Какое счастье иметь хорошего друга, и особенно потому, что хорошие друзья встречаются редко.
      Так размышлял Реми, скача по полю на одной из лучших лошадей из конюшен принца.
      Он бы охотно взял Роланда, но граф Монсоро его опередил, и Реми пришлось взять другого коня.
      – Я очень люблю господина де Бюсси, – говорил себе Одуэн, – а господин де Бюсси, со своей стороны, меня тоже крепко любит, так, во всяком случае, думаю я. Вот почему я сегодня такой веселый: я счастлив за двоих.
      Затем он добавил, вдохнув полной грудью:
      – В самом деле, мне кажется, сердце у меня до краев переполнено. Ну-ка, – продолжал он, экзаменуя себя, – ну-ка, как я стану раскланиваться с госпожой Дианой?
      Если вид у нее будет печальный – церемонный, сдержанный, безмолвный поклон, рука приложена к сердцу; если она улыбнется – сверхпочтительный реверанс, несколько пируэтов и полонез, который я исполню соло.
      Господину же де Сен-Люку, если он еще в замке, в чем я сильно сомневаюсь: «Виват» – и изъявления благодарности по-латыни. Он-то убиваться не станет, будьте уверены...
      Ага! Я приближаюсь.
      И действительно, после того как лошадь свернула налево, потом направо, после того как пробежала по заросшей цветами тропинке, миновала лесосеку и старый бор, она вступила в чащу, которая вела к стене.
      – О! Какие прекрасные маки! – сказал Реми. – Они напоминают мне о нашем главном ловчем. Те, на которые он упал, бедняжка, не могли быть прекраснее этих.
      Реми подъезжал к стене все ближе и ближе. Внезапно лошадь резко остановилась и, раздув ноздри, уставилась в одну точку. Реми, ехавший крупной рысью и не ожидавший остановки, чуть не перелетел через голову Митридата.
      Так звали лошадь, которую он взял вместо Роланда.
      Частые упражнения в верховой езде сделали Реми бесстрашным наездником; он вонзил шпоры в живот своего скакуна, но Митридат не шелохнулся. Этот конь, несомненно, получил свое имя по причине сходства его упрямого характера с характером понтийского царя.
      Удивленный Реми опустил глаза к земле в поисках препятствия, остановившего его коня, но увидел только большую, увенчанную розовой пеной лужу крови, которую постепенно поглощали земля и цветы.
      – Ага! – воскликнул он. – Уж не то ли это место, где господин де Сен-Люк проткнул господина де Монсоро?
      Реми поднял глаза и огляделся.
      В десяти шагах, под грубой каменной стеной, он увидел две неестественно прямые ноги и еще более неестественно прямое тело. Ноги лежали на земле, тело опиралось о стену.
      – Вот те раз! Монсоро! – воскликнул Реми. – Hic obiit Nemrod. Ну и ну, коли вдова оставляет его здесь, на растерзание воронам и коршунам, это хороший для нас признак, и моя надгробная речь будет состоять из реверанса, пируэтов и полонеза.
      И Реми, соскочив с коня, сделал несколько шагов в сторону тела.
      – Странно! – сказал он. – Он лежит тут, мертвый, совершенно мертвый, а кровь, однако, там. А! Вот след. Он добрался оттуда сюда, или, вернее, этот славный Сен-Люк, воплощенное милосердие, прислонил его к стене, чтобы избежать прилива крови к голове. Да, так оно и есть, он мертв, клянусь честью! Глаза открыты, лицо неподвижно – мертвым-мертвешенек. Вот так: раз, два.
      Реми сделал выпад и проткнул пальцем пустое пространство перед собою.
      Но тут же он попятился назад, ошеломленный, с разинутым ртом: глаза, которые Реми только что видел открытыми, закрылись, лицо покойника, с самого начала поразившее его своей бледностью, побледнело еще больше.
      Реми стал почти таким же бледным, как граф Монсоро, но, будучи медиком, то есть в достаточной степени материалистом, пробормотал, почесывая кончик носа: «Credere portentis mediocre. Раз он закрыл глаза, значит, он не мертв».
      И все же, несмотря на материализм Одуэна, положение его было не из приятных, и ноги подгибались в коленях совершенно неприличным образом, поэтому он сел или, вернее говоря, соскользнул на землю к подножию того дерева, у которого перед тем искал опоры, и оказался лицом к лицу с трупом.
      – Не могу припомнить, где точно, – сказал он себе. – Я где-то я читал, что после смерти наблюдались определенные двигательные феномены, которые свидетельствуют лишь об оседании материи, то есть о начале разложения. Вот чертов человек! Подумать только, он доставляет нам хлопоты даже после своей смерти, просто наказание. Ей-богу, не только глаза всерьез закрыты, но еще и бледность увеличилась, chroma chloron, как говорит Гальен; color albus, как говорит Цицерон, который был очень остроумным оратором. Впрочем, есть способ определить, мертв он или нет: надо воткнуть мою шпагу ему в живот на фут, если он не пошевельнется, значит, определенно скончался.
      И Реми приготовился проделать этот милосердный опыт. Он даже взялся уже за шпагу, когда глаза Монсоро снова раскрылись.
      Это событие оказало на Реми иное действие, чем первое: он вскочил, словно подброшенный пружиной, и холодный пот выступил у него на лбу.
      На этот раз глаза мертвеца так и остались широко раскрытыми.
      – Он не мертв, – прошептал Реми, – он не мертв. В хорошенькую же историю мы попали.
      Тут в голову молодому человеку, вполне естественно, пришла одна мысль.
      – Он жив, – сказал Реми, – это верно, но, если я убью его, он станет вполне мертвым.
      Реми глядел на Монсоро; граф тоже глядел на него, и такими испуганными глазами, что можно было подумать, будто он читает в душе этого прохожего его намерения.
      – Фу! – воскликнул вдруг Реми. – Фу! Что за гнусная мысль! Бог свидетель, если бы он стоял на ногах и размахивал шпагой, я убил бы его с полным удовольствием, но в том виде, в каком он сейчас, – без сил, на три четверти мертвый, – это было бы больше чем преступление, это была бы подлость.
      – Помогите, – прошептал Монсоро, – помогите, я умираю.
      – Смерть Христова! – сказал себе Реми. – Положение весьма затруднительное. Я – врач, и, следовательно, мой долг облегчить страдания подобного мне существа. Правда, Монсоро этот так уродлив, что я почти вправе сказать: не подобного мне, а принадлежащего к тому же роду. Genus homo. Что ж, забудем, что меня зовут Одуэн, забудем, что я друг господина де Бюсси, и выполним наш долг врача.
      – Помогите, – повторил раненый.
      – Я здесь, – сказал Реми.
      – Ступайте за священником, за врачом.
      – Врач уже нашелся, и, быть может, он избавит вас от священника.
      – Одуэн! – воскликнул граф де Монсоро, узнав Реми. – Какими судьбами?
      Как видите, граф остался верен себе: даже в предсмертной агонии он подозревал и допрашивал.
      Реми понял, что кроется за его вопросом.
      Этот лес не был посещаемым местом, сюда не приходили просто так, без дела. Следовательно, вопрос был почти естественным.
      – Почему вы здесь? – повторил Монсоро, которому подозрения придали немного сил.
      – Черт побери! – ответил Одуэн. – Да потому, что на расстоянии лье отсюда я встретил господина де Сен-Люка.
      – А! Моего убийцу, – пробормотал Монсоро, бледнея от боли и от гнева сразу.
      – И он велел мне: «Реми, скачите в лес, и в том месте, которое называется Старая лесосека, вы найдете мертвого мужчину».
      – Мертвого! – повторил Монсоро.
      – Проклятие! Он так думал, – сказал Реми, – не надо на него за это сердиться. Ну я и явился и увидел, что вы потерпели поражение.
      – А теперь скажите мне прямо, ведь вы имеете дело с мужчиной, скажите мне, смертельно ли я ранен?
      – А! Черт! – воскликнул Реми. – Вы слишком многого от меня хотите. Однако я попытаюсь. Поглядим.
      Мы уже говорили, что совесть врача одержала верх над преданностью друга.
      Итак, Реми подошел к Монсоро и со всеми подобающими предосторожностями снял с него плащ, камзол и рубашку.
      Шпага прошла над правым соском, между шестым и седьмым ребрами.
      – Гм, – хмыкнул Реми, – очень болит?
      – Не грудь, спина.
      – Ага! А скажите, пожалуйста, какая часть спины?
      – Под лопаткой.
      – Клинок наткнулся на кость, – сказал Реми, – потому и болит.
      И он осмотрел место, которое граф указал как средоточие самой сильной боли.
      – Нет, – сказал Реми, – нет, я ошибся. Клинок ни на что не наткнулся, он прошел насквозь. Чума побери! Славный удар, господин граф, отлично! Лечить раненных господином де Сен-Люком – одно удовольствие. У вас сквозная рана, милостивый государь.
      Монсоро потерял сознание, но у Реми его слабость не вызвала тревоги.
      – А! Вот оно. Это хорошо: обморок, пульс слабый. Все как полагается. (Он пощупал руки и ноги – кисти и ступни холодные. Приложил ухо к груди: дыхательные шумы отсутствуют; легонько постукал по ней: звук глухой.) Черт, черт, вдовство госпожи Дианы, возможно, придется перенести на более поздний срок.
      В это мгновение легкая, красноватая, блестящая пена увлажнила губы раненого.
      Реми поспешно достал из кармана сумку с инструментами и вынул ланцет; затем он оторвал полосу от рубахи Монсоро и перетянул ему руку в предплечье.
      – Посмотрим, – сказан он. – Если кровь потечет, тогда, даю слово, госпоже Диане не суждено стать вдовой. Но если не потечет!.. Ах! Течет, ей-богу, течет! Прошу прощения, дорогой господин де Бюсси, прошу прощения, но, ничего не поделаешь, врач – прежде всего врач.
      И в самом деле, кровь, сначала словно бы поколебавшись одно мгновение, хлынула из вены. Почти в ту же секунду раненый вздохнул и открыл глаза.
      – Ах! – пробормотал он. – Я уж думал, что все кончено.
      – Еще нет, милостивый государь, еще нет. И, возможно даже...
      – Я выберусь?
      – О! Бог мой! Несомненно. Но прежде давайте закроем рану. Погодите, не двигайтесь. Видите ли, природа в эту самую минуту лечит вас изнутри, так же как я лечу вас снаружи. Я накладываю вам повязку, а она изготовляет сгусток. Я пускаю вам кровь, она ее останавливает. А! Природа – великий хирург, милостивый государь. Постойте, я вытру вам губы.
      И Реми провел носовым платком по губам графа.
      – Сначала, – сказал раненый, – я только и делал, что харкал кровью.
      – Что ж, теперь, видите, кровотечение уже остановилось. Все идет хорошо. Тем лучше! То есть тем хуже.
      – Как! Тем хуже?
      – Тем лучше для вас, разумеется, но тем хуже!.. Я знаю, что хочу сказать. Любезный мой господин де Монсоро, боюсь, что буду иметь честь вылечить вас.
      – Как! Вы боитесь?
      – Да, я-то себя понимаю.
      – Так, значит, вы считаете, что я поправлюсь?!
      – Увы!
      – Вы странный врач, господин Реми.
      – Что вам в том? Раз я вас спасаю!.. А теперь...
      Реми прекратил кровопускание и поднялся.
      – Вы меня бросаете? – спросил граф.
      – А! Вы слишком много говорите, милостивый государь. Лишняя болтовня вредна. Ах, да разве в этом дело? Мне скорее следовало бы посоветовать ему кричать.
      – Я не понимаю вас.
      – К счастью. Ну вот вы и перевязаны.
      – А теперь?
      – А теперь я отправляюсь за помощью.
      – А я, что мне пока делать?
      – Сохраняйте спокойствие, не двигайтесь, дышите очень осторожно, старайтесь не кашлять. Не будем тревожить этот драгоценный сгусток. Какое жилье тут ближе всего?
      – Меридорский замок.
      – Как туда пройти? – спросил Реми, изображая полное неведение.
      – Переберитесь через стену, и вы попадете в парк или же следуйте вдоль стены до ворот.
      – Хорошо, я поскачу туда.
      – Благодарю вас, добрый человек! – воскликнул Монсоро.
      – Кабы ты знал, каким добряком я на самом деле оказался, – пробормотал Реми, – ты бы меня еще не так благодарил!
      И, вскочив на коня, лекарь галопом помчался в указанном направлении.
      Через пять минут он прибыл в замок, все обитатели которого суетились и хлопотали, словно муравьи разрытого муравейника, обыскивая заросли и закутки парка и прилежащий к нему лес в бесплодных попытках обнаружить то место, где лежит тело их господина, ибо Сен-Люк, чтобы выиграть время, дал им неверные указания.
      Реми влетел, как метеор, в эту толпу и увлек ее за собой.
      Он с таким жаром отдавал распоряжения, что графиня де Монсоро не смогла удержаться от удивленного взгляда.
      Тайная, смутная мысль промелькнула в ее уме и на секунду затуманила ангельскую чистоту этой души.
      – А я-то думала, что он друг господина де Бюсси, – прошептала она, глядя, как удаляется Реми, увозя с собою носилки, корпию, чистую воду, в общем – все необходимое для лечения.
      Сам Эскулап со своими крыльями божества не успел бы сделать больше.

      Едва лишь переговоры герцога Анжуйского с его матерью были прерваны, герцог поспешил отправиться на поиски Бюсси, дабы узнать причину столь невероятной перемены в его настроении.
      Бюсси, вернувшись в свою хижину, перечитывал в пятый раз письмо Сен-Люка и в каждой его строчке открывал все более и более радостный для себя смысл.
      Что же касается Екатерины, то она, возвратившись к себе, вызвала своих людей и распорядилась готовить все к отъезду, который, по ее предположению, мог быть назначен на завтра или, самое позднее, на послезавтра.
      Бюсси встретил принца любезнейшей улыбкой.
      – Монсеньор, – воскликнул он, – ваше высочество удостаиваете мой дом посещением?!
      – Да, смерть Христова! – сказал герцог. – И я пришел требовать объяснений.
      – У меня?
      – Да, у тебя.
      – Я слушаю, монсеньор.
      – Как! – вскричал герцог. – Ты советуешь мне встретить во всеоружии предложения моей матери и мужественно выдержать ее натиск. Я так и поступаю, и в самый разгар схватки, когда все ее удары разбились о мою броню, ты вдруг говоришь мне: «Сбросьте вашу кирасу, монсеньор, сбросьте ее».
      – Когда я давал вам свои советы, монсеньор, я не знал, с какой целью приехала ее величество королева-мать. Но теперь, убедившись, что она прибыла для вящей славы и счастья вашего высочества...
      – Для моей вящей славы и моего счастья? – воскликнул герцог. – Что ты этим хочешь сказать?
      – Разумеется, для славы и счастья, – ответил Бюсси. – Судите сами: чего желает ваше высочество? Одержать верх над своими врагами, не так ли? Ибо я не думаю, как некоторые, что вы мечтаете стать королем Франции.
      Герцог искоса поглядел на Бюсси.
      – Быть может, иные вам так и посоветуют, монсеньор, – сказал тот, – но это ваши злейшие враги, уж поверьте мне, и если они слишком упорствуют, если вы не знаете, как от них избавиться, отправьте их ко мне: я докажу им, что они ошибаются.
      Герцог поморщился.
      – А кроме того, – продолжал Бюсси, – подсчитайте ваши возможности, монсеньор, проверьте чресла свои, как говорится в Библии: есть у вас сто тысяч солдат, десять миллионов ливров, союзники за границей и, наконец, желаете ли вы пойти против вашего сеньора?
      – Мой сеньор не стесняется идти против меня, – заявил герцог.
      – А! С этой стороны вы правы. Тогда откройте свои намерения, заставьте возложить на вашу голову корону и присвойте себе титул короля Франции. Я ничего лучшего и не желаю, как видеть ваше возвышение! Ведь, если возвыситесь вы, с вами вместе возвышусь и я.
      – Кто тебе сказал, что я хочу быть королем Франции? – с досадой возразил ему герцог. – Ты берешься решать вопросы, которые я никогда никому не предлагал решать, даже самому себе.
      – В таком случае все ясно, монсеньор. Нам больше не о чем спорить, раз мы согласны в главном.
      – Согласны?
      – Так, по крайней мере, мне кажется. Пусть вам дадут роту гвардейцев и пятьсот тысяч ливров. Прежде чем подписать мир, потребуйте еще субсидию для Анжу, на случай войны. Получив субсидию, вы отложите ее про запас, это ни к чему не обязывает. Таким образом, у нас будут солдаты, деньги, сила, и мы сможем достигнуть... бог знает чего!
      – Но как только я попаду в Париж, как только они вернут меня, как только я снова окажусь у них в руках, они надо мной надсмеются, – сказал герцог.
      – Полноте, монсеньор, вы сами в это не верите. Надсмеются над вами? Разве вы не слышали, что предлагает королева-мать?
      – Она мне очень много предложила.
      – Я понимаю, это вас и беспокоит?
      – Да.
      – Но среди прочего она предложила вам роту гвардейцев и даже под командованием Бюсси, если вы пожелаете.
      – Да, она это предложила.
      – Ну так вот, соглашайтесь, говорю вам: назначьте капитаном Бюсси, лейтенантами Антрагэ и Ливаро, а Рибейрака – знаменщиком. Предоставьте нам четверым сформировать эту роту по нашему разумению, и когда вы пойдете с таким эскортом, то увидите, отважится ли кто-нибудь, пусть даже сам король, посмеяться над вами или не поприветствовать вас.
      – По чести, – сказал герцог, – я полагаю, ты прав, Бюсси. Я над этим подумаю.
      – Подумайте, монсеньор.
      – Да, но что ты читал так прилежно, когда я вошел?
      – А! Простите, я совсем забыл, – письмо.
      – Письмо?
      – Которое для вас представляет еще больший интерес, чем для меня. Почему я вам его сразу не показал? Где была моя голова, черт возьми?
      – Какая-нибудь большая новость?
      – О, бог мой, да, и даже печальная новость: граф Монсоро умер.
      – Как вы сказали? – воскликнул герцог и вздрогнул от удивления.
      Не спускавшему с него глаз Бюсси показалось, что за этим удивлением промелькнула странная радость.
      – Умер, монсеньор.
      – Умер граф Монсоро?
      – Ах, боже мой, да! Разве мы все не смертны?
      – Разумеется, но никто не умирает так вдруг.
      – Когда как. А если вас убивают?
      – Так его убили?
      – Кажется, да.
      – Кто?
      – Сен-Люк, с которым он поссорился.
      – А! Милый Сен-Люк, – воскликнул герцог.
      – Вот как! – сказал Бюсси. – А я и не знал, что вы с ним такие закадычные друзья, с этим милым Сен-Люком.
      – Он из друзей моего брата, – сказал герцог, – а с той минуты, как мы с братом заключаем мир, его друзья становятся моими друзьями.
      – Что ж, монсеньор, в добрый час, рад вас видеть в подобном расположении духа.
      – А ты уверен?..
      – Проклятие! Это верней верного. Вот письмо от Сен-Люка, который сообщает мне о его смерти, а так как я, подобно вам, недоверчив, то послал моего хирурга Реми засвидетельствовать факт и принести мои соболезнования старому барону.
      – Умер! Монсоро умер! – повторил герцог Анжуйский. – Умер сам по себе!
      Эти слова вырвались у него так же, как прежде вырвались слова «милый Сен-Люк». И в тех и в других было пугающее простодушие.
      – Он умер не сам по себе, – возразил Бюсси, – ведь его убил Сен-Люк.
      – О! Понятно! – сказал герцог.
      – Быть может, вы поручали кому-то другому убить его, монсеньор?
      – Нет, даю слово, нет, а ты?
      – О! Монсеньор, я же не принц, чтобы поручать такого рода дела другим, я вынужден сам этим заниматься.
      – Ах, Монсоро, Монсоро, – произнес принц со своей ужасной улыбкой.
      – О, монсеньор! Можно подумать, что вы питали неприязнь к бедняге графу.
      – Нет, это ты питал к нему неприязнь.
      – Что касается меня, то оно и понятно, – сказал Бюсси, невольно покраснев. – Разве не по его вине я был однажды жестоко унижен вашим высочеством?
      – Ты все еще об этом вспоминаешь?
      – О, бог мой, нет, монсеньор, вы прекрасно это знаете. Но вы? Вам он был слугой, другом, преданным рабом.
      – Хорошо, хорошо, – сказал принц, прерывая разговор, который становился для него затруднительным, – прикажите седлать лошадей, Бюсси.
      – Седлать лошадей, зачем?
      – Затем, чтобы отправиться в Меридор. Я хочу принести мои соболезнования госпоже Диане. К тому же я давно собирался навестить Меридорский замок и сам не понимаю, как до сих пор не сделал этого. Больше откладывать я не буду. Дьявольщина! Не знаю почему, но сегодня я расположен к соболезнованиям.
      «По чести, – сказал себе Бюсси, – сейчас, когда Монсоро мертв и когда я не боюсь больше, что он продаст свою жену герцогу, какое может иметь для меня значение, если герцог ее и увидит. Коли он станет ей докучать, я прекрасно смогу ее защитить. Что ж, раз нам предлагают возможность увидеться с Дианой, воспользуемся случаем».
      И он вышел распорядиться насчет лошадей.
      Спустя четверть часа, пока Екатерина спала или притворялась спящей, чтобы прийти в себя после утомительного путешествия, принц, Бюсси и десять дворян, на великолепных конях, направлялись к Меридору в том радостном настроении, которое всегда порождают как у людей, так и у лошадей прекрасная погода, цветущие луга и молодость.
      При виде этой блестящей кавалькады привратник Меридорского замка подошел к краю рва и спросил, кто приехал.
      – Герцог Анжуйский! – крикнул принц.
      Привратник тотчас схватил рог и затрубил сигнал, на звуки которого к подъемному мосту сбежалась вся челядь. Тотчас же поднялась суета в комнатах, коридорах и на лестницах. Открылись окна башенок, послышался лязг железа по камню плит, и на пороге дома показался старый барон с ключами от замка в руке.
      – Просто невероятно, как мало тут печалятся о Монсоро, – сказал герцог. – Погляди, Бюсси, какие у всех этих людей обычные лица.
      На крыльцо дома вышла женщина.
      – А! Вот и прекрасная Диана, – воскликнул герцог. – Ты видишь, Бюсси, видишь?
      – Разумеется, я вижу ее, монсеньор, – ответил молодой человек, – однако, – добавил он тихо, – я не вижу Реми.
      Диана действительно вышла из дома, но тут же вслед за ней появились носилки, на которых с глазами, горящими от жара или ревности, лежал Монсоро, напоминающий скорее индийского султана на паланкине, чем покойника на погребальном ложе.
      – О! О! Что же это такое? – воскликнул герцог, обращаясь к своему спутнику, ставшему бледнее платка, с помощью которого он пытался сначала скрыть свое волнение.
      – Да здравствует монсеньор герцог Анжуйский! – крикнул Монсоро, с огромным усилием подняв вверх руку.
      – Потише! – произнес голос позади него. – Вы разорвете сгусток крови.
      То был Реми. Верный до конца своей роли врача, он сделал раненому это благоразумное предупреждение.
      При дворе быстро приходят в себя после неприятных сюрпризов, по крайней мере с виду: герцог Анжуйский сделал над собой усилие и изобразил на лице улыбку.
      – О! Мой дорогой граф, – воскликнул он, – какая радостная неожиданность! Подумайте только, нам сказали, что вы умерли!
      – Пожалуйте сюда, монсеньор, – ответил раненый, – пожалуйте сюда, чтобы я мог поцеловать руку вашего высочества. Благодарение богу, я не только не умер, но надеюсь в скором времени поправиться, дабы служить вам с еще большим усердием и верностью, чем прежде.
      Что до Бюсси, то, не будучи ни принцем, ни мужем, не занимая ни одного из этих общественных положений, при которых притворство является первой необходимостью, он чувствовал, как холодный пот струится по его вискам, и не осмеливался поглядеть на Диану.
      Ему было невыносимо видеть это, дважды им утраченное, сокровище в такой близости к его владельцу.
      – А вы, господин де Бюсси, – сказал Монсоро, – вы, прибывший с его высочеством, примите мою глубокую благодарность, ведь, по сути, это вам обязан я жизнью.
      – То есть как мне? – пролепетал Бюсси, думая, что граф смеется над ним.
      – Конечно, не вам непосредственно, но моя благодарность от этого не становится меньше, ибо вот мой спаситель, – ответил Монсоро, показывая на Реми, воздевшего руки к небу с горячим желанием провалиться в недра земли, – это ему обязаны мои друзья тем, что еще располагают мной.
      Не обращая внимания на знаки, призывающие к молчанию, которые делал ему молодой доктор, и толкуя их, как заботу медика о его здоровье, граф в восторженных выражениях рассказал о хлопотах и самоотверженности Одуэна, о его мастерстве.