Сен-Люк возвратился, весьма гордый столь хорошо выполненным поручением.
      Дожидавшийся его Бюсси поблагодарил друга.
      Сен-Люку он показался очень грустным; подобное состояние было неестественным для исключительно храброго человека, которому сообщили, что ему предстоит блестящий поединок.
      – Я что-нибудь не так сделал? – спросил Сен-Люк. – У вас расстроенный вид.
      – Даю слово, милый друг, мне жаль, что, вместо того чтобы назначить срок, вы не сказали: «Немедленно».
      – А! Терпение. Анжуйцы еще не вернулись. Какого черта! Дайте им время приехать! Зачем вам торопиться устилать землю убитыми и ранеными?
      – Дело в том, что я хочу как можно скорее умереть.
      Сен-Люк уставился на Бюсси с тем удивлением, которое люди с идеально устроенным организмом испытывают на первых порах при малейшем признаке несчастья, пусть даже чужого.
      – Умереть! В вашем возрасте, с вашим именем, имея такую возлюбленную!
      – Да! Я убью всех четверых, я в этом уверен, но и сам получу хороший удар, который упокоит меня навеки.
      – Что за черные мысли, Бюсси!
      – Побывали бы вы в моей шкуре! Муж, считавшийся мертвым, – воскресает. Жена не может оторваться ни на минуту от изголовья постели этого, с позволения сказать, умирающего. Ни обменяться улыбками, ни словечком перекинуться, ни руки коснуться. Смерть Христова! С удовольствием изрубил бы кого-нибудь в куски...
      Сен-Люк ответил на эту тираду взрывом смеха, который вспугнул целую стаю воробьев, клевавших рябину в малом саду Лувра.
      – Ах! – вскричал он. – Какое простодушие! И подумать только, что женщины любят этого Бюсси, этого школяра! Но, мой милый, вы потеряли рассудок: в целом мире не сыщется любовника счастливей вас.
      – Вот как? Попробуйте-ка доказать мне это – вы, человек женатый!
      – Nihil facilius, как говаривал иезуит Трике, мой учитель. Вы в дружбе с господином де Монсоро?
      – Клянусь, мне стыдно за человеческий разум! Этот болван называет меня своим другом.
      – Что ж, и будьте его другом.
      – О!.. Злоупотребить этим званием?!
      – Prorsus absurdum, всегда говорил Трике. Он и в самом деле ваш друг?
      – Он так утверждает.
      – Нет, он не друг вам, потому что он делает вас несчастным. В чем цель дружбы? В том, чтобы люди приносили друг другу счастье. По крайней мере, так определяет дружбу его величество, а король – человек ученый.
      Бюсси рассмеялся.
      – Я продолжаю, – сказал Сен-Люк. – Если Монсоро делает вас несчастным, значит, вы не друзья. Следовательно, вы можете относиться к нему либо безразлично и, в этом случае, отобрать у него жену, либо – враждебно, и тогда убить его еще раз, коли ему одного раза недостаточно.
      – По правде говоря, – сказал Бюсси, – я его ненавижу.
      – А он вас боится.
      – Вы думаете, он меня не любит?
      – Проклятие! Испытайте. Отнимите у него жену, и вы увидите.
      – Это тоже логика отца Трике?
      – Нет, это моя.
      – Поздравляю вас.
      – Она вам подходит?
      – Нет. Мне больше нравится быть человеком чести.
      – И предоставить госпоже де Монсоро излечить ее супруга духовно и физически? Ведь в конце-то концов, если вас убьют, нет никакого сомнения, что она прилепится к единственному оставшемуся у нее мужчине...
      Бюсси нахмурился.
      – Впрочем, – добавил Сен-Люк, – вот идет госпожа де Сен-Люк, это прекрасный советчик. Она нарвала себе букет в цветниках королевы-матери, и настроение у нее должно быть хорошим. Послушайте Жанну, каждое ее слово – золото.
      И в самом деле, Жанна приближалась к ним, сияющая, преисполненная радости, искрящаяся лукавством.
      Есть такие счастливые натуры, которые, подобно утренней песне жаворонка в полях, несут всему окружающему радость и добрые предзнаменования.
      Бюсси дружески поклонился молодой женщине.
      Она протянула ему руку, из чего явствует с полной неопровержимостью, что вовсе не полномочный посол Дюбуа завез к нам эту моду из Англии вместе с договором о четырехстороннем союзе.
      – Как ваша любовь? – сказала Жанна, перевязывая свой букет золотой тесьмой.
      – Умирает, – ответил Бюсси.
      – Полноте! Она лишь ранена и потеряла сознание, – вмешался Сен-Люк. – Ручаюсь, что вы приведете ее в чувство, Жанна.
      – Поглядим, – сказала молодая женщина, – покажите-ка мне рану.
      – В двух словах дело вот в чем, – продолжал Сен-Люк, – господина де Бюсси тяготит необходимость улыбаться графу де Монсоро, и он принял решение ретироваться.
      – И оставить Диану графу? – в ужасе воскликнула Жанна.
      Обеспокоенный этим первым проявлением ее чувств, Бюсси пояснил:
      – О! Сударыня, Сен-Люк не сказал вам, что я хочу умереть.
      Некоторое время Жанна глядела на него с состраданием, в котором не было ничего евангельского.
      – Бедная Диана, – прошептала она. – Вот и любите после этого! Нет, решительно, вы, мужчины, все до одного себялюбцы.
      – Прекрасно! – сказал Сен-Люк. – Вот приговор моей супруги.
      – Себялюбец, я?! – вскричал Бюсси. – Не потому ли, что я боюсь унизить мою любовь трусливым лицемерием?
      – Ах, сударь, это всего лишь жалкий предлог, – сказала Жанна. – Если бы вы любили по-настоящему, вы боялись бы только одного унижения: быть разлюбленным.
      – Ну и ну! – сказал Сен-Люк. – Подставляйте кошелек, мой милый.
      – Но, сударыня, – возразил Бюсси голосом, дрожащим от любви, – есть жертвы, которые...
      – Ни слова больше. Признайтесь, что вы уже не любите Диану, так будет достойнее для благородного человека.
      При одной мысли об этом Бюсси побелел.
      – Вы не осмеливаетесь сказать ей. Что ж, тогда я скажу сама.
      – Сударыня, сударыня!
      – Вы очень забавны, все вы, с вашими жертвами. А мы разве не приносим жертв? Как! Подвергаясь опасности быть зверски убитой этим тигром Монсоро, сохранить все супружеские права для любимого, проявив такие силу и волю, на которые были бы не способны даже Самсон и Ганнибал; укротить это злобное детище Марса и впрячь его в колесницу господина триумфатора, это ли не геройство? О, клянусь вам, Диана просто великолепна, я бы и четверти того не смогла совершить, что она делает каждый день.
      – Спасибо, – сказал Сен-Люк с таким благоговейным поклоном, что Жанна залилась смехом.
      Бюсси был в нерешительности.
      – И он еще думает! – воскликнула Жанна. – Он не падает на колени, не говорит «mea culpa»!
      – Вы правы, – сказал Бюсси, – я всего лишь мужчина, то есть существо несовершенное, стоящее ниже любой самой обыкновенной женщины.
      – Радостно сознавать, – сказала Жанна, – что я вас убедила.
      – Что мне делать? Приказывайте.
      – Отправляйтесь сейчас же с визитом.
      – К господину де Монсоро?
      – Да что вы! Разве об этом речь? К Диане.
      – Но, мне кажется, они не расстаются.
      – Когда вы навещали, и столь часто, госпожу де Барбезье, разве возле нее не было все время той большой обезьяны, которая кусала вас из чувства ревности?
      Бюсси расхохотался, Сен-Люк последовал его примеру. Жанна присоединилась к ним. Жизнерадостный смех этого трио привлек к окнам всех придворных, прогуливавшихся по галереям.
      – Сударыня, – сказал наконец Бюсси, – я отправляюсь к господину де Монсоро. Прощайте.
      И на этом они расстались. Предварительно Бюсси посоветовал Сен-Люку не говорить никому о том, что он вызвал миньонов сразиться с ним.
      Затем он отправился к господину де Монсоро, которого застал в постели.
      Граф встретил появление Бюсси радостными восклицаниями.
      Реми только что пообещал ему, что не пройдет и трех недель, как его рана затянется.
      Диана приложила палец к губам: это было ее условное приветствие.
      Бюсси пришлось подробно рассказать графу о поручении, возложенном на него герцогом Анжуйским, о посещении двора, о недовольном виде короля и кислых физиономиях миньонов.
      Бюсси так и сказал: «кислые физиономии». Диана только посмеялась его словам.
      Монсоро при этих известиях задумался, попросил Бюсси наклониться и шепнул ему на ухо:
      – У герцога есть еще и другие замыслы, правда?
      – Должно быть, – ответил Бюсси.
      – Поверьте мне, – сказал Монсоро, – не компрометируйте себя ради этого подлого человека. Я знаю его. Он вероломен. Ручаюсь вам, что он никогда не остановится перед изменой.
      – Я знаю, – ответил Бюсси с улыбкой, напомнившей графу об обстоятельствах, при которых сам Бюсси пострадал от измены герцога.
      – Видите ли, – сказал Монсоро, – вы мой друг, поэтому я и хочу вас предостеречь. И еще: всякий раз, когда вы попадете в затруднительное положение, обращайтесь ко мне за советом.
      – Сударь, сударь! После перевязки надо спать, – вмешался Реми. – Давайте-ка заснем.
      – Сейчас, милый доктор. Друг мой, погуляйте немного с госпожой де Монсоро, – сказал граф. – Говорят, что в нынешнем году сад просто чудесен.
      – Повинуюсь, – ответил Бюсси.

      Сен-Люк был прав, Жанна была права. Через восемь дней Бюсси это понял и воздал должное их мудрости.
      Уподобиться героям древних времен – значит стать на века идеалом величия и красоты. Но это значит также раньше времени превратить себя в старика. И Бюсси, позабывший о Плутархе, которого он перестал числить среди своих любимых авторов с тех пор, как поддался разлагающему влиянию любви, Бюсси, прекрасный, как Алкивиад, заботился теперь только о настоящем и не проявлял более никакого пристрастия к жизнеописаниям Сципиона или Баярда в дни их воздержания.
      Диана была проще, естественней, как теперь говорят. Она жила, повинуясь двум инстинктивным стремлениям, которые мизантроп Фигаро считал врожденными у рода человеческого: стремлению любить и стремлению обманывать. Ей даже и в голову не приходило возводить до философских умозрений свое мнение о том, что Шаррон и Монтень называют честностью.
      Любить Бюсси – в этом была ее логика. Принадлежать только Бюсси – в этом состояла ее мораль! Вздрагивать всем телом при простом легком прикосновении его руки – в этом заключалась ее метафизика.
      Господин де Монсоро – прошло уже пятнадцать дней с тех пор, как с ним случилось несчастье, – господин де Монсоро, говорим мы, чувствовал себя все лучше и лучше. Он уже уберегся от лихорадки благодаря холодным примочкам – новому средству, которое случай или, скорее, Провидение открыли Амбруазу Парэ, но тут внезапно на него обрушилась новая беда: граф узнал, что в Париж только что прибыл монсеньор герцог Анжуйский вместе с вдовствующей королевой и своими анжуйцами.
      Монсоро беспокоился недаром, ибо на следующее же утро принц явился к нему домой, на улицу Пти-Пэр, под тем предлогом, что жаждет узнать, как он себя чувствует. Невозможно закрыть двери перед королевским высочеством, которое дает вам доказательство столь нежного внимания. Господин де Монсоро принял герцога Анжуйского, а герцог Анжуйский был весьма мил с главным ловчим и в особенности с его супругой.
      Как только принц ушел, господин де Монсоро призвал Диану, оперся на ее руку и, несмотря на вопли Реми, трижды обошел вокруг своего кресла.
      После чего он снова уселся в то самое кресло, вокруг которого, как мы уже сказали, он перед тем описал тройную циркумваллационную линию. Вид у него был весьма довольный, и Диана угадала по его улыбке, что он замышляет какую-то хитрость.
      Но все это относится к частной истории семейства Монсоро.
      Возвратимся лучше к прибытию герцога Анжуйского в Париж, принадлежащему к эпической части нашей книги.
      Само собой разумеется, день возвращения монсеньора Франсуа де Валуа в Лувр не прошел мимо внимания наблюдателей.
      Вот что они отметили.
      Король держался весьма надменно.
      Королева была очень ласкова.
      Герцог Анжуйский был исполнен наглого смирения и словно вопрошал всем своим видом: «Какого дьявола вы меня звали, ежели сейчас, когда я тут, вы сидите передо мной с такой надутой миной?»
      Аудиенция была приправлена сверкающими, горящими, испепеляющими взглядами господ Ливаро, Рибейрака и Антрагэ, которые, уже предупрежденные Бюсси, были рады показать своим будущим противникам, что если предстоящая дуэль и встретит какие-нибудь помехи, то, уж конечно, не со стороны анжуйцев.
      Шико в этот день суетился больше, чем Цезарь перед Фарсальской битвой.
      Потом наступило полнейшее затишье.
      Через день после возвращения в Лувр принц снова пришел навестить раненого.
      Монсоро, посвященный в малейшие подробности встречи короля с братом, осыпал герцога Анжуйского льстивыми похвалами, чтобы поддержать в нем враждебные чувства к Генриху.
      Затем, так как состояние графа все улучшалось, он, когда принц отбыл, оперся на руку своей жены и теперь уже обошел не три раза вокруг кресла, а один раз вокруг комнаты.
      После чего уселся в кресло с еще более удовлетворенным видом.
      В тот же вечер Диана предупредила Бюсси, что господин де Монсоро определенно что-то замышляет.
      Спустя несколько минут Монсоро и Бюсси остались наедине.
      – Подумать только, – сказал Монсоро, – что этот принц, который так мил со мной, мой смертельный враг и что именно он приказал господину де Сен-Люку убить меня.
      – О! Убить! – возразил Бюсси. – Полноте, господин граф! Сен-Люк человек чести. Вы сами признались, что дали ему повод и первым вынули шпагу и что удар был вам нанесен в бою.
      – Верно, но верно и то, что Сен-Люк действовал по подстрекательству герцога Анжуйского.
      – Послушайте, – сказал Бюсси, – я знаю герцога, а главное, знаю господина де Сен-Люка. Должен сказать вам, что господин де Сен-Люк всецело принадлежит королю, и отнюдь не принцу. А! Если бы вы получили этот удар от Антрагэ, Ливаро или Рибейрака, тогда другое дело... Но что касается Сен-Люка...
      – Вы не знаете французской истории, как знаю ее я, любезный господин де Бюсси, – сказал Монсоро, упорствуя в своем мнении.
      На это Бюсси мог бы ему ответить, что если он плохо знает историю Франции, то зато отлично знаком с историей Анжу и в особенности той его части, где расположен Меридор.
      В конце концов Монсоро встал и спустился в сад.
      – С меня достаточно, – сказал он, вернувшись в дом. – Сегодня вечером мы переезжаем.
      – Зачем? – сказал Реми. – Разве воздух улицы Пти-Пэр для вас нехорош или же у вас здесь мало развлечений?
      – Напротив, – сказал Монсоро, – здесь у меня их слишком много. Монсеньор герцог Анжуйский докучает мне своими посещениями. Он каждый раз приводит с собой около трех десятков дворян, и звон их шпор ужасно раздражает меня.
      – Но куда вы отправляетесь?
      – Я приказал привести в порядок мой домик, что возле Турнельского дворца.
      Бюсси и Диана, ибо Бюсси еще не ушел, обменялись влюбленными взглядами, исполненными воспоминаний.
      – Как! Эту лачугу? – воскликнул, не подумав, Реми.
      – А! Так вы его знаете, – произнес Монсоро.
      – Клянусь богом! – сказал молодой человек. – Как же не знать дома главного ловчего Франции, особенно если живешь на улице Ботрейи?
      У Монсоро, по обыкновению, шевельнулись в душе какие-то смутные подозрения.
      – Да, да, я перееду в этот дом, – сказал он, – и мне там будет хорошо. Там больше четырех гостей не примешь. Это крепость, и из окна, на расстояние в триста шагов, можно видеть тех, кто идет к тебе с визитом.
      – Ну и? – спросил Реми.
      – Ну и можно избегнуть этого визита, коли захочется, – сказал Монсоро, – особенно ежели ты здоров.
      Бюсси закусил губу. Он боялся, что наступит время, когда Монсоро начнет избегать и его посещений.
      Диана вздохнула.
      Она вспомнила, как в этом домике лежал на ее постели потерявший сознание, раненый Бюсси.
      Реми размышлял и поэтому первый из троих нашелся с ответом.
      – Вам это не удастся, – заявил он.
      – Почему же, скажите на милость, господин лекарь?
      – Потому что главный ловчий Франции должен давать приемы, держать слуг, иметь хороший выезд. Пусть он отведет дворец для своих собак, это можно понять, но совершенно недопустимо, чтобы он сам поселился в конуре.
      – Гм! – протянул Монсоро тоном, который говорил: «Это верно».
      – И кроме того, – продолжал Реми, – я ведь врачую не только тела, но и сердца, и поэтому знаю, что вас волнует не ваше собственное пребывание здесь.
      – Тогда чье же?
      – Госпожи.
      – Ну и что?
      – Распорядитесь, чтобы графиня уехала отсюда.
      – Расстаться с ней? – вскричал Монсоро, устремив на Диану взгляд, в котором, вне всякого сомнения, было больше гнева, чем любви.
      – В таком случае расстаньтесь с вашей должностью главного ловчего, подайте в отставку. Я полагаю, это было бы мудро, ибо в самом деле: либо вы будете исполнять ваши обязанности, либо вы не будете их исполнять. Если вы их исполнять не будете, вы навлечете на себя недовольство короля, если же вы будете их исполнять...
      – Я буду делать то, что нужно, – процедил Монсоро сквозь стиснутые зубы, – но не расстанусь с графиней.
      Не успел граф произнести эти слова, как во дворе раздался топот копыт и громкие голоса.
      Монсоро содрогнулся.
      – Опять герцог! – прошептал он.
      – Да, это он, – сказал, подойдя к окну, Реми.
      Он еще не закончил фразы, а герцог, пользуясь привилегией принцев входить без объявления об их прибытии, уже вошел в комнату.
      Монсоро был настороже. Он увидел, что первый взгляд Франсуа был обращен к Диане.
      Вскоре неистощимые любезности герцога еще больше открыли глаза главному ловчему. Герцог привез Диане одну из тех редких драгоценностей, какие изготовляли, числом не более трех или четырех за всю жизнь, терпеливые и талантливые художники, прославившие свое время, когда шедевры, несмотря на то что их делали так медленно, появлялись на свет чаще, чем в наши дни.
      То был прелестный кинжал с чеканной рукояткой из золота. Рукоятка являлась одновременно и флаконом. На клинке была вырезана с поразительным мастерством целая охота; собаки, лошади, охотники, дичь, деревья, небо были соединены в гармоническом беспорядке, который надолго приковывал взгляд к этому клинку из золота и лазури.
      – Можно поглядеть? – сказал Монсоро, опасавшийся, не спрятана ли в рукоятке какая-нибудь записка.
      Принц опроверг его опасения, отделив рукоятку от клинка.
      – Вам, охотнику, – клинок, – сказал он, – а графине – рукоятка. Здравствуйте, Бюсси, вы, я вижу, стали теперь близким другом графа?
      Диана покраснела.
      Бюсси, напротив, сумел совладать с собой.
      – Монсеньор, – сказал он, – вы забыли, что ваше высочество сами просили меня сегодня утром зайти к господину де Монсоро и узнать, как он себя чувствует. Я, по обыкновению, повиновался приказу вашего высочества.
      – Это верно, – сказал герцог.
      После чего он сел возле Дианы и вполголоса повел с ней разговор.
      Через некоторое время герцог сказал:
      – Граф, в этой комнате – комнате больного, ужасно жарко. Я вижу, графиня задыхается, и хочу предложить ей руку, чтобы прогуляться по саду.
      Муж и возлюбленный обменялись свирепыми взглядами.
      Диана, получив приглашение, поднялась и положила свою руку на руку принца.
      – Дайте мне вашу руку, – сказал граф де Монсоро Бюсси.
      И главный ловчий спустился в сад вслед за женой.
      – А! – сказал герцог. – Вы, как я вижу, совсем поправились?
      – Да, монсеньор, и я надеюсь, что скоро буду в состоянии сопровождать госпожу де Монсоро повсюду, куда она отправится.
      – Великолепно! Но до тех пор не стоит утомлять себя.
      Монсоро и сам чувствовал, насколько справедлив совет принца.
      Он уселся в таком месте, откуда мог не терять принца и Диану из виду.
      – Послушайте, граф, – сказал он Бюсси, – не окажете ли вы мне любезность отвезти госпожу де Монсоро в мой домик возле Бастилии? По правде говоря, я предпочитаю, чтобы она находилась там. Я вырвал ее из когтей этого ястреба в Меридоре не для того, чтобы он сожрал ее в Париже.
      – Нет, сударь, – сказал Реми своему господину, – нет, вы не можете принять это предложение.
      – Почему же? – спросил Бюсси.
      – Потому что вы принадлежите к людям монсеньора герцога Анжуйского и монсеньор герцог Анжуйский никогда не простит вам, что вы помогли графу оставить его с носом.
      «Что мне до того!» – уже собрался воскликнуть горячий Бюсси, когда взгляд Реми призвал его к молчанию.
      Монсоро размышлял.
      – Реми прав, – сказал он, – об этом нужно просить не вас. Я сам отвезу ее, ведь завтра или послезавтра я уже смогу поселиться в том доме.
      – Безумие, – сказал Бюсси, – вы потеряете вашу должность.
      – Возможно, – ответил граф, – но я сохраню жену.
      При этих словах он нахмурился, что вызвало вздох у Бюсси.
      И действительно, тем же вечером граф отправился со своей женой в дом возле Турнельского дворца, хорошо известный нашим читателям.
      Реми помог выздоравливающему обосноваться там.
      Затем, так как он был человеком безгранично преданным и понимал, что в этом тесном жилище любовь Бюсси, оказавшаяся под угрозой, будет очень нуждаться в его содействии, он снова сблизился с Гертрудой, которая начала с того, что отколотила его, и кончила тем, что простила ему.
      Диана снова поселилась в своей комнате, выходящей окнами на улицу, комнате с портретом и белыми, тканными золотом занавесками у кровати.
      От комнаты графа Монсоро ее отделял всего лишь коридор.
      Бюсси рвал на себе волосы.
      Сен-Люк утверждал, что веревочные лестницы достигли самого высокого совершенства и прекрасно могут заменить лестницы обыкновенные.
      Монсоро потирал руки и улыбался, представляя себе досаду монсеньора герцога Анжуйского.

      У некоторых людей вожделение заменяет настоящую страсть, подобно тому как у волка и гиены голод создает видимость смелости.
      Во власти такого чувства герцог Анжуйский и вернулся в Париж. Его досада, после того как обнаружилось, что Дианы больше нет в Меридоре, не поддается описанию. Он был почти влюблен в эту женщину и именно потому, что ее у него отняли.
      Вследствие этого ненависть принца к Монсоро, ненависть, зародившаяся в тот день, когда принц узнал, что граф ему изменил, вследствие этого, повторяем мы, его ненависть превратилась в своего рода безумие, тем более опасное, что, уже столкнувшись раз с решительным характером графа, он собирался нанести удар из-за угла.
      С другой стороны, герцог отнюдь не отказался от своих политических притязаний, и уверенность в своей значительности, приобретенная им в Анжу, возвышала его в собственных глазах. Едва возвратившись в Париж, он возобновил свои темные и тайные происки.
      Момент для этого был благоприятный: многие склонные к колебаниям заговорщики на числа тех, кто предан не делу, а успеху, ободренные подобием победы, одержанной анжуйцами благодаря слабости короля и коварству Екатерины, заискивали в герцоге, связывая невидимыми, но крепкими нитями дело принца с делом Гизов, которые предусмотрительно оставались в тени и хранили молчание, очень беспокоившее Шико.
      К этому надо добавить, что принц больше не вел с Бюсси откровенных политических разговоров. Лицемерные заверения в дружбе – вот и все, что он допускал. Принца безотчетно беспокоила встреча с Бюсси в доме Монсоро, и он сердился на молодого человека за доверие, оказываемое ему обычно столь подозрительным графом.
      Его также пугало сияющее радостью лицо Дианы, эти нежные краски, делавшие ее такой восхитительной и желанной.
      Принц знал, что цветы горят красками и благоухают только от солнца, а женщины – от любви. Диана явно была счастлива, а всегда завистливому и настороженному принцу чужое счастье казалось враждебным, направленным лично против него.
      Рожденный принцем, герцог Анжуйский достиг могущества темными и извилистыми путями и привык прибегать к силе – будь то в делах любви или в делах мести, – после того как сила обеспечила ему успех. Так и сейчас он, поддерживаемый к тому же советами Орильи, счел, что для него зазорно быть остановленным в удовлетворении своих желаний столь смехотворными препятствиями, как ревность мужа и отвращение жены.
      Однажды, после дурно проведенной ночи, истерзанный теми мрачными видениями, которые порождает лихорадочное состояние полусна, он почувствовал, что вожделения его дошли до предела, и приказал седлать коней, чтобы отправиться с визитом к Монсоро.
      Монсоро, как известно, уже переселился в дом возле Турнельского дворца.
      Услышав сие сообщение, принц улыбнулся.
      То была сцена из меридорской комедии. Еще одна.
      Для виду он осведомился, где находится этот дом. Ему ответили, что на площади Сент-Антуан, и тогда, обернувшись к Бюсси, который сопровождал его, принц сказал:
      – Раз он возле Турнельского дворца, поедем к Турнельскому дворцу.
      Кавалькада тронулась в путь, и вскоре эти две дюжины знатных дворян, составлявших обычную свиту принца, за каждым из которых следовали два лакея с тремя лошадьми, наполнили шумом весь квартал.
      Принц хорошо знал и дом и дверь. Бюсси знал их не хуже его.
      Оба остановились возле двери, вошли в прихожую и поднялись по лестнице. Но принц вошел в комнаты, а Бюсси остался в коридоре.
      Вследствие такого распределения принц, казалось бы получивший преимущество, увидел только Монсоро, который встретил его, лежа в кресле, в то время как Бюсси встретили руки Дианы, нежно обвившиеся вокруг его шеи, пока Гертруда стояла на страже.
      Бледный от природы Монсоро при виде принца просто посинел. Принц был его кошмаром.
      – Монсеньор! – воскликнул граф, дрожа от злости. – Монсеньор в этом бедном домишке! Нет, в самом деле, слишком уж много чести для такого маленького человека, как я.
      Ирония бросалась в глаза, потому что Монсоро почти не дал себе труда замаскировать ее.
      Однако принц, словно и не заметив иронии, с улыбкой на лице подошел к выздоравливающему.
      – Повсюду, куда едет мой страждущий друг, – сказал он, – еду и я, чтобы узнать о его здоровье.
      – Помилуйте, принц, мне показалось, что ваше высочество произнесли слово «друг».
      – Я произнес его, любезный граф. Как вы себя чувствуете?
      – Гораздо лучше, монсеньор. Я поднимаюсь, хожу и дней через восемь буду совсем здоров.
      – Это ваш лекарь прописал вам воздух Бастилии? – спросил принц с самым простодушным видом.
      – Да, монсеньор.
      – Разве вам было плохо на улице Пти-Пэр?
      – Да, монсеньор, там приходилось принимать слишком много гостей, и эти гости поднимали слишком большой шум.
      Граф произнес свои слова твердым тоном, что не ускользнуло от принца, и тем не менее Франсуа словно бы не обратил на них никакого внимания.
      – Но тут у вас, кажется, нет сада, – сказал он.
      – Сад был мне вреден, монсеньор, – ответил Монсоро.
      – Но где же вы гуляли, дорогой мой?
      – Да я вообще не гулял, монсеньор.
      Принц закусил губу и откинулся на спинку стула.
      – Известно ли вам, граф, – сказал он после короткого молчания, – что очень многие просят короля передать им вашу должность главного ловчего?
      – Ба! И под каким предлогом, монсеньор?
      – Они уверяют, что вы умерли.
      – О! Я уверен, монсеньор отвечает им, что я жив.
      – Я ничего не отвечаю. Вы хороните себя, дорогой мой, значит, вы мертвы.
      Монсоро, в свою очередь, закусил губу.
      – Ну что же, монсеньор, – сказал он, – пусть я потеряю свою должность.
      – Вот как?
      – Да, есть вещи, которые для меня важнее.
      – А! – произнес принц. – Стало быть, честолюбие вам чуждо?