IV

На следующий день король велел возвестить, что в начале января 1343 года состоятся праздники.

В пятнадцатый день этого месяца действительно объявили турнир, на котором должны были состязаться все благородные рыцари королевства и принять участие сам король Филипп VI.

В соседние провинции разослали герольдов, чтобы созвать бойцов.

Были проведены пышные приготовления, хотя никто не смог бы догадаться, к какой кровавой развязке они приведут.

За несколько дней до турнира король вызвал прево Парижа.

— Все ли лица, список которых я вам передал, находятся в Париже? — спросил он.

— Да, ваше величество.

— И мессир Оливье де Клисон?

— Приехал сегодня утром.

— А мессир Годфруа д'Аркур?

— Только его нет в Париже.

— Неужели он что-то подозревает? — бормотал король, большими шагами расхаживая по комнате. — Но хотя бы жена его здесь?

— Да, ваше величество.

— О брат мой, Робер Артуа, кажется, вы не единственный предатель в нашем королевстве, появляются и ваши сообщники. Но с Божьей помощью я уничтожу всех вас, если даже для этого мне придется стереть ваши замки с лица земли и повесить всех ваших отпрысков до единого!

— Не желает ли ваше величество отдать мне еще какие-либо распоряжения? — спросил прево.

— Нет, ступайте.

Спустя три дня Париж гудел как улей.

Взошло солнце, более сияющее, чем люди смели на то надеяться, словно сами небеса хотели защитить торжество, что должно было начаться в этот день.

С самого раннего утра, как то было на празднике, который король Филипп Красивый давал Эдуарду II и Изабелле по случаю их приезда во Францию, улицы Парижа были «зашторены», то есть все дома укрыты занавесями. Прошло много шествий; в них участвовали горожане и все цехи ремесленников — под громкие звуки музыкальных инструментов одни шли пешком, другие ехали верхами.

Вслед за ними проследовали менестрели и всевозможные комедианты, разодетые в пестрые костюмы, гудя в рожки и стуча в бубны.

Король со свитой наблюдали за этим шествием, с ликующими криками направляющимся на остров Сите к собору Богоматери.

Потом ехали собравшиеся на турнир рыцари; их кони были укрыты роскошными попонами, а сами они облачены в самые богатые доспехи; каждого из них сопровождал оруженосец, несущий развевающееся на ветру знамя своего сеньора, украшенное каким-нибудь благородным девизом.

И наконец, толпой валил народ, крича во все горло, как это всегда бывает, когда ему устраивают развлечения.

Вечером были устроены пиры и зрелища, а на следующий день в полдень в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре должен был начаться турнир, на который записалось множество рыцарей.

Турнир был отложен на день по приказу короля; он, вероятно, хотел подождать сутки в надежде, что приедет Годфруа д'Аркур, но тот не появился.

Итак, в полдень рыцари вышли на ристалище.

Мы находим на турнире уже знакомого нам Эсташа де Рибомона (с ним читатели еще встретятся в нашем рассказе).

В тот день Эсташ де Рибомон творил чудеса, и после многих блестящих выпадов, принесших ему большую честь, король призвал его к себе и усадил рядом со старым королем Богемии Иоанном Люксембургским, пожелавшим присутствовать на турнире; хотя он был слепым, его сердце трепетало от радости каждый раз, когда наносился прекрасный удар, и ему рассказывали о нем под шумные рукоплескания зрителей.

Филипп же был бледен. Его терзала страшная тревога, и, казалось, он нетерпеливо ждал чего-то, что должно было случиться совсем скоро.

Наконец на поле выехал рыцарь в полных боевых доспехах, и, вероятно, король его узнал, потому что на лице Филиппа отразилась и ненависть и радость.

Это был не кто иной, как Оливье де Клисон: коснувшись концом меча своего соперника, он ехал на другой конец поля занять исходную позицию; но, в то мгновение, когда он хотел взять наперевес копье, к нему подошли четверо мужчин и прево Парижа, который сказал:

— Мессир Оливье де Клисон, именем короля я арестовываю вас как предателя и сообщника короля Англии, а также объявляю предателями сира де Лаваля, Жана де Монтобана, Алена де Кедийяка, Гийома де Бриё, его братьев Жана и Оливье, Дени дю Плесси, Жана Малара, Жана де Сендави, Дени де Галлака, присутствующих здесь, Годфруа д'Аркура, коего нет в нашем королевстве, и повелеваю сдать нам свое оружие.

Все взоры устремились на ложу короля, но Филипп уже ушел.

Великий ужас сковал толпу. Рыцари, чьи имена мы назвали, отдали свое оружие, и стражники из резиденции прево отвели их в тюрьму Шатле, ворота которой захлопнулись за ними.

Народ молча расходился, совершенно подавленный сценой, что разыгралась на его глазах.

В это же время Анри де Мальтруа, докладчик по ходатайствам во дворце Филиппа де Валуа, был арестован по обвинению в предательстве и тоже посажен в тюрьму. 

С этого дня Филипп стал выглядеть более спокойным и счастливым. Никакого процесса, никакого суда, никакого поиска доказательств не было. Обвиняемых приговорили к смертной казни. Они знали, что заслуживают ее, а ничего другого и не требовалось.

Что касается народа, то ему не нужно было давать каких-либо объяснений. Он был волен присутствовать при казни, которую ему устраивали как спектакль взамен праздничного турнира, коего он так и не увидел.

Узнав об этих арестах, епископ Парижский потребовал освободить Анри де Мальтруа, поскольку тот был лицо духовное и подлежал только папской юрисдикции. Поэтому Анри де Мальтруа был выпущен из тюрьмы; хотя его наказание и было отложено, оно не стало от этого менее страшным.

Казни назначили на 29 ноября 1343 года. Но до этого дня у арестованных не удалось вырвать ни одного признания.

Вечером 28 Филипп VI собственной персоной спустился в темницу Оливье де Клисона, на мгновение почти поверившего, что его помилуют, когда он увидел вошедшего короля.

Сначала Оливье решил все отрицать, но Филипп показал скрепленное личной печатью де Клисона письмо, в котором тот связывал себя и своих спутников обязательством служить королю Англии.

Оливье опустил голову и промолчал. Король вернулся в Лувр, а на другой день, в одиннадцать часов утра, узников сквозь необъятную толпу черни, сбежавшейся отовсюду, перевезли из Шатле на Рыночную площадь, где был построен эшафот.

Король пожелал присутствовать при сем зрелище, и за единственным закрытым окном из всех, выходящих на площадь, вырисовывалась его тень; горящими глазами он вглядывался в эшафот.

Перед тем как лечь на плаху, Оливье де Клисон принародно признался в своем преступлении, сказав, что желает, прежде чем предстать перед Господом, заслужить его милость покаянием.

В тот день было срублено четырнадцать голов; Филипп как будто хотел окружить наполненным кровью рвом свой трон, чтобы сделать его неприступным.

По окончании казни все зрители, напуганные трагедией, свидетелями которой стали, разошлись по домам. Когда свершилось королевское правосудие, один человек, стоявший в толпе тех, кого привлек этот спектакль, тоже ушел с площади. Правда, вместо того чтобы углубиться в центр города, он вышел за ограду Парижа и в сотне метров от стен нашел оруженосца, поджидавшего его с парой лошадей. Оседлав коней, они быстро ускакали.

Это был граф Солсбери; в Париже ему больше не на что было смотреть. Однако это первое заклание еще не насытило Филиппа, у которого, напомним, епископ вырвал одну жертву.

Как только его вынудили отпустить Анри де Мальтруа, король написал папе, поведав о преступлении, в коем оказалось виновно духовное лицо, и испрашивая у него разрешения, если и не покарать Анри смертной казнью, то хотя бы опозорить его любым иным наказанием.

Нам уже известно, что папа был одним из самых покорных подданных короля Франции, поэтому он прислал Филиппу требуемое разрешение, и король поспешил арестовать Анри де Мальтруа.

Свое слово король сдержал и не приговорил его к смертной казни.

Анри де Мальтруа был всего лишь разжалован, а поскольку это наказание Филиппу не казалось достаточным, он повелел привязать свою жертву к лестнице, где чернь и забила Анри камнями.

— Vox populi — vox Dei note 2, — сказал вечером Филипп VI, когда ему сообщили о гибели Анри де Мальтруа.

Новость о казни де Клисона и других рыцарей быстро достигла Англии, и, узнав ее, король Эдуард пришел в страшную ярость, кричал, что он жестоко отомстит за смерть тех, кто встал на его сторону, и если королю Франции угодно казнить, то королю Англии угодно разорвать заключенное перемирие.

Потом он призвал графа Дерби, сообщив ему обо всем случившемся и о принятом им решении подвергнуть Эрве де Леона той же участи, какую Филипп уготовил бретонским и нормандским рыцарям.

— Государь, этой казнью вы навеки запятнаете вашу славу, — возразил граф. — Предоставьте вашему французскому соседу быть вероломным, но сами не будьте таковым и, вместо того чтобы казнить Эрве де Леона за то, что он остался верен своему королю, наоборот, отпустите его на свободу, взяв небольшой выкуп, дабы он мог повсюду рассказывать о справедливости и великодушии короля Англии.

— Вы правы, дорогой кузен, — ответил король, протягивая графу руку. — Как хорошо, если бы рядом с королями, когда их охватывают приступы гнева, всегда находился человек вроде вас!

— Разорвать перемирие — это справедливо, — с поклоном ответил Дерби. — Объявить войну — ваше право, и если вам, сир, нужны храбрые и честные рыцари, то вы знаете, на кого можете положиться.

— Да, граф, я знаю, что вы хотите сказать. Поэтому я брошу на Францию такую армию, что Филипп будет вечно сожалеть о смерти отважных рыцарей, да упокоит Бог их души. Еще раз, дорогой кузен, благодарю за совет.

Тогда король приказал доставить Эрве де Леона и, когда того привели, сказал ему:

— Ах, мессир Эрве, мой противник Филипп де Валуа подло казнил храбрых рыцарей, и эта новость сильно меня опечалила. Вот почему я хотел поступить с вами так же, как он поступил с ними, ибо вы один из тех, кто нанес мне в Бретани больше всего вреда. Но я предпочитаю, чтобы моя честь превозмогла мой гнев, и отпущу вас за небольшой выкуп. Благодарите за эту милость графа Дерби, ей вы обязаны его советам.

Оба рыцаря раскланялись, и мессир Эрве ответил:

— Милостивый государь, если вы желаете меня о чем-либо попросить, скажите прямо, и все, что можно будет честно сделать для вас, я сделаю.

— Прекрасно! — воскликнул король. — Я знаю, мессир, что вы один из самых богатых рыцарей Бретани, и, следовательно, мог бы запросить с вас тридцать или сорок тысяч экю, которые вам пришлось бы уплатить, но, повторяю, мне хватит небольшого выкупа при условии, что, приехав во Францию, вы отправитесь к моему противнику Филиппу и от моего имени передадите ему, что, казнив отважных рыцарей, он нарушил заключенное перемирие, а значит, я бросаю ему вызов и снова объявляю войну. В обмен на эту услугу, мессир, ваш выкуп составит всего лишь десять тысяч экю, которые вы отошлете в Брюгге через три месяца после того, как переплывете пролив.

— Ваше величество, я все сделаю так, как вы желаете, — ответил мессир Эрве де Леон, проникнутый благодарностью за эту милость короля, — и пусть Бог когда-нибудь окажет вам такую любезность, какую сегодня вы оказываете мне!

После этого разговора Эрве де Леон недолго оставался в Англии; он быстро добрался до Энбона, где сел на корабль, идущий в Арфлёр. Но его задержала дурная погода, и он так разболелся, что едва не умер.

Тем не менее он прибыл в Париж, где и выполнил поручение Эдуарда III.

V

Тем временем в Бретани продолжались военные действия. робер Артуа, кого мы оставили в Энбоне, захватил город Рен, откуда пытались бежать Эрве де Леон и Оливье де Клисон, но при втором штурме попали в плен.

Мы знаем, чем закончилось это пленение; но дела франции не мешали делам графини Монфорской и Карла Блуаского.

Итак, Эдуард III осадил город Динан, тогда как Солсбери вернулся в замок Уорк и узнал о своем бесчестье из уст самой Алике.

Эдуард сразу же понял, что Динан можно захватить, ибо город был защищен простым палисадом.

Поэтому он посадил лучников на ладьи и приказал им приблизиться к городу на расстояние выстрела из лука; с этого места лучники так метко обстреливали защитников палисадов, что те почти не высовывались из-за укрытия.

В это время от ладей с лучниками отделились лодки. На них плыли люди, вооруженные острыми топорами лесорубов; стрелы лучников пролетали у них над головами и прикрывали их, словно железная крыша. Эти люди начали рубить палисады и делали это так быстро, что очень скоро прорубили широкий проход и проникли в город.

«Кто хотел войти в город, вошел в него, — пишет Фруас-сар, — и когда горожане увидели, что англичане обрушиваются на них словно гибельный прибой, они в беспорядке убежали в сторону рынка, оставив в руках осаждающих мессира Пьера Портбёфа, своего капитана».

Однако за первой победой последовала неудача. После взятия Динана Эдуард, довольный захваченной добычей, ибо город был очень богатый, ушел, даже не оставив в нем гарнизона, и двинулся в сторону Рена, где и остановился.

Но тогда в море, между Бретанью и Англией, находились корабли, которыми командовали мессир Людовик Испанский, мессир Шарль Эман, мессир Оттон Дорэ; на этих кораблях плавали генуэзцы и испанцы, наносившие большой вред англичанам всякий раз, когда последние приплывали в Рен за припасами.

Поэтому генуэзцы и испанцы воспользовались моментом, когда корабль короля, стоявший на якоре в порту Рена, охранялся весьма небрежно, и напали на него. Они перебили большую часть экипажа и, вероятно, добили бы остальных, если бы осаждающие город не пришли на помощь английскому кораблю; но это не помешало мессиру Людовику Испанскому и его дружкам угнать четыре английских судна, груженные продовольствием. Чтобы быть уверенными в том, что их не отобьют снова, испанцы сожгли три судна, оставив лишь одно, куда перегрузили добычу.

После этого Эдуард повелел держать одну половину своего флота в порту Гавра, а другую — в порту Энбона.

Хотя в осаде находились Ван, Нант и Рен, о Карле Блу-аском ничего не было слышно.

Именно в этот момент герцог Нормандский совершил вылазку в Бретань, чтобы прийти ей на помощь. Он вышел из города Анже с тридцатью четырьмя тысячами солдат, которых вел сир де Монморанси и сир де Сен-Венан. Здесь же находились дядя герцога Нормандского граф Алансон-ский и его кузен граф Блуаский. В походе также участвовали самые знатные фамилии Франции: герцог Бурбон-ский, граф де Понтьё, граф де Булонь, граф де Вандом, граф де Данмартен, сир де Краон, сир де Куси, сир де Сюлли, сир де Фрим, сир де Рож, другие бароны и рыцари из Нормандии, Оверни, Берри, Анжу, Мена, Пуату и Сентонжа; было их так много, что всех назвать мы не сможем.

Сообщения об этой вылазке дошли до английских баронов, осаждавших Нант. Они сразу же известили Эдуарда, спрашивая у него, что делать: отступать или дожидаться его.

Когда король Англии узнал о подмоге, что подошла Карлу Блуаскому, он глубоко задумался о том, не лучше ли снять осаду Вана и Рена, направившись со всеми силами под стены Нанта.

Тогда он провел совет с английскими рыцарями и было решено, что, поскольку король находился совсем близко от Нанта, куда в случае необходимости мог бы подойти, ему лучше продолжать осаду Вана. Поэтому войска, осаждавшие Нант, были отозваны и отошли к Вану.

Итак, герцог Нормандский расположился со всем своим войском в Нанте, или, точнее, с частью войска, ибо оно было так велико, что полностью не могло разместиться в городе.

Пока герцог Нормандский находился в Нанте, англичане воспользовались этим и осадили Рен.

Это был один из самых упорных штурмов за всю кампанию, поскольку он продолжался целый день, а в Рене сражались славные рыцари и оруженосцы Бретани, такие, как барон д'Ансени, барон дю Ту, мессир Жан де Мальтруа, Ивэн Шаррюэль и Бертран Дюгеклен.

Узнав о штурме, герцог Нормандский вышел со всей армией из Нанта и направился к Рену, чтобы скорее встретиться со своими врагами.

Французы расположились на равнине, обнеся рвом свой лагерь, чтобы защитить поставленные ими палатки. Сразу начались стычки между солдатами Эдуарда и воинами герцога Нормандского, потому что англичане набрасывались на французов, кружась вокруг их лагеря, словно пчелиный рой вокруг улья.

Видя это, король Англии повелел войскам, осаждающим Ван, идти на соединение с ним, чтобы он получил перевес в силах. Больше всего он ждал графа Солсбери, которому послал в замок Уорк приказ прибыть в армию.

Английская и французская армии были удивительно хороши, потому что ими командовали короли.

Филипп собственной персоной приехал в Бретань, и вот как Эдуард об этом узнал.

Утром герольд, присланный из французской армии, появился в шатре короля.

— Государь, — обратился он к Эдуарду, — я приехал по поручению моего повелителя, короля Франции, сообщить вам, что он прибыл в лагерь герцога Нормандского и, устав от этой бесконечной вражды, шлет вам вызов на поединок, дабы Бог положил конец бесполезным войнам.

— Передайте вашему господину, что я благодарю его за оказанную мне честь, — ответил Эдуард, — но вызов, который принял бы рыцарь, отвергает король. Слишком много судеб я держу в своих руках, чтобы мне было позволительно вверять их случайностям поединка.

И сказав это, король Англии вручил герольду драгоценный перстень, чтобы тот сохранил его на память о встрече с ним.

Стычки продолжались, и более кровопролитные, чем раньше. Робер Артуа, присоединившийся к королю Англии, принадлежал к тем воинам, что сражались с большой охотой. Каждый день вместе с другими рыцарями — храбрецами, вроде него, он искал возможность отличиться в каком-нибудь боевом деле, о чем потом рассказывал королю, и поэтому Эдуард относился к нему с большим уважением.

— Я не могу оставаться спокоен, — признавался он королю, — когда вижу людей из неблагодарной Франции, и сердце мое успокаивается лишь тогда, когда я убью нескольких из них.

Но в один из дней случилось так, что Робер Артуа, ехавший в сопровождении немногих всадников, попал в засаду и его маленький отряд сразу же оказался в окружении врагов.

Они мужественно защищались, но французов было больше; лошадь под Робером убили, а граф получил смертельные раны. Англичане, видя издали, что происходит, поспешили к ним на помощь, но не успели; они привезли в лагерь Эдуарда еще живого Робера, хотя тот потерял много крови, лившейся из трех-четырех зияющих ран на голове, на груди и на руке.

Узнав эту новость, Эдуард сразу же пришел к графу, лежавшему без сил в своей палатке на походной кровати; протянув королю руку, Робер сказал:

— Благородный государь, я скоро умру, так и не исполнив данного мною обета отомстить за себя. Но я вручаю отмщение в ваши руки и, умирая, молю вас вести без жалости и пощады войну с королем Франции, так подло обокравшим меня.

— Но, может быть, вы выживете, — возразил Эдуард, — и сумеете исполнить ваш обет.

— Увы, горе мне! — вздохнул граф. — Богу известно, что я сожалею о жизни только потому, что, покидая сей мир, оставляю службу у милостивого короля, приютившего и защитившего меня. Но я знаю, что минуты мои сочтены и мне лишь осталось вручить мою душу тому, кто скоро тоже приютит меня в своем вечном царстве.

Король Эдуард не смог сдержать слез и горестных стенаний, видя кончину отважного рыцаря, которого очень любил.

Граф, чувствуя, что слабеет с каждой секундой, в последний раз взял руку короля, и, поднеся ее к губам, сказал:

— Государь, помните об обещании, что вы дали умирающему.

— Я клянусь, граф, — ответил король, — всеми способами отомстить за тот урон, что вам нанес король Филипп, и гибель ваша повергает меня в такое горе, что я отдал бы человеку, кто вернул бы вам жизнь, все, чего бы тот ни пожелал, настолько вы мне дороги.

— Благодарю, государь, — прошептал граф еле слышным голосом. — Я умру совершенно спокойным, если тело мое будет покоиться в вашей стране, так радушно меня принявшей.

— Все будет исполнено согласно вашей воле.

У графа, словно ожидавшего последнего обещания, чтобы умереть, началась агония, и вскоре он отошел к праотцам.

Над мертвым телом Эдуард повторил клятву, данную умирающему, и позднее мы увидим, каким образом он ее исполнил.

Тело графа перевезли в Лондон и погребли в соборе святого Павла, где король устроил ему такие пышные похороны, какие устроил бы собственному сыну.

Обе армии по-прежнему стояли друг против друга и выжидали благоприятного момента для наступления, когда епископ Пренестский Пьер де Пре и Этьен Обер, епископ Клермонский, которых послал Климент VI, занимавший тогда папский престол, появились у стен Рена. Епископы побывали и во французской, и в английской армиях, стремясь их помирить, но противники не желали ни о чем слышать. Эдуарда смерть Робера Артуа привела в неистовство, и он не хотел заключать перемирия ни на каких условиях. Он заявил, что уйдет отсюда либо победителем, либо побежденным.

Так обстояли дела под Реном, когда вернулся гонец Эдуарда, которого король посылал к графу Солсбери.

Он сразу же явился к королю.

— Я исполнил ваше поручение, ваше величество, — сказал он.

— Ну и что граф? — спросил король.

— Графа нет в замке Уорк.

— И где же он?

— Никто этого не знает, государь. Он приезжал в замок, но в тот же день уехал один, не сказав куда едет и вернется ли вообще.

Когда Эдуард узнал эту новость, его охватило предчувствие несчастья.

— Видели ли вы графиню? — осведомился он.

— Нет, ваше величество. Я лишь смог узнать, что графиня, вероятно, потеряла близкого родственника, очень дорогого ей, ибо она не покидала молельни и была в глубоком трауре.

— Хорошо, — сказал король и в задумчивости удалился.

VI

С этого времени Эдуард стал более восприимчив к предложениям подписать перемирие, сделанным ему епископами; он спешил возвратиться в Англию и подробнее выяснить причины таинственного отъезда Солсбери и траура графини.

Поэтому условились, что армии отойдут, а оба короля 19 января будущего года отправят своих послов в Мальтруа, где будет заключен договор.

Франция поручила эту миссию Эду, герцогу Бургундскому, и Пьеру, герцогу Бурбонскому.

Англия облачила полномочиями Генри, графа Ланкастерского, и Уильяма Боэна.

Эдуард же вернулся в Лондон и там узнал о казни бретонских и нормандских сеньоров. Эта казнь точно совпадала со временем отъезда Солсбери, и король больше не сомневался: его предал граф.

Эдуард оказался в сложном положении.

Робер Артуа умер, Солсбери его покинул, Бретань и Нормандия, на которые он так рассчитывал, из-за гибели их рыцарей и из-за того, что Филипп узнал о договоре де Клисона с Англией, для Эдуарда были потеряны.

Алике (он любил ее по-прежнему и даже сильнее, чем раньше), вероятно, проклинала его в глубине своей опечаленной души. Поэтому Эдуарду было необходимо излить на кого-нибудь свой гнев, который все эти обстоятельства породили в его сердце.

И, как всегда, выбор пал на Францию.

Мы знаем, что Эдуард уже послал Эрве де Леона к Филиппу с объявлением войны.

Но этим дело не ограничилось.

Как мы помним, Артевелде предложил отдать Фландрию сыну Эдуарда, Король вспомнил об этом и, прежде чем отправиться в Гент, поручил графу Дерби командовать армией, которая должна была наступать на Гиень.

Сначала мы последуем за графом, а затем будем сопровождать Эдуарда и увидим, какие события ждали короля по приезде к его другу Артевелде.

Когда все приготовления были закончены, люди собраны, суда наняты и загружены, граф распрощался с королем и отправился в Хэнтон, где стоял его флот; здесь он сел на корабль и взял курс на Байонну; там англичане высадились на берег и выгрузили припасы. Потом они пришли в Бордо, где были приняты с великой радостью, ибо горожане очень их любили.

Графа разместили в аббатстве Сент-Андриё, а его люди остались в городе. Новость о приходе графа Дерби быстро достигла графа Лилльского, удерживавшего Бержерак во власти короля Франции. Поэтому он сразу же известил тех, кто хотел присоединиться к нему, чтобы они шли в Бержерак, и все сеньоры, что повиновались Филиппу, съехались в этот город.

Это были граф де Коммэнж, граф де Пьергор, виконт де Кармэн, виконт де Вильмюр, граф де Валентинуа, граф де Миранд, сеньор де Дюра, сеньор де Таррид, сеньор де ла Бард, сеньор де Пенкорне, виконт де Кастельбон, сеньор де Шатонёф, сеньор де Лескен и аббат де Сен-Силуайе.

Когда все они собрались, граф Лилльский, сообщив им о грозящей опасности, спросил у них совета, что следует предпринять для ее отражения. Они ответили, что у них достаточно сил, чтобы не дать англичанам пройти из Дор-дони в Бержерак.

Через две недели, которые граф Дерби провел в Бордо, он узнал, что гасконские рыцари находятся в Бержераке, и утром отдал приказ готовиться к походу.

Маршалами своей армии он назначил Фрэнка Холла и мессира Готье де Мони, кого мы потеряли из виду после того, как рыцарь, которого он смертельно ранил, рассказал ему, что отца его убил Жан де Леви, а могила де Мони находится в городе Ла-Реоль.

У мессира Готье, находящегося на службе короля Англии, еще не было времени до конца исполнить обет, состоявший в том, чтобы, забрав отцовские останки, перевезти их в Геннегау; ведь половину этого обета Готье уже свершил, сразив на турнире странствующего рыцаря, сына убийцы своего отца.

Армия, построившись в боевой порядок, выступила в поход и, пройдя три льё, остановилась у небольшого укрепленного замка Монлюк, расположенного на расстоянии почти в одно льё от Бержерака.

Англичане простояли там весь день и всю ночь, ожидая посланных ими к укреплениям Бержерака гонцов, которые должны были разведать, каков боевой дух армии графа Лилльского.

С утра англичане сели за стол, ибо хотели рано перекусить на тот случай, если им уже в этот день придется давать сражение.

Они еще не встали из-за стола, когда прискакали гонцы и доложили, что армия графа Лилльского выглядит весьма жалко.

Тут Готье де Мони, взглянув на графа Дерби, сказал:

— Ваша светлость, у меня возникло одно сильное желание.

— Какое?

— Чтобы его осуществить, всем нам придется показать себя людьми решительными и смелыми.

— Но говорите же.

— Я желал бы за ужином пить вина тех французских сеньоров, что составляют сейчас гарнизон Бержерака.

— Похвальное желание, мессир, я полностью его разделяю и охотно осуществлю.

Рыцари, слышавшие этот разговор Готье де Мони и графа, посоветовались и решили:

— Мы пошли за оружием, ведь, похоже, нам скоро придется мчаться под стены Бержерака.

В одно мгновение они облачились в доспехи и оседлали коней.

Увидев боевое настроение своих людей, граф Дерби весьма обрадовался и вскричал:

— Ну что ж, во имя Бога и святого Георгия, вперед, на врага!

Громкие крики встретили этот призыв, и все рыцари, хотя был жаркий день, с оружием в руках и развернутыми знаменами устремились на Бержерак.

Тактика английской армии была, как всегда, проста. Когда армия приблизилась к противнику на расстояние полета стрелы, граф Дерби выдвинул вперед лучников, и те начали стрелять так метко и дружно, что внесли смятение в ряды французов.