Глава 28. ТРЯПКА, ВОРОНА И ПУСТОМЕЛЯ

Король отправился на каретный двор, где он по своему обыкновению проводил некоторое время перед охотой или прогулкой. Он лично отдавал распоряжения на весь оставшийся день.

Дойдя до конца галереи, он отпустил придворных. Оставшись один, Людовик пошел по коридору, в который выходила дверь апартаментов их высочеств. Дверь была скрыта от глаз гобеленом. Король замер на минуту в нерешительности и покачал головой.

— Была среди них одна порядочная девушка, — процедил он сквозь зубы, — да и та уехала!

Это весьма нелестное для других дочерей короля замечание было встречено громкими возгласами. Гобелен приподнялся, и возмущенные девицы в один голос воскликнули:

— Спасибо, отец!

Они окружили Людовика XV.

— А, здравствуй. Тряпка! — обратился он к старшей, ее высочеству Аделаиде. — Признаться, мне безразлично, рассердишься ты или нет: я сказал правду.

— Да вы не сообщили нам ничего нового, сир, — заметила ее высочество Виктория, — мы знаем, что Луиза была вашей любимицей.

— По правде сказать, ты совершенно права, Пустомеля!

— Чем же Луиза лучше нас? — ядовито спросила ее высочество Софья.

— Да тем, что Луиза меня не мучает, — добродушно отвечал король.

— Можете быть уверены, отец, что сейчас она бы вас помучила!.. — проговорила ее высочество Софья с такой злостью, что король невольно поднял на нее глаза.

— О чем это ты, Ворона? — спросил он. — Уж не откровенничала ли с тобой перед отъездом Луиза? Это было бы странно — ведь она тебя терпеть не могла!

— Сказать по правде, это у нас взаимно, — отвечала ее высочество Софья.

— Прекрасно! — воскликнул Людовик XV. — Можете друг друга ненавидеть, презирать, хоть в клочья разодрать, это ваше дело! Меня это не касается, лишь бы вы не мешали мне наводить в королевстве порядок. Впрочем, хотел бы я знать, чем бедняжка Луиза могла мне досадить.

— Бедняжка! — в один голос вскричали ее высочество Виктория и ее высочество Аделаида, по-разному сложив губы.

— Я вам скажу, чем она могла бы вам досадить! — объявила ее высочество Софья.

Людовик XV поудобнее устроился в огромном кресле, стоявшем недалеко от двери, на случай, если пришлось бы спешно уносить ноги.

— Ее высочество Луизу одолевает тот же бес, что и настоятельницу де Шелл: она отправилась в монастырь ради того, чтобы ставить там свои опыты.

— Ну, ну, пожалуйста, без намеков, — оборвал ее Людовик XV. — Не надо ставить под сомнение добродетель вашей сестры. Слава Богу, на сей предмет не было никаких сплетен, хотя обычно это — великолепный предлог для того чтобы посудачить. Так что не вам затевать подобные разговоры.

— Не мне?

— Именно не вам!

— А я и не собираюсь рассуждать о ее добродетели, — возразила ее высочество Софья, задетая за живое тем, что король подчеркнул слово «вам», а потом еще раз его повторил.

— Я говорю, что она собирается проводить там опыты, только и всего.

— Ну и что ж из этого? Пусть занимается химией, совершает подвиги, играет на флейте, стучит в барабан, мучает клавесин или щиплет струны — вам что за дело? Что вы нашли в этом дурного?

— Я хотела сказать, что она будет заниматься политикой.

Людовик XV вздрогнул.

— Она хочет изучать философию, богословие и продолжить комментарии к папской грамоте Unigenitus, а мы будем выглядеть никому не нужными на фоне ее государственных теорий, метафизических систем, ее богословия…

— Что вам за дело, если таким образом ваша сестра надеется попасть в рай, — продолжал Людовик XV, однако ему показалось, что есть нечто общее между обвинениями Вороны и замечаниями ее высочества Луизы, которые она ему высказала перед отъездом. — Вы завидуете ее будущему блаженству? Это было бы недостойно истинных дочерей Христа.

— Клянусь, я ей не завидую! — воскликнула принцесса Виктория. — Пусть отправляется, куда хочет, я за ней не собираюсь идти.

— И я не пойду! — сказала принцесса Аделаида.

— Я тоже не пойду! — заметила ее высочество Софья.

— Кроме того, она нас просто не выносила, — проговорила ее высочество Виктория.

— Она вас не выносила? — переспросил Людовик XV.

— Да, да, терпеть не могла, — подтвердили сестра.

— Мне кажется, бедняжка Луиза выбрала для себя этот рай, чтобы только не встречаться с вами.

Острота короля рассмешила сестер. Принцесса Аделаида, самая старшая, собралась с духом, чтобы нанести королю более ощутительный удар.

— Сестры! — жеманно проговорила она, на минуту выходя из обычного своего состояния безразличия, за которое отец прозвал ее Тряпкой. — Вы, очевидно, не поняли или не осмеливаетесь сообщить королю истинную причину отъезда ее высочества Луизы.

— Опять какая-нибудь гадость! — воскликнул король. — Ну, ну. Тряпка, говори!

— Сир! — продолжала она. — Боюсь, что вам будет неприятно это услышать…

— Скажите лучше, что вы на это надеетесь, — вот это было бы вернее!

Ее высочество Аделаида прикусила язычок.

— Во всяком случае, я скажу правду, — добавила она.

— Сказать правду? Постарайтесь поскорее избавиться от этого недостатка. Разве я говорю когда-нибудь правду? И, как видите, слава Богу, я не чувствую себя от этого хуже.

Людовик XV пожал плечами.

— Да говорите же, говорите, сестра! — в один голос закричали ее высочество Софья и ее высочество Виктория, сгорая от нетерпения услышать пресловутую причину, которая, как они предполагали, могла больно задеть короля.

— Какие же вы милые! — проворчал Людовик XV. — Вы только поглядите, как они любят папочку!

Правда, его утешила мысль, что он испытывает к ним точно такие же чувства.

— Так вот, — продолжала принцесса Аделаида, — наша сестра, которая всегда ревниво относилась к соблюдению этикета, больше всего опасалась того…

— Чего? — спросил Людовик XV. — Договаривайте, раз начали.

— Сир! Она опасалась появления при дворе новых лиц.

— Появления новых лиц? — переспросил король, недовольный таким началом, потому что предвидел, куда она клонит. — Разве у меня в доме есть посторонние? Разве меня можно заставить принимать тех, кого я не желаю видеть?

Это была ловкая попытка уйти от ответа.

Однако ее высочество Аделаида была хитрая бестия, ее невозможно было так просто сбить с пути, особенно когда она собиралась сказать какую-нибудь колкость.

— Я не так выразилась, это неточно. Вместо «появления» следовало бы сказать «введение» нового лица.

— А, ну это дело другое: признаться, первое меня несколько смутило. Итак, я предпочитаю второе.

— Знаете, сир, — вмешалась принцесса Виктория, — мне кажется, это слово тоже неясно выражает суть дела.

— Что же это?

— Представление ко двору.

— Да, да, верно! — воскликнули сестры. — На этот раз слово найдено!

Король поджал губы.

— Вы полагаете? — спросил он.

— Да! — воскликнула ее высочество Аделаида. — Так вот я хотела сказать, что моя сестра очень и очень опасалась новых представлений.

— И что же дальше? — недовольно спросил король, желавший как можно скорее покончить с неприятным разговором.

— Она боялась, отец, что госпожа Дю Барри будет представлена ко двору.

— Наконец-то! — вскричал король, не в силах побороть досаду. — Раз уж заговорили, нечего было ходить вокруг да около, черт побери! Как вы любите тянуть время, госпожа Истина!

— Сир! — сказала ее высочество Аделаида. — Я так долго не осмеливалась сообщить вам это из уважения к вашему величеству: только повинуясь вашей воле, я об этом заговорила.

— Ну да, ну да, а все остальное время от вас ведь и слова не добьешься, вы ведь и рта не раскрываете, не разговариваете, не кусаетесь!..

— Что бы вы ни говорили, видимо, я все-таки угадала истинную причину, по которой моя сестра покинула дворец, — заметила ее высочество Аделаида.

— Должен вас разочаровать: вы ошибаетесь!

— Да что вы, сир, Аделаида права, мы в этом совершенно уверены! — в один голос воскликнули принцесса Виктория и принцесса Софья, кивая головами.

— О Господи! — вскричал Людовик XV, точь-в-точь как один из героев Мольера. — Все мои домашние решили, как видно, сговориться против меня. Так вот почему это представление не может состояться! Вот почему принцесс невозможно застать дома! Вот почему они не отвечают на прошения и не удовлетворяют просьбы об аудиенции!

— Что за прошения? О каких аудиенциях вы говорите? — спросила ее высочество Аделаида.

— Да ведь вам это хорошо известно: о прошениях мадмуазель Жанны де Вобернье, — заметила принцесса Софья.

— Да нет! Речь идет о просьбе принять мадмуазель Ланж, — добавила ее высочество Виктория.

Взбешенный король вскочил на ноги, бросая злобные взгляды на дочерей.

Ни одна из трех принцесс не могла противостоять отцовскому гневу: все они опустили глаза долу.

— Вот лишнее доказательство тому, о чем я уже сказал: уехала лучшая из четырех дочерей! — сказал он.

— Сир, — заметила ее высочество Аделаида, — ваше величество очень плохо к нам относится, вы с нами обращаетесь хуже, чем со своими собаками!

— Еще бы! Когда я прихожу на псарню, мои собаки ко мне ластятся, мои собаки мне верны! Прощайте, прощайте! Пойду-ка я к Шарлотте, Красавке и Хвостику! Милые собачки! Да, я их люблю особенно за то, что они мне не будут тявкать правду-матку!

Разгневанный король вышел в приемную; он услыхал, как вслед ему дочери хором запели:

На площадях и улицах столицы И женщины, и парни, и девицы — Любовью все готовы поделиться, Хотя со вздохом: ах, ах, ах!

И лишь подруга Блеза — вот бедняжка! — Лежит в постели, захворавши тяжко.

Ах, тяжко!

Ох, как тяжко!

Вот бедняжка!

Неужто помирает?! Ах, ах, ах!

Это был первый куплет водевиля, направленного против г-жи Дю Барри, который распевали в Париже на каждом углу; он носил название «Прекрасная бурбонка».

Король хотел было вернуться, и, возможно, принцессам не поздоровилось бы. Однако он сдержался и пошел дальше, пытаясь перекричать их голоса:

— Господин собачий капитан! Эй, где вы, господин собачий капитан?

Явился офицер, носивший столь странное звание.

— Прикажите отворить псарню, — сказал король.

— Сир! — вскричал офицер, бросившись Людовику XV наперерез. — Ваше величество, умоляю вас, остановитесь!

— В чем дело, черт побери? — спросил король, останавливаясь на пороге двери, из-за которой доносился радостный лай собак, почуявших хозяина.

— Сир! Прошу простить мою настойчивость, но я не могу позволить вашему величеству пройти к собакам.

— А, понимаю, понимаю: псарня не убрана… Ну, ничего! Приведите сюда Хвостика.

— Сир, — растерянно пробормотал офицер, — Хвостик второй день не ест и не пьет: возможно, он взбесился.

— О, Господи! — вскричал король. — Несчастный я человек! Хвостик взбесился! Это уж последняя капля…

Собачий офицер счел своим долгом выдавить слезу, чтобы оживить всю сцену.

Король круто повернулся и зашагал к себе, где его уже ожидал камердинер.

Заметив, что король чем-то сильно расстроен, он поспешил отойти к окну.

Не обращая внимания на верного слугу, которого он и за человека не считал, Людовик XV широким шагом прошел в свой кабинет.

— А, теперь я понимаю: господин де Шуазель смеется надо мной; дофин чувствует себя почти хозяином и думает что заменит меня, как только посадит на трон свою австриячку. Луиза меня любит, но как-то очень непросто: читает мне нотации, да еще ушла из дому… Три дочери распевают песенки, в которых называют меня жителем Блуа. Граф де Прованс переводит Лукреция. Граф д'Артуа шляется по ночам неизвестно где. Собаки взбесились и готовы меня искусать. Решительно, кроме дорогой графини, меня никто не любит. К черту тех, кто хочет ей насолить!

С отчаянной решимостью Людовик XV уселся за стол, где он по обыкновению подписывал бумаги.

— Теперь я догадываюсь, почему все с таким нетерпением ожидают прибытия ее высочества. Они думают: стоит ей здесь появиться, как я стану ее рабом или попаду под влияние ее семейства. Право, у меня еще будет время наглядеться на мою дражайшую невестку! Должно быть, ее приезд доставит мне новые хлопоты. Поживу-ка я спокойно как можно дольше, а для этого необходимо задержать ее в пути. Предполагалось, что она без остановок проедет через Реймс и Нуайон, а затем прибудет в Компьень. Ну что же, надо изменить порядок церемониала. Пусть будет трехдневный прием в Реймсе, а затем один.., нет, черт возьми! Два… Да что я! Три дня на празднования в Нуайоне. Итак, я выиграл шесть дней, целых шесть дней!

Король взял перо и приказал г-ну де Стенвилю остановиться на три дня в Реймсе и столько же времени провести в Нуайоне.

Он вызвал дежурного курьера.

— Срочно передать это письмо господину де Стенвилю, — приказал он.

И принялся за другое письмо.

«Дорогая графиня! — написал он. — Мы сегодня же назначаем Замора дворецким. Сейчас я уезжаю в Марли, однако вечером прибуду в Люсьенн, чтобы сказать Вам то, чем сию минуту переполнено мое сердце.

Людовик «

— Лебель! — сказал он. — Отнесите это письмо графине. Настоятельно советую быть с ней повежливее. Камердинер поклонился и вышел.

Глава 29. ГОСПОЖА ДЕ БЕАРН

Графиня де Беарн, бывшая причиной страстных споров при дворе, камнем преткновения умышленных или невольных скандалов, быстро продвигалась к Парижу, о чем Жан Дю Барри узнал от своей сестры.

Этим путешествием г-жа де Беарн была обязана богатому воображению виконта Жана, которое всегда приходило ему на помощь в трудную минуту.

Ему никак не удавалось найти среди придворных дам поручительницу, без которой было невозможно представление ко двору г-жи Дю Барри. Тогда он обратился взором к провинции, оценил создавшееся положение, пошарил в отдаленных городах и нашел то, что искал.

В готическом замке на берегу реки Мез жила старая дама, которая с давних пор вела тяжбу.

Эту старую сутягу звали графиня де Беарн.

Затянувшийся процесс представлял собой дело, от которого зависело все ее состояние. Дело оказалось всецело в руках г-на де Монеу. А г-н де Монеу стал с недавних пор сторонником г-жи Дю Барри, установив доселе никому не известные родственные отношения, в результате чего называл ее кузиной. В надежде получить в ближайшее время портфель канцлера, г-н де Монеу испытывал к фаворитке самые что ни на есть дружеские чувства. Этой-то Дружбе он и был обязан тем, что король уже назначил его вице-канцлером.

Госпожа де Беарн была любительницей судебных разбирательств: она обожала судиться и сильно смахивала на графиню д'Эскарбань и г-жу Пимбеш, типичнейших представительниц той эпохи, и отличалась от них, должно быть, только аристократическим именем.

Проворная, худощавая, угловатая, державшаяся всегда настороженно, с бегающими глазками под седыми бровями, г-жа де Беарн к тому же одевалась так, как это было принято в ее молодости. Как бы капризна ни была мода, она иногда пытается образумиться; вот почему платье, которое графиня де Беарн носила в 1740-м, будучи юной девицей, оказалось вполне подходящим в 1770 году для старой дамы. Широкая гипюровая юбка, короткая кружевная накидка, огромный чепец, глубокие карманы, огромных размеров сак и шейный шелковый платок в мелкий цветочек — такой предстала графиня де Беарн взору Шон, любимой сестры и доверенного лица г-жи Дю Барри, когда Шон в первый раз приехала к графине де Беарн, представившись дочерью ее адвоката мэтра Флажо.

Старая графиня одевалась так не столько из любви к моде прежних лет, сколько из экономии. Она была не из тех кто стыдится бедности, потому что была бедна не по своей вине. Она сожалела лишь о том, что не могла оставить после себя приличного для своего имени состояния сыну, юному, застенчивому, словно девушка, провинциалу, предпочитавшему материальные удовольствия тем льготам, которые могло ему дать доброе имя.

Графиня де Беарн тешила самолюбие тем, что называла своими те земли, которые ее адвокат отсуживал у Салюсов. Однако, обладая здравым смыслом, она хорошо понимала, что если бы ей понадобилось заложить земли ростовщику — а в описываемое нами время этих ловкачей во Франции было более чем достаточно, — то ни один прокурор, каким бы пройдохой он ни был, не взялся бы ни обеспечить ей гарантию, ни авансировать ее в надежде на возвращение ей земель.

Итак, г-жа де Беарн ограничивалась доходами лишь с тех земель, которые не фигурировали в процессе, да была еще обязана вносить арендную плату. Она получала всего около тысячи экю ренты, что вынуждало ее избегать двора, где надо было выбрасывать деньги на ветер, платя по двенадцать ливров в день только за наем кареты, на которой просительница обычно разъезжала от судей к адвокатам и обратно.

В особенности же она избегала двора потому, что справедливо полагала, что до ее тяжбы дело дойдет не раньше, чем лет через пять. Еще и сегодня бывают долгие процессы, но им далеко до судебных разбирательств тех лет: процесс мог пережить два-три поколения, он расцветал, подобно сказочному растению из «Тысячи и одной ночи», раз в двести или даже триста лет.

Госпоже де Беарн не хотелось истратить последнее свое достояние, пытаясь получить обратно несколько десятин спорных земель; как мы уже сказали, она была дамой старой закалки, то есть проницательной, осторожной, энергичной и скупой.

Вне всякого сомнения, она смогла бы лучше любого прокурора, адвоката и судебного исполнителя вести тяжбу, вызывать в суд, защищать, привести приговор в исполнение. Но она была урожденная Беарн, и это имя во многом служило ей препятствием. Из-за него она страдала и томилась, подобно Ахиллу, укрывшемуся в своей палатке и терзавшемуся при звуках боевого рожка, делая вид, что не слышит его; нацепив на нос очки, графиня де Беарн весь день напролет просиживала над старыми грамотами, а по ночам, завернувшись в халат из персидского шелка, произносила речи, расхаживая с развевавшимися по ветру седыми волосами перед своей подушкой, и отстаивала свое право на спорное наследство с таким красноречием, которого только и могла желать своему адвокату.

Нетрудно догадаться, что приезд Шон, представившейся м-ль Флажо, приятно взволновал до Беарн.

Молодой граф де Беарн был в это время в армии. Обычно охотно веришь в то, чего страстно желаешь. Вполне понятно поэтому, что г-жа де Беарн поверила рассказу молодой дамы.

Впрочем, в сердце графини закралось некоторое сомнение: графиня лет двадцать была знакома с Флажо, сто раз была у него дома на улице Пти-Лион-Сен-Север, но никогда не замечала, чтобы с квадратного ковра, казавшегося ей слишком маленьким для просторного адвокатского кабинета, на нее смотрели глазки какого-нибудь постреленка, выбежавшего клянчить конфеты.

В конце концов можно было сколько угодно напрягать память, пытаясь припомнить адвокатский ковер, представить себе ребенка, который мог играть, сидя на этом ковре, однако м-ль Флажо была перед ней, вот и все.

Кроме того, м-ль Флажо сказала, что она была замужем, и, наконец, что рассеивало последнее подозрение г-жи де Беарн в том, что девица нарочно приехала в Верден, — она сообщила, что направляется к мужу в Страсбург.

Вероятно, графине де Беарн следовало бы попросить у м-ль Флажо рекомендательное письмо; однако если допустить, что отец не может отправить с поручением родную дочь без такого письма, то кому тогда он вообще мог бы доверить дело? И потом к чему были эти опасения? К чему могли привести подобные подозрения? С какой целью надо было проделывать шестьдесят миль: чтобы рассказывать графине сказки?

Если бы графиня была богата, как, скажем, жена банкира или откупщика, если бы она, отправляясь в путь, брала с собой дорогую посуду и драгоценности, она могла бы заподозрить заговор с целью обокрасть ее в дороге. Но графиня де Беарн от души веселилась, когда представляла себе разочарование разбойников, которые вздумали бы на нее напасть.

Поэтому когда Шон, переодетая мещанкой, уехала от нее в плохоньком кабриолете, запряженном одной-единственной лошадью, в который она предусмотрительно пересела на предпоследней почтовой станции, оставив там свою роскошную карету, графиня де Беарн, убежденная в том, что настал ее час, села в старинный экипаж и отправилась в Париж. Она все время подгоняла кучеров и миновала Ла Шоссе часом раньше ее высочества, а у заставы Сен-Дени оказалась всего часов шесть спустя после того, как через нее проехала г-жа Дю Барри.

Так как у путешественницы был весьма скудный багаж — а важнее всего на свете были для нее тогда сведения о тяжбе, — то г-жа де Беарн поехала прямиком на улицу Пти-Лион и приказала остановить карету у двери Флажо.

Понятно, дело не обошлось без любопытных — а все парижане очень любопытны, — окруживших громоздкий экипаж, выехавший, казалось, из конюшен Генриха IV: такой он был надежный, крепкий, с покоробившимися от времени кожаными занавесками, двигавшимися с ужасным скрежетом на медном позеленевшем карнизе.

Улица Пти-Лион — неширокая, поэтому величественный экипаж г-жи де Беарн совершенно ее загородил. Уплатив кучерам прогонные, путешественница приказала отвезти карету на постоялый двор, где она обыкновенно останавливалась в Париже, то есть в «Поющий петух» на улице Сен-Жермен-де-Пре.

Держась за сальную веревку, она поднялась по темной лестнице к Флажо; на лестнице было прохладно — к удовольствию графини, утомленной быстрой ездой и летним зноем.

Когда служанка Флажо по имени Маргарита доложила о графине де Беарн, он наскоро подтянул короткие штаны, которые были спущены из-за жары, натянул на голову парик, всегда лежавший у его под рукой, и надел полосатый шлафрок из бумазеи.

Одевшись, он пошел к двери с улыбкой, в которой сквозило столь сильное удивление, что графиня сочла своим долгом объявить:

— Да, дорогой мой господин Флажо, это я!

— Вижу, вижу, ваше сиятельство, — отвечал г-н Флажо. Стыдливо запахнув полы шлафрока, адвокат проводил графиню к кожаному креслу, стоявшему в самом светлом углу кабинета, и усадил ее на всякий случай подальше от бумаг на столе, памятуя о том, что графиня до крайности любопытна.

— А теперь, ваше сиятельство, — учтиво обратился к ней Флажо, — позвольте узнать, чему я обязан столь приятной неожиданностью?

Удобно устроившись в кресле, графиня де Беарн в эту минуту приподняла ноги, обутые в сатиновые туфли, давая возможность Маргарите подложить под них кожаную подушку. Услыхав слова Флажо, она быстро встала. Достав из футляра очки, она нацепи их на нос, желая получше рассмотреть Флажо, и спросила:

— То есть как неожиданность?

— А как же? Я думал, вы сейчас в своем имении, ваше сиятельство, — отвечал адвокат, в надежде польстить графине де Беарн, называя имением три арпана земли, распаханных под огород.

— Как вы верно заключили, я там и была, но по первому вашему сигналу я все бросила и примчалась.

— По первому моему сигналу? — удивленно переспросил адвокат.

— По первому вашему слову, намеку, совету — называйте, как хотите.

Глаза Флажо округлились и стали размером с очки графини.

— Надеюсь, вы довольны, что я не заставила себя ждать?

— Я как всегда рад вас видеть, ваше сиятельство, однако позвольте вам заметить, что я не совсем понимаю, при чем здесь я?

— Как? — вскричала графиня. — Как это при чем здесь вы?.. Ведь я приехала из-за вас!

— Из-за меня?

— Ну да, из-за вас. Так что у нас нового?

— О ваше сиятельство! Говорят, король замышляет переворот в парламенте… Не желаете ли выпить чего-нибудь?

— При чем здесь король? Разве речь идет о перевороте?

— А о чем же, ваше сиятельство?

— Речь идет о моем процессе. Я говорила о своем деле, когда спросила, нет ли чего-нибудь нового.

— О, что касается вашего дела, — грустно качая головой, отвечал г-н Флажо, — увы, нового ничего нет…

— То есть совсем ничего?

— Ничего.

— Ничего с тех пор, как ваша дочь со мной говорила? Но так как мы с ней разговаривали третьего дня, ничего и не могло еще за это время произойти…

— Моя дочь, вы сказали?

— Ну да!

— Вы говорите, моя дочь?

— Ну конечно, ваша дочь, та самая, которую вы ко мне послали.

— Простите, сударыня, — сказал г-н Флажо, — я не мог послать к вам дочь.

— Почему не могли?

— Да просто потому, что у меня нет дочери!

— Вы в этом уверены? — спросила графиня.

— Ваше сиятельство! Имею честь сообщить вам, что я холостяк.

— Вот тебе раз! — воскликнула графиня.

Обеспокоенный Флажо позвал Маргариту и приказал принести графине выпить чего-нибудь холодного; кроме того, он знаком велел за ней приглядывать.

«Бедная женщина! — подумал он. — Должно быть, у нее плохо с головой».

— Ничего не понимаю! — продолжала графиня. — Так у вас нет дочери?

— Нет, ваше сиятельство.

— Ну, у нее еще муж в Страсбурге…

— Ничего похожего, ваше сиятельство.

— И вы не поручали своей дочери, — продолжала графиня, не в силах освободиться от обуревавших ее мыслей, — сообщить мне, что мой процесс готов вот-вот начаться?

— Нет.

Графиня так и подпрыгнула в кресле, хватив кулаком по колену.

— Выпейте чего-нибудь, ваше сиятельство, — предложил Флажо, — вам станет легче.

Он подал знак Маргарите — та приблизилась, держа на подносе два стакана с пивом, однако старой графине было не до этого: она оттолкнула поднос так резко, что м-ль Маргарита, пользовавшаяся, по-видимому, в доме некоторыми привилегиями, почувствовала себя задетой.

— Та-а-ак… — глянув поверх очков на Флажо, заговорила графиня, — не угодно ли будет вам объясниться?

— С удовольствием, — отвечал Флажо. — Останьтесь, Маргарита. Возможно, ее сиятельство еще захочет пить. Итак, давайте объяснимся!

— Да, объяснимся, раз это необходимо. Я вас что-то не понимаю, господин Флажо. Можно подумать, что у вас голова плохо соображает из-за жары!

— Не надо волноваться, ваше сиятельство, — проговорил адвокат, пытаясь отодвинуться вместе с креслом подальше от графини, — не волнуйтесь, давайте побеседуем спокойно.

— Да, давайте побеседуем. Так вы говорите, у вас нет дочери, господин Флажо?

— Нет, ваше сиятельство. Я искренне об этом сожалею, потому что, мне кажется, это было бы вам приятно, хотя…

— Хотя?.. — переспросила графиня.

— Хотя я предпочел бы сына: мальчику легче устроиться в жизни, вернее, мальчикам проще живется в наше время.

Графиня де Беарн нетерпеливо скрестила руки на груди.

— Послушайте! А вы не вызывали меня в Париж через сестру, племянницу, какую-нибудь родственницу?

— У меня и в мыслях этого не было, ваше сиятельство, ведь жизнь в Париже не дешева…

— А как же мое дело?

— Как только его затребуют в суд, я сейчас же дам вам знать.

— Как только его затребуют в суд?

— Так точно.

— Значит, оно еще не в суде?

— Насколько мне известно, еще нет, ваше сиятельство.

— Так мой процесс еще и не начинался?

— Нет.

— Можно ли надеяться, что его в скором времени затребуют?

— Нет, ваше сиятельство! Да нет же, Господи!

— Значит, со мной сыграли шутку!.. — воскликнула, поднимаясь, старая графиня. — Надо мной недостойно подшутили!

Флажо сдвинул парик на затылок.

— Боюсь, что так, ваше сиятельство, — пробормотал он.

— Господин Флажо! — вскричала графиня. Адвокат вскочил со стула и подал знак Маргарите, чтобы она приготовилась в случае чего вступиться за хозяина.

— Господин Флажо! — повторила графиня. — Я не намерена терпеть подобного унижения, я буду жаловаться начальнику полиции. Он найдет эту дуру, осмелившуюся так меня оскорбить.

— Ну, это маловероятно, — заметил Флажо.

— А когда ее найдут, — продолжала разъяренная графиня, — я подам на нее в суд.

— Что, еще один процесс? — уныло спросил адвокат. Его слова заставили старуху спуститься с небес на бренную землю.

— Да, увы… — пробормотала она. — Ах, в каком прекрасном расположении духа я сюда ехала!..

— Что же вам сказала та дама, ваше сиятельство?

— Прежде всего, что прибыла по вашему поручению.