– Вот видите! Видите! – продолжала королева; взор ее горел. – Они бегут! Они обращены в бегство! Почему же вы говорили, господин Редерер, что у нас нет другого средства, кроме Собрания?
– Не угодно ли будет вашему величеству последовать за мной? – предложил Редерер.
– Смотрите! Смотрите! – продолжала королева. – Швейцарцы вышли со двора, они их преследуют… О! Карусель свободна! Победа! Победа!
– Пожалейте себя, ваше величество! – продолжал настаивать Редерер. – Ради вас самих следуйте за мной! Королева опамятовалась и пошла за Редерером.
– Где король? – спросил он у первого камердинера, попавшегося им навстречу.
– Король в Луврской галерее, – доложил тот.
– Туда-то я и хотел проводить ваше величество, – обращаясь к королеве, заметил Редерер.
Королева пошла за ним, не имея ни малейшего представления о намерении своего провожатого.
Галерея была забаррикадирована и перегорожена; ее обороняли сотни три человек: они могли перебежать в Тюильри по навесному мосту, и последний отступающий одним ударом ноги сбросил бы этот мост вниз.
Король стоял у окна вместе с г-ном Дешене, г-ном Майярдо и еще шестью дворянами., Он держал в руке подзорную трубу.
Королева выбежала на балкон, она и без подзорной трубы сразу увидела, что происходит.
Армия повстанцев неумолимо приближалась, занимая всю ширину набережной и теряясь вдали.
Через Новый мост в ряды жителей Сент-Антуанского предместья вливались восставшие из предместья Сен-Марсо.
Все колокола Парижа били в набат, большой колокол Собора Парижской Богоматери перекрывал своим басом их бронзовый перезвон.
Палящие лучи солнца искрились тысячами брызг, отражаясь в жерлах пушек, стволах ружей, наконечниках копий.
Потом подобно далекому громовому раскату донесся глухой грохот катившихся пушек.
– Ну, что, ваше величество? – спросил Редерер.
Позади короля столпилось около пятидесяти человек.
Королева долгим испытующим взглядом окинула окружавших ее людей, будто пытаясь проникнуть в сердце каждого из них, чтобы понять, на что она могла рассчитывать.
Не говоря ни слова, несчастная женщина в растерянности, не зная, к кому обратиться и о чем попросить, взяла на руки сына, показывая его офицерам швейцарцев, офицерам Национальной гвардии, дворянам.
Это была уже не королева, требовавшая трона для своего наследника, а мать, отчаянно метавшаяся в огне с криком: «Мой мальчик! Кто спасет моего мальчика?»
Тем временем король тихо переговаривался с прокурором коммуны или, скорее, Редерер повторял ему то, что он уже сказал королеве.
Вокруг обоих венценосных особ образовались две резко разделившиеся группы: те, кто составлял окружение короля, были сдержанны, деловиты, они, по-видимому, были склонны поддержать предложение Редерера; столпившиеся вокруг королевы молодые офицеры были возбуждены, горячились, размахивали шляпами, хватались за эфесы шпаг, протягивали руки к дофину, преклонив колени, целовали королеве край платья, клялись умереть за ее величество и ее сына.
Благодаря царившему вокруг нее воодушевлению королева воспряла духом.
В эту минуту окружавшие короля воссоединились с теми, кто обступил королеву, и король со свойственной ему невозмутимостью оказался центром обоих кружков. В этой невозмутимости и заключалось, возможно, его мужество Королева выхватила пару пистолетов из-за пояса г-на Майярдо, командира швейцарцев.
– Ну же, государь! – воскликнула она. – Настала решительная минута, когда вы должны себя показать или умереть среди ваших друзей!
Это движение королевы привело к тому, что воодушевление присутствовавших достигло апогея; все ждали от короля ответа, приоткрыв рот и затаив дыхание Если бы король, молодой, красивый, отважный, с горящим взором и подрагивающей от волнения губой ринулся в бой с пистолетами в руках, он, быть может, вернул бы себе удачу!
Итак все ждали, надеялись.
Король забрал у королевы пистолеты и вернул их г-ну Майярдо.
Затем он поворотился к прокурору коммуны – Так вы говорите, сударь, что мне следует отправиться в Собрание? – спросил он.
– Да, государь, таково мое мнение, – с поклоном отвечал Редерер.
– В таком случае, господа, здесь нам более делать нечего.
Королева вздохнула, снова взяла дофина на руки и, обращаясь к принцессе де Ламбаль и принцессе де Турзель сказала:
– Идемте, сударыни, раз этого хочет король!
Этим она словно сказала всем остальным дамам: «Я вас бросаю».
Госпожа Кампан ожидала королеву в коридоре, через который она должна была пройти.
Королева ее увидела.
– Подождите меня в моих апартаментах, – приказала она, – я к вам приду сама или пришлю за вами, чтобы отправиться… Бог знает, куда мы отправимся!
Склонившись, она шепнула г-же Кампан на ухо:
– Ах! Как бы я хотела очутиться в башне на берегу моря!
Покинутые дворяне переглядывались, словно спрашивая друг друга: «Неужто мы пришли сюда умереть за этого самого короля?»
Господин де Лашене понял значение этих взглядов.
– Нет, господа, за монархию! – молвил он. – Человек смертей, принцип бессмертен!
Что же касается оставляемых на произвол судьбы женщин, – а их было немного, – то те из них, кто возвратился во дворец ценой нечеловеческих усилий, были совершенно подавлены.
Они, словно мраморные статуи, застыли по углам коридоров и вдоль лестниц.
Наконец, король соблаговолил вспомнить о тех, кого он покидал.
Он остановился на последней ступеньке лестницы.
– А что же станется со всеми теми, кого я оставил наверху? – спросил он.
– Государь! – отвечал Редерер. – Они беспрепятственно смогут проследовать за вами. Ведь они не в ливреях, а в обычном платье и потому могут пройти через сад.
– Да, вы правы, – кивнул король. – Идемте!
– А-а, господин де Шарни, – молвила королева, увидав графа, ожидавшего у садовой калитки с обнаженной шпагой. – Зачем я не послушала вас третьего дня, когда вы советовали мне бежать!
Граф ничего ей не ответил; подойдя к королю, он предложил:
– Государь! Не угодно ли вам будет поменяться со мной шляпами, чтобы вас не узнали?
– Да, вы правы, – согласился король, – из-за этого белого плюмажа… Спасибо, сударь.
Он взял у Шарни шляпу и отдал ему свою.
– Сударь, – спросила королева, – грозит ли королю опасность во время этого перехода?
– Вы же видите, ваше величество, если такая опасность возникает, я делаю все, что в моих силах, чтобы отвести ее от того, кому она грозит.
– Государь! – обратился к королю капитан швейцарцев, отвечавший за беспрепятственный проход короля через сад. – Вы готовы?
– Да, – отвечал король, нахлобучив на голову шляпу Шарни.
– В таком случае, – молвил капитан, – выходим!
Король пошел вперед в окружении швейцарцев, шагавших с ним в ногу.
Вдруг справа донеслись громкие крики.
Толпа взломала ворота Тюильри, расположенные рядом с кафе Флоры, и, зная, что король направляется в Собрание, хлынула в сад.
Человек, возглавлявший всю эту банду, нес вместо знамени отрезанную голову, надетую на острие пики.
Капитан приказал всем остановиться и изготовиться к бою.
– Господин де Шарни! – проговорила королева. – Если вы увидите, что мне угрожает опасность попасть в руки этим ничтожествам, вы меня убьете, не правда ли?
– Я не могу вам этого обещать, ваше величество, – отвечал Шарни.
– Почему же? – вскричала королева.
– Потому что прежде, чем вас коснется хоть одна рука, я уже буду убит!
– Могу поклясться, что это голова несчастного господина Мандэ, – заметил король, – я его узнаю.
Банда убийц не осмелилась подойти, но стала осыпать короля и королеву оскорблениями; прозвучало несколько выстрелов; один швейцарец упал замертво, другой был ранен Капитан приказал взять ружья на изготовку, солдаты молча подчинились.
– Не стреляйте, сударь, – проговорил Шарни, – иначе никто из нас не доберется до Собрания живым.
– Совершенно справедливо, сударь, – согласился капитан. – Ружья на плечо! – скомандовал он.
Солдаты закинули ружья за плечи, и все продолжали путь, двигаясь через сад наискосок.
Первые жаркие дни позолотили каштаны; хотя было лишь начало августа, опавшая листва уже усыпала землю.
Юный дофин перекатывал их ногами и со смехом подбрасывал сестре.
– Рано в этом году опадают листья, – заметил король.
– Кажется, кто-то из этих людей сказал: «Монархия падет раньше, чем с деревьев опадут листья», не так ли? – спросила королева.
– Да, ваше величество, – подтвердил Шарни.
– И как же зовут этого великого пророка?
– Манюэль.
Однако перед членами королевской семьи возникло новое препятствие: это была довольно внушительная группа мужчин и женщин, которые ожидали, угрожающе размахивая руками и потрясая оружием, стоя на лестнице, по которой надо было подниматься, и на террасе, через которую предстояло пройти королю, чтобы попасть из Тюильрийского сада в Манеж.
Опасность представлялась тем вероятнее, что швейцарцы не могли сохранять строй.
Тем не менее капитан приказал им пробиться сквозь толпу; но бунтовщики оказывали им столь яростное сопротивление, что Редерер вскричал:
– Сударь, осторожнее! Вы погубите короля!
Они остановились и отправили в Собрание гонца с сообщением, что король идет просить у него убежища.
Собрание выслало навстречу королю депутацию; однако при виде депутации толпа взревела от ярости.
Из толпы понеслись злобные выкрики:
– Долой Вето! Долой Австриячку! Низложение или смерть!
Понимая, что угрозы направлены главным образом против королевы, ее дети тесно прижались к ней.
Юный дофин спрашивал:
– Господин де Шарни! Почему эти люди хотят убить маму?
Какой-то человек огромного роста, вооруженный пикой и громче всех кричавший: «Долой Вето! Смерть Австриячке!», пытался достать своей пикой то королеву, то короля.
Эскорт швейцарцев постепенно оттесняли в сторону; вокруг членов королевской семьи остались лишь шестеро дворян, вышедших вместе с ними из Тюильри, а также граф де Шарни и члены депутации Собрания, пришедшие встретить короля.
Оставалось пройти сквозь плотную толпу не более тридцати шагов.
Было очевидно, что народ мечтает расправиться с королем, а главное – с королевой.
На нижней ступени лестницы завязалась драка.
– Сударь! – обратился Редерер к Шарни. – Вложите шпагу в ножны или я ни за что не отвечаю!
Шарни беспрекословно подчинился.
Членов королевской семьи и окружавших их людей подхватило, как во время бури волны подхватывают лодку, и понесло в сторону Собрания. Король был вынужден оттолкнуть какого-то человека, грозившего кулаком перед самым его носом; юный дофин, задыхаясь, кричал и протягивал руки, будто призывая на помощь.
Какой-то человек выскочил вперед и вырвал его из рук матери.
– Господин де Шарни, мой сын! – вскрикнула она. – Небом вас заклинаю, спасите моего сына!
Шарни сделал несколько шагов по направлению к человеку, уносившему мальчика, однако едва он оставил королеву, как к ней со всех сторон потянулись руки, одна из которых схватила ее за шейный платок.
Королева закричала.
Шарни забыл о предупреждении Редерера, и его шпага проткнула насквозь человека, осмелившегося прикоснуться к королеве.
Толпа взвыла от бешенства, видя, как падает один из убийц, и еще яростнее устремилась на группу несчастных.
Женщины кричали:
– Да убейте же эту Австриячку! Дайте, дайте ее нам, мы сами ее удавим! Смерть! Смерть!
Десятка два рук тянулись, желая вцепиться королеве в горло.
Но она, обезумев от боли, позабыла о себе и только выкрикивала – – Мой сын! Мой сын!
Они почти добрались до порога Собрания; толпа предприняла последнее усилие: она чувствовала, что ее жертва вот-вот вырвется у нее из рук.
Шарни так сдавили со всех сторон, что он мог теперь отбиваться лишь эфесом шпаги.
Среди угрожающе размахивавших кулаков он заметил пистолет, целивший в королеву.
Он выпустил шпагу, обеими руками ухватился за этот пистолет, вырвал его из рук покушавшегося и разрядил его, приставив к груди ближайшего из нападавших.
Тот рухнул.
Шарни наклонился, чтобы подобрать шпагу.
Она уже была в руках у какого-то простолюдина, пытавшегося заколоть ею королеву.
В эту минуту королева входила вслед за королем в вестибюль Собрания: она была спасена!
За ней уже закрывалась дверь, а на пороге умирал Шарни, сраженный ударом железного прута по голове и пронзенный пикой в грудь.
– Как братья! – падая, прошептал он. – Бедняжка Андре!
Вот и кончена жизнь Шарни, как кончилась жизнь Изидора, как кончилась жизнь Жоржа. И королеве жить осталось недолго.
Оглушительный артиллерийский залп, раздавшийся в эту минуту, возвестил о том, что между восставшими и оборонявшимися во дворце начался бой.
Глава 32.
ОТ ДВЕНАДЦАТИ ДО ТРЕХ ЧАСОВ ПОПОЛУДНИ
На какое-то мгновение, – как и королева, видевшая бегство авангарда повстанцев, – швейцарцам показалось было, что они имеют дело с основными силами противника и что его войско разбито.
Они перебили около четырехсот человек в Королевском дворе, еще около двухсот человек – на площади Карусели и захватили семь пушек.
Насколько хватало глаз, вдали не видно было ни одного способного защищаться человека.
Одна-единственная небольшая батарея, установленная на террасе одного из домов как раз напротив дворца, продолжала вести огонь, и ее никак не удавалось заставить замолчать.
Однако поскольку швейцарцы уже считали себя хозяевами положения, подавившими восстание, они были готовы на все, чтобы любой ценой покончить с этой батареей; вдруг со стороны набережных донесся бой барабанов и грохот многочисленных пушек.
На эту-то армию и взирал король через подзорную трубу, стоя в Луврской галерее.
Когда шум надвигавшегося войска стал слышен еще отчетливее, король покинул дворец и отправился просить убежища в Собрание.
Невозможно выразить, какое действие произвела эта новость даже на самых горячих роялистов.
Король, обещавший умереть на своем посту, бросал этот пост и перебегал на сторону врага или уж во всяком случае без боя сдавался в плен!
С этой минуты национальные гвардейцы сочли себя свободными от присяги и почти все разошлись.
За ними последовало несколько дворян, считавших бесполезным погибать за идею, которую король задушил собственными руками, Остались лишь швейцарцы, насупившиеся, притихшие, не умевшие нарушать дисциплину.
С высоты террасы павильона Флоры и из окон Луврской галереи обитатели и защитники дворца видели наступавших жителей героических предместий, против которых не могла устоять ни одна армия; именно они в один день опрокинули Бастилию – крепость, за четыре столетия успевшую врасти в землю.
У наступавших был свой план; они думали, что король находится во дворце: они хотели окружить дворец со всех сторон и взять короля в плен.
Колонна, следовавшая по левобережной набережной, получила приказ взломать решетку со стороны реки; колонна, подходившая со стороны улицы Сент-Оноре, должна была взломать Ворота фельянов, а тем временем колонне, двигавшейся по правому берегу под предводительством Вестермана, имевшего в своем распоряжении Сантера и Бийо, надлежало ударить с фронта.
Эта третья колонна вдруг ворвалась разом через все калитки с площади Карусели, распевая «Дела пойдут на лад!».
Возглавляли эту колонну марсельцы, тащившие две небольшие четырехзарядные пушки.
Около двухсот швейцарцев находились в это время на Карусели.
Восставшие двинулись прямо на них, и в ту минуту, как швейцарцы стали опускать ружья, собираясь открыть огонь, те выкатили свои пушки и тоже выстрелили.
Солдаты разрядили ружья, но тут же отступили к дворцу, оставив на поле боя около тридцати убитых и раненых.
Восставшие во главе с марсельцами и бретонцами немедленно устремились на Тюильри и захватили два двора:
Королевский, расположенный в центре, – тот самый, где было много убитых, – и двор Принцев, соседствовавший с павильоном Флорьт и набережной.
Бийо хотел сражаться там, где погиб Питу; впрочем, надобно признать, он лелеял в своем сердце надежду, что бедный парень только ранен и что он сможет оказать ему на Королевском дворе ту же услугу, какую Питу оказал ему самому на Марсовом поле.
Вот почему он одним из первых ворвался в Центральный двор; там стоял такой сильный запах крови, что ему показалось было, что он попал на бойню; этот запах исходил от груды мертвых тел, еще сочившихся дымящей кровью.
Этот вид, самый этот запах привели наступавших в исступлении; они бросились к дворцу.
Но если бы даже они и захотели отступить, это было невозможно: беспрестанно вливавшиеся потоки людей через калитки с Карусели, – а они были в те времена много уже, чем в наши дни, – толкали их вперед.
Впрочем, поспешим заметить, что хотя из дворца пули сыпались градом, ни одному из них даже в голову не пришло отступить хоть на шаг.
Ворвавшись в этот Центральный двор, восставшие, продвигавшиеся по щиколотку в крови своих братьев, оказались зажаты меж двух огней – их обстреливали из вестибюля с часами, а также со стороны флигелей.
Прежде всего необходимо было подавить огонь этих флигелей, Разъяренные марсельцы бросились в ту сторону; однако они ничего не могли сделать голыми руками и потребовали рычаги, мотыги, кирки.
Бийо попросил принести зарядные картузы.
Вестерман понял план своего помощника.
Принесли зарядные картузы вместе с запалами.
Рискуя подорваться, марсельцы поднесли к запалам огонь и метнули зарядные картузы во флигели.
Флигели вспыхнули: защищавшие их были вынуждены покинуть помещение и укрыться в вестибюле дворца.
Там загорелся рукопашный бой Вдруг Бийо почувствовал, как кто-то обхватил его сзади за плечи; он обернулся, полагая, что это неприятель; велика же была его радость, когда он разглядел, кто его обнимает.
Это был Питу! Юношу было трудно узнать, он был залит кровью с ног до головы; однако Питу был цел и невредим, без единой царапины!
В то мгновение, как он увидел, что швейцарцы опускают ружья, он, как мы уже рассказывали, крикнул: «Ложись!» и первым упал наземь.
Однако товарищи не успели последовать его примеру.
Ружейная пальба как косой прошлась по рядам наступавших и скосила три четверти этих человеческих колосков, которым нужно двадцать пять лет, чтобы вырасти, а умирают они в одно мгновение.
Питу почувствовал себя буквально погребенным под мертвыми телами, а затем на него со всех сторон хлынула теплая густая кровь.
Питу, задыхаясь под тяжестью мертвых тел, облитый их кровью, решил не подавать признаков жизни и ждать подходящего случая, чтобы выбраться на волю.
Этого случая он ждал больше часу.
Правда, каждая минута казалась ему вечностью.
Наконец, он счел возможным пошевелиться, когда услыхал ликующие крики своих товарищей и узнал голос звавшего его Бийо.
Тогда подобно Энкеладу, погребенному под Этной, он сбросил с себя скрывавшую его груду мертвецов, поднялся на ноги и, узнав в первых рядах Бийо, поспешил прижать его к груди.
Залп швейцарцев, уложивший дюжину наступавших, напомнил Бийо и Питу о серьезности положения.
По обе стороны от Центрального двора горели постройки длиной в девятьсот туаз каждая.
Стояла духота, не было ни малейшего ветерка: дым от пожара и от стрельбы повис в воздухе над сражавшимися подобно свинцовому куполу; Дым забирался в вестибюль дворца; весь фасад, каждое окно которого пылало, заволокло дымом; сквозь плотную дымовую завесу нельзя было разобрать ни наступавших, ни оборонявшихся.
Питу, Бийо, марсельцы, головная колонна двинулись вперед и благодаря дыму ворвались во дворец незамеченными.
Они столкнулись лицом к лицу со швейцарцами.
И вот швейцарцы стали понемногу отступать. Это было поистине героическое отступление; оставляя своих на каждой ступеньке, на каждом шагу, батальон медленно, с боем сдавал позиции.
Вечером, когда стали подсчитывать потери, на лестнице было обнаружено восемьдесят трупов.
Вдруг из комнат и коридоров дворца донесся крик:
– Король приказывает швейцарцам прекратить огонь!
Было два часа пополудни.
Вот что произошло за это время в Собрании и что повлекло за собой объявленный о Тюйльри приказ прекратить кровопролитие; приказ, помогающий победителям превозмочь отчаяние и покрывающий славой побежденных.
В то мгновение, когда за королевой захлопнулась дверь в Собрание, она успела заметить, что над Шарни занесен железный прут, а штыки и пики вот-вот готовы его пронзить; она закричала и протянула к этой двери руки; однако сопровождавшие повлекли ее в сторону зала заседаний; в то же время материнский инстинкт подсказывал ей, что она прежде всего должна следовать за своим ребенком, и она вошла вслед за королем в Собрание.
Там она с огромной радостью увидела своего сына, сидевшего на председательском столе; человек, который его принес, торжествующе потрясал красным колпаком над головой юного принца и радостно восклицал:
– Я спас сына своих господ! Да здравствует его высочество дофин!
Однако убедившись в том, что сын – в безопасности, королева снова устремилась мыслями к Шарни.
– Господа! – молвила она. – Один из самых храбрых моих офицеров, один из самых преданных моих слуг остался за дверью, ему угрожает смерть; я прошу вас спасти его.
Шестеро депутатов бросились исполнять ее просьбу.
Король, королева, члены королевской семьи и сопровождавшие их лица направились к креслам, предназначенным министрам, и заняли их места.
Собрание встретило их стоя, и не потому, что вставать в присутствии коронованных особ требовал этикет, а из сочувствия к их несчастью.
Прежде чем сесть, король знаком показал, что хочет говорить.
Все смолкло.
– Я пришел сюда, – сказал он, – во избежание огромного преступления; я подумал, что только среди вас я могу быть в полной безопасности.
– Государь! – отвечал Верньо, бывший в тот день председательствующим. – Вы можете рассчитывать на Национальное собрание; его члены поклялись умереть, защищая права народа и конституционную власть.
Король сел.
В эту минуту раздался оглушительный залп почти в дверях Манежа: национальные гвардейцы, смешавшись с восставшими, стреляли с Террасы фельянов в капитана и солдат-швейцарцев, служивших эскортом королевской семье.
Офицер Национальной гвардии, потеряв голову, вбежал в Собрание с криком:
– Швейцарцы! Швейцарцы! На нас напали! Члены Собрания решили, что швейцарцы одержали верх и, отбросив восставших, двинулись на Манеж, чтобы отбить своего короля; мы должны признать, что в этот час Людовик XVI был скорее королем швейцарцев, нежели королем французов.
Весь зал дружно поднялся; и народные представители, и зрители на трибунах, и национальные гвардейцы, и секретари – все в едином порыве простерли руки с криком:
– Что бы ни произошло, клянемся жить и умереть свободными!
Король и члены королевской семьи не имели к этой клятве ровным счетом никакого отношения; они одни остались сидеть на своих местах. Крик этот, вырвавшийся из трех тысяч глоток, ураганом пронесся над их головами.
Заблуждение длилось недолго, однако это всеобщее воодушевление было весьма впечатляющим.
Четверть часа спустя раздался другой крик:
– Дворец захвачен! Восставшие направляются в Собрание, чтобы расправиться с королем.
Тогда те, кто с ненавистью к монархии только что поклялись умереть свободными, повскакали с мест и поклялись защищать короля до последнего вздоха.
В это самое мгновение у капитана швейцарцев Дюрлера потребовали от имени Собрания сложить оружие.
– Я нахожусь на службе у короля, а не у Собрания, – возразил он. – Где приказ короля?
У посланцев Собрания не было письменного приказа.
– Я исполняю приказания короля, – продолжал Дюрлер, – и я подчиняюсь только королю. Его почти силой ввели в Собрание. Он был весь черный от пороха и крови.
– Государь! – обратился он к королю. – От меня требуют сдачи оружия: это приказ короля?
– Да, – кивнул Людовик XVI, – сдайте оружие Национальной гвардии; я не хочу, чтобы погибли такие мужественные люди, как вы.
Дюрлер поник головой, тяжело вздохнул и вышел; однако за дверью он приказал передать, что без письменного приказа отказывается подчиниться.
Король взял лист бумаги и написал:
«Король приказывает швейцарцам сдать оружие и возвратиться в казармы».
Об этом и кричали в комнатах, коридорах и на лестницах Тюильрийского дворца.
Этот приказ внес в Собрание некоторое успокоение, и председатель зазвонил в колокольчик.
– Продолжим заседание! – объявил он. Однако один из представителей поднялся и заметил, что согласно одной из статей Конституции заседания запрещено проводить в присутствии короля.
– Это верно, – подтвердил Людовик XVI, – но куда же вы нас отправите?
– Государь! – молвил председатель. – Мы можем вам предложить ложу газеты «Логограф»; она пустует, потому что газета перестала выходить.
– Хорошо, – согласился король, – мы готовы перейти туда.
– Привратники! – крикнул Верньо. – Проводите короля в ложу «Логографа».
Привратники поспешили исполнить приказание. Король, королева и члены королевской семьи снова прошли через весь зал и оказались в коридоре.
– Что это на полу? – спросила королева. – Похоже на кровь!
Привратники ничего не ответили; если эти пятна действительно были кровью, служащие, возможно, и не знали, откуда она взялась.
Пятен этих – странная вещь! – становилось все больше по мере того, как королевская семья подходила к ложе.
Чтобы избавить королеву от неожиданностей, король ускорил шаг и сам отворил дверь в ложу.
– Войдите, ваше величество! – обратился он к королеве.
Королева бросилась вперед. Едва ступив на порог, она истошно закричала и, закрыв лицо руками, отпрянула.
Теперь стало понятно, откуда взялась на полу кровь: в ложе лежал мертвец.
Королева в порыве едва не споткнулась об это мертвое тело, вот почему она закричала и отпрянула.
– Смотрите-ка! – проговорил король тем же тоном, каким он сказал: «Это голова несчастного господина Мандэ!» – Смотрите-ка! Это тело несчастного графа де Шарни!
Да, это в самом деле был граф де Шарни, тело которого депутаты вырвали из рук убийц и приказали положить в ложу «Логографа», потому что не могли предугадать, что спустя десять минут туда войдут члены королевской семьи.
Тело графа перенесли в расположенный неподалеку кабинет, и королевская семья заняла лежу.
Лакеи хотели прежде вымыть ее или хотя бы протереть, потому что весь пол был залит кровью; однако королева знаком приказала оставить все, как есть, и первая опустилась в кресло.
Никто не видел, как она разорвала шнурки своих туфелек и, дрожа, коснулась ступнями еще теплой крови – О Шарни! Шарни! – прошептала она. – И почему моя кровь не вытечет сейчас вся до последней капли, чтобы смешаться с твоею навечно!..
Пробило три часа пополудни
Глава 33.
ОТ ТРЕХ ДО ШЕСТИ ЧАСОВ ПОПОЛУДНИ
Мы оставили дворец в ту минуту, когда восставшие ворвались в главный вестибюль и швейцарцы медленно, шаг за шагом стали отступать к покоям короля, как вдруг в комнатах и коридорах закричали: «Швейцарцам приказано сложить оружие!»
Эта книга – по всей видимости, последняя наша книга о той страшной эпохе; по мере того, как мы продвигаемся вперед, мы навсегда расстаемся с тем, о чем мы уже поведали, чтобы никогда больше к этому не возвращаться. Это дает нам право во всех подробностях описать трагический день; мы тем более вправе это сделать, что рассказываем о нем нашим читателям беспристрастно и без всяких предубеждений.
Итак, читатель вслед за марсельцами ступил на плиты Королевского двора; он в дыму и огне ворвался туда вслед за Бийо и увидал, как тот вместе с Питу, похожим на окровавленное привидение, вышедшее из-под груды мертвых тел, поднялся по ступеням лестницы, на которой мы их и оставили.
С этой минуты Тюильрийский дворец был обречен.
Что за злой гений стоял во главе этой победы?
Народный гнев, – скажут мне.
Да, разумеется, однако кто же направлял этот гнев?
Человек, которого мы едва успели назвать, прусский офицер, ехавший на низкорослой вороной лошадке рядом с гигантом Сантером и его огромным фламандским скакуном, – эльзасец Вестерман.
Что же это был за человек, подобно молнии видимый лишь во время грозы?
Это был один из тех людей, которых Господь скрывает до времени и выводит на свет лишь в нужное мгновение, в час, когда хочет кого-нибудь поразить!
Зовут его ВЕСТЕРМАН, человек с запада.
И в самом деле он появляется, когда монархия падает, чтобы никогда больше не подняться.
Кто его выдумал? Кто его разгадал? Кто был посредником между ним и Богом?
Кто догадался, что в гиганта-пивовара, словно вырубленного из цельной глыбы, необходимо вдохнуть душу для борьбы, в которой титанам надлежало лишить трона самого Юпитера? Кто дал в помощь Гериону Прометея? Кто дал в помощь Сантеру Вестермана? Дантон!
Откуда же гневный трибун раздобыл этого победителя?
Из притона, из сточной ямы: из тюрьмы Сен-Лазар.
Вестерман обвинялся, – оговоримся, что это еще не было доказано, – в подделывании банковских билетов и был арестован по подозрению.
Для осуществления задуманного 10 августа Дантону был необходим такой человек, который не мог отступить, потому что, отступив, он неизбежно окажется у позорного столба.
Дантон давно не сводил глаз с таинственного узника; в тот день и час, когда он ему понадобился, он мощным ударом разорвал его цепи, разбил оковы и сказал узнику:
