Пока Париж весь кипел, как огромный котел, графиня де Монсоро под охраной своего отца и двух слуг, из тех молодцов, которых в те времена вербовали для любого похода в качестве вспомогательных войск, держала путь к Меридорскому замку, проезжая каждый день по десять лье.
      Она тоже начинала наслаждаться свободой, столь драгоценной для всякого, кому пришлось много выстрадать.
      Чистая лазурь над полями вместо вечно хмурого неба, нависающего, словно траурный креп, над черными башнями Бастилии, уже зазеленевшие деревья, длинные волнистые ленты живописных дорог, бегущих через лесные чащи, – все это казалось ей молодым и свежим, новым и восхитительным, словно она и в самом деле встала из могилы, где, как думал ее отец, она была погребена.
      Что же до старого барона, то он помолодел на двадцать лет.
      Глядя на то, как браво он держится в седле и пришпоривает своего старого Жарнака, можно было принять этого благородного сеньора за одного из тех престарелых женихов, которые всюду сопровождают свою юную невесту, не спуская с нее влюбленных глаз.
      Мы не станем описывать это долгое путешествие.
      Ничего существенного, кроме восхода и захода солнца, не происходило.
      Иной раз Диана, потеряв терпение, вскакивала с постели, когда окна гостиницы еще были посеребрены лунным светом, будила барона, расталкивала крепко спящих слуг, и они отправлялись в дорогу под ярко сияющей луной, чтобы выиграть несколько лье на этом длинном пути, казавшемся молодой женщине бесконечным.
      И надо было видеть ее, когда посреди дороги она вдруг пропускала вперед сначала Жарнака, гордого тем, что он перегнал всех, затем слуг и оставалась одна на каком-нибудь пригорке – поглядеть, не следует ли кто-нибудь за ними по долине. Удостоверившись, что долина пустынна, не обнаружив на ней ничего, кроме рассеянных по лугам стад или безмолвной колокольни какого-нибудь городка, торчащей далеко позади, она нагоняла своих, охваченная еще большим нетерпением.
      Тогда отец, который исподтишка подглядывал за ней, говорил:
      – Не бойся, Диана.
      – Не бояться? Чего же, отец?
      – Разве ты не смотришь, не следует ли за нами господин де Монсоро?
      – А, это верно... Да, я смотрю, – отвечала молодая женщина, снова бросая взгляд назад.
      Вот так, переходя от одних опасений к другим, от надежды к разочарованию, Диана прибыла к концу восьмого дня в Меридорский замок и была встречена у подъемного моста госпожой де Сен-Люк и ее мужем, которые во время отсутствия барона выполняли роль хозяев замка.
      И для этих четырех началась та жизнь, о какой мечтает каждый из нас, читая Вергилия и Феокрита.
      Барон и Сен-Люк охотились с утра до ночи. По следам их коней мчались доезжачие.
      Собаки лавиной скатывались с вершины холма, преследуя зайца или лисицу, и когда из лесу доносился громкий шум этой неистовой погони, Диана и Жанна, сидевшие рядом на мху, в тени деревьев, вздрагивали, но затем снова возвращались к своей нежной и полной тайн беседе.
      – Расскажи мне, – говорила Жанна, – расскажи мне обо всем, что было с тобой в могиле, ведь все мы считали тебя умершей... Погляди, боярышник в цвету роняет на нас свои последние снежинки, бузина шлет нам свой пьянящий аромат. В ветвях дубов играют солнечные блики, в воздухе – ни дуновения, в парке – ни души; лани разбежались, заслышав, как дрожит земля, а лисицы забились в свои норы. Расскажи мне, сестричка, расскажи.
      – Что я тебе говорила?
      – Ты ничего мне не говорила. Итак, ты счастлива? А что же тогда означают эти голубые тени под прекрасными глазками, перламутровая бледность твоих щек, трепещущие веки и губы, напрасно пытающиеся улыбнуться... Диана, у тебя есть о чем рассказать мне.
      – Да нет же, нет.
      – Значит, ты счастлива... с господином де Монсоро?
      Диана задрожала всем телом.
      – Вот видишь! – воскликнула Жанна с ласковым упреком.
      – С господином де Монсоро! – повторила Диана. – Зачем ты произнесла это имя? Зачем ты вызвала этот призрак сюда, где нас окружают деревья, цветы, где мы счастливы?
      – Что ж, теперь я знаю, почему под твоими прекрасными глазами синяки, почему эти глаза так часто поднимаются к небу; но я все еще не знаю, почему твои губы пытаются улыбнуться.
      Диана грустно покачала головой.
      – Ты, кажется, мне говорила, – продолжала Жанна, обвивая своей белой, полной рукой плечи Дианы, – говорила мне, что господин де Бюсси отнесся к тебе с большим участием...
      Диана покраснела так сильно, что ее нежное, круглое ушко словно пламенем вспыхнуло.
      – Этот господин де Бюсси обаятельный человек, – сказала Жанна.
      И она запела:
 
      Кто первый задира у нас?
      Конечно, Бюсси д’Амбуаз.
 
      Диана склонила голову на грудь подруги и подхватила голосом более нежным, чем голоса распевающих в листве малиновок:
 
      Кто верен и нежен, спроси.
      Ответят: «Сеньор...
 
      – Де Бюсси!.. – закончила за нее Жанна, весело целуя подругу в глаза. – Ну, назови наконец это имя.
      – Хватит глупостей, – сказала вдруг Диана, – господин де Бюсси не вспоминает более о Диане де Меридор.
      – Вполне возможно, – ответила Жанна, – но я склонна думать, что он очень нравится Диане де Монсоро.
      – Не говори мне этого.
      – Почему? Разве это тебе неприятно?
      Диана не ответила.
      – Говорю тебе, что господин де Бюсси не вспоминает обо мне и правильно делает... О! Я струсила, – прошептала она.
      – Что ты сказала?
      – Ничего, ничего.
      – Послушай, Диана, ты опять начнешь плакать, винить себя в чем-то... Ты струсила? Ты – моя героиня? У тебя не было выхода.
      – Да, я так думала... мне чудились опасности, пропасти, разверзающиеся у меня под ногами... Сейчас эти опасности, Жанна, кажутся мне призрачными, эти пропасти – их мог бы перепрыгнуть и ребенок. Я струсила, говорю тебе. О! Почему у меня не было времени, чтобы подумать!..
      – Ты говоришь со мной загадками.
      – Нет, все это не то, – вскричала Диана, в страшном смятении вскакивая на ноги. – Нет, это не моя вина, это он, Жанна, он не захотел. Я вспоминаю, как все было: положение казалось мне ужасным, я колебалась, была в нерешительности... Отец предлагал мне свою поддержку, а я боялась... он, он предложил мне свое покровительство... но предложил так, что не смог убедить меня. Против него был герцог Анжуйский. Герцог Анжуйский в союзе с господином де Монсоро, скажешь ты. Ну и что из того? Какое значение имеют герцог Анжуйский и граф де Монсоро! Когда очень хочешь чего-нибудь, когда действительно любишь кого-нибудь, о! никакой принц, никакой граф тебя не удержит. Видишь, Жанна, если бы я действительно любила...
      И Диана, вся во власти своего возбуждения, оперлась спиной о ствол дуба, словно душа ее довела тело до изнеможения и у него не было больше сил держаться.
      – Послушай, дорогая моя, успокойся, рассуди...
      – Говорю тебе: мы оказались трусами.
      – Мы... О! Диана, о ком ты говоришь? Это «мы» очень красноречиво, моя милая...
      – Я хочу сказать: мой отец и я. Надеюсь, ты ничего другого не подумала... Мой отец – человек знатный, он мог поговорить с королем; я... у меня есть гордость, и я не боюсь тех, кого ненавижу... Но, видишь ли, вот в чем секрет этой трусости: я поняла, что он не любит меня.
      – Ты сама себя обманываешь!.. – вскричала Жанна. – Если бы ты верила в это, то в том состоянии, в котором ты находишься, ты бы обратилась к нему с этим упреком... Но ты в это не веришь, ты знаешь обратное, лицемерка, – добавила она ласково.
      – Тебе легко верить в любовь, – возразила Диана, снова усаживаясь возле Жанны, – господин де Сен-Люк взял тебя в жены наперекор воле короля! Он похитил тебя прямо из Парижа; тебя, может быть, преследовала погоня, ты платишь ему за опалу и изгнание своими ласками.
      – И щедро плачу, – сказала проказница.
      – Но я, подумай немного и не будь эгоисткой, я, которую этот необузданный молодой человек любит, по его уверению, я, которая привлекла взор неукротимого Бюсси – человека, не знающего, что такое препятствие, я допустила оглашение моего брака и предстала пред взоры всего двора. После этого он не захотел даже смотреть на меня. Я доверилась ему в часовне Святой Марии Египетской. Никого не было, только два его сообщника – Гертруда и Одуэн, да я – еще большая его сообщница, чем они... О! Подумать только, стой возле дверей конь, и Бюсси мог бы меня похитить тогда же, возле часовни... закрыть полой плаща... В ту минуту, знаешь, я чувствовала, что он страдает, что он в отчаянии из-за меня. Я видела его потускневшие глаза, побледневшие, запекшиеся от лихорадки губы. Если бы он попросил меня умереть, чтобы возвратить блеск его глазам, свежесть его устам, я бы умерла... Я встала и ушла, и он даже не подумал удержать меня за край моей накидки. Погоди, погоди... О! Ты не понимаешь, как я страдаю. Он знал, что я покидаю Париж, возвращаюсь в Меридор; он знал, что господин де Монсоро... Ну вот, я и покраснела... что господин де Монсоро не муж мне; он знал, что я еду одна... и в дороге, Жанна, милая, я каждую минуту оборачивалась назад, мне все чудилось, что я слышу галоп его коня, догоняющего нас. Но нет! Это было всего лишь эхо! Говорю тебе, он обо мне и не вспоминает, да я и не заслуживаю того, чтобы ехать за мной в Анжу, когда при дворе французского короля есть столько прекрасных и обходительных дам, одна улыбка которых стоит больше сотни признаний провинциалки, похоронившей себя в чащах Меридора. Теперь ты поняла? Убедила я тебя? Разве я не права? Разве меня не забыли, не пренебрегли мною, бедная моя Жанна?
      Не успела молодая женщина произнести эти слова, как в ветвях дуба раздался страшный треск, со старой стены посыпались кусочки мха и отколовшейся штукатурки, и тотчас вслед за этим из зелени плюща и дикой шелковицы выпрыгнул мужчина и упал к ногам Дианы, та громко вскрикнула.
      Жанна поспешила отойти в сторону – она узнала этого мужчину.
      – Вы видите, я здесь, – прошептал коленопреклоненный Бюсси, целуя край платья Дианы, который он почтительно взял дрогнувшей рукой.
      Диана, в свою очередь, узнала голос и улыбку графа, и, пораженная в самое сердце, вне себя, задыхаясь от этого нежданного счастья, она распахнула объятия и, почти без чувств, упала на грудь того, кого только что обвиняла в безразличии.

      Обмороки, вызванные радостью, никогда не бывают ни чрезмерно долгими, ни чрезмерно опасными. Правда, есть свидетельства, что они приводили иной раз к смертельному исходу, но такие случаи чрезвычайно редки.
      Поэтому Диана весьма скоро открыла глаза и обнаружила, что находится в объятиях Бюсси, ибо Бюсси не пожелал уступить госпоже де Сен-Люк привилегию встретить первый взгляд Дианы.
      – О! – прошептала она, приходя в себя. – О! Это ужасно, граф, появиться так внезапно!
      Бюсси ожидал других слов.
      И кто знает – мужчины так требовательны, – кто знает, повторяем мы, быть может, он ждал вовсе не слов, а чего-то другого, он, не один раз присутствовавший при возвращении к жизни после обмороков или беспамятства?
      Однако Диана не только ограничилась этими словами, но более того, она мягко освободилась из плена рук де Бюсси и отступила к подруге, которая поначалу отошла было из деликатности на несколько шагов в сторону, под деревья, но потом прелестное зрелище примирения двух любящих разбудило в ней свойственное женщинам любопытство, и она потихоньку вернулась назад, не для того, чтобы принять участие в разговоре, но чтобы быть достаточно близко от разговаривающих и ничего не упустить...
      – Так вот, значит, как вы меня встречаете, сударыня? – сказал Бюсси.
      – Ах, – сказала Диана, – это в самом деле очень мило, очень трогательно, господин де Бюсси, то, что вы сделали... Но...
      – О! Бога ради, не надо никаких «но», – вздохнул Бюсси, снова опускаясь на колени.
      – Нет, нет, только не так, не на коленях, господин де Бюсси.
      – О! Позвольте мне молить вас на коленях, – сказал граф, сложив ладони, – я так давно мечтал о месте у ваших ног.
      – Возможно, но, чтобы занять его, вы перебрались через стену. Это не подобает знатному сеньору и, более того, весьма неосторожно для человека, который печется о моей чести.
      – Почему?
      – А если бы вас случайно заметили?
      – Кто бы меня заметил?
      – Да наши охотники, они всего четверть часа тому назад проскакали тут по лесу мимо стены.
      – О! Успокойтесь, сударыня, я слишком старательно прячусь, чтобы меня смогли заметить.
      – Он прячется! Ах, – воскликнула Жанна, – это совсем как в романе, расскажите нам, как вы прячетесь, господин де Бюсси.
      – Во-первых, если я не присоединился к вам по дороге, то не по своей вине: я поехал одним путем, вы – другим. Вы прибыли через Рамбуйе, я через Шартр. Во-вторых, слушайте и судите, влюблен ли в вас бедный Бюсси: я не решился присоединиться к вам, хотя не сомневался, что смог бы это сделать. Я прекрасно знал, что Жарнак отнюдь не влюблен и что это достойное животное без особого восторга относится к возвращению в Меридор; ваш отец тоже не имел никаких оснований торопиться, ведь вы были возле него. Но я хотел встретиться с вами не в присутствии вашего батюшки и не в обществе ваших людей, потому что я гораздо больше беспокоюсь о том, чтобы не нанести урон вашей чести, чем вы думаете. Я ехал не торопясь и грыз ручку моего хлыста, да, ручка хлыста была моей обычной пищей в эти дни.
      – Бедный мальчик! – сказала Жанна. – Оно и видно, погляди, как он похудел.
      – Наконец вы прибыли, – продолжал Бюсси, – я снял квартиру в предместье города и видел, спрятавшись за ставнями, как вы проехали мимо.
      – О! Боже мой! Вы живете в Анжере под своим именем? – спросила Диана.
      – За кого вы меня принимаете? – сказал, улыбаясь, де Бюсси. – Конечно, нет, я – странствующий купец. Поглядите на этот светло-коричневый камзол, в нем меня не очень-то узнаешь, такой цвет любят суконщики и мастера золотых и серебряных дел. Ну, а кроме того, у меня весьма озабоченный и занятой вид, и я вполне могу сойти за аптекаря, разыскивающего целебные травы. Короче говоря, меня еще не заметили.
      – Бюсси, красавец Бюсси, два дня кряду находится в провинциальном городишке, и его не заметили? При дворе этому никогда не поверят.
      – Продолжайте, граф, – сказала Диана, краснея. – Как вы добрались из Анжера сюда?
      – У меня два чистокровных скакуна. Я сажусь на одного из них и шагом выезжаю из города, то и дело останавливаясь, чтобы поглазеть на объявления и вывески. Но стоит мне очутиться вдали от чужих взглядов, я тотчас же пускаю коня в галоп, и за двадцать минут он покрывает три с половиной лье между городом и замком. Оказавшись в Меридорском лесу, я определяю стороны света и нахожу стену парка. Но она длинная, и даже очень, ведь парк большой. Вчера я исследовал эту стену больше чем четыре часа; взбирался на нее то там, то здесь, все надеясь увидеть вас. И наконец, к вечеру, когда я уже почти отчаялся, я вас увидел. Вы шли к дому, позади вас прыгали две большие собаки барона, они пытались схватить молодую куропатку, которую госпожа де Сен-Люк держала в высоко поднятой руке. Потом вы скрылись из виду.
      Я спрыгнул в парк, прибежал сюда, где мы сейчас, увидел, что трава и мох здесь сильно примяты, и решил, что, вполне возможно, это ваше излюбленное место: тут так приятно в жару. Чтобы узнать это место, я надломил ветки, как делают на охоте, и, вздыхая, что для меня всегда ужасно мучительно...
      – С непривычки, – прервала с улыбкой Жанна.
      – Вполне возможно, сударыня. Итак, вздыхая, что для меня, повторяю, всегда ужасно мучительно, я поскакал к городу. Я был очень утомлен, кроме того, взбираясь на деревья, я разорвал мой светло-коричневый камзол, и, однако, несмотря на прорехи в камзоле, несмотря на боль в груди, я был счастлив: я видел вас.
      – По-моему, это восхитительный рассказ, – сказала Жанна, – вы преодолели ужасные препятствия, это прекрасно и героично, но я боюсь взбираться на деревья, и, окажись я на вашем месте, я поберегла бы свой камзол и особенно свои прекрасные белые руки. Посмотрите, в каком ужасном состоянии ваши: все исцарапаны колючками.
      – Верно. Но тогда я не увидел бы ту, которую искал.
      – Вот уж нет. Я бы увидела ее и нагляделась бы побольше вашего и на Диану де Меридор, и даже на госпожу де Сен-Люк.
      – А что бы вы сделали для этого? – с живостью спросил Бюсси.
      – Явилась бы прямо к подъемному мосту Меридорского замка и вошла в замок. Господин барон сжал бы меня в своих объятиях, госпожа де Монсоро усадила бы меня рядом с собой за стол, господин де Сен-Люк осыпал бы меня знаками внимания, госпожа де Сен-Люк составляла бы со мной анаграммы. Это был бы самый простой в мире способ. Правда, самые простые в мире способы никогда не приходят на ум влюбленным.
      Бюсси улыбнулся, бросил взгляд в сторону Дианы и покачал головой.
      – Ну нет, – сказал он, – нет. То, что сделали бы вы, годится для всех, но не для меня.
      Диана залилась краской, словно ребенок, и в глазах обоих появилось одно и то же выражение, а на устах – одна и та же улыбка.
      – Вот так так! – сказала Жанна. – По всему выходит, что я ничего больше не понимаю в хороших манерах.
      – Нет! – сказал Бюсси, отрицательно покачав головой. – Нет, я не мог явиться в замок! Графиня замужем, и господин барон несет обязательство перед своим зятем – каким бы он ни был – строго следить за его женой.
      – Что ж, – сказала Жанна, – вот я и получила урок благородства, примите мою признательность, господин де Бюсси, я действительно его заслужила, это меня отучит вмешиваться в дела безумцев.
      – Безумцев? – переспросила Диана.
      – Безумцев или влюбленных, – ответила госпожа де Сен-Люк, – и поэтому...
      Она поцеловала подругу в лоб, сделала реверанс Бюсси и убежала.
      Диана пыталась было остановить Жанну за руку, но Бюсси завладел другой рукой Дианы, и молодой женщине, столь крепко удерживаемой своим возлюбленным, пришлось решиться и отпустить подругу.
      Итак, Бюсси и Диана остались одни.
      Диана, бросив взгляд вслед госпоже де Сен-Люк, которая шла, срывая по пути цветы, покраснела и снова опустилась на траву.
      Бюсси улегся к ее ногам.
      – Я поступил как должно, не правда ли, сударыня? Вы меня одобряете?
      – Не стану лукавить, – ответила Диана, – к тому же вам известны мои мысли. Да, я одобряю вас, но на этом кончается моя снисходительность. Стремиться к вам, призывать вас, как я это делала только что, было безумием с моей стороны, грехом.
      – Бог мой! Что вы такое говорите, Диана?
      – Увы, граф, я говорю правду! Я имею право делать несчастным господина де Монсоро, который сам довел меня до такой крайности, но я располагаю этим правом только до тех пор, пока воздерживаюсь от того, чтобы осчастливить другого. Я могу отказать графу в моем обществе, моей улыбке, моей любви, но если я одарю этими милостями другого, я ограблю того, кто, вопреки моему желанию, является моим господином.
      Бюсси терпеливо выслушал это нравоучение, весьма смягченное, впрочем, прелестью Дианы и ее кротким тоном.
      – Сейчас моя очередь, не так ли? – спросил он.
      – Говорите, – ответила Диана.
      – Со всей откровенностью?
      – Говорите!
      – Ну так вот, в том, что вы мне сказали, сударыня, нет ни одного слова, сказанного от сердца.
      – Почему?
      – Наберитесь терпения и выслушайте меня, сударыня, ведь я слушал вас терпеливо. Вы засыпали меня софизмами.
      Диана сделала протестующее движение.
      – Общие места морали, – продолжал Бюсси, – не что иное, как софизмы, когда они оторваны от реальности. В обмен на ваши софизмы, сударыня, я преподнесу вам истину. Некий мужчина является вашим господином, говорите вы, но разве вы сами выбрали себе этого мужчину? Нет, его навязали вам роковые обстоятельства, и вы подчинились им. Вопрос состоит в том, собираетесь ли вы страдать всю жизнь от этого подлого принуждения? Если нет, то я могу вас от него освободить.
      Диана открыла рот, чтобы заговорить, но Бюсси остановил ее жестом.
      – О! Я знаю, что вы мне ответите, – сказал он. – Вы мне ответите, что, если я вызову господина де Монсоро на дуэль и убью его, мне больше не видать вас... Пусть так, пусть, разлученный с вами, я умру от горя, но зато вы будете жить свободной, вы сможете сделать счастливым достойного человека, и он, исполненный радости, благословит когда-нибудь мое имя и скажет: «Спасибо, Бюсси, спасибо! Ты освободил нас от этого мерзкого Монсоро!» Да и вы сами, Диана, вы, которая не осмелилась бы поблагодарить меня живого, поблагодарите меня умершего.
      Молодая женщина схватила руку графа и нежно сжала ее.
      – Вы еще не умоляли, Бюсси, – сказала она, – а уже угрожаете.
      – Угрожать вам?! О! Господь слышит меня и знает мои намерения. Я беззаветно люблю вас, Диана, и никогда не поступлю так, как поступил бы другой на моем месте. Я знаю, что и вы меня любите. Боже мой! Только не отрицайте этого, иначе вы приравняете себя к тем пошлым людям, у коих слово расходится с делом. Я знаю, что любите, вы сами мне в этом открылись. И еще: любовь, подобная моей, сияет, как солнце, и оживляет все сердца, к которым она прикасается, поэтому я не буду умолять вас, я не предоставлю отчаянию изничтожить меня. Нет, я встану на колени у ваших ног, которые готов целовать, и скажу вам, положа правую руку на сердце – оно ни разу не солгало ни по расчету, ни из-за страха, – я скажу вам: «Диана, я люблю вас и буду любить всю жизнь! Диана, клянусь перед лицом неба, я умру за вас, умру, обожая вас». И если вы мне снова скажете: «Уходите, не похищайте счастья, принадлежащего другому», я поднимусь без вздоха, без возражения, поднимусь с этого места, где я, несмотря на все, чувствую себя таким счастливым, и, низко поклонившись вам, подумаю: «Эта женщина меня не любит, эта женщина не полюбит меня никогда». А затем я уйду, и вы больше меня никогда не увидите. Но так как моя преданность вам превосходит даже мою любовь, так как желание видеть вас счастливой сохранится во мне, даже когда я уверюсь, что не могу быть счастлив сам, так как, не похитив у другого его счастья, я получу право похитить у него жизнь, я воспользуюсь своим правом, сударыня, хотя бы для этого мне пришлось пожертвовать собственной жизнью: я убью его, убью из страха, что иначе вы навеки останетесь в рабстве и что ваше рабство вынудит вас и впредь делать несчастными хороших людей, которые вас полюбят.
      Бюсси произнес эти слова с большим волнением. Диана прочла в его сверкающем и честном взоре, что решение его твердо. Она поняла: он сделает то, что сказал, его слова, без всяких сомнений, претворятся в дела; и как апрельские снега тают под лучами солнца, так растаяла ее суровость в пламени этого взора.
      – Благодарю, – сказала она, – благодарю, мой друг, за то, что вы лишаете меня выбора. Это еще одно из проявлений деликатности с вашей стороны – вы хотите, чтобы, уступив вам, я не мучилась угрызениями совести. А теперь: будете ли вы любить меня до самой смерти, как говорили? Не окажусь ли я просто вашей прихотью и не заставите ли вы меня однажды горько пожалеть, что я не вняла любви господина де Монсоро? Но нет, я не могу ставить вам условия. Я побеждена, я сдаюсь, я ваша, Бюсси, пусть не по закону, но, во всяком случае, – по любви. Оставайтесь, мой друг, и теперь, когда моя жизнь и ваша – одно целое, оберегайте нас.
      С этими словами Диана положила одну из своих белоснежных изящных ручек на плечо де Бюсси и протянула ему другую, которую он с любовью прижал к губам. Диана вся затрепетала от этого поцелуя.
      Тут послышались легкие шаги Жанны и предупреждающее покашливание.
      Она принесла целый сноп ранних цветов и, должно быть, самую первую бабочку, осмелившуюся вылупиться из своего шелкового кокона. Это была аталанта с красно-черными крыльями.
      Сплетенные руки инстинктивно разъединились.
      Жанна заметила это движение.
      – Простите, дорогие друзья, что я вам помешала, – сказала она, – но нам пора вернуться домой, если мы не хотим, чтобы за нами пришли сюда. Господин граф, возвращайтесь, пожалуйста, к вашему замечательному коню, который делает четыре лье за полчаса, а нам предоставьте возможность пройти как можно медленнее те сто пятьдесят шагов, что отделяют нас от дома, ибо, я предполагаю, нам есть о чем поговорить. Проклятие! Вот что вы теряете из-за вашего упрямства, господин де Бюсси: во-первых, обед в замке – великолепный обед, особенно для человека, который скакал на лошади и перелезал через стены, а во-вторых, не меньше сотни веселых шуток, которыми мы с вами обменялись бы, не считая уж обмена взглядами, насмерть поражающими сердце. Пойдем, Диана.