– А нам не нужно подготовиться к их встрече? – весело осведомился Мюрат.
      – Как подготовиться? – возразил Донадье. – У нас на мачте не осталось ни пяди парусины, в которую мог бы вцепиться ветер, и если не откроется течь, мы будем плавать, как пробка. Держитесь, ваше величество!
      Налетел следующий шквал: он был сильнее первого, молнии сверкали не переставая. Донадье попытался повторить тот же маневр, что и в первый раз, но не успел, и ветер ударил в борт; мачта согнулась, словно была из тростника, лодка накренилась и черпнула воду.
      – Всем вычерпывать воду! – вскричал Донадье. – Государь, вот теперь вы можете нам помочь.
      Бланкар, Ланглад и Мюрат схватили свои шляпы и принялись опорожнять лодку. В этом ужасном положении четверка мореплавателей находилась три часа. К рассвету ветер немного стих, но море оставалось бурным. Путешественники почувствовали голод, однако все их припасы промокли, не пострадало только вино. Король взял бутылку, сделал несколько глотков, после чего передал ее спутникам, которые напились в свою очередь – тут уж было не до этикета. У Ланглада оказался с собой шоколад, который он предложил королю. Мюрат разделил его на четыре равные части и заставил спутников поесть. Покончив с трапезой, моряки взяли курс на Корсику, но лодка была в таком скверном состоянии, что до Бастии она, скорее всего, не дошла бы.
      За целый день путешественники продвинулись на какой-то десяток лье: они шли под одним кливером, не решаясь поднять грот. Ветер так часто менял направление, что требовалось очень много времени, чтобы справиться с его капризами. Вечером обнаружилось, что доски обшивки разошлись и открылась течь; платками удалось кое-как заткнуть щель, и ночь, темная и печальная, вновь накрыла лодку своим покрывалом. Не чуя под собой ног от усталости, Мюрат заснул; Бланкар и Ланглад подсели к Донадье, охраняя покой короля: этих людей, казалось, не могли взять ни сон, ни усталость.
      На первый взгляд ночь была спокойной, но через какое-то время послышался неясный треск. На лицах у моряков появилось странное выражение, они переглянулись, после чего, как один, посмотрели на короля, который, лежа на дне лодки и завернувшись в мокрый плащ, спал так же крепко, как когда-то в песках Египта и снегах России. Один из моряков встал и, насвистывая сквозь зубы провансальскую песенку, перешел на нос лодки; оглядев небо, взволнованное море и утлое суденышко, он вернулся к товарищам, сел и пробормотал:
      – Это невозможно, помочь нам добраться до места может только чудо.
      В подобных невеселых мыслях прошла вся ночь. На рассвете вдали показалось какое-то судно.
      – Парус! – закричал Донадье. – Парус!
      Король мгновенно проснулся. Действительно, небольшой торговый бриг двигался со стороны Корсики по направлению к Тулону. Донадье взял курс на него, Бланкар поднял оба паруса, так что лодка буквально застонала от напряжения, а Ланглад побежал на нос и стал размахивать плащом короля, нацепленным на багор. Вскоре путешественники поняли, что их заметили: бриг развернулся в их сторону, и через десять минут оба судна оказались шагах в пятидесяти друг от друга. На баке появился капитан. Король окликнул его и предложил кругленькую сумму за то, чтобы его с тремя товарищами взяли на борт и доставили на Корсику. Выслушав это предложение, капитан вполголоса отдал своей команде какое-то распоряжение, которое Донадье не расслышал, но, вероятно, понял из жестов капитана, потому что тут же приказал Лангладу и Бланкару выполнить разворот, чтобы оказаться как можно дальше от брига. Как истые матросы, те беспрекословно подчинились, но король топнул ногой:
      – Что вы делаете, Донадье? Что вы делаете? Разве вы не видите, что он движется к нам?
      – Клянусь Богом, вижу… Давай-давай, Ланглад, осторожней, Бланкар! Да, он движется к нам, и, кажется, я заметил это слишком поздно. Ну так, хорошо, а вот теперь моя очередь.
      С этими словами от так резко и с такою силой налег на румпель, что лодка, вынуждаемая круто изменить направление, казалось, закусила удила, словно лошадь, но в конце концов поддалась. Громадная волна, поднятая шедшим в ее сторону гигантом, отбросила ее, как перышко, и бриг прошел в нескольких футах от ее кормы.
      – Ах ты, злодей! – воскликнул король, только теперь понявший намерения капитана, и, выхватив из-за пояса пистолет, закричал: – На абордаж! На абордаж!
      Он попытался выстрелить в бриг, но порох отсырел и не воспламенился, а король все повторял в ярости:
      – На абордаж! На абордаж!
      – Вот именно, злодей, а еще вернее – болван, – проговорил Донадье, – он принял нас за пиратов и хотел потопить, будто без него нам не удастся пойти на дно.
      Лодка и впрямь опять дала течь. В результате резкого поворота, сделанного Донадье, доски обшивки снова разошлись, и в многочисленные щели хлынула вода; снова пришлось вычерпывать ее шляпами, что длилось десять часов, пока Донадье внезапно не воскликнул:
      – Парус! Парус!
      Король и двое моряков тотчас бросили работу, подняли парус, и лодка устремилась к приближающемуся судну; водой уже никто не занимался, и она быстро прибывала.
      Теперь все решало время – минуты, секунды: нужно было добраться до судна прежде, чем лодка затонет. На судне, казалось, тоже поняли отчаянное положение людей, просивших у них помощи, поскольку оно прибавило ходу. Ланглад узнал судно первым: это была баланселла , находящаяся на службе у правительства и совершавшая рейсы с почтой между Тулоном и Бастией. Друживший с ее капитаном Ланглад голосом, которому опасность придала силы, позвал капитана по имени, и его услышали. Самое время было спасаться: вода все прибывала, король со спутниками стояли уже по колено в воде, а лодка стонала, словно умирающий человек; она остановилась и начала переворачиваться. В этот миг с баланселлы бросили несколько концов, и король, ухватившись за один из них, кинулся в воду и вскоре уже держался за веревочный трап: он был спасен. Баланкар и Ланглад не мешкая последовали его примеру; Донадье остался в лодке последним, как того требовал его долг, и когда он одной ногою стоял уже на трапе, другая его нога вдруг провалилась вниз; со свойственным истому моряку хладнокровием он оглянулся и увидел, как под ним разверзлась пучина, и лодка, перевернувшись, пропала в ней навсегда. Еще секунд пять, и четверку мореплавателей ждала бы неминумая гибель .
      Едва Мюрат ступил на палубу, как какой-то человек бросился ему в ноги: это был мамелюк, которого он когда-то привез из Египта и который, женившись, осел в Кастелламаре. Торговые дела привели его в Марсель, где он чудом избежал резни, устроенной его соотечественникам, а теперь, несмотря на необычную одежду и печать усталости на лице Мюрата, сразу же узнал своего бывшего хозяина. Он разразился радостными восклицаниями, поэтому хранить инкогнито больше не имело смысла, и сенатор Касабьянка, капитан Олетта, племянник князя Бачиокки, и военный комиссар Боэрко, сами бежавшие от побоищ на юге, приветствовали короля, обращаясь к нему со словами «ваше величество» и образовав таким образом импровизированный двор. Столь внезапный переход мгновенно преобразил Мюрата: он был уже не изгнанником, а Иоахимом I, королем Неаполитанским. Земля, откуда он был изгнан, пропала вместе с утонувшей лодкой, и впервые мысль о ставшем для него роковым походе в Калабрию родилась у Мюрата именно в эти дни упоения, которое пришло на смену недавнему мучительному беспокойству. Но покамест король, не знавший, какой прием ждет его на Корсике, решил назваться графом Кампо Мелле и под этим именем 25 августа ступил на землю Бастии. Однако предосторожность Мюрата оказалась излишней: через три дня все в городе знали о его прибытии. На улицах появились толпы народа, стали раздаваться возгласы: «Да здравствует Иоахим!», и король, не желая нарушать общественное спокойствие, тем же вечером покинул город в сопровождении троих спутников и мамелюка. Два часа спустя он уже въехал в Висковато и стучался в дверь генерала Франческетти, который на протяжении всего царствования Мюрата находился у него на службе и, уехав из Неаполя одновременно с ним, вернулся на Корсику к жене, в дом ее отца г-на Колона Чикальди. Генерал сидел за ужином, когда ему доложили, что какой-то незнакомец хочет с ним говорить; он вышел и увидел длиннобородого человека в солдатском плаще, лосинах, башмаках с гетрами и морской шапочке. Генерал весьма удивился; тогда незнакомец, устремив на него взгляд своих больших черных глаз, скрестил руки на груди и заговорил:
      – Франческетти, не найдется ли у вас за столом места для вашего генерала, который очень голоден? Не найдется ли у вас под крышей места для короля-изгнанника?
      Франческетти, узнав Иоахима, изумленно вскрикнул, упал перед ним на колени и поцеловал королю руку. С этого часа дом генерала оказался в полном распоряжении Мюрата.
      Едва по окрестностям распространился слух о приезде короля, как в Висковато стали стекаться офицеры всех рангов, ветераны, когда-то воевавшие под его началом, а также охотники-корсиканцы, которых привлекала его слава искателя приключений, и вскоре дом генерала превратился во дворец, деревня – в монаршую резиденцию, а остров – в королевство. О намерениях Мюрата пошли самые невероятные слухи, которые отчасти подтверждались собравшимся у него войском в количестве девятисот человек. Именно тогда и распрощались с Мюратом Бланкар, Ланглад и Донадье; Мюрат хотел их удержать, но они не согласились, поскольку брали на себя обязательство спасти изгнанника, а не делить с королем превратности Фортуны.
      Мы уже упоминали, что Мюрат встретился на почтовом судне с одним из своих бывших мамелюков по имени Отелло, который последовал за ним в Висковато, и вот экс-король Неаполя решил сделать из него шпиона. Не возбуждая ничьих подозрений, мамелюк мог поехать к родственникам в Кастелламаре, поэтому Мюрат и отправил его туда, снабдив письмами к людям, на чью преданность он мог рассчитывать. Отелло отбыл, благополучно добрался до своего тестя и счел возможным ему довериться, однако тот, испугавшись, сообщил в полицию, которая ночью явилась к Отелло и забрала все письма.
      На следующий день все адресаты этих писем были арестованы, после чего им велели ответить Мюрату, как если бы они оставались на свободе, и посоветовать ему Салерно в качестве наиудобнейшего места для высадки войск. Из семи арестованных пятеро трусливо согласились на это, и лишь двое, братья-испанцы, категорически отказались, за что тут же были брошены в тюрьму.
      Тем временем 17 сентября Мюрат покинул Висковато в сопровождении эскорта, состоявшего из генерала Франческетти и офицеров-корсиканцев, и направился в сторону Аяччо через Котоне, горные массивы Серра, Боско, Веначо, Виваро и лесистые ущелья Веццаново и Богоньона. Жители повсюду встречали Мюрата с королевскими почестями, к городским воротам выходили делегации, обращавшиеся к нему не иначе как «ваше величество». Наконец 23 сентября Мюрат прибыл в Аяччо. Все население города высыпало ему навстречу, и въезд в Аяччо превратился в подлинный триумф – жители донесли его на руках до трактира, который военачальники Мюрата заранее выбрали в качестве королевской резиденции; словом, даже менее впечатлительному человеку, чем Мюрат, было от чего потерять голову. Поэтому ничего удивительного, что он упивался своей популярностью: войдя в трактир, он протянул Франческетти руку и проговорил:
      – Видите, как встречают меня на Корсике? В Неаполе будет то же самое.
      Впервые высказавшись таким образом относительно своих намерений, Мюрат в тот же день велел готовиться к походу.
      Было собрано десять небольших фелук, а некий мальтиец по имени Барбара, бывший капитан второго ранга неаполитанского флота, был назначен командиром флотилии; двести пятьдесят человек согласились принять участие в походе и готовились выступить по первому сигналу. Теперь Мюрат ждал лишь ответов на письма, увезенные Отелло; они пришли 28 сентября; король в тот же день дал офицерам большой обед и велел удвоить жалованье и рацион своему войску.
      Король уже приступил к десерту, когда было объявлено о прибытии г-на Мачерони – это был посланец иностранных держав, привезший ответ, которого Мюрат так и не дождался в Тулоне. Мюрат встал из-за стола и прошел в соседнюю комнату: представившись как посол, облеченный официальной миссией, г-н Мачерони вручил королю ультиматум австрийского императора. Его содержание было таково:

       «Настоящим поручается г-ну Мачерони уведомить короля Иоахима, что его величество император Австрийский готов предоставить ему убежище в своем государстве на следующих условиях:
       1. Король будет жить под другим именем, а поскольку королева взяла себе имя Липано, то и королю рекомендуется принять его же.
       2. Для проживания королю будет позволено выбрать по своему усмотрению город в Богемии, Моравии или Верхней Австрии либо любую сельскую местность в означенных провинциях.
       3. Король даст честное слово его императорскому и королевскому величеству, что не покинет Австрийское государство без разрешения императора и будет проживать там в качестве знатного частного лица, подчиняясь всем законам Австрийского государства.
       В удостоверение сей декларации и дабы дать ей соответствующий дальнейший ход, по поручению императора подписал
князь Меттерних
Париж, 1 сентября 1815 года».

      Прочитав документ, Мюрат улыбнулся и дал знак г-ну Мачерони следовать за ним. Они вышли на балкон, с которого открывался вид на весь город и над которым, словно над королевским замком, реяло знамя; их взору предстал веселящийся, иллюминированный Аяччо, порт с небольшой флотилией, улицы, словно в день праздника, заполненные народом. Едва горожане увидели Мюрата, как повсюду послышались крики: «Да здравствует Иоахим! Да здравствует брат Наполеона! Да здравствует король Неаполитанский!» Мюрат поклонился, после чего крики только усилились, а оркестр гарнизона заиграл национальные мелодии. Г-н Мачерони не знал, верить ли ему глазам и ушам своим; насладившись его изумлением, король пригласил посла спуститься в гостиную. Там, одетые в мундиры, уже собрались члены его штаба, так что можно было подумать, что они находятся в Казерте или Каподимонте . Несколько мгновений помедлив, г-н Мачерони подошел к Мюрату.
      – Ваше величество, – проговорил он, – какой же ответ я должен дать его величеству императору Австрийскому?
      – Сударь, – ответил Мюрат с высокомерным достоинством, которое так ему шло, – расскажите брату моему Францу обо всем, что видели и слышали, а затем добавьте, что я сегодня же ночью выступаю в поход, дабы отвоевать Неаполитанское королевство.
      Письма, толкнувшие Мюрата на то, чтобы покинуть Корсику, были ему доставлены неким калабрийцем по имени Луиджи, который представился как посланец араба Отелло, тогда как тот – мы уже говорили об этом – был брошен в Неаполе в тюрьму вместе с адресатами привезенных им писем. Письма же, полученные Мюратом, писал министр полиции Неаполитанского королевства, а в качестве места высадки он порекомендовал Салерно потому, что король Фердинанд успел стянуть туда трехтысячный отряд австрийцев, так как не доверял неаполитанским солдатам, сохранившим о Мюрате наилучшие воспоминания. Поэтому флотилия Иоахима и направилась в сторону залива Салерно, однако неподалеку от острова Капри разыгралась страшная буря, и суденышки короля оказались в Пасле – небольшом порту в десяти лье от Козенцы. Ночь с 5 на 6 октября они провели в заливчике, который даже нельзя назвать рейдом, дабы не возбуждать подозрений береговой охраны и сицилийских скорридори , Мюрат приказал потушить все огни и лавировать до рассвета, однако около часа ночи со стороны суши задул такой сильный ветер, что суда были отброшены им в открытое море, и на рассвете 6 октября фелука, на которой находился король, оказалась в одиночестве. Чуть позже к ней присоединилась фелука капитана Чиккони, и к четырем часам пополудни оба судна бросили якоря в виду Санта-Лючидо. Вечером король велел командиру батальона Оттавиани отправиться на сушу и разведать, что и как; Луиджи вызвался его сопровождать, Мюрат согласился, и Оттавиани со спутником сошли на берег, а Чиккони было поручено выйти на своей фелуке в море на поиски остальной флотилии.
      Около одиннадцати вечера вахтенный лейтенант королевского судна заметил в волнах плывущего человека и, когда тот приблизился, окликнул его: это оказался Луиджи. За ним тотчас спустили шлюпку и доставили его на берег, после чего он рассказал, что командир батальона Оттавиани арестован, а сам он ускользнул от преследователей, бросившись в море. Первым движением Мюрата было броситься на спасение Оттавиани, однако Луиджи стал убеждать короля в опасности и бесполезности подобной попытки, что не помешало Мюрату пребывать в тревоге до двух часов ночи. Наконец он отдал приказ выходить в море. Во время лавировки в бухте один матрос свалился за борт и утонул, прежде чем ему успели прийти на помощь. Предзнаменование было явно зловещим.
      Утром 7 мая на горизонте было замечено два судна. Король тут же приказал приготовиться к бою, но Барбара распознал в судах фелуку Чиккони и баланселлу Курана, которые плыли рядом. На мачте взвился сигнальный флаг, и вскоре оба капитана присоединились к своему адмиралу.
      Пока шло совещание относительно дальнейшего маршрута, к судну Мюрата пристала шлюпка. В ней оказались капитан Перниче и его помощник: они явились, чтобы просить разрешения короля перейти к нему на судно, поскольку не желали больше оставаться с Кураном, который, по их мнению, был предатель. Мюрат тотчас же послал за ним и, несмотря на заверения в преданности, велел ему сесть с пятьюдесятью солдатами в шлюпку, а ее приказал привязать к своей фелуке. Приказ был немедленно выполнен, и крошечная эскадра продолжила путь вдоль берега Калабрии, не теряя его из вида, однако около десяти вечера, когда они находились неподалеку от залива Санта-Эуфемиа, капитан Куран перерезал буксирный трос и стал грести к берегу. Мюрату, который лежал в постели не раздеваясь, тут же сообщили об этом. Он выскочил на палубу и еще успел увидеть шлюпку, которая, держа курс на Корсику, постепенно растворялась в ночной мгле. Мюрат стоял молча, неподвижно, без каких бы то ни было признаков гнева и только тяжко вздохнул и свесил голову на грудь: еще один листок упал с волшебного дерева его надежд.
      Воспользовавшись минутой уныния короля, генерал Франческетти посоветовал ему не высаживаться в Калабрии, а идти прямо до Триеста и там воспользоваться предложенным австрийцами убежищем. У изможденного, павшего духом Мюрата не было сил сопротивляться, и после недолгих возражений он уступил. В этот миг генерал заметил, что какой-то матрос, дремавший на бухте троса, мог все слышать и, замолчав, указал на него Мюрату; тот подошел и узнал в матросе Луиджи, который от усталости заснул прямо на палубе. Спал он так сладко, что король, всегда доверявший Луиджи, успокоился. Прерванный разговор возобновился: собеседники условились, что, не сообщая никому о своем новом плане, они минуют Мессинский пролив, обогнут мыс Спартивенто и войдут в Адриатическое море. Установив таким образом свой дальнейший маршрут, король с генералом спустились вниз.
      На следующий день, 8 октября, когда Барбара спросил, каковы будут дальнейшие распоряжения, Мюрат велел взять курс на Мессину; Барбара ответил, что готов выполнить приказание, но ему нужно запастись пресной водой и провизией, поэтому он хотел бы дойти на фелуке Чиккони до берега, дабы пополнить припасы. Король согласился, и тогда Барбара попросил у него пропуск, выданный Мюрату союзниками, чтобы, как сказал капитан, у него не было неприятностей с местными властями. Мюрат слишком дорожил пропуском, чтобы выпустить его из рук, да и начал уже, вероятно, что-то подозревать и отдать документ отказался. Барбара начал настаивать, король приказал ему отправляться на сушу без пропуска, Барбара категорически стоял на своем, и король, привыкший к повиновению, замахнулся было хлыстиком на мальтийца, но тут же передумал: приказал солдатам готовить оружие, а офицерам облачиться в парадные мундиры, и сам первый подал пример. Мюрат решил все-таки высадиться на берег, и Пиццо должен был стать для новоявленного Наполеона его заливом Жуан . Флотилия направилась к берегу. Король сел в шлюпку с двадцатью восемью солдатами и тремя слугами, в числе которых был и Луиджи. У самой кромки воды генерал Франческетти хотел было сойти на сушу, но Мюрат остановил его.
      – Первым ступить на землю должен я, – сказал он и сошел на берег. На нем был генеральский мундир, белые лосины, сапоги со шпорами, пояс, за который были заткнуты два пистолета, расшитая золотом шляпа с кокардой, прикрепленной с помощью шнурка, с четырнадцатью брильянтами; в руке король держал знамя, под коим намеревался собрать своих приверженцев. На башне в Пиццо часы пробили десять утра.
      Мюрат не мешкая направился в находившийся всего в ста шагах от берега город по дороге, вымощенной большими плитами, ступенями поднимавшимися по склону. Было воскресенье, народ, сходясь к мессе, заполнил всю площадь. Никто не узнал Мюрата; все с удивлением смотрели на сопровождавший его блестящий штаб, но тут король заметил среди крестьян одного сержанта, служившего когда-то в Неаполе у него в конвое. Мюрат направился прямо к сержанту, положил руку ему на плечо и спросил:
      – Тавелла, ты меня не узнаешь?
      Тот ничего не ответил, и Мюрат продолжал:
      – Я Иоахим Мюрат, твой король, у тебя есть возможность отличиться и первым воскликнуть: «Да здравствует Иоахим!»
      Свита Мюрата тут же подхватила приветствие, но калабриец молчал, и ни один из его товарищей не раскрыл рта, чтобы повторить радостный клич. Напротив, по толпе пробежал глухой ропот. Мюрат понял, что зреет буря, и проговорил, обращаясь к Тавелле:
      – Что ж, если ты не хочешь кричать: «Да здравствует Иоахим!», то хотя бы приведи мне коня, и я сделаю тебя из сержанта капитаном.
      Тавелла молча ушел, однако и не подумал выполнить приказ, а отправился домой и больше уже не показывался. Между тем жители города продолжали стоять толпой, не проявляя ни тени дружеского расположения, на которое Мюрат так рассчитывал. Почувствовав, что если он не примет тотчас какое-то решение, то ему придет конец, Мюрат воскликнул: «На Монтелеоне!» – и первым свернул на идущую туда дорогу. «На Монтелеоне!» – повторили последовавшие за ним офицеры и солдаты. Толпа, все такая же молчаливая, расступилась и пропустила отряд.
      Но едва он ушел, как площадь забурлила; некто Джордже Пеллегрино выскочил из дому с ружьем и побежал по городу с криком: «К оружию!» Он знал, что капитан Трента Капелли, командир жандармерии в Козенце, находится сейчас в Пиццо, и решил его предупредить. Его призыв нашел большой отклик в толпе, нежели слова: «Да здравствует Иоахим!» Поскольку у всякого уважающего себя калабрийца есть ружье, то, когда Трента Капелли и Пеллегрино вернулись на площадь, там собралось уже около двухсот вооруженных людей, и предводители повели их в погоню за королем. Они нагнали его минут через десять, в том месте, где теперь находится мост. Завидя погоню, Мюрат приказал всем остановиться и стал ждать.
      Когда Капелли со шпагой в руке приблизился к нему, король сказал:
      – Сударь, не хотите ли вы сменить капитанские эполеты на генеральские? Если да, то кричите: «Да здравствует Иоахим!» – и ведите со мною своих бравых парней на Монтелеоне.
      – Ваше величество, – ответил Трента Капелли, – все мы – верноподданные короля Фердинанда и явились сюда, чтобы схватить вас, а не сопровождать, поэтому во избежание кровопролития вам лучше сдаться.
      Мюрат с непередаваемым выражением взглянул на капитана жандармерии и, не соизволив даже ответить, сделал ему одной рукой знак удалиться, а вторую положил на рукоятку пистолета. Джордже Пеллегрино заметил это движение и крикнул:
      – Ложитесь, капитан, ложитесь!
      Тот бросился на землю, и тотчас же просвистевшая у него над головою пуля опалила Мюрату волосы.
      – Огонь! – крикнул Франческетти.
      – Стволы в землю! – перебил его Мюрат и, выхватив платок, шагнул в сторону крестьян, но тут раздался залп, поразивший офицера и нескольких солдат. В таких случаях, если уж кровь начала литься, скоро ее не остановишь. Мюрат знал эту печальную истину и мгновенно принял решение. Перед ним было пятьсот вооруженных людей, позади – тридцатифутовый обрыв, и король, не раздумывая, прыгнул вниз со скалы, на которой стоял, и тут же вскочил с песка, живой и невредимый. Генерал Франческетти и его адъютант Кампана последовали его примеру, так же удачно прыгнули со скалы, после чего все трое устремились в сторону моря через лесок, стоявший в сотне шагов от берега и сразу же скрывший их от глаз врагов. При выходе из леса их встретил новый залп, пули засвистели у них над головами, но никого не задели, и беглецы продолжали двигаться к берегу.
      И только тогда король увидел, что оставшаяся на песке лодка исчезла, а составлявшие его флотилию три судна, вместо того чтобы поддерживать десант, на всех парусах шли в открытое море. Мальтиец Барбара отнял у Мюрата не только его состояние, но и надежду, спасение, даже жизнь, однако король никак не мог поверить в его предательство. Решив, что это просто очередной маневр, он увидел неподалеку, подле развешанных для просушки сетей, рыбачью лодку и крикнул спутникам:
      – Лодку на воду!
      Отчаяние удвоило силы беглецов, и они принялись сталкивать лодку в море. Никто из преследователей не решился спрыгнуть со скалы, и поэтому им пришлось пойти в обход, что давало Мюрату и его спутникам несколько минут выигрыша. Однако вскоре послышались крики врагов: Джордже Пеллегрино и Трента Капелли во главе всего населения Пиццо показались шагах в пятистах от того места, где Мюрат, Франческетти и Кампана, выбиваясь из сил, сталкивали лодку с песка. За криками последовал залп, и Кампана упал: пуля пробила ему грудь. Однако лодка была уже на воде; генерал Франческетти прыгнул в нее, Мюрат хотел было сделать то же самое, но не заметил, что шпорами зацепился за сеть. Лодка, повинуясь данному им толчку, ушла у него из-под рук, и король растянулся во весь рост – ногами на песке, а лицом в воде. Не успел он подняться, как крестьяне, набросившись на него, в один миг содрали с него эполеты, камзол и отняли знамя; они разорвали бы на куски и его самого, но Джордже Пеллегрино и Трента Капелли, подняв короля с песка и встав по обе стороны, взяли его под защиту. Так, уже пленником, Мюрат прошел по тому же самому месту, где час назад высадился как король. Конвоиры отвели Мюрата в замок, где его заперли в общей камере, и король оказался среди воров и убийц, которые, не зная, кто он такой, и приняв его за собрата по ремеслу, встретили его оскорблениями и насмешками.
      Четверть часа спустя дверь темницы отворилась, и вошедший комендант Маттеи увидел, что Мюрат стоит, скрестив руки на груди и с гордо поднятой головой. В этом полуобнаженном, покрытом грязью и кровью человеке было столько величия, что комендант поклонился.
      – Комендант, – заговорил Мюрат, определив по эполетам должность вошедшего, – оглянитесь вокруг и скажите: разве в такую тюрьму сажают королей?
      И тут случилась странная вещь: злодеи, посчитавшие Мюрата одним из своих и встретившие его издевательствами и смехом, вдруг склонились перед королевским величием, которое чуть раньше никак не подействовало на Пеллегрино и Трента Капелли, и молча отошли в глубь камеры. Так, оказавшись в беде, Мюрат снова был признан королем.
      Комендант Маттеи, пробормотав какие-то извинения, пригласил Мюрата проследовать в приготовленную для него комнату, однако, прежде чем уйти, Мюрат сунул руку в карман и бросил горсть золотых, застучавших по полу, словно дождь.
      – Возьмите, – обратился он к заключенным, – это чтоб вы не говорили, что вас посетил король – пусть даже свергнутый и плененный – и при этом ничем не одарил.
      – Да здравствует Иоахим! – в один голос воскликнули заключенные.
      Мюрат горько улыбнулся. Если бы час назад эти слова были подхвачены на площади, а не звучали теперь в тюрьме, он вновь стал бы королем Неаполитанским! Самые важные события проистекают порой из причин столь незначительных, что, кажется, Господь играет с сатаной в кости, ставя на кон жизнь или смерть человека, возникновение или падение империй.
      Маттеи провел Мюрата в небольшую комнату, которую привратник уступил королю, и собрался было уйти, но Мюрат остановил его.
      – Господин комендант, – заявил он, – я желаю принять ароматическую ванну.
      – Боюсь, это сложно, ваше величество.
      – Вот вам пятьдесят дукатов: пусть на них купят весь одеколон, какой найдут. Да, и пришлите ко мне портных.
      – Здесь можно найти мастеров, которые умеют шить только крестьянскую одежду.
      – Пошлите в Монтелеоне, пусть приведут всех, кого удастся отыскать.
      Комендант поклонился и вышел.
      Мюрат сидел в ванне, когда ему доложили, что пришел кавалер Алькала, генерал князя Инфантадо и губернатор города. Он передал для пленника камчатные одеяла, простыни и кресла. Мюрата тронул этот знак внимания, и он снова успокоился.
      В тот же день, в два часа, из Сен-Тропеза прибыл генерал Нунцианте с тремя тысячами солдат. Мюрат обрадовался старому знакомому, но с первых же его слов понял, что тот явился не с визитом, а как судья, дабы его допросить. В своих ответах король ограничился тем, что объяснил: он направляется с Корсики в Триест, имея для того пропуск от императора Австрии, но буря и недостаток провизии вынудили его высадиться в Пиццо. На все другие вопросы Мюрат отвечал упрямым молчанием, а когда генерал вконец надоел ему своими приставаниями, проговорил:
      – Генерал, не смогли бы вы снабдить меня одеждой, чтобы я мог вылезти из ванны?
      Генерал, поняв, что больше от короля ничего не добьешься, поклонился и ушел. Через десять минут Мюрат получил мундир, оделся, спросил перо и чернила и принялся за письма: он написал командующему австрийскими войсками в Неаполе, английскому послу и жене, сообщив им всем, что его задержали в Пиццо. Покончив с письмами, он встал, некоторое время в волнении ходил по комнате и, захотев глотнуть свежего воздуха, отворил окно. Оно выходило как раз на то место побережья, где его арестовали.
      У подножья небольшого, округлой формы редута два человека копали яму в песке.