XXXII. ПАРКИ

Сначала эта таинственная дорога напоминала «facilis descensus Averni» 20 Вергилия: наклон был невелик, и хотя дорога решительно углублялась в землю, в ней не было ничего ужасающего.

Что за подземные труженики прорыли этот мрачный ход? Никто не мог с уверенностью дать на это ответ. Тем не менее Аполлоний полагал, что первыми, кто прошел по этому пути, были трое страшных сыновей Урана, когда, сброшенные отцом с Олимпа, они пребывали, скованные, в сердцевине мира. Оттуда Зевс извлек этих сторуких великанов, чтобы противопоставить их Хроносу во время знаменитой войны богов. С тех пор дорога осталась свободной, но, как уже было сказано, никто не смог пройти ее до конца.

Как ни торопился наш угрюмый знакомец, следовавший за Аполлонием, добраться до цели своего странствия, он понимал, что, помимо силы и выносливости, в предстоящей схватке будет нужен и арсенал учености.

Поэтому после недолгого молчания он обратился к спутнику:

— Аполлоний, не заметил ли ты, что, углубляясь к центру земли, мы проходим сквозь слои почвы, разной по цвету и составу? Моя религия устами Моисея гласит, что человечество существует немногим более четырех тысяч лет. То же говорил мне Прометей. Но какие животные существовали до человека? Что за гигантские скелеты выступают из земли справа и слева? Без сомнения, они принадлежат каким-то исчезнувшим видам. Ведь я не встречал ничего подобного ни в Индии, ни в Нубии, ни в Египте!

— Послушай, — отвечал Аполлоний, — я посвящу тебя сейчас в секрет сотворения мира. О нем известно пока только нашим посвященным, но когда-нибудь это ляжет в основание всех наук. То, что тебе кажется не поддающимся объяснению, когда вникаешь в тайны всех восточных религий, проясняет эта подземная дорога. Подобно закону Моисея, греческая религия ведет начало мира из Хаоса: иудеи считают творцом дух Божий, что носился над водами, греки — Эроса или Амура, красивейшего из бессмертных, парящего в пустоте. И в том и в другом учении признается творческая сила: здесь — Уран, там — Иегова. Это она отделяет твердое от жидкого, извлекает землю из Хаоса и помещает в центр мироздания… Сколько же времени образовывалась эта земля с тех пор, как Бог замесил своей всевластной рукой раствор из сланца, мрамора и гранита, накладывая послойно материю, пока не расцвел, как цветок, человек — самое совершенное животное, будущий царь творения? Никто не знает. Вероятно, понадобился долгий труд, многотысячелетние родовые муки, но пришел день, и на поверхности земли — когда она уже приобрела тот величественный вид, который мы наблюдаем сегодня, когда плодородие ее почв стало способно прокормить сотни миллионов людей, когда воздух стал настолько чистым, что грудь человека смогла без труда дышать, когда уже могли возникнуть необходимые для его существования животные и растения, — появился человек. И стал повелителем, творцом и укротителем природы… Так как же родился человек? Из каких стихий он создан? Почему это животное, такое слабое при рождении, так медленно развивающее свои физические и умственные способности, обладая инстинктом, уступающим тому, каким наделены самые примитивные звери, и возмещая это превосходством разума, — так вот, почему этому слабому существу удается овладеть способностями, составляющими его обычную физическую и умственную жизнь? Как из эмбриона оно становится ребенком? Из младенца — человеком? Почему человек, сначала одинокий, дикий, замкнутый в узком семейном мирке, стал существом общественным и цивилизованным, изливающим на других людей, как благодатную росу, идеи Платона и Сократа? Вот что, вероятно, еще долго останется загадкой для самого этого человека.

Обращая свой взор к собственному рождению, изучая свои таинственные истоки, он наталкивается на необъяснимую тайну, на неразрешимую загадку… Например, где родился человек? Что за местность объединила в себе все необходимое и, подобно манне небесной, вскормила первочеловека? Какая земля была лучше других подготовлена к тому, чтобы принять человека, находясь в наибольшей гармонии с элементами, из которых он создан? Индия говорит: «Это на моей благотворной земле он впервые возрос. Я укачивала его на ложе из листьев лотоса, вскармливала могучими соками моей природы, пока он был мал; наградила изобилием растительной пищи, когда стал юн; сам воздух мой питал его, а солнце давало ему тепло, словно первую одежду!»

А теперь, — продолжал Аполлоний, — посмотри: вот где тайна находит объяснение, и к загадке предлагается ключ. Ты спрашиваешь, что это за наложенные друг на друга слои разного цвета и состава? Мы уже немало их пересекли, пока двигались в глубь земли. Сейчас я тебе объясню.

Он пальцем ткнул в почву над их головами, в своде подземного прохода, и продолжал:

— Посмотри на слой, залегающий сразу под тем, на котором мы обитаем. Кажется, он весь пропитан морскими водами. Именно здесь погребены животные, обитавшие на земле до появления человека. Они подготовили для него почву и породили тех зверей, что живут сейчас. Этот слой был создан потопом. Приглядись: тут много следов песка, ила и растительности, похожей на водоросли. Вероятно, в то допотопное время мир, в котором еще не было ни обезьяны, ни человека, процветал, как вдруг из-за какой-то катастрофы земные воды переместились, залили низменности, где обитали разные виды этих зверей, покрыли их грязью и илом, глиной и песком, а также галькой, принесенной, наверное, бурными потоками с другого конца света. Вот откуда эти скелеты, что, как видишь, белеют среди желтоватой земли. Здесь кости разлучены друг с другом или переломаны. А вот там, взгляни, они собраны в кучу, и на иных еще остались следы некогда одевавшей их плоти… Может быть, это была пещера, куда спасались животные в страхе от трясущейся под ногами земли, в ужасе от рева надвигающихся водяных валов… Они укрылись тут, и их затопило… Земля, на которой жили эти звери, была уже похожа на нашу. Ее населяли существа столь же совершенной природы, как те, что окружают нас сегодня… Здесь много млекопитающих. Их присутствие указывает на эру спокойной жизни и как следствие этого — всяческих усовершенствований. Вон там, смотри, кости тигров, пантер, волков… Вот и медведи, почти неотличимые от теперешних… Вот четвероногое, похожее на броненосца и на ленивца… Только оно величиной с быка! Смотри-ка: это ящер в восемнадцать локтей длиной! А вот олень размером больше лося, рога у него с длиннейшими ветвями, в пять локтей каждая! Узнаешь? Это скелет гигантского слона: в нем четырнадцать локтей роста, а бивни длиной в восемь! Тогда все достигало невероятных, титанических размеров — и в животном, и в растительном царстве. Вот в этих травах высотой в пятнадцать локтей скрывались и паслись виденные тобою чудовища. Под сводами гигантских лесов они искали пищу и тень. Дубы достигали двухсот локтей, а папоротники вырастали до сорока… Чтобы принять человека и прирученных им животных, несомненно, понадобились богатые туками почвы, более толстый питательный слой. Гигантские дубы высотой в две сотни локтей, папоротники сорока локтей и слоны четырнадцати — все это плоды нашей теперешней земли, колыбели, взрастившей человека.

С удивлением Исаак слушал и смотрел, каждое слово светлым лучом проникало в его мрачный ум и, казалось, укрепляло решимость идти до конца.

— Да, — вымолвил он, — теперь понимаю: дни творения равны целым векам. Моисей отнюдь не ошибался, надо было лишь вникнуть в истинный смысл его слов… Идем дальше.

Оба продолжили путь, но через несколько мгновений Исаак спросил:

— А что это за новый слой? Он светлее предыдущего и полон гальки и раковин… Может, здесь сокрыто лицо иного мира, предшествовавшего нашему?

— Да, — откликнулся Аполлоний. — Здесь обозначен переход от рептилий к млекопитающим. На сей раз море отступило, и на месте его образовались обширные озера пресной воды, по берегам которых жили и умирали животные, скелеты которых можно найти в этих отложениях, ибо их затянуло в ил разливами рек и ручейков. Смотри: в земле много известняка, кремния и ракушек; жизненные силы уже толкают все живущее выйти из воды на сушу и развиваться в более совершенные создания, нежели те, с которыми мы встретимся ниже. Взгляни сюда: вот останки рыб, рептилий и птиц — они приведут нас к менее совершенным млекопитающим, нежели те, с какими мы уже встречались, и вдобавок совсем неизвестным нашей науке. Посмотри: вот новые существа, что явились в мир, предшествующий нашему; они далеко не так велики, как их потомки. Среди них можно разглядеть что-то вроде тапира, находящегося где-то между носорогом и лошадью… А там еще зверь, от которого произойдут гиппопотам и лошадь, и еще один — промежуточное звено в цепи от верблюда к кабану. Рядом — хищные звери, не являющиеся ни тиграми, ни львами, ни пантерами, ни волками, но, меж тем, уже имеющими в себе нечто родственное тем, каких я только что упомянул. А чуть поодаль — пресноводные рыбы и рептилии, почти схожие с теперешними. Обрати внимание на растительность: ее строение также станет более совершенным, ибо в каждом действии великой драмы сотворения мира, которую мы сейчас смотрим от конца к началу, и растения, и животные делают новый шаг к совершенству.

Путники продолжали спускаться, но вскоре Исаак вновь остановился: они пересекли обширный пласт известняка с вкрапленными остатками раковин, показывавших, что здесь долго было морское дно и земля пропиталась солью. Под ней залегали многочисленные слои лигнитов более раннего происхождения, нежели каменный уголь, растительные остатки, обломки пресноводных раковин, скелеты ящериц, крокодилов и черепах.

Исаак застыл перед скелетом какого-то гигантского пресмыкающегося.

— Ну да, — рассеял его недоумение Аполлоний, — вот мы и добрались до слоя, где еще нет ни млекопитающих, ни птиц; в этом третьем из неизвестных нам миров рептилии — самые благородные существа. Кости, которые ты разглядываешь, принадлежат земноводной ящерице с узкой длинной пастью и острыми зубами конической формы. Как видишь, в ней полтора десятка локтей длины; ее тяжелое тело на суше поддерживали четыре короткие толстые ноги, а в воде влекли вперед мощные плавники; воду, свою родную стихию, она рассекала со скоростью пущенной из лука стрелы, а по земле ползла, как теперешние моржи и тюлени. А вот взгляни-ка: еще одна тварь с шеей, столь же длинной, как и все ее тело; то и другое вытянулось в длину на тридцать четыре локтя, причем шея похожа на тело питона, а туловище — на крокодилье; чудовище шествовало по дну озера, а голову высовывало на поверхность, чтобы дышать. А здесь нечто похожее на каймана, но в пять десятков локтей — совсем как библейский Левиафан. Обрати внимание на ту гидру с крыльями летучей мыши. Вот существо, чей вид гораздо более нереален, нежели самые причудливые фантазии наших поэтов! Такие создания родились в особых атмосферных условниях, они ползали по поверхности с едва выступавшими из теплой мутной воды одиночными кочками. Все эти чудовища, чьи скелеты ты видишь, должны были погибнуть в изменившихся условиях, через которые предстояло пройти верхним мирам, и остались здесь; но корни их лежат в нижних мирах.

— Разве они не сотворены при начале времен? — удивился Исаак.

— Природа все создает постепенно, — ответил Аполлоний. — Ты проделал лишь две трети пути по цепочке наделенных жизнью созданий. Подожди, пока мы спустимся ниже этих обширных меловых слоев, но предварительно задержимся на самом нижнем из них. Вот мы и у цели: здесь отстаивался ил спокойного моря, которому были ведомы лишь рыбы и рептилии. Погляди: среди рыбьих остовов ни один не напоминает по форме то, что мы вылавливаем сейчас. Обрати внимание на гигантских черепах; оцени размеры этого панциря: шесть локтей! Как щит великана! А вот ящерицы, похожие на тех, что мы видели в верхнем мире: часто одна эра уходит корнями в другую, предшествующую ей. Только чем ближе мир подходит ко времени человека, тем умнее становятся животные.

— А вот здесь, — заметил иудей, — земля весьма явственно изменила цвет. Неужели мы приближаемся к первейшим слоям?

— В этих зеленоватых, насыщенных железом песках сохранены остатки рептилий, но не следует считать и странные пески, и погибших в ней тварей каким-то особенным миром, отделенным от других. Здесь всего лишь верхняя граница известняков. Приглядись: среди окаменелостей тысячи рыб, крабов, изогнутых раковин моллюсков; удивительны и вон те рептилии, они не имеют подобий себе в иных мирах. А из растений здесь только морские водоросли, плауны и тропические папоротники: мы сейчас прикасаемся к границе существования тварей земных, и ниже, там, где ты замечаешь лишь толстые слои песка, из мира живых есть только растения; правда, там еще можно встретить кое-каких рыб и рептилий, но так просто устроенных, что они почти похожи на механические игрушки. Вот действительно первая ступень сотворения мира, начальное звено в цепи; ниже живых полипов можно различить зоофиты — в них жизнь хотя и существует, но в каком-то двусмысленном обличий, ибо лишена органов чувств. А до того, как можешь убедиться, — лишь инертная материя… Итак, мы пронеслись последовательно сквозь пять миров, куда уходят корни всего, что обитает сегодня на земной поверхности, всего, что одушевлено и наделено чувствами и мыслями, — уходят в гранит изначального основания нашей планеты.

— Да-а, — произнес иудей, совершенно раздавленный величием творения, неспешно осуществленного руками Создателя. — Да, пять миров, то есть пять дней, продолжительностью в тысячу лет каждый, перед тем как появились первые мужчина и женщина… Вот теперь мне открылось и то, как сотворен мир, и истинный смысл слов Моисея!.. Но сколько же тысяч лет понадобилось, чтобы создать эту гранитную первооснову? Вот о чем, о Моисей, ты забыл упомянуть!

— Для него это было бы тем затруднительнее, — подхватил его мысль Аполлоний, — что, по всей вероятности, гранит некогда был расплавленным веществом. Ибо знай, Исаак: сердцевина земли, против которой бессильна самая закаленная сталь, когда-то походила на те потоки лавы, что истекают из кратеров Этны и Везувия; постепенно соприкасаясь с воздухом, лава остыла, а сейчас ты сам убедишься, что по мере нашего нисхождения в земную глубь жара усилится, ибо день ото дня она медленно отступает к центру. Каждый из посвященных, спускающийся сюда, отмечает на стене подземного хода место, до которого смог добраться. Кстати, взгляни: вот отметины, оставленные в эпоху Перикла: всего пять сотен лет назад здесь, где мы стоим, уже было нестерпимо жарко. А вот зарубки современников Александра. Дальше нам встретятся и те, что сделаны в эпоху Эпикура, во дни славы Аристарха, в годы тирании Суллы и правления Августа. Каждый век передвигает тепловую границу, которую невозможно перейти, примерно на двадцать четыре стадия. Если ты действительно бессмертен и тебе суждено присутствовать при гибели нашей земли, ты увидишь, как все на ней погибнет от холода, который достигнет предела: убывание тепла повлечет за собой и угасание жизни.

Исаак испустил глубокий вздох; мысль о собственном бессмертии еще не устрашала его, но уже беспокоила.

Затем оба продолжили путь, но, чем дальше, тем более спертым и густым казался воздух, тем мучительнее была жара. Вернее, иудей не ощущал подобных перемен, они сказывались на самочувствии Аполлония: он начал задыхаться, время от времени останавливался перевести дух; вскоре такие задержки сделались все более и более частыми, пока наконец не убедили философа, что из проводника он стал лишь обузой своему спутнику.

И вот он в последний раз остановился, чтобы распроститься с Исааком, пожелав ему доброго пути.

Впрочем, хотя у него уже не было возможности идти далее, он пожелал задержаться на этой последней границе если не своих стремлений, то возможностей и подождать, пока дорога, продолжающая гигантской спиралью врезаться в земную твердь, не скроет от его глаз Исаака, устремившегося вперед ровной поступью, не ведая ни сомнения, ни усталости, ни боли.

Трижды иудей оборачивался, трижды он подавал факелом прощальные знаки философу из Тианы. Но в четвертый раз он уже не различил его позади и тотчас убыстрил шаг: способность не поддаваться тяготам, преследующим других смертных, позволяла ему продвигаться со скоростью, раза в три превосходящей обычную.

Мы не станем следовать за ним в его блуждании по мрачным и опасным пропастям земным, а подождем у противоположного конца подземелья…

В центре земли, где воздух под давлением всей толщи породы становится плотнее ртути, существует сферическая пещера без входов и выходов, освещенная лишь двумя бледными лучистыми звездами, что зовутся Плутоном и Прозерпиной.

Посреди этой пещеры в неверном сиянии подземных светил можно было разглядеть трех женщин, неподвижно сидящих на бронзовых тронах. Подобные трем мраморным статуям, они заняты своим таинственным и бесконечным делом.

Первая вращает ногой железную прялку, вторая крутит пальцами медное веретено, с которого спадают тысячи нитей. Каждая нить окрашена в свой яркий или тусклый цвет и сплетена из нескольких прожилок более или менее драгоценного свойства. Наконец, третья медленным бесстрастным движением без конца обрезает стальными ножницами то одну, то другую из этих нитей.

Эти три женщины, появившиеся ранее сотворения первого мужчины, три сестры, что, не постарев ни на день, пережили четыре десятка веков (Гомер считал их дочерьми Юпитера и Фемиды, Орфей — детьми Ночи, Гесиод — потомками Эреба, Платон — чадами фатальной Неизбежности), зовутся мойрами у греков и парками у латинян.

Их имена — Лахесис, Клото, Атропос. Лахесис прядет, Клото держит веретено, Атропос обрезает нити.

Все миры подчинены их неодолимой власти. Они повелевают движением небесных сфер и гармонией мировых законов. Судьба всего живого и неживого, начало и конец любого творения, всякого существа предопределяются ими. Они раздают и отнимают богатство, славу, власть, почести — все зависит от более или менее ценных прядей, вплетенных в жизненную нить. Но главное, на что распространяется их владычество: рождение, жизнь и смерть.

Времени для них не существует. Никакое светило не отмеряет им день, ничья тень не заменяет ночи, одни и те же угрюмые блеклые светочи озаряют их постоянно.

С тех пор как первая нить потекла у них меж пальцами, они лишь дважды подняли головы и обратили взгляды к дерзким посетителям, добравшимся до них. Один был Геракл, с палицей в руках явившийся требовать жизни для Алкестиды. Другой — Орфей; оружием ему служила лира, он пришел за Эвридикой.

А в третий раз — незадолго до времени, о котором речь, сильный толчок вдруг потряс всю землю от поверхности до сердцевины, послышался страшный треск, светящаяся молния ударила в подземелье, в широкую трещину хлынул дневной свет, впервые озарив не на шутку испуганных хранительниц нитей жизни.

Тогда Лахесис поднялась и медленной, торжественной поступью статуи подошла к светящейся трещине, прорезавшей земную твердь. Там, в вышине, она разглядела совершенно неизвестного ей мертвеца. Он был распят, и его крест, обрушившись в яму, произвел тот чудовищный толчок, от которого содрогнулся весь мир. Странно, но распятый был первым, для которого три сестры не пряли, не сучили и не обрезали предназначенной ему нити.

Лахесис вернулась на свое место и замогильным голосом поведала Клото и Атропос, что ей удалось увидеть.

Но с этого мига обе звезды, освещавшие подземелье, стали тускнеть, и трем зловещим пряхам начало казаться, что жизнь медленнее заструилась в их холодных жилах.

А еще сестрам, державшим нити всего живого, почудилось, что их бытие словно бы иссякает и недалек день, когда их мраморные глаза закроются, как у простых смертных.

И вдруг раздался звон, напоминающий голос бронзового колокола. Сестры вздрогнули и одновременно медленно обернулись, ибо были одарены на троих единым и нераздельным существованием, наделявшим все три тела одним разумом и душой.

Там, куда они обратили взор, стены пещеры раздвинулись и впустили Исаака Лакедема.

Он вошел уверенным шагом и приблизился к тройному трону, с которого парки вершили суд над жизнями смертных.

Сколь ни было странным это появление, три сестры холодно и бесстрастно ожидали, что он скажет.

В нескольких шагах от них Исаак остановился и произнес:

— Властительные богини, в чьих руках завязываются и обрываются нити человеческой жизни! Я пришел от Прометея, протягиваю вам эту золотую ветвь и говорю: «Мне нужна нить человека, который отжил, но которого я хочу оживить».

И тут Атропос, оставив ножницы раскрытыми и продлевая на несколько мгновений чье-то обреченное существование, вопросила:

— Так ты сошел с небес? Я несколько дней назад обрезала нить титана. Вот зазубрина на ножницах: нить была крепче, чем сталь, из которой они выкованы.

— Я спустился не с небес, а с вершин Кавказа! — отвечал Исаак. — Я там был, когда умер Прометей. Я сам развел костер, превративший его в пепел. В благодарность за эту последнюю неоценимую услугу он указал мне способ добраться до вас и вручил эту золотую ветвь. С ветвью в руках я заклинаю вас исполнить мою просьбу!

— Как ты прошел сквозь кипящие воды, лаву и огонь?

— Я бессмертен.

— Так, значит, ты бог? — спросила Атропос.

— Если бессмертие делает богом, то я бог.

— Назови твое имя.

— Исаак Лакедем.

— Вот нить его жизни, — заметила Лахесис. — Он и вправду бессмертен.

— Как же Юпитер наделил тебя бессмертием, не предупредив нас, распорядительниц жизни и смерти?

— Бессмертием меня наградил отнюдь не Юпитер.

— Кто же?

— Это бог, не имеющий с ним ничего общего и пришедший, напротив, лишить его власти: бог христиан.

— А откуда пришел новый бог? — спросила Клото. — Из Индии или Финикии?

— Из Египта.

— На каком Олимпе он обретается?

— Он умер.

— И как же он умер?

— На кресте. Сестры переглянулись.

— Если он умер, то почему же это бог? — спросили они все вместе.

— Его ученики утверждают, что он воскрес через три дня после того, как его положили в гробницу.

Парки переглянулись вторично.

— Вот почему, — произнесла Лахесис, — я чувствую, что моя нога немеет.

— Вот отчего мои пальцы утратили ловкость, — откликнулась Клото.

— Так вот из-за чего моя рука дрожит, — проговорила Атропос.

И все три одновременно покачали головами.

— Сестры, сестры! — зашептали они. — Коль скоро без нашего ведома появляются бессмертные, если умирает тот, кому мы даже не сплели его нити, — значит, приближается что-то неведомое. И оно придет нам на смену.

С глубоким ужасом внимал Исаак жалобе мрачных богинь. Значит, длань Христа, согнувшая его, имела власть не только на земле, ее сила ощущалась и здесь, в центре мира?

— Пусть так! — нетерпеливо воскликнул иудей. — Но это ведь не помешает вам вручить мне нить, за которой я пришел?

— Что за нить ты ищешь? — проговорила Атропос, с видимым усилием перерезая ту, что все еще держала в руке.

— Нить Клеопатры, царицы египетской, — отвечал он.

— Сколько раз ты желаешь связывать ее?

— Столько, сколько мне заблагорассудится.

— Мы не можем наделить такой властью человека, — одновременно возразили Лахесис и Клото.

— Какая теперь разница, сестры? — заметила Атропос. — Какое нам дело, что теперь будет происходить у людей, если уже не мы будем повелевать ими? Отыщи оба конца этой нити, Клото. Ты найдешь их сплетенными с нитью Антония. Только у Клеопатры она спрядена из золота, серебра и шелка, а та, что у Антония, — лишь из золота и шерсти.

Клото нагнулась и острием веретена стала перебирать ворох под ногами в поисках блестящих концов когда-то разрезанной нити. Наконец она обнаружила их, хотя и с большим трудом, между многими, принадлежавшими императорам и монархам.

Ведь прошло уже более века с тех пор, как умерла прекрасная властительница Египта, и за это время множество подобных нитей было оборвано.

Клото подала оба конца Исааку.

— Держи, — сказала она. — Когда захочешь, чтобы Клеопатра ожила, свяжешь вместе оба кончика этой нити. И сколько бы раз в будущем судьба ни прерывала ее, столько раз мы разрешаем тебе связать ее вновь.

Исаак с жадностью схватил и сжал в руке бесценный дар.

— Благодарю. И знайте: если проклявший меня бог одержит верх над вашими божествами, то не без сопротивления, какое я намерен ему оказать в этой неравной борьбе!

Атропос в сомнении покачала головой.

— Разве не сам Прометей поведал мне, что, решившись помогать Зевсу, он склонил победу на его сторону? — спросил вечный странник.

— Все так, — вздохнула Атропос. — Но Зевс был вестником нового мира и сражался против мира отжившего… Как раньше времена переменились, обрекая на гибель царствие Хроноса, так и теперь время изменило Зевсу.

Лахесис и Клото повторили вслед за ней:

— Время переменилось, владычеству Зевса настает конец!

И, помолчав, все три сестры воскликнули:

— Горе нам! Горе! Старый мир угасает! Старый мир обречен!

Исааку больше нечего было ждать от тех, к кому он добирался из такого далека: желанную нить он уже держал в руках. Поэтому, не мешая сестрам отдаться скорби, он быстро удалился.

Проход, через который он вошел, закрылся за его спиной. Теперь он опять постучал в стены пещеры золотой ветвью. Послышался тот же густой звон, и плиты снова разошлись, пропуская дерзкого пришельца.

Перед тем как перешагнуть порог, Исаак обернулся, бросив последний взгляд на богинь судьбы.

Под умирающим сиянием двух светил, не угасавших до сей поры, но теперь готовых потухнуть, он увидел странную картину.

Колесо Лахесис остановилось, веретено Клото более не вращалось, и ножницы Атропос выпали из ее рук на колени.

То немногое, что оставалось от жизни, покинуло жриц неотвратимого рока. В противоположность Галатее, ставшей из статуи женщиной, они, застыв на своих бронзовых тронах, превратились в статуи.

Исаак бросился прочь из пещеры, и вход сомкнулся за ним.

XXXIII. КЛЕОПАТРА

Выйдя к свету, Исаак не опроверг поговорки «Бледен, словно побывал в Трофониевой пещере».

Аполлоний ожидал со жрецами и посвященными; они уже теряли надежду встретиться с ним вновь.

Иудей рассказал им о своей беседе с парками и описал их предсмертные мгновения.

А затем, поскольку ничто более не удерживало его в Греции, он простился с Аполлонием. По обычаю, его поместили головой вниз в отверстие лаза, где он снова прошел через все испытания — свист и шипение змей, треск огня, рев воды — и очутился перед двумя жрецами у подножия лестницы. Без их помощи, что мало кому удавалось, он выбрался к миру людей и снова увидел солнце.

Сфинкс ожидал его, все такой же угрюмый и сосредоточенный, словно пытался сосчитать тростинки в озере Мареотис или песчинки в пустыне. Исаак подошел к нему, погладил по гранитной шее и сказал:

— Сейчас отправимся, прекрасный сфинкс! Еще один полет, и я отпущу тебя; ты погрузишься в неподвижное созерцание, что так любезно твоему сердцу.

Произнося это, он устроился на его спине.

Сфинкс расправил крылья, медленно взлетел, но, набрав высоту, вновь обрел былую стремительность.

Они направились к югу…

Внизу поочередно проносились и исчезали вдали море Алкионы, Коринфский перешеек, Арголида, Миртосское море, остров Крит; потом они поплыли между голубыми лазурями небосвода и Внутреннего моря. Наконец, впереди показался Египет, разворачивающийся длинной лентой матово-серебристой зелени меж двух пустынь, с нильской дельтой, у которой, подобно двум часовым на подступах к Мемфису, выдвинулись вперед Каноп со своим каналом и Александрия со своим озером.

Сфинкс опустился прямо на свой пустовавший пьедестал, где еще можно было различить след его тела. Сложив крылья, он привычно повернулся спиной к озеру Мареотис, а лицом к гробнице Клеопатры и застыл, указывая поднятой лапой на дверь усыпальницы.

Если измерять время привычным нам способом, было около одиннадцати вечера.

Исаак подошел к гробнице, прикоснулся к двери золотой ветвью, и та распахнулась.

На протяжении целого века человеческие шаги впервые отозвались эхом в царском склепе.

Усыпальница была той же круглой формы, что и подобное сооружение Августа или пантеон Агриппы; отверстие в ее своде пропускало воздух и свет. Луна, повиснув над открытым проемом, словно гигантский светильник, озаряла голубоватым сиянием саркофаг, где спала царица Египта.

Все остальное оставалось в тени. Но через несколько мгновений глаз привыкал к темноте; он различал сорок восемь колонн, поддерживающих свод и похожих на двойной ряд неподвижных призраков. На стенах проступали написанные в одну краску странные силуэты собак с головами человека, людей с головами собак, анубисов, тифо-нов, осирисов — божественные иероглифы, на которых иступит зубы наука будущих веков.

Но Исаака не заинтересовали ни колонны, ни настенная роспись. Он подошел прямо к саркофагу и поднял мраморную крышку.

Клеопатра покоилась в своем царском облачении, со скипетром, увенчанным ястребиной головой и похожим на магическую трость, и зеркалом из полированной стали, лежавшим подле.