Глава 32. ШАРНИ

В комнате было полным-полно национальных гвардейцев и посторонних, которых привело сюда простое любопытство.

Вот почему королева сдержала порыв и не бросилась навстречу Шарни, чтобы стереть своим платком кровь и шепнуть ему несколько утешительных слов, рвавшихся из самой глубины ее сердца и потому способных проникнуть в душу другого человека.

Вместо этого она лишь приподнялась в кресле, протянула к нему руки и прошептала:

— Оливье!

Он был мрачен, но спокоен; жестом он отпустил посторонних, прибавив негромко, но твердо:

— Прошу прощения, господа! Мне необходимо переговорить с их величествами.

Национальные гвардейцы пытались возразить, что они здесь именно с тем, чтобы помешать королю поддерживать связь с кем бы то ни было извне. Шарни сжал побелевшие губы, нахмурился, расстегнул редингот, из-под которого показалась пара пистолетов, и проговорил еще тише, чем в первый раз, но с угрозой в голосе:

— Господа! Я уже имел честь вам сообщить, что мне нужно переговорить с королем и королевой без свидетелей.

Он сопровождал свою просьбу жестом, повелевавшим посторонним выйти из комнаты.

При звуке голоса Шарни, а также испытав на себе его мощное влияние, граф де Дамас и два телохранителя воспряли духом, изменившим было им ненадолго, и, подталкивая национальных гвардейцев к двери, очистили помещение.

Тогда королева поняла, как мог быть полезен этот человек в королевской карете, если бы не требование этикета, согласно которому его место заняла принцесса де Турзель.

Шарни огляделся, дабы убедиться в том, что остались только верные слуги королевы, и, подойдя к ней ближе, молвил:

— Ваше величество, вот и я! Я привел с собой семьдесят гусаров, они ожидают у городских ворот; полагаю, что на них можно рассчитывать. Какие будут приказания?

— Скажите прежде, что с вами случилось, дорогой Оливье! — молвила королева по-немецки.

Шарни указал на г-на де Мальдена, давая понять, что тот понимает немецкую речь.

— Увы, увы! — обронила королева по-французски. — Не видя вас рядом, мы решили, что вы погибли!

— К несчастью, ваше величество, — с невыразимой печалью в голосе отвечал Шарни, — погиб снова не я: теперь пришла очередь умереть бедному Изидору…

Он не сдержался и всхлипнул.

— Впрочем, — прошептал он, — наступит и мой черед…

— Шарни, Шарни! Я спросила, что с вами случилось и почему вы исчезли? — заметила королева.

Потом она прибавила вполголоса no-немецки:

— Оливье, вы нас чрезвычайно напугали, в особенности — меня.

Шарни отвесил поклон.

— Я полагал, что мой брат сообщил вашему величеству, почему мне пришлось на время отстать.

— Да, знаю; вы преследовали этого человека, этого негодяя Друэ, мы даже подумали было, не случилось ли с вами во время погони несчастья.

— Со мной в самом деле случилось огромное несчастье; несмотря на все мои усилия, я не успел вовремя его догнать! Возвращавшийся форейтор сказал ему, что карета вашего величества поехала не по Верденской дороге, как предполагал Друэ, а по дороге на Варенн; тогда он бросился в Аргонский лес; я дважды выстрелил в него из пистолетов: они оказались незаряженными! Я сел не на того коня в Сент-Менегу, вместо своего я взял коня маркиза Дандуэна. Что поделаешь, ваше величество: это рок! Тем не менее я все-таки поскакал за ним, но я плохо знал этот лес, он же знал в нем каждую тропинку; да и темнота сгущалась с каждой минутой; пока я его видел, я гнался за ним, как гонятся за тенью; пока я слышал конский топот, я преследовал его по звуку; однако вскоре топот пропал вдалеке, и я оказался совсем один в незнакомом лесу, затерявшись в потемках… О, ваше величество! Я — не из слабых, как вам известно: даже в эту минуту... я не плачу! Но тогда, в лесной чаще, в темноте, я заплакал от злости, я взревел от бешенства!

Королева протянула ему руку. Шарни с поклоном коснулся губами ее дрожащей руки.

— Но никто мне не ответил, — продолжал Шарни, — я блуждал всю ночь, а на рассвете очутился недалеко от деревни Жев, расположенной вдоль дороги, ведущей из Варенна в Дюн… Удалось ли вам ускользнуть от Друэ, как он ускользнул от меня? Это было вполне вероятно; это означало бы, что вы миновали Варенн, и я был не нужен. Задержали ли вас в Варение? В этом случае моя преданность так же не имела смысла, потому что я был один. Я решил ехать в Дюн. Немного не доезжая до города, я встретил господина Делона с сотней гусаров. Господин Делон был обеспокоен, но он ничего не знал; он только видел, как шевалье де Буйе и господин де Режкур во весь опор проскакали в сторону Стене. Почему они ничего ему не сказали? Вероятно, они ему не доверяли; однако я хорошо знал господина Делона; я догадался, что вы, ваше величество, задержаны в Варение, что шевалье де Буйе и господин де Режкур покинули свой пост, чтобы предупредить генерала. Я все рассказал господину Делону, приказал ему следовать за мной вместе с гусарами, что он и исполнил, оставив тридцать человек для охраны моста через Мез. Час спустя мы были в Варенне, — мы проехали четыре мили всего за час! — я хотел немедленно броситься в атаку, опрокинуть неприятеля, чтобы пробиться к королю и вашему величеству: мы натыкались на баррикаду за баррикадой; пытаться их преодолеть было бы чистым безумием. Тогда я попробовал вступить в переговоры: передо мной предстал пост национальной гвардии, я спросил позволения отвести моих гусаров к тем, что стояли в городе; мне было отказано; я спросил, можно ли мне увидеться с королем, дабы получить от него приказания, и так как мне собирались ответить отказом точно так же, как отказали в первой просьбе, я пришпорил коня, перескочил через первую баррикаду, потом — через вторую… Я поскакал галопом на шум и прибыл на площадь как раз в ту минуту, как... вы, ваше величество, отступая, удалились с балкона. Теперь, — закончил Шарни, — я жду приказаний вашего величества.

Королева сжала руки Шарни в своих руках. Потом она обернулась к королю, по-прежнему находившемуся в оцепенении.

— Государь! — проговорила королева. — Вы слышали, о чем рассказал ваш верный слуга граф де Шарни? Король не отвечал. Тогда королева встала и подошла к нему.

— Государь! — молвила она. — У нас нет времени, а мы, к несчастью, и так слишком много его потеряли! Вот граф де Шарни, у него в распоряжении есть семьдесят надежных людей, как он утверждает; он ждет ваших приказаний.

Король покачал головой.

— Государь, небом вас заклинаю! — продолжала настаивать королева. — Каковы вашу приказания?

Шарни умолял короля взглядом, пока королева молила вслух.

— Мои приказания? — переспросил король. — Мне нечего приказывать: я — пленник… Делайте, что считаете возможным.

— Ну что ж, — подхватила королева, — это все, чего мы от вас просим.

Она потянула Шарни в сторону.

— Вы вольны в своих действиях, — продолжала она, — поступайте так, как сказал король, то есть делайте, что считаете возможным.

Потом она прибавила шепотом:

— Но делайте это быстро и действуйте энергично, иначе мы пропали!

— Хорошо, ваше величество, — кивнул Шарни, — позвольте мне переговорить с этими господами, и то, что мы решим, будет немедленно сделано.

В это мгновение вошел герцог де Шуазель.

Он держал в руке какие-то бумаги, завернутые в окровавленный платок.

Ни слова не говоря, он подал сверток Шарни.

Граф понял, что это были бумаги, обнаруженные у его брата; он протянул руку, принимая наследство, поднес сверток к губам и поцеловал.

Королева не сдержалась и зарыдала.

Но Шарни даже не оглянулся и, спрятав бумаги на груди, молвил:

— Господа! Не угодно ли вам будет помочь мне в предпринимаемой мною последней попытке?

— Мы готовы пожертвовать ради этого своей жизнью, — отвечали те.

— Можете ли вы положиться на дюжину верных людей?

— Нас осталось девять человек.

— В таком случае я возвращаюсь к гусарам; я буду атаковать баррикады с фронта, вы же отвлеките неприятеля с тылу; благодаря этому отвлекающему маневру я захвачу баррикады силой, и, соединившись, мы вместе пробьемся сюда и увезем короля.

Вместо ответа молодые люди протянули графу де Шарни руки.

Тот обернулся к королеве.

— Ваше величество! Через час вы будете свободны или я умру.

— Граф! Граф! Не говорите этого слова, его слишком больно слышать!

Оливье в ответ поклонился, будто подтверждая свое обещание, и, не обращая внимания на шум и ропот, снова донесшиеся с улицы, он пошел к двери.

Но в ту самую минуту, как он взялся за ключ, дверь распахнулась, пропуская новое действующее лицо, явившееся словно для того, чтобы еще больше запутать и без того непростую историю.

Это был сорокадвухлетний человек с мрачным и строгим выражением лица; воротник его рубашки был расстегнут, сюртук распахнут; красные от усталости глаза и пропыленная одежда свидетельствовали о том, что он, подгоняемый какой-то страстью, тоже проделал неблизкий путь.

Он был вооружен парой пистолетов и саблей.

Запыхавшись и почти не имея сил говорить в тот момент, как он распахнул дверь, он успокоился только тогда, когда узнал короля и королеву; мстительная ухмылка пробежала по его губам, и, не обращая внимания на второстепенных персонажей, находившихся в глубине комнаты, он прямо от двери, загородив ее своей мощной фигурой, протянул руку со словами:

— Именем Национального собрания объявляю вас своими пленниками!

Герцог де Шуазель бросился вперед с пистолетом в руке, собираясь застрелить вновь прибывшего, который превосходил наглостью и решимостью всех, кто до сих пор приходил в эту комнату.

Однако королева успела остановить герцога, обратившись к нему вполголоса:

— Не надо ускорять нашу гибель! Будем осмотрительны! Так мы выиграем время, ведь маркиз де Буйе уже, должно быть, недалеко.

— Да, вы правы, ваше величество, — согласился герцог де Шуазель.

Он спрятал пистолет.

Королева взглянула на Шарни, удивившись, что не он бросился на обидчика, но странное дело! Шарни будто не хотел попадаться незнакомцу на глаза и, чтобы остаться незамеченным, отошел в самый темный угол.

Однако хорошо зная графа, королева догадывалась, что в нужную минуту он выйдет из тени.

Глава 33. ЕЩЕ ОДНИМ ВРАГОМ БОЛЬШЕ

В то время, пока незнакомец говорил от имени Национального собрания, герцог де Шуазель держал его на мушке, однако тот словно не замечал, какая смертельная опасность ему угрожала.

Он был охвачен другим чувством, далеким от страха, что было очевидно всякому, стоило лишь заглянуть ему в лицо; он был похож на охотника, который, наконец, видит, что в его западню попали разом лев, львица и львенок, пожравшие его единственное дитя.

При слове «пленники», заставившем герцога де Шуазеля ринуться на незнакомца, король приподнялся.

— Пленники? Мы объявлены пленниками от имени Национального собрания? Что вы хотите этим сказать? Я вас не понимаю.

— Да это совсем просто, — возразил незнакомец, — и понять это отнюдь не сложно. Вопреки данной вами клятве не уезжать из Франции вы сбежали ночной порой, нарушив свое слово, предав нацию, предав народ; так что нация была вынуждена взяться за оружие, весь народ поднялся, и вот народ вам говорит устами последнего из ваших подданных, — его голос хоть и поднимается из самых низов, но от этого звучит ничуть не тише, — «Государь! Именем народа, именем Национального собрания вы — мой пленник!» Из соседней комнаты донесся одобрительный гул и послышались крики «браво».

— Ваше величество! Ваше величество! — зашептал герцог де Шуазель на ухо королеве. — Помните, что вы сами меня остановили; если бы вы не сжалились над этим человеком, вам не пришлось бы терпеть оскорблений.

— Все это — пустое, если мы будем отмщены, — едва слышно заметила королева.

— Да, — согласился герцог де Шуазель, — но если мы не будем отмщены?..

У королевы вырвался глухой стоя.

Однако над плечом герцога де Шуазеля медленно протянулась рука Шарни и коснулась руки королевы.

Мария-Антуанетта поспешно обернулась.

— Не мешайте этому человеку говорить и действовать, — шепнул граф, — я беру его на себя.

Тем временем король был оглушен полученным ударом, он изумленно взирал на мрачного господина, столь вызывающе говорившего с его величеством от имени Национального собрания, народа; к изумлению, с которым слушал король, примешивалось некоторое любопытство, потому что Людовику XVI казалось, что он уже не в первый раз видит этого человека, хотя он никак не мог вспомнить, где видел его лицо.

— Да что вам, наконец, от меня угодно? Отвечайте! — приказал король.

— Государь! Я хочу, чтобы ни вы, ни члены королевской семьи не сделали больше ни единого шага по направлению к границе.

— И вы явились, несомненно, не с одной тысячей вооруженных людей, чтобы мне помешать? — молвил король; речь его становилась все величественнее по мере того, как он продолжал спор.

— Нет, государь, я — один, вернее, нас только двое: адъютант генерала Лафайета и я, простой крестьянин; но Национальное собрание издало декрет; оно поручило выполнение этого декрета нам, и, значит, декрет будет выполнен.

— Дайте мне хотя бы посмотреть на него, — проговорил король.

— Он не у меня, а у моего товарища. Его прислали генерал Лафайет и Собрание для исполнения наказов нации; меня прислали господин Байи и в особенности я сам, чтобы присмотреть за этим товарищем и застрелить его, если он дрогнет.

Королева, герцог де Шуазель, граф де Дамас и другие присутствующие в удивлении переглянулись; им до сих пор доводилось видеть народ лишь угнетенным или разгневанным, когда он просил пощады или требовал смерти; однако они впервые видели его спокойным, стоящим скрестив руки, чувствующим свою силу и говорящим о своих правах.

Людовик XVI очень скоро понял, что ему не на что надеяться, имея дело с человеком такой закваски; ему захотелось поскорее с ним покончить.

— Где же ваш товарищ? — спросил он.

— Там, у меня за спиной, — отвечал тот.

С этими словами он шагнул вперед, освободив вход, и в дверном проеме стал виден молодой человек в форме офицера, облокотившийся на подоконник.

Костюм его тоже был в беспорядке, но этот беспорядок свидетельствовал не о силе; он был в подавленном состоянии.

Он обливался слезами, держа в руках бумагу.

Это был г-н де Ромеф, молодой адъютант генерала Лафайета, с которым, как, несомненно, помнит наш читатель, мы познакомились во время прибытия графа де Буйе в Париж.

Господин де Ромеф, как можно было понять в ту пору из разговора с юным роялистом, выл патриотом, и патриотом искренним; однако во времена диктатуры генерала Лафайета в Тюильри Ромефу было поручено наблюдать за королевой и сопровождать ее во время выходов; он сумел вложить В свое отношение к ее величеству столько почтительности и деликатности, что королева не раз выражала ему за это свою признательность.

При виде адъютанта королева, неприятно удивившись, воскликнула:

— О, это вы!?

Она застонала от боли как женщина, на глазах которой рушится крепость, какую она считала неприступной.

— Никогда бы не поверила! — прибавила она.

— Ну что же! — с ухмылкой пробормотал незнакомец. — Кажется, я хорошо сделал, что приехал.

Опустив глаза долу, г-н де Ромеф медленно двинулся вперед, сжимая в руке приказ.

Теряя терпение, король не дал молодому человеку времени подать ему приказ: его величество торопливо шагнул ему навстречу и вырвал бумагу у него из рук.

Прочитав ее, король молвил:

— Во Франции больше нет короля! Человек, сопровождавший г-на де Ромефа, улыбнулся, словно хотел сказать: «Это мне известно».

Королева вопросительно взглянула на короля.

— Вот послушайте, ваше величество, — предложил он ей. — Это декрет, который Собрание осмелилось принять против нас.

Дрогнувшим от возмущения голосом он прочитал следующие строки:

«Национальное собрание приказывает министру внутренних дел немедленно разослать по департаментам курьеров с приказанием ко всем представителям власти, командующим отрядами Национальной гвардии или пограничных войск задержать всякого, кто попытается выехать за пределы королевства, а также препятствовать вывозу какого бы то ни было имущества, оружия, обмундирования, золота и серебра, лошадей и карет; в случае, если курьерам удастся нагнать короля или кого-нибудь из членов королевской семьи, а также лиц, могущих способствовать их похищению, вышеуказанные представители власти, командующие отрядами Национальной гвардии или пограничных войск обязаны принять все возможные меры, чтобы воспрепятствовать похищению, задержать беглецов в пути, а затем передать законодательным властям».

Во время чтения декрета королева впала в оцепенение; однако едва он кончил, она покачала головой, словно пытаясь прийти в себя.

— Дайте! — приказала она, протягивая руку к роковому декрету. — Невероятно!

Тем временем товарищ г-на де Ромефа ободряюще улыбнулся национальным, гвардейцам и вареннским патриотам.

Они почувствовали беспокойство, когда королева произнесла «невероятно», хотя от слова до слова слышали содержание декрета.

— О, читайте, ваше величество, — с горечью проговорил король, — читайте, если у вас еще есть сомнения; это составлено и подписано председателем Национального собрания.

— Что же за человек мог осмелиться составить и подписать подобный декрет?

— Дворянин, ваше величество! — сообщил король. — Это маркиз де Богарне!

Не странно ли, — и это лишний раз доказывает, что прошлое таинственным образом связано с будущим, — что декрет, в силу коего следовало арестовать Людовика XVI, короля, и членов королевской семьи, был подписан именем до той поры не известным, но которому было суждено прогреметь в начале XIX века?

Королева взяла декрет и, прочтя его, нахмурилась и поджала губы.

Потом король опять взял бумагу у нее из рук, чтобы еще раз пробежать глазами, после чего бросил декрет на постель, где спали дофин и наследная принцесса, не подозревавшие о том, что в этом споре решалась их судьба.

Королева не могла долее сдерживать себя; она бросилась к постели, схватила декрет, скомкала и отшвырнула с криком:

— О ваше величество! Будьте же осмотрительны! Я не хочу, чтобы эта грязная бумага коснулась моих детей!

Из соседней комнаты послышался гул возмущенных голосов. Национальные гвардейцы рванулись было в комнату, где находились именитые беглецы.

Адъютант генерала Лафайета в ужасе вскрикнул.

Его товарищ взревел от бешенства.

— Ага! — прошипел он сквозь зубы. — Это — оскорбление Национального собрания, нации, народа… Ну что же…

Он обернулся к находившимся в первой комнате разгоряченным борьбой патриотам, вооруженным ружьями, косами и саблями, и прокричал:

— Ко мне, граждане!

Те сделали еще шаг по направлению к комнате, где укрывалась королевская семья, и один Бог знает, чем бы закончилось столкновение этих двух страстей, если бы не Шарни; в начале описанной нами сцены он произнес всего несколько слов, а потом все время держался в стороне: вдруг он выступил вперед и, схватив за руку незнакомца в форме национального гвардейца в ту самую минуту, как тот поднес руку к эфесу своей сабли, проговорил:

— Прошу вас на одно слово, господин Бийо; мне нужно с вами поговорить.

Бийо — а это был именно он — вскрикнул от изумления, потом смертельно побледнел и замер на мгновение в нерешительности; резким движением он убрал в ножны наполовину оголенную саблю и молвил в ответ:

— Хорошо! Мне тоже нужно с вами поговорить, господин Шарни!

Он торопливо подошел к двери.

— Граждане! — обратился он к толпе. — Оставьте нас, пожалуйста. Мне надо переговорить с этим офицером; но можете быть спокойны, — прибавил он тихо, — ни волк, ни волчица, ни, волчата от нас не уйдут. Я здесь, я за них в ответе!

Нападавшие попятились, освобождая помещение, как будто этот человек, бывший им совершенно незнакомым, так же как королю, королеве и их свите — за исключением Шарни, — имел отныне право им приказывать.

Кроме того, каждому из них хотелось поделиться с оставшимися на улице товарищами увиденным и услышанным в доме и посоветовать патриотам быть как никогда начеку.

Тем временем Шарни шепнул королеве:

— Господин де Ромеф вам предан, ваше величество; оставляю вас с ним, попытайтесь извлечь из него все, что можно.

Это было тем легче сделать, что, выйдя в соседнюю комнату, Шарни затворил дверь и закрыл ее собой от всех, в том числе и от Бийо.