Глава 1. СТАРЫЙ ДВОРЯНИН И СТАРЫЙ МЕТРДОТЕЛЬ

В один из первых дней апреля 1784 года, приблизительно в четверть четвертого пополудня, старый маршал Ришелье, наш давнишний знакомый, подкрасив брови душистой краской, отстранил зеркало, которое держал перед ним его камердинер, сменивший, но не заменивший верного Рафте, и, тряхнув головой так, как умел только он один, сказал:

— Ну, вот я и готов.

С этими словами он встал с кресла, совершенно по-юношески стряхивая пальцем крупинки белой пудры, слетевшие с его парика на бархатные штаны небесно-голубого цвета.

Он сделал два-три круга по своей туалетной комнате, вытягивая носки и полколенки.

— Моего метрдотеля! — сказал он.

Через пять минут появился метрдотель в парадном костюме.

Маршал, как того требовали обстоятельства, принял серьезный вид.

— Надеюсь, вы приготовили мне хороший обед? — спросил он.

— Разумеется, ваша светлость.

— Я ведь передал вам список моих гостей, не так ли?

— Я точно запомнил их число, ваша светлость. Девять приборов, так ведь?

— Прибор прибору рознь!

— Да, ваша светлость, но…

Маршал прервал метрдотеля легким движением, нетерпеливость которого умерялась величественностью.

— «Но»… — это не ответ; каждый раз, как я слышал слово «но» — а за мои восемьдесят восемь лет я слышал его многократно! — так вот, каждый раз, как я слышал слово «но», — я в отчаянии, что вынужден сказать вам это, — за ним следовала какая-нибудь глупость.

— Ваша светлость!..

— Прежде всего: в котором часу вы подадите обед?

— Ваша светлость! Буржуа обедают в два часа, судейские обедают в три, дворяне обедают в четыре.

— А я?

— Ваша светлость пообедает сегодня в пять.

— Ого! В пять!

— Да, ваша светлость, как и король.

— Почему как король?

— Потому что в списке гостей, который я имел честь получить от вашей светлости, значится имя короля.

— Отнюдь нет, вы ошибаетесь: мои сегодняшние гости — простые дворяне.

— Ваша светлость, несомненно, изволит шутить со своим покорным слугой, и я благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете. Но граф Гаагский, один из гостей вашей светлости…

— И что же?

— Да то, что граф Гаагский — король.

— Я не знаю короля, который носит это имя.

— В таком случае пусть ваша светлость простит меня, — с поклоном сказал метрдотель, — но я думал... я предполагал…

— Размышления не входят в круг ваших обязанностей. Предположения — не ваш долг! Ваш долг — читать мои приказы без всяких комментариев! Когда я хочу, чтобы люди о чем-то узнали, я говорю об этом: раз я не говорю, значит, я не хочу, чтобы это стало известно.

Метрдотель еще раз поклонился, и на этот раз так почтительно, как если бы разговаривал с королем.

— Итак, — продолжал старый маршал, — поелику у меня сегодня обедают только дворяне, соизвольте подать обед в обычное время, то есть в четыре часа.

При этих словах лицо метрдотеля потемнело так, как если бы ему прочитали его смертный приговор. Он побледнел и согнулся под этим ударом.

Потом выпрямился.

— Да совершится воля Господня, — произнес он со смелостью отчаяния, — но ваша светлость пообедает сегодня не раньше пяти.

— Почему и каким образом? — выпрямляясь, вскричал маршал.

— Потому что физически невозможно, чтобы вы, ваша светлость, пообедали раньше.

— Вы, если не ошибаюсь, служите у меня уже двадцать лет? — спросил маршал с гримасой на своем еще живом и моложавом лице.

— Двадцать один год, один месяц и две недели, ваша светлость.

— Так вот, к этим двадцати одному году, одному месяцу и двум неделям не прибавится ни одного дня и ни одного часа! Слышите? — кусая тонкие губы и хмуря подкрашенные брови, произнес старик, — с сегодняшнего вечера ищите себе другого господина! Я никогда не слышал, чтобы в моем доме произносилось слово «невозможно». И не в моем возрасте привыкать к этому слову. У меня нет для этого времени.

Метрдотель поклонился в третий раз.

— Сегодня вечером я уйду от вашей светлости, — сказал он, — но до последней минуты я буду служить вам, как подобает.

И он, пятясь, сделал два шага к двери.

— Что значит «как подобает»? — вскричал маршал. — Имейте в виду, что в моем доме все должно быть так, как подобает мне, — вот как подобает. Я хочу пообедать в четыре часа, и коль скоро я желаю обедать в четыре, то мне не подобает обедать в пять.

— Господин маршал! — сухо отвечал метрдотель. — Я служил экономом у принца де Субиза и управляющим у принца-кардинала Луи де Роана. У первого из них его величество король Французский обедал раз в год; у второго его величество император Австрийский обедал раз в месяц У господина де Субиза король Людовик Пятнадцатый напрасно называл себя бароном де Гонесом — король есть король. У второго из них, то есть у господина де Роана император Иосиф напрасно называл себя графом Пакенштейном — император есть император. Сегодня господин маршал принимает гостя, который напрасно называет себя графом Гаагским, — граф Гаагский все равно остается королем Шведским. И либо сегодня вече ром я покину дворец господина маршала, либо графа Гаагского примут как короля.

— Но ведь это-то я и запрещаю вам, господин упрямец! Граф Гаагский желает соблюсти самое строгое, самое точное инкогнито. Черт возьми! Мне хорошо знакомо ваше глупое тщеславие, повелители салфеток! Не корону вы чтите, а прославляете самих себя за наши денежки!

— Я не думаю, что ваша светлость серьезно говорит со мной о деньгах, — кисло заметил метрдотель.

— Да нет же, нет, — почти смиренно ответил маршал. — Деньги! Кой черт говорит вам о деньгах? Не увиливайте, прошу вас. Повторяю: я не желаю слышать здесь никаких разговоров о короле!

— Да за кого вы меня принимаете, господин маршал? За последнего дурака? Никто и слова не скажет о короле!

— В таком случае, не упрямьтесь и подайте обед в четыре.

— Не могу, господин маршал, ибо в четыре я еще не получу того, что мне должны привезти.

— Чего же вы ждете? Какой-нибудь рыбы, как господин Ватель?

— Ах, господин Ватель, господин Ватель! — вздохнул метрдотель.

— Вас огорчает сравнение с господином Вателем?

— Нет. Злосчастный удар шпагой, который нанес себе господин Ватель, обессмертил его note 3!

— Ах, вот как! Вы полагаете, что ваш собрат слишком дешево заплатил за свою славу?

— Нет, ваша светлость, но сколько других наших коллег страдает и пожинает скорбь или унижения, в сто раз более жестокие, нежели удар шпагой, и, однако, не становятся бессмертными!

— А разве вы не знаете, что для того, чтобы стать бессмертным, надо либо стать академиком note 4, либо умереть?

— В таком случае, ваша светлость, лучше жить и состоять у вас на службе. Я не умру и буду служить вам так же, как служил бы Ватель, если бы его высочество принц Конде имел терпение подождать полчаса.

— О, да вы обещаете мне чудеса! Вы фокусник!

— Нет, ваша светлость, никаких чудес я не обещаю.

— Но чего же вы ждете?

— Вашей светлости угодно, чтобы я это сказал?

— Ну да, да, я любопытен.

— Так вот, ваша светлость: я жду бутылку вина.

— Бутылку вина? Объяснитесь, это становится интересно.

— Вот о чем идет речь, ваша светлость: его величество король Шведский, то есть, простите, его сиятельство граф Гаагский пьет только токайское.

— Ну и что же? Неужели я так обеднел, что в моих погребах не найдется бутылки токайского? В таком случае надо будет выгнать моего эконома.

— Нет, нет, ваша светлость: у вас есть еще бутылок шестьдесят.

— Так по-вашему граф Гаагский выпьет за обедом шестьдесят одну бутылку?

— Терпение, ваша светлость: когда граф Гаагский впервые приехал во Францию, он был всего-навсего наследным принцем; в ту пору он обедал у ныне покойного короля, который получил двенадцать бутылок токайского от его величества императора Австрийского. Вам известно, что молодое токайское приберегается для императорских погребов и что даже государи не пьют молодое вино, прежде чем его величество император не соизволит прислать им его?

— Известно.

— Так вот, ваша светлость: из этих двенадцати бутылок вина, которое наследный принц отведал и которое нашел восхитительным, ныне осталось всего две.

— Ах, вот как!

— Одна из них еще обретается в погребах короля Людовика Шестнадцатого.

— А вторая?

— Ах, ваша светлость, — отвечал метрдотель с торжествующей улыбкой: он чувствовал, что после долгой борьбы, которую он выдержал, приближается час его победы, — вторую-то бутылку украли!

— Кто же ее украл?

— Один из моих друзей, эконом покойного короля, который был многим мне обязан.

— А-а! И он отдал ее вам!

— Ну, конечно, ваша светлость! — с гордостью заявил метрдотель.

— И что же вы с ней сделали?

— Я бережно отвез ее в погреб моего хозяина, ваша светлость.

— Вашего хозяина? А кто в ту пору был вашим хозяином, сударь?

— Его светлость принц-кардинал Луи де Роан.

— Ах, Бог Ты мой! В Страсбурге?

— В Саверне.

— И вы послали туда за этой бутылкой для меня! — вскричал старый маршал.

— Для вас, ваша светлость, — сказал метрдотель тем же тоном, каким сказал бы: «Неблагодарный!»

Герцог де Ришелье схватил старого слугу за руку с криком:

— Прошу прощения, вы — король метрдотелей!

— А вы хотели прогнать меня! — ответил тот, сделав непередаваемое движение головой и плечами.

— Я заплачу вам за эту бутылку сто пистолей!

— И еще в сто пистолей обойдутся господину маршалу дорожные расходы, что составит двести пистолей. Но его светлость подтвердит, что это даром.

— Я подтвержу все, что вам будет угодно, а пока что с сегодняшнего дня я удваиваю ваше жалованье.

— Дело вовсе того не стоит, ваша светлость: я только исполнил свой долг.

— А когда появится ваш гонец стоимостью в сто пистолей?

— Судите сами, ваша светлость, тратил ли я время даром: когда вы, ваша светлость, дали распоряжение насчет обеда?

— По-моему, три дня назад.

— Для гонца, который гонит во весь опор, нужны двадцать четыре часа, чтобы доехать, и двадцать четыре часа, чтобы вернуться.

— Вам оставалось еще двадцать четыре часа. Как же вы употребили эти двадцать четыре часа, король метрдотелей?

— Увы, ваша светлость, я их потерял. Мысль о вине пришла мне в голову только на другой день после того, как вы вручили мне список гостей. А теперь рассчитаем время, которого требует дело, и вы, ваша светлость, увидите, что, попросив у вас отсрочки всего лишь до пяти часов, я только попросил насущно необходимое время.

— Как? Бутылка еще не здесь?

— Нет, ваша светлость.

— Боже мой! А что если ваш савернский собрат так же предан его светлости принцу де Роану, как вы преданы мне?

— Что же из этого, ваша светлость?

— Что, если он откажет вам в бутылке, как отказали бы вы сами?

— Я, ваша светлость?

— Ну да! Я полагаю, что вы не отдали бы такую бутылку, будь она в моем погребе?

— Смиренно прошу у вас прощения, ваша светлость, но если бы один из моих собратьев, который должен был бы принять короля, попросил бы у меня бутылку вашего лучшего вина, я ее отдал бы ему в ту же секунду.

— Ах, вот как! — с легкой гримасой произнес маршал.

— Ведь помогая другим, помогаешь себе, ваша светлость.

— Что ж, вы меня почти успокоили, — со вздохом сказал маршал, — но ведь нам грозит еще одна опасность — Какая же, ваша светлость?

— А вдруг бутылка разобьется?

— О, ваша светлость, не было случая, чтобы кто-нибудь разбил бутылку вина стоимостью в две тысячи ливров!

— Я был не прав. Не будем больше говорить об этом. А теперь скажите, в котором часу приедет ваш гонец?

— Ровно в четыре.

— В таком случае что помешает нам пообедать в четыре? — гнул свою линию маршал, упрямый, как испанский мул.

— Ваша светлость! Моему вину необходим час, чтобы отстояться, и это еще благодаря способу, который изобрел я сам, а не то мне понадобились бы целых три дня.

Побежденный и на сей раз, маршал в знак своего поражения отвесил своему метрдотелю поклон.

— К тому же, — продолжал тот, — гости вашей светлости, зная, что будут иметь честь обедать с его сиятельством графом Гаагским, явятся лишь в четверть пятого.

— Это что-то новенькое!

— Конечно, ваша светлость. Ведь гости вашей светлости — это его сиятельство маркиз де Лоне, ее сиятельство графиня Дю Барри, господин де Лаперуз, господин до Фавра, господин де Кондорсе, господин Калиостро и господин де Таверне.

— Так что же?

— Займемся ими по порядку, ваша светлость; господин де Лоне едет из Бастилии note 5, а по причине гололедицы на дорогах от Парижа сейчас три часа езды.

— Да, но он выедет после того, как отобедают узники, а обедают они в двенадцать; уж кто-кто, а я-то это знаю note 6!

— Простите, ваша светлость, но с тех пор, как вы, ваша светлость, побывали в Бастилии, обеденный час изменился, и теперь Бастилия обедает в час дня.

— Люди учатся каждый день, благодарю вас. Продолжайте.

— Графиня Дю Барри едет из Люсьенн — это бесконечный спуск по голому льду.

— Ну, это не помешает ей быть точной! С тех пор, как она стала всего-навсего любовницей герцога, она изображает из себя королеву только с баронами. Но поймите же и вы: я хотел пообедать рано, потому что господин де Лаперуз отбывает сегодня вечером и не захочет опаздывать.

— Ваша светлость! Господин Лаперуз сейчас у короля; он беседует с его величеством о географии и космографии. Не так-то скоро король отпустит господина де Лаперуза.

— Возможно…

— Это уж наверняка, ваша светлость. То же самое будет и с господином де Фавра, который сейчас у его высочества графа Прованского и который несомненно беседует с ним о пьесе господина Карона де Бомарше.

— О «Женитьбе Фигаро»?

— Да, ваша светлость.

— А знаете, ведь вы человек начитанный!

— В потерянное мною время я читаю, ваша светлость.

— Теперь у нас на очереди господин де Кондорсе, который в качестве математика уж верно не откажет себе в удовольствии похвалиться своей точностью.

— Так-то оно так, но он погрузится в расчеты, а когда он их кончит, окажется, что он опоздал на полчаса. Что же касается графа Калиостро, то этот вельможа — иностранец и в Париже обосновался совсем недавно. Пожалуй, он очень хорошо знает версальскую жизнь и заставит себя ждать.

— Что ж, — сказал маршал, — вы назвали всех моих гостей, кроме Таверне, причем перечислили их по порядку, подобно Гомеру и моему бедняге Рафте.

Метрдотель поклонился.

— Я не упомянул господина де Таверне, — сказал он, — потому что господин де Таверне — старый друг, который будет придерживаться обычаев вашего дома. По-моему, ваша светлость, сегодня нужно поставить на стол девять приборов.

— Совершенно верно. А где вы подадите нам обед?

— В большой столовой, ваша светлость.

— Но ведь мы там замерзнем!

— Она отапливается уже три дня, ваша светлость, и я довел температуру в ней до восемнадцати градусов.

— Отлично! Но часы бьют половину! Маршал бросил взгляд на каминные часы.

— Сейчас половина пятого.

— Да, ваша светлость, и вот во двор въезжает лошадь: это моя бутылка токайского.

— Хотел бы я, чтобы мне так служили еще двадцать лет, — повернувшись к зеркалу, произнес старый маршал: метрдотель побежал исполнять свои обязанности.

— Двадцать лет! — произнес чей-то смеющийся голос, прервавший герцога на первом же взгляде, который тот бросил на себя в зеркало, — двадцать лет! Дорогой маршал! Я желаю вам прожить эти двадцать лет, но ведь мне тогда будет шестьдесят, герцог, и я буду очень стара!

— Ах, это вы, графиня! — воскликнул маршал. — Вы первая! Боже мой! Вы всегда прекрасны и свежи!

— Скажите лучше, что я замерзла, герцог.

— Проходите, пожалуйста, в будуар.

— Как! Мы с вами останемся наедине, маршал?

— Нет, мы будем втроем, — произнес чей-то хриплый голос.

— Таверне! — вскричал маршал. — Черт бы побрал эту помеху радости! — сказал он графине на ухо.

— Фат! — прошептала г-жа Дю Барри и громко расхохоталась. И все трое прошли в соседнюю комнату.

Глава 2. ЛАПЕРУЗ

В ту же минуту глухой стук колес нескольких экипажей по засыпанной снегом мостовой возвестил маршалу о прибытии гостей, и вскоре, благодаря пунктуальности метрдотеля, девять человек уже занимали места вокруг овального стола в столовой.

Через десять минут гости почувствовали, что в столовой они совершенно одни: в самом деле, немые слуги, подобные теням, неизбежно должны были быть и глухими.

Де Ришелье первым нарушил эту торжественную тишину, продолжавшуюся столько же времени, сколько гости ели суп, и сказал своему соседу справа;

— Граф, вы не пьете?

Граф Гаагский поднес стакан к глазам и посмотрел сквозь него на пламя свечей.

Содержимое стакана искрилось, как жидкий рубин.

— Вы правы, господин маршал, — отвечал он, — спасибо.

Он произнес слово «спасибо» тоном столь благородным и столь ласковым, что наэлектризованные присутствующие поднялись в едином порыве с криком:

— Да здравствует его величество король!

— Совершенно верно, — произнес граф Гаагский, — да здравствует его величество Французский король! Вы согласны со мной, господин де Лапурез?

Лаперуз поднял стакан и смиренно поклонился графу Гаагскому.

— Мы все готовы выпить за здоровье того, о ком вам угодно говорить, — заметила графиня Дю Барри, сидевшая слева от маршала, — но нужно, чтобы ваш тост поддержал и наш старейшина, как сказали бы на заседании Парламента.

— Заявляю, что старейшина здесь, — сказал г-н де Фавра, — это — вино, которое сейчас его сиятельство граф Гаагский наливает в свой стакан.

— Вы правы, господин де Фавра, это стодвадцатилетнее токайское, — отвечал граф. — И этому токайскому принадлежит честь быть выпитым за здоровье короля.

— Одну минуту, господа, — вмешался Калиостро, поднимая свое широкое лицо, необыкновенно умное и волевое. — Я подтверждаю это!

— Вы подтверждаете право токайского на старшинство? — хором подхватили гости.

— Разумеется, — спокойно сказал граф, — ведь я сам запечатывал эту бутылку.

— Вы?

— Да, я, это было в тысяча шестьсот шестьдесят четвертом году, в день победы, которую одержал над турками Монтекукули note 7.

Громкий раскат хохота встретил эти слова, которые Калиостро произнес с невозмутимой серьезностью.

— На это у вас было целых сто тридцать лет, — заявила г-жа Дю Барри,

— я охотно даю вам десять лет лишку, чтобы вы могли налить это чудесное вино в эту пузатую бутылку.

— Ах, вижу, вижу: вы мне не верите, — отвечал он. — О, это роковое неверие, с которым мне пришлось бороться всю жизнь! Филипп Валуа не хотел мне верить, когда я советовал ему открыть некое убежище Эдуарду note 8; Клеопатра не захотела верить мне, когда я сказал ей, что Антоний будет побежден; троянцы не хотели мне верить, когда я говорил им о деревянном коне: «Кассандру осенило вдохновение — слушайте Кассандру!»

— Знаете, граф, если вы будете продолжать в том же духе, — заметил герцог де Ришелье, — вы сведете с ума беднягу Таверне: он так боится смерти, что смотрит на вас испуганно, считая вас бессмертным. Ну, признайтесь откровенно, так это или не так?

— То есть бессмертен ли я?

— Да, бессмертны ли вы.

— Мне об этом ничего не известно, но мне известно то, что я могу утверждать.

— Что же это? — спросил Таверне, самый жадный из всех слушателей графа.

— Что я видел все события и знавал всех людей, о коих я сейчас упоминал.

— По правде говоря, — заметила графиня Дю Барри, — вы обладаете тайной вечной молодости: хотя вам три-четыре тысячи лет, на вид вам едва можно дать сорок.

— Да, я владею тайной вечной молодости.

— Объяснитесь!

— Ничего нет легче. Вы сами пользовались моим средством.

— Как так?

— Вы употребляли мой эликсир.

— Я? Ах, полноте!

— Графиня! Помните ли вы дом на улице Сен-Клод? Помните ли вы, что оказали услугу одному из моих друзей по имени Джузеппе Бальзаме? Помните ли вы, что Джузеппе Бальзаме преподнес вам флакон с эликсиром и посоветовал каждое утро принимать по три капли? Помните ли вы, что следовали этому указанию до последнего года, когда эликсир кончился?

— О, господин Калиостро, вы говорите мне…

— ..то, что известно вам одной, это я отлично знаю, Но в чем же была бы заслуга чародея, если бы он не знал секретов своего ближнего?

— Значит, у Джузеппе Бальзамо, как и у вас, был рецепт этого чудодейственного эликсира?

— Нет, но так как это был один из лучших моих друзей, я подарил ему три или четыре флакона.

— Боже мой! — вскричала графиня. — Но если вы, господин Калиостро, имеете власть выбирать себе возраст, почему вы выбрали сорок лет, а не двадцать?

— Потому что, графиня, — с улыбкой отвечал Калиостро, — мне идет всегда быть сорокалетним мужчиной, разумным и зрелым, а не двадцатилетним незрелым юнцом.

— Ах, вот оно что! — сказала графиня.

— Ну, разумеется, графиня, — продолжал Калиостро, — ведь в двадцать лет мы нравимся тридцатилетним женщинам, а в сорок управляем двадцатилетними женщинами.

— Сдаюсь, сдаюсь! — заявила графиня. — К тому же невозможно спорить с живым доказательством.

— Но в таком случае, — вступил в разговор Кондорсе, — вы доказываете нам лучше, чем ваша теорема…

— Что я доказываю вам, маркиз?

— Вы доказываете не только возможность вечной молодости, но и бесконечности жизни. Ведь если вам было сорок лет во время Троянской войны, то это значит, что вы никогда не умирали.

— Это верно, маркиз. Смиренно признаюсь, что я не умирал никогда.

— И, однако, в отличие от Ахилла, вы не являетесь неуязвимым, а впрочем, я ошибаюсь, называя Ахилла неуязвимым, ибо стрела Париса поразила его в пяту.

— Нет, к величайшему моему прискорбию, неуязвимым я не являюсь, — сказал Калиостро.

— Но как же вам удавалось избегать несчастных случаев в течение трех тысяч пятисот лет?

— Это удача, граф. Привычка жить открывает мне с первого взгляда прошлое и будущее людей, которых я вижу. Моя безошибочность такова, что она распространяется и на животных, и на инертную материю. Если я вхожу в карету, то по облику лошадей вижу, что они понесут, по лицу кучера вижу, что он опрокинет или зацепит карету; если я сажусь на корабль, я угадываю, что капитан — невежда или упрямец и что, следовательно, он не сможет или не захочет произвести необходимый маневр. В таких случаях я избегаю кучера или капитана и покидаю карету или корабль. Я не отрицаю значения случая, но я его уменьшаю: вместо того, чтобы дать ему сто шансов, как это делают все люди на свете, я отнимаю у него девяносто девять и остерегаюсь сотого. Вот что дали мне прожитые мною три тысячи лет.

— Раз так, дорогой пророк, — со смехом сказал Лаперуз среди восторга и разочарования, вызванных словами Калиостро, — вы должны были бы пойти вместе со мной на суда, на которых я отправляюсь в кругосветное путешествие. Тем самым вы оказали бы мне важную услугу.

Калиостро промолчал.

— Господин маршал! — со смехом продолжал мореплаватель. — Раз граф Калиостро, — и я вполне его понимаю, — не хочет покидать такое прекрасное общество, придется вам разрешить сделать это мне. Простите меня, ваше сиятельство граф Гаагский, простите меня и вы, графиня, но вот уже бьет семь, а я обещал королю сесть в карету в четверть восьмого. А теперь, так как граф Калиостро не поддался искушению поглядеть на два моих флейта note 9, пусть он, по крайней мере, скажет, что случится со мной на пути от Версаля до Бреста. От Бреста до полюса я его избавляю — это уж моя забота. Но, черт побери, насчет пути от Версаля до Бреста он должен дать мне совет.

Калиостро снова посмотрел на Лалеруза, и взгляд его был так печален, лицо было таким ласковым и в то же время таким грустным, что большинство присутствующих было неприятно поражено. Только мореплаватель ничего не заметил: он прощался с другими гостями.

Все так же со смехом он почтительно поклонился графу Гаагскому и протянул руку старому маршалу.

— Прощайте, дорогой Лаперуз, — сказал герцог де Ришелье.

— Нет, нет, герцог: не «прощайте», а «до свидания», — отвечал Лаперуз. — А впрочем, по правде говоря, люди могли бы подумать, что я отправляюсь в вечность, но ведь кругосветное путешествие займет всего-навсего четыре-пять лет, не больше, а потому и не следует говорить «прощайте».

— Четыре-пять лет! — воскликнул маршал. — Ах, почему бы вам не сказать «четыре-пять веков»? В моем возрасте дни — это годы, и потому я говорю вам: «Прощайте!»

— Спросите у прорицателя, и он пообещает вам еще двадцать лет, — со смехом сказал Лаперуз. — Не правда ли, господин Калиостро?.. До свидания!

С этими словами он вышел.

Калиостро по-прежнему хранил молчание, не предвещающее ничего доброго.

Слышны были шаги капитана по гулким ступенькам крыльца, его все такой же веселый голос во дворе и его последние приветствия тем, кто собрался, чтобы посмотреть на него.