XXXV

После смерти моего брата все очень быстро предали его забвению; двор заинтересовался тяжбой одной женщины, жизнь которой заслуживает того, чтобы о ней рассказали; кроме того, мне следует объясниться, так как я принимала участие в этой истории, и меня непременно стали бы упрекать, если бы я утаила правду. Я не считаю себя безупречной, однако эта особа виновна в первую очередь, и я не могу ее простить. Несколько дней назад мы помирились, она позволила мне прочесть описание своей жизни, изложенное ею самой, и я узнала много неизвестных мне подробностей; из этого жизнеописания легко было бы сотворить роман; если бы целомудренное перо мадемуазель

Скюдери примирилось бы со столь беспутными любовными связями, у нее получилась бы бесподобная книга.

Вы догадываетесь, что речь идет о г-же де Курсель; она называла себя г-жой де Ленонкур де Мароль. В раннем детстве она потеряла отца и братьев, погибших в армии; мать девочки вела беспорядочный образ жизни и вторым браком вышла замуж за какого-то деревенщину. У женщины отобрали дочь и отдали малышку ее тетке, г-же де Ленонкур, которая была настоятельницей монастыря Сен-Лу в Орлеане; аббатисса обожала свою племянницу и уделяла много внимания ее воспитанию. Эта особа красива, как г-жа де Монтеспан, и, возможно, в ней еще больше очарования. В четырнадцать лет она потеряла своих последних брата и сестру и стала единственной наследницей фамильного достояния. Таким образом, она, несомненно, была одной из самых богатых наследниц Франции.

Тотчас же все взоры устремились в ее сторону; началось все с того, что г-н Кольбер присматривался к девушке, чтобы женить на ней своего брата Молевье. Он заручился согласием короля и считал дело решенным. И вот в монастырь Сен-Лу поступило предписание отправить девицу ко двору; аббатисса, полагавшая себя хозяйкой положения, отвечала на это, что ее племянница никуда не поедет, что она еще слишком молода и выйдет замуж лишь за того, кого она сама изберет или на кого укажет ей тетушка.

Господин Кольбер настроил короля против подобного неподчинения; его величество так рассердился, что послал в монастырь одну из своих карет с несколькими служанками и полицейским чином, производящим аресты, а также дюжиной гвардейцев, чтобы доставить мадемуазель де Ленонкур в Париж.

Настоятельница сопротивлялась, заливалась слезами; девочка упрямилась для вида, хотя ей очень хотелось отправиться в те чудесные края, о которых ей столько рассказывали. Она цеплялась за деревья и двери, за все, что попадалось ей на пути, убежденная в том, что это не помешает ей уехать и вместе с тем доставит утешение тетушке. Она уже тогда ломала комедию, эта маленькая плутовка! Как только девочку в одеянии пансионерки привезли ко двору, ее представили королю. Его величество сказал, что он вознаградит мадемуазель де Ленонкур за заслуги ее родных и предложил ей остаться у королевы или у одной из принцесс крови. Девочка остановила свой выбор не на королеве, слишком набожной и строгой, а на принцессе де Кариньян.

То была свекровь графини Суасонской; обе женщины жили вместе; судите сами, какая это была школа! Двумя опорами дома были герцогиня де Шеврёз и принцесса Баденская — эти особы могли развратить тридцать шесть тысяч девственниц. В итоге всего за несколько месяцев мадемуазель де Ленонкур воспитали по образу и подобию этих дам.

Как только девушка прибыла ко двору, с ней заговорили о браке с Молевье; она не посмела сказать нет, хотя ей это отнюдь не понравилось. Какие-то простолюдины, не считаясь с ней, набирали ей домашнюю челядь и даже служанок! Молодой человек находился в Испании, а его брат хлопотал за него. Больше всего на свете эта особа дорожила своей свободой; то, что ее сразу атаковали, показалось ей дурным знаком, и она не знала, как отделаться от этого брака. К счастью, дьявол внушил Менару, брату г-жи Кольбер, необузданную страсть к мадемуазель де Ленонкур; он осмелился проникнуть в ее комнату. Девушка так испугалась, что лишилась чувств; падая, она ушибла голову. Предлог был найден, и она порвала всякие отношения с Кольберами.

Славные подруги незаметно толкали девицу на неправедный путь, делая это потому, что Лувуа, которому было тогда тридцать шесть лет и который быстро двигался к вершине своего могущества, тоже влюбился в наследницу; он не мог на ней жениться, ибо уже был женат, но хотел, чтобы она стала его любовницей. Лувуа привлек дам на свою сторону; прежде всего нужно было выдать девушку замуж за преданного ему человека; он нашел такого в лице маркиза де Курселя, племянника маршала де Вильруа; маркиз, будучи военным, нуждался в Лувуа; это был грубый и неприятный в общении человек, погрязший в долгах и распутстве; его привлекала не сама девушка, а ее богатство; такой человек вряд ли мог понравиться прекрасной Сидонии. Вначале девушка не желала о нем слышать, и ее пришлось уговаривать, тем более что происхождение жениха было далеко не такое, как у нее; в конце концов она уступила в обмен на безусловное обещание, что муж разрешит ей остаться в Париже при дворе и она будет независимой, — это условие включили в брачный договор.

Свадьба была столь пышной, что Кольберы были в бешенстве; мы все там присутствовали; король подписал брачный договор, а королева отужинала во дворце графини Суасонской и подарила невесте сорочку. Однако то были еще цветочки. Я не знаю, что сказал барышне этот грубиян, когда они остались одни, какими угрозами он добивался ее любви, — так или иначе, она страшно испугалась и поклялась, что не будет его женой; она убежала к своим покровительницам, и те чрезвычайно смеялись над этим. Курсель задобрил свою молодую жену с помощью подарков, комплиментов и обещаний предоставить ей свободу; она успокоилась, и они помирились. Три недели подряд новобрачные жили как два голубка, но на этом все закончилось.

То ли маркиз снова повел себя грубо, то ли у его жены были дурные советчики — так или иначе, она заявила во всеуслышание, что не желает с ним больше жить и что у него нет на нее супружеских прав, — словом, что они должны разойтись; тотчас же пятьдесят кавалеров вступили в борьбу, и любовные письма посыпались во дворец графини Суасонской, где все еще жила новобрачная. Лувуа, вернувшийся с войны во Фландрии, разогнал всех своих соперников. После этого супруги переселились в Арсенал, куда министр приезжал каждый день; должностные обязанности Курселя позволяли Лувуа все время находиться вблизи молодой женщины, и вскоре ее стали окружать только его люди. Все сплотились во главе с мужем и свекровью красавицы и принялись наперебой чернить и расталкивать друг друга, состязаясь за ч е с т ь и выгоду отдать ее Лувуа; она догадалась обо всем, и это отвратило ее от него. Госпожа де Курсель особенно опасалась влияния министра на короля, который всецело ему доверял; как-то раз Лувуа посмел явиться к ней в одиннадцать часов вечера, и она прогнала его с позором, заявив, что ей все понятно: он хочет взять ее в любовницы, но она никому не позволит у себя дома навязывать ей свою волю.

При дворе эту историю рассказывали иначе; г-жу де Курсель считали любовницей Лувуа, и она не возражала: эти разговоры служили для нее прикрытием и своего рода возможностью заинтересовывать мужчин. У маркизы был любовник, и этого любовника она желала утаить. В этом отношении мы с ней похожи. Я думаю, что этот человек был для нее тем же, кем является для меня Лозен, и она любила только его, несмотря на свои многочисленные романы. В ту пору я питала слабость к ее избраннику, которым стал не кто иной, как маркиз де Вильруа — «Чаровник», как все его звали. Он был двоюродный брат мужа г-жи де Курсель и один из постоянных любовников г-жи Суасонской; они встречались тайком, и никто не подозревал об этом, в том числе и я.

Прежде всего эта особа потребовала от своего любовника, чтобы он порвал со мной. Маркиз на это согласился — по-видимому, он меня не любил; но в одном отношении он повел себя гнусно и поистине недостойно дворянина (а он им, конечно, был): он отдал ей мои письма и письма Лозена, похитив у меня большую их часть. Между тем эта связь по-прежнему оставалась тайной: маркиза держала про запас Лувуа, а я служила влюбленным ширмой. Незавидная роль!

Однако они совсем не умели сдерживаться: однажды Лангле застал эту парочку и рассказал все Лувуа, а затем Курселю, что было для любовников хуже всего. Маркиз пришел в ярость и запретил Вильруа появляться в его доме, после чего г-жа де Курсель пожелала встречаться с ним в другом месте; аббат д'Эффиа, обитавший в Арсенале, красивый, очаровательный мужчина и один из самых опасных придворных мошенников, которого король отправил в изгнание за его плутни, тот самый аббат д'Эффиа, который вовсе не был аббатом, предложил любовникам свой дом, на что они согласились и, разумеется, красотка Курсель уплатила за это входную пошлину.

Таким образом, я и Лувуа пребывали в неведении. Все мои письма попадали к этой плутовке; прочитав их, она посылала выдержки своему любовнику, когда он был в армии, и маркиз мне на них отвечал. Вообразите только: той, что заправляла всем этим, едва исполнилось семнадцать лет! По-моему, она ненавидела своего мужа сильнее, чем любила «Чаровника»; в итоге она приняла ухаживания Лувуа, взяв с него слово, что он будет защищать ее от Курселя и свекрови — злых и порочных людей. В самом деле, министру понадобилось всего несколько слов, чтобы вернуть маркизе любезную ее сердцу свободу; родные пали перед ней ниц, считая ее всемогущей. Воодушевленный Лувуа, не подозревавший о том, что его любовница продолжает встречаться с Вильруа, точно так же как Вильруа ничего не знал о ее связи с аббатом д'Эффиа, представил ее ко двору, где она стала блистать красотой и драгоценностями и все говорили только о ней.

Госпожа Генриетта очень привязалась к этой особе. Я часто встречала ее у принцессы, и при виде меня ее по какой-то непонятной причине порой охватывала сильнейшая ревность ко мне. Она уже запретила «Чаровнику» мне писать; поскольку маркиз находился в армии, которой командовал мой отец, она тайно получала от своего поклонника письма и весточки, а до меня лишь доходили слухи о нем. Между тем мой отец захватил Уденарде. Он собирался известить об этом королеву, но Шарлевиль, камердинер Вильруа, опередил его: он явился к г-же де Курсель с письмом, в котором говорилось об этой нашей победе, и она не стала ничего скрывать, умолчав лишь о том, откуда ей это стало известно. Шарлевиль не показывался по приказу своего господина до тех пор, пока г-жа де Курсель была на виду у всех; томясь от скуки, он вздумал переодеться в костюм поляка, чтобы не сидеть взаперти. Слуга принялся разгуливать в таком виде по двору Cен-Жерменского замка. Когда королева вышла, направляясь на вечернюю молитву, она и ее фрейлины были поражены этим нарядом. Дамы подозвали лжеполяка, чтобы получше его рассмотреть; я тотчас же его узнала, мать Курселя назвала его по имени, а юная маркиза, будучи не в силах притворяться перед столькими людьми, упала в обморок.

То было озарение, и я обо всем догадалась. Я уже давно подозревала этот обман. Молчание Вильруа отчасти открыло мне глаза, а это происшествие разоблачило любовников. Признаться, я пришла в ярость и настроила против них Курселя, его мать, Лувуа и Мадам. Я добилась, чтобы обыскали шкатулки маркизы, и там обнаружили улики, свидетельствовавшие о ее кознях: мои письма и те, что отдал ей Вильруа. Лозен узнал об этом, и вы можете себе представить, что за этим последовало; именно тогда он проколол глаза на моем портрете — это обнаружилось, когда графа отправили в Пиньероль. Однако никаких разногласий по этому поводу между придворными не возникло: все они были на моей стороне. Из-за этой дерзкой выходки по отношению к ней и ее лучшей подруге особенно разгневалась Мадам. Курсели увезли эту новоявленную Елену; ее держали взаперти и стерегли больше, чем прежде, и она утешалась, лишь вспоминая свой роман с Вильруа; но маркиз поступил с ней так же подло, как и со мной: чтобы вернуть себе милость государя, он дал письменное обещание прекратить всякие отношения с г-жой де Кур-сель. Ей не преминули показать эту бумагу, от этого у нее началась злокачественная горячка, и она чуть было не умерла.

Болезнь преобразила красавицу до неузнаваемости, и она поспешила укрыться у своей тетки в Орлеане; там она окончательно поправилась и вернулась в Париж такой же, какой была прежде. Ее снова окружили воздыхатели во главе с Лувуа; хотя маркиза и не относилась к нему так, как ему хотелось, он тем не менее защищал ее, когда дамы д'Эльбёф, де Роган, де Буйон, д'Овернь, де Мазарини и все прочие тайком сплетничали о ней. Госпожа де Курсель насмехалась над Лувуа ради забавы, и он перестал с ней встречаться; затем его терпение лопнуло, и он просто-напросто отправил ее в монастырь святой Марии Сент-Антуанского предместья. Госпожа де Мазарини, которую привезли в Париж после ее похождений, тоже находилась там; обе дамы очень быстро сдружились и превосходно ладили между собой. Они настолько разозлили бедных монахинь, что те упросили, чтобы их избавили от этих особ; приятельниц поместили в Шелль, откуда герцог де Мазарини с отрядом из шестидесяти всадников попытался увезти свою жену, но ему это не удалось.

Обе дамы вышли оттуда после окончания судебного процесса герцогини и стали жить вместе во дворце Мазарини; все шло хорошо до тех пор, пока они не поссорились из-за Карюжа, делавшего первые шаги в свете. Курсель одержала победу и, покинув свою соперницу, не придумала ничего лучше как поселиться у своего мужа. Госпожа де Мазарини рассказала ему обо всем, и он вызвал Карюжа на дуэль. Они дрались, а затем объяснились и обнялись как добрые друзья; я не знаю, что заставило их помириться, но дело обстояло именно так. Это трогательное согласие не уберегло дуэлянтов от тюрьмы, и во всем стали винить г-жу де Курсель. Муж забрал маркизу и увез или, точнее, отправил ее в свой родовой дом, расположенный в Мене, близ Шато-сюр-Луар, под наблюдение свекрови — таким образом, она попала в западню.

К даме весьма кстати приставили смазливого пажа по имени Ростен де Ла Ферьер; за неимением лучшего она связалась с ним и забеременела. Тут же узнав о случившемся, маркиз послал офицера и солдат, чтобы они ее охраняли, и возбудил против нее тяжбу; он добился разрешения взять ее под стражу и перевести вместе с конвоем в замок Ла-Санноньер, к своему родственнику г-ну де Саналлеку. Желая отомстить мужу, дама призналась там, что она беременна, и рассказала о связи с Ростеном; пажа, сделавшего свое дело, отпустили и спрятали в Арсенале. Кое-какие слухи обо всех этих мерзостях просочились. Господин де Роган, которого маркиза сумела оповестить, пришел к ней на помощь, освободил ее и перевез в Люксембургский дворец, откуда она, по совету своих адвокатов отдавшись в руки властей, попала в Консьержери.

Там г-жа де Курсель рассказала все и показала завещание, которое ее вынудили подписать у Саналлека в пользу ее мужа. Она обвиняла Ростена в том, что он был соучастником их заговора, и утверждала, что ребенок остался у Курселя, но тот решительно это отрицал. Госпожа Корнюель говорила по этому поводу:

— Курселя остригут и отправят в монастырь вместо его жены. Этот чертов Парижский парламент уже никому не верит… разве что колдунам, и у него есть для этого все основания. Госпожа де Курсель вторила ей, повторяя:

— Я ничего не боюсь, ведь меня судят мужчины. Однако произошло одно событие, которое никто не предвидел.

Госпоже де Курсель надоело сидеть в Консьержери; она подкупила одну из своих горничных, поменялась с ней одеждой и сбежала в Англию, к г-же де Мазарини, которая укрывалась там и с которой она без труда помирилась: они нуждались друг в друге. По-моему, эти особы, в особенности госпожа де Курсель, были одержимы дьяволом, имя которому Легион, как говорится в Евангелии, ибо они не могли усидеть на одном месте. Едва лишь оказавшись в Лондоне, маркиза завела себе нового любовника, который стоил всех остальных, ибо он, этот бедный Брюлар дю Буле, был не только порядочным, но и добродетельным человеком. Он не просто страстно в нее влюбился, а буквально потерял голову.

Бедняга принялся жалеть г-жу де Курсель от всего сердца; ее страдания и подлые козни, жертвой которых она стала, оправдывали в его глазах ее проступки; он решил, что она способна серьезно привязаться к тому, кто постарается сделать ее счастливой, и предпринял такую попытку, пытаясь превозмочь ревность, а для нее у него было предостаточно оснований. Маркизе не было до этого никакого дела. Она вернулась в Париж инкогнито, без ведома своего воздыхателя, и снова начала встречаться с Роганом, Крийоном и маркизом де Вилларом, начавшим управлять ее делами. Сколько же греховных мыслей вертелось в головке этой прекрасной Сидонии!

Страх заставил даму укрыться в Осоне, у одного из своих родственников по имени Люзиньи, в замке Ати. Буле увез ее оттуда в Женеву под именем г-жи де Болье; она жила там довольно уединенно. Однако красота маркизы не осталась незамеченной, и, когда герцогиня де Мазарини, направлявшаяся в Гамбург, приехала навестить свою подругу, все взоры обратились на г-жу де Курсель. Ее называли не иначе как «прекрасная чужестранка», и люди толпились на улицах, когда она там проходила. Маркиза столь искусно притворялась, что ей удалось заручиться поддержкой незапятнанных ни в чем магистратов этой педантской и скучной республики, и, что было еще труднее, она заставила их суровых, глупых жен-гугеноток уважать ее. Плутовка обосновалась в доме графа фон Дона, который во всем доверял ей, и внушила любовь самому знаменитому Грегорио Лети. У нее было к нему письмо, которое она вручила ему со словами:

— Не подумайте, господин Лети, что я приехала сюда с дурными намерениями. Я уехала из дома, потому что мой муж хочет со мной жить, а я этого не хочу. Лети ответил ей, отчасти шутя:

— Конечно, сударыня, многие захотели бы с вами жить, ведь вы слишком красивы, чтобы принадлежать одному мужчине.

Госпожа де Курсель вела себя благоразумно: она жила довольно тихо и достаточно долго скрывала свою связь с Буле. Приезжая к ней, он укрывался в деревне, а она, подобно герцогине Буйонской, разъезжала повсюду верхом, бывала в самом блестящем обществе и всевозможные свои проделки держала в тайне от бедного Буле, который догадывался обо всем, не будучи в этом уверен, и умирал от ревности. Между этими несчастными происходили душераздирающие сцены; Буле бросил все ради г-жи де Курсель; она относилась к нему не столько с любовью, сколько с уважением, просто как к хорошему человеку. В конце концов любовник поймал маркизу с поличным, когда она была с конюхом. В первом порыве досады и отчаяния Буле совершил недостойный поступок: он написал всем женевским друзьям Сидонии, что она собой представляет и в каких отношениях он с ней состоит; при этом он использовал выражения, к каким дворянин, как и всякий порядочный человек, не прибегает по отношению к своей бывшей возлюбленной. Маркизу с позором изгнали из города.

Вскоре Буле жестоко в этом раскаялся, тем более что он все еще любил г-жуде Курсель, а она, покидая прибежище, которого он ее лишил, простила его и написала ему благородное и трогательное письмо, чтобы сообщить об этом:

«Все Ваши оскорбления и грубости, — писала она, — не могут заставить меня забыть, что я обязана Вам больше, чем кому-либо из светских людей, и все то зло, что Вы мне теперь причиняете, не помешает мне оценить Ваши последние услуги. Поэтому, читая мое письмо, не поддавайтесь чувству омерзения, которое мы питаем к нравам своих врагов. Думайте просто, что это знак благодарности женщины, которую Вы любили и которая всегда будет считать Вас самым порядочным человеком на свете, если только Вы не желаете, чтобы она относилась к Вам как к лучшему из своих друзей. Если бы страсть, которую Вы ко мне испытывали, не принесла Вам одни лишь неприятности и сожаления, я не позволила бы Вам расстаться со мной сейчас, ибо могу винить себя лишь в том, что не любила Вас так, как Вам хотелось и как Вы того заслуживаете».

Маркиза уехала в Савойю и, находясь там, попыталась добиться изменения решения суда, согласно которому ей возвращали все имущество, в то же время обрекая ее на жизнь в монастыре. Неизвестно, что бы за этим последовало, если бы не умер ее муж. Начался страшный переполох, и в игру вступили наследники, еще более жестокие, чем маркиз. Госпожа де Курсель не придала этому значения, вернулась в Париж и стала вести там жизнь, полную развлечений. И тут деверь маркизы, шевалье де Курсель, снова отправил ее в Консьержери, где ее окончательно осудили за прелюбодеяние с Ростеном (увы, именно с ним!) и приговорили к штрафу в шестьдесят тысяч франков, который она должна была выплатить Курселям, не считая судебных издержек, объявлений и т.д. Но вместе с тем г-жу де Курсель отпустили на свободу и сняли с нее всякую ответственность — она сочла все это не слишком дорогой ценой.

Именно тогда маркиза написала мне из Консьержери, и мы помирились. Я сделала для нее что смогла, хотя и виделась с ней лишь тайком; затем она исчезла, и я не знаю, где она сейчас.

Вот и вся история женщины, заставившей о себе говорить: когда я вернулась из Монако, о ней шла всеобщая молва; тем не менее о маркизе вскоре все забыли, и я в первую очередь, из-за другой, еще более удивительной истории, непосредственно связанной со мной: речь идет о несостоявшемся браке Мадемуазель с Лозеном. Я расскажу лишь о том, что касается меня и неизвестно большинству, поскольку в общих чертах эти события знают все.

Мадемуазель отвергла половину королей и принцев Европы и была отвергнута другой их половиной; между тем она старела, и незамужняя жизнь стала сильно ее тяготить. Я уже не раз говорила, что она давно подумывала о Лозене, разумеется не как о муже (столь невероятная мысль не могла ни с того ни с сего прийти ей в голову), а как о мужчине, который ей нравился. Однако, поскольку все беспрестанно говорили с принцессой о ее наследстве, она внезапно передумала и решила выбрать себе супруга, о чем она заявила во всеуслышание, чтобы ее оставили в покое по поводу ее завещания.

Прежде всего речь зашла о герцоге де Лонгвиле, в ту пору графе де Сен-Поле, который по возрасту годился Мадемуазель в сыновья, затем об английском короле, а после смерти г-жи Генриетты — о Месье. Все единодушно выступали за Месье, исключая короля, которого нисколько это не интересовало, и Мадемуазель, которую не интересовал принц. Поэтому она его отвергла с согласия государя, и принц сожалел только о ее богатстве. Тотчас же снова стали возникать честолюбивые помыслы, и на первый план выдвинулся граф де Сен-Поль. Однако это не устраивало ни Мадемуазель, ни некоего кавалера, который начиная с 1666 года прилагал все усилия, чтобы усилить влечение, возникшее у принцессы с первого взгляда и замеченное им одним. Он заботился об ее экипажах, гвардейцах и шатрах, с удвоенным рвением нес королевскую службу и избегал женщин, позволяя им открыто любить его; вскоре этот хитрец стал горячим другом принцессы и изливал ей свою душу; мало-помалу он обрел ее любовь и, увидев, что она в его власти, отступил.

Мадемуазель все сильнее привязывалась к этому человеку и советовалась с ним по всякому поводу, не скрывая своего расположения к нему, что сочли вполне естественным; он был фаворитом короля, и никто, кроме меня, причем временами, не придавал этому значения, да и то я посмеивалась над своими опасениями.