Глава 10. ОХОТА НА КОЛДУНА

Длинная вереница карет тянулась по всей аллее в лесу Марли, где король собирался поохотиться.

Это была, что называется, послеобеденная охота.

Людовик XV в последние годы жизни не охотился больше с ружьем, не занимался псовой охотой. Он довольствовался зрелищем.

Те из наших читателей, кому доводилось читать Плутарха, помнят, быть может, повара Марка Антония, который каждый час насаживал кабана на вертел, чтобы из пяти-шести поджаривавшихся кабанов хотя бы один был любую минуту готов к тому времени, когда Марк Антоний сядет за стол.

Конечно, Марк Антоний управлял Малой Азией, и у него было великое множество дел: он вершил суд, а так как сицилийцы — большие мошенники — подтверждением тому являются слова Ювеналия, — Марк Антоний действительно был очень занят. И у него всегда были наготове пять-шесть жарких на вертеле на случай, если его обязанности судьи позволят ему съесть кусочек.

У Людовика XV был в точности такой же обычай. Для послеобеденной охоты ему отлавливали накануне две-три лани и выпускали их с промежутком в час; одну из них король мог подстрелить в зависимости от расположения духа либо в самом начале охоты, либо позже.

В этот день его величество объявил, что будет охотиться до четырех часов. Итак, была выбрана лань, выпущенная в полдень: она должна была за это время успеть прибыть к месту охоты.

Графиня Дю Барри дала себе слово так же преданно следовать за королем, как сам король обещал следовать за ланью.

Однако человек предполагает, а Бог располагает. Непредвиденное стечение обстоятельств изменило хитроумный план графини Дю Барри.

Случай оказался для нее почти столь же капризным противником, как она сама.

Итак, графиня догоняла короля, беседуя о политике с герцогом де Ришелье, а король догонял лань. Герцог и графиня раскланивались с встречавшимися по дороге знакомыми. Вдруг они заметили шагах в пятидесяти от дороги, под восхитительным навесом из листвы, разбитую вдребезги коляску, опрокинутую колесами кверху; два вороных коня в это время мирно пощипывали один — кору бука, другой — мох, росший у него под копытами.

Лошади графини Дю Барри — великолепная упряжка, подарок короля — оставили далеко позади все другие экипажи и первыми подъехали к разбитой коляске.

— Смотрите, какое несчастье! — спокойно обронила графиня.

— Да, в самом деле, — согласился герцог де Ришелье с тою же невозмутимостью: при дворе сентиментальность была не в чести, — да, коляска разбита вдребезги.

— Уж не мертвый ли вон там, в траве? — продолжала графиня. — Взгляните, герцог.

— Не думаю: там что-то шевелится.

— Мужчина или женщина?

— Я плохо вижу.

— Смотрите: нам кланяются!

— Ну, значит, живой!

Ришелье на всякий случай приподнял треуголку.

— Графиня! — пробормотал он. — Мне кажется, я узнаю…

— Я тоже.

— Это его высокопреосвященство принц Людовик. — Да, кардинал де Роан.

— Какого черта он здесь делает? — спросил герцог.

— Давайте посмотрим, — отвечала графиня. — Шампань, к разбитой карете, живо!

Кучер графини свернул с дороги и поехал среди высоких деревьев.

— Могу поклясться, что это действительно кардинал, — подтвердил Ришелье.

В самом деле, это был его высокопреосвященство; он разлегся в траве, ожидая, когда покажется кто-нибудь из знакомых.

Увидев, что графиня Дю Барри к нему приближается, он поднялся на ноги.

— Мое почтение, графиня! — проговорил он.

— Как, это вы, кардинал?

— Я самый.

— Пешком?

— Нет, сидя.

— Вы не ранены?

— Ничуть.

— А каким образом вы оказались в таком положении?

— Не спрашивайте, графиня. Ах, эта скотина, мой кучер! И я еще вывез этого бездельника из Англии!.. Я приказал ему ехать напрямик через лес, чтобы нагнать охоту, а он так круто повернул, что вывалил меня и разбил мою лучшую карету.

— Не стоит горевать, господин кардинал, — молвила графиня, — французский кучер разбил бы вам голову или, по крайней мере, переломал бы ребра.

— Возможно, вы правы.

— Ну так утешьтесь поскорее!

— Я рассуждаю философски, графиня. Вот только я буду вынужден ждать, а это смерти подобно.

— Зачем же ждать, принц? Роан будет ждать?

— Придется!

— Нет, я скорее сама выйду из кареты, нежели оставлю вас здесь.

— Признаться, мне неловко, графиня.

— Садитесь, принц, садитесь.

— Благодарю вас, графиня. Я подожду Субиза, он участвует в охоте и непременно должен здесь проехать с минуты на минуту.

— А если он поехал другой дорогой?

— Это не имеет значения.

— Ваше высокопреосвященство, прошу вас!

— Нет, благодарю.

— Да почему?

— Мне не хочется вас стеснять.

— Кардинал! Если вы откажетесь сесть в карету, я прикажу выездному лакею нести за мной шлейф и побегу по лесу, подобно дриаде.

Кардинал улыбнулся и подумал, что, если он станет упорствовать, это может быть дурно истолковано графиней. Он решился сесть в ее карету.

Герцог уступил место на заднем сиденье и перешел на переднее.

Кардинал упорствовал, но герцог был непреклонен.

Вскоре лошади графини наверстали упущенное время.

— Прошу прощения, — обратилась графиня к кардинала, — вы, ваше высокопреосвященство, значит, примирились с охотой?

— Что вы хотите этим сказать?

— Дело в том, что я впервые вижу, чтобы вы принимали участие в этой забаве.

— Да нет, графиня! Я прибыл в Версаль, чтобы засвидетельствовать свое почтение его величеству, а мне доложили, что он на охоте. Мне необходимо было переговорить с ним об одном неотложном деле. Я бросился ему вдогонку, однако из-за этого проклятого кучера я не только лишился аудиенции у короля, но и опоздаю на свидание в городе.

— Видите, графиня, — со смехом заметил герцог, — господин кардинал откровенно вам признается.., у господина кардинала свидание…

— И повторяю: я на него опаздываю, — проговорил кардинал.

— Разве Роан, принц, кардинал, может куда-нибудь не успеть? — спросила графиня.

— Да, если только не произойдет чудо! Герцог и графиня переглянулись: это слово напомнило им о недавнем разговоре.

— Знаете, принц, раз уж вы заговорили о чудесах, я вам признаюсь откровенно: я очень рада встретить его высокопреосвященство и спросить, верит ли он в это.

— Во что, графиня?

— В чудеса, черт подери! — воскликнул герцог.

— Священное писание учит нас в них верить, графиня, — отвечал кардинал, постаравшись принять благочестивый вид.

— Я не говорю о древних чудесах, — продолжала наступление графиня.

— Какие же чудеса вы имеете в виду?

— Современные.

— Таковые встречаются значительно реже, — молвил кардинал, — однако…

— Однако?

— Могу поклясться, я видел нечто такое, что может быть названо если и не чудесным, то по крайней мере невероятным.

— Вы что-нибудь подобное видели, принц?

— Клянусь честью, да.

— Но вам хорошо известно, сударыня, — со смехом проговорил Ришелье, — что его высокопреосвященство, как говорят, связан с духами, и, вероятно, это не так уж далеко от истины.

— К сожалению, нет, хотя нам это было бы на руку, — заметила графиня.

— А что вы видели, принц?

— Я поклялся молчать.

— Ого! Это уже серьезно.

— Да, графиня.

— Однако, поклявшись сохранять в тайне колдовство, вы, может быть, не обещали молчать о самом колдуне?

— Нет.

— Ну что же, принц, надобно вам сказать, что мы с герцогом намеревались заняться чарами одного колдуна.

— Неужели?

— Честное слово!

— Тогда берите моего колдуна.

— Мне только этого и надо.

— Он к вашим услугам, графиня — И к моим, принц?

— И к вашим, герцог.

— Как его зовут?

— Граф Феникс.

Графиня Дю Барри и герцог переглянулись и побледнели.

— Как это странно! — в один голос воскликнули они.

— Вы его знаете? — спросил принц.

— Нет. А вы его считаете колдуном?

— Более чем колдуном.

— Вы с ним говорили?

— Разумеется.

— И как вы его нашли?..

— Он великолепен.

— По какому же поводу вы к нему обращались?

— Но…

Кардинал колебался.

— Я просил его мне погадать.

— Он верно угадал?

— Он сообщил мне то, о чем никто не может знать.

— Нет ли у него другого имени, кроме графа Феникса?

— Отчего же нет? Я слышал, как его называли…

— Говорите же, ваше высокопреосвященство! — в нетерпении воскликнула графиня.

— Джузеппе Бальзамо.

Графиня сложила руки и взглянула на Ришелье. Тот почесал кончик носа и бросил взгляд на графиню.

— А что, дьявол в самом деле черный? — неожиданно спросила графиня.

— Дьявол, графиня? Я его не видел.

— Зачем вы у него об этом спрашиваете, графиня? — вскричал Ришелье. — Ничего себе, хорошенькая компания для кардинала!

— А вам гадают, не показывая сатану? — спросила графиня.

— Ну разумеется! — отвечал кардинал. — Сатану показывают простолюдинам; когда имеют дело с нами, обходятся и без него.

— Что бы вы ни говорили, принц, — продолжала графиня Дю Барри, — во всем этом есть какая-то чертовщина!

— Ну еще бы! Я тоже так думаю!

— Зеленые огоньки, не так ли? Привидения, адский котел, из которого отвратительно несет горелым?

— Ничуть не бывало! У моего колдуна прекрасные манеры. Это галантный кавалер, и он оказывает прекрасный прием.

— Не желаете ли заказать у этого колдуна свой гороскоп, графиня? — спросил Ришелье.

— Признаться, я сгораю от нетерпения!

— Ну так закажите, графиня!

— А где это все происходит? — спросила графиня Дю Барри в надежде, что кардинал даст ей необходимые сведения.

— В очаровательной комнате, весьма кокетливо меблированной.

Графине большого труда стоило скрыть свое нетерпение.

— Прекрасно! А дом?

— Дом вполне благопристойного вида, хотя и несколько странной архитектуры.

Графиня постукивала ножкой от досады, что ее не понимают.

Ришелье пришел ей на помощь.

— Разве вы не видите, ваше высокопреосвященство, — заговорил он, — что графиня вне себя оттого, что до сих пор не знает, где живет ваш колдун?

— Где он живет, вы спрашиваете?

— Да.

— А-а, прекрасно! — отвечал кардинал. — Однако… Погодите-ка.., нет.., да.., нет… Это в Маре, почти на углу бульвара и улицы Сен-Франсуа, Сен-Анастаз.., нет. В общем, имя какого-то святого.

— Да, но какого? Вы-то всех их должны знать!..

— Нет, я, напротив, знаю их очень плохо, — признался кардинал. — Впрочем, погодите: мой бестолковый лакей должен это знать.

— Ну конечно! — воскликнул герцог. — Мы его посадили на запятках. Остановите, Шампань, стойте!

Герцог подергал за веревочку, привязанную к мизинцу кучера.

Кучер резко осадил нервных коней.

— Олив! — обратился кардинал к лакею. — Ты здесь, бездельник?

— Здесь, ваше высокопреосвященство.

— Ты не помнишь, где я был недавно в Маре поздно вечером?

Лакей отлично слышал весь разговор, но сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.

— В Маре?.. — переспросил он, словно пытаясь припомнить.

— Ну да, рядом с бульваром.

— А когда это было, ваше высокопреосвященство?

— В тот день, когда я возвращался из Сен-Дени.

— Из Сен-Дени? — повторил Олив, набивая себе цену и вместе с тем стараясь, чтобы все выглядело естественно.

— Ну да, из Сен-Дени. Карета меня ждала на бульваре, если не ошибаюсь.

— Припоминаю, ваше высокопреосвященство, припоминаю. Еще какой-то человек бросил мне в карету очень тяжелый мешок. Вот теперь вспомнил.

— Может быть, это все так и было, — заметил кардинал, — но кто тебя спрашивает об этом, скотина?

— А что угодно знать вашему высокопреосвященству?

— Название улицы.

— Сен-Клод, ваше высокопреосвященство.

— Клод! Верно! — вскричал кардинал. — Я же говорил, что какой-то святой!

— Улица Сен-Клод! — повторила графиня, бросив на Ришелье такой выразительный взгляд, что маршал, опасаясь по обыкновению, как бы кто не разгадал его тайны, особенно когда дело касалось заговора, прервал графиню, обратившись к ней со словами:

— Смотрите, графиня: король!

— Где?

— Вон там.

— Король! Король! — закричала графиня. — Левее, Шампань, сворачивай налево, чтобы его величество нас не заметил.

— Почему, графиня? — спросил озадаченный кардинал. — Я полагал, напротив, что вы меня везете к его величеству.

— Да, правда, вы же хотите видеть короля!..

— Я за этим и приехал, графиня.

— Ну хорошо, вас отвезут к королю.

— А вас?

— А мы останемся здесь.

— Но, графиня…

— Не стесняйтесь, принц, умоляю вас: у каждого могут быть свои дела. Король сейчас вон там, в каштановой роще. У вас есть дело к королю — ну и чудесно. Шампань!

Шампань резко осадил коней.

— Шампань! Дайте нам выйти и отвезите его высокопреосвященство к королю.

— Как! Я поеду один, графиня?

— Вы же просили у короля аудиенции, господин кардинал!

— Да, просил.

— Так у вас будет возможность поговорить с ним с глазу на глаз.

— Вы чересчур добры ко мне.

Прелат галантно склонился к ручке графини Дю Барри.

— Куда же вы сами решили удалиться, графиня? — спросил он.

— Да вот сюда, под дуб.

— Король будет вас разыскивать.

— Тем лучше.

— Он будет обеспокоен тем, что вас нет.

— Я буду только рада, если он помучается.

— Вы восхитительны, графиня.

— Именно это и говорит мне король, когда я его мучаю. Шампань! После того, как вы отвезете его высокопреосвященство, возвращайтесь галопом.

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

— Прощайте, герцог, — проговорил кардинал.

— До свидания, ваше высокопреосвященство, — отозвался герцог.

Лакей откинул подножку кареты. Герцог сошел вместе с графиней, соскочившей так легко, словно она сбежала из монастыря, а его высокопреосвященство покатил в карете к пригорку, где стоял его величество Людовик Благочестивый и подслеповатыми глазами высматривал злодейку-графиню, которую видели все, только не он.

Графиня Дю Барри не стала терять времени даром. Она взяла герцога за руку и потащила за собой в кусты.

— Знаете, — сказала она, — сам Господь послал нам драгоценного кардинала!

— Чтобы Самому хоть на минутку от него отдохнуть, насколько я понимаю, — отвечал герцог.

— Нет, чтобы направить нас по следу того человека.

— Так мы к нему поедем?

— Конечно! Вот только…

— Что такое, графиня?

— Признаться, я побаиваюсь.

— Кого?

— Да колдуна! Я ужасная трусиха.

— А, черт!

— А вы верите в колдунов?

— Не могу сказать, что не верю, графиня. — Помните мою историю с предсказанием?

— Это весьма убедительно. Да я и сам… — начал было старый маршал, покрутив ухо — Что вы сами?..

— Я сам знавал одного колдуна…

— Да что вы?

— Однажды он оказал мне огромную услугу.

— Какую, герцог?

— Он меня вернул к жизни.

— Вернул к жизни! Вас?

— Ну разумеется! Ведь я был мертв, мне пришел конец.

— Расскажите, как было дело, герцог.

— Тогда давайте спрячемся.

— Герцог, вы ужасный трусишка!

— Да нет, всего-навсего осторожен.

— Вот здесь будет хорошо?

— Думаю, что да.

— Ну, рассказывайте скорее свою историю!

— Слушайте. Дело было в Вене, в те времена, когда я был там послом. Однажды ночью, под фонарем, я получил удар шпагой. Шпага принадлежала обманутому мужу. В общем, дело нечистое. Я упал. Меня подняли, я был мертв.

— Как мертвы?

— Могу поклясться, что было именно так или почти так. Мимо идет колдун и спрашивает, кто этот человек, которого несут хоронить. Ему говорят, кто я. Он приказывает остановить носилки, выливает мне на рану три капли сам не знаю чего, еще три капли на губы: кровь останавливается, дыхание возвращается, глаза раскрываются — и я здоров.

— Это чудо, которое было угодно самому Богу, герцог.

— Боюсь, что, напротив, — это дело рук дьявола.

— Похоже, что так, маршал. Господь не стал бы спасать такого повесу, как вы: так вам и надо. Ваш колдун жив?

— В этом я сомневаюсь, если только он не знает секрета вечной молодости.

— Как и вы, маршал?

— Так вы верите в эти сказки?

— Я всему верю. Он был очень стар?

— Как Мафусаил.

— Как его звали?

— У него было красивое греческое имя: Альтотас.

— Какое страшное имя, маршал.

— Разве?

— Герцог! Вон возвращается карета.

— Превосходно!

— Мы все обсудили?

— Все!

— Мы едем в Париж?

— В Париж.

— На улицу Сен-Клод?

— Если угодно… Но ведь король ждет!..

— Это могло бы послужить лишним поводом для того, чтобы я уехала, если бы, паче чаяния, у меня не хватило решимости. Он меня помучил, теперь его черед взбеситься!

— Но он подумает, что вас украли или потеряли.

— Тем более что меня видели с вами, маршал.

— Послушайте, графиня, я тоже должен сознаться, что боюсь.

— Чего?

— Я боюсь, что вы об этом расскажете кому-нибудь и надо мной будут смеяться.

— В таком случае смеяться будут над нами обоими, потому что я еду с вами.

— Вы меня убедили, графиня. Кстати, если вы меня выдадите, я скажу, что…

— Что вы скажете?

— Я скажу, что мы ездили с вами вдвоем.

— Вам не поверят, герцог.

— Хе-хе, если бы не было его величества…

— Шампань! Шампань! Сюда, в кусты, так, чтобы нас не видели. Жермен, дверцу! Вот так, А теперь — в Париж, улица Сен-Клод в Маре. Гони во весь опор!

Глава 11. КУРЬЕР

Было шесть часов вечера.

В одной из комнат на улице Сен-Клод, уже знакомой нашим читателям, возле пробудившейся Лоренцы сидел Бальзамо и пытался силой убеждения вразумить ее, так как она не поддавалась ни на какие его уговоры.

Однако молодая женщина смотрела на него искоса, как Дидона на готового уйти Энея, не переставала его упрекать и поднимала руки лишь для того, чтобы его оттолкнуть.

Она жаловалась на то, что была пленницей, рабыней, что не могла больше свободно дышать, не видела солнца. Она завидовала судьбе простых людей, она хотела бы стать вольной пташкой, цветком. Она называла Бальзамо тираном.

Потом она переходила от упреков к ненависти. Она рвала в клочья дорогие ткани, которые дарил ей супруг в надежде порадовать ее в вынужденном одиночестве.

Бальзамо обращался с ней ласково и смотрел на нее с нескрываемой любовью. Было очевидно, что это слабое, измученное существо занимает огромное место в его сердце, а может быть, и во всей его жизни.

— Лоренца! — говорил он ей. — Девочка моя милая, почему вы смотрите на меня как на врага? Зачем сопротивляетесь? Почему вы не хотите быть мне доброй и верной подругой? Ведь я так вас люблю! У вас было бы все, что угодно, вы были бы свободны и нежились бы в лучах солнца вместе с цветами, о которых недавно говорили, вы распростерли бы крылышки не хуже тех птиц, которым вы завидовали. Мы всюду ходили бы вдвоем, и вы увидели бы не только желанное солнце, но и людей в лучах славы, побывали бы на ассамблеях светских дам этой страны, вы были бы счастливы, и, благодаря вам, я тоже был бы счастлив. Почему вы не хотите такой жизни, Лоренца? Вы такая красивая, богатая, вам могли бы позавидовать многие женщины!

— Потому что вы мне отвратительны! — отвечала гордая девушка.

Бальзамо бросил на Лоренцу гневный и в то же время сочувственный взгляд.

— Тогда живите той жизнью, на какую вы сами себя обрекаете, — проговорил он. — Раз вы такая гордая, не жалуйтесь на свою судьбу.

— Я и не стала бы жаловаться, если бы вы оставили меня в покое. Я не жаловалась бы, если бы вы сами не вынуждали меня говорить. Не показывайтесь мне на глаза или, когда приходите в мою темницу, ничего мне не говорите, и я буду похожа на бедных южных пташек, которых держат в клетках: они погибают, но не поют.

Бальзамо сделал над собой усилие.

— Ну-ну, Лоренца, успокойтесь, постарайтесь смириться, постарайтесь хоть раз прочесть в моем сердце, переполненном любовью к вам. А может быть, вы хотите, чтобы я прислал вам книги?

— Нет.

— Отчего же? Книги вас развлекли бы.

— Я бы хотела, чтобы меня охватила такая тоска, от которой я бы умерла.

Бальзамо улыбнулся, вернее, попытался улыбнуться.

— Вы не в своем уме, — сказал он, — вам отлично известно, что вы не умрете, пока я здесь, чтобы за вами ухаживать, чтобы вылечить вас, если вы заболеете.

— Вам не вылечить меня в тот день, когда вы найдете меня на решетке моего окна, повесившейся вот на этом шарфе…

Бальзамо вздрогнул.

— ..или в тот день, — в отчаянии продолжала она, — когда я сумею раскрыть нож и вонзить его себе в сердце.

Бальзамо побледнел. Холодок пробежал у него по спине. Он взглянул на Лоренцу и угрожающе произнес:

— Нет, Лоренца, вы правы, в этот день я вас не вылечу, я верну вас к жизни.

Лоренца в ужасе вскрикнула: она знала, что возможности Бальзамо не знают границ, и поверила в его угрозу.

Бальзамо победил.

Ее вновь охватило отчаяние, причину которого она не могла предугадать. Она дрожала при мысли, что попала в заколдованный круг, из которого нет выхода. В эту минуту над самым ухом Бальзамо прозвенел условный сигнал Фрица.

Послышалось три коротких звонка.

— Курьер, — сказал Бальзамо. Потом раздался еще один звонок.

— И срочный! — прибавил он.

— А-а, вот вы меня и покидаете, — проговорила Лоренца.

Он взял холодную руку молодой женщины.

— В последний раз вас прошу, — обратился он к ней, — давайте жить в согласии, в дружбе, Лоренца. Раз нас связала судьба, давайте сделаем судьбу союзницей, а не палачом.

Лоренца не отвечала. Ее неподвижный мрачный взгляд, казалось, пытался заглянуть в бездну и уцепиться за вечно ускользавшую желанную мысль, которую ему, возможно, так и не суждено настичь; так бывает с людьми, долгое время лишенными света и страстно к нему стремящимися: солнце их ослепляет.

Бальзамо поцеловал ее безжизненную руку.

Затем он шагнул к камину.

В тот же миг Лоренца вышла из состояния оцепенения и пристально стала за ним следить.

— Да, — пробормотал он, — ты хочешь знать, как я выйду, чтобы однажды выйти вслед за мною и убежать, как ты мне пригрозила. Вот почему ты встрепенулась, вот почему ты не спускаешь с меня глаз.

Проведя рукой по лицу, словно вынуждая себя поступить против воли, он протянул ту же руку по направлению к молодой женщине и, глядя на нее в упор и в то же время почти коснувшись ее груди, приказал;

— Усните!

Едва он это произнес, как Лоренца уронила голову, словно свернувшийся цветок. Покачнувшись, ее голова склонилась на диванную подушку. Ее почти матовой белизны руки скользнули по шелку платья и безжизненно повисли.

Бальзамо подошел к ней и, залюбовавшись, прижался губами к ее лбу.

Сейчас же лицо Лоренцы так и засветилось, словно ее коснулось дыхание, слетевшее с губ самой Любви, и развеяло собравшиеся было на ее челе тучи. Губы дрогнули и приоткрылись, глаза подернулись сладострастной слезой, она вздохнула, словно ангел, только что родившийся и в ту же минуту влюбившийся в человеческое дитя.

Не в силах оторваться, Бальзамо разглядывал ее некоторое время. Однако вновь прозвенел звонок; он бросился к камину, нажал на пружину и исчез за цветами.

Фриц ожидал его в гостиной вместе с человеком в костюме гонца и обутым в сапоги на толстой подошве с длинными шпорами.

Простоватое лицо человека выдавало в нем простолюдина, лишь в глазах мелькал священный огонь, заложенный в него высшим существом.

Левой рукой он опирался на короткий узловатый кнут, а правой подавал Бальзамо знаки, которые тот понял и ответил тоже знаками, коснувшись лба указательным пальцем.

Курьер поднял руку к груди и нарисовал в воздухе еще один знак, который не привлек бы внимания непосвященного: можно было подумать, что человек просто застегивает пуговицу.

Хозяин показал перстень, который он носил на пальце.

Перед этим грозным символом курьер преклонил колени.

— Откуда ты? — спросил Бальзамо.

— Из Руана, учитель.

— Что ты там делаешь?

— Я курьер на службе у госпожи де Граммон.

— Как ты к ней попал?

— Такова была воля великого Копта.

— Какой ты получил приказ, поступая на службу?

— Ничего не скрывать от учителя.

— Куда ты направляешься?

— В Версаль.

— Что ты несешь?

— Письмо.

— Кому?

— Министру.

— Давай.

Курьер протянул Бальзамо письмо, достав его из кожаного мешка за спиной.

— Мне следует ждать? — спросил он.

— Да.

— Я жду.

— Фриц!

Появился немец.

— Спрячь Себастьена в буфетной.

— Слушаюсь, хозяин.

— Он знает мое имя! — прошептал посвященный в суеверном ужасе.

— Он знает все, — отвечал Фриц, увлекая его за собой.

Бальзамо остался один. Он взглянул на нетронутую четкую печать, к которой, казалось, умоляющий взгляд курьера просил отнестись как можно бережнее.

Он медленно, задумчиво поднялся в комнату Лоренцы и отворил дверь.

Лоренца по-прежнему спала, утомленная ожиданием и потерявшая терпение от бездеятельности. Он взял ее за руку — рука судорожно сжалась. Он приложил к ее сердцу принесенное курьером письмо, остававшееся нераспечатанным.

— Вы что-нибудь видите? — спросил он.

— Да, — отвечала Лоренца.

— Что я держу в руке?

— Письмо.

— Вы можете его прочесть?

— Могу.

— Читайте!

Глаза Лоренцы были закрыты, грудь вздымалась. Она слово в слово пересказала содержание письма, а Бальзамо записывал за ней под диктовку:

«Дорогой брат!

Как я и предполагала, мое изгнание хоть на что-нибудь да пригодится. Нынче утром я была у президента Руана. Он — наш, но очень робок. Я поторопила его от Вашего имени. Он, наконец, решился и прибудет через неделю с указаниями от своей партии в Версаль.

Я немедленно выезжаю в Ренн, чтобы поторопить Карадекса и ла Шалоте: они, кажется, совсем засыпают.

Наш агент Кодбек был в Руане. Я его видела. Англия не собирается останавливаться на полпути. Она готовит официальный протест Версальскому кабинету.

X.., меня спрашивал, надо ли его заявлять. Я дала согласие. Вы скоро получите новые памфлеты Тевпо, Моранда и Делиля против Дю Барри. Это настоящие бомбы, способные взорвать город.

Сюда дошел неприятный слух о намечавшейся немилости. Вы ничего мне об этом не написали, поэтому я только посмеялась. Все же развейте мои сомнения и ответьте мне с тем же курьером. Ваше послание найдет меня уже в Кайене, где я должна встретиться кое с кем из наших. Прощайте, целую Вас.

Герцогиня де Граммон».

Лоренца замолчала.

— Вы ничего больше не видите? — спросил Бальзамо.

— Ничего.

— Постскриптума нет?

— Нет.

Лицо Бальзамо разглаживалось по мере того, как она читала. Он взял у Лоренцы письмо герцогини.

— Любопытная бумажка! — воскликнул он. — Они дорого за нее заплатят. Как можно писать подобные вещи! — продолжал он. — Да, именно женщины всегда губят высокопоставленных мужчин. Этого Шуазеля не могла бы опрокинуть целая армия врагов, да пусть бы хоть целый свет против него интриговал. И вот нежный вздох женщины его погубил. Да, все мы погибнем из-за женского предательства или женской слабости. Если только у нас есть сердце, и в этом сердце — чувствительная струна, мы погибли!

Бальзамо с невыразимой нежностью посмотрел на Лоренцу, так и затрепетавшую под его взглядом.