджаб, и Мултан, и Кашмир, и Пешавар, и часть Афганистана. Генерал поступил к нему на службу, упорядочил армию и стал ждать вестей со стороны Персии… Однажды до него докатился грохот — но то был грохот, которым сопровождалось падение Наполеона. Он решил, что все кончено, и, оплакав судьбу своего повелителя, занялся собственной судьбой. Но в тысяча восемьсот двадцатом году я тоже покинул Францию, разыскал его и сказал:

«У того, кого вы оплакиваете, есть сын!..» — Как странно! — прошептал юный принц. — В то время как я не знал ничего, даже своего настоящего имени, в трех тысячах льё от меня находились люди, готовившие мое будущее!

Он протянул Сарранти руку и с величественным видом продолжал:

— Каков бы ни был результат этого долгого служения, этой несокрушимой верности, от имени своего отца и своего собственного имени благодарю вас, сударь! А теперь, — прибавил принц, — вам остается лишь сказать мне, где, как, в какое время вы покинули моего отца и что он вам сказал на прощание.

Сарранти поклонился в знак того, что готов отвечать.