IX. БАРДЖЕЛЛО

Барджелло — возведенное Арнольфо ди Лапо огромное здание, служившее и уголовным судом и тюрьмой, где на одной из стен недавно обнаружен портрет Данте кисти Джотто, — со своей исполинской лестницей и стерегущим ее львом относится к тем архитектурным памятникам Флоренции, что наиболее ярко и величаво доносят до наших дней отголоски бурных, воинственных эпох, событиям которых были немыми свидетелями их камни.

Именно сюда, в Барджелло, были отведены не только Филиппо Строцци и фра Леонардо, но еще и Сельваджо Альдобрандини, хотя он был ранен, Бернардо Корсини, давший ему приют, и другие патриоты — те, кого герцог счел уместным к ним присоединить в качестве членов тайно затевавшегося против его особы заговора, те, кто участвовал в нем, по словам герцога, если не делом, то сердцем.

Их всех вместе заключили в одну большую камеру с решетчатыми окнами; стены ее были сплошь покрыты вязью надписей, нацарапанных на камнях их предшественниками — многими мучениками за общее с героями нашего рассказа дело.

В момент, когда мы вводим читателя в круг этих благородных жертв тирании великого герцога Флорентийского, фра Леонардо стоял, прислонясь к одной из опорных колонн свода, Строцци сидел, а подле него лежал на каменной скамье со скатанным плащом под головой Сельваджо Альдобрандини; остальные теснились около Бернардо Корсини, залезшего на табуретку и старательно выводящего ржавым гвоздем на полуобтесанном камне стены свое имя.

— Чем это ты там занят, Бернардо? — спросил его монах.

— Как видишь, святой отец, — ответил Бернардо, — пишу свое недостойное имя рядом с именами мучеников, предшествовавших мне на этом свете и теперь ждущих меня на небесах.

И он передал гвоздь Витторио деи Пацци.

— Я — следующий, — сказал Витторио. — Клянусь Иисусом Христом, последним Царем нашим, признанным всенародно! Когда-нибудь эти стены станут «Золотой книгой» Флоренции. Смотрите, вот имя старого Джакопо ди Пацци, моего прадеда, а вот имя Джироламо Савонаролы, вот — Никколо Кардуччи, Данте Кастильоне… Хвала Господу! У свободы отборная гвардия из благороднейших душ, вознесшихся в небеса!

— Напиши и мое имя, Пацци, — крикнул ему Сельваджо, — напиши его между своим и именем Строцци! Пусть узнают грядущие поколения, с кем я был, а если камень слишком тверд, возьми мою кровь и выведи ею, вместо того чтоб выцарапывать по букве… Моя рана еще не затянулась, и в чернилах отказа не будет. Пиши, пиши: «Сель-ваджо Альдобрандини, отдавший жизнь за свободу!»

— Теперь ты, Строцци, — сказал Витторио, нацарапав имя Сельваджо Альдобрандини под своим.

И он протянул ему ржавый гвоздь, сделавшийся в руках прославленных узников резцом Истории.

Филиппо Строцци взял гвоздь и там, куда доставала рука, написал одну итальянскую сентенцию, которую мы пытаемся перевести следующим двустишием:

Храни меня от тех, кого не стерегусь, А от врагов моих я сам уберегусь.

Витторио рассмеялся:

— Совет хорош, — заметил он, — но, поданный стенами темницы, грешит некоторой запоздалостью.

Другие поочередно подходили расписаться на стене.

В этот самый миг фамильо государственной инквизиции вошел в камеру.

— Филиппо Строцци вернулся с допроса? — громко вопросил он.

— Да, кто его спрашивает? — отозвался Строцци.

— Какая-то девушка, имеющая разрешение на получасовое свидание с ним, — ответил фамильо.

— Девушка? — удивленно переспросил Строцци. — Если только это не Луиза…

— Да, она, отец! — крикнула с порога дочь Строцци.

— Тогда иди сюда, дитя, иди сюда! — открывая ей объятия, произнес Филиппо. — Я тебя простил; надеюсь, простят остальные.

И вновь почувствовав всю свою отцовскую нежность, он в отчаянном приступе страха прижал ее к груди, воскликнув:

— О! Дитя мое, ты вгоняешь меня в дрожь… От кого ты получила разрешение увидеться со мной?

— От самого герцога, — ответила Луиза.

— Как же ты его добилась?

— Просто испросив.

— Но где?

— Во дворце.

— В герцогском дворце? — воскликнул Строцци. — Ты была у этого негодяя?.. Дочь Строцци в доме незаконного сына Медичи!.. О! Уж лучше бы мне вовсе не довелось встретиться с тобой, чем увидеться при таком условии… Прочь, прочь от меня!

С этими словами он оттолкнул дочь.

— Строцци, не будь бесчеловечен… — укорил его фра Леонардо, поддерживая девушку.

Но старик вскочил с места и, меж тем как невинное дитя его взирало на отца, преисполняясь страхом и изумлением, застонал, вцепившись себе в волосы:

— Она была у него!.. Она ступила в это логово распутства, в этот вертеп похоти!.. Сколькими же годами невинности оплатила ты разрешение свидеться со мной? Ответь, Луиза, ответь!..

— Отец, — с кроткой нежностью ответила девушка, — видит Бог, я ничем не заслужила таких слов. И потом, я была там не одна: Лоренцо находился подле герцога и не оставлял нас.

— Так, значит, никаких постыдных уступок, Луиза?

— Ни единой, отец, ни единой, клянусь честью нашей семьи! Я бросилась к ногам герцога, попросила свидания с вами. Они с Лоренцо обменялись несколькими тихими фразами, потом герцог подписал бумагу, передал ее мне, и я вышла, испытывая неловкость под его упорным взглядом, но больше мне не за что краснеть.

— Как бы то ни было, Луиза, — покачал головой Строцци, — эта его милость оказана неспроста и таит в себе нечто ужасное. Но будь что будет: раз тебе дарованы полчаса, воспользуемся ими. Наверное, эти минуты последние, что мы проводим вместе.

— Отец!.. — слабо вскрикнула девушка.

— Господь наш укрепил тебя, дочь моя, — продолжал старик, — и с тобой можно говорить не как с ребенком, но как со взрослой женщиной.

— О Боже, вы пугаете меня, отец… — прошептала девушка.

— Ты знаешь, какой человек требует моей головы… Знаешь и каким судом меня судят…

— Так вы приговорены, отец?

— Нет… пока еще нет… но могу быть… и обязательно буду… Отвечай же мне так, словно суд уже позади. Подумай, ведь то, о чем я тебя попрошу, касается умиротворенности моих последних часов… Подумай о том, что осужденному остается не только умереть, ему должно принять смерть по-христиански, то есть не богохульствуя и не проклиная…

«Благодарю тебя, Господи, что привел сюда этого ангела, дабы вернуть этому человеку веру, которую он почти утратил», — тихо прошептал фра Леонардо.

— Что же должна я сделать, отец, чтоб вернуть вам умиротворенность? Скажите — с этой минуты я подчиняюсь любому вашему приказу.

— Луиза… — торжественно обратился к ней Строцци. — Поклянись мне, что, когда ты увидишь возведенный для меня эшафот, когда услышишь, что я иду на казнь, ты не сделаешь и шага к этому человеку, чтоб меня спасти, пусть даже он тебе пообещает сохранить мою жизнь!.. Клянись мне, что никакого соглашения не будет между твоей невинностью и его низостью!.. Ибо душой твоей матери, моей любовью, безграничной, как Божья любовь, клянусь тебе, Луиза, что этим ты меня не спасешь… Ввергнутый в пучину отчаяния, я не стану жить… И, потеряв меня на земле, бедное дитя, ты и на небесах не встретишься со мной!..

Луиза соскользнула на пол и на коленях, чтобы придать обещанию больше торжественности, произнесла, вложив в отцовские руки свои:

— Отец, отец, я клятвенно обещаю вам это, и, если я нарушу данную клятву, да покарает меня Господь!

— Это еще не все, — продолжал Строцци, кладя обе ладони на голову дочери и глядя на нее с безмерной нежностью. — Опасность, преследующая тебя до моего последнего издыхания, может меня пережить… Вполне возможно, что герцог, прибегнув к насилию, постарается получить то, чего не смог добиться устрашением.

— Отец!.. — перебила его Луиза.

— Он способен на что угодно! Он осмелится на все! — резко сказал старик. — Это негодяй без чести и без совести!

— Господи Боже мой! — прошептала девушка, пряча в ладонях зардевшееся лицо.

— Луиза, — настойчиво продолжал Строцци, — ты, верно, и сама согласна скорее умереть чистой и юной, чем влачить жизнь в стыде и позоре?

— Да! Да!.. Сто раз да!.. Тысячу раз да!.. Бог мне свидетель!

— Тогда… — невольно дрогнувшим голосом произнес Строцци. — Если когда-нибудь ты попадешь этому человеку в руки… если тебе не останется никакого иного средства вырваться от него… если само милосердие Божье оставит тебя своей надеждой…

— Договаривайте же… говорите, говорите, отец.

— У меня осталось одно сокровище, что я уберег от чужих глаз: последний утешитель, верный друг, что должен был сократить мне мучения и избавить от эшафота вот этот яд…

— Дайте его мне, батюшка! — воскликнула Луиза, поняв, к чему клонит отец.

— Хорошо, хорошо, Луиза! — сказал Строцци. Спасибо тебе. В этом флаконе — свобода и честь; возьми, Луиза, я отдаю его тебе… Помни всегда, что ты — дочь Строцци!

— Все будет выполнено согласно вашему желанию, отец, клянусь вам!

И, вытянув перед собой руку, она подкрепила свои слова торжественной клятвы.

— Спасибо! — повторил Филиппо. — Теперь мне спокойно. А ты, Господи, слышавший эту клятву, ее исполнения!

В этот момент дверь камеры распахнулась и снова вошел фамильо, тот самый, что привел Луизу, только на этот раз с ним был мужчина в маске.

Переступив порог, неизвестный остался стоять.

— Оговоренные разрешением полчаса истекли, обратился фамильо к девушке, — вам надлежит следовать за мной.

— О! Так скоро! — откликнулась девушка.

— Иди, дочь моя, и да будет с тобой мое благословение, — сказал Строцци.

— Еще хоть минутку, хоть секундочку! — , молитвенно соединив ладони.

— Нет, иди, иди! Прощай, дитя мое, нам не ц# лости от этих людей!

— Прощай, отец! — сказала Луиза.

— До встречи на небе, — прибавил фра Леонардо.

— О! — прошептал, ломая руки, Филиппо Строцци

— Мужайся, бедный отец, мужайся! — прижав руки к сердцу, внушал ему фра Леонардо, пока фамильо уводил от них Луизу.

Когда она проходила мимо человека в маске, тот тихо обронил:

— Луиза!

При звуке его голоса девушка встрепенулась.

— Лоренцино!.. — выдохнула она.

— По-прежнему ли ты веришь в меня? — задал вопрос человек в маске.

— Более, чем когда-либо!

— Тогда до вечера.

— До вечера, — еле слышно повторила девушка.

И она вышла из камеры, унося в сердце надежду и решимость.

Скрипнула затворяемая дверь; человек в маске очутился один на один с заключенными, притягивая к себе все взгляды, в которых удивление смешивалось с угрозой.

Поддерживаемый фра Леонардо, Филиппо Строцци в своем горе был единственным, кто не обращал внимания на пришедшего.

Первым подступил к этому человеку Витторио деи Пацци.

— Кто ты, что замаскированным появляешься среди нас? Один из фискалов Маурицио? Кто-нибудь из герцогских сбиров? — спросил он.

— Уж не пыточных ли ты дел мастер? Мы готовы к пыткам, — заявил Бернардо Корсини.

— Или ты палач? — подхватил Сельваджо Альдобрандини, с усилием держась на ногах. — Мы готовы к смерти!

— Говори же, недобрый вестник! С какой новостью ты пожаловал? — не унимался Витторио.

— Я пожаловал с известием о том, что вас всех приговорили к смерти, — сбрасывая маску, отчеканил Лоренцино. — Приговор будет приведен в исполнение завтра на рассвете.

— Лоренцино! — в один голос воскликнули узники.

— Лоренцино! — вслед за другими повторили фра Леонардо и Строцци.

— Что тебе нужно здесь? — прозвучал вопрос Витторио деи Пацци.

— Чего ты добиваешься? — не отставал от него Бернардо Корсини.

— Разве вам не все равно, вам, кому только и осталось еще на этом свете, что помолиться да встретить смерть? — был ответ Лоренцино.

Но тут вперед выступил фра Леонардо.

— Лоренцо, ты сошел в катакомбы ради того, чтоб оскорблять мучеников? — с укором сказал он. — Что за дела привели тебя сюда?

— Сейчас узнаешь, монах, ведь именно ты мне и нужен.

— Чего же ты от меня хочешь?

— Вели всем этим людям отойти подальше и давай по возможности уединимся.

— Зачем это?

— Затем, что я должен открыть тебе одну тайну и, как и вы, находясь в преддверии смерти, хочу исповедаться тебе.

— Исповедаться? — отшатываясь от него, воскликнул фра Леонардо.

— Да.

— Мне исповедовать тебя? — в страхе переспросил монах. — Но отчего ж именно мне, и никому другому?

— Оттого, что часы твои уже сочтены, а от сохранения моей тайны зависит, жить ли тебе, и, наконец, оттого, что во всей Флоренции я не доверился бы никакому другому исповеднику.

— Все назад, братья! — сказал фра Леонардо, бледнея от догадки, которую он как-то высказал Строцци, догадки, что через минуту нечто ужасное коснется его слуха.

Заключенные послушно отошли. Фра Леонардо присел на цоколь колонны, а Лоренцино встал перед ним на колени.

— Святой отец, — заговорил молодой человек, — год назад я возвратился во Флоренцию, уже вынашивая в сердце замысел, который теперь намерен осуществить. Опасаясь, как бы не приписать по ошибке другим все те чувства, что наполняли меня самого, я тотчас по приезде в родной город побывал в разных его кварталах: искал ответа в домах бедняков и дворцах богачей. Я прибивался к компаниям мастерового люда и навещал заносчивых патрициев. Отовсюду, подобно неумолчному стенанию, возносился к Небу единый голос, обличающий герцога Алессандро. Кто-то требовал у него обратно свои деньги, кто-то — честь, этот — отца, тот — сына. Все плакали, все горевали, все обвиняли, и я сказал себе: «Нет, несправедливо, чтобы целый город так страдал от тирании одного человека».

— Ах! — не удержался фра Леонардо, — выходит, все-таки правда то, на что мы уповали!

— Тогда, — продолжал Лоренцино, — я стал вглядываться в окружающих. Я увидел стыд на всех лицах, ужас во всех умах, растление во всех душах. Я искал, на что бы опереться, и чувствовал, как все ненадежно под моей рукой. И извне и внутри — повсюду одно доносительство: оно проникает в домашний уклад семей, оно гуляет и оттачивается на улицах и площадях, оно присаживается у семейного очага и в полный рост стоит на тумбах перекрестков! Вот тогда я понял, что не следует тому, кто в наши дни метит в заговорщики, брать иного наперсника, кроме своего помышления, иного сообщника, кроме собственной руки. Я понял, что, подобно первому Бруту, он должен покрывать лицо завесой настолько плотной, чтобы ни единому взгляду было не под силу пронзить ее. Лоренцо стал Лоренцино.

— Продолжай, сын мой, — затаив дыхание прошептал монах.

— Предстояло еще подобраться к герцогу, — снова заговорил молодой человек. — Нужно было, чтобы он, остерегающийся всех и вся, проникся доверием ко мне. Я сделался его прихвостнем, его лакеем, его шутом. И я не только повиновался его приказаниям, я предугадывал его прихоти, предупреждал его желания… Целый год вся Флоренция именует меня трусом, предателем, подлецом! Целый год я окружен таким презрением моих сограждан, какое потяжелей могильной плиты; за этот год от меня отвратились все сердца, кроме одного-единственного… Но, наконец, задуманное мною удалось: я достиг той цели, к которой стремился; наконец я прошел мой томительный, долгий путь… Отец, сегодня ночью я убью герцога Алессандро.

— Тише! Говори тише! — предостерегающе шепнул фра Леонардо.

— Однако, — продолжал Лоренцо, — герцог ловок, герцог силен, герцог храбр. Я могу пасть во время этой своей попытки спасти Флоренцию, и мне потребно от вас отпущение грехов in articulo mortis note 111 . Дайте же мне его, святой отец, дайте без колебаний. Слушайте, я достаточно натерпелся на земле, чтобы вы скупились на Небо для меня!

— Лоренцино, — сказал священник, — дать тебе полное отпущение — грех, знаю, но я возьму его на душу. И когда Господь призовет тебя держать перед ним отчет за пролитую кровь, я займу твое место, чтоб сказать: «Не ищи виновного, Господи… Виновный перед тобой».

— Вот и хорошо! Этим все сказано, — заключил Лоренцино. — Отныне герцогу, как и вам, вынесен приговор. Начиная с этой минуты его смерть — всего лишь вопрос времени… Святой отец, когда завтра за вами придут, хором кричите: «Герцог Алессандро мертв! Герцога убил Лоренцино! Откройте дом Лоренцино — труп там…» И палач содрогнется, толпы народа побегут к моему дому на виа Ларга, найдут тело, и, вместо того чтоб провожать на эшафот, вас с почетом вынесут отсюда на плечах сограждан.

— А ты?

— Что я?.. Я буду тем, кто откроет народу дверь в комнату с останками герцога. А теперь, когда все, что я имел вам сказать, сказано, прощайте, святой отец!

И, двинувшись прямо на остальных заключенных, ставших стеной между ним и дверью, коротко бросил:

— Дорогу, мессеры!

— А может, нам не угодно тебя пропускать? — сказал Витторио деи Пацци.

— Если нам пришла охота перед смертью поквитаться с тобой? — добавил Бернардо Корсини.

— Если мы решили задушить тебя собственными руками, удавить нашими цепями? — подхватил Филиппо Строцци.

И все, включая Сельваджо Альдобрандини, пытавшегося добраться поближе к молодому человеку, закричали наперебой:

— Смерть ему, продавшему всех нас! Смерть предателю! Смерть презренному!

Лоренцино сдвинул брови и положил руку на эфес шпаги, но услышал голос фра Леонардо, негромко прозвучавший над его ухом:

— Остановись, Лоренцо! Это последнее страдание на твоем крестном пути, последний терний твоего венца! И монах, повысив голос, воззвал к узникам:

— Братья, дайте пройти этому человеку, ибо он — первейший меж нас!

Лоренцино вышел среди общего оцепенения изумленных узников: повинуясь приказанию фра Леонардо, никто не сделал ни малейшего движения, чтоб задержать его.

X. УБИЙСТВО

Вечером этого же дня началось пышное празднество во дворце на виа Ларга; герцог Алессандро, чтобы ознаменовать свое торжество над республиканцами, пригласил на него всех, кто числился в его друзьях и фаворитах; только одно место, по правую руку от него, пустовало за столом.