Возвращаясь, он обратил внимание, что застава, через которую он проезжал уже в четвертый раз, теперь охраняется национальной гвардией. Опять прождали пять минут, десять, четверть часа, и опять никто не появился. Г-н де Буйе прекрасно понимал, что каждая потерянная минута - это год, вычтенный из жизни пленников. И тут увидели на дороге кабриолет, едущий со стороны Д?на. В кабриолете сидел Леонар, который, чем дальше ехал, тем больше впадал в беспокойство. Г-н де Буйе остановил его, однако голову бедняги Леонара, чем дальше он отъезжал от Парижа, тем больше занимали мысли о брате, у которого он увез плащ и шляпу, о г-же де л'Ааж, которая причесывается только у него и сейчас тщетно ждет, чтобы он сделал ей куафюру; короче, в мозгу у него была такая сумятица, что генералу не удалось вытянуть из него ничего путного. К тому же Леонар выехал из Варенна до ареста короля и никаких новостей сообщить г-ну де Буйе не мог. Это небольшое происшествие на несколько минут отвлекло генерала. Тем не менее, с того времени, когда командиру Немецкого королевского полка был отдан приказ, прошло около часа, и г-н де Буйе велел сыну в третий раз отправиться в Стене и не возвращаться без полка. Граф Луи, полный ярости, ускакал. Когда он примчался на плац, ярость его только усилилась: он обнаружил верхом не более полусотни солдат. Он начал с того, что взял этих людей и с ними овладел заставой, чтобы обеспечить свободу входа и выхода, после чего возвратился к генералу и заверил его, что на сей раз за ним следует командир полка вместе с солдатами. Он был совершенно уверен в этом. Однако прошло еще десять минут, и он собрался в четвертый раз отправиться в город, но тут показалась голова колонны Немецкого королевского полка. В других обстоятельствах г-н де Буйе приказал бы арестовать командира его же подчиненным, но сейчас побоялся вызвать недовольство офицеров и солдат; поэтому он ограничился выговором полковнику за его медлительность, после чего обратился с речью к солдатам, в которой объявил, какая почетная миссия им выпала, сказал, что от них зависит не только свобода, но и жизнь короля и всего королевского семейства, пообещал офицерам повышение, а солдатам награду и для начала раздал им четыреста луидоров. Речь, завершенная таким образом, произвела действие, какого и ожидал маркиз; раздался многоголосый крик: "Да здравствует король!" - и полк на рысях выступил в Варенн. В Д?не нашли отряд из тридцати человек, который г-н де Делон, уезжая вместе с Шарни, оставил здесь для охраны моста через Мезу. Их взяли с собой и продолжили марш. До Варенна оставалось еще добрых восемь лье по холмистой местности, так что скорость марша была отнюдь не такая, какой желалось бы, поскольку до места назначения следовало дойти с солдатами, которые были бы способны выдержать удар и броситься в атаку. Тем временем все почувствовали, что вошли на вражескую территорию: в деревнях били в набат, откуда-то спереди доносился треск, весьма напоминающий ружейную пальбу. Полк продолжал движение. Около Гранж-о-Буа показался всадник; с непокрытой головой он скакал во весь опор, пригнувшись к шее лошади, и еще издали подавал знаки, стараясь обратить на себя внимание. Полк прибавил ходу, расстояние между ним и всадником сокращалось. Всадником оказался г-н де Шарни.
      - К королю, господа! К королю! - кричал он еще издали, хотя его не могли услышать, и махал рукой.
      - К королю! Да здравствует король! - ответили громогласным кличем солдаты и офицеры. Шарни занял место в рядах. В нескольких словах он изложил, как обстоят дела. Когда граф уезжал, король находился в Варенне, так что еще не все было потеряно. Лошади уже устали, но какое это имело значение! Полк продолжал скакать крупной рысью: перед выступлением кони получили овса, люди были воодушевлены речью и луидорами г-на де Буйе. Поэтому полк мчался вперед с криками: "Да здравствует король!" В Крепи повстречали священника, из присягнувших. Он взглянул на полк, спешащий в Варенн, и крикнул:
      - Торопитесь, торопитесь! К счастью, вы приедете слишком поздно. Граф де Буйе услышал эти слова и, подняв саблю, ринулся на него.
      - Несчастный! Что ты делаешь? - остановил графа отец. Молодой человек опомнился, понял, что сейчас убьет беззащитного, да к тому же священнослужителя, а это - двойной грех, и, вытащив ногу из стремени, ударил священника сапогом в грудь.
      - Вы приедете слишком поздно! - покатившись в пыль, повторил священник. Полк продолжил путь, проклиная зтого пророка, сулящего несчастье. Явственней стала слышна ружейная перестрелка. Оказалось, г-н де Делон с семьюдесятью гусарами вел бой примерно с таким же числом национальных гвардейцев. Полк ринулся в атаку на национальную гвардию и рассеял ее. Но от г-на де Делона узнали, что в самом начале девятого король выехал из Варенна. Г-н де Буйе извлек часы: было без пяти девять. И все равно надежда оставалась! О том, чтобы пройти через город из-за возведенных там баррикад нечего было и думать; Варенн решили обойти. Обходить решили слева, поскольку справа местность была такова, что пройти там не удалось бы. Но слева придется переправляться через реку. Однако Шарни заверил, что ее можно перейти вброд. Итак, решено было оставить Варенн справа, пройти лугами, на Клермонской дороге атаковать конвой, как бы многочислен он ни был, и освободить короля или погибнуть. Проскакав две трети лье, подошли к реке напротив города. Первым направил в нее коня Шарни, за ним последовал г. де Буйе, потом офицеры, а за офицерами солдаты. За лошадьми и солдатскими мундирами не видно было воды. Минут через десять весь полк был на другом берегу. Переправа немножко освежила и коней, и всадников. Коней пустили галопом и поскакали прямиком к Клермонской дороге. Вдруг Шарни, опережавший отряд шагов на двадцать, остановился и вскрикнул: он стоял на берегу канала, проходящего в глубокой выемке с крутыми откосами, и обнаружил его, только подъехав вплотную. Шарни совершенно забыл про него, хотя во время топографических работ самолично его снимал. Канал тянулся на многие лье и на всем протяжении представлял такую же трудность для переправы, как и здесь. Если с ходу его не преодолеть, то на переправе можно поставить крест. Шарни подал пример: он первым бросился в воду. Глубина была большая, но конь графа бесстрашно поплыл к другому берегу. Но вся беда была в том, что на крутом глинистом откосе подковам лошади не за что было зацепиться. Трижды или четырежды Шарни пытался выбраться наверх, но, несмотря на все искусство опытного наездника, каждый раз его лошадь после отчаянных, почти по-человечески разумных усилий соскальзывала из-за отсутствия опоры для передних ног и, хрипло дыша, бухалась в воду, чуть ли не топя всадника. Шарни понял: то, что не смог сделать его великолепный скакун лучших кровей, управляемый умелым седоком, заведомо не под силу четырем сотням полковых лошадей. Итак, попытка не удалась; судьба оказалась сильней, король и королева погибли, и, раз нельзя их спасти, не остается ничего другого, как исполнить свой долг, то есть погибнуть вместе с ними. Граф предпринял еще одно усилие, чтобы выбраться на берег, оно оказалось тщетным, как и предыдущие, но на сей раз граф почти до половины клинка вонзил в глину свою саблю. Сабля так и осталась там - как опора, которой лошадь воспользоваться не способна, но которая может оказаться полезной для седока. Шарни отпустил узду, вынул ноги из стремян и, оставив коня бороться с гибельной водой, подплыл к сабле, схватился за нее, и после нескольких бесплодных попыток вскарабкался на откос и выбрался на берег. После этого он повернулся и глянул на противоположную сторону: де Буйе и его сын плакали от бессильной ярости, солдаты угрюмо сидели в седлах, поняв, после того как стали свидетелями отчаянной борьбы, что вел Шарни, сколь тщетна была бы их попытка форсировать канал. Г-н де Буйе был в безмерном отчаянии; ведь до сей поры все его предприятия удавались, все его действия увенчивались успехом, и в армии даже родилась поговорка: "Удачлив, как Буйе."
      - Ах, господа, - скорбно воскликнул он, - после этого можно ли назвать меня удачливым?
      - Нет, генерал, - ответил с другого берега Шарни, - но будьте спокойны, я засвидетельствую, что вы сделали все, что было в человеческих силах, а ежели я скажу, мне поверят. Прощайте, генерал. И он пошел пешком, весь в грязи, истекающий водой, безоружный: сабля его осталась на откосе канала, порох в пистолетах подмок; вскоре он скрылся среди деревьев, которые, подобно дозору, выдвинутому лесом, стояли вдоль дороги. Именно по этой дороге и увезли плененного короля и королевское семейство. Чтобы догнать их, нужно было идти по ней. Но, прежде чем выйти на дорогу, Шарни в последний раз обернулся и увидел на берегу проклятого канала г-на де Буйе и его отряд, которые, хоть и понимали, что идти вперед нет возможности, никак не могли решиться начать отход. Шарни обреченно помахал им рукой, торопливо зашагал по дороге и вскоре исчез за поворотом. Проводником ему служил доносившийся до него многоголосый гул, в который смешивались крики, восклицания, угрозы, смех и проклятия десятитысячной толпы.
       IIIОТЪЕЗД
      Нам уже известно про отъезд короля. И тем не менее нам остается сказать несколько слов о том, как происходил этот отъезд и как проходило путешествие, во время которого вершились разнообразные судьбы верных слуг и последних друзей, сплотившихся велением рока, случая или преданности вокруг гибнущей монархии. Итак, вернемся в дом г-на Сосса. Как мы уже рассказывали, едва Шарни выпрыгнул, дверь отворилась и на пороге предстал Бийо. Лицо его было угрюмо, брови нахмурены; внимательным, испытующим взглядом он обвел всех участников драмы и, обойдя глазами их круг, по-видимому, отметил всего лишь два обстоятельства: во-первых, исчезновение Шарни; оно прошло без шума, графа уже не было в комнате, и г-н де Дамас закрывал за ним окно; чуть наклонись Бийо, он мог бы увидеть, как граф перелезает через садовую ограду; во-вторых, нечто наподобие договора, только что заключенного между королевой и г-ном де Ромефом, договора, по которому все, что мог сделать де Ромеф, - это оставаться нейтральным. Комната за спиной Бийо была заполнена такими же, как он, людьми из народа, вооруженными ружьями, косами или саблями, людьми, которых фермер остановил одним мановением руки. Казалось, некое инстинктивное магнетическое влияние вынуждает этих людей повиноваться их предводителю, такому же плебею, как они, в котором они угадывали патриотизм, равный их патриотизму, а верней будет сказать, ненависть, равную их ненависти. Бийо оглянулся, глаза его встретились с глазами вооруженных людей, и в их взглядах он прочел, что может рассчитывать на них, даже если придется прибегнуть к насилию.
      - Ну что, - обратился он к г-ну де Ромефу, - решились они на отъезд? Королева искоса глянула на Бийо; то был взгляд из разряда тех, что способны, обладай они мощью молнии, испепелить наглеца, которому они адресованы. После этого она села и так впилась пальцами в подлокотники кресла, словно хотела их раздавить.
      - Король просит еще несколько минут, - сообщил г-н де Ромеф. - Ночью никто не спал, и их величества падают с ног от усталости.
      - Господин де Ромеф, - отвечал ему Бийо, - вы же прекрасно знаете, что их величества просят эти несколько минут не из-за того, что устали: просто они надеются, что через несколько минут сюда прибудет господин де Буйе. Но только пусть их величества поостерегутся, - угрожающе добавил Бийо, - потому что, если они откажутся ехать добровольно, их дотащат до кареты силой.
      - Негодяй! - вскричал г-н де Дамас и с саблей в руке бросился на Бийо. Но Бийо повернулся к нему и скрестил на груди руки. Ему не было нужды защищаться: в тот же миг из соседней комнаты к г-ну де Дамасу устремились около десятка человек, вооруженных самым разным оружием. Король понял: достаточно одного слова или жеста, и оба его телохранителя, г-н де Дамас и г-н де Шуазель, а также трое офицеров, находящихся рядом с ним, будут убиты.
      - Хорошо, - сказал он, - велите запрягать. Мы едем. Г-жа Брюнье, одна из двух камеристок королевы, вскрикнула и лишилась чувств. Этот крик разбудил детей. Маленький дофин расплакался.
      - Ах, сударь, - обратилась королева к Бийо, - у вас, видно, нет детей, раз вы столь жестоки к матери! Бийо вздрогнул, но тотчас же с горькой улыбкой ответил:
      - Да, сударыня, больше нет. - И тут же повернулся к королю: - Лошади уже запряжены.
      - Тогда скажите, чтобы подали карету.
      - Она у дверей. Король подошел к окну, выходящему на улицу. Действительно, карета уже стояла; из-за шума на улице он не слыхал, как она подъехала. Народ заметил в окне короля. И тут же толпа издала ужасающий крик, верней, чудовищный угрожающий рев. Король побледнел. Г-н де Шуазель подошел к королеве.
      - Ваше величество, мы ждем ваших приказаний, - сказал он. - Я и мои друзья предпочитаем погибнуть, нежели видеть то, что происходит.
      - Как вы думаете, господин де Шарни спасся? - шепотом спросила королева.
      - О, за это я ручаюсь, - ответил г-н де Шуазель.
      - В таком случае едем. Но ради всего святого, вы и ваши друзья поезжайте с нами. Я прошу об этом не столько ради нас, сколько ради вас. Король понял, чего опасалась королева.
      - Кстати, - сказал он, - господа де Шуазель и де Дамас сопровождают нас, а я не вижу их лошадей.
      - Действительно, - согласился г-н де Ромеф и обратился к Бийо: - Мы не можем препятствовать этим господам сопровождать короля и королеву.
      - Если эти господа смогут, пусть сопровождают их, - бросил Бийо. - В полученном нами приказе сказано доставить короля и королеву, а про этих господ там ничего не говорится.
      - В таком случае, - с неожиданной для него твердостью заявил король, - если эти господа не получат лошадей, я не тронусь с места.
      - А что вы на это скажете? - поинтересовался Бийо, обращаясь к заполнившим комнату людям. - Король не тронется с места, если эти господа не получат лошадей. Ответом был громкий смех.
      - Я пойду велю привести вам лошадей, - сказал г-н де Ромеф. Но г-н де Шуазель преградил ему дорогу.
      - Не покидайте их величеств, - сказал он. - Ваша миссия дает вам некоторую власть над народом, и дело вашей чести не допустить, чтобы хоть волос упал с голов их величеств. Г-н де Ромеф остановился. Бийо пожал плечами.
      - Ладно, я пошел, - объявил он и вышел первым. Однако в дверях комнаты он остановился и, нахмурив брови, осведомился:
      - Надеюсь, я иду не один?
      - Будьте спокойны! - отвечали ему горожане со смехом, свидетельствующим, что в случае сопротивления жалости от них ждать не придется. Надо сказать, эти люди были уже так разъярены, что не раздумывая применили бы силу к королевской семье, а если бы кто-то попытался бежать, то и открыли бы огонь. Словом, Бийо не было надобности давать им какие-либо распоряжения. Один из горожан стоял у окна и следил за тем, что происходит на улице.
      - А вот и лошади, - сообщил он. - В путь!
      - В путь! - подхватили его товарищи, и тон их не допускал никаких возражений. Король шел первым. За ним, предложив руку королеве, последовал г-н де Шуазель; затем шли г-н де Дамас с принцессой Елизаветой, г-жа де Турзель с двумя детьми; эту маленькую группу окружали те несколько человек, что остались верны их величествам. Г-н де Ромеф в качестве посланца Национального собрания, иными словами, особы священной, обязан был лично обеспечивать безопасность короля и сопровождающих его лиц. Но, по правде говоря, г-н де Ромеф сам нуждался в том, чтобы его безопасность обеспечили: пронесся слух, будто он спустя рукава исполнял распоряжения Национального собрания, а вдобавок способствовал, если уж не действиями, то бездеятельностью, бегству одного из самых преданных королевских слуг, который, как утверждали, оставил их величеств, чтобы передать г-ну де Буйе их приказ поспешить на помощь. В результате, стоило г-ну де Ромефу появиться в дверях, как толпа, славившая Бийо, которого она, похоже, склонна была признать своим единственным вождем, разразилась криками: "Аристократ!" и "Предатель!" - перемежая их угрозами. Король и его свита сели в кареты в том же порядке, в каком они спускались по лестнице. Двое телохранителей заняли места на козлах. Когда спускались по лестнице, г-н де Валори приблизился к королю.
      - Государь, - обратился он, - мой друг и я просим ваше величество о милости.
      - Какой, господа? - спросил король, недоумевая, какую милость он еще может оказать.
      - Государь, поскольку мы более не имеем счастья служить вам как солдаты, просим позволения занять место вашей прислуги.
      - Моей прислуги, господа? - воскликнул король. - Нет, это невозможно! Г-н де Валори склонился в поклоне.
      - Государь, - промолвил он, - в положении, в каком ныне находится ваше величество, мы считаем, что это место было бы почетным даже для принцев крови, не говоря уже о бедных дворянах вроде нас.
      - Хорошо, господа, - со слезами на глазах произнес король, - оставайтесь и никогда больше не покидайте меня. Вот так оба молодых человека заняли места на козлах в полном соответствии с надетыми ими ливреями и фальшивыми должностями скороходов. Г-н де Шуазель закрыл дверцу кареты.
      - Господа, - сказал король, - я положительно требую ехать в Монмеди. Кучер, в Монмеди! Но народ ответил единогласным громоподобным воплем, словно изданным десятикратно большим количеством людей:
      - В Париж! В Париж! Когда же на миг установилась тишина, Бийо саблей указал направление, куда ехать, и велел:
      - Кучер, по Клермонской дороге! Карета тронулась, исполняя его приказ.
      - Беру вас всех в свидетели, что надо мной совершают насилие, - заявил Людовик XVI. После чего несчастный король, исчерпав себя в этом напряжении воли, превосходившем его возможности, рухнул на сиденье между королевой и Мадам Елизаветой. Карета катила по улице. Минут через пять, когда карета не проехала еще я двух сотен шагов, сзади раздались громкие крики. Королева первая выглянула из кареты - то ли потому, что она сидела с краю, то ли по причине своего характера. Но в ту же секунду она поникла на сиденье, закрыв лицо руками.
      - О, горе нам! - воскликнула она. - Там убивают господина де Шуазеля! Король попытался встать, но королева и Мадам Елизавета ухватились за него, и он снова опустился на сиденье между ними. Впрочем, карета как раз завернула за угол, и уже нельзя было увидеть, что происходило там, всего в двух сотнях шагов. А произошло вот что. У дверей дома г-на Сосса гг. де Шуазель и де Дамас сели на коней, но выяснилось, что лошадь г-на де Ромефа, который, впрочем, приехал в почтовой карете, исчезла. Гг. де Ромеф, де Флуарак и фельдфебель Фук пошли пешком в надежде попросить лошадей у гусар или драгун, ежели те, храня верность присяге, отдадут их, либо попросту забрать тех, что оставили хозяева, поскольку и гусары, и драгуны в большинстве своем побратались с народом и пили во здравие нации. Не успели они сделать и полутора десятков шагов, как г-н де Шуазель, ехавший у дверцы кареты, заметил, что гг. де Ромефу, де Флуараку и Фуку грозит опасность раствориться, затеряться и вообще исчезнуть в толпе. Он остановился на секунду, меж тем как карета поехала дальше, и, полагая, что из этих четырех человек, подвергающихся равной опасности, г-н де Ромеф по причине доверенной ему миссии является тем, кто может оказаться наиболее полезен королевскому семейству, крикнул своему слуге Джеймсу Бриссаку, шедшему в толпе:
      - Мою вторую лошадь господину де Ромефу! Едва он произнес эти слова, народ возмутился, зароптал и окружил его, крича:
      - Это граф де Шуазель, один из тех, кто хотел похитить короля! Смерть аристократу! Смерть предателю! Известно, с какой стремительностью во времена народных мятежей исполняются подобные угрозы. Г-на де Шуазеля стащили с седла, швырнули на землю, и он оказался поглощен водоворотом, который именуется толпой и из которого чаще всего можно выйти только разорванным в клочья. Но едва г-н де Шуазель упал, как к нему на помощь мгновенно бросились пять человек. То были гг. де Флуарак, де Ромеф, де Дамас, фельдфебель Фук и слуга графа Джеймс Бриссак; у него отняли лошадь, которую он вел в поводу, поэтому руки у него оказались свободны, и он имел возможность помочь своему хозяину. Началась чудовищная свалка, нечто наподобие тех схваток, которые вели народы древности, а в наши дни ведут арабы вокруг окровавленных тел своих раненых и убитых соплеменников. К счастью, г-н де Шуазель, как это ни невероятно, был жив и даже не ранен, или, вернее, раны его, несмотря на опасное оружие, которым они были нанесены, оказались самыми ничтожными. Какой-то кавалерист стволом своего мушкетона отбил удар, нацеленный в г-на де Шуазеля. Второй удар отразил Джеймс Бриссак палкой, которую он вырвал у одного из нападающих. Палка переломилась, как тростинка, но удар был отражен и ранил всего-навсего лошадь г-на де Шуазеля. И тут Фук догадался крикнуть:
      - Драгуны, ко мне! На крик прибежали несколько солдат и, устыдившись, что на их глазах убивают человека, который ими командовал, пробились к нему. В ту же секунду вперед бросился г-н де Ромеф.
      - Именем Национального собрания, уполномоченным которого я являюсь, и генерала Лафайета, пославшего меня сюда, - закричал он, - отведите этих господ в муниципалитет! Слова "Национальное собрание., равно как фамилия генерала Лафайета, бывшего в ту пору на вершине популярности, произвели должное действие.
      - В муниципалитет! В муниципалитет! - раздалось множество голосов. Благонамеренным людям пришлось приложить усилия, и вот г-на де Шуазеля и его товарищей потащили к зданию мэрии. Все это длилось более полутора часов, и в течение этих полутора часов не было минуты, чтобы не прозвучала угроза или не была произведена попытка убить пленников; стоило кольцу их защитников чуть расступиться, как в зазор тотчас же просовывалась сабля, вилы или коса. Наконец подошли к ратуше; находившийся там единственный муниципальный советник был страшно напуган ответственностью, которая свалилась на него. Дабы избавиться от нее, он распорядился поместить гг. де Шуазеля, де Дамаса и де Флуарака в камеру под охрану национальной гвардии. Г-н де Ромеф объявил, что не желает оставлять г-на де Шуазеля и намерен во всем разделить его судьбу. Тогда служащий муниципалитета приказал препроводить г-на де Ромефа в камеру к остальным арестованным. Г-н де Шуазель сделал знак своему слуге, на которого никто не обращал внимания, и тот мгновенно испарился. Первым делом - не будем забывать, что Джеймс Бриссак был конюх, - он занялся лошадьми. Он узнал, что лошади, целые и невредимые, находятся на постоялом дворе под охраной множества караульщиков. Собрав сведения на этот счет, он отправился в кафе, потребовал чаю, перо и чернила и написал г-же де Шуазель и г-же де Граммон, дабы успокоить их относительно судьбы сына и племянника, которого, после того как его арестовали, можно было считать спасенным, Однако бедняга Джеймс Бриссак несколько поторопился, сообщая эту добрую новость; да, г-н де Шуазель был под арестом и находился в камере, да, его охраняла городская милиция, но у окон камеры забыли поставить пост, и через них в пленных было произведено несколько выстрелов. Несчастным пришлось прятаться по углам. Такое вот достаточно опасное положение продолжалось целые сутки, и все это время г-н де Ромеф упорно отказывался оставить своих сотоварищей. Наконец, двадцать третьего июля прибыла национальная гвардия из Вердена; г-н де Ромеф добился, чтобы арестованные были переданы ей, и не покидал их, пока не получил от офицеров честного слова, что те будут охранять узников до самой передачи их в тюрьму чрезвычайного суда. Что же до несчастного Изидора де Шарни, тело его было перенесено в дом одного ткача и похоронено людьми благочестивыми, но посторонними; в этом смысле ему повезло куда меньше, чем Жоржу, последние услуги которому оказали братские руки графа де Шарни и дружественные руки Жильбера и Бийо. Ведь в ту пору Бийо был преданным и почтительным другом семейства Шарни. Но мы видели, как дружба, преданность и почтительность переродились в ненависть, и ненависть эта была столь же беспощадна, сколь глубоки были давняя дружба, преданность и почтительность.
       IVКРЕСТНЫЙ ПУТЬ
      Тем временем королевская семья продолжала свой путь к Парижу, путь, который мы вполне можем назвать крестным. Увы, у Людовика XVI и Марии Антуанетты тоже была своя Голгофа! Но искупили ли они жестокими страстными муками грехи монархии, как искупил Иисус Христос грехи рода людского? Прошлое эту проблему еще не разрешило, но, возможно, будущее прояснит ее. Ехали медленно, так как лошади, применяясь к эскорту, могли идти только шагом, а в эскорте, состоявшем в большинстве своем из мужчин, вооруженных, как мы уже говорили, вилами, ружьями, косами, саблями, пиками, цепами, имелось немалое число женщин и детей; женщины поднимали детей над головами, чтобы показать им короля, которого насильно возвращают в его столицу и которого, не случись этого, они, вероятно, никогда бы и не увидели. Среди этой толпы, шедшей по обе стороны дороги, большая королевская карета и следующий за нею кабриолет, где ехали г-жа Брюнье и г-жа де Невиль, казались терпящим бедствие кораблем с плывущей за ним на буксире шлюпкой, которых вот-вот поглотят яростные волны. Время от времени происходило что-нибудь неожиданное, и - да будет нам позволено развить сравнение - буря набирала новую силу. Крики, проклятия, угрозы становились громче; людские волны бурлили, вздымались, опадали, взбухали, словно прилив, и порой целиком скрывали корабль, с великим трудом разрезающий их своим форштевнем, - корабль вместе с несчастными, отчаявшимися пассажирами и тянущейся на буксире утлой шлюпкой. Когда прибыли в Клермон, эскорт, хотя пройдено было около четырех лье, ничуть не уменьшился, поскольку на смену тем, кого дела звали домой, из окрестностей сбегались новые люди, желающие в свой черед насладиться зрелищем, которым пресытились их предшественники. Из всех узников передвижной тюрьмы двое особенно были подвержены ярости толпы и являлись мишенью для угроз - оба гвардейца, сидящие на широких козлах кареты. Для народа это был способ уязвить королевскую семью, объявленную Национальным собранием неприкосновенной; то в грудь молодым людям направлялись штыки, то над их головами взлетала коса, которая вполне могла оказаться косою смерти, а то чья-нибудь пика, подобно коварной змее, проскальзывала к ним, стремительно жалила своим острием живую плоть и столь же стремительно отдергивалась, дабы хозяин оружия мог убедиться, что жало стало влажным и красным, и порадоваться, что не промахнулся. Внезапно все с удивлением увидели, как какой-то человек без оружия, без шляпы, в покрытой грязью одежде прорезал толпу, отдал почтительный поклон королю и королеве, вспрыгнул на передок кареты и сел между обоими телохранителями. Королева вскрикнула, и в этом крикс смешались страх, радость и скорбь. Она узнала Шарни. Испугалась она, так как Шарни проделал это у всех на глазах с беспримерной дерзостью, и только чудом можно объяснить, что он не поплатился ни единой раной. Обрадовалась она, так как была счастлива убедиться, что он не стал жертвой неведомых опасностей, какие могли встретиться ему при бегстве и казавшихся куда более грозными, чем они были на самом деле, поскольку Мария Антуанетта, не имея возможности в точности определить ни одну из них, могла вообразить все сразу. А скорбь она ощутила, так как поняла, что, раз Шарни возвратился один и в таком виде, придется отказаться от всякой надежды на помощь г-на де Буйе. Впрочем, толпа, удивленная его дерзостью и, похоже, именно по причине этой дерзости, прониклась к нему уважением. Бийо, ехавший верхом во главе процессии, обернулся, услышав шум, поднявшийся вокруг кареты, и узнал Шарни.
      - Я рад, что с ним ничего не случилось, - бросил он, - но горе безумцу, который попробует повторить что-нибудь в том же роде: он поплатится за двоих. Около двух пополудни добрались до Сент-Мену. Бессонная ночь, предшествовавшая бегству, вкупе с усталостью и тревогами прошедшей ночи подействовали на все королевское семейство, а особенно на дофина. На подъезде к Сент-Мену бедного мальчика терзала страшная лихорадка. Король приказал сделать остановку. К несчастью, из всех городов, находящихся на пути, Сент-Мену, пожалуй, был враждебней всего настроен к привезенному в него арестованному семейству. Приказ короля пропустили мимо ушей, а Бийо отдал другой приказ: перепрячь лошадей. Его исполнили. Дофин плакал и спрашивал, захлебываясь рыданиями:
      - Почему меня не раздевают и не укладывают в кроватку, ведь я же заболел? Королева не смогла выдержать его слез, и ее гордость на миг отступила. Она подняла плачущего наследника престола и, показывая его народу, попросила:
      - Господа, сжальтесь над ребенком! Остановитесь! Но лошадей уже перепрягли.
      - Пошел! - крикнул Бийо.
      - Пошел! - подхватил народ.
      - Сударь! - воскликнула королева, обращаясь к Бийо. - Еще раз повторю вам: наверно, у вас нет детей!
      - А я, сударыня, тоже повторю вам, - угрюмо отвечал Бийо, бросив на нее мрачный взгляд, - у меня был ребенок, но теперь его больше нет.
      - Что ж, сила на вашей стороне, поступайте, как вам угодно, - промолвила королева. - Но запомните, ничто так громко не вопиет к небу, как слабый голос ребенка. Карета и сопровождающая ее толпа тронулись в путь. Проезд через город был ужасен. Восторг, вызванный видом Друэ, благодаря которому и произошел арест узников, должен был бы послужить для них страшным уроком, если бы короли были способны воспринимать уроки, однако в криках народа Людовик XVI и Мария Антуанетта видели только лишь слепую злобу, а в патриотах, убежденных, что они спасают Францию, всего-навсего мятежников. Король был ошеломлен, у королевы от унижения и ярости по лбу струился пот; принцесса Елизавета, небесный ангел, сошедший на землю, тихо молилась, но не за себя - за брата, за невестку, за племянников, за всех этих людей. Святая, она не умела отделить тех, кого воспринимала как жертвы, от тех, кого рассматривала как палачей, и возносила к стопам Всевышнего мольбу за тех и за других. При въезде в Сент-Мену людской поток, покрывший, подобно разливу, всю равнину, не мог протиснуться сквозь узкие улочки. Бушуя, он обтекал город с обеих сторон, а поскольку в Сент-Мену задержались, чтобы сменить лошадей, на выезде он с еще большим неистовством забурлил вокруг кареты.