Поездка в Аржантей, которая занимает сегодня одиннадцать минут, а через десяток лет, быть может, будет длиться каких-нибудь одиннадцать секунд, была в те времена целым путешествием.
      Почему Мирабо выбрал Аржантей? Как он сказал доктору, с этим городком были связаны воспоминания. А человек испытывает такую великую потребность продлить свое краткое существование, что при малейшей возможности цепляется за прошлое, чтобы не так быстро уноситься в сторону будущего.
      В Аржантее одиннадцатого июля 1789 года умер его отец, маркиз де Мирабо, умер, как подобало истинному дворянину, не желавшему ничего знать о падении Бастилии.
      Итак, в конце аржантейского моста Мирабо приказал остановить карету.
      – Мы приехали? – спросил доктор.
      – И да, и нет. Мы еще не добрались до замка Маре, который расположен на четверть лье дальше Аржантея. Но я забыл вам сказать, дорогой доктор, что сегодняшнее наше путешествие – не простая поездка; это паломничество, и паломничество в три места сразу.
      – Паломничество! – с улыбкой отозвался Жильбер. – И к какому же святому?
      – К святому Рикети, мой милый доктор; этого святого вы не знаете, он канонизирован людьми. По правде сказать, я весьма сомневаюсь, что Боженька, если предположить, что он вникает во все глупости, которые творятся в этом жалком мире, утвердил бы эту канонизацию; тем не менее можно смело утверждать, что здесь покоится Рикети, маркиз де Мирабо, Друг людей, принявший мученическую смерть по причине излишеств и кутежей, которыми его доконал недостойный сын Оноре Габриель Виктор Рикети, граф де Мирабо.
      – Ах да, верно, – отозвался доктор, – ведь ваш отец умер в Аржантее.
      Простите, что позабыл об этом, дорогой граф. Меня извиняет только то, что в первые дни июля, возвратившись из Америки, я был арестован по дороге из Гавра в Париж и, когда ваш отец умер, находился в Бастилии. Я вышел оттуда четырнадцатого июля вместе с семью остальными узниками тюрьмы, и эта смерть, будучи при всей своей значительности частным событием, оказалась как-то заслонена событиями огромной важности, разразившимися в том же месяце… А где жил ваш отец?
      В тот самый миг, когда прозвучал этот вопрос, Мирабо остановился перед оградой, окружавшей дом, расположенный на берегу и обращенный фасадом к реке, от которой его отделяли лужайка протяженностью примерно в триста шагов и ряд деревьев.
      Видя человека, остановившегося перед решеткой, огромный пес пиренейской породы с рычанием бросился на него, просунул голову между прутьев решетки и попытался укусить Мирабо или хотя бы отхватить кусок от его одежды.
      – Черт побери, доктор, – заметил Мирабо, попятившись, чтобы избежать грозных белых клыков сторожевого пса, – здесь ничто не изменилось, и меня встречают, как встречали при жизни отца.
      Тем временем на крыльцо вышел молодой человек, он приказал псу замолчать, подозвал его и приблизился к двум посетителям.
      – Простите, господа, – сказал он, – хозяева не имеют отношения к приему, который оказывает вам этот пес; в этом доме жил маркиз де Мирабо, и перед ним часто останавливаются гуляющие, а бедняга Картуш не может уразуметь, что людей привлекает к дому его смиренных хозяев исторический интерес, вот он и рычит без конца. Картуш, в будку!
      Молодой человек сурово погрозил псу, и тот с рычанием ушел к себе в конуру, просунул в отверстие две передние лапы и положил на них морду с острыми клыками, кроваво-красным языком и горящими глазами.
      Мирабо и Жильбер тем временем переглянулись.
      – Господа, – продолжал молодой человек, – за этой решеткой сейчас находится один из обитателей дома, который готов отворить его и принять вас, коль скоро вам любопытно не только осмотреть его снаружи.
      Жильбер толкнул Мирабо локтем, давая знать, что он охотно осмотрел бы дом изнутри.
      Мирабо понял; впрочем, ему и самому хотелось того же, что Жильберу.
      – Сударь, – сказал он, – вы читаете у нас в мыслях. Мы знаем, что в этом доме жил Друг людей, и нам было бы очень любопытно попасть внутрь.
      – И ваше любопытство возрастет, господа, – подхватил молодой человек, – когда вы узнаете, что за то время, когда здесь жил Мирабо-отец, этот дом дважды или трижды почтил посещением его прославленный сын, не всегда, если верить преданию, находивший тот прием, которого был достоин и который мы бы ему оказали, если бы у него появилось желание, подобное вашему, господа, коему я охотно иду навстречу.
      И молодой человек с поклоном отворил ворота посетителям, потом вновь захлопнул их и пошел вперед.
      Но Картуш не мог потерпеть подобного гостеприимства; с ужасающим лаем он вновь выскочил из конуры.
      Молодой человек бросился между псом и тем из гостей, на которого пес, казалось, лаял с особой яростью.
      Но Мирабо отстранил молодого человека.
      – Сударь, – сказал он, – и собаки, и люди лаяли на меня достаточно часто; люди подчас кусали, собаки никогда. Кстати, говорят, что над животными имеет непреодолимую власть человеческий взгляд; прошу вас, позвольте мне произвести опыт.
      – Сударь, – поспешно возразил молодой человек, – предупреждаю вас, Картуш очень свиреп.
      – Оставьте, оставьте, сударь, – отвечал Мирабо, – я каждый день имею дело с более злобными тварями и не далее как сегодня справился с целой сворой.
      – Да, но с той сворой, – вмешался Жильбер, – вы можете говорить, а могущество вашего слова никто не ставит под сомнение.
      – Доктор, вы, по-моему, поборник учения о магнетизме?
      – Разумеется. И что же?
      – В таком случае вы должны признать могущество взгляда. Позвольте мне испробовать на Картуше влияние магнетизма.
      Мирабо, как мы видим, прекрасно владел тем бесстрашным языком, который внятен высшим натурам.
      – Что ж, попробуйте, – уступил Жильбер.
      – Ах, сударь, – повторил молодой человек, – не подвергайте себя опасности.
      – Прошу вас, – произнес Мирабо.
      Молодой человек поклонился в знак согласия и отступил влево, в то время как Жильбер отступил вправо; они были похожи на двух дуэльных секундантов в тот миг, когда их подопечный ждет выстрела противника.
      Правда, молодой человек, поднявшись на две-три ступени крыльца вверх, приготовился остановить Картуша, если слов или взгляда незнакомца будет недостаточно.
      Пес повел головой влево и вправо, словно желая убедиться, что человек, возбудивший в нем, казалось, непримиримую ненависть, в самом деле остался безо всякой защиты. Затем, видя, что человек один и безоружен, он неторопливо вылез из своей конуры, похожий более на змею, чем на четвероногое, и, внезапно бросившись вперед, одним прыжком преодолел треть расстояния, отделявшего его от недруга.
      Тут Мирабо скрестил руки на груди и властным взглядом, который уподоблял его на трибуне Юпитеру-Громовержцу, уставился прямо в глаза зверю.
      Одновременно все электричество, содержавшееся в столь мощном теле, прихлынуло, казалось, к его лбу. Волосы его встали дыбом, как львиная грива. И если бы вместо раннего вечера, когда солнце хоть и клонится к закату, но еще светит, на дворе уже стояла ночь, каждый волос у него на голове наверняка заискрился бы.
      Пес резко остановился и посмотрел на человека.
      Мирабо нагнулся, взял пригоршню песка и бросил ему в морду.
      Пес зарычал и сделал еще один скачок, на три или четыре шага приблизивший его к недругу. Но тот также пошел навстречу псу.
      На мгновение зверь замер, как высеченный из гранита пес охотника Кефала; но Мирабо все наступал на него, и обеспокоенный пес, казалось, колебался между гневом и страхом: глаза и клыки его угрожали, но он присел на задние лапы. Наконец Мирабо поднял руку властным жестом, который всегда так удавался ему на трибуне, когда он бросал в лицо врагам саркастические оскорбительные или язвительные слова, и побежденный пес задрожал всем телом и отступил, оглядываясь в поисках пути к бегству, а затем повернулся и бросился к себе в конуру.
      Мирабо высоко поднял голову, гордый и радостный, словно победитель Истмийских игр.
      – Ну, доктор, – сказал он, – господин Мирабо, мой отец, недаром говаривал, что собаки – прямые кандидаты в люди. Вы видите этого наглого труса; теперь он будет угодлив, как человек.
      И, опустив руку, он повелительным тоном произнес:
      – Сюда, Картуш, ко мне!
      Пес поколебался; но Мирабо сделал нетерпеливый жест, и пес снова высунул голову из конуры, вылез, не отрывая взгляда от глаз Мирабо, преодолел таким образом все пространство, отделявшее его от победителя, а очутившись у его ног, тихо и робко поднял голову и кончиком трепещущего языка лизнул ему пальцы.
      – Хорошо, – сказал Мирабо, – пошел в будку.
      Он махнул рукой, и пес вернулся в конуру.
      Молодой человек так и стоял на крыльце, вне себя от страха и удивления. Мирабо повернулся к Жильберу и сказал:
      – Знаете, дорогой доктор, о чем я думал, выполняя свою безумную прихоть, свидетелем которой вы сейчас были?
      – Нет, но скажите, ведь вы же не просто хотели попытать судьбу, не правда ли?
      – Я думал о недоброй памяти ночи с пятого на шестое октября. Доктор, доктор, я пожертвовал бы половиной отпущенного мне срока жизни, чтобы король Людовик Шестнадцатый видел, как этот пес бросился на меня, вернулся в конуру, а потом подошел лизнуть мне руку.
      Затем, обращаясь к молодому человеку, он добавил:
      – Не правда ли, сударь, вы простите мне, что я осадил Картуша? А теперь, коль скоро вы готовы показать нам дом Друга людей, пойдемте его осматривать.
      Молодой человек посторонился, пропуская Мирабо, который, впрочем, судя по всему, не слишком-то нуждался в провожатом и знал дом не хуже его обитателей.
      Не задержавшись в первом этаже, он поспешно стал подниматься по лестнице с чугунными перилами весьма искусной работы.
      – Сюда, доктор, сюда, – сказал он.
      И впрямь, Мирабо с присущим ему одушевлением, с привычкой повелевать, заложенной в его характере, мгновенно превратился из зрителя в главное действующее лицо, из простого посетителя в хозяина дома.
      Жильбер последовал за ним.
      Тем временем молодой человек позвал отца, человека лет пятидесяти-пятидесяти пяти, и сестер, девушек пятнадцати и восемнадцати лет, и сообщил им о том, какой странный гость их посетил.
      Покуда он передавал им историю укрощения Картуша, Мирабо демонстрировал Жильберу рабочий кабинет, спальню и гостиную маркиза де Мирабо, а поскольку каждая комната пробуждала в нем воспоминания, Мирабо с присущими ему обаянием и пылом рассказывал историю за историей.
      Владелец и его семья с величайшим вниманием слушали этого чичероне, открывавшего им летопись их собственного дома, и старались не пропустить ни слова, ни жеста.
      Когда верхние покои были осмотрены, на аржантейской церкви уже пробило семь часов, и Мирабо, опасаясь, по-видимому, не успеть выполнить все задуманное, предложил Жильберу спуститься не мешкая; сам он подал пример, торопливо перешагнув через четыре первые ступеньки.
      – Сударь, – обратился к нему владелец дома, – вы знаете столько историй о маркизе Мирабо и его прославленном сыне, что, сдается мне, вы могли бы, если бы только захотели, рассказать про эти первые четыре ступеньки историю, ничуть не менее примечательную, чем остальные.
      Мирабо помедлил и улыбнулся.
      – Вы правы, – сказал он, – но об этой истории я собирался умолчать.
      – Почему же, граф? – спросил доктор.
      – Ей-Богу, судите сами. Выйдя из Венсенской башни, где провел восемнадцать месяцев, Мирабо, который был вдвое старше блудного сына, но нисколько не ожидал, что от радости при его возвращении домашние заколют упитанного тельца, решил потребовать, чтобы ему отдали положенное по закону. То, что Мирабо был оказан дурной прием в родительском доме, имело свои причины: во-первых, он выбрался из Венсенского замка вопреки маркизу; во-вторых, явился в дом, чтобы требовать денег. И вот маркиз, поглощенный отделкой очередного филантропического труда, при виде сына вскочил, при первых же словах, которые тот произнес, схватил свою трость и, как только послышалось слово.деньги., бросился на сына. Граф знал своего отца, но все же надеялся, что в тридцать семь лет ему не может грозить наказание, которое ему сулил отец. Граф признал свою ошибку, когда на плечи ему градом обрушились удары трости.
      – Как! Удары трости? – переспросил Жильбер.
      – Да, самые настоящие добрые удары трости. Не такие, что раздают и получают в «Комеди Франсез. в пьесах Мольера, но ощутимые удары, способные проломить голову и перебить руки.
      – И как поступил граф де Мирабо? – спросил Жильбер.
      – Черт возьми! Он поступил как Гораций в первом бою: он ударился в бегство. К сожалению, в отличие от Горация у него не было щита; иначе вместо того, чтобы его бросить, подобно певцу Лидии, он воспользовался бы им, чтобы укрыться от побоев, но за неимением щита он кубарем промахнул первые четыре ступеньки этой лестницы, вот так, как я сейчас, а может, и еще проворнее. Остановившись на этом месте, он обернулся и, подняв собственную трость, обратился к отцу: «Стойте, сударь, четыре ступени – это предел родства!.» Не слишком удачный каламбур, но тем не менее он остановил нашего филантропа лучше, чем самый серьезный довод. «Ах, сказал он, – какая жалость, что наш бальи умер! Я пересказал бы ему в письме вашу остроту.» Мирабо, – продолжал рассказчик, – был превосходный стратег: он не мог не воспользоваться открывшимся ему путем к отступлению. Он спустился по остальным ступеням почти так же стремительно, как по первым четырем, и, к великому своему сожалению, никогда больше не возвращался в этот дом. Ну и плут этот граф до Мирабо, не правда ли, доктор?
      – О сударь, – возразил молодой человек, приблизившись к Мирабо с умоляюще сложенными руками и словно испрашивая прощения у гостя за то, что никак не может с ним согласиться, – это воистину великий человек!
      Мирабо глянул молодому человеку прямо в лицо.
      – Вот как? – протянул он. – Значит, есть люди, которые придерживаются о графе де Мирабо такого мнения?
      – Да, сударь, – отозвался молодой человек, – и я первый так думаю, хоть и боюсь, что это вам не по вкусу.
      – Ну, – со смехом подхватил Мирабо, – в этом доме, молодой человек, не следует высказывать вслух такие мысли, а то как бы стены не обрушились вам на голову.
      Потом, почтительно поклонившись старику и учтиво – обеим девушкам, он пересек сад и дружески помахал рукой Картушу, а пес ответил ему бурчанием, в котором покорство заглушало остатки злобы.
      Жильбер последовал за Мирабо; тот велел кучеру ехать в город и остановиться перед церковью.
      Но на первом же углу он остановил карету, извлек из кармана визитную карточку и сказал слуге:
      – Тайч, передайте от моего имени эту карточку молодому человеку, который не разделяет моего мнения о господине де Мирабо.
      И со вздохом добавил:
      – Да, доктор, этот человек еще не прочел «Великого предательства Мирабо.»
      Вернулся Тайч.
      Его сопровождал молодой человек.
      – О господин граф, – сказал он с нескрываемым восхищением в голосе, прошу у вас о чести, в которой вы не отказали Картушу: позвольте поцеловать вашу руку.
      Мирабо распахнул объятия и прижал юношу к груди.
      – Господин граф, – сказал тот, – меня зовут Морне. Если у вас будет нужда в человеке, который готов за вас умереть, вспомните обо мне.
      На глаза Мирабо навернулись слезы.
      – Доктор, – сказал он, – вот такие люди придут нам на смену. И клянусь честью, сдается мне, они будут лучше нас!

Глава 2.
ЖЕНЩИНА, ПОХОЖАЯ НА КОРОЛЕВУ