Не успела королева отойти от ворот на десяток шагов, как человек, закутанный в синий каррик, чье лицо скрывала клеенчатая шляпа, судорожно схватил ее за руку и увлек к наемной карете, стоявшей на углу улицы Сен-Никез.
      Этот человек был граф де Шарни.
      Карета была та самая, в которой вот уже более получаса ожидало все королевское семейство.
      Все думали, что королева предстанет перед ними удрученная, обессиленная, чуть живая, но издевательский удар, который она нанесла экипажу Лафайета, с таким чувством, будто ударила его самого, изгладил из ее памяти все – недавние опасности, перенесенную усталость, допущенную ошибку, потерянное время и последствия, которые могла иметь эта задержка.
      В десяти шагах от наемной кареты слуга держал повод коня.
      Шарни достаточно было указать на коня пальцем, как Изидор тут же вскочил верхом и галопом умчался.
      Он поехал в Бонди, чтобы заранее заказать лошадей.
      Королева прокричала ему вслед несколько слов благодарности, но он их уже не услышал.
      – Едем, государыня, едем, – сказал Шарни с той почтительной непреклонностью, которую так прекрасно умеют проявлять в решающие минуты воистину сильные люди. – Нельзя терять ни мгновения.
      Королева села в карету, где были уже король, Мадам Елизавета, ее королевское высочество, дофин и г-жа де Турзель, то есть пять человек; Мария Антуанетта села в глубине кареты, взяла на колени дофина; рядом с ней разместился король; Мадам Елизавета, ее королевское высочество и г-жа де Турзель устроились на переднем сиденье.
      Шарни захлопнул дверцу, поднялся на козлы и, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев, приказал повернуть лошадей; карета миновала улицу Сент-Оноре, проехала бульварами до площади Мадлен и далее, до заставы Сен-Мартен.
      Дорожная карета была там: она ждала по ту сторону заставы, на дороге, ведущей в сторону бойни.
      Дорога эта была безлюдна.
      Граф де Шарни спрыгнул с козел и распахнул дверцу наемной кареты.
      Дверца большой дорожной кареты была уже распахнута. По обе стороны от подножки стояли г-н де Мальден и г-н де Валори.
      Все шестеро пассажиров мгновенно вышли из наемной колымаги.
      Затем Шарни отогнал эту колымагу к обочине и свалил ее в канаву.
      Далее он вернулся к большой карете.
      Первым в нее сел король, за ним королева, за нею Мадам Елизавета, после Мадам Елизаветы дети, после детей г-жа де Турзель.
      Г-н де Мальден вскочил на запятки, г-н де Валори устроился возле Шарни на козлах.
      Карета была запряжена четырьмя лошадьми; повинуясь цоканью языка, они пустились рысью; возница поставил их четверкой.
      На церкви Сен-Лоран пробило четверть второго. До Бонди был час езды.
      Перед конюшней уже стояли лошади, взнузданные и готовые для упряжки.
      Рядом с лошадьми ждал Изидор.
      Кроме того, на другой стороне дороги стоял наемный кабриолет, запряженный почтовыми лошадьми.
      В этом кабриолете находились две горничные, принадлежавшие к прислуге дофина и принцессы.
      Они надеялись взять напрокат экипаж в Бонди, но это им не удалось, и они сговорились с хозяином этого кабриолета, который продал им свой экипаж за тысячу франков.
      Сам хозяин, довольный совершенной сделкой, явно желал поглядеть, что будут делать дальше простушки, заплатившие ему за эту развалину целую тысячу франков: он ждал, попивая вино в почтовом трактире.
      Он увидел, как подъехала карета короля, которой правил Шарни; Шарни слез с козел и приблизился к дверце.
      Под плащом кучера на нем был форменный мундир, а в сундучке под сиденьем козел лежала его шляпа.
      Король, королева и Шарни договорились заранее, что в Бонди Шарни пересядет внутрь кареты, на место г-жи де Турзель, а та вернется в Париж одна.
      Но при этом позабыли спросить мнение г-жи де Турзель.
      Итак, король изложил ей суть дела.
      Г-жа де Турзель, помимо своей великой преданности королевскому семейству, славилась еще и тем, что в вопросах этикета была подобием старухи г-жи де Ноайль.
      – Государь, – отвечала она, – моя обязанность состоит в том, чтобы присматривать за королевскими детьми и не расставаться с ними ни на секунду; значит, я не расстанусь с ними, если только не получу на этот счет особого приказа вашего величества, что, впрочем, было бы неслыханным делом.
      Королеву охватила дрожь нетерпения. У нее были две причины желать, чтобы Шарни сел в карету: королева видела в нем надежную защиту, женщина предвкушала радость от его соседства.
      – Дорогая госпожа де Турзель, – сказала королева, – мы вам беспредельно признательны; но вам нездоровится, вас подвигло на это путешествие только преувеличенное чувство преданности; останьтесь в Бонди, а потом, где бы мы ни очутились, вы приедете к нам.
      – Государыня, – отвечала г-жа де Турзель, – пускай король прикажет: я готова выйти из кареты и, если понадобится, остаться на большой дороге; но лишь прямой приказ короля заставит меня не только пренебречь своим долгом, но и поступиться своим правом.
      – Государь, – воззвала королева, – государь!
      Но Людовик XVI не смел вынести суждение в этом важном деле; он искал лазейку, спасительный выход из положения, отговорку.
      – Господин де Шарни, – спросил он, – вы, значит, никак не можете остаться на козлах?
      – Я могу все, чего пожелает король, – сказал г-н де Шарни, – но только мне придется остаться либо в офицерском мундире, а в этом мундире меня уже четыре месяца видят на дороге, и любой меня узнает, либо в каррике и шляпе, как кучеру наемной кареты, а это платье чересчур убого для такой элегантной кареты.
      – Садитесь в карету, господин де Шарни, садитесь, – предложила королева. – Я возьму на колени дофина, Мадам Елизавета – Марию Терезию, и все уладится наилучшим образом… Мы слегка потеснимся, вот и все.
      Шарни ожидал решения короля.
      – Невозможно, дорогая, – изрек король. – Подумайте, ведь нам предстоит проехать девяносто лье.
      Г-жа де Турзель стояла, готовая повиноваться приказу короля, если король прикажет ей выйти, но король не смел отдать такой приказ, потому что мельчайшие предрассудки весьма живучи при дворе.
      – Господин де Шарни, – сказал графу король, – а не могли бы вы занять место вашего брата и скакать впереди, чтобы затребовать лошадей?
      – Как я уже говорил королю, я готов на все; только позволю себе заметить, что лошадей обычно заказывают курьеры, а не капитаны первого ранга; это отклонение от правил удивит почтовых смотрителей и может причинить нам огромные неприятности.
      – Это верно, – согласился король.
      – О Господи, Господи, – прошептала королева, изнемогая от нетерпения.
      Потом она обратилась к Шарни.
      – Поступайте, как знаете, граф, – сказала королева, – но я не желаю, чтобы вы нас покидали.
      – Я сам этого не хочу, государыня, – отозвался Шарни, – но я вижу только одно средство.
      – Какое? Скажите скорей! – вырвалось у королевы.
      – Вместо того чтобы садиться в карету, взбираться на козлы и скакать впереди, я поеду вслед на почтовых лошадях, одетый простым путешественником; поезжайте, государыня, и не успеете вы проехать десять лье, как я буду в пятистах шагах от вашей кареты.
      – Значит, вы вернетесь в Париж?
      – Разумеется, государыня, но до Шалона вашему величеству нечего опасаться, а перед Шалоном я вас догоню.
      – Неужели нет никакого другого средства? – с отчаянием проговорила Мария Антуанетта.
      – Увы, – вздохнул король, – я его не вижу.
      – Тогда не будем терять времени, – сказал Шарни. – Ну-ка, Жан и Франсуа, на ваши места! Вперед, Мелькиор! Форейторы, лошадей!
      Г-жа де Турзель, торжествуя, снова уселась, и карета помчалась, а за ней кабриолет.
      В пылу столь важного спора никто не спохватился, что нужно раздать виконту де Шарни, г-ну де Валори и г-ну де Мальдену заряженные пистолеты, которые были приготовлены в ящике внутри кареты.
      Что же происходило в Париже, куда во весь опор поскакал граф де Шарни?
      Один парикмахер по имени Бюзби, живущий на улице Бурбон, вечером навестил в Тюильри одного из своих друзей, который нес там караул: этот друг много наслушался от офицеров о бегстве, которое, по уверениям офицеров, должно было состояться этой ночью; вот он и рассказал об этом парикмахеру, у которого крепко-накрепко засела в голове мысль о том, что план этот существует на самом деле и что побег короля, о котором так давно идут толки, должен произойти в течение ночи.
      Вернувшись домой, он рассказал жене о том, что слыхал в Тюильри; недоверие женщины передалось ее мужу, и в конце концов он разделся и лег в постель, махнув рукой на свои подозрения.
      Но в постели к нему вновь вернулась озабоченность, усилившись до такой степени, что он уже не мог ей сопротивляться; он соскочил с кровати, оделся и понесся к своему другу, коего звали Юшер; тот был одновременно булочником и сапером батальона секции театинцев.
      Он повторил другу все, чего наслушался в Тюильри, и с такой силой сумел внушить булочнику свои опасения относительно бегства королевской семьи, что тот не только поверил, но переполошился даже сильнее своего осведомителя; он спрыгнул с кровати и, не тратя времени на одевание, в одних кальсонах выскочил на улицу, да притом еще так хлопнул дверью, что перебудил добрых три десятка своих соседей.
      Было около четверти первого – несколько минут назад королева повстречала в воротах Тюильри г-на де Лафайета.
      Граждане, разбуженные парикмахером Бюзби и булочником Юшером, решили нарядиться в мундиры национальной гвардии, пойти к генералу Лафайету и предупредить его о происходящем.
      Приняв решение, немедля приступили к его исполнению. Г-н де Лафайет жил на улице Сент-Оноре, в особняке Ноайлей, рядом с монастырем фейанов.
      Патриоты пустились в путь и в половине первого прибыли к нему.
      Генерал присутствовал при отходе короля ко сну, потом заехал к своему другу Байи предупредить, что король лег спать, далее нанес визит г-ну Эмри, члену Национального собрания, и теперь, вернувшись домой, хотел было раздеваться.
      Но тут в особняк Ноайлей постучались. Г-н де Лафайет послал лакея узнать, в чем дело.
      Вскоре лакей вернулся и сообщил, что явились не то двадцать пять, не то тридцать граждан, которые желают немедля переговорить с генералом по делу крайней важности.
      В те времена у генерала Лафайета было обыкновение принимать посетителей в любое время.
      К тому же, в конечном счете, дело, обеспокоившее двадцать пять или тридцать граждан, могло и впрямь представлять важность, и, скорее всего, так и было; поэтому он распорядился, чтобы посетителей впустили.
      Генерал лишь натянул фрак, который уже успел снять, и оказался в полной готовности принять депутацию.
      Тут сьер Бюзби и сьер Юшер от собственного имени и от имени спутников изложили ему свои опасения: сьер Бюзби основывал их на том, что слыхал в Тюильри, а остальные – на том, что слышали изо дня в день со всех сторон.
      Но генерал посмеялся надо всеми этими опасениями и, будучи человеком благодушным и любителем поговорить, рассказал им, откуда пошли все эти слухи, как г-жа де Рошрель и г-н де Гувьон усердствовали в их распространении, как он сам, желая удостовериться в их ложности, присутствовал при отходе короля ко сну – точно так же, если они задержатся еще на несколько минут, они смогут присутствовать при отходе ко сну самого Лафайета, – и под конец, поскольку все его разглагольствования не вполне их убедили, г-н де Лафайет сказал им, что ручается головой за короля и все королевское семейство.
      После этого упорствовать в недоверии было уже невозможно; итак, патриоты удовольствовались тем, что спросили у г-на де Лафайета пароль, чтобы их беспрепятственно пропустили по домам. Г-н де Лафайет не преминул оказать им эту любезность и сообщил пароль.
      Однако, завладев паролем, они решили заглянуть в зал Манежа, узнать, нет ли чего новенького с этой стороны, а потом осмотреть дворы Тюильри и удостовериться в том, что там не происходит ничего необычного.
      Они прошли вдоль улицы Сент-Оноре и собирались уже свернуть на улицу Эшель, как вдруг на них вылетел всадник, скакавший галопом. Поскольку в такую ночь любое событие было достойно внимания, они преградили ему путь скрещенными ружьями и заставили остановиться.
      Всадник остановился.
      – Чего вы хотите? – спросил он.
      – Хотим знать, куда вы едете? – объявили солдаты национальной гвардии.
      – В Тюильри.
      – Что вам надо в Тюильри?
      – Отчитаться перед королем в поручении, которое он на меня возложил.
      – В такое время?
      – Разумеется.
      Один патриот, похитрее, мигнул остальным, чтобы предоставили дело ему.
      – Но король теперь спит, – заметил он.
      – Да, – согласился всадник, – но его разбудят.
      – Если вы имеете дело к королю, – продолжал все тот же хитрец, – вы должны знать пароль.
      – Совсем не обязательно, – возразил всадник, – ведь я мог прибыть из-за границы, а не из места, которое расположено в трех лье отсюда, и мог отсутствовать уже месяц, а не два часа.
      – Это верно, – признали солдаты национальной гвардии.
      – Значит, вы видели короля два часа назад? – продолжал допытываться все тот же хитрец.
      – Да.
      – Вы с ним говорили?
      – Да.
      – И чем же он занимался два часа тому назад?
      – Ждал, когда уедет генерал Лафайет, чтобы лечь спать.
      – Таким образом, пароль вам известен?
      – Разумеется; зная, что я вернусь в Тюильри в час или два ночи, генерал сообщил мне его, чтобы меня не задержали.
      – И этот пароль?
      – Париж и Пуатье.
      – Что ж, – сказали солдаты национальной гвардии, – все правильно.
      Счастливо возвращаться, товарищ, и передайте королю, что нашли нас бдящими у дверей Тюильри из опасения, как бы он не сбежал.
      И они расступились, пропуская всадника.
      – Не премину, – отозвался тот.
      И, пришпорив коня, он устремился в ворота и скрылся из виду.
      – Не подождать ли нам, пока он выедет из Тюильри, чтобы узнать, виделся ли он с королем? – предложил один из патриотов.
      – Ну, а если он заночует в Тюильри, – возразил другой, – нам что же, ждать до утра?
      – И впрямь, – согласился первый, – и видит Бог, вот уже и король лег спать, и господин Лафайет ложится, пойдемте-ка и мы на боковую, и да здравствует нация!
      Двадцать пять или тридцать патриотов хором подхватили клич: «Да здравствует нация!. – и отправились спать, счастливые и гордые: ведь они слышали из уст самого Лафайета, что бегства короля из Парижа можно не опасаться.

      Мы видели, как четверка крепких лошадей пустилась резвой рысью, увлекая за собой карету, в которой ехали король и его семейство; последуем же за ними, наблюдая все подробности путешествия, как наблюдали мы все подробности побега. Событие это так значительно само по себе и оказало столь роковое влияние на судьбу беглецов, что малейшее происшествие на их пути представляется нам достойным внимания и интереса.
      К трем часам утра начало светать; в Мо переменили лошадей. Король проголодался, и решено было почать запас провизии. Этот запас состоял из куска холодной телятины, который вместе с хлебом и четырьмя бутылками шампанского без пены заранее был сложен в погребец графом де Шарни.
      Поскольку ни ножа, ни вилок не было, король кликнул Жана.
      Жан, как мы помним, было дорожное имя г-на де Мальдена.
      Г-н де Мальден приблизился.
      – Жан, – сказал король, – дайте-ка нам ваш охотничий нож, мне нужно нарезать телятину.
      Жан извлек из ножен свой охотничий нож и поднес его королю.
      Королева тем временем выглядывала из кареты и смотрела назад, несомненно надеясь увидеть возвращающегося Шарни.
      – Не хотите ли угоститься, господин де Мальден? – вполголоса спросил король.
      – Нет, государь, отвечал г-н де Мальден, также понизив голос, – мне еще ничего не надобно.
      – Прошу вас и ваших товарищей не церемониться, – сказал король.
      Потом, обернувшись к королеве, которая по-прежнему выглядывала из кареты, он осведомился:
      – О чем вы задумались, сударыня?
      – Я? – и королева попыталась изобразить улыбку. – Я думаю о господине де Лафайете; возможно, сейчас у него изрядно испортилось настроение.
      Потом она обратилась к г-ну де Валори, который в свой черед приблизился к дверце кареты.
      – Франсуа, – сказала она, – по-моему, все идет хорошо, и, если бы нас должны были остановить, это уже было бы сделано. Никто не заметил нашего отъезда.
      – Это более чем вероятно, государыня, – отвечал г-н де Валори, – поскольку я не замечаю вокруг никакого движения и ничего подозрительного.
      Полно, полно, государыня, мужайтесь, все идет хорошо.
      – В путь! – прокричал форейтор.
      Г-н де Мальден и г-н де Валори вновь взобрались на козлы, и карета покатила дальше.
      Около восьми утра дорога пошла в гору. Справа и слева дорогу обступал прекрасный лес, где щебетали птицы и первые лучи ослепительного июньского дня, подобно золотым стрелам, пронизывали кроны деревьев.
      Форейтор пустил лошадей шагом.
      Оба гвардейца соскочили с козел.
      – Жан, – сказал король, – велите остановить карету и откройте нам дверцу: я хочу пойти пешком и полагаю, что и дети, и королева не откажутся от небольшой прогулки.
      Г-н де Мальден подал знак, почтальон остановил лошадей; дверца распахнулась, король, королева, Мадам Елизавета и дети вышли, и в карете осталась только г-жа де Турзель, которой сильно нездоровилось.
      В тот же миг кучка августейших путешественников рассеялась по дороге; дофин принялся охотиться за бабочками, а юная принцесса – собирать цветы.
      Мадам Елизавета взяла короля под руку; королева шла отдельно.
      Глядя на эту группу, которая разбрелась по всей дороге, на этих бегающих и играющих детей, на сестру, которая опиралась на руку брата и улыбалась ему, на задумчивую красавицу, оглядывавшуюся назад, на всю эту сцену, озаренную прекрасным утренним солнцем, под лучами которого лес простирал свою прозрачную тень до самой середины дороги, можно было предположить, что перед нами счастливое семейство, которое возвращается к себе в замок, к мирной, размеренной жизни, но уж никак не король и королева Франции, бегущие от трона, на который их вернут силой, чтобы потом возвести на эшафот.
      Правда, вскоре суждено было свершиться неприятному происшествию, которое внесло в эту спокойную и безмятежную картину разные тревожные страсти, дремавшие до поры до времени в сердцах героев нашей истории.
      Внезапно королева остановилась, словно ноги ее приросли к земле.
      Примерно в четверти лье от них показался всадник, окутанный облаком пыли, летевшей от копыт его коня.
      Мария Антуанетта не смела произнести: «Это граф де Шарни.»
      Но из ее груди вырвался крик:
      – А, вот и вести из Парижа.
      Все обернулись, кроме дофина: беспечное дитя поймало бабочку и бегало с ней, совершенно не интересуясь вестями из Парижа.
      Король, который был несколько близорук, достал из кармана маленький лорнет.
      – Да, это, по-моему, господин де Шарни! – сказал он. – Да, государь, – подтвердила королева, – это он.
      – Пойдемте, пойдемте дальше, – произнес король, – он все равно нас нагонит, а нам нельзя терять времени.
      Королева не осмелилась возразить, что новости, которые доставил г-н де Шарни, безусловно, стоили того, чтобы их подождать.
      В сущности, разница составляла всего несколько секунд: всадник гнал коня во весь опор.
      Казалось, он и сам в свой черед по мере приближения все внимательнее всматривался в путешественников, не понимая, почему они вышли из гигантской кареты и рассеялись по дороге.
      Наконец он нагнал их в тот миг, когда карета достигла вершины холма и остановилась.
      Сердце королевы и глаза короля не обманули их: это в самом деле был г-н де Шарни.
      На нем был короткий зеленый редингот с развевающимся воротником, шляпа с широкой лентой и стальной пряжкой, белый жилет, кожаные облегающие кюлоты и длинные, до колен, военные сапоги.
      Лицо его, обычно матово-бледное, раскраснелось от быстрой езды, и искорки того пламени, которым разгорелись его щеки, сверкали в зрачках.
      В его мощном дыхании, раздувавшихся ноздрях была какая-то торжествующая удаль.
      Никогда еще королева не видела его таким прекрасным.
      Она испустила глубокий вздох.
      Он спрыгнул с коня и склонился в поклоне перед королем.
      Затем обернулся и отдал поклон королеве.
      Все окружили его, кроме двух гвардейцев, из скромности державшихся поодаль.
      – Подойдите, господа, подойдите, – позвал король, – новости, доставленные господином де Шарни, касаются всех нас.
      – Прежде всего, государь, – начал Шарни, – все идет хорошо, и в два часа ночи никто еще не подозревал о вашем бегстве.
      Все вздохнули с облегчением.
      Потом посыпались вопросы.
      Шарни рассказал, как вернулся в Париж, как на улице Эшель повстречался с патрулем патриотов, как они допросили его и как он вселил в них уверенность, что король спит у себя в постели. Потом он поведал, как, проникнув в Тюильри, где царило обычное спокойствие, прошел к себе в спальню, переоделся, вернулся через коридоры королевских покоев и еще раз убедился, что никто не догадывается о бегстве, даже г-н де Гувьон, который, видя, что цепь часовых, расставленных им вокруг покоев короля, ни на что не нужна, снял ее и распустил офицеров и командиров батальонов по домам.
      Затем г-н де Шарни вновь вскочил на коня, которого оставил во дворе под присмотром одного из дежурных слуг, и, рассудив, что в этот час ему будет стоить огромного труда найти на парижской почтовой станции хоть какую-нибудь клячу, отправился в Бонди на том же самом коне.
      Несчастное животное выбилось из сил, но доскакало, а большего и не требовалось.
      В Бонди граф пересел на свежую лошадь и помчался дальше.
      В остальном по дороге все было спокойно.
      Королева нашла предлог протянуть графу руку: за столь добрые вести он заслужил этой милости.
      Шарни почтительно поцеловал королеве руку.
      Почему королева побледнела?
      От радости, что Шарни поцеловал ей руку?
      От горя, что не пожал?
      Вернулись в карету. Карета тронулась. Шарни галопом скакал у самой дверцы.
      На ближайшей почтовой станции нашли приготовленных лошадей, не было только коня под седлом для Шарни.
      Изидор не знал, что брату понадобится конь, и не приказал его подать.
      Итак, ему пришлось задержаться из-за коня; карета тронулась. Спустя пять минут Шарни был в седле.
      Впрочем, было предусмотрено, что он поедет за каретой, а не рядом с ней.
      Однако он ехал на совсем близком расстоянии, чтобы королева, выглядывая из кареты, всякий раз могла его увидеть и чтобы на каждой подставе он успевал обменяться несколькими словами с августейшими путешественниками.
      Переменив коня в Монмирайле, Шарни полагал, что карета находится в четверти часа езды от него, как вдруг, после поворота, его конь буквально уткнулся в нее носом: карета стояла, а оба гвардейца пытались починить постромки.
      Граф спешился, заглянул в карету, посоветовал королю не высовываться, а королеве не беспокоиться; затем открыл особый сундучок, куда заранее сложил все предметы упряжи и инструменты на случай дорожного происшествия; там отыскались постромки, которыми немедля заменили лопнувшие.
      Воспользовавшись этой остановкой, оба гвардейца попросили, чтобы им выдали оружие, но король категорически этому воспротивился. Ему возразили, что оружие понадобится в случае, если карету остановят, а он продолжал твердить, что не желает, чтобы из-за него лилась кровь.
      Наконец упряжь наладили, сундучок закрыли, оба гвардейца взобрались на козлы, и карета тронулась.
      Правда, потеряно оказалось более получаса, и это при том, что каждая минута оборачивалась невосполнимой утратой.
      В два часа прибыли в Шалон.
      – Если мы доберемся до Шалона и никто нас не остановит, – сказал король, – значит, все будет хорошо.
      До Шалона добрались без помех и стали менять лошадей.
      Король на мгновение выглянул. В толпе, сгрудившейся вокруг кареты, два человека посмотрели на него с пристальным вниманием.
      Потом один из этих людей поспешно удалился.
      Другой подошел ближе.
      – Государь, – вполголоса произнес он, – не выглядывайте из кареты, вы себя погубите.
      Потом обратился к форейторам.
      – А ну, пошевеливайтесь, бездельники! – сказал он. – Разве так услужают добрым путешественникам, которые платят тридцать су за прогон?
      И сам принялся помогать форейторам.
      Это был смотритель почтовой станции.
      Наконец запрягли лошадей, форейторы вскочили в седло. Первый форейтор хочет стронуть своих лошадей с места.
      Обе лошади падают.
      Лошадей поднимают ударами кнута, пытаются привести карету в движение; тут падают другие две лошади.
      Одна из лошадей придавила собой форейтора.
      Шарни, который молча ждал поодаль, потянул форейтора на себя, высвободил его из-под лошади, под которой остались его ботфорты.
      – Сударь! – вскричал Шарни, обращаясь к смотрителю станции и не зная о его предательстве. – Каких лошадей вы нам дали?
      – Лучших во всей конюшне! – отвечал тот.
      Просто на лошадях были так туго натянуты постромки, что чем больше они старались встать, тем сильнее запутывались.
      Шарни бросился распускать постромки.
      – А ну-ка, – сказал он, – распряжем и запряжем снова, так оно выйдет быстрее.
      Смотритель, плача от отчаяния, берется за работу. Тем временем человек, приметивший путешественников, бросается к мэру: он сообщает, что в это время король и все королевское семейство меняют лошадей на почтовой станции, и просит отдать приказ об их аресте.
      На счастье, мэр оказался не слишком ревностным республиканцем, а может быть, просто не желал брать на себя такую ответственность. Вместо того чтобы пойти и убедиться самому, он ударился в бесконечные расспросы, стал уверять, что такого не может быть, и в конце концов, выведенный из себя, явился-таки на почтовую станцию в тот миг, когда карета скрылась за поворотом дороги.
      Было потеряно более двадцати минут.
      В королевской карете царило смятение. Эти лошади, падавшие одна за другой без всякой видимой причины, напомнили королеве о свечах, которые угасали сами по себе.
      Тем не менее, выезжая из городских ворот, король, королева и Мадам Елизавета хором сказали:
      – Мы спасены!
      Но через сотню шагов какой-то человек бросился к карете, заглянул в окно и крикнул августейшим путешественникам:
      – Вы плохо подготовились: вас арестуют!
      У королевы вырвался крик, человек метнулся в сторону и скрылся в лесу.
      К счастью, до Пон-де-Сомвеля оставалось не больше четырех лье, а там ждут г-н де Шаузель и сорок его гусар.
      Беда только в том, что было уже три часа дня и они опаздывали на четыре часа!

      Как мы помним, герцог де Шуазель укатил в почтовой карете вместе с Леонаром, который был в отчаянии от того, что не запер дверь своей спальни, увез плащ и шляпу своего брата и нарушил обещание г-же де л'Ааж сделать ей прическу.
      Беднягу Леонара утешало только одно: г-н де Шуазель твердо обещал ему, что увезет его только за два-три лье и даст ему особое поручение от имени королевы, а потом он будет свободен.