Я достиг крайнего предела земной жизни: за ним уже открывалось небесное блаженство.

Как ни странно, чистый источник любви, забивший в моем сердце, не был замутнен ни единой чувственной мыслью. Госпожа де Шамбле как бы естественно раздвоилась: тело ее принадлежало мужу, а душа ее была моей.

Тогда мне было этого достаточно. Я был уверен, что не только мой разум находится во власти мгновений, проведенных с ней, но и я тоже оставил в ее памяти неизгладимый след. Несмотря на то что в истории с кольцом, покупкой поместья Жювиньи и домом, подаренным Грасьену, я действовал по наитию, все получилось не хуже, чем если бы я руководствовался расчетом.

Теперь я не просто пребывал в памяти графини, но и принимал участие в ее жизни.

Эдмея уже рассказала мне о своем настоящем. В следующий раз, когда мы встретимся, она должна будет поведать о своем прошлом.

Но когда же мне доведется снова ее увидеть?

Я полагался в этом на Бога, путем столь непредвиденного стечения обстоятельств уже приблизившего и соединившего наши жизни, которым, скорее всего, суждено было протекать вдали друг от друга.

Я возвращался той же самой дорогой, по которой мы шли вместе, и мне казалось, что Эдмея все еще опирается на мою руку. Я снова прошел через кладбище, где все так же пел соловей и мягкий свет луны проникал сквозь ветви плакучих ив. Скрестив руки, я смотрел со слезами на глазах на каменное надгробие, на котором еще недавно лежала графиня, и чувствовал, что мне хочется попросить Бога лишь об одном: позволить мне заснуть здесь рядом с ней вечным сном.

До меня доносились пиликающие звуки скрипок и громовые раскаты корнет-а-пистона. Я подумал, что пора показаться на глаза танцующим: все видели, как я уходил с г-жой де Шамбле и теперь надо было, чтобы меня увидели одного.

Я пребывал в состоянии безмятежности; поцеловав на прощание Зою в лоб и пожав Грасьену руку, я вернулся в гостиницу «Золотой лев».

Ничто больше не удерживало меня в Берне. Я проявил бы неосторожность, если бы снова попытался увидеть Эдмею, ведь за мной следили зоркие ревнивые глаза, и нельзя было дать им повод увидеть больше, чем они уже успели заметить.

К тому же, уезжая, я чувствовал себя настолько счастливым, что мог спокойно, даже в полном одиночестве, ждать, когда случай снова сведет меня с г-жой де Шамбле.

Я не забыл о приглашении графа поохотиться вместе с ним, но помнил ли он об этом сам?

Охотничий сезон открывался 3 сентября, а теперь было 20 августа — оставалось подождать каких-нибудь две недели.

Я испытывал странное безразличие по отношению к г-ну де Шамбле. Хотя я не придерживался строгих нравов, мне всегда глубоко претило волочиться за замужними дамами. Однако, когда меня охватило глубокое и непреодолимое чувство к графине, я даже не вспомнил о том, что у нее есть муж, и полностью забыл о своем стремлении держаться подальше от несвободных женщин. Я смутно ощущал какую-то тайну в отношениях между графом и его женой, нечто такое, что давало мне право любить Эдмею без ревности и угрызений совести.

Притом, как уже было сказано, я претендовал лишь на душу графини, и моя тихая, нежная любовь отчасти была похожа на чувство брата к сестре. Когда я услышал, как маленькая Элиза называет г-жу де Шамбле «матушкой», мое сердце болезненно сжалось не из-за мысли о супружеской близости, в результате которой появился на свет ребенок, а из-за сожаления о том, что часть этой души, которой я хотел обладать безраздельно, уже отдана материнской любви.

Как я был счастлив, узнав, что Эдмея, сирота с юности и почти что вдова в замужестве, не дорожит ничем на этом свете и, стало быть, может подарить мне всю свою любовь в ответ на мою!

Когда я вернулся в Эврё, мой безмятежный вид удивил Альфреда.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Можно не спрашивать, весело ли прошла свадьба и была ли там дама нашего сердца.

— Какая свадьба? — спросил я Альфреда (ведь ему ничего не было сказано перед моим отъездом).

— Полно! Свадьба столяра Грасьена с Зоей, молочной сестрой госпожи де Шамбле.

— Откуда ты знаешь, что я ездил на свадьбу?

— Я установил за тобой слежку.

— Как! Ты установил за мной слежку?

— Да, я пробую свои силы. Мне захотелось проверить, смогу ли я командовать отрядом шпионов.

— Я не понимаю тебя. Во всяком случае, я надеюсь, что, если ты шпионишь за мной, значит, тебе это выгодно.

— Ты сейчас все поймешь, дружок. Человек, которого ты видишь перед собой, в данный момент возделывает поле, где растут деревья с золотыми яблоками. Это поле называется избирательной кампанией. Дело в том, что умер один из депутатов от департамента Эр, и я хочу вступить в борьбу за его место. Я уже составил циркуляр, вот он. Я обещаю своим избирателям железные дороги, мосты и каналы.

Я собираюсь превратить Эврё в Венецию, а из Лувье сделать Манчестер. Ты понимаешь, что, как только меня изберут, я буду довольствоваться скромным бюджетом в восемьсот миллионов! Ты также знаешь, что с моими деловыми способностями и ораторским даром я ненадолго задержусь в простых депутатах. Я буду участвовать во всех комиссиях, меня назначат членом Государственного совета, и, при первой же смене министерства, я ухвачу портфель министра. Ты согласен, что такому выдающемуся руководителю, как я, больше всего подходит портфель министра внутренних дел? Сам префект полиции, пребывающий на Иерусалимской улице, будет у меня на посылках. Так вот, дружище, послушай: мне сообщили, что господин Макс де Вилье, несмотря на свою общеизвестную дружбу с бедным принцем, которого мы имели несчастье потерять, замышляет что-то против правительства…

— Как! — прервал я друга. — Я замышляю что-то против правительства?

— Дай мне договорить! Я не утверждаю, что ты готовишь заговор, а полагаю, что меня лишь предупредили об этом. Стало быть, мой долг — доказать твою вину или оправдать тебя. Поэтому я приставил к тебе шпионов, чтобы мне докладывали о том, что ты делаешь каждый день, каждый час и каждую минуту. Не хочешь ли взглянуть на отчет о твоих делах и поступках, приложенный к твоему досье?

— Конечно, хочу.

— Вот он:

«Макс де Вилье выехал в Алансон 29 июля. В тот же день он посетил нотариуса по фамилии Деброс, хорошо известного своими радикальными взглядами».

Как видишь, первые показания не в твою пользу.

— Однако, мой дорогой Альфред, — попытался я возразить, — я ходил к господину Дебросу вовсе не для того, чтобы говорить о политике, я ходил к нему…

— Ах! Если ты скажешь, зачем туда ходил, я не смогу похвастаться, что разгадал причину твоего визита.

— В таком случае, продолжай.

— Слушай:

«Поскольку беседа происходила с глазу на глаз, мы не знаем, говорил ли вышеупомянутый Макс де Вилье о политике. Очевидно лишь, что в результате этой беседы была заключена сделка о покупке поместья Жювиньи. В тот же вечер г-н де Вилье отправился в Париж и привез оттуда сто двадцать тысяч франков».

Это так?

— Ну да, с чем я тебя и поздравляю, будущий господин министр внутренних дел.

Альфред снова уткнулся в отчет и продолжал:

— «Наняв экипаж в Алансоне, он поехал в поместье Жювиньи и прибыл туда около трех часов пополудни».

Ну как?

— Продолжай, дружище, ты уже достиг в моих глазах уровня господина Ленуара.

— Продолжаю:

«Он осмотрел имение и переночевал там, а затем вернулся в Эврё после шестидневной отлучки. Вдень своего возвращения он понес г-ну Бошару, ювелиру с Большой улицы, кольцо для оценки, но не продал украшение, а купил венецианскую цепочку и повесил вышеупомянутое кольцо на шею».

Я невольно покраснел, и Альфред это заметил.

— Я не спрашиваю тебя, правда это или нет, а продолжаю читать отчет:

«Господин де Вилье снова отправляется в Берне и останавливается в гостинице „Золотой лев“, а затем оформляет у метра Бланшара договор о покупке домика на Церковной улице за три тысячи франков. Поехав в Лизьё, он покупает там столярный инструмент и мебель».

Далее следует перечень столярного инструмента и мебели, которые ты приобрел… Хочешь проверить?

— Нет, незачем. Мне кажется, что ты уже вырос до уровня господина де Сартина.

— Погоди, слушай дальше:

«Вернувшись в Берне, он расставил в только что купленном доме мебель и разложил инструмент, затем заказал свадебный обед в гостинице „Золотой лев“, при условии что праздничный стол будет накрыт в доме на Церковной улице».

— Я должен признать, что ни одна мелочь не ускользнула от твоих проницательных помощников. Теперь остается выяснить, что я делал начиная с позавчерашнего дня.

— Ты приехал всего десять минут назад, любезный друг. Согласись, что прошло еще немного времени. Я жду последнего донесения.

В тот же миг дверь в кабинет Альфреда отворилась и секретарь вручил моему другу письмо большого формата.

— Право, — сказал Альфред, — тебя обслуживают по высшему разряду. Вот и он.

— Отчет обо мне?

— Отчет о тебе.

— Ты не позволишь мне распечатать письмо?

— А как же! Я сам собирался попросить тебя об этом. Распечатав послание, я прочел:

«Донесение о г-не Максе де Вилье за 18, 19 и 20 августа.

18 августа.

Объект снова поехал в Берне и прибыл в гостиницу в четыре часа пополудни. В шесть часов он направился в церковь Нотр-Дам-де-ла-Кутюр и вышел оттуда лишь три четверти часа спустя, через десять минут после графини де Шам-бле. Пробыв на кладбище до половины двенадцатого ночи, он вернулся в гостиницу «Золотой лев « в полночь.

19 августа.

В девять часов утра к г-ну де Вилье зашел столяр Грасьен Бенуа, с которым он покинул гостиницу без четверти десять и направился в усадьбу Шамбле, где находилась невеста вышеупомянутого Грасьена. Объект отправился в мэрию в половине одиннадцатого, вошел в церковь без пяти одиннадцать; выходя оттуда, он вел под руку графиню де Шамбле…»

Когда я дошел до этого места, Альфред посмотрел на меня.

— Это правда, — сказал я, — что тут странного?

— Ничего, продолжай. Я продолжал читать:

«Вечером г-н де Вилье открыл бал с новобрачной, а вторую кадриль танцевал с графиней де Шамбле, которую проводил до усадьбы вместе с пожилой женщиной по имени Жозефина Готъе. Расставшись с графиней в полночь, он вернулся в дом на Церковной улице, попрощался с молодыми супругами и отправился в гостиницу „Золотой лев «. На следующий день, 20 августа, то есть сегодня, в восемь часов утра объект выехал в Эврё, где прежде всего нанес визит господину префекту, в кабинете которого он сейчас и находится“.

— Что ты на это скажешь?

— Я слышал много похвальных слов в адрес полиции господина Фуше, но, по-моему, ей далеко до твоих шпионов.

— Значит, ты подтвердишь, что я буду хорошим министром внутренних дел?

— Да, в том, что касается сыска. Но, скажи на милость, что это за шутка?

— Это вовсе не шутка. Когда мы встретились с тобой на бульваре Ботанического сада в Брюсселе, я пообещал тебе: «Через три месяца я буду префектом» — и три месяца спустя я им стал. Сегодня я говорю тебе в своем кабинете в Эврё: «Через три месяца я буду депутатом, а через год — министром. Это так же верно, как то, что я стал префектом в указанные мной сроки».

— И тебе больше нечего мне сказать? — спросил я, пристально глядя на Альфреда.

— Конечно, есть, — ответил он.

Мой друг понизил голос и положил руку мне на плечо:

— Вот что я еще скажу тебе, дорогой Макс: ты любишь госпожу де Шамбле, и это меня тревожит.

— Альфред!

— Дружище, кроме меня, никто не знает о твоей любви, — произнес он и, положив руку себе на грудь, серьезным тоном прибавил: — Поверь, это более надежное место для твоего секрета, чем твое сердце, но кто-нибудь другой может узнать о нем с таким же успехом, как я. Достаточно лишь предпринять то, что сделал я: написать префекту полиции и попросить его прислать одного из своих агентов. Господин де Шамбле — молчаливый человек, а я, подобно Цезарю, не доверяю постным и бледным лицам. Так вот, вообрази, что господин де Шамбле что-то заподозрит и напишет префекту полиции. Представь также, что префект полиции пришлет ему такого же ловкого малого, как и мне. Предположи еще одно, хотя я не предполагаю, а просто в этом уверен: тебя любят так же сильно, как любишь ты. Вообрази: однажды господина Макса де Вилье застают у ног графини…

— И обоих убивают из пистолета?

— Нет.

— Макса де Вилье вызывают на дуэль и дерутся с ним?

— Нет.

— Что же, в таком случае, произойдет?

— Графиню отправят в монастырь и вынудят ее продлить доверенность на ведение дел, срок которой уже истек или скоро истечет. Кстати, на основании этой доверенности было продано поместье Жювиньи, хотя граф должен был им дорожить, ведь это отчий дом его жены. Таким образом, графиню лишат того немногого, что у нее осталось, а люди, если и не признают правоту господина де Шамбле, уже не посмеют во всем его винить.

Подобное заключение на миг озадачило меня.

— Из этого следует, что я должен отказаться от госпожи де Шамбле? — спросил я друга.

— Это было бы самым мудрым решением, но такое просто невозможно: ты настолько потерял голову, бедный Макс, что скорее отдашь жизнь, чем откажешься от своей любви. Нет, из этого следует, что надо было тебя предупредить и даже убедить принять на всякий случай необходимые меры безопасности. Теперь ты предупрежден и убежден, не так ли? Ты уже обладаешь смелостью льва, но тебе не хватает осторожности змеи. Когда ты снова поедешь туда, куда тебе не терпится отправиться (я не стану уточнять, куда именно), смотри внимательно вперед, оглядывайся назад и озирайся по сторонам. Когда ты прибудешь на место, прощупай полы, обследуй все помещения и загляни во все шкафы. Если тебя поселят на первом этаже, посмотри, через какую дверь ты сможешь выйти; если это будет второй этаж, обрати внимание, через какое окно ты сможешь спрыгнуть на грядки, как Керубино. Если это будет третий этаж, отыщи потайную лестницу, по которой ты сможешь сбежать, как дон Карлос, а если тебе достанется четвертый этаж, тогда лучше берись за оружие, защищайся и убей негодяя, прежде чем он убьет тебя. Возможно, это не столько совет префекта, сколько совет друга. Я пожал Альфреду руку и сказал:

— Я принимаю этот совет, от кого бы он ни исходил.

— Отлично! А теперь скажи, воспользуешься ли ты им?

— Буду стараться изо всех сил.

— Большего и нельзя требовать от мужчины. Ну, а теперь, раз ты стал владельцем поместья в нашем округе, я попрошу твоей поддержки на выборах в депутаты.

— Стало быть, ты очень этого хочешь?

— Так же сильно, как ты жаждешь снова увидеть госпожу де Шамбле. Клянусь честью, это восхитительная женщина!

И тут Жорж доложил, что карета подана. Альфред взял шляпу и перчатки, предложил мне сигару и закурил.

— Ты не отправишься со мной? — спросил он.

— Куда же?

— Я собираюсь встретиться с избирателями.

— Нет, благодарю.

— Ты совершенно прав, друг мой! Продолжай мечтать! В этом скучном мире нет ничего полезнее безделья и ничего реальнее фантазии.

С этими словами он вышел.

Мгновение спустя дверь снова приоткрылась.

— Кстати, — сказал Альфред, просовывая голову в щель, — остерегайся некоей Натали — эта мерзавка готова на все ради денег.