Невозможно себе представить, в каком плачевном виде застала Андре Тюильри.
      Кровь заливала комнаты и каскадами струилась с лестниц; в покоях еще оставалось немало трупов.
      Андре поступила так же, как другие женщины: она взяла в руки факел и стала обходить одно за другим мертвые тела.
      Так она постепенно продвигалась к апартаментам королевы и короля.
      Питу не отставал.
      Там, как и в других комнатах, поиски ее ни к чему не привели; она замерла на мгновение в нерешительности, не зная, куда ей дальше идти.
      Увидев замешательство Андре, Питу подошел к ней.
      – Увы, – молвил он, – боюсь, что я знаю, кого разыскивает графиня!
      Андре обернулась.
      – Не нужна ли вашему сиятельству моя помощь?
      – Господин Питу! – воскликнула Андре.
      – Я весь к вашим услугам, сударыня.
      – О да, да, вы очень мне нужны! – обрадовалась Андре.
      Она подошла к нему и взяла его за руки.
      – Знаете ли вы, что сталось с графом де Шарни? – спросила она.
      – Нет, сударыня, – отвечал Питу, – но я готов помочь вам в поисках.
      – Есть один человек, – продолжала Андре, – который мог бы нам сказать, жив он или мертв и где он сейчас.
      – Кто же это, ваше сиятельство? – полюбопытствовал Питу.
      – Королева, – прошептала Андре.
      – А вам известно, где сейчас королева? – спросил Питу.
      – В Собрании, я думаю; и у меня еще есть надежда, что граф де Шарни находится там вместе с ней.
      – О, да, да! – подхватил Питу, стараясь ободрить вдову. – Хотите, мы с вами сходим в Собрание?
      – Да меня, верно, не пустят…
      – Я берусь вас туда провести.
      – Так идемте!
      Андре отшвырнула факел, рискуя поджечь паркет, а за ним и весь дворец; но какое ей было дело до Тюильри? Что могло сравниться с ее отчаянием, таким глубоким, что у нее даже не было слез?
      Андре изучила внутреннее расположение дворца за то время, пока жила там; она пошла по небольшой служебной лестнице и вывела Питу в главный вестибюль, так что им не пришлось еще раз проходить по залитым кровью апартаментам, а Питу вновь очутился перед своим постом у парадной лестницы павильона Часов.
      Манике был начеку.
      – Ну, что твоя графиня? – спросил он.
      – Она надеется отыскать мужа в Собрании; мы идем туда.
      Подойдя поближе, он шепнул:
      – Поскольку граф, может статься, убит, пришли мне к Воротам фельянов четверых ребят покрепче, на которых я мог бы положиться и которые могли бы в случае чего защитить тело аристократа, как если бы это был патриот.
      – Ладно уж, ступай со своей графиней! Будут тебе люди!
      Андре ожидала у садовой калитки; там стоял часовой. Так как его поставил сам Питу, вполне естественно, что часовой его пропустил.
      Тюильрийский сад освещался лампионами, горевшими главным образом у подножия статуй.
      Было почти так же жарко, как днем; ночной ветерок едва шелестел листвой; свет лампионов был похож на огненные стрелы, пронизывавшие темноту и открывавшие взору не только клумбы, но и пространство под деревьями, где там и сям виднелись мертвые тела.
      Однако Андре была теперь совершенно уверена в том, что именно в Собрании она узнает о судьбе мужа, и шла торопливо, не глядя по сторонам.
      Так они добрались до монастыря фельянтинцев.
      Члены королевской семьи, как известно читателям, за час до этого покинули зал заседаний и поднялись во временно отведенные для них апартаменты.
      На пути к покоям короля было два препятствия: прежде всего – часовые у входа в Собрание, кроме того – дворяне, охранявшие короля внутри помещения.
      Питу как капитан Национальной гвардии, командовавший постом в Тюильри, знал пароль и, стало быть, мог провести Андре вплоть до королевских апартаментов.
      Но дальше дело было за Андре.
      Мы уже видели расположение комнат, занимаемых членами королевской семьи; мы рассказывали об отчаянии королевы и о том, как, едва войдя в комнатушку, оклеенную зелеными обоями, она бросилась на кровать, вцепившись зубами в подушку, дабы заглушить рыдания.
      Разумеется, та, что лишилась трона, свободы, а может быть и жизни, теряла достаточно много, чтобы с нее не спрашивали слишком строго за ее отчаяние и не искали Другой причины, по которой она могла бы проливать слезы!
      Из уважения к чувствам королевы ее с первых же минут оставили одну.
      Королева услыхала, как отворилась и затворилась дверь, соединявшая ее комнату с комнатой короля, и не обернулась; она услыхала, как кто-то подходит к ее кровати, но продолжала лежать, уронив голову в подушку.
      Вдруг она подскочила как ужаленная.
      Хорошо знакомый голос произнес над нею: «Ваше величество!»
      – Андре! – поднявшись на локте, вскрикнула Мария-Антуанетта. – Что вам от меня нужно?
      – Я пришла спросить вас, ваше величество, как Бог – Каина: «Каин, что ты сделал с братом своим?»
      – Да, но брат убил своего брата, а я.., о, я отдала бы не одну жизнь, а десять, если б имела, чтобы спасти его!
      Андре покачнулась; холодный пот выступил у нее на лбу; зубы ее застучали.
      – Так он убит? – спросила она, сделав над собой нечеловеческое усилие.
      Королева взглянула на Андре.
      – Неужели вы думаете, что я оплакиваю свою корону? – проговорила она.
      Кивнув на свои ноги, перепачканные кровью, она продолжала:
      – Ужели вы полагаете, что если бы это была моя кровь, я не смыла бы ее?
      Андре смертельно побледнела.
      – Вы знаете, где его тело? – прошептала она.
      – Если меня отсюда выпустят, я вас к нему отведу, – отвечала королева.
      – Я буду вас ждать на лестнице, ваше величество, – молвила Андре. И она вышла. Питу ожидал ее за дверью.
      – Господин Питу, – обратилась к нему Андре, – одна моя знакомая проводит меня к телу господина де Шарни; это одна из придворных дам: может ли она меня сопровождать?
      – Вы знаете, что она может выйти при том условии, что я сам приведу ее назад? – отвечал Питу.
      – Разумеется, вы ее приведете, – кивнула Андре.
      – Хорошо.
      Повернувшись к часовому, Питу проговорил:
      – Товарищ! Сейчас выйдет придворная дама, она поможет нам разыскать тело одного храброго офицера, вот его вдова. Я отвечаю за эту придворную даму головой.
      – Хорошо, капитан, – кивнул в ответ часовой.
      В то же время дверь в первую комнату отворилась и на пороге появилась закутанная в вуаль королева.
      Королева прошла вперед и стала спускаться по лестнице; Андре и Питу следовали за ней.
      После двадцатисемичасового заседания члены Собрания, наконец, освободили зал.
      Огромный зал, в котором за последние двадцать семь часов произошло столько событий, в котором все это время кипели страсти, был теперь молчалив, пуст и мрачен, будто склеп.
      – Дайте свет! – приказала королева.
      Питу подобрал потушенный факел, зажег его от фонаря и подал королеве, после чего та продолжала путь.
      Минуя входную дверь, Мария-Антуанетта указала на нее факелом.
      – Вот за этой дверью он был убит, – молвила она. Андре ничего не ответила; она была похожа на призрак, следующий за своей повелительницей. Войдя в коридор, королева опустила факел.
      – Вот его кровь, – показала она на паркет.
      Андре по-прежнему молчала.
      Королева прошла прямо в кабинет, расположенный против ложи «Логографа», потянула дверь на себя и, осветив комнату изнутри, сказала:
      – Вот его тело!
      Так и не проронив ни звука, Андре вошла в кабинет, опустилась наземь и, с трудом приподняв голову Оливье, положила ее себе на колени.
      – Благодарю вас, ваше величество, – проговорила она наконец, – это все, что мне было от вас нужно.
      – Зато мне есть о чем попросить вас, – заметила королева.
      – Слушаю вас!
      – Вы меня прощаете?
      Наступило молчание, будто Андре колебалась.
      – Да, – наконец прошептала она, – потому что завтра я буду с ним!
      Королева достала из-за корсета небольшие золотые ножницы, которые она припрятала так, словно это был кинжал, чтобы в случае крайней опасности воспользоваться ими, как оружием.
      – В таком случае… – молвила она почти умоляюще, протягивая ножницы Андре.
      Андре взяла ножницы, отрезала у покойного прядь волос и протянула королеве ножницы и волосы.
      Королева схватила руку Андре и прижалась к ней губами.
      Андре вскрикнула и вырвала руку, словно губы Марии-Антуанетты жгли ее каленым железом.
      – Ax! – вздохнула королева, бросая на графа последний взгляд. – Кто может сказать, которая из нас любила его больше?..
      – Оливье, любимый! – прошептала Андре. – Надеюсь, что ты хотя бы теперь понимаешь, что я любила тебя больше!
      Королева уже возвращалась в свою комнату, оставив Андре, освещаемую сквозь крошечное зарешеченное окошко бледным лунным светом, в кабинете вместе с телом ее супруга.
      Питу, не имея представления о том, кого он провожает, отвел Марию-Антуанетту в ее апартаменты; отдав рапорт часовому, он вышел на террасу проверить, пришли ли четверо солдат, о которых он договорился с Дезире Манике.
      Четверо солдат были на месте.
      – Следуйте за мной! – сказал им Питу.
      Они вошли в Манеж.
      Питу пошел вперед, освещая дорогу факелом, который он взял из рук королевы, и привел солдат к кабинету, где по-прежнему сидела Андре, разглядывая при свете луны бледное, но все еще красивое лицо любимого супруга.
      Свет от факела заставил графиню поднять глаза.
      – Что вам угодно? – спросила она у Питу и его людей, словно боясь, что они отнимут у нее тело мужа.
      – Ваше сиятельство! – отвечал Питу. – Мы пришли за телом графа де Шарни, чтобы отнести его на улицу Кок-Эрон.
      – Вы можете поклясться, что пришли именно за этим? – спросила Андре.
      Питу простер над покойником руку с таким благородством, какое трудно было в нем заподозрить.
      – Клянусь, ваше сиятельство! – промолвил он.
      – В таком случае, – продолжала Андре, – я благодарю вас и до конца дней буду молить Бога о том, чтобы Он избавил вас и ваших товарищей от страданий, которыми осыпал меня…
      Четверо солдат подняли тело, уложили его на ружья, а Питу с обнаженной шпагой пошел впереди процессии.
      Андре пошла рядом с телом, сжимая в руках холодную и уже негнущуюся руку графа.
      Придя в особняк на улице Кок-Эрон, они переложили тело на постель Андре.
      Обратившись к четырем носильщикам, графиня де Шарни проговорила:
      – Примите благодарность от женщины, которая завтра будет молиться за вас самому Богу.
      Поворотившись к Питу, она продолжала:
      – Господин Питу! Я должна вам больше, чем могла бы когда-нибудь вернуть; могу ли я рассчитывать на вашу помощь еще в одном деле?
      – Приказывайте, ваше сиятельство, – кивнул Питу.
      – Сделайте так, чтобы завтра в восемь часов утра доктор Жильбер был здесь.
      Питу поклонился и вышел.
      Выходя, он обернулся и увидел, как Андре преклонила колени перед кроватью, словно перед алтарем.
      В ту самую минуту, как он вышел на улицу, часы на церкви Св. Евстафия пробили три раза.

      На следующее утро ровно в восемь часов Жильбер постучал в дверь небольшого особняка на улице Кок-Эрон.
      Изумившись просьбе Андре, переданной ему через Питу, Жильбер заставил молодого человека рассказать о недавних событиях во всех подробностях.
      Потом он надолго задумался.
      Наконец, перед самым выходом он вызвал Питу и попросил его сходить за Себастьеном к аббату Берардье и привести его на улицу Кок-Эрон.
      Когда Питу и Себастьен придут к особняку, они должны будут подождать выхода Жильбера.
      Очевидно, старый привратник был предупрежден о визите доктора; едва узнав Жильбера, он провел его в гостиную, из которой была дверь в спальню. Андре ожидала его, одетая в траур.
      Было видно, что она не спала всю ночь, но и не плакала: она была бледна, глаза ее были сухи.
      Никогда еще выражение ее лица, волевое, временами даже упрямое, не было столь застывшим.
      Было трудно угадать, на что она решилась, однако ясно было, что решение принято.
      Жильбер, прекрасный наблюдатель, философствующий врач, понял это с первого взгляда.
      Он поклонился и стал ждать.
      – Господин Жильбер, – начала Андре, – я просила вас прийти…
      – Как видите, ваше сиятельство, – подхватил Жильбер, – я сейчас же откликнулся на ваше приглашение.
      – Я просила прийти вас, а не другого человека, потому что хотела, чтобы тот, к кому я обращусь со своей просьбой, не имел права мне отказать.
      – Вы правы, ваше сиятельство, но не в том, о чем вы собираетесь меня попросить, а в том, что вы говорите; вы вправе требовать у меня все, даже мою жизнь.
      Андре горько усмехнулась.
      – Ваша жизнь, сударь, представляет огромную ценность для человечества, и я первая буду просить Бога послать вам жизнь Долгую и счастливую, будучи далека от мысли сократить ваши дни… Но согласитесь, что вы рождены под счастливой звездой, тогда как других словно Преследует рок.
      Жильбер молчал.
      – Вот, например, моя жизнь, – немного помолчав, продолжала Андре, – что вы можете о ней сказать, сударь?
      Жильбер опустил глаза и ничего не отвечал.
      – Позвольте мне напомнить вам в двух словах… О, не беспокойтесь, я никого не собираюсь упрекать! Жильбер жестом пригласил ее продолжать.
      – Я была рождена в бедности; мой батюшка разорился еще до моего рождения. Моя юность прошла в печали, и одиночестве; вы знали моего отца и знаете лучше, чем кто бы то ни было, можно ли назвать его нежным отцом… Два человека, один из которых так и остался для меня неизвестным, а второй.., человек другого круга, оказали на мою жизнь таинственное и роковое влияние против моей воли: один воспользовался моей душой, другой завладел телом. Я стала женщиной, даже не подозревая о том, что лишилась невинности… Из-за этого рокового обстоятельства я едва не потеряла любовь единственного любившего меня существа – моего брата. Меня, согревала мысль о, том, что я стану матерью и меня будет любить мое дитя: ребенок был похищен спустя час после своего рождения. Так я стала безмужней женой, матерью без ребенка! Дружба королевы была мне утешением. И вот однажды случаю было угодно, чтобы в одной с нами карете оказался красивый и отважный молодой человек; рок распорядился так, что я, не знавшая любви до этого дня, с первого взгляда полюбила его. Он же любил королеву! И именно мне она поверяла свои сердечные тайны. Мне кажется, вам довелось испытать безответную любовь, господин Жильбер; вы можете понять, как я страдала. Однако это было не все. Однажды королева сказала мне: «Андре, спаси мою жизнь! Более чем жизнь – честь!» Она хотела, чтобы я, оставаясь ему чужой, стала бы называться женой человека, которого я любила вот уже три года. И я стала его женой. Пять лет я провела рядом с этим человеком, сгорая изнутри и оставаясь внешне холодной статуей! Вы же врач! Ну так скажите: понимаете ли вы, как изболелось за эти годы мое сердце?.. И вот настал день несказанно счастливый! Моя преданность, мое молчание, мое самоотречение тронули этого человека. Я любила его, ни единым намеком, ни взглядом, ни жестом не давая ему понять о своих чувствах, и вот он сам, трепеща, пал к моим ногам и сказал: «Я все знаю, и я люблю вас!» Бог, желая вознаградить меня за пережитые страдания, позволил мне в тот день, когда я обрела супруга, найти и моего сына! Год пролетел как один день, как один час, как одно мгновение: в этот год я только и жила. Четыре дня тому назад земля разверзлась у меня под ногами. Долг чести повелевал ему вернуться в Париж и там умереть. Я не возразила ни единым словом, не пролила ни слезинки; я последовала за ним. Едва мы приехали, как он меня оставил. Нынче ночью я нашла его мертвого!.. Он там, в той комнате… Как вы полагаете, не будет ли с моей стороны слишком честолюбивым желание лечь в одну с ним могилу? Как вы полагаете: можете ли вы отказать мне в просьбе, с которой я хочу к вам обратиться? Господин Жильбер, вы – опытный врач, вы хороший химик; господин Жильбер, вы были передо мной очень виноваты, вам еще долго пришлось бы искупать свой грех… Дайте же мне надежный и быстродействующий яд, и я не только прощу вас, но умру, благословляя вас в душе!
      – Ваше сиятельство! – отвечал Жильбер. – Ваша жизнь, как вы справедливо заметили, была тяжким испытанием, и Бог вас за это вознаградит. Вы прожили ее как мученица, достойно и свято!
      Андре едва заметно кивнула, словно хотела сказать:
      «Я жду».
      – Теперь вы говорите своему палачу: «Ты повинен в том, что я страдала в жизни; дай же мне тихую смерть».
      Вы имеете на это право, вы вправе также прибавить: «Ты сделаешь то, что я приказываю, потому что не можешь мне отказать…»
      – Так что же, сударь?..
      – Вы настаиваете на том, чтобы я дал вам яд?
      – Умоляю вас об этом, друг мой.
      – Неужто жизнь стала для вас так тяжела, что вы не в силах ее сносить?
      – Смерть – величайшая милость, которую способны оказать мне люди, и величайшее благодеяние, которое мог бы ниспослать мне Господь!
      – Через десять минут, ваше сиятельство, у вас будет то, о чем вы просите, – пообещал Жильбер. Он поклонился и шагнул к двери. Андре протянула ему руку.
      – Ах! – воскликнула она. – В одно мгновение вы дали мне такое великое счастье, что это не идет ни в какое сравнение с тем горем, которое вы причинили мне в жизни!.. Благослови вас Бог, Жильбер!
      Жильбер вышел.
      За воротами он увидал фиакр, в котором его ждали Себастьен и Питу.
      – Себастьен! – обратился он к сыну, снимая с шеи небольшой флакончик, содержавший жидкость цвета опала и висевший на золотой цепочке. – Передай от моего имени этот флакон графине де Шарни.
      – Как долго я могу побыть у нее?
      – Сколько захочешь.
      – Где я смогу вас найти?
      – Я жду тебя здесь. Юноша взял флакон и пошел в дом. Спустя четверть часа он вышел.
      Жильбер бросил на него торопливый взгляд: флакон остался нетронутым.
      – Что она сказала? – спросил Жильбер.
      – Она сказала: «О, только не из твоих рук, мальчик мой!»
      – Что она сделала?
      – Разрыдалась.
      – В таком случае она спасена! – обрадовался Жильбер. – Поди ко мне, сын!
      Он обнял Себастьена, пожалуй, с большей нежностью, чем обыкновенно.
      Однако Жильбер упустил из виду Марата.
      Спустя неделю он узнал, что графиня де Шарни арестована и препровождена в тюрьму Аббатства.

      Но прежде чем последовать за Андре в тюрьму, куда ее должны были поместить по подозрению в соучастии, давайте отправимся вслед за королевой, которую только что препроводили в тюрьму как преступницу.
      Мы уже упомянули о непримиримом противоречии Собрания и коммуны.
      Собрание, как это случается со всеми учрежденными органами, не успевало идти вместе с народом; оно толкнуло народ на путь 10 августа, а само осталось позади.
      Секции по собственному разумению, как могли, создали знаменитый совет коммуны; вот этот совет коммуны в действительности и стал во главе народа 10 августа, осуществив то, что проповедовало Собрание.
      А доказательством этому служит то обстоятельство, что от коммуны король и пытался спрятаться в Собрании.
      Собрание предоставило убежище королю, которого коммуна была бы не прочь захватить в Тюильри; задушить между матрацами, задавить меж дверей вместе с королевой и дофином, с волчицей и волчонком, как тогда говорили в народе.
      Собрание сорвало этот замысел, успех которого – каким бы чудовищным он ни казался – явился бы, возможно, большим счастьем.
      Итак, Собрание, защищавшее короля; королеву, дофина, весь двор, было, по существу, роялистским; Собрание, постановившее, что король будет жить в Люксембурге, то есть во дворце, было роялистским.
      Правда, внутри роялизма, как и всюду, существовало свое разделение; то, что в глазах коммуны выглядело роялизмом, кому-нибудь другому казалось вполне революционным.
      Лафайет, высланный из Франции как роялист, был по приказу австрийского императора арестован как революционер.
      Итак коммуна стала обвинять Собрание в роялизме; кроме того, время от времени Робеспьер высовывал из норы, в которой он прятался, свою приплюснутую, вытянутую, ядовитую головку и с шипением выплевывал очередную клевету.
      В это время Робеспьер как раз говорил, что мощная партия жирондистов предоставляет трон герцогу Брауншвейгскому. Вы только вдумайтесь: «Жиронда! Иными словами, та самая партия, которая первой бросила клич: „К оружию!“; которая первой вызвалась защитить Францию! Итак, чтобы прийти к диктатуре, революционная коммуна должна была противостоять роялистскому Собранию.
      Собрание выделило королю в качестве резиденции Люксембургский дворец.
      Коммуна объявила, что не сможет поручиться за безопасность короля, если он будет жить в Люксембургском дворце: из погребов Люксембургского дворца, как утверждала коммуна, подземные ходы вели в катакомбы.
      Собрание не хотело ссориться с коммуной из-за такой безделицы: оно предоставило ей самой выбрать для короля резиденцию.
      Выбор коммуны пал на Тампль. Судите сами, насколько хорош этот выбор! Тампль – далеко не Люксембург: это не дворец, связанный подземным ходом с катакомбами, выходящий одной стеной на равнину, прилегающий под острым углом к Тюильрийскому дворцу и ратуше; нет, это тюрьма, находившаяся под неусыпным оком и на попечении коммуны; стоило коммуне протянуть руку, и ворота Тампля распахивались или запирались по ее мановению; это была старинная башня, которую окружили новым крепостным рвом; башня была приземистая, прочная, темная, мрачная; Филипп Красивый, олицетворявший королевскую власть, расправлялся в этой башне со средневековьем, восстававшим против него: ужели королевской власти суждено было самой доживать свои дни в этой же башне под давлением новой эпохи?
      Как случилось, что эта старинная башня сохранилась в густонаселенном квартале, темная и тоскливая, словно сова, которая таращит подслеповатые глаза на солнце?
      Вот здесь-то и будет жить королевская семья – так решила коммуна.
      Был ли в этом особый расчет коммуны, когда она выбрала в качестве резиденции для короля этот приют, где в былые времена должникам надевали на голову зеленый колпак, и они должны были отсидеть голым задом на холодных камнях, как предписывалось средневековым законом, после чего им прощался долг? Нет, выбор был сделан по воле случая, рока. Провидения, да не покажется это слово чересчур жестоким.
      13-го вечером король, королева, принцесса Елизавета, принцесса де Ламбаль, принцесса де Турзель, камердинер короля г-н Шамильи, а также камердинер дофина г-н Гю были переведены в Тампль.
      Коммуна так торопилась препроводить короля в его новую резиденцию, что башню даже не успели подготовить для встречи короля.
      Вот почему королевскую семью сначала провели в ту часть башни, где жил когда-то граф д'Артуа, когда бывал в Париже, и которую называли дворцом.
      Весь Париж обуяла радость: правда, три с половиной тысячи граждан погибли; зато король, друг чужеземцев, злейший враг революции, союзник знати и священников, находился под стражей!
      На всех домах, возвышавшихся над Тамплем, горели огни.
      Лампионы висели даже на зубчатых стенах башни.
      Когда Людовик XVI вышел из кареты, в десяти футах от дверцы он увидел Сантера верхом на коне.
      Два офицера муниципалитета уже ожидали короля; при виде его они даже не подумали обнажить головы.
      – Входите, сударь! – приказали они.
      Король вошел и, ошибочно полагая, что будет жить во дворце, попросил показать ему дворцовые апартаменты.
      Офицеры переглянулись, ухмыльнулись и, не сказав королю ни слова о том, что прогулка эта не нужна, так как ему суждено жить в главной башне, повели его через все комнаты.
      Король распределял дворцовые комнаты, а офицеры забавлялись его заблуждением, которому суждено было обратиться горечью.
      В десять часов подали ужин. Во время ужина Маню-эль стоял за королем, но не как послушный слуга, а как тюремщик, надсмотрщик, хозяин!
      Представьте себе, что слугам отданы два противоречивых приказа: один – королем, другой – Манюэлем; разумеется, слуги подчинились бы Манюэлю.
      Это и была настоящая неволя.
      Вечером 13-го король, побежденный на самой вершине власти, покатился с горы, у подножия которой его ждал эшафот.
      Ему понадобилось восемнадцать лет, чтобы взобраться на вершину и удержаться там; но всего за пять месяцев и восемь дней он потеряет все, чего ему удалось достичь!
      Судите сами, с какой поспешностью и настойчивостью его толкают в бездну!
      Итак, в десять часов все ужинают в дворцовой столовой; в одиннадцать они переходят в гостиную.
      В гостиную входит один из комиссаров и приказывает камердинерам, г-ну Гю и г-ну Шамильи, взять то немногое из постельного белья, что они имеют, и следовать за ним.
      – Куда это, за вами? – полюбопытствовали камердинеры.
      – В вечернюю резиденцию ваших господ, – отвечал комиссар, – во дворце они могут находиться только днем.
      Итак, король, королева и дофин остались теперь господами лишь для своих камердинеров.
      В дверях дворца их ожидал офицер муниципалитета, который пошел вперед с фонарем. Все двинулись за ним.
      При слабом свете этого фонаря, а также в отблесках угасавшей иллюминации г-н Гю пытался разглядеть будущее жилище короля; однако перед ним была только мрачная башня, нависшая над головой, словно гранитный великан с огненной короной на голове.
      – Боже мой! – вскричал, остановившись, камердинер. – Неужто вы собираетесь отвести нас в эту башню?
      – Совершенно верно, – подтвердил офицер. – Да, времена дворцов ушли в прошлое! Сейчас ты увидишь, как живут убийцы народа!
      С этими словами человек с фонарем стал нащупывать ногой первые ступеньки винтовой лестницы.
      Камердинеры остановились было во втором этаже, однако человек с фонарем продолжал подниматься.
      Дойдя до третьего этажа, он повернул в коридор, уходивший вправо от лестницы, и отпер дверь в комнату, расположенную по правую руку в этом коридоре.
      Свет проникал в комнату через одно-единственное окно; четыре стула, стол и узкая кровать составляли всю ее меблировку.
      – Кто из вас двоих – лакей короля? – спросил офицер муниципалитета.
      – Я – его камердинер, – откликнулся г-н Шамильи.
      – Лакей или камердинер – это все равно, – махнул рукой офицер.
      Указав на кровать, он продолжал:
      – Вот здесь твой хозяин будет спать.
      Человек с фонарем бросил на стул одеяло и две простыни, зажег от фонаря две свечи на камине и оставил камердинеров.
      Он отправился во второй этаж, чтобы приготовить комнату для королевы.
      Господин Гю и г-н Шамильи в растерянности переглянулись. У них в глазах еще стояло великолепие королевских резиденций; теперь же короля бросили не просто в темницу, но в трущобу!
      В несчастье пышность мизансцены исчезла.
      Они стали осматривать комнату.
      Кровать стояла в алькове без занавесок; старая ивовая плетенка, повешенная на стену, указывала на то, что так пытались бороться с клопами; однако с первого взгляда было заметно, что такая мера предосторожности недостаточна. Однако камердинеры не испугались трудностей, они принялись старательно выбивать постель и отмывать комнату.