Глава 39.

В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПОДСЛУШИВАНИЕ – САМЫЙ НАДЕЖНЫЙ ПУТЬ К ПОНИМАНИЮ

Герцог де Гиз поджидал герцога Анжуйского в бывших покоях Маргариты Наваррской, где некогда Беарнец и де Муи шепотом, на ухо друг другу, разрабатывали планы бегства. Осторожный Генрих Наваррский знал, что в Лувре почти каждое помещение устроено с расчетом на то, чтобы все разговоры в нем, даже ведущиеся вполголоса, мог бы подслушать тот, кого это интересовало. Герцог Анжуйский также не пребывал в неведении относительно такого немаловажного обстоятельства, но, очарованный простодушием и ласковым обращением короля, либо не придал ему должного значения, либо просто забыл о нем.

Генрих III, как мы уже сказали, занял свой наблюдательный пост в ту самую минуту, когда его брат вошел в комнату; таким образом, ни одно слово из беседы двух принцев не могло ускользнуть от королевских ушей.

– Ну как, монсеньер? – с живостью спросил герцог де Гиз.

– Все хорошо, герцог, заседание состоялось.

– Вы были очень бледны, монсеньер.

– Это бросалось в глаза? – обеспокоился герцог Анжуйский.

– Мне бросилось, монсеньер.

– А король ничего не заметил?

– Ничего, по крайней мере мне так кажется. Его величество задержал ваше высочество у себя?

– Как вы видели, герцог.

– Он, конечно, хотел поговорить с вамп о моем предложении?

– Да, сударь.

Наступило неловкое молчание, смысл которого хорошо понял король, не упускавший ничего.

– И что же сказал его величество, монсеньер? – спросил герцог де Гиз.

– Сама идея королю понравилась, однако чем более гигантский размах она грозит принять, тем более ему кажется опасным ставить во главе всего дела такого человека, как вы.

– Тогда мы близки к поражению.

– Боюсь, что так, любезный герцог, и Лигу, по-моему, могут распустить.

– Вот дьявольщина! – огорчился герцог де Гиз. – Это значит умереть, не родившись; кончить, не начав.

– Оба они завзятые остряки, что тот, что другой, – раздался над самым ухом Генриха, склонившегося у своего слухового отверстия, чей-то тихий и ехидный голос.

Король резко обернулся и увидел большое тело Шико, согнувшееся у другого отверстия.

– Ты посмел пойти за мной, негодяй! – вскипел король.

– Замолчи, – сказал Шико, махнув рукой, – ты мешаешь мне слушать, сын мой.

Король пожал плечами, но поскольку шут, как ни говори, был единственным человеческим существом, которому он полностью доверял, снова приник ухом к отверстию.

Герцог де Гиз заговорил опять.

– Монсеньер, – сказал он, – мне кажется, что если бы дело обстояло так, как вы сказали, король тут же объявил бы мне об этом. Принял он меня довольно сурово и, конечно, не стал бы сдерживаться и высказал бы мне в лицо все свои мысли. Может быть, он просто хочет отстранить меня от Лиги.

– Мне тоже так кажется, – промямлил герцог Анжуйский.

– Но тогда он погубит все дело.

– Непременно, – подтвердил герцог Анжуйский, – и так как мне было известно, что вы уже приступили к исполнению своей идеи, то я бросился вам на выручку.

– И чего вы добились, монсеньер?

– Король предоставил вопрос о Лиге, то есть о том, вдохнуть ли в нее новую жизнь или навсегда ее уничтожить, почти на полное мое усмотрение.

– Ну и что вы решили? – спросил герцог Лотарингский, глаза которого сверкнули помимо его воли.

– Слушайте, все зависит от утверждения королем главных заправил, вы это прекрасно понимаете. Если вместо того, чтобы устранить вас и распустить Лигу, он изберет ее главой человека, понимающего значение всего дела, если он назначит на этот пост не герцога де Гиза, а герцога Анжуйского…

– Ax, вот как! – вырвалось у герцога де Гиза, который не смог сдержать ни восклицания, ни внезапною прилива крови к лицу.

– Добро! – сказал Шико. – Два дога сейчас подерутся из-за кости.

Но, к немалому удивлению гасконца и к еще большему удивлению короля, который гораздо менее своего шута разбирался в потайных пружинах разыгрывавшегося перед ним действа, герцог де Гиз внезапно перестал удивляться и гневаться и сказал спокойным, почти веселым голосом;

– Вы ловкий политик, монсеньер, если вы этого добились.

– Я этого добился, – ответил герцог Анжуйский.

– И как быстро!

– Да. Но надо вам сказать, что сложились благоприятные обстоятельства, и я этим воспользовался. Однако, любезный герцог, – добавил Франсуа, – еще ничего окончательно не решено, я не пожелал дать окончательного ответа, пока не увижу вас.

– Почему, монсеньер?

– – Потому что я не знаю, куда это нас приведет.

– Зато я знаю, – сказал Шико.

– Тут пахнет небольшим заговором, – улыбнулся король.

– О котором, однако, господин де Морвилье, по твоему мнению всегда во всем прекрасно осведомленный, ни словом не обмолвился. Но давай послушаем дальше, дело становится интересным.

– Ну что ж, я скажу вам, монсеньер, не о том, куда это нас приведет, ибо только один господь бог это знает, а о том, для чего это нам нужно, – ответил герцог де Гиз. – Лига – вторая армия, и поскольку первая у меня в руках, а брат мой, кардинал, держит в руках церковь, то, пока мы все трое едины, ничто не может устоять против нас.

– Не следует забывать и того, – сказал герцог Анжуйский, – что я вероятный наследник короны.

– Ax! – вздохнул король.

– Он прав, – сказал Шико, – и это твоя вина, сын мой. Ты все еще не удосужился соединить рубашки Шартрской богоматери.

– Однако, монсеньер, как бы ни были велики ваши шансы на наследование короны, вы должны также считаться и с шансами ваших противников.

– А вы думаете, герцог, я этим не занимался и не взвешивал по сто раз на дню возможности каждого из них?

– Прежде всего подумайте о короле Наваррском.

– О! Этот меня совсем не беспокоит. Он всецело занят своими амурами с Ла Фоссез.

– А именно он, сударь, именно он будет оспаривать у вас даже завязки вашего кошелька. Он обносился, он исхудал, он изголодался. Он напоминает уличных котов, которые, заслышав всего лишь запах мыши, целыми ночами будут дежурить у чердачного окна, в то время как жирный, пушистый, ухоженный хозяйский кот и не шелохнется и не подумает выпустить когти из своих бархатных лапок. Король Наваррский за вами следит. Он настороже. Он не теряет из виду ни вас, ни вашего брата. Он жаждет вашего трона. Подождите, пока случится несчастье с тем, кто сидит на этом троне, и вы увидите, как эластичны мышцы у этого худого кота, как он одним прыжком перемахнет из По в Париж и даст вам почувствовать свои острые когти. Вы увидите, монсеньер, вы все увидите.

– Случится несчастье с тем, кто сидит на троне? – медленно повторил Франсуа, вперившись в герцога де Гиза вопрошающим взглядом.

– Эге! – сказал Шико. – Слушай, Генрих. Гиз говорит или, вернее, сейчас наговорит много чего поучительного, советую тебе намотать его слова на ус.

– Да, монсеньер, – повторил герцог де Гиз. – Несчастный случай! Несчастные случаи не столь уж редки в вашем семействе, вы это знаете не хуже меня, а может быть, даже и лучше. Бывает, что монарх, наделенный цветущим здоровьем, вдруг истаивает, как свеча. Другой монарх рассчитывает жить долгие годы, а жизни ему осталось несколько часов.

– Ты слышишь, Генрих? Ты слышишь? – сказал Шико, беря короля за руку. Рука короля, покрытая холодным потом, дрожала.

– Да, вы правы, – сказал герцог Анжуйский голосом настолько глухим, что королю и Шико пришлось напрячь слух до предела. – Короли нашей династии рождаются под роковой звездой. Однако мой брат Генрих Третий, благодарение господу, крепок телом. В былые времена он перенес тяготы войны и выдюжил, тем больше оснований полагать, что выстоит он и теперь, когда его жизнь – одни лишь сплошные развлечения. Он переносит их так же стойко, как ранее переносил бранный труд.

– И все же, монсеньер, не забывайте об одном, – возразил герцог де Гиз, – развлечения, которым предаются короли Франции, порой таят в себе опасность. К примеру, помните, как умер ваш отец, король Генрих Второй? Ведь ему тоже удалось счастливо избежать опасностей войны, а смерть принесло ему одно из тех развлечений, о которых вы упоминали. Железный наконечник на копье Монтгомери, несомненно, был турнирным оружием, брони он пробить не мог, но зато глаз пробил: король Генрих Второй был убит. Вот вам и несчастный случай, один из тех, о которых я говорил. Вы скажете, что пятнадцать лет спустя королева-мать приказала схватить и обезглавить Монтгомери, хотя он думал, что за давностью лет ему уже нечего бояться. Все это так, однако смерть Монтгомери не могла воскресить вашего родителя. А вспомните вашего брата, покойного короля Франциска. Подумайте, какой ущерб во мнении народов причинила ему слабость его духа. Этот достойный принц умер также из-за несчастного случая. Согласитесь со мной, монсеньер, болезнь уха – самое простое дело, и казалось бы, никакая, к дьяволу, не роковая случайность. И тем не менее это была роковая случайность, и одна из самых гибельных. Правда, мне не раз и в поле, и в городе, и даже при дворе приходилось слышать, что смертельный недуг был влит в ухо короля Франциска Второго, а того, кто это сделал, вряд ли можно назвать «случайностью». У него есть другое имя, всем известное.

– Герцог… – краснея, пробормотал Франсуа.

– Да, монсеньер, да, – продолжал герцог, – слово «король» с некоторых пор приносит несчастье, тот, кто говорит «король», этим самым говорит «подвергающийся опасности». Вспомните Антуана Бурбонского: несомненно, не будь он королем, не было бы и аркебузного выстрела, угодившего в плечо, – несчастного случая, который для всякого другого, кроме короля, ни в коей мере не был бы смертелен. Однако короля этот выстрел отправил на тот свет. Глаз, ухо и плечо не раз погружали Францию в траур, и тут я даже вспоминаю премилые стишки, сочиненные по этому поводу вашим господином де Бюсси.

– Какие стишки? – шепотом поинтересовался Генрих.

– Полно! – ответил Шико. – Да неужто ты их не знаешь?

– Нет.

– Нет, решительно, быть тебе настоящим королем, раз от тебя прячут подобные произведения. Я сейчас скажу их, слушай:

Через ухо, плечо и глаз

Три короля погибли у нас.

Через ухо, глаз и плечо

Трех королей у нас недочет.

– Но тс-с! Тс-с! Думается, твой братец собирается сказать что-то еще более интересное.

– Ну а последнее двустишие?

– Я тебе его прочту попозже, когда господин де Бюсси из своего шестистишия сделает десятистишие.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что на семейном портрете не хватает двух лиц. Но слушай, монсеньер де Гиз сейчас заговорит – уж он-то их не забудет.

Действительно, беседа возобновилась.

– А ведь история ваших родственников и ваших союзников, монсеньер, – продолжал герцог де Гиз, – далеко не полностью вошла в стихи господина де Бюсси.

– Что я тебе говорил! – сказал Шико, подталкивая Генриха локтем в бок.

– Не надо забывать Жанну д'Альбре, мать Беарнца, она умерла из-за носа, потому что надышалась запахом пары надушенных перчаток, купленных у Флорентийца, на мосту Сен-Мишель. Совершенно неожиданная роковая случайность. Она удивительно совпала с желаниями неких важных персон, кровно заинтересованных в смерти королевы Наваррской, и это странное совпадение чрезвычайно поразило весь двор. А вас, монсеньер, разве но поразила эта смерть?

Вместо ответа герцог Анжуйский только нахмурился: насупленные брови придали взгляду его глубоко посаженных глаз еще более мрачное выражение.

– А разве ваше высочество позабыли, по какой роковой случайности умер король Карл Девятый? – продолжал герцог. – Однако не лишне будет ее вспомнить. На сей раз причиной несчастья был не глаз, не ухо, не плечо, не нос, а рот.

– Что вы сказали? – воскликнул Франсуа.

И Генрих услышал, как по паркету звонко простучали шаги его брата, отступившего в испуге.

– Да, монсеньер, рот, – повторил Гиз, – особую опасность для королей таят книги об охоте, у которых страницы склеиваются одна с другой; перелистывая их, приходится то и дело подносить палец ко рту. Эти старые книги портят слюну, а человек с испорченной слюной, будь он даже король, не заживется на свете.

– Герцог! Герцог! – дважды повторил принц. – По-видимому, вам нравится измышлять преступления.

– Преступления? – удивился Гиз. – Э, да кто вам говорит о преступлениях, монсеньер? Я рассказываю только о роковых случайностях, не более того. О роковых случайностях, поймите меня правильно; ни о чем другом и речи нет, кроме случайностей. А разве нельзя назвать случайностью то, что приключилось с королем Карлом Девятым па охоте?

– Черт возьми, – сказал Шико, – вот что-то новенькое для тебя, Генрих, ведь ты охотник; слушай, слушай же, это должно быть любопытно.

– Я знаю об этом, – сказал Генрих.

– Да, но я не знаю; в то время я еще не был представлен ко двору. Дай мне послушать, сын мой.

– Вам известно, монсеньер, какую охоту я имею в виду? – продолжал лотарингский принц. – Я имею в виду ту охоту, когда вы, побуждаемый великодушным желанием убить кабана, напавшего на вашего старшего брата, выстрелили с такой поспешностью, что попали не в зверя, в которого целились, а в коня, в которого вовсе и не метили. Этот аркебузный выстрел, монсеньер, весьма наглядно показывает, как коварен случай. И в самом деле, ваша необычайная меткость всем известна при дворе. Ваше высочество всегда стреляли без промаха, и этот неожиданный промах, наверное, вас очень удивил, тем более что злые языки тут же принялись болтать: дескать, падение короля, придавленного лошадью, неминуемо привело бы к его гибели, не вмешайся король Наваррский и не заколи он так удачно кабана, в которого вы, ваше высочество, не попали.

– Полноте, – сказал герцог Анжуйский, пытаясь вернуть себе уверенность, в которой беспощадная ирония герцога де Гиза пробила зияющую брешь. – Какую пользу мог я извлечь из смерти короля, моего брата, если Карлу Девятому должен был наследовать Генрих Третий?

– Минуточку, монсеньер, давайте разберемся: в те годы уже был один незанятый трон – польский. Смерть Карла Девятого оставляла вакантным еще один – французский. Нет сомнения, ваш брат, я это отлично понимаю, не колеблясь, выбрал бы французский трон. Но, на худой конец, и Польское королевство – весьма лакомый кусочек. Говорят, что некоторые принцы питали честолюбивые помыслы даже насчет жалкого маленького престолишка короля Наваррского. К тому же смерть Карла Девятого приблизила бы вас на одну ступень к французскому трону, значит, все эти роковые случайности шли вам на пользу. Королю Генриху Третьему потребовалось десять дней, чтобы вернуться из Варшавы. Почему бы вам не сделать то же самое, если вдруг произойдет новая роковая случайность?

Генрих III посмотрел на Шико, Шико, в свою очередь, посмотрел на короля, но на этот раз во взгляде шута не было обычно присущего ему выражения лукавой иронии или сарказма, нет, на его лице, ставшем бронзовым под лучами южного солнца, промелькнула тень ласкового сочувствия.

– И к какому заключению вы приходите, герцог? – спросил Франсуа Анжуйский, чтобы покончить или хотя бы сделать попытку покончить с этим неприятным разговором, в который герцог де Гиз вложил всю свою обиду.

– Монсеньер, я пришел к заключению, что каждого короля подстерегает его роковая случайность, как мы в этом сейчас убедились. И вот вы, вы и воплощаете роковую случайность короля Генриха Третьего, особливо если вы являетесь главой Лиги, поскольку быть главой Лиги – почти то же, что быть королем короля; и это не говоря о том, что, сделавшись главой Лиги, вы уничтожаете роковую случайность своего собственного царствования, которое уже не за горами, то есть – Беарнца.

– Уже не за горами! Ты слышал? – воскликнул Генрих III.

– Клянусь святым чревом! Своими ушами слышал! – сказал Шико.

– Итак?.. – спросил герцог де Гиз.

– Итак, – повторил герцог Анжуйский, – я приму предложение короля. Ведь вы советуете мне его принять, не правда ли?

– Ну еще бы! – сказал лотарингский принц. – Я умоляю вас принять его, монсеньер.

– А вы сегодня вечером?..

– О! Будьте спокойны, уже с утра мои люди действуют, и нынче вечером Париж будет являть собой любопытное зрелище.

– А что будет нынче вечером в Париже? – спросил король.

– Как, разве ты не догадываешься?

– Нет.

– О, как ты глуп! Сегодня вечером, сын мой, будут записывать в Лигу. Само собой, открыто записывать, тайная запись ведется уже давно; ждали только твоего согласия, чтобы начать открытую запись, ты его дал нынче утром, и вечером запись начнется. Клянусь святым чревом, Генрих, гляди хорошенько, вот они, твои роковые случайности, ведь у тебя их две.., и они не теряют времени даром.

– Хорошо, – сказал герцог Анжуйский, – до вечера, герцог.

– Да, до вечера, – повторил король.

– То есть как? – удивился Шико. – Ты что, Генрих, намерен слоняться нынче по улицам Парижа, подвергаясь опасности?

– Конечно.

– Ты совершишь ошибку.

– Почему?

– Берегись роковых случайностей!

– Не беспокойся, я буду не один; хочешь, пойдем со мной?

– Полно, ты принимаешь меня за гугенота, сын мой. Ну нет, я добрый католик и нынче вечером хочу записаться в Лигу, и даже не один раз, а десять, нет, лучше не десять, а сто раз.

Голоса герцога Анжуйского и герцога де Гиз а умолкли.

– Еще одно слово, – сказал король, останавливая Шико, собиравшегося было уходить. – Что ты обо всем этом думаешь?

– Я думаю, что все короли, ваши предшественники, ничего не знали о своей роковой случайности: Генрих Второй не опасался своего глаза, Франциск Второй – уха, Антуан Бурбон – плеча, Жанна д'Альбре – носа, Карл Девятый – рта. У вас перед ними одно огромное преимущество, мэтр Генрих, ибо – клянусь святым чревом! – вы знаете своего братца, не правда ли, государь.