В парадной зале возвышался трон Генриха III.
      Вокруг него шумно толпились возбужденные придворные.
      Король уселся на трон грустный, с нахмуренным челом.
      Все глаза были устремлены на галерею, откуда капитан гвардии должен был ввести посла.
      – Государь, – сказал Келюс, склонившись к уху короля, – знаете, как зовут этого посла?
      – Нет, что мне в его имени?
      – Государь, его зовут господин де Бюсси. Разве оскорбление от этого не становится в три раза сильнее?
      – Я не вижу, в чем тут оскорбление, – сказал Генрих, стараясь сохранить хладнокровие.
      – Быть может, ваше величество и не видит, – сказал Шомберг, – но мы-то, мы прекрасно видим.
      Генрих ничего не ответил. Он чувствовал, как вокруг трона кипят гнев и ненависть, и в душе поздравлял себя, что сумел воздвигнуть между собой и своими врагами два таких мощных защитных вала.
      Келюс, попеременно то бледнея, то краснея, положил обе руки на эфес своей рапиры.
      Шомберг снял перчатки и наполовину вытащил кинжал из ножен.
      Можирон взял свою шпагу из рук пажа и пристегнул ее к поясу.
      Д’Энернон подкрутил кончики усов до самых глаз и пристроился за спинами товарищей.
      Что касается Генриха, то он напоминал охотника, который слышит, как его собаки рычат на кабана: предоставляя своим фаворитам полную свободу действий, сам он только улыбался.
      – Введите, – сказал он.
      При этих словах в зале воцарилась мертвая тишина. Казалось, можно было услышать, как в этой тишине глухо рокочет гнев короля.
      И тут в галерее раздались уверенные шаги и гордое позвякивание шпор о плиты пола.
      Вошел Бюсси с высоко поднятой головой и спокойным взглядом, держа в руке шляпу.
      Надменный взор молодого человека не остановился ни на одном из тех, кто окружал короля.
      Бюсси прошел прямо к Генриху, отвесил глубокий поклон и стал ждать вопросов. Он стоял перед троном гордо, но то была особая гордость, гордость дворянина, в ней не было ничего оскорбительного для королевского величия.
      – Вы здесь, господин де Бюсси? Я вас полагал в дебрях Анжу.
      – Государь, – сказал Бюсси, – я действительно был там, но, как вы видите, меня уже там нет.
      – Что же привело вас в нашу столицу?
      – Желание принести дань моего глубочайшего почтения вашему величеству.
      Король и миньоны переглянулись, было очевидно, что они ждали иного от несдержанного молодого человека.
      – И... ничего более? – довольно высокомерно спросил король.
      – Я прибавлю к этому, государь, что мой господин, его высочество монсеньор герцог Анжуйский, приказал мне присоединить его изъявления почтения к моим.
      – И герцог ничего другого вам не сказал?
      – Он сказал мне, что вот-вот должен выехать с королевой-матерью в Париж и хочет, чтобы ваше величество знали о возвращении одного из ваших самых верных подданных.
      Король, почти задохнувшийся от изумления, не смог продолжать свой допрос.
      Шико воспользовался этим перерывом и подошел к послу.
      – Здравствуйте, господин де Бюсси, – сказал он.
      Бюсси обернулся, удивленный, что в этой толпе у него мог найтись друг.
      – А! Господин Шико, приветствую вас от всего сердца, – ответил он. – Как поживает господин де Сен-Люк?
      – Отлично. Он сейчас прогуливается возле вольеров вместе со своей супругой.
      – Это все, что вы должны были сказать мне, господин де Бюсси? – спросил король.
      – Да, государь, если есть еще какие-нибудь важные новости, монсеньор герцог Анжуйский будет иметь честь сообщить их вам лично.
      – Прекрасно, – сказал король.
      И, молча встав с трона, он спустился по его двум ступеням.
      Аудиенция окончилась, толпа придворных рассеялась.
      Бюсси заметил уголком глаза, что четверо миньонов окружили его и как бы замкнули в живое кольцо, исполненное напряжения и угрозы.
      В углу залы король тихо беседовал со своим канцлером.
      Бюсси сделал вид, что ничего не замечает, и продолжал разговаривать с Шико.
      Тогда король, словно и он был в заговоре и хотел оставить Бюсси в одиночестве, позвал:
      – Подите сюда, Шико. Мы должны вам кое-что сказать.
      Шико поклонился Бюсси с учтивостью, по которой за целое лье можно было узнать дворянина.
      Бюсси ответил ему не менее изящным поклоном и остался в кольце один.
      И тогда его поза и выражение лица изменились: с королем он держался спокойно, с Шико – вежливо, теперь он стал любезен.
      Увидев, что Келюс приближается к нему, он сказал:
      – А! Здравствуйте, господин де Келюс. Окажите мне честь: позвольте спросить вас, как поживает ваша компания?
      – Довольно скверно, сударь, – ответил Келюс.
      – Боже мой! – воскликнул Бюсси, словно обеспокоенный этим ответом. – В чем же дело?
      – Есть нечто такое, что нам ужасно мешает, – ответил Келюс.
      – Нечто? – удивился Бюсси. – Да разве вы и все ваши, и в особенности вы, господин де Келюс, недостаточно сильны, чтобы убрать это нечто?
      – Простите, сударь, – сказал Можирон, отстраняя Шомберга, который шагнул вперед, чтобы вставить свое слово в этот, обещавший сделаться интересным, разговор, – господин де Келюс хотел сказать не «нечто», а «некто».
      – Но если кто-то мешает господину де Келюсу, – сказал Бюсси, – пусть господин де Келюс оттолкнет его, как только что поступили вы.
      – Я тоже ему это посоветовал, господин де Бюсси, – сказал Шомберг, – и думаю, что Келюс готов последовать моему совету.
      – А! Это вы, господин де Шомберг, – сказал Бюсси, – я не имел чести узнать вас.
      – Наверное, у меня все еще не сошла с лица синяя краска, – сказал Шомберг.
      – Отнюдь, вы, напротив, очень бледны, может быть, вам нездоровится, сударь?
      – Сударь, – сказал Шомберг, – если я и бледен, то от ярости.
      – А! Вот оно что! Значит, вам, как господину де Келюсу, мешает нечто или некто?
      – Да, сударь.
      – Мне тоже, – сказал Можирон, – мне тоже мешает некто.
      – Вы, как всегда, весьма остроумны, дорогой господин де Можирон, – сказал Бюсси, – но в самом деле, господа, чем больше я на вас гляжу, тем больше меня огорчают ваши расстроенные лица.
      – Вы забыли меня, сударь, – сказал д’Эпернон, гордо встав перед Бюсси.
      – Прошу прощения, господин д’Эпернон, вы, как обычно, держались позади остальных, и к тому же я почти не имею удовольствия знать вас и не могу обращаться к вам первым.
      Это было очень любопытное зрелище: непринужденный, улыбающийся Бюсси посреди четырех кипящих от ярости миньонов, которые кидали на него недвусмысленные грозные взгляды.
      Только глупец или слепой мог не понять, чего добиваются королевские фавориты.
      Только Бюсси мог делать вид, что не понимает их.
      Он помолчал, все с той же улыбкой на губах.
      – Итак! – громко воскликнул, притопнув ногой, Келюс, который первым потерял терпение.
      Бюсси поднял глаза к потолку и огляделся.
      – Сударь, – сказал он, – заметили вы, какое в этом зале эхо? Ничто так не отражает звука, как мраморные стены, а под оштукатуренными сводами голоса звучат в два раза громче. В открытом же поле звуки, напротив, рассеиваются, и, клянусь честью, я полагаю, что облака играют тут немалую роль. Я выдвигаю это предположение вслед за Аристофаном. Вы читали Аристофана, сударь?
      Можирон принял это за приглашение со стороны Бюсси и подошел поближе, чтобы поговорить с ним шепотом.
      Бюсси остановил его.
      – Никаких секретов здесь, сударь, умоляю вас, – сказал Бюсси, – вы же знаете, как ревнив его величество король. Он решит, что мы злословим.
      Можирон отступил, взбешенный более, чем когда-либо.
      Шомберг занял его место и сказал напыщенным тоном:
      – Что до меня, то я немец, пусть грубый, тупой, но прямой. Я говорю во весь голос, чтобы все, кто меня слушает, слышали, что я сказал. Но когда мои слова, которые я пытаюсь сделать как можно более понятными, не доходят до того, к кому они обращены, потому что он глух, или не поняты им, потому что он не хочет понимать, в таком случае я...
      – Вы? – сказал Бюсси, устремляя на молодого человека, чья нетерпеливая рука уже угрожающе поднималась, один из тех взглядов, которые могут вырваться только из ни с чем не сравнимых зрачков тигра, взглядов, которые словно извергаются из глубины пропасти и так и мечут пламя. – Вы?
      Рука Шомберга опустилась.
      Бюсси пожал плечами, сделал оборот на каблуках и повернулся к нему спиной.
      Теперь он оказался лицом к лицу с д’Эперноном.
      Д’Эпернон уже бросился в бой, и пути к отступлению у него не было.
      – Поглядите, господа, – сказал он, – каким провинциалом стал господин де Бюсси после его бегства с монсеньором герцогом Анжуйским: он отпустил бороду и не носит на шпаге банта; на нем черные сапоги и серая шляпа.
      – Как раз об этом я сейчас и сам размышлял, дорогой господин д’Эпернон. Видя вас таким нарядным, я подумал: «До чего может довести человека несколько дней отсутствия при дворе! Я, Луи де Бюсси, сеньор де Клермон, вынужден равняться на вкус мелкого гасконского дворянчика!» Но разрешите мне пройти, прошу вас. Вы подошли так близко, что наступили мне на ногу, и господин де Келюс тоже. Я это почувствовал, хотя на мне и сапоги, – добавил он с чарующей улыбкой.
      И, пройдя между д’Эперноном и Келюсом, Бюсси протянул руку Сен-Люку, который как раз вошел в залу.
      Сен-Люк заметил, что рука эта вся в поту.
      Он понял: происходит что-то необычное, и, увлекая за собой Бюсси, сначала вывел его из кольца миньонов, а затем и из залы.
      Ропот удивления поднялся среди миньонов и распространился на другие группы придворных.
      – Невероятно, – говорил Келюс, – я его оскорбил, а он мне не ответил.
      – Я, – сказал Можирон, – я бросил ему вызов, и он мне не ответил.
      – Я, – подхватил Шомберг, – поднес руку к самому его лицу, и он не ответил мне.
      – Я наступил ему на ногу, – кричал д’Эпернон, – наступил на ногу, и он не ответил.
      Д’Эпернон словно бы даже вырос на толщину ступни Бюсси.
      – Совершенно ясно: он ничего не хотел понимать, – сказал Келюс. – Тут что-то есть.
      – Я знаю что! – воскликнул Шомберг.
      – А что же?
      – А то. Он прекрасно видит: вчетвером мы убьем его, и не хочет быть убитым.
      В это время к молодым людям подошел король. Шико шептал ему что-то на ухо.
      – Ну, – произнес король, – что же вам говорил господин де Бюсси? Мне послышалось, разговор у вас был крупный.
      – Вы желаете знать, что говорил господин де Бюсси, государь? – спросил д’Эпернон.
      – Да, вам же известно: я любопытен, – ответил с улыбкой Генрих.
      – По чести, ничего хорошего, государь, – сказал Келюс, – он больше не парижанин.
      – Так кто же он тогда?
      – Деревенщина. Он уступает дорогу.
      – О! – сказал король. – Что это значит?
      – Это значит, я собираюсь обучить свою собаку хватать его за икры, – сказал Келюс, – и, кто знает, может быть, даже и тогда он ничего не заметит из-за своих сапог.
      – А я, – сказал Шомберг, – у меня есть чучело для упражнений в ударах шпагой, так вот я назову его Бюсси.
      – А я, – заявил д’Эпернон, – я буду действовать более прямо и пойду дальше. Сегодня я ему наступил на ногу, завтра – дам ему пощечину. Храбрость у него напускная, она держится на самолюбии. Он говорит себе: «Довольно я сражался за свою честь, теперь надо поберечь свою жизнь».
      – Как, господа, – воскликнул Генрих, прикидываясь рассерженным, – вы осмелились дурно обращаться у меня в Лувре с дворянином из свиты моего брата?
      – Увы, да, – сказал Можирон, отвечая на притворный гнев короля притворным же смирением, – и хотя мы обращались с ним весьма дурно, он ничем нам не ответил.
      Король с улыбкой поглядел на Шико, нагнулся к его уху и шепнул:
      – Ты все еще считаешь, что они мекают, Шико? Мне кажется, они уже зарычали, а?
      – Э! – сказал Шико. – А может, они замяукали. Я знал людей, которым кошачье мяуканье ужасно действовало на нервы. Может быть, господин Бюсси относится к таким людям. Вот почему он и вышел, не ответив.
      – Ты так думаешь? – сказал король.
      – Поживем – увидим, – ответил наставительно Шико.
      – Брось, – сказал Генрих, – каков господин, таков и слуга.
      – Не хотите ли вы этим сказать, государь, что Бюсси слуга вашего брата? В таком случае вы изрядно ошибаетесь.
      – Господа, – сказал Генрих, – я иду к королеве, с которой я обедаю. Скоро Желози разыграют перед нами фарс; приглашаю вас на представление.
      Присутствующие почтительно поклонились, и король удалился через главную дверь.
      Как раз в эту минуту господин де Сен-Люк входил через боковую.
      Он знаком остановил четырех миньонов, собиравшихся уйти.
      – Прошу прощения, господин де Келюс, – сказал он, поклонившись, – вы все еще живете на улице Сент-Оноре?
      – Да, дорогой друг, а почему вы спрашиваете? – спросил Келюс.
      – Я хотел бы сказать вам пару слов.
      – О!
      – А вы, господин де Шомберг, не будете ли вы так добры дать мне ваш адрес?
      – Я живу на улице Бетизи, – сказал удивленный Шомберг.
      – Ваш я знаю, д’Эпернон.
      – Улица де Гренель.
      – Вы мой сосед. А вы, Можирон?
      – Я обитаю в казарме Лувра.
      – Значит, я начну с вас, если разрешите, нет, пожалуй, с вас, Келюс.
      – Великолепно. Мне кажется, я понял. Вы пришли по поручению Бюсси?
      – Не стану говорить, по чьему поручению я явился, господа. Мне надо с вами поговорить, вот и все.
      – Со всеми четырьмя?
      – Да.
      – Хорошо, но если вы не хотите говорить с нами в Лувре, потому что, как я предполагаю, считаете это место неподходящим, мы можем отправиться к одному из нас. Мы можем выслушать все вместе то, что вы собирались сказать нам каждому по отдельности.
      – Прекрасно.
      – Тогда пойдемте к Шомбергу, на улицу Бетизи, это в двух шагах.
      – Да, пойдемте ко мне, – сказал молодой человек.
      – Пусть будет так, господа, – ответил Сен-Люк и снова поклонился.
      – Ведите нас, господин Шомберг.
      – С удовольствием.
      Пятеро дворян вышли из Лувра и взялись под руки, заняв всю ширину улицы.
      За ними шествовали их вооруженные до зубов слуги.
      Так они явились на улицу Бетизи, и Шомберг приказал приготовить большую гостиную своего дворца.
      Сен-Люк остался ждать в передней.

      Оставим ненадолго Сен-Люка в передней Шомберга и посмотрим, что произошло между ним и Бюсси.
      Бюсси, как мы знаем, покинул тронный зал вместе со своим другом, раскланявшись с теми, кто не был проникнут духом придворного угодничания до такой степени, что мог не ответить на любезность столь опасного человека, как Бюсси.
      Ибо в те времена господства грубой силы, когда личное могущество было всем, человек мог, если он был силен и ловок, выкроить в прекрасном королевстве Франция небольшое королевство для себя, как в географическом, так и в моральном смысле.
      Именно так и царствовал Бюсси при дворе короля Генриха III.
      Но в тот день, как мы с вами видели, Бюсси встретил в своем королевстве весьма дурной прием.
      Лишь только друзья вышли из зала, Сен-Люк остановился и, с беспокойством глядя на Бюсси, спросил:
      – Вы плохо себя чувствуете, друг мой? Вы так бледны, что, кажется, вот-вот потеряете сознание.
      – Нет, – сказал Бюсси, – я задыхаюсь от злости.
      – Ну хорошо, думаете вы что-нибудь предпринять в отношении этих бездельников?
      – Еще бы, черт побери, вы сейчас увидите.
      – Ну, ну, Бюсси, спокойствие.
      – Да вы просто прелестны: «спокойствие»! Если бы вам наговорили половину того, что я сейчас выслушал, то, при вашем нраве, у нас было бы уже смертоубийство.
      – Ладно, что же вы хотите делать?
      – Вы мой друг, Сен-Люк, и дали мне страшное доказательство этой дружбы.
      – Э! Дорогой мой, – сказал Сен-Люк, который считал, что Монсоро мертв и лежит в могиле, – пустяковое дело, не вспоминайте о нем, вы меня обидите. Разумеется, удар был отменный, и, главное, я его очень искусно выполнил, но это не моя заслуга, меня ему обучил король, пока держал взаперти в Лувре.
      – Дорогой друг...
      – Оставим же Монсоро там, где он находится, и лучше поговорим о Диане. Была она хоть чуточку рада, бедная малютка? Простила она меня? Когда свадьба? Когда крестины?
      – Э, милый друг, подождите, пока этот Монсоро умрет.
      – Что вы сказали? – переспросил Сен-Люк и подскочил так, словно наступил на острый гвоздь.
      – Ах, милый друг, маки совсем не такое опасное растение, как вы было подумали, и он вовсе не умер от того, что упал на них. Совсем наоборот: он жив и злобствует пуще прежнего.
      – Вот так раз! Это правда?
      – Господи боже мой, да. Он только о мести и думает и поклялся убить вас при первой возможности. Вот так обстоят дела.
      – Он жив?
      – Увы, да.
      – Кто же тот безмозглый лекарь, который выходил его?
      – Мой Реми, милый друг.
      – Как! Я просто опомниться не могу! – продолжал Сен-Люк, ошеломленный этим открытием. – А! Да ведь в таком случае я обесчещен, клянусь телом Христовым! Я-то объявил всем, что он мертв. Наследники встретят его в трауре. Нет, меня не смогут уличить во лжи. Я его доконаю при первой же встрече и вместо одного удара нанесу ему четыре, если понадобится.
      – А теперь успокойтесь вы, дорогой Сен-Люк, – сказал Бюсси. – По правде говоря, Монсоро относится ко мне гораздо лучше, чем вы можете вообразить. Представьте себе: он думает, что вас на него натравил герцог. Он ревнует к герцогу. Я же считаюсь ангелом, бесценным другом, Баярдом, его дорогим Бюсси, наконец. Да оно и понятно, ведь это скотина Реми вызволил его из беды.
      – И с чего только Одуэну взбрела в голову такая дурь!
      – Что вы хотите! Понятия честного человека. Он воображает: раз он лекарь, значит, должен лечить людей.
      – Да он не от мира сего, этот молодчик.
      – Короче, Монсоро считает, что обязан жизнью мне, и доверяет мне свою жену.
      – Ага! Понимаю. Это обстоятельство и позволяет вам более терпеливо ждать его смерти. Но, как бы то ни было, я просто не могу прийти в себя от удивления.
      – Дорогой друг!
      – Клянусь честью! Я как с неба свалился.
      – Вы видите, что сейчас дело не в господине де Монсоро.
      – Нет! Будем наслаждаться жизнью, пока он лежит пластом. Но предупреждаю, что к моменту его выздоровления я закажу себе кольчугу и распоряжусь обить мои ставни железом. А вы разведайте у герцога Анжуйского, не дала ли ему его милая матушка рецепта какого-нибудь противоядия. Пока же будем веселиться, милый друг, будем веселиться.
      Бюсси не мог удержаться от улыбки. Он продел свою руку под руку Сен-Люка и сказал:
      – Итак, дорогой Сен-Люк, вы видите, что оказали мне услугу лишь наполовину.
      Сен-Люк посмотрел на него с недоумением.
      – Верно, – сказал он, – и вы хотите, чтобы я довел ее до конца? Это будет нелегко, но для вас, дорогой Бюсси, я готов сделать многое. Особенно если он уставится на меня этими своими желтыми глазами, тьфу!
      – Нет, дражайший, нет. Я уже сказал, забудем Монсоро, и если вы считаете себя в долгу передо мной, расплатитесь лучше по-иному.
      – Ну, ну, говорите, я вас слушаю.
      – Вы в хороших отношениях с господами миньонами?
      – Проклятие! Да как кошки и собаки на солнышке. Пока солнца хватает всем – мир и покой, но стоит хоть одному из нас перехватить частичку тепла и света у других и... О, я уже ни за что не ручаюсь! В ход будут пущены зубы и когти.
      – Друг мой, ваши слова приводят меня в восторг.
      – А! Тем лучше.
      – Предположим, что солнечный луч перехвачен.
      – Предположим. Пусть будет так.
      – Что ж, покажите ваши прекрасные белые зубы, выпустите ваши грозные когти, и начнем игру.
      – Я вас не понимаю.
      Бюсси улыбнулся.
      – Вы отправитесь, если будете столь любезны, к господину де Келюсу.
      – Ага! – сказал Сен-Люк.
      – Начинаете понимать, правда?
      – Да.
      – Чудесно! Вы спросите его, в какой день ему угодно перерезать мне горло или позволить, чтобы я перерезал горло ему.
      – Я спрошу у него, дорогой друг.
      – Это вас не затруднит?
      – Меня? Ни в коей мере. Я пойду, когда вы захотите, прямо сейчас, если только это доставит вам удовольствие.
      – Минуточку. Навестив господина де Келюса, вы окажете мне одолжение – зайдете с той же целью к господину де Шомбергу и зададите ему тот же вопрос, не правда ли?
      – Ах! – воскликнул Сен-Люк. – И к господину Шомбергу тоже? Проклятие! Как вы торопитесь, Бюсси!
      Бюсси сделал протестующий жест.
      – Пусть так, – сказал Сен-Люк, – ваше желание будет исполнено.
      – В таком случае, дорогой Сен-Люк, – продолжал Бюсси, – раз уж вы столь любезны, вы зайдете в Лувр к господину де Можирону, на котором я заметил стальной нагрудник – знак того, что он сегодня на дежурстве, и предложите ему присоединиться к остальным, не правда ли?
      – О! О! – вырвалось у Сен-Люка. – Трое! Вы об этом подумали, Бюсси? Все, по крайней мере?
      – Не совсем.
      – Как не совсем?
      – Оттуда вы отправитесь к господину д’Эпернону, не буду задерживать на нем ваше внимание, фигура, по-моему, довольно жалкая, но, как бы там ни было, он пополнит число.
      Сен-Люк опустил руки и уставился на Бюсси.
      – Четверо! – прошептал он.
      – Правильно, дорогой друг, – сказал Бюсси, утвердительно кивнув головой, – четверо. Само собой разумеется, что мне незачем советовать человеку вашего ума, храбрости и галантности действовать по отношению к этим господам со всей предупредительностью и вежливостью, которыми вы отличаетесь в высшей степени...
      – О! Мой друг!..
      – Я обращаюсь за этой услугой к вам, чтобы все было сделано... учтиво. Уладим дело по-благородному, не правда ли?
      – Вы останетесь довольны, друг мой.
      Бюсси с улыбкой протянул молодому человеку руку.
      – В добрый час, – сказал он. – А! Господа миньоны, придет время, мы тоже посмеемся.
      – А теперь, дорогой друг, условия.
      – Какие условия?
      – Ваши.
      – У меня их нет, я приму условия этих господ.
      – Ваше оружие?
      – То же, что у этих господ.
      – День, место, час?
      – День, место и час, угодные этим господам.
      – Но, однако...
      – Не будем больше говорить об этих пустяках. Действуйте, и действуйте побыстрей, милый друг. Я буду прогуливаться в маленьком саду Лувра. Вы меня там найдете, когда выполните мою просьбу.
      – Значит, вы меня ждете?
      – Да.
      – Ждите. Проклятие! Дело может затянуться.
      – У меня есть время.
      Мы уже знаем, как Сен-Люк разыскал четверых миньонов в тронном зале и как он положил начало переговорам.
      Так вернемся к нему, в переднюю дворца Шомберга, где мы его оставили церемонно ожидающим, согласно всем правилам этикета той эпохи, пока четыре фаворита его величества, подозревая о цели визита Сен-Люка, рассаживались по четырем углам обширной гостиной.
      После того как они уселись, дверь в переднюю широко распахнулась, из нее вышел лакей и поклонился Сен-Люку. Тот, опираясь левой рукой на рукоять рапиры и изящно приподнимая рапирой свой плащ, а в правой – держа шляпу, дошел до порога комнаты и остановился ровно на его середине, определив ее с точностью, которой позавидовал бы самый умелый архитектор.
      – Господин д’Эпине де Сен-Люк, – провозгласил лакей.
      Сен-Люк вошел.
      Шомберг, как хозяин дома, встал и направился к гостю, который, вместо того чтобы поклониться, надел на голову шляпу.
      Эта формальность придавала визиту особую окраску и определенный смысл.
      Шомберг ответил поклоном, а затем повернулся к Келюсу.
      – Имею честь представить вам, – сказал он, – господина Жака де Леви, графа де Келюса.
      Сен-Люк сделал шаг в сторону Келюса и, в свой черед, отвесил глубокий поклон.
      – Я искал с вами встречи, сударь.
      Келюс поклонился.
      Шомберг продолжал, повернувшись к другому углу зала:
      – Имею честь представить вам господина Луи де Можирона.
      Такой же поклон со стороны Сен-Люка, и такой же ответ со стороны Можирона.
      – Я искал с вами встречи, сударь, – сказал Сен-Люк.
      С д’Эперноном повторилась та же церемония, выполненная так же неторопливо и спокойно.
      Затем очередь дошла до Шомберга. Он представил самого себя и получил в ответ поклон. После этого четверо друзей уселись. Сен-Люк остался стоять.
      – Господин граф, – сказал он Келюсу, – вы оскорбили господина графа Луи де Клермона д’Амбуаз, сеньора де Бюсси, он свидетельствует вам свое глубочайшее почтение и вызывает вас на поединок, чтобы сразиться насмерть в тот день и в тот час, которые вы сочтете для вас удобными, и тем оружием, которое изберете вы... Вы принимаете вызов?
      – Конечно, принимаю, – спокойно ответил Келюс, – господин граф де Бюсси оказывает мне большую честь.
      – Ваш день, господин граф?
      – День мне безразличен, но я предпочел бы, чтобы это было скорее завтра, чем послезавтра, и скорее послезавтра, чем в последующие дни.
      – Ваш час?
      – Утро.
      – Ваше оружие?
      – Рапира и кинжал, если это оружие устроит господина де Бюсси.
      Сен-Люк поклонился.
      – Любое ваше решение на этот счет будет для господина де Бюсси законом.
      Затем он обратился к Можирону, ответившему то же самое, потом, последовательно, к двум остальным.
      – Но, – сказал Шомберг, который, как хозяин дома, получил поклон последним, – мы не подумали об одном, господин Сен-Люк.
      – О чем?
      – О том, что если все мы пожелаем, случай иной раз распоряжается очень странно, если все мы пожелаем, повторяю, выбрать один и тот же день и час, господин де Бюсси может оказаться в очень затруднительном положении.
      Сен-Люк поклонился с самой своей обходительной улыбкой на устах.
      – Разумеется, – сказал он, – господин де Бюсси оказался бы в затруднительном положении, подобно всякому дворянину перед лицом таких четырех храбрецов, как вы. Но он заметил мне, что это для него не внове, с ним такое уже было у Турнельского дворца, возле Бастилии.
      – И он будет драться со всеми четырьмя? – спросил д’Эпернон.
      – Со всеми четырьмя, – подтвердил Сен-Люк.
      – С каждым по отдельности? – спросил Шомберг.