– Ну хорошо, маркиз, – молвил он, – я вижу, что вы – верный слуга королевской семьи, и я вам даю слово, что не забуду этого при случае.
Он кивнул головой, что означало: «Я вас довольно слушал и отвечал вам, теперь можете идти».
Фавра отлично все понял.
– Прошу прощения, государь, однако я полагал, что вашему величеству угодно будет спросить меня еще кое о чем.
– Нет, маркиз, – отвечал король, качая головой, словно раздумывая, какие бы еще вопросы он мог задать, – нет, это все, что я хотел знать.
– Вы ошибаетесь, государь! – раздался вдруг голос, заставивший короля и маркиза посмотреть в сторону алькова. – Вы хотите узнать, как предку маркиза де Фавра удалось спасти короля Станислава в Данциге и довезти его целым и невредимым до прусской границы.
Оба собеседника вскрикнули от изумления: третье лицо, внезапно вмешавшееся в разговор, оказалось королевой; королева была бледна, ее поджатые губы дрожали; она не удовлетворилась сведениями, сообщенными Фавра, и, подозревая, что слишком занятый собственной персоной король не посмеет пойти до конца, она пробралась по внутренней лестнице и потайному коридору и решила продолжать разговор с той минуты, как король по слабости готов был его завершить.
Вмешательство королевы и то, как она подхватила разговор, связав свой вопрос с бегством Станислава, позволяло королю все слышать и под прозрачным покрывалом аллегории увидеть предложения Фавра относительно его, Людовика XVI, бегства.
А Фавра сейчас же понял и оценил представившуюся ему возможность развернуть свой план, и хотя никто из его предков не принимал участия в бегстве польского короля, он поспешил с поклоном ответить:
– Ваше величество изволит, вероятно, говорить о моем кузене, генерале Штейнфлихте, который прославился благодаря неоценимой услуге, оказанной им своему королю; эта услуга и имела столь благоприятное влияние на судьбу Станислава, ведь сначала он вырвался из рук своих врагов, а затем волею судеб стал вашим прадедом.
– Верно! Все верно, маркиз! – воскликнула королева, в то время как Людовик XVI с тяжелым вздохом перевел взгляд на портрет Карла Стюарта.
– Итак, вашему величеству известно… – проговорил Фавра, – простите, государь: вашим величествам известно, что король Станислав, будучи в Данциге свободен, но со всех сторон окружен армией московитов, был бы обречен, если бы не решился бежать.
– О да, он был обречен, – перебила Фавра королева, – можно сказать, что он был обречен, господин де Фавра!
– Ваше величество! – сурово обратился к королеве Людовик XVI. – Провидение постоянно печется о королях и не может допустить, чтобы они были обречены.
– Ах, ваше величество! – отвечала королева. – Я не меньше вашего верю в Провидение, однако уверена, что ему нужно немножечко помочь.
– Таково было мнение и польского короля, государь, – прибавил Фавра. – Ибо он с уверенностью заявил своим друзьям: считая, что образовавшееся положение невыносимо и что жизни угрожает опасность, он желает, чтобы ему представили несколько планов бегства. Несмотря на все трудности, его вниманию были предложены три плана: я упомянул о трудностях, государь, так как ваше величество может заметить, что королю Станиславу было значительно сложнее выбраться из Данцига, нежели вам, если бы вашему величеству вдруг пришла в голову фантазия покинуть Париж… В почтовой карете, – если бы вашему величеству захотелось уехать без лишнего шума и не привлекая внимания, – вы могли бы за одни сутки достичь границы; а если вы пожелали бы уехать из Парижа по-королевски, достаточно было бы приказать какому-нибудь дворянину, которому король окажет честь своим доверием, собрать тридцать тысяч человек и прийти за королем прямо в Тюильри… В обоих случаях успех несомненен…
– Государь! – подхватила королева. – Если маркиз де Фавра так говорит, вы, ваше величество, можете быть уверены в том, что это чистая правда.
– Да, – кивнул король, – однако мое положение далеко не столь безнадежно, как положение короля Станислава; Данциг был окружен московитами, как сказал маркиз, крепость Вехзельмунд, его последний оплот, только что капитулировала, я же…
– Вы же окружены парижанами, – нетерпеливо перебила его королева, – четырнадцатого июля они взяли Бастилию, в ночь с пятого на шестое октября они хотели вас убить, а днем шестого октября они силой привезли вас в Париж, всю дорогу оскорбляя вас и ваших близких… Да уж, хорошенькое положение! Я бы предпочла оказаться на месте короля Станислава.
– Ну, ну, сударыня…
– Король Станислав рисковал только тюрьмой, в крайнем случае – смертью, а мы… Король остановил ее взглядом.
– Разумеется, последнее слово за вами, государь, – продолжала королева, – вы сами должны решить, что нам делать.
И она, едва сдерживаясь от нетерпения, села напротив портрета Карла I.
– Господин де Фавра! – обратилась она к маркизу. – Я сейчас беседовала с вашей супругой и вашим старшим сыном. Мне показалось, что они оба исполнены смелости и решимости, как и подобает супруге и сыну честного дворянина; что бы ни произошло, – ежели предположить, что нечто произойдет, – они могут положиться на королеву Французскую; королева их не оставит: она – дочь Марии-Терезии и умеет ценить смелость.
Короля словно подхлестнула бравада королевы, и он подхватил:
– Так вы говорите, маркиз, что королю Станиславу были предложены три способа бегства?
– Да, государь.
– Какие же?
– Во-первых, государь, королю предложили переодеться крестьянином; графиня Шапока, супруга померанского наместника, говорившая на немецком языке, как на родном, передала ему, что она готова одеться крестьянкой и провести короля под видом ее супруга, положившись на проверенного человека, прекрасно знавшего страну. Это – тот самый способ, который я прежде всего имел в виду, говоря о бегстве короля Французского в том случае, если это нужно сделать тайно, ночной порой…
– А во-вторых? – перебил его Людовик XVI, словно ему было неприятно сравнение с королем Станиславом.
– Во-вторых, государь, можно было с тысячью людей рискнуть пробиться сквозь кольцо московитов; об этом способе я тоже уже упоминал в разговоре с королем Французским и заметил при этом, что у него в распоряжении не одна, а тридцать тысяч человек.
– Вы сами видели, на что мне пришлось употребить эти тридцать тысяч человек четырнадцатого июля, господин де Фавра, – отвечал король. – Перейдем к третьему способу.
– Третье предложение было Станиславом принято; оно заключалось в том, чтобы, переодевшись в крестьянское платье, выйти из Данцига, но не в сопровождении женщины, которая могла бы оказаться в пути обузой, не с тысячью человек, которые все от первого до последнего могли быть перебиты, так и не сумев прорвать кольцо вражеских войск, а отправиться лишь с двумя-тремя надежными людьми, которые всегда пройдут, где угодно. Этот третий способ был предложен господином Монти, французским послом, и поддержан моим родственником генералом Штейнфлихтом.
– Этот план и был принят?
– Да, государь. Если какой-нибудь король окажется в таком же положении, как польский король, или в положении сходном, и, остановившись на этом плане, соблаговолит оказать мне такое же доверие, какое ваш венценосный прадед оказал генералу Штейнфлихту, я мог бы головой поручиться за этот план, в особенности – когда дороги столь безлюдны, как во Франции, а король – такой прекрасный наездник, как ваше величество.
– Ну, разумеется! – подхватила королева. – Однако в ночь с пятого на шестое октября король мне клятвенно обещал, что никогда не уедет без меня и даже не будет замышлять бегство без моего участия; если король дал слово, он его не нарушит.
– Ваше величество! – воскликнул Фавра, обращаясь к королеве. – Это затрудняет путешествие, но не исключает его. Если бы я имел честь руководить подобной экспедицией, я взялся бы доставить королеву, короля и членов королевской семьи целыми и невредимыми в Монмеди или в Брюссель точно так же, как генерал Штейнфлихт в целости и невредимости доставил короля Станислава в Мариенвердер.
– Слышите, государь?! – вскричала королева. – Я думаю, что нам нечего бояться с таким человеком, как маркиз де Фавра.
– Да, ваше величество, – согласился король. – Я тоже так думаю. Однако время еще не пришло.
– Ну что ж, государь, – молвила королева, – ждите, как тот, кто смотрит на меня с портрета. Один вид его, как мне кажется, должен был бы дать вам лучший совет… Ждите, пока вас не вынудят вступить в бой; ждите, пока вас не посадят в тюрьму, пока под вашими окнами не построят эшафот… Сегодня вы говорите: «Слишком рано!.», а тогда будете вынуждены признать: «Теперь слишком поздно!..» – Как бы то ни было, государь, я в любую минуту по первому слову вашего величества буду к вашим услугам, – с поклоном промолвил Фавра; он боялся, как бы его присутствие, послужившее причиной размолвки между королевой и Людовиком XVI, не утомило короля. – Мне остается лишь предложить моему повелителю свою жизнь: ваше величество, вы можете располагать мною!
– Хорошо, маркиз, – молвил король, – взамен я подтверждаю данное вам королевой обещание позаботиться о маркизе и о ваших детях.
На сей раз король явно отпускал его; маркиз был вынужден удалиться, и, несмотря на то, что ему очень хотелось продолжить беседу, он, видя, что его поддерживает только королева, да и то лишь взглядом, пятясь вышел из комнаты.
Королева провожала его глазами до тех пор, пока за ним не упала портьера.
– Ах, ваше величество! – воскликнула она, протягивая руку к полотну Ван-Дейка. – Когда я приказала повесить этот портрет в вашей спальне, я думала, что он лучше на вас повлияет.
И она с высокомерным видом, словно не желая продолжать разговор, пошла в альков, потом внезапно остановилась со словами:
– Государь! Признайтесь, что маркиз де Фавра – не первый, кого вы принимали нынче утром.
– Да, ваше величество, вы правы; еще раньше у меня был доктор Жильбер. Королева вздрогнула.
– А-а, я так и думала! И доктор Жильбер, насколько я понимаю…
–..Совершенно со мной согласен: мы не должны уезжать из Франции.
– Может, быть, в таком случае он дает совет, как сделать наше пребывание здесь возможным?
– Да, ваше величество, он дает такой совет. К несчастью, я нахожу его если и не плохим, то уж, несомненно, невыполнимым.
– Что же он советует?
– Он хочет, чтобы мы купили на год Мирабо.
– За сколько? – спросила королева.
– За шесть миллионов.., и одну вашу улыбку. Королева глубоко задумалась.
– Возможно, это неплохой способ…
– Да, однако вы от него откажетесь, не так ли, ваше величество? – спросил король.
– Я не говорю ни «да», ни «нет», государь, – отвечала королева; лицо ее приняло в это мгновение угрожающее выражение, какое бывает у ангелов зла в минуту их торжества, – надо об этом подумать…
Уже выходя, она прибавила, едва слышно:
– – И я об этом подумаю!
Глава 20.
ГЛАВА, В КОТОРОЙ КОРОЛЬ ЗАНИМАЕТСЯ СЕМЕЙНЫМИ ДЕЛАМИ
Оставшись в одиночестве, король постоял с минуту, потом, словно испугавшись, что королева может вернуться, он подошел к двери, в которую она вышла, отворил ее и выглянул в приемную.
Он увидел там только лакеев.
– Франсуа! – позвал он вполголоса.
Камердинер, поднявшийся при виде короля и вытянувшийся в ожидании приказаний, немедленно подошел, и когда король вернулся в свою комнату, лакей вошел вслед за ним.
– Франсуа! Вы знаете, где находятся апартаменты графа де Шарни? – спросил король.
– Государь! – отвечал камердинер, тот самый, который был допущен к королю после десятого августа и оставил мемуары о последних днях его правления. – У графа де Шарни вообще нет апартаментов; он занял мансарду на чердаке павильона Флоры.
– Почему же офицеру, да еще в его чине, была предоставлена всего-навсего мансарда?
– Его сиятельству предложили нечто лучшее, однако он отказался и заявил, что ему довольно и мансарды.
– Ну хорошо, – молвил король. – Вы знаете, где эта мансарда?
– Да, государь.
– Пригласите ко мне графа де Шарни, я желаю с ним поговорить.
Камердинер вышел, притворил за собой дверь и поднялся в мансарду графа. Когда он вошел, граф стоял, опершись об оконный косяк, устремив взгляд на море черепичных и шиферных крыш, волнами убегавших вдаль.
Камердинер постучал дважды, однако граф де Шарни так глубоко задумался, что не слыхал его стука; тогда камердинер, видя, что ключ торчит в двери, решил войти сам, заручившись приказом короля.
Граф обернулся на шум.
– А-а, это вы, мэтр Гю, – проговорил он, – вас прислала за мной королева?
– Нет, ваше сиятельство, – отвечал камердинер, – меня прислал король.
– Король? – с некоторым удивлением переспросил граф.
– Да, – подтвердил камердинер.
– Хорошо, мэтр Гю; передайте его величеству, что я к его услугам.
Камердинер чопорно удалился, как того требовал этикет, а граф де Шарни со свойственной всем истинным аристократам любезностью по отношению к любому человеку, пришедшему от имени короля, независимо от того, носил ли он на груди серебряную цепь или был в ливрее, проводил его до двери.
Оставшись один, граф де Шарни постоял с минуту, обхватив голову руками, словно пытаясь привести сбивчивые мысли в порядок; собравшись с духом, он пристегнул шпагу, лежавшую до того в кресле, взял шляпу и, зажав ее под мышкой, стал спускаться.
Он застал Людовика XVI в его спальне; повернувшись спиной к картине Ван-Дейка, король только что приказал подать себе завтрак.
Заметив графа де Шарни, король поднял голову.
– А! Вот и вы, граф, отлично! – молвил король. – Не желаете ли позавтракать со мной?
– Государь! Я вынужден отказаться от этой чести, потому что уже завтракал, – с поклоном отвечал граф.
– Я просил вас зайти ко мне, чтобы поговорить о деле, даже о серьезном деле, и потому вам придется немного подождать: я не люблю говорить о делах во время еды.
– Я к услугам вашего величества, – отвечал Шарни.
– А пока мы можем поговорить о чем-нибудь другом – например, о вас.
– Обо мне, государь? Чем я мог заслужить заботу короля о моей персоне?
– Знаете ли, дорогой граф, что мне ответил Франсуа, когда я спросил, где ваши апартаменты в Тюильри?
– Нет, государь.
– Он сказал, что вы отказались от предложенных апартаментов и поселились в мансарде.
– Совершенно верно, государь.
– Но почему же, граф?
– Да потому, государь.., потому что я живу один и, пользуясь незаслуженной милостью ваших величеств, счел себя не вправе лишать апартаментов дворецкого, когда мне довольно и простой мансарды.
– Прошу прощения, дорогой граф: вы отвечаете так, будто вы по-прежнему обыкновенный офицер и холостяк; однако вам поручено – и я надеюсь, что в трудную минуту вы об этом не забудете! – важное дело; кроме того, вы женаты: что вы будете делать с графиней в жалкой мансарде?
– Государь! – отвечал Шарни с печальным выражением, не ускользнувшим от внимания короля, как ни мало был он приметлив. – Я не думаю, чтобы графиня де Шарни сделала мне честь, разделив со мною мои апартаменты, будь они просторными, будь они небольшими.
– Но вы же знаете, граф, что хотя графиня де Шарни и не состоит на службе у королевы, они – подруги. Королева ни дня не может прожить без графини. Правда, с некоторых пор я, как мне кажется, стал замечать, что между ними наступило охлаждение… А когда графиня де Шарни приедет во дворец, где же она будет помещена?
– Государь! Я не думаю, что, графиня де Шарни когда-нибудь возвратится во дворец, если на то не будет особого приказания вашего величества.
– Да ну?
Шарни поклонился.
– Не может быть! – воскликнул король.
– Прошу меня простить, ваше величество, однако я уверен в том, что говорю.
– А знаете, меня это удивляет меньше, чем вы могли бы предположить, дорогой граф; я, по-моему, только что вам сказал, что заметил некоторое охлаждение между королевой и моей любимицей…
– Да, ваше величество, вы изволили так сказать.
– Женские капризы! Мы постараемся это уладить. А пока я, кажется, сам того не желая, веду себя по отношению к вам, как тиран!
– Что вы говорите, государь?
– Да ведь я же принуждаю вас оставаться в Тюильри, в то время как графиня проживает.., где она проживает, граф?
– На улице Кок-Эрон, государь.
– Я вас об этом спрашиваю по привычке королей задавать вопросы, а также отчасти из желания узнать адрес графини; ведь я знаю Париж не лучше какого-нибудь русского или австрийца и потому не знаю, далеко ли от Тюильри улица Кок-Эрон.
– Совсем рядом, государь.
– Тем лучше. Теперь я понимаю, почему у вас в Тюильри только временное пристанище.
– Моя комната в Тюильри, государь, не просто временное пристанище, – вымолвил Шарни с той же печалью в голосе, какую король уже имел случай заметить. – Напротив, это – мое постоянное жилище, где меня можно застать в любое время суток.
– Ого! – откинувшись в кресле и забывая о еде, воскликнул король. – Что вы хотите этим сказать, граф?
– Прошу прощения, ваше величество, но я не совсем понимаю, что означают вопросы, которые я имею честь слышать от вашего величества.
– Да разве вы не знаете, что у меня добрая душа? Я отец и супруг прежде всего; внутренние дела дворца волнуют меня ничуть не меньше, нежели сношения моего королевства с иностранными государствами… Что это значит, дорогой граф? Не прошло и трех лет после вашей женитьбы, а у графа де Шарни – «постоянное» жилье в Тюильри, в то время как графиня де Шарни «постоянно» проживает на улице Кок-Эрон!
– Государь! Я могу ответить вашему величеству лишь следующее: графиня де Шарни хочет жить отдельно.
– Но вы хоть бываете у нее ежедневно?.. Нет.., дважды в неделю?..
– Государь! Я не имел удовольствия видеть графиню де Шарни с того самого дня, как король приказал мне о ней справиться.
– Так ведь.., с тех пор прошло уже больше недели?
– Десять дней, государь, – взволнованно произнес Шарни.
Король уловил в словах графа едва заметные нотки страдания.
– Граф! – промолвил Людовик XVI с добродушным выражением, так шедшим «доброму семьянину», как он сам себя иногда называл. – Граф, это – ваша вина!
– Моя вина? – невольно покраснев, торопливо переспросил Шарни.
– Да, да, ваша вина, – продолжал настаивать король. – Если мужчину оставляет женщина, да еще столь безупречная, как графиня, в этом всегда отчасти виноват мужчина.
– Государь!
– Вы можете сказать, что это не мое дело, дорогой граф. А я отвечу вам так: «Ошибаетесь: это – мое дело; король многое может сделать одним своим словом». Ну, будьте со мной, откровенны: вы оказались неблагодарны по отношению к бедной мадмуазель де Таверне, а она так вас любит!
– Она меня любит?.. Простите, государь… Ваше величество, вы изволили сказать, что мадмуазель де Таверне меня….любит?..
– Мадмуазель де Таверне, или графиня де Шарни, – это одно и то же лицо, я полагаю.
– И да и нет, государь.
– Я сказал, что графиня де Шарни вас любит, и продолжаю это утверждать.
– Государь! Вы знаете, что я не могу солгать вам.
– Можете лгать, сколько хотите, я знаю, что говорю.
– И вы, ваше величество, по некоторым признакам, понятным, очевидно, только вашему величеству, заметили, что графиня де Шарни.., меня любит?..
– Я не знаю, мне ли одному были понятны эти признаки, дорогой граф; однако я знаю наверное, что в страшную ночь шестого октября, с той самой минуты, как графиня присоединилась к нам, она ни на секунду не отводила от вас взгляда, и в глазах ее читалась душевная тревога, читалась до такой степени ясно, что когда ворота Лей-де-Беф готовы были вот-вот затрещать, я увидел, что бедняжка подалась вперед, чтобы заслонить вас собою.
Сердце Шарни болезненно сжалось. Ему показалось, что он заметил в поведении графини нечто сходное с тем, о чем говорил король; однако боль от его последнего свидания с Андре была еще слишком остра, чтобы он мог поверить и невнятному голосу своего сердца, и утверждениям короля.
– Я потому еще обратил на это внимание, – продолжал Людовик XVI, – что уже во время моего путешествия в Париж, когда королева послала вас ко мне в Ратушу она сама мне потом рассказала, что графиня едва не умерла от горя, пока вас не было, а позже – от радости, когда вы благополучно вернулись.
– Государь! – с печальной улыбкой заметил Шарни. – Богу было угодно, чтобы те, кто по рождению выше нас, имели то преимущество, что могут читать в чужих сердцах тайны, недоступные другим людям. Если король и королева это видели, значит, так оно и было. Однако мое слабое зрение позволило мне увидеть другое; вот почему я прошу короля не обращать внимания на пламенную любовь ко мне графини де Шарни, если ему угодно поручить мне какое-нибудь опасное дело или послать куда бы то ни было с поручением. Я бы с удовольствием уехал из Парижа, даже с риском для жизни.
– Однако когда неделю тому назад королева хотела отправить вас в Турин, вы, как мне показалось, сами пожелали остаться в Париже.
– Я подумал, что для выполнения этого поручения вполне подойдет мой брат, государь, а сам остался в надежде получить другое – более трудное и опасное задание.
– Ну что же, наступило именно такое время, когда я хочу поручить вам одно дело; сегодня оно трудное, а в будущем, возможно, и небезопасное; вот почему я говорил с вами о нынешнем одиночестве графини: я хотел бы видеть ее рядом с подругой, потому что отнимаю у нее мужа.
– Я напишу графине, государь, и расскажу о том, какие добрые чувства вы к ней питаете.
– Как «напишете»? Разве вы не повидаете графиню до отъезда?
– Я лишь однажды посетил графиню де Шарни, не испросив на то ее позволения, государь, и, судя по тому, какой прием она мне оказала, мне не следует к ней приезжать, даже если она сама разрешит.., не будь на то особого приказания вашего величества.
– Не будем больше об этом говорить; я обсужу это с королевой в ваше отсутствие, – сказал король, поднимаясь из-за стола.
Он удовлетворенно крякнул, как человек, хорошо покушавший и довольный своим пищеварением.
– Да, признаться, доктора правы: любое дело представляется совершенно по-разному в зависимости от того, занимаемся ли мы им на голодный или на сытый желудок… Пройдите в мой кабинет, дорогой граф; я чувствую, Что могу чистосердечно обо всем с вами поговорить.
Граф последовал за Людовиком XVI, размышляя о том, что материальная, грубая сторона человека иногда лишает коронованную особу величия, в чем гордая Мария-Антуанетта неустанно упрекала своего супруга.
Глава 21.
ГЛАВА, В КОТОРОЙ КОРОЛЬ ЗАНИМАЕТСЯ ГОСУДАРСТВЕННЫМИ ДЕЛАМИ
Хотя король переехал в Тюильри всего две недели тому назад, оборудование двух комнат в его апартаментах было полностью закончено.
Это были его кузница и кабинет.
Позже, при обстоятельствах, которые окажут на судьбу несчастного короля меньшее влияние, нежели теперешние, мы еще пригласим читателя в королевскую кузницу; а сейчас давайте войдем в кабинет вслед за Шарни; он уже стоит перед письменным столом, за который только что уселся король.
Стол завален картами, книгами по географии, английскими газетами и бумагами; среди них нетрудно различить те, что исписаны рукой Людовика XVI: у него мелкий почерк, король не оставляет свободного места ни сверху, ни снизу, ни на полях.
Характер проявляется в мелочах: бережливый Людовик XVI не только не оставлял на листе бумаги свободного места, но под его рукой белый листок покрывался таким количеством букв, какое, казалось, он теоретически просто не мог вместить.
Шарни, около четырех лет проживший в непосредственной близости от обоих венценосных супругов, давным-давно привык к этим мелочам, и потому не замечал их, вот отчего он, не останавливаясь взглядом ни на чем в особенности, почтительно ожидал, когда король к нему обратится.
Однако, придя в кабинет, король, несмотря на то, что он заранее заявил о своем доверии, испытывал, казалось, некоторое смущение перед тем, как приступить к делу.
Прежде всего, чтобы придать себе решимости, он отпер один из ящиков стола, а в ящике – потайное отделение, достал несколько запечатанных писем и положил их на стол, придавив сверху рукой.
– Господин де Шарни! – заговорил он наконец. – Я заметил вот что…
Он замолчал и пристально взглянул на Шарни, терпеливо ожидавшего, когда король снова заговорит.
– В ночь С пятого на шестое октября, когда надо было выбирать между охраной королевы и короля, вы поручили ее величество своему брату, а сами остались при мне.
– Государь! – отвечал Шарни. – Я – глава семьи, а вы – глава государства, вот почему я счел себя вправе умереть рядом с вами.
– Это внушило мне мысль, – продолжал Людовик XVI, – что если когда-нибудь мне доведется искать человека для выполнения тайного, трудного и опасного поручения, я могу доверить его вам, как верному французу и как сердечному другу.
– Государь! – вскричал Шарни. – Как бы высоко ни возносил меня король, я не настолько самонадеян, чтобы полагать себя чем-то большим, кроме как верным и признательным подданным.
– Господин де Шарни! Вы занимаете высокое положение, несмотря на то, что вам всего тридцать шесть лет; вы стараетесь осмыслить каждое из происшедших с нами событий и о каждом сделать свое заключение… Господин де Шарни, что вы думаете о моем положении? Что бы вы могли предложить для его улучшения, если бы вы были премьер-министром?
– Государь! – скорее нерешительно, нежели смущенно отвечал Шарни. – Я – солдат.., морской офицер… Эти сложные политические вопросы недоступны моему пониманию.
– Граф! – молвил король, протягивая Шарни руку с достоинством, будто только сейчас до конца осознанным им самим. – Вы – человек. А другой человек, считающий вас своим другом, обращается к вам просто, искренне, доверяясь вашему светлому уму, честному и преданному сердцу, и просит вас поставить себя на его место.
– Государь! – отвечал Шарни. – В менее серьезных обстоятельствах королева уже оказала мне однажды честь, которую в настоящую минуту оказывает мне король, спрашивая моего мнения; это было в день взятия Бастилии; королева намеревалась выдвинуть против ста тысяч, вооруженных парижан, катившихся, будто ощетинившаяся железом и пышущая огнем гидра, по улицам Сент-Антуанского предместья, всего восемь или десять тысяч наемных солдат. Если бы королева не так хорошо меня знала, если бы она не видела всей моей почтительности и преданности, мой ответ мог бы поссорить меня с ней… Увы, государь, сегодня я боюсь, что, искренне отвечая на вопрос короля, я могу обидеть ваше величество.
– Что же вы ответили королеве, граф?
– Что вы, ваше величество, недостаточно сильны, чтобы войти в Париж победителем, и потому должны войти как отец народа.
– Ну так что же, граф! – отвечал Людовик XVI. – Разве я не последовал этому совету?
– Совершенно верно, государь, вы ему последовали – Теперь остается узнать, правильно ли я сделал, что последовал ему, потому что на сей раз.., скажите сами, вошел я сюда как король или как пленник?
– Государь! Позволено ли мне будет говорить со всею откровенностью? – спросил Шарни.
– Говорите, граф; раз я спрашиваю вашего мнения, значит, собираюсь последовать вашему совету.
– Государь! Я был против трапезы в Версале; я умолял королеву не ходить в ваше отсутствие в театр; я был в отчаянии, когда вы, ваше величество, попрали трехцветную кокарду, заменив ее черной, то есть австрийской кокардой.
– Вы полагаете, господин де Шарни, что это послужило действительной причиной событий пятого и шестого октября?
– Нет, государь, однако это было поводом. Государь! Вы справедливо относитесь к своему народу, верно? Народ добр, он вас любит, народ поддерживает королевскую власть; однако народ страдает, народ голодает, народ мерзнет; он окружен дурными советчиками, толкающими его против вас; народ идет, опрокидывает все на своем пути, потому что и сам еще не знает своих сил; стоит его однажды выпустить из рук, как он, подобно наводнению или пожару, затопляет все вокруг или сжигает дотла – Предположим, граф, – и это вполне естественно, – что я не хочу ни утонуть, ни сгореть; что же мне следует предпринять?
– Государь! Не следует давать повода к тому, чтобы начались наводнение или пожар… Впрочем, прошу прощения, – спохватился Шарни, – я забываю, что даже по приказанию короля.
– Вы хотите сказать – по просьбе… Продолжайте, граф, продолжайте: король просит вас.
– Итак, государь, вы видели парижан, так долго живших без короля и королевы и возжаждавших на них посмотреть; вы видели, каким страшным, угрожающим, сметающим все на своем пути был народ в Версале, вернее, таким он вам показался, потому что в Версале был не народ! Вы видели народ в Тюильри, когда, столпившись под двойным дворцовым балконом, он приветствовал вас, королеву, членов королевской семьи, пробирался в ваши покои в виде различных депутаций: депутаций рыночных торговок, депутаций ополченцев, депутаций представителей городских властей; все они стремились попасть в ваши апартаменты и перекинуться с вами словом; вы видели, как они толкались под окнами вашей столовой, а матери приказывали детишкам посылать через стекла воздушные поцелуи августейшим сотрапезникам!
– Я все это видел, этим и объясняется моя нерешительность. Я хочу понять, какой же народ настоящий: тот, что поджигает и убивает, или тот, который приветствует и возвеличивает?
– Конечно, последний, государь! Доверьтесь ему, и он защитит вас от того, кто поджигает и убивает.
– Граф! Вы с разницей в два часа слово в слово повторяете то, что уже сказал мне нынче утром доктор Жильбер.
– Ах, государь! Почему же, узнав мнение столь серьезного, ученого, важного господина, каковым является господин доктор, вы соблаговолили справиться о моей точке зрения? Ведь я – всего-навсего скромный офицер.
– Я могу объяснить вам это, господин де Шарни, – отвечал Людовик XVI. – Вы с доктором совершенно непохожи. Вы преданы королю, а доктор Жильбер – лишь королевской власти.
