Шли последние дни апреля.
      Стены большого Шартрского собора были обтянуты белой материей, а колонны украшены зелеными ветками; как известно, в это время года зелень бывает еще редкостью, и пучки зеленых веток на колоннах заменяли букеты цветов.
      Король босиком проделал путь от Шартрских ворот до собора и теперь стоял босоногий посреди нефа, время от времени поглядывая по сторонам и проверяя, все ли его друзья и придворные присутствуют на молебне. Но одни, изранив ноги о камни мостовой, не выдержали и надели башмаки, другие, измученные голодом и усталостью, тайком проскользнули в придорожные кабачки, да там и остались, подкрепляясь едой или отдыхая, и только у немногих достало сил пройти всю дорогу босиком, в длинных власяницах кающихся и босыми ногами встать на сырые плиты собора.
      В соборе шло молебствие о ниспослании наследника французской короне. Две рубашки богоматери, обладавшие чудотворной силой, сомневаться в которой было невозможно ввиду множества сотворенных ими чудес, были извлечены из золотой раки, где они хранились, и народ, толпами сбежавшийся поглазеть на торжественную церемонию, невольно склонил головы, ослепленный блеском лучей, брызнувших из раки, когда оттуда были вынуты рубашки.
      В эту минуту Генрих III услышал, как в мертвой тишине раздался какой-то странный звук, напоминающий сдавленный смех. Король оглянулся, нет ли поблизости Шико. Он не мог допустить мысли, что у кого-нибудь, кроме Шико, хватило дерзости рассмеяться в подобную минуту.
      Однако это не Шико рассмеялся при виде святых рубашек. Увы, Шико все еще отсутствовал, что весьма огорчало короля, который, как мы помним, внезапно потерял своего шута из виду по дороге в Фонтенбло и с тех пор ничего о нем не слышал. Виновником странного шума оказался некий дворянин. Он только что подскакал к дверям собора на взмыленном коне и прямо как был, в костюме для верховой езды, в сапогах, забрызганных грязью, ввалился в собор, расталкивая придворных, одетых во власяницы или с мешками на головах, но и в том и в другом случае босых.
      Увидев, что король оглянулся, дворянин храбро продолжал стоять на хорах, приняв почтительный вид; по элегантности его одежд, а еще больше по манерам видно было, что он не новичок при дворе.
      Генрих, недовольный тем, что дворянин, прибывший с таким опозданием, наделал столько шуму и своей одеждой посмел так вызывающе отличаться от монашеских одеяний, предписанных на этот день, взглянул на него с укоризной.
      Вновь прибывший, казалось, не заметил королевского взгляда. Дерзко скрипя своими башмаками с загнутыми носками (такая уж была мода в те времена), он перешагнул через несколько плит со скульптурными изображениями епископов и опустился на колени возле обитого бархатом кресла герцога Анжуйского; герцог сидел, погруженный не столько в молитвы, сколько в свои тайные думы, и не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг.
      Однако, почувствовав чье-то прикосновение, он живо обернулся и приглушенно воскликнул:
      – Бюсси!..
      – Добрый день, монсеньор! – ответил Бюсси, как если бы он расстался с герцогом только накануне вечером и за то время, пока они не виделись, ничего существенного не произошло.
      – Ты, наверное, не в своем уме, – сказал принц.
      – Почему, монсеньор?
      – Потому что уехал откуда-то, где бы ты там ни был, чтобы явиться в Шартр глазеть на рубашки богоматери.
      – Монсеньор, – сказал Бюсси, – дело в том, что мне нужно безотлагательно с вами поговорить.
      – Почему же ты не приехал пораньше?
      – Вероятно, потому, что не смог.
      – Но что случилось за те три недели, пока мы не виделись?
      – Как раз об этом я и хочу с вами поговорить.
      – Вот как! Может быть, ты подождешь, пока мы не выйдем из церкви?
      – К сожалению, придется подождать. Это меня и злит.
      – Молчи! Скоро все кончится. Наберись терпения, и мы вместе вернемся ко мне в гостиницу.
      – Я на это рассчитываю, монсеньор.
      И действительно, король уже надел поверх своей рубашки из тонкого полотна холщовую рубашку богоматери, а королева с помощью своих придворных дам натягивала на себя другую святую рубашку.
      Затем король преклонил колени, его примеру последовала и королева. Супруги некоторое время усердно молились под широким балдахином, придворные, одержимые желанием угодить королю, били земные поклоны.
      Наконец король поднялся с колен, снял с себя святую рубашку, попрощался с архиепископом, попрощался с королевой и направился к выходу из собора.
      Однако на полпути он остановился: ему на глаза опять попался Бюсси.
      – А, это вы, сударь, – сказал Генрих, – по-видимому, наше благочестие вам не по нраву, коли вы не решаетесь расстаться с золотом и шелками в то время, как ваш король одевается в грубое сукно и саржу.
      – Государь, – с достоинством ответил Бюсси, побледнев от сдерживаемого волнения, – даже среди тех, кто сегодня облачен в самую грубую рясу и больше других изранил себе ноги, не найдется человека, ближе меня принимающего к сердцу службу вашему величеству. Но я прибыл в Париж после дальней и утомительной дороги и только сегодня утром узнал, что ваше величество отбыли в Шартр. Я проскакал двадцать два лье за пять часов, государь, торопясь присоединиться к вашему величеству. Вот почему у меня не было времени сменить платье, и ваше величество не попрекнули бы меня, если бы вместо того, чтобы поспешить сюда с одним желанием слить свои молитвы с молитвами вашего величества, я остался бы в Париже.
      Король, казалось, удовлетворился этими объяснениями, однако, взглянув на своих друзей, он увидел, что некоторые из них при словах Бюсси пожимали плечами. Не желая обижать своих сторонников знаками доброго расположения к придворному герцога Анжуйского, король прошел мимо Бюсси с сердитым видом.
      Бюсси, не моргнув глазом, снес эту немилость.
      – Что с тобой? – сказал герцог. – Разве ты не видел?
      – Чего?
      – Что Шомберг, что Келюс, что Можирон пожимали плечами, слушая твои оправдания.
      – Все так, – с полным спокойствием отвечал Бюсси, – я это отлично видел.
      – Ну и что?
      – Ну и то, неужели вы думаете, что я способен перерезать горло себе подобным или почти что себе подобным в церкви? Для этого я слишком хороший христианин.
      – А, коли так, все прекрасно, – сказал удивленный герцог, – мне-то показалось, что ты этого не заметил или не пожелал заметить.
      Бюсси, в свою очередь, пожал плечами и при выходе из собора отвел принца в сторону.
      – Мы идем к вам, не правда ли, монсеньор? – спросил он.
      – Немедленно. У тебя должны быть интересные новости для меня.
      – Да, несомненно, монсеньор, и даже такие, о которых, я уверен, вы и не подозреваете.
      Герцог удивленно посмотрел на Бюсси.
      – Да, да, – сказал Бюсси.
      – Ну хорошо, позволь мне только распрощаться с королем, и я к твоим услугам.
      Герцог отправился к королю испрашивать разрешения покинуть его свиту, и король, в силу особой милости богоматери несомненно расположенный к терпимости, даровал своему брату позволение уехать в Париж, когда ему заблагорассудится.
      Герцог поспешно возвратился к Бюсси и вместе с ним закрылся в одной из комнат отведенной ему гостиницы.
      – Ну вот мы и одни, мой друг, – сказал он, – теперь садись и расскажи мне свои похождения. Ты знаешь, я считал тебя мертвым.
      – Вполне в это верю, монсеньор.
      – Ты знаешь, весь двор, прослышав о твоем исчезновении, на радостях разоделся в белое, и немало людей вздохнули свободно впервые с того дня, когда ты научился держать шпагу. Но не в этом дело. Давай рассказывай! Ведь ты меня покинул, чтобы следить за прекрасной незнакомкой. Кто же эта женщина и чего я могу от нее ждать?
      – Вы пожнете то, что посеяли, монсеньор, то есть стыд и позор!
      – Что такое? – воскликнул герцог, более пораженный загадочным смыслом этих слов, чем их непочтительностью.
      – Монсеньор слышал, – с ледяным спокойствием ответил Бюсси, – и мне нет необходимости повторять.
      – Объяснитесь, сударь, и оставьте Шико загадки и анаграммы.
      – О, нет ничего легче, монсеньор, для этого мне достаточно обратиться к вашей памяти.
      – Но кто эта женщина?
      – Думаю, что вы, монсеньор, ее узнали.
      – Так это была она! – воскликнул герцог.
      – Да, монсеньор.
      – Ты ее видел?
      – Да.
      – Она с тобой говорила?
      – Конечно. Только призраки не говорят. А что, разве у монсеньора были основания считать ее мертвой или надеяться на ее смерть?
      Герцог побледнел и замер, словно раздавленный под тяжестью слов того, кто, казалось, должен был бы вести себя как подобает куртизану.
      – Ну да, монсеньор, – продолжал Бюсси, – хотя вы и толкнули молодую девушку благородного происхождения на мученическую смерть, все же она избежала погибели. Однако подождите вздыхать с облегчением и не думайте, что вы уже оправданы, ибо, сохранив свою жизнь, она попала в беду большую, чем смерть.
      – Что с ней случилось? – спросил герцог, дрожа всем телом.
      – С ней случилось то, монсеньор, что один господин спас ей и честь, и жизнь, но этот человек заставил заплатить за свою услугу такой ценой, что лучше бы он ее не оказывал.
      – Ну, ну, кончай.
      – Диана де Меридор, монсеньор, чтобы избежать уже протянутых к ней рук герцога Анжуйского, любовницей которого она никак не хотела стать, Диана де Меридор бросилась в объятия человека, который ей ненавистен.
      – Что ты сказал?
      – Я сказал, что Диана де Меридор нынче зовется госпожой де Монсоро.
      При этих словах волна крови внезапно прихлынула к обычно бледному лицу Франсуа, герцог побагровел так сильно, что, казалось, кровь вот-вот брызнет у него из глаз.
      – Смерть Христова! – зарычал разъяренный принц. – Неужели это правда?
      – Да, черт побери, раз это говорю я, – высокомерно ответил Бюсси.
      – Я не то хотел сказать, – поправился принц, – я не сомневаюсь в вашей правдивости, Бюсси, я только спрашиваю себя, возможно ли, чтобы один из моих дворян, какой-то Монсоро, дерзнул похитить у меня женщину, которую я почтил своим расположением.
      – А почему нет? – сказал Бюсси.
      – И ты бы сделал то же самое, ты?
      – Я сделал бы лучше, монсеньор, я предупредил бы вас, что чести вашей грозит опасность.
      – Минуточку, Бюсси, – сказал герцог, снова обретая спокойствие, – послушайте, пожалуйста. Вы понимаете, мой милый, что я не оправдываюсь.
      – И допускаете ошибку, мой принц: во всех случаях, когда затронута честь, вы не более чем дворянин.
      – Ну хорошо, вот поэтому я и прошу вас быть судьей господина де Монсоро.
      – Меня?
      – Да, вас, и сказать мне: разве он не вел себя по отношению ко мне как предатель, вероломный предатель?
      – По отношению к вам?
      – Да, ко мне, ведь мои намерения были ему известны.
      – А в намерения вашего высочества входило?..
      – Заставить Диану меня полюбить, я не отрицаю.
      – Заставить полюбить вас?
      – Да, но ни в коем случае не прибегать к насилию.
      – Таковы были ваши намерения, монсеньор? – сказал Бюсси с иронической улыбкой.
      – Несомненно, и эти намерения я сохранял до последней минуты, хотя господин де Монсоро возражал против них со всей убедительностью, на которую он способен.
      – Монсеньор! Монсеньор! Что я слышу! Этот субъект подбивал вас обесчестить Диану?
      – Да.
      – Он давал вам такие советы?
      – Он мне письма писал. Хочешь, покажу тебе одно такое письмо?
      – О! – воскликнул Бюсси. – Если бы я мог этому поверить!
      – Подожди секунду, ты сам увидишь.
      И герцог побежал за шкатулкой, которая всегда находилась в его кабинете под охраной пажа, вынул оттуда записку и сунул в руки Бюсси.
      – Читай! – сказал он. – Раз уж ты сомневаешься в слове твоего принца.
      Бюсси с сомнением дрожащей рукой взял записку и прочел:

      «Монсеньор!
      Пусть ваше высочество успокоится: похищение пройдет беспрепятственно, так как сегодня вечером юная особа выезжает на восемь дней к тетке, которая живет в Людском замке. Я беру на себя все, и вам не о чем будет беспокоиться. Ну а девичьи слезы, поверьте мне, они высохнут, как только девица окажется в присутствии вашего высочества. А пока что... я действую... и нынче вечером... она будет в замке Боже.
      Вашего высочества покорнейший слуга
      Бриан де Монсоро».

      – Ну, что ты об этом скажешь? – спросил принц после того, как Бюсси дважды прочитал письмо.
      – Скажу, что вам хорошо служат, монсеньор.
      – То есть, напротив, что меня предают.
      – Да, верно, я забыл, что было потом.
      – Обмануть меня! Мерзавец! Он заставил меня поверить в смерть женщины...
      – Которую он у вас украл. Действительно, подлый поступок, – заметил Бюсси, не скрывая иронии. – Но у господина де Монсоро есть оправдание – он полюбил.
      – Ты думаешь? – сказал принц с недоброй улыбкой.
      – Проклятие! – ответил Бюсси. – По этому поводу у меня нет своего мнения. Я думаю так, если вы так думаете.
      – Что бы ты сделал на моем месте? Нет, погоди, сначала расскажи, как действовал он.
      – Он уверил отца молодой девушки в том, что вы были ее похитителем. Он предложил ему свои услуги и явился в замок Боже с письмом от барона де Меридор. Он подъехал в лодке под окна замка и увез с собой пленницу. А потом запер ее в том доме, который вы знаете, и запугиваниями вынудил сочетаться с ним браком.
      – Разве это не подлое вероломство? – вскричал герцог.
      – Да, но прикрытое вашим собственным вероломством, – ответил Бюсси со своей обычной смелостью.
      – Ах, Бюсси... Ты увидишь, сумею ли я отомстить.
      – Вам, мстить? Полноте, монсеньор, вы не унизитесь до мести.
      – Почему?
      – Принцы не мстят, монсеньор, они карают. Вы обличите этого Монсоро в подлости, и вы его покараете.
      – Каким образом?
      – Сделав счастливой Диану де Меридор.
      – Разве это в моих силах?
      – Конечно.
      – Ну а что можно сделать?
      – Вернуть ей свободу.
      – Ну-ка, объяснись.
      – Нет ничего проще. Бракосочетание было насильственным – следовательно, оно недействительно.
      – Ты прав.
      – Прикажите расторгнуть брак, и вы поступите, монсеньор, как настоящий дворянин и как благородный принц.
      – Вот оно что! – сказал подозрительный принц. – Смотрите, какой пыл! Так ты и сам заинтересован в этом деле, Бюсси?
      – Я-то? Да меньше всего на свете. Я заинтересован только в одном, монсеньор, чтобы про меня не могли сказать: вот Луи де Клермон, граф де Бюсси, который служит вероломному принцу и бесчестному человеку.
      – Ну хорошо, ты увидишь. Но как расторгнуть этот брак?
      – Очень легко. Стоит только обратиться к отцу.
      – Барону де Меридор?
      – Да.
      – Но ведь он в глубине Анжу.
      – Он здесь, монсеньор, то есть в Париже.
      – У тебя?
      – Нет, возле своей дочери. Поговорите с ним, монсеньор, пусть он поймет, что может рассчитывать на вас; пусть он увидит в вашем высочестве не того, кого он видел до сих пор, – не врага, а покровителя, и тогда он, ныне проклинающий ваше имя, будет вас обожать как своего доброго гения.
      – Это могущественный сеньор в своей округе, – сказал герцог, – и уверяют, что он пользуется большим влиянием во всей провинции.
      – Все так, монсеньор, но не об этом вам следует думать прежде всего; прежде всего он – отец, чья дочь попала в беду, и он несчастен несчастьями своей дочери.
      – И когда я смогу его увидеть?
      – Как только вернетесь в Париж.
      – Хорошо.
      – Значит, мы об всем договорились, монсеньор?
      – Да.
      – Слово дворянина?
      – Слово принца.
      – А когда вы отправляетесь?
      – Нынче вечером. Ты меня подождешь?
      – Нет, я поеду вперед.
      – Поезжай и будь готов.
      – К вашим услугам, монсеньор. Где я найду ваше высочество?
      – На утреннем туалете короля, завтра около полудня.
      – Я там буду, монсеньор. Прощайте.
      Бюсси не потерял ни секунды, и дорогу, которую герцог проделает, дремля в карете, за пятнадцать часов, он одолел за пять. С сердцем, переполненным любовью и счастьем, он мчался, чтобы как можно раньше успокоить барона, которому обещал помощь, и Диану, которой возвращал половину жизни.

      Пробило еще только одиннадцать часов утра, и весь Лувр был погружен в сон. Часовые во дворе старались шагать бесшумно, всадники, сменявшие посты, ехали шагом. Король, утомленный вчерашним паломничеством, спал, и никто не осмеливался нарушать его сон.
      Два человека одновременно подъехали к главным воротам Лувра. Один восседал на свежайшем берберском жеребце, другой – на взмыленном андалузском коне. Они остановились перед воротами и невольно взглянули друг на друга, так как, прибыв с двух прямо противоположных направлений, они столкнулись лицом к лицу.
      – Господин де Шико! – воскликнул тот из приезжих, кто был помоложе, склоняясь в учтивом поклоне. – Как поживаете?
      – А, сеньор де Бюсси! Как нельзя лучше, сударь, – ответил Шико с непринужденностью и вежливостью настоящего дворянина, тогда как приветствие Бюсси обличало в нем большого и хорошо воспитанного вельможу.
      – Вы приехали поприсутствовать на утреннем туалете короля, сударь? – осведомился Бюсси.
      – И вы тоже, как я предполагаю?
      – Нет, я хочу засвидетельствовать почтение монсеньору герцогу Анжуйскому. Вы же знаете, господин де Шико, – улыбаясь, добавил Бюсси, – я не имею счастья принадлежать к любимцам его величества.
      – В этом следовало бы упрекнуть короля, а не вас, сударь.
      Бюсси поклонился.
      – Вы вернулись издалека? – спросил он. – Я слышал, что вы путешествуете.
      – Да, сударь, я охотился, – ответил Шико. – Ну а вы, вы тоже путешествовали?
      – Да, я побывал в провинции. Ну а теперь, сударь, – продолжал Бюсси, – не соблаговолите ли вы оказать мне одну услугу?
      – Даже не спрашивайте. Всякий раз, когда господин де Бюсси обращается ко мне с просьбой, какова бы она ни была, – сказал Шико, – он оказывает мне высочайшую честь.
      – Отлично. Вас пропустят в луврские палаты – вы человек привилегированный, ну а я останусь в приемной, будьте так любезны, предупредите герцога Анжуйского, что я его ожидаю.
      – Если монсеньор герцог Анжуйский в Лувре, – сказал Шико, – он непременно будет присутствовать на утреннем туалете его величества. Почему бы вам, сударь, не пройти туда вместе со мной?
      – Я боюсь увидеть недовольное лицо короля.
      – Вот как!
      – Проклятие, он до сего дня не балует меня своими милыми улыбками.
      – Будьте спокойны, скоро все это переменится.
      – Ах, так вы предсказываете будущее, господин де Шико?
      – Иногда занимаюсь. Не унывайте, господин де Бюсси. Пойдемте.
      Они вошли в Лувр и там расстались: один направился в покои короля, другой – в апартаменты, занимаемые монсеньором герцогом Анжуйским, в которых раньше, как мы, кажется, уже говорили, обитала королева Маргарита.
      Генрих III только что проснулся; он позвонил в большой колокольчик, и слуги и друзья толпой устремились в королевскую опочивальню. Королю уже поднесли куриный бульон, вино с пряностями и мясной паштет, когда к своему августейшему повелителю вошел оживленный Шико и, даже не поздоровавшись, начал с того, что ухватил кусок паштета с серебряного блюда и отхлебнул бульона из золотой миски.
      – Клянусь смертью Христовой! – воскликнул король, напустив на себя гневный вид, хотя на самом деле был донельзя обрадован. – Да это наш плут Шико! Беглец, бродяга, висельник Шико!
      – Ну, ну, что ты говоришь, сын мой! – сказал Шико, бесцеремонно усаживаясь с ногами в покрытых пылью сапогах в огромное, вышитое золотыми геральдическими лилиями кресло, где уже сидел Генрих III. – Значит, мы забыли наше возвращеньице из Польши, когда мы играли роль оленя, а магнаты исполняли партии гончих. Ату, ату его!