Глава 8. МАЛЫЙ ТРИАНОН

Когда Людовик XIV построил Версаль и признал все неудобства больших пространств, когда он увидел набитые гвардейцами необъятные приемные, полные придворными передние, коридоры и антресоли, кишащие лакеями, пажами и сотрапезниками, он сказал себе, что Версаль получился именно таким, каким он хотел его видеть; Мансар, Лебрен и Ленотр создавали его как храм для бога, а не дом для человека Тогда великий король, бывавший изредка и человеком, приказал выстроить Трианон, где он мог бы передохнуть вдали от чужих глаз. Однако Ахиллесов меч, утомивший и самого Ахилла, оказался не по силам его наследнику-пигмею.

Трианон — уменьшенный Версаль — Людовику XV показался чересчур помпезным, и он поручил архитектору Габриэлю возвести Малый Трианон, павильон площадью в шестьдесят квадратных футов.

Слева от дворца построили невзрачное прямоугольное здание для прислуги и сотрапезников. Оно насчитывало около десяти хозяйских комнат, и там же могло разместиться до пятидесяти услужающих. Давайте познакомимся с малым дворцом в общих чертах. В нем два этажа. Первый этаж защищен выложенным камнем рвом, отделяющим его от горного массива. Все окна зарешечены, как, впрочем, и окна второго этажа. Если смотреть со стороны Трианона, эти окна освещали длинный, похожий на монастырский, коридор.

Восемь или девять дверей, прорубленные из коридора, вели в комнаты; все они состояли из передней с двумя кабинетами, расположенными один — с правой, другой — с левой стороны, и низкой комнаты или даже двух, выходящих окнами во внутренний дворик здания.

Под домом — кухни; на чердаке — комнаты для прислуги. Вот и весь Малый Трианон.

Прибавьте часовню дворца в двадцать туаз высотой; мы не станем ее описывать, потому что нам она не понадобится. В этом дворце может разместиться только одна семья, как сказали бы в наши дни.

Вот что представляет собой топография местности: из замка через большие окна можно увидеть парк и лес, слева — службы с зарешеченными окнами, окнами коридоров или кухонь, скрытых в густой заросли.

Из Большого Трианона, резиденции Людовика XV, в малый дворец можно было пройти через огород, соединявший обе резиденции благодаря деревянному мосту.

Огород был засажен по плану Ла Кинтини. Именно через этот огород Людовик XV и повел де Шуазеля в Малый Трианон после описанного нами тяжелого заседания. Он хотел ему показать новые усовершенствования, предпринятые королем в связи с переездом в Малый Трианон дофина с супругой. Де Шуазель всем восхищался, все оценивал с проницательностью ловкого придворного. Он терпеливо выслушивал короля, а король говорил о том, что Малый Трианон день ото дня становится все красивее, в нем все приятнее становится жить. Министр приговаривал, что для его величества это — семейное гнездышко.

— Супруга дофина еще диковата, — говорил король, — как, впрочем, все молодые немки; она хорошо говорит по-французски, но опасается, что легкий акцент выдает в ней австриячку. В Трианоне она будет слышать только Друзей, а говорить будет только, когда пожелает.

— Из этого следует, что она будет говорить хорошо. Я ), же отметил, что ее высочество обладает превосходными качествами и ей не в чем совершенствоваться.

Дорогой путешественники повстречали на одной из лужаек дофина, он определял высоту солнца.

Де Шуазель низко Поклонился. Так как дофин ничего ему не сказал, он тоже промолчал.

Король произнес намеренно громко, так, чтобы его услышал внук:

— Людовик — ученый, но он не прав, что так усердно занимается науками, его супруга будет от этого страдать.

— Ничуть! — нежным голоском возразила молодая женщина, выходя из кустарника.

Король увидел, как к нему направилась принцесса, на ходу беседуя с каким-то господином, у которого обе руки были заняты бумагами, циркулями и карандашами.

— Сир, это господин Мик, мой архитектор, — представила принцесса своего спутника.

— А-а, вы тоже страдаете этой болезнью, сударыня? — заметил король.

— Сир, эта болезнь — наследственная.

— Вы собираетесь что-нибудь строить?

— Я хочу обставить этот огромный парк, где все скучают.

— Хо-хо! Дитя мое, вы слишком громко говорите, вас может услышать дофин.

— Тут мы с ним единодушны, батюшка, — возразила принцесса.

— Вы вместе скучаете?

— Нет, мы пытаемся найти развлечения.

— И поэтому ваше высочество собирается заняться строительством? — спросил де Шуазель.

— Я хочу превратить парк в сад, ваша светлость.

— Бедный Ленотр! — проговорил король.

— Ленотр был великим человеком для ее — его времени, Что же касается моих вкусов…

— А что вы любите, сударыня?

— Природу.

— Как все философы.

— Или как англичане.

— Не говорите этого при Шуазеле, иначе он объявит вам войну. Он направит против вас шестьдесят четыре корабля и сорок фрегатов своего кузена де Праслена.

— Я закажу план естественного сада господину Роберу, — сообщила дофина, — это очень подходящий человек для подобного рода поручений.

— Что вы называете естественным садом? — спросил король. — Я думал, что деревья, цветы и даже фрукты — вот как эти, я подобрал их по пути сюда — все это вещи более чем естественные.

— Сир, если вы будете здесь гулять сто лет, вы увидите все те же неизменные прямые аллеи, горные массивы, строго поднимающиеся под углом в сорок пять градусов, как говорит его высочество, бассейны, газоны, посаженные в шахматном порядке деревья или террасы.

— Ну и что же, это некрасиво?

— Это неестественно.

— Полюбуйтесь на эту девочку, обожающую природу! — проговорил король скорее добродушно, нежели весело. — Посмотрим, что вы сделаете из моего Трианона.

— Тут будут реки, каскады, мосты, гроты, скалы, леса, лощины, домики, горы, прерии.

— Это все для кукол, наверное? — спросил король.

— Нет, сир, для королей — таких, какими нам суждено стать, — возразила принцесса, не замечая выступившей на щеках короля краски, как не заметила она и того, что сама себе предсказывала страшное будущее.

— Итак, вы собираетесь перевернуть все вверх дном,. Однако что же вы будете строить?

— Я сохраню все, что было прежде.

— Хорошо еще, что вы не собираетесь населить эти леса и реки индейцами, эскимосами и гренландцами. Они вели бы здесь естественный образ жизни, и господин Руссо называл бы их детьми природы… Сделайте это, дочь моя, и вас станут обожать энциклопедисты.

— Сир, мои слуги замерзли бы в этом помещении.

— Где же вы их поселите, если собираетесь все разломать? Ведь не во дворце же: там едва хватит места вам двоим.

— Я оставлю службы в нынешнем виде.

Принцесса указала на окна описанного нами коридора.

— Кого я там вижу? — спросил король, загораживаясь рукой от солнца.

— Какая-то женщина, сир, — отвечал де Шуазель.

— Эту девушку я принимаю к себе на службу, — пояснила принцесса.

— Мадмуазель де Таверне, — заметил Шуазель, пристально взглянув на окно.

— А-а, так у вас здесь живут Таверне?

— Только мадмуазель де Таверне, сир.

— Очаровательная девушка. Чем она занимается?

— Она моя чтица.

— Прекрасно! — воскликнул король, не сводя глаз с зарешеченного окна, у которого с невинным видом стояла мадмуазель де Таверне, не подозревая о том, что на нее смотрят. Она была еще бледна после болезни.

— До чего бледненькая! — заметил де Шуазель.

— Ее чуть было не задавили тридцать первого мая, ваша светлость.

— Неужели? Бедная девочка! — проговорил король. — Биньон заслужил ее неудовольствие.

— Она вам нравится? — с живостью спросил де Шуазель.

— Да, ваша светлость.

— Ну вот, она уходит, — заметил король.

— Должно быть, она узнала ваше величество: она очень застенчива.

— Давно она у вас?

— Со вчерашнего дня, сир; переезжая, я пригласила ее к себе.

— Печальное жилище для хорошенькой девушки, — продолжал Людовик XV. — Этот чертов Габриель не подумал о том, что деревья вырастут и скроют дом от служб: теперь ничего нельзя разобрать.

— Да нет, сир, уверяю вас, что дом вполне подходит для жилья.

— Этого не может быть, — возразил Людовик XV.

— Не желает ли ваше величество сам в этом убедиться? — предложила принцесса, ревниво следившая за тем, чтобы ее дому отдавали должное.

— Хорошо. Вы пойдете, Шуазель?

— Сир, сейчас два часа. В половине третьего у меня совет в Парламенте. Я едва успею вернуться в Версаль…

— Ну хорошо, идите, герцог, идите и хорошенько тряхните этих англичан. Принцесса! Покажите мне комнаты, прошу вас! Я обожаю интерьеры!

— Прошу вас сопровождать нас, господин Мик, — обратилась принцесса к архитектору, — у вас будет случай услышать мнение его величества, который так хорошо во всем разбирается.

Король пошел вперед, принцесса последовала за ним.

Они поднялись на невысокую паперть часовни, оставив в стороне проход во двор.

По левую руку у них осталась дверь в часовню, с другой стороны прямая строгая лестница вела в коридор дворца.

— Кто здесь проживает? — спросил Людовик XV.

— Пока никто, сир.

— Взгляните: в первой двери — ключ.

— Да, вы правы: мадмуазель де Таверне перевозит сегодня вещи и переезжает.

— Сюда? — спросил король, указав на дверь.

— Да, сир.

— Так она у себя? В таком случае, не пойдем.

— Сир, она только что вышла, я видела ее под навесом, во внутреннем дворике.

— Тогда покажите мне ее жилище.

— Как вам будет угодно, — отвечала принцесса. Проведя короля через переднюю и два кабинета, она ввела его в комнату.

В комнате уже было расставлено кое-что из мебели, книги, клавесин. Внимание короля привлек огромный букет великолепных цветов, который мадмуазель де Таверне успела поставить в японскую вазу.

— Какие красивые цветы! — заметил король. — А вы собираетесь изменить сад… Кто же снабжает ваших людей такими цветами? Почему бы не оставить их для вас?

— Да, в самом деле, прекрасный букет!

— Садовник благоволит к мадмуазель де Таверне… Кто у вас садовник?

— Не знаю, сир. Этими вопросами ведает господин де Жюсье.

Король обвел комнату любопытным взглядом, выглянул наружу, во двор, и вышел.

Его величество отправился через парк в Большой Трианон. Около входа его ждали лошади: после обеда он собирался отправиться в карете на охоту и пробыть там с трех до шести часов вечера.

Дофин по-прежнему измерял высоту солнца.

Глава 9. ЗАГОВОР ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ

Пока его величество прогуливался в саду Трианона в ожидании охоты, а заодно и, не теряя времени даром, старался успокоить де Шуазеля, Люсьенн превратился в место сбора испуганных заговорщиков, слетавшихся к графине Дю Барри подобно птицам, учуявшим порох охотника.

Обменявшись продолжительными взглядами, в которых сквозило нескрываемое раздражение, Жан и маршал де Ришелье вспорхнули первыми.

За ними последовали рядовые фавориты, привлеченные немилостью, в которую едва не впали Шуазели; однако, напуганные возвращенной ему королевской милостью и лишенные поддержки министра, они все же возвращались в Люсьенн, чтобы посмотреть, довольно ли еще крепко дерево и можно ли за него уцепиться, как раньше.

Утомленная своими дипломатическими ухищрениями и лаврами обманчивого триумфа, графиня Дю Барри отдыхала после обеда. Вдруг раздался страшный грохот, и во двор, словно ураган, влетела карета Ришелье.

— Хозяйка Дю Барри спит, — невозмутимо проговорил Замор.

Жан с такой силой отшвырнул его ногой, что дворецкий в расшитом костюме покатился по ковру.

Замор пронзительно, закричал.

Прибежала Шон.

— Как вам не стыдно обижать мальчика, грубиян! — воскликнула она.

— Я и вас вышвырну вон, если вы немедленно не разбудите графиню! — пригрозил он.

Но графиню не нужно было будить: услыхав крик Замора и громовые раскаты голоса Жана, она почувствовала неладное и, накинув пеньюар, бросилась в приемную.

— Что случилось? — спросила она, с ужасом глядя на то, как Жан развалился на софе, чтобы прийти в себя от раздражения, а маршал даже не притронулся к ее руке.

— Дело в том.., в том., черт подери! Дело в том, что Шуазель остался на своем месте.

— Как?!

— Да, и сидит на нем тверже, чем когда бы то ни было, тысяча чертей!

— Что вы хотите этим сказать?

— Граф Дю Барри прав, — подтвердил Ришелье, — герцог де Шуазель силен, как никогда!

Графиня выхватила спрятанную на груди записку короля.

— А это что? — с улыбкой спросила она.

— Вы хорошо прочитали, графиня? — спросил маршал.

— Но.., я умею читать, — отвечала графиня.

— В этом я не сомневаюсь, однако позвольте мне тоже взглянуть…

— Ну разумеется! Читайте!

Герцог взял бумагу, развернул ее и медленно прочел:

«Завтра я поблагодарю де Шуазеля за его услуги. Можете в этом не сомневаться.

Людовик».

— Ведь все ясно, не правда ли? — спросила графиня.

— Яснее быть не может, — поморщившись, отвечал маршал.

— Ну так что же? — спросил Жан.

— Да ничего особенного: победа ожидает нас завтра, ничто еще не потеряно.

— Как завтра? Но король написал это вчера. Значит «завтра» — это сегодня.

— Прошу прощения, сударыня, — заметил герцог, — так как письмо не датировано, «завтра» навсегда останется днем, следующим за тем, в который вы пожелаете увидеть свержение де Шуазеля. На улице Гранж-Бательер, в ста шагах от моего дома, есть кабаре, а на нем — вывеска, на которой красными буквами написано: «У нас будут отпускать в кредит завтра». «Завтра» — значит «никогда».

— Король над нами посмеялся! — воскликнул разгневанный Жан.

— Этого не может быть, — прошептала ошеломленная графиня, — не может быть: такое мошенничество недостойно…

— Ах, графиня, его величество — любитель пошутить! — сказал Ришелье.

— Герцог мне за это заплатит, — продолжала графиня в приступе ярости.

— Не стоит за это сердиться на короля, графиня, не следует обвинять его величество в подлоге или в надувательстве, нет, король исполнил, что обещал.

— Что за чепуха! — обронил Жан, удивленно пожав плечами.

— Что обещал? — вскричала графиня. — Поблагодарить Шуазеля?

— Вот именно, графиня. Я сам слышал, как его величество благодарил герцога за услуги. Знаете, ведь это можно понять по-разному: в дипломатии каждый понимает так, как ему нравится. Вы поняли так, а король — иначе. Таким образом, даже «завтра» уже не вызывает споров; по-вашему, именно сегодня король должен был выполнить свое обещание: он его выполнил. Я сам слышал, как он благодарил де Шуазеля.

— Герцог! Мне кажется, сейчас не время шутить.

— Уж не думаете ли вы, графиня, что я шучу? Спросите у графа Жана.

— Нет, черт возьми, нам не до смеха! Нынче утром король обнял Шуазеля, приласкал, угостил его, а сию минуту они вдвоем гуляют под ручку по Трианону.

— Под ручку! — повторила Шон, проскользнув в кабинет и воздев руки к небу, подобно новоявленной отчаявшейся Ниобее.

— Да, меня провели! — проговорила графиня. — Однако мы еще посмотрим… Шон, прикажи расседлать лошадей: я не еду на охоту.

— Прекрасно! — воскликнул Жан.

— Одну минуту! — остановил его Ришелье. — Не надо поспешных решений, не надо капризов… Ах, простите, графиня; я, кажется, позволил себе давать вам советы. Прошу прощения.

— Продолжайте, герцог, не стесняйтесь. Мне кажется, я потеряла голову. Вот что получается: я не хочу заниматься политикой, а когда наконец решаюсь вмешаться, получаю удар по самолюбию. Так что вы говорите?

— Я говорю, что сейчас не время капризничать. Послушайте, графиня: положение трудное. Если король дорожит Шуазелями, если на него оказывает влияние супруга дофина, если он так резко рвет отношения, значит…

— Что «значит»?

— Значит, надо стать еще любезнее, графиня. Я знаю, что это невозможно, однако невозможное становится в нашем положении необходимостью: так сделайте невозможное!

Графиня задумалась.

— Потому что иначе, — продолжал герцог, — король может усвоить немецкие нравы!

— Как бы он не стал добродетельным! — в ужасе вскричал Жан.

— Кто знает, графиня? — вымолвил Ришелье. — Новое всегда так притягательно!

— Ну, в это я не верю! — возразила графиня, отказываясь понимать герцога.

— Случались на свете вещи и более невероятные, графиня; недаром существует выражение: волк в овечьей шкуре… Одним словом, не надо капризничать.

— Не следовало бы, — поддакнул Жан.

— Но я задыхаюсь от гнева!

— Еще бы, черт побери! Задыхайтесь, графиня, но так, чтобы король, а вместе с ним и господин де Шуазель ничего не заметили. Задыхайтесь, когда вы с нами, но дышите, когда вас видят они!

— И мне следует ехать на охоту?

— Это было бы весьма кстати!

— А вы, герцог?

— Если бы мне пришлось бежать за охотой на четвереньках, я бы и то за ней последовал.

— Тогда в моей карете! — вскричала графиня, чтобы посмотреть, какое выражение лица будет у ее союзника.

— Графиня, — отвечал герцог с жеманством, скрывавшим его досаду, — эта честь для меня столь велика, что…

— Что вы отказываетесь, не так ли?

— Боже сохрани!

— Будьте осторожны: вы бросаете на себя тень.

— Мне бы этого не хотелось.

— Он сознался. Он имеет смелость в этом сознаться! — вскричала Дю Барри.

— Графиня! Графиня! Де Шуазель никогда мне этого не простит!

— А вы уже в хороших отношениях с де Шуазелем?

— Графиня! Графиня! Разрыв поссорил бы меня с супругой дофина.

— Вы предпочитаете, чтобы мы вели войну порознь и не деля трофеев? Еще есть время. Вы не запятнаны, и вы еще можете выйти из заговора.

— Вы меня не знаете, графиня, — отвечал герцог, целуя ей ручку. — Вы заметили, чтобы я колебался в день вашего представления ко двору, когда нужно было найти платье, парикмахера, карету? Вот так же и сегодня я не стану колебаться. Я смелее, чем вы думаете, графиня.

— Ну, значит, мы уговорились. Мы вместе отправимся на охоту, и под этим предлогом мне не придется ни с кем встречаться, никого выслушивать, ни с кем разговаривать.

— Даже с королем?

— Напротив, я хочу с ним пококетничать и довести его этим до отчаяния.

— Браво! Вот прекрасная война!

— А вы, Жан, что делаете? Да покажитесь же из-за подушек, вы погребаете себя живым, друг мой!

— Что я делаю? Вам хочется это знать?

— Ну да, может, нам это пригодится.

— Я размышляю…

— О чем?

— Я думаю, что в этот час все куплетисты города и окрестностей высмеивают нас на все лады; что «Нувель а ла Мен» нас разрезают, словно пирог; что «Газетье кирассе» знает наше самое больное место; что «Журналь дез Обсерватер» видит нас насквозь; что, наконец, завтра мы окажемся в таком плачевном состоянии, что даже Шуазель нас пожалеет.

— Что вы предлагаете?

— Я собираюсь в Париж, хочу купить немного корпии и побольше целебной мази, чтобы было что наложить на наши раны. Дайте мне денег, сестричка.

— Сколько? — спросила графиня.

— Самую малость: две-три сотни.

— Видите, герцог, — проговорила графиня, обратившись к Ришелье, — я уже оплачиваю военные расходы.

— Это только начало кампании, графиня: что посеете сегодня, то пожнете завтра.

Пожав плечами, графиня встала, подошла к шкафу, отворила его, достала оттуда пачку банковских билетов и, не считая, передала их Жану. Он, также не считая, с тяжелым вздохом засунул их в карман.

Потом он встал, потянулся так, что кости затрещали, словно он падал от усталости, и прошелся по комнате.

— Вы-то будете развлекаться на охоте, — с упреком в голосе произнес он, указывая на герцога и графиню, — а я должен скакать в Париж. Они будут любоваться нарядными кавалерами и дамами, а мне придется смотреть на отвратительных писак. Решительно, я приживальщик.

— Обратите внимание, герцог, — проговорила графиня, — что он не будет мною заниматься. Половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а другую проиграет в кабаке. Вот что он сделает! И он еще стонет, несчастный! Послушайте, Жан, ступайте вон, вы мне надоели.

Жан опустошил три бонбоньерки, ссыпав их содержимое в карманы, стащил с этажерки китайскую статуэтку с брильянтиками вместо глаз и величественной поступью вышел, подгоняемый раздраженными криками графини.

— Загляденье! — заметил Ришелье тоном, каким обыкновенно льстец говорит о страшилище, которому про себя желает, чтобы тот свернул себе шею. — Он дорого вам обходится… Не правда ли, графиня?

— Как вы верно заметили, герцог, он окружил меня своей заботой, и она ему приносит три-четыре сотни тысяч ливров в год.

Зазвонили часы.

— Половина первого, графиня, — сказал герцог. — К счастью, вы почти готовы. Покажитесь на минутку своим придворным — они уж, верно, подумали, что наступило затмение, и пойдемте в карету. Вы знаете, как будет проходить охота?

— Мы с его величеством обсудили это вчера: он отправится в лес Марли, а меня захватит по пути.

— Я уверен, что король ничего не изменит в распорядке.

— Теперь расскажите о своем плане, герцог. Настала ваша очередь.

— Вчера я написал своему племяннику, который, кстати сказать, должен быть уже в дороге, если верить моим предчувствиям.

— Вы говорите о д'Эгийоне?

— Да. Я был бы удивлен, если бы узнал, что завтра мое письмо не встретит его в пути. Думаю, что завтра или, самое позднее, послезавтра, он будет здесь.

— Вы на него рассчитываете?

— Да, графиня, у него светлая голова.

— Зато мы больны! Король, может быть, и уступил было у него панический страх перед необходимостью заниматься делами.

— До такой степени, что…

— До такой степени, что я трепещу при мысли, что он никогда не согласится принести в жертву де Шуазеля.

— Могу ли я быть с вами откровенным, графиня?

— Разумеется.

— Знаете, я тоже в это не верю. Король способен хоть сто раз повторить вчерашнюю шутку, ведь его величество так остроумен! Вам же, графиня, не стоит рисковать любовью и слишком упрямиться.

— Над этим стоит подумать.

— Вы сами видите, графиня, что де Шуазель будет сидеть на своем месте вечно. Чтобы его сдвинуть, должно произойти по меньшей мере чудо.