LVIII. ПОРТРЕТ

Никто не заметил пробегавшего мимо молодого человека, настолько все были заняты собой, настолько яростно каждый был поглощен либо грабежом, либо разрушением.

Одни дрались, другие крушили все подряд, третьи воровали.

В этом несчастном доме, ставшем жертвой невиданной оргии алчности, мести и ярости, господствовало ни с чем не сравнимое соперничество воровства, разрушения и убийства.

Пока солдаты французской гвардии, ведущие бой за оградой, постепенно завладевали улицей и домами, из окон которых было удобно вести огонь по дому Ревельона, теснимые ими грабители скапливались в винных погребах, высаживали у бочек днища и до одури пили все, что попадалось под руку: водку, вино, винный спирт, ликеры и скипидар.

Поэтому многие из этих негодяев, предпочитая погибнуть пьяными, умирали от отравления.

Кристиан разорвал носовой платок, намочил обрывки ткани в садовом пруду и, приложив холодный компресс на грудь Инженю, побежал с ней дальше, не веря, что сможет унести ее слишком далеко от рокового дома.

На бегу Кристиан множество раз прижимал к своему сердцу трепещущее сердце Инженю, осыпал поцелуями ее губы, уже отмеченные печатью смерти, и в неистовом порыве отчаяния двигался, сам не зная куда, прося у Бога только одного: умереть вместе с Инженю и вместе с ней лечь в землю!

Итак, Кристиан, обезумевший, с дико горящими глазами бежал с драгоценной ношей, держа руку на сердце девушки и ощущая его последнее трепетание; иногда он, теряя голову от горя, со стоном останавливался, чтобы перевести дух и покрасневшим платком вытереть раненой кровь.

Мысли покинули его: видя, что Инженю становится все бледнее и холоднее, с каждой секундой приближаясь к смерти, Кристиан и для себя молил только смерти.

Неожиданно Кристиана остановил его добрый ангел. «Почему бы не попытаться спасти Инженю?» — шепнул он ему. Кристиан вскрикнул от радости: ему представились совсем иные действия. «Да, спасти ее, — бормотал он. — Я спасу ее, спасу! И жизнью она будет обязана мне!»

Мимо проезжал фиакр; Кристиан окликнул его.

К счастью, экипаж оказался незанятым и подъехал к молодому человеку.

— Бог мой! Что случилось, мой юный сеньор? — спросил кучер.

— Случилось, друг мой, то, что меня с сестрой застиг бунт в предместье Сент-Антуан, — ответил Кристиан, — и ее ранили.

— Ах, какая жалость! — воскликнул кучер, спрыгнув с козел фиакра. — И даже ранили очень опасно, ведь ваша одежда залита кровью.

Добрый человек распахнул дверцу фиакра, куда забрался Кристиан, положив Инженю к себе на колени.

— Вам ведь нужен хирург, мой юный сеньор? — спросил кучер.

— Да, конечно. У тебя есть на примете?

— Да, сударь. Знаете, он очень известный!

— Тебе известна его фамилия?

— Я не знаю ее.

— Не знаешь, как его зовут?

— Он называет себя хирургом бедняков — и все.

— Поезжай! Гони!

Кучер хлестал лошадей столь сильно, что заставил их понять, что дело срочное, и они побежали так резво, как никогда раньше.

Через четверть часа фиакр остановился перед маленькой дверью на узкой, темной и совершенно незнакомой Кристиану улице.

Кучер слез с козел, позвонил или, вернее, сорвал колокольчик над маленькой дверью, и та тотчас открылась; потом возница помог Кристиану вытащить Инженю из экипажа.

— Это здесь! — сказал он. — Теперь она в надежных руках, идите!

— Но куда я должен идти?

— На третий этаж… Эй, постойте-ка, я уже слышу, как открывают дверь. Действительно, едва дверь в проход к дому отворилась, как между стойками железных перил показался свет горящей свечи.

И сверху послышался пронзительный, тонкий голос, который спросил:

— Ну, что там, кто тут трезвонит?

— У нас раненая, — ответил кучер и, повернувшись к Кристиану, сказал: — Поднимайтесь, мой юный сеньор, поднимайтесь! Эта экономка хирурга, о котором я вам говорил. Давайте я вам помогу!

— Благодарю, не надо, — ответил Кристиан, ставя ногу на первую ступеньку лестницы.

— Да, конечно! Сил, по-моему, у вас хватит, ведь мадемуазель легкая как перышко… Но крови-то, Бог мой, крови сколько! Я подожду вас внизу, на тот случай, если еще понадоблюсь.

Кристиан поднимался по лестнице медленно, но не потому, что тяжело было нести девушку, а потому, что с каждым шагом, который он делал, по краям раны выступала свежая, алая кровь.

В ту минуту, когда он взошел на площадку второго этажа, дверь приоткрылась и на секунду из нее высунулись любопытствующие старухи; увидев залитого кровью молодого человека, несущего умирающую девушку, они закричали и тотчас захлопнули дверь.

Яркая свеча по-прежнему светила на третьем этаже. Словно дрожащие огни маяка, она указывала Кристиану, куда следовало ставить ноги на этих кривых ступеньках, замызганных, узких и скользких.

В доме стоял отвратительный, тошнотворный запах.

Воздух был промозглый; по плохо оштукатуренным стенам катились струйки воды.

Наконец Кристиан добрался до женщины, освещавшей ему путь; на голове у нее по самые уши был надвинут грязный чепец.

Она принадлежала к тем работницам по дому, какие встречаются только в Париже, где можно найти и убогую роскошь.

Подобных созданий берут в услужение не столько для того, чтобы они заботились о вас, сколько для того, чтобы вы заботились о них.

Но Кристиан пришел сюда не для изучения парижских нравов. Едва бросив взгляд на безобразную экономку, он быстро вошел в квартиру и стал искать, куда положить свою ношу.

Он не заметил ни ковра, ни дивана; в задней комнате стояла кровать — такова была вся обстановка.

Кристиан направился к кровати, но женщина закричала:

— Эй, что вы делаете?.. Это же кровать хозяина! Ну и ну, этого только не хватало.

Кристиан, оскорбленный до глубины души, остановился.

— Но куда, извольте сказать, я могу положить эту несчастную раненую? — спросил он.

— Куда угодно, только не на кровать, — ответила старуха.

— Почему? — спросил Кристиан.

— Да потому, что кровь запачкает хозяйскую постель. Кристиану стало противно.

Постель хозяина не казалась ему достойной того, чтобы на нее пролилась эта девственная и драгоценная кровь, которая, как боялась безобразная экономка, ее запачкает.

Он ногой подтянул к себе соломенное кресло, потом придвинул другое и устроил на этом подобии дивана молодую женщину.

Старуха ворчала, но не мешала. Уложив Инженю на импровизированную постель, Кристиан поднял голову и спросил:

— Значит, хирурга нет дома?

Пламя свечи, что держала экономка, осветило его лицо.

— Смотри-ка, господин Кристиан! — воскликнула она.

— Вы знаете меня? — удивился молодой человек.

— Конечно, — сказала старуха, — и даже скажу, нехорошо, что вы не узнаете меня, господин Кристиан, после того, как я вас выходила.

Кристиан посмотрел на нее и вскричал:

— Альбертина!

— Ну да, Альбертина.

— Так я попал к господину Марату?

— Конечно.

— Как! Разве он покинул конюшни д'Артуа?

— Господин Марат отказался от должности, он больше не желает прислуживать тиранам.

Кристиан скорчил презрительную гримасу.

На миг у него мелькнула мысль перевезти Инженю в другое место.

Но куда?

Впрочем, он вспомнил, как заботливо выхаживал его Марат, с каким искусство лечил, когда он, израненный, был принесен к нему в дом, как сегодня принесли Инженю.

— Вот как, я попал к господину Марату… Но где он?

— Откуда мне знать! — проворчала Альбертина. — У него свои дела, он мне не сообщает, куда уходит.

— Ах, моя дорогая госпожа Альбертина! — воскликнул Кристиан. — Срочно найдите его, умоляю вас! Разве вы не видите, что несчастное дитя умирает!

— Срочно, срочно, легко сказать! — бормотала экономка, искоса бросив на восхитительное личико взгляд, исполненный глубочайшей ненависти к красоте, молодости и прелести. — Срочно! Я ведь говорю вам, что не знаю, где хозяин.

— О! Ищите его там, куда он имеет обыкновение ходить.

И Кристиан, вспомнив о жадности Альбертины, достал из кармана несколько луидоров и сказал:

— Вот, возьмите, дорогая госпожа Альбертина, прошу вас!

Альбертина жадно схватила деньги и действительно собралась уходить, чтобы хотя бы сделать вид, будто отправляется на поиски Марата, когда в комнате послышался вздох.

Кристиан ответил на него радостным возгласом: Инженю очнулась.

Он упал на колени перед ее креслом; Альбертина склонилась к Инженю, но не из сострадания, а из любопытства.

Девушка с трудом открыла глаза, и ее первый взгляд упал на Кристиана. Когда она узнала молодого человека, с ее щек, казалось, спала мертвенная бледность.

Нечто похожее на радостную улыбку озарило лицо несчастной.

Кристиан, стоя на коленях возле Инженю, ждал ее первого слова, и казалось, что от него зависит вся его жизнь.

Но девушка только прошептала едва внятным голосом:

— Где я?

— У очень искусного хирурга, милая моя, — ответил Кристиан. — У того, кто спас меня и спасет вас.

Слабая улыбка осветила чистое лицо девушки.

— Да, — прошептала она, — да, спасет!

И, словно пытаясь разглядеть место, куда она попала, Инженю обвела глазами комнату.

Вдруг ее глаза широко раскрылись и уставились в угол квартиры с таким ужасом, словно там она увидела Смерть, притаившуюся в темноте.

Кристиан посмотрел в ту же сторону, куда устремился испуганный взгляд Инженю, и увидел деревянную, с облупившейся позолотой раму: как живой, именно как живой, на него смотрел портрет, выражение лица которого было и угрожающим, и насмешливым.

Портрет, выполненный талантливой кистью, — по колориту он был скорее темным, чем ярким, — загораживал срезанный угол комнаты.

Мы уже отметили, что портрет был как живой и в отсутствии хозяина, казалось, следил в доме за каждой мелочью.

Инженю вскрикнула. Потом она, показав пальцем на картину, спросила сдавленным голосом:

— Кто этот человек?

— Как кто? Мой хозяин, господин Марат, — ответила старуха. — Портрет очень красивый: сделал его господин Давид, художник из друзей хозяина.

— Это он! — воскликнула Инженю, присев на ложе, устроенном для нее Кристианом.

Больше ничего она произнести не смогла; Кристиан со страхом ждал.

— Это хирург? Он? — наконец пролепетала Инженю.

— И что, если он хирург? — спросил Кристиан, охваченный, подобно Инженю, необъяснимым чувством тревоги.

— Этот человек будет делать мне перевязку? Прикасаться ко мне? — кричала Инженю. — О нет, никогда, ни за что!

— Успокойтесь, Инженю, — попросил Кристиан, — я уверен в его способностях.

— Это чудовище снова поднимет на меня руку?

И она с еще более резко выраженным чувством отвращения повторила:

— Нет! Никогда, ни за что!

— Но о чем она говорит? — еле слышно спросил себя Кристиан.

— Хозяин, конечно, не красавец, — сказала Альбертина, вымученно улыбаясь. — Но он не чудовище; к тому же молодой человек, — показала она на Кристиана, — может подтвердить, что рука у него легкая.

— О нет! — воскликнула Инженю, цепенея от страха и омерзения. — Сейчас же увезите меня отсюда! Кристиан, увезите меня!

— Да она бредит, — заметила старуха. — Нам это знакомо; не обращайте внимания на то, что она там несет.

— Дорогая, милая моя Инженю, не волнуйтесь! — шепнул молодой человек на ухо раненой. — На вас действует лихорадка.

— О нет, нет!

— Но вы не знаете, вы не можете знать господина Марата!

— Нет, знаю! Я знаю его! И моя добрая подруга Шарлотта Корде тоже знает.

— Шарлотта Корде? — в один голос переспросили Кристиан и Альбертина.

— Я не желаю, чтобы он прикасался ко мне… Да, не желаю!

— Инженю…

— Увезите меня, Кристиан! Я требую, чтобы вы увезли меня.

— Но вы умрете, Инженю!

— Лучше смерть, чем помощь этого человека.

— Инженю, дорогая, возьмите себя в руки, будьте благоразумны, — настаивал Кристиан.

— Я еще не сошла с ума, я в здравом уме, — кричала молодая женщина, с испугом присев на своем ложе, — и если этот человек приблизится ко мне…

— Милая…

— Ага, кто-то идет, — заметила Альбертина. — Это хозяин.

Инженю с силой, которой в ней нельзя было бы подозревать после такого количества потерянной крови, подбежала к окну.

— Кристиан, если этот человек коснется меня, клянусь честью, я выброшусь из окна, — объявила она.

— О Боже!

— Увезите же меня, умоляю вас! Разве вы не понимаете, что убиваете меня?

Не успела она договорить, как дверь открылась и на пороге появился Марат.

В одной руке он нес подсвечник, в другой — пачку бумаг; волосы у него были грязные, лицо грязное, горящие глаза смотрели искоса; он двигал свое искривленное тело словно полураздавленный паук.

Инженю, увидев, что на пороге остановился, завораживающе улыбаясь, тот человек со Змеиной улицы, но уже не на портрете, а собственной персоной, застонала и опять потеряла сознание.

Кристиан, думая, что она сейчас умрет, подхватил ее на руки и побежал вниз по лестнице.

Напрасно Марат спрашивал его о причине этого бегства, напрасно он, узнав Кристиана, выкрикивал с верхней лестничной площадки нежные слова и пугающие предостережения, Кристиан бежал еще быстрее, подгоняемый этим голосом, который пытался его задержать.

Кристиан остановился только перед фиакром, в который и сел.

— Куда едем, мой юный сеньор? — осведомился кучер.

— Куда хочешь, — ответил Кристиан.

— Как это, куда хочу?

— Поезжай! Гони, гони!

— Но куда все-таки…

— На край света, если хочешь, только поезжай! Ошеломленный кучер стегнул лошадей и двинул с места; Марат же кричал из окна: «Кристиан! Кристиан!»

Молодой человек слышал его и спрашивал себя, чем объясняется такая фамильярность и почему Марат называет его по имени.

Но голос Марата, хотя Кристиан так и не мог уяснить почему, внушал ему чувство смутного страха.

— Гони! — крикнул он кучеру, все еще не зная, куда ехать. — Гони! Внезапно Кристиана осенило и он крикнул:

— В Лувр! В Лувр!

Марат тем временем сердито захлопнул окно.

— Кто эта дурочка, которую ко мне принес Кристиан? — поинтересовался он.

— Я ее не знаю, — ответила экономка. — Я только знаю, что она, увидев ваш портрет, стала кричать, будто вы чудовище.

— Ха-ха! — с горечью усмехнулся Марат. — Будь здесь мой друг Давид, он бы очень порадовался; ее слова доказывают, что его портрет похож. Так ты не знаешь, как зовут эту девушку? — нахмурившись, спросил Альбертину хирург бедняков.

— Да нет, Бог ты мой. Но она называла свою подругу.

— А-а, подругу. Ну, а ту как зовут?

— Шарлотта Корде.

— Шарлотта Корде, — повторил Марат, — не знаю такую.

И он прошел к себе в кабинет, бормоча:

— Вот как, я — чудовище!

LIX. КЛЮЧ ОТ СЧАСТЬЯ

Никто не спал в огромном дворце, где в ту эпоху короли жили как во временном пристанище, а необъятные апартаменты были отданы слугам и офицерам парижского гарнизона.

В Лувре Кристиан имел кров, там у него были друзья. Он незаметно пробрался по хорошо знакомой ему лестнице в роскошно обставленную комнату, где уложил Инженю на кровать; на кровати не было ни простынь, ни одеял, но она величественно возвышалась посередине комнаты, увенчанная ковровым балдахином, расшитым шелком и золотом.