Назавтра Бюсси выехал из Анжера спозаранок – еще до того, как самый рьяный из любителей раннего вставания в городе успел закончить свой завтрак.
      Бюсси не скакал – он летел.
      Диана поднялась на одну из террас замка, откуда была видна беловатая, извилистая дорога, бегущая через зеленые луга.
      Она заметила черную точку, которая неслась вперед со скоростью метеора, оставляя позади все удлиняющуюся змеистую ленту дороги.
      Диана тотчас же сбежала вниз, чтобы Бюсси не пришлось ждать и чтобы ожидание осталось ее заслугой.
      Солнце только начало подниматься над верхушками высоких дубов, трава была осыпана жемчугом росы, вдали над лесом раздавались звуки охотничьего рога Сен-Люка, которого Жанна подстрекала трубить снова и снова, чтобы напомнить подруге, какую услугу она ей оказывает, оставляя ее в одиночестве.
      Сердце Дианы было переполнено такой огромной и мучительной радостью, она была так опьянена своей молодостью, красотой, любовью, что, пока она бежала, ей казалось, будто душа на крыльях возносит ее к всевышнему.
      Но от дома до лесосеки было не близко, ножки молодой женщины устали приминать густую траву, и несколько раз у нее захватывало дыхание; поэтому она очутилась на месте свидания лишь в ту минуту, когда Бюсси уже показался на гребне стены и устремился вниз.
      Он увидел, как она бежит. Она издала крик радости. Он шагнул к ней с протянутыми руками. Она бросилась к нему и положила обе свои руки на его грудь: долгое, страстное объятие заменило им утреннее приветствие.
      О чем им было говорить? Они любили друг друга.
      О чем им было думать? Они видели друг друга. Чего им было желать? Они сидели рядом и держались за руки.
      День пролетел, как один час.
      Когда Диана первой очнулась от сладкого оцепенения, от этого сна утомленной счастьем души, Бюсси прижал замечтавшуюся молодую женщину к сердцу и сказал:
      – Диана, мне кажется, что с сегодняшнего дня я начал жить, мне кажется, что сегодня я увидел ясно путь, ведущий к вечности. Знайте же, вы – тот свет, который открыл мне это счастье. Я ничего не ведал ни об этом мире, ни о жизни людей в нем. Могу только повторить вам то, что говорил вчера: я начал жить благодаря вам и умру возле вас.
      – А я, – отвечала ему Диана, – еще недавно я была готова без сожалений броситься в объятия смерти, а теперь я содрогаюсь от страха, что не проживу достаточно долго, чтобы исчерпать все сокровища, которые сулит мне ваша любовь. Но почему вы не хотите прийти в замок, Луи? Отец был бы счастлив видеть вас, господин Сен-Люк – ваш друг, и он не болтлив... Подумайте, ведь каждый лишний час, проведенный вместе, для нас бесценен.
      – Увы, Диана, стоит мне однажды появиться в замке – и я буду ходить туда каждый день; а если я буду ходить туда каждый день, вся округа об этом узнает, и если слух дойдет до ушей этого людоеда – вашего супруга, он примчится... Вы не позволили мне освободить вас от него...
      – А зачем? – сказала она с тем выражением, которое можно услышать только в голосе любимой женщины.
      – Поэтому для нашей безопасности, то есть для безопасности нашего счастья нам очень важно скрыть нашу тайну от всех; ее знает уже мадам де Сен-Люк... Сен-Люку она тоже станет известна.
      – О! Почему же?..
      – Разве вы могли бы скрыть от меня что-нибудь? – сказал Бюсси. – От меня, теперь?..
      – Не могла бы, это верно.
      – Сегодня утром я послал Сен-Люку записку с просьбой о встрече в Анжере. Он приедет. Я возьму с него слово дворянина, что он никогда не проронит ни звука о наших с вами отношениях. Это тем более важно, дорогая Диана, что меня, несомненно, повсюду разыскивают. Когда мы покинули Париж, там происходили важные события.
      – Вы правы... и к тому же отец мой так щепетилен в вопросах чести, что, несмотря на всю свою любовь ко мне, способен изобличить меня перед господином де Монсоро.
      – Будем же строго хранить тайну... и если бог выдаст нас нашим врагам, мы, по крайней мере, сможем сказать, что сделали все от нас зависящее.
      – Бог милостив, Луи, не надо сомневаться в нем в такую минуту.
      – Я не сомневаюсь в боге, я опасаюсь дьявола: он может позавидовать нашему счастью.
      – Простимся, мой господин, и не скачите так быстро, меня пугает ваш конь.
      – Не бойтесь, он уже знает дорогу, это самый послушный и надежный конь из всех, на которых мне до сих вор приходилось ездить. Когда я возвращаюсь в город, погрузившись в свои сладостные мысли, я даже не касаюсь поводьев, он сам везет меня куда нужно.
      Влюбленные обменялась еще бесчисленным количеством фраз в том же роде, перемежая их бесчисленным количеством поцелуев.
      Но наконец вблизи от замка раздались звуки охотничьего рога, исполнявшего мелодию, о которой Жанна договорилась со своей подругой, и Бюсси удалился.
      Направляясь к городу, весь в мыслях об этом чудесном дне и гордый своей свободой, ибо почести и заботы, связанные с богатством, и милости принца крови всегда сковывали его, как золотые цепи, он заметал, что уже близок час, когда закрывают городские ворота. Конь, весь день щипавший листву и травы, продолжал заниматься этим и в пути, а между тем уже приближалась ночь.
      Бюсси собрался было пришпорить коня, чтобы наверстать потерянное время, как вдруг услышал позади стук лошадиных копыт.
      Человеку, который скрывается, и в особенности влюбленному, во всем чудится угроза.
      Это роднит счастливых любовников с ворами.
      Бюсси размышлял: что лучше – пустить коня в галоп и вырваться вперед или свернуть в сторону и дать всадникам проехать мимо? Но они скакали так стремительно, что через мгновение уже настигли его.
      Всадников было двое.
      Бюсси, рассудив, что не будет трусостью уклониться от встречи с двумя, если сам ты стоишь четырех, отъехал на обочину и увидел всадника, изо всех сил пришпоривавшего своего коня, которого его спутник подгонял сверх того еще и частыми ударами хлыста.
      – Ну, ну, вот уже и город, – приговаривал этот последний с сильнейшим гасконским акцентом, – еще триста раз ударить хлыстом и сто – вонзить шпоры. Мужайтесь, мужайтесь!
      – Лошадь совсем выдохлась, она дрожит, слабеет, отказывается бежать... – отвечал первый всадник. – Но я бы и сотней коней пожертвовал, лишь бы очутиться в моем городе.
      – Какой-нибудь запоздалый анжерец, – сказал себе Бюсси. – Как все же люди глупеют от страха! Голос мне показался знакомым. Однако конь под этим молодцом шатается...
      В это мгновение всадники оказались на одной линии с Бюсси.
      – Эй, сударь, – крикнул он, – берегитесь! Ноги из стремян, живей, конь сейчас упадет.
      И действительно, лошадь тяжело рухнула на бок, судорожно подергала ногой, словно вскапывая землю, и внезапно ее громкое дыхание оборвалось, глаза затуманились, на губах выступила пена, и она испустила дух.
      – Сударь, – крикнул, обращаясь к Бюсси, вылетевший из седла всадник, – триста пистолей за вашего коня!
      – Господи боже мой! – воскликнул Бюсси, приближаясь к нему.
      – Вы слышите, сударь? Я спешу...
      – Берите его даром, мой принц, – дрожа от невыразимого волнения, сказал Бюсси, который узнал герцога Анжуйского.
      В то же мгновение раздался сухой щелчок – спутник принца взвел курок пистолета...
      – Стойте! – крикнул герцог Анжуйский своему безжалостному защитнику. – Стойте, господин д’Обинье, будь я проклят, если это не Бюсси.
      – Да, мой принц, это я. Но какого дьявола загоняете вы лошадей в такой час и на этой дороге?
      – А-а! Это господин де Бюсси, – сказал д’Обинье, – в таком случае, монсеньор, я вам больше не нужен... Разрешите мне возвратиться к тому, кто меня послал, как говорится в Священном писании.
      – Но сначала примите мою самую искреннюю благодарность и заверение в вечной дружбе, – сказал принц.
      – Я принимаю и то и другое, монсеньор, и когда-нибудь напомню вам ваши слова.
      – Господин д’Обинье!.. Монсеньор!.. Нет, я не верю своим глазам! – удивлялся Бюсси.
      – Разве ты ничего не знал? – спросил принц с неудовольствием и недоверием, которые не ускользнули от Бюсси. – Разве ты здесь не потому, что ждал меня?
      «Дьявольщина!» – сказал себе Бюсси, подумав о том, какую пищу может дать его тайное пребывание в Анжу подозрительному уму Франсуа.
      – Не будем говорить лишнего!.. Я не просто ждал вас, я сделал больше, – ответил он, – а теперь, если вы хотите попасть в город, пока не заперли ворота, в седло, монсеньор.
      Он подвел своего коня к принцу, который был занят тем, что доставал бумаги, запрятанные между седлом и попоной павшей лошади.
      – Итак, прощайте, монсеньор, – сказал д’Обинье, поворачивая назад. – Господин де Бюсси, я всегда к вашим услугам.
      И он ускакал.
      Бюсси легко вспрыгнул на конский круп позади своего господина и направил Роланда к городу, спрашивая себя, не является ли этот одетый в черное принц злым духом, которого ему послал ад, позавидовавший его счастью.
      Они въехали в Анжер, когда трубачи давали первый сигнал, возвещавший о закрытии ворот.
      – Куда теперь, монсеньор?
      – В замок! Пусть поднимут мой флаг, пусть придут отдать мне почести, пусть созовут дворян моей провинции.
      – Нет ничего легче, – сказал Бюсси, решивший прикинуться покорным, чтобы выиграть время, да к тому же слишком пораженный случившимся, чтобы самому принимать решение.
      – Эй, господа трубачи! – крикнул он герольдам, которые возвращались в кордегардию.
      Те оглянулись, но не придали его окрику особого значения, так как увидели перед собой двух запыленных, потных мужчин с весьма жалким выездом.
      – Проклятие! – сказал Бюсси, направляя коня прямо на них. – С каких это пор хозяина не узнают в его доме?.. Вызвать сюда дежурного старшину!..
      Этот надменный тон внушил почтение герольдам. Один из них подошел ближе.
      – Господи Иисусе! – испуганно воскликнул он, приглядываясь к герцогу. – Да не наш ли это сеньор и господин?
      Герцог был очень признателен своему уродливому носу, который, как об этом говорилось в эпиграмме Шико, был разделен надвое.
      – Так и есть – монсеньор герцог! – Герольд схватил за руку своего товарища, тоже подскочившего от неожиданности.
      – Теперь вы знаете об этом не хуже меня, – сказал Бюсси, – наберите-ка побольше воздуху и дуйте в ваши трубы, пока не лопнете, и чтобы через четверть часа всему городу было известно, что монсеньор пожаловал к себе. Мы же, монсеньор, медленно поедем к замку. К тому времени, когда мы туда прибудем, все уже будет готово к вашему приему.
      И действительно, при первом возгласе герольдов люди стали собираться в кучки, при втором – дети и кумушки разбежались по улицам с криками:
      – Монсеньор в городе!.. Слава монсеньору!
      Эшевены, губернатор, знатные дворяне бросились к дворцу в сопровождении толпы, становившейся все более и более плотной.
      Как и предвидел Бюсси, городские власти прибыли во дворец прежде принца, чтобы оказать ему достойный прием. Когда герцог Анжуйский выехал на набережную, оказалось, что почти невозможно пробиться через толпы народа, однако Бюсси разыскал одного из герольдов, и тот, раздавая направо и налево удары своей трубой, проложил принцу дорогу до ступенек ратуши. Бюсси замыкал шествие.
      – Господа и верные мои вассалы, – произнес принц, – я пришел искать убежища в моем добром городе Анжере. В Париже жизнь моя была под страшной угрозой. Меня даже лишили свободы. Но благодаря верным друзьям мне удалось бежать.
      Бюсси кусал себе губы, ему был ясен иронический смысл взгляда, которым одарил его Франсуа.
      – С того мгновения, как я нахожусь в вашем городе, я больше не испытываю тревоги за свою жизнь.
      Ошеломленные отцы города неуверенно закричали:
      – Да здравствует наш сеньор!
      Народ, рассчитывая на связанные с каждым приездом принца непредвиденные доходы, громко завопил:
      – Слава!
      – Поужинаем, – сказал принц, – я не ел с самого утра.
      В одно мгновение герцога окружила вся челядь, которую он – властитель провинции Анжу – держал в своем дворце в Анжере. Из всех этих слуг лишь самые главные знали своего господина в лицо.
      Затем наступила очередь городских дворян и дам.
      Прием продолжался до полуночи.
      В городе устроили иллюминацию, на улицах и площадях палили из мушкетов, был приведен в действие соборный колокол, и порывы ветра доносили до Меридора эти традиционные звуки ликования добрых анжуйцев.

      Когда мушкетная пальба на улицах несколько поутихла, когда удары колокола стали реже, когда передняя замка опустела, когда Бюсси и герцог Анжуйский остались наконец одни, герцог сказал:
      – Поговорим.
      Проницательный Франсуа уже заметил, что с момента их встречи Бюсси относится к нему с гораздо большей предупредительностью, чем обычно. С присущим ему знанием света, принц решил, что Бюсси, по всей вероятности, оказался в затруднительном положении, а значит, при некоторой доле хитрости, можно из этого извлечь пользу для себя.
      Но у Бюсси было время подготовиться, и он держался уверенно.
      – Поговорим, монсеньор, – ответил он.
      – Когда мы виделись с вами в последний раз, – сказал принц, – вы были тяжело больны, мой бедный Бюсси!
      – Это правда, монсеньор, – подтвердил молодой человек, – я был тяжело болен и спасся почти чудом.
      – В тот день при вас находился какой-то лекарь, – продолжал принц, – чересчур озабоченный вашим здоровьем, как мне показалось, потому что он набрасывался на всех, кто приближался к вам.
      – И это тоже правда, монсеньор, мой Одуэн меня очень любит.
      – Он строго-настрого запретил вам вставать с постели, не так ли?
      – Чем я был возмущен до глубины души, как ваше высочество могли убедиться сами.
      – Но, – сказал герцог, – коли это вас так возмущало, вы могли бы послать медицину ко всем чертям и отправиться со мной, как я вас о том просил.
      – Проклятие! – воскликнул Бюсси, на сотню ладов вертя и крутя в руках свою аптекарскую шляпу.
      – Но, – продолжал герцог, – так как речь шла о серьезном деле, вы побоялись подвергнуть себя опасности.
      – Простите? – переспросил Бюсси, одним ударом кулака нахлобучивая все ту же шляпу до самых глаз. – Мне послышалось, мой принц, вы сказали, что я побоялся подвергнуть себя опасности?
      – Да, я так сказал, – ответил герцог Анжуйский.
      Бюсси вскочил со своего стула.
      – Тогда, значит, вы солгали, монсеньор, – воскликнул он, – солгали самому себе, слышите! Потому что вы сами не верите ни слову, ни единому слову из того, что сказали. У меня на теле двадцать шрамов, они свидетельствуют, что я не раз подвергал себя опасности и никого не боялся. И, клянусь честью, я знаю немало людей, которые не смогли бы сказать того же о себе и тем более доказать это.
      – У вас всегда наготове неопровержимые доводы, господин де Бюсси, – возразил герцог, бледный и очень возбужденный. – Когда вас обвиняют, вы стараетесь перекричать упреки и воображаете, что это доказывает вашу правоту.
      – О нет, я не всегда прав, монсеньор, – возразил Бюсси, – и хорошо это знаю, но я так же хорошо знаю, в каких случаях я не прав.
      – В каких же это случаях? Скажите, сделайте милость.
      – В тех, когда я служу неблагодарным людям.
      – По чести, сударь, мне кажется, что вы забываетесь, – сказал принц, внезапно поднимаясь с тем видом достоинства, который он умел принимать в случае нужды.
      – Возможно, я забываюсь, монсеньор, – сказал Бюсси, – поступите раз в жизни так же: забудьтесь или забудьте меня.
      При этом Бюсси сделал два шага к выходу, но принц оказался проворней и загородил собою дверь.
      – Станете ли вы отрицать, сударь, – спросил он, – что в тот день, когда вы отказались выйти из дому со мной, вы через минуту вышли сами?
      – Я, – ответил Бюсси, – никогда ничего не отрицаю, монсеньор, разве что в тех случаях, когда у меня хотят вынудить признание.
      – Тогда объясните мне, почему вы настаивали на том, чтобы остаться дома.
      – Потому, что у меня были дела.
      – Дома?
      – Дома или в другом месте.
      – Я полагаю, что, когда дворянин состоит на службе у принца, главными его делами являются дела этого принца.
      – Так кто же, как правило, занимается вашими делами, монсеньор, если не я?
      – Я с этим не спорю, – ответил Франсуа, – обычно вы мне верны и преданы, скажу даже больше: я извиняю ваше дурное настроение.
      – Вот как? Вы очень добры.
      – Да, извиняю, потому что у вас есть некоторые основания сердиться на меня.
      – Вы признаете это, монсеньор?
      – Да. Я обещал вам опалу для господина де Монсоро. Вы, кажется, его сильно недолюбливаете, господина де Монсоро?
      – Я? Совсем нет. Я нахожу, что у него отталкивающая физиономия, и хотел бы, чтобы он убрался подальше от двора и не мозолил бы мне глаза. Вам же, монсеньор, вам, напротив, его физиономия по душе. О вкусах не спорят.
      – Что ж, раз единственное оправдание тому, что вы дулись на меня, как избалованный, капризный ребенок, состоит в этом, я скажу вам: вы были не правы вдвойне, когда не пожелали идти со мной, а после моего ухода вышли и стали совершать никому не нужные подвиги.
      – Я совершал никому не нужные подвиги, я?! Сию минуту вы обвиняли меня в том, что... Послушайте, монсеньор, будем же последовательными. Какие это подвиги я совершил?
      – Совершили, совершили. Я понимаю, что вы не любите господина д’Эпернона и господина де Шомберга. Я их тоже не люблю и более того – не выношу, но нужно было ограничиться нелюбовью и дождаться удобного момента.
      – Ого! – сказал Бюсси. – Что вы этим хотите сказать, монсеньор?
      – Убейте их, черт побери! Убейте обоих, убейте всех четырех, я вам буду за это только признателен, но не злите их, особенно когда сами вы потом исчезаете, а они срывают свою злость на мне.
      – Ну хорошо, что же я ему сделал, этому достойному гасконцу?
      – Вы имеете в виду д’Эпернона, не так ли?
      – Да.
      – Ну так вот, по вашему наущению его побили камнями.
      – По моему наущению?!
      – И самым отменным образом, так что камзол его был превращен в лохмотья, плащ разодран на куски и он возвратился в Лувр в одних штанах.
      – Прекрасно, – сказал Бюсси, – с этим все. Перейдем к немцу. В чем я повинен перед господином де Шомбергом?
      – Надеюсь, вы не станете отрицать, что приказали выкрасить его в индиго? Когда я его увидел, через три часа после этого происшествия, он еще был лазоревого цвета. И по-вашему, это удачная шутка? Полноте!
      Тут принц, вопреки своему желанию, засмеялся, а Бюсси, вспомнив, какое лицо было у Шомберга в чане, тоже не смог удержаться от хохота.
      – Так, значит, полагают, что это я сыграл с ним такую шутку?
      – Кровь Христова! Не я же, в самом деле?
      – И вы еще можете, монсеньор, в чем-то упрекать человека, которому приходят в голову такие замечательные идеи? Ну что я вам говорил? Вы – неблагодарны.
      – Согласен. А теперь послушай, если ты действительно вышел из дому ради этого, я тебя прощаю.
      – Правда?
      – Да, слово чести, но я еще не покончил с моими претензиями к тебе.
      – Я слушаю.
      – Поговорим немного обо мне.
      – Будь по-вашему.
      – Что сделал ты, чтобы помочь мне в беде?
      – Вы прекрасно знаете, что я сделал, – сказал Бюсси.
      – Нет, не знаю.
      – Так вот, я отправился в Анжу.
      – Иначе говоря, ты спас себя.
      – Да, потому что, спасая себя, я спасал вас.
      – Но разве ты не мог подыскать себе убежища где-нибудь в окрестностях Парижа, вместо того чтобы спасаться бегством в столь дальние края? Мне кажется, находись ты на Монмартре, мне от тебя было бы больше проку.
      – Вот тут-то мы с вами и расходимся, монсеньор; я предпочел приехать в Анжу.
      – Согласитесь, что ваша прихоть – это весьма посредственный довод.
      – Отнюдь, ибо моя прихоть была продиктована желанием завербовать вам сторонников.
      – А-а! Это уже другое дело. Ну поглядим, чего вы добились.
      – Я смогу рассказать вам это завтра, монсеньор, а сейчас наступило время, когда я должен вас покинуть.
      – Покинуть, зачем?
      – Чтобы повидаться и побеседовать с очень нужным человеком.
      – О! Если так, тогда не возражаю. Идите, Бюсси, но будьте осторожны.
      – Осторожен, почему? Разве мы здесь не самые сильные?
      – Все равно, не рискуй ничем. Ты уже много успел?
      – Я здесь всего два дня, как же вы хотите...
      – Но ты скрываешься хотя бы?
      – Еще бы! Клянусь смертью Христовой! Поглядите на костюм, в котором я с вами разговариваю, разве обычно я ношу камзолы цвета корицы? И в эти чудовищные штаны я влез тоже ради вас.
      – А где ты живешь?
      – О! Вот тут-то вы и оцените мою преданность. Я живу... я живу возле крепостной стены, в жалкой лачуге с дверью на реку. Но вы, мой принц, как вы-то выбрались из Лувра? Почему я встретил вас на дороге с загнанным конем под вами и в компании господина д’Обинье?
      – Потому что у меня есть друзья, – сказал принц.
      – Друзья у вас? – воскликнул Бюсси. – Полноте!
      – Да, друзья, которых ты не знаешь.
      – В добрый час! И кто же эти друзья?
      – Король Наваррский и господин д’Обинье, ты его видел.
      – Король Наваррский... А! Верно. Вы ведь вместе участвовали в заговоре.
      – Я никогда не участвовал в заговорах, господин де Бюсси.
      – Не участвовали! Порасспросите-ка Ла Моля и Коконнаса!
      – Ла Моль, – сказал принц с мрачным видом, – совершил не то преступление, за которое, по мнению всех, его казнили.
      – Хорошо! Оставим Ла Моля и вернемся к вам, тем более что нам с вами, монсеньор, нелегко будет прийти к согласию по этому пункту. Как, черт возьми, выбрались вы из Лувра?
      – Через окно.
      – А! Действительно. А через какое?
      – Через окно моей спальни.
      – Значит, вы знали о веревочной лестнице?
      – Какой веревочной лестнице?
      – Той, которая в шкафу.
      – А! Выходит, и ты о ней знал? – сказал принц, побледнев.
      – Проклятие! – ответил Бюсси. – Вашему высочеству известно, что порой мне выпадало счастье входить в эту комнату.
      – Во времена моей сестры Марго, не правда ли? И ты входил через окно?
      – Черт побери! Вы же вышли через него! Меня удивляет только одно: как вы разыскали лестницу.
      – Я ее и не искал.
      – А кто же тогда?
      – Никто. Мне указали, где она.
      – Кто указал?
      – Король Наваррский.
      – Ах, так король Наваррский знает о лестнице! Вот уж никогда бы не поверил. Но, как бы то ни было, вы здесь, монсеньор, живой и невредимый. Мы с вами запалим Анжер, а с ним вместе запылает и Ангумуа и Беарн: это будет премилый пожарчик.
      – Но ты говорил о свидании? – сказал герцог.
      – А! Дьявол! Правда, я и позабыл за интересным разговором. Прощайте, монсеньор.
      – Ты берешь своего коня?
      – Проклятие! Если он нужен монсеньору, ваше высочество может оставить его себе, у меня есть еще один.
      – В таком случае я принимаю его, потом сочтемся.
      – Хорошо, монсеньор, и дай бог, чтобы не я остался в долгу перед вами.
      – Почему?
      – Потому, что я не люблю того, кому вы обычно поручаете подбивать ваши счета.
      – Бюсси!
      – Вы правы, монсеньор, мы договорились, что не будем больше к этому возвращаться.
      Принц, который чувствовал, как нужен ему Бюсси, протянул молодому человеку руку.
      Бюсси дал ему свою, но при этом покачал головой. Они расстались.

      Бюсси вернулся домой пешком, среди непроглядной ночи, но вместо Сен-Люка, которого рассчитывал там увидеть, нашел только письмо, сообщавшее, что его друг приедет на следующий день.
      И в самом деле, около шести часов утра Сен-Люк, в сопровождении доезжачего, выехал из Меридора и поскакал к Анжеру.
      Он оказался у крепостной стены как раз к открытию ворот и, не обратив внимания на необычное волнение, которым были охвачены просыпающиеся горожане, добрался до хижины Бюсси.
      Друзья сердечно обнялись.
      – Снизойдите до моей бедной лачуги, дорогой Сен-Люк. В Анжере я расположился по-походному.
      – Да, – заметил Сен-Люк, – по обыкновению победителей: прямо на поле боя, как говорится.
      – Что вы этим хотите сказать, дорогой друг?
      – Что у моей жены нет от меня тайн, так же как у меня – от нее, мой дорогой Бюсси, и что она мне все рассказала. У нас с ней полная общность не только на имущество. Примите мои поздравления, мой учитель во всем, и раз вы за мной послали, позвольте дать вам один совет.
      – Дайте.
      – Поскорее избавьтесь от этого гнусного Монсоро. Никто при дворе не знает, в каких вы отношениях с его женой. Сейчас самый подходящий момент. Не надо упускать его. Когда позже вы женитесь на вдове, ни одна душа не заподозрит, что вы сделали ее вдовой, чтобы на ней жениться.
      – Есть только одно препятствие к осуществлению этого прекрасного замысла, который пришел мне в голову прежде всего, так же как и вам.
      – Вот видите, а какое?
      – Дело в том, что я поклялся Диане щадить жизнь ее мужа, до тех пор, разумеется, пока он не нападет на меня сам.
      – Вы сделали ошибку.
      – Я!
      – Вы сделали очень крупную ошибку.
      – Почему же?
      – Потому что не следует давать подобные клятвы. Какого дьявола! Если вы не поторопитесь, если не опередите его, уж поверьте мне, Монсоро – да он хитер, как лисица, – раскроет вашу тайну, а если он ее раскроет, этот человек, в котором благородства ни на грош, он убьет вас.
      – Случится, как будет угодно богу, – сказал, улыбаясь, Бюсси, – но кроме того, что я нарушу клятву, которую дал Диане, если убью ее мужа...
      – Ее мужа!.. Вы прекрасно знаете, что он ей не муж.
      – Да, но от этого он не перестает называться мужем. Повторяю, кроме того, что я нарушу мою клятву, меня еще забросают камнями, друг мой, и тот, кого сегодня все считают чудовищем, на своем смертном ложе покажется им ангелом, которого я уложил в гроб.
      – Поэтому я и не советовал бы вам убивать его своей рукой.
      – Наемные убийцы! Ах, Сен-Люк, скверный же совет вы мне даете.
      – Полноте! Кто вам говорит об убийцах?
      – Тогда о чем же идет речь?
      – Ни о чем, милый друг. Об одной мысли, которая у меня мелькнула, но еще не созрела достаточно, для того чтобы поделиться ею с вами. Я не больше вашего люблю этого Монсоро, хотя не имею тех же оснований ненавидеть его; поговорим-ка о жене, вместо того чтобы говорить о муже.
      Бюсси улыбнулся.
      – Вы верный друг, Сен-Люк, – сказал он, – можете рассчитывать и на мою дружбу. Вам уже известно, дружба моя состоит из трех вещей: моего кошелька, моей шпаги и моей жизни.
      – Благодарю, – сказал Сен-Люк, – я принимаю ее, но при условии, что расплачусь с вами тем же.
      – А теперь, что хотели вы сказать мне о Диане?
      – Я хотел спросить вас, не собираетесь ли вы заглянуть с визитом в Меридор?
      – Дорогой друг, благодарю вас за настойчивость, но вы знаете о моих сомнениях на этот счет.
      – Я знаю все. В Меридоре вы рискуете встретиться с Монсоро, хотя он пока в восьмидесяти лье от нас; вы рискуете пожать ему руку, а это нелегко – пожимать руку человеку, которого хотелось бы задушить; и, наконец, вы рискуете увидеть, как он обнимает Диану, а это еще тяжелей: глядеть, как обнимают женщину, которую ты любишь.