Людовик Бурбонский, принц Конде, которого после смерти его отца, Генриха Бурбонского, называли для краткости и по обычаю того времени просто «господином принцем», был молодой человек лет двадцати шести или семи, с орлиным взором (agl'occhi grifani, как говорит Данте), крючковатым носом и длинными пышными волосами в локонах; он был среднего роста, но хорошо сложен и обладал всеми качествами великого воина, то есть быстротою взгляда, решительностью и баснословной отвагой. Это, впрочем, не мешало ему быть в то же время человеком очень элегантным и остроумным, так что, кроме революции, произведенной в военном деле его новыми взглядами, он произвел также революцию в Париже среди придворной молодежи, естественным вождем которой был и которую, в противоположность щеголям старого двора, бравшим себе за образцы Бассомпьера, Беллегарда и герцога Ангулемского называли «петиметрами».

Выслушав первые слова графа де Гиша и заметив, откуда донесся выстрел, принц понял все. Неприятель, очевидно, перешел Лис у Сен-Венапа и шел на Ланс, без сомнения намереваясь овладеть этим городом и отрезать французскую армию от Франции. Пушки, грохот которых доносился до них, временами покрывая другие выстрелы, были орудиями крупного калибра, отвечавшими на выстрелы испанцев и лотарингцев.

Но как велики были силы неприятеля? Был ли это один только корпус, имевший целью отвлечь на себя французские войска, или вся армия?

Таков был последний вопрос принца, на который де Гиш не мог ответить.

Между тем этот вопрос был весьма существен, и на него именно принц более всего желал получить точный, определенный и ясный ответ.

Тогда Рауль, преодолев естественную робость, невольно охватившую его в присутствии принца, решился выступить вперед.

— Не позволите ли мне, монсеньер, сказать по этому поводу несколько слов, которые, может быть, выведут вас из затруднения? — спросил он.

Принц обернулся к нему и одним взглядом окинул его с ног до головы; он улыбнулся, увидев перед собой пятнадцатилетнего мальчика.

— Конечно, сударь, говорите, — сказал он, стараясь смягчить свой резкий и отрывистый голос, точно он обращался к женщине.

— Монсеньер мог бы расспросить пленного испанца, — ответил Рауль, покраснев.

— Вы захватили испанца? — вскричал принц.

— Да, монсеньер.

— В самом деле, — произнес де Гиш, — я и забыл про него.

— Это вполне понятно, граф, ведь вы и захватили его в плен, — произнес Рауль, улыбаясь.

При этих лестных для его сына словах старый маршал оглянулся на виконта с благодарностью, между тем как принц воскликнул:

— Молодой человек прав, пусть приведут пленного!

Затем он отвел де Гиша в сторону и расспросил, каким образом был захвачен испанец, а также — кто этот молодой человек.

— Виконт, — сказал он, обращаясь к Раулю, — оказывается, у вас есть письмо ко мне от моей сестры, герцогини де Лонгвиль, но я вижу, что вы предпочли зарекомендовать себя сами, дав мне хороший совет.

— Монсеньер, — ответил Рауль, снова краснея, — я не хотел прерывать важного разговора вашего высочества с графом. Вот письмо.

— Хорошо, — сказал принц, — вы отдадите мне его после. Пленный здесь; займемся наиболее спешным.

Действительно, привели пленного. Это был один из водившихся еще в то время наемников, которые продавали свою кровь всем, желавшим ее купить, и вся жизнь которых проходила в плутовстве и грабежах. С того момента, как он был взят в плен, он не произнес ни одного слова, так что захватившие его даже не знали, к какой нации он принадлежит.

Принц посмотрел на него с чрезвычайным недоверием.

— Какой ты нации? — спросил он.

Пленный произнес несколько слов на иностранном языке.

— Ага! Он, кажется, испанец. Говорите вы по-испански, Граммон?

— По правде сказать, монсеньер, очень плохо.

— А я совсем не говорю, — со смехом сказал принц. — Господа, — прибавил он, обращаясь к окружающим, — не найдется ли между вами кто-нибудь, кто говорил бы по-испански и согласился быть переводчиком?

— Я, монсеньер, — ответил Рауль.

— А, вы говорите по-испански?

— Я думаю, достаточно для того, чтобы исполнить приказание вашего высочества в настоящем случае.

Все это время пленный стоял с самым равнодушным и невозмутимым видом, словно вовсе не понимал, о чем идет речь.

— Монсеньер спрашивает вас, какой вы нации, — произнес молодой человек на чистейшем кастильском наречии.

— Ich bin ein Deutscher[17], — отвечал пленный.

— Что он бормочет? — воскликнул принц. — Что это еще за новая тарабарщина?

— Он говорит, что он немец, монсеньер, — отвечал Рауль. — Но я в этом сомневаюсь, так как акцент у него плохой и произношение неправильное.

— Значит, вы говорите и по-немецки? — спросил принц.

— Да, монсеньер, — отвечал Рауль.

— Достаточно, чтобы допросить его на этом языке?

— Да, монсеньер.

— Допросите его в таком случае.

Рауль начал допрос, который только подтвердил его предположение.

Пленный не понимал или делал вид, что не понимает вопросов Рауля, а Рауль тоже плохо понимал его ответы, представлявшие какую-то смесь фламандского и эльзасского наречий. Тем не менее, несмотря на все усилия пленного увернуться от настоящего допроса, Рауль понял наконец по его произношению, к какой нации он принадлежит.

— Non siete spagnuolo, — сказал он, — non siete tedesco, siete italiano[18].

Пленный вздрогнул и закусил губу.

— Ага, это и я понимаю отлично, — сказал принц Конде, — и раз он итальянец, то я буду продолжать допрос сам. Благодарю вас, виконт, — продолжал он, смеясь, — отныне я назначаю вас своим переводчиком.

Но пленник был так же мало расположен отвечать на итальянском языке, как и на других. Он хотел одного — увернуться от вопросов и потому делал вид, что не знает ничего: ни численности неприятеля, ни имени командующего, ни направления, в котором движется армия.

— Хорошо, — сказал принц, который понял причину этого поведения. — Этот человек был схвачен во время грабежа и убийства. Он мог бы спасти свою жизнь, если бы отвечал на вопросы, но он не хочет говорить. Увести его и расстрелять.

Пленник побледнел. Два солдата, сопровождавшие его, взяли его под руки и повели к двери, между тем как принц обратился к маршалу де Граммону и, казалось, уже забыл о данном им приказании.

Дойдя до порога, пленник остановился. Солдаты, знавшие только данный им приказ, хотели силой вести его дальше.

— Одну минуту, — сказал вдруг пленный по-французски, — я готов отвечать, монсеньер.

— Ага! — воскликнул принц, рассмеявшись. — Я знал, что этим кончится. Мне известен отличный способ развязывать языки. Молодые люди, воспользуйтесь им, когда сами будете командовать.

— Но при условии, — продолжал пленный, — чтобы ваше высочество обещали даровать мне жизнь.

— Честное слово дворянина, — сказал принц.

— В таком случае спрашивайте меня, монсеньер.

— Где армия перешла Лис?

— Между Сен-Венаном и Эром.

— Кто командует армией?

— Граф Фуонсальданья, генерал Век и сам эрцгерцог.

— Какова ее численность?

— Восемнадцать тысяч человек при тридцати шести орудиях.

— Куда она идет?

— На Ланс.

— Вы видите, господа? — воскликнул принц с торжествующим видом, обращаясь к маршалу де Граммону и другим офицерам.

— Да, монсеньер, — сказал маршал, — вы угадали все, что только может угадать человеческий ум.

— Призовите Ле Плеси, Бельевра, Вилькье и д'Эрлака, — сказал принц. — Соберите войска, находящиеся по эту сторону Лиса, и пусть они будут готовы выступить сегодня ночью: завтра, по всей вероятности, мы нападем на неприятеля.

— Но, монсеньер, — заметил маршал де Граммон, — подумайте о том, что если мы даже соберем все наши наличные силы, то у нас будет едва тринадцать тысяч человек.

— Господин маршал, — возразил принц, бросая на де Граммона особенный, ему одному свойственный взгляд, — малыми армиями выигрываются большие сражения.

Затем он обернулся к пленному.

— Увести этого человека и не спускать с него глаз. Его жизнь зависит от тех сведении, которые он нам сообщил; если они верны, он получит свободу; если же нет, он будет расстрелян.

Пленного увели.

— Граф де Гиш, — продолжал принц, — вы давно не виделись с вашим отцом. Останьтесь при нем. А вы, — обратился он к Раулю, — если не очень устали, то следуйте за мной.

— Хоть на край света, монсеньер! — пылко воскликнул Рауль, успевший уже проникнуться восхищением к этому молодому полководцу, казавшемуся ему столь достойным своей славы.

Принц улыбнулся. Он презирал лесть, но очень ценил горячность.

— Пойдемте, сударь, — сказал он, — вы хороший советчик, в этом мы только что убедились. Завтра мы увидим, каковы вы в деле.

— А что вы мне прикажете сейчас, монсеньер? — спросил маршал.

— Останьтесь, чтобы принять войска, я сам явлюсь за ними или дам вам знать через курьера, чтобы вы их привели. Двадцать гвардейцев на лучших лошадях — вот все, что мне сейчас нужно для конвоя.

— Этого очень мало, — заметил маршал.

— Достаточно, — возразил принц. — У вас хорошая лошадь, господин де Бражелон?

— Моя лошадь была убита сегодня утром, монсеньер, и я пока взял лошадь моего слуги.

— Выберите себе лошадь из моей конюшни. Только не стесняйтесь! Возьмите ту, какая покажется вам лучшей. Сегодня вечером она, может быть, вам понадобится, а завтра уже наверное.

Рауль не заставил просить себя дважды; он знал, что истинная учтивость по отношению к начальнику, в особенности если этот начальник принц, — повиноваться немедленно и беспрекословно. Он прошел в конюшню, выбрал себе андалузского, буланой масти коня, сам оседлал и взнуздал его, — так как Атос советовал ему в серьезных случаях не доверять никому этого важного дела, — и явился к принцу.

Принц уже садился на коня.

— Теперь, сударь, — сказал он Раулю, — дайте письмо, которое вы привезли.

Рауль подал письмо принцу.

— Держитесь близ меня, — сказал тот.

Затем принц дал шпоры, зацепил поводья за луку седла (как он делал всегда, когда желал иметь руки свободными), распечатал письмо г-жи де Лонгвиль и помчался галопом по дороге в Ланс. Рауль и небольшой конвой следовали за ним. Между тем нарочные с приказом собрать войска неслись карьером по всем направлениям.

Принц читал письмо на скаку.

— Сударь, — сказал он через несколько минут, — мне пишут о вас много лестного; я, со своей стороны, могу сказать вам только, что за это короткое время успел составить о вас самое лучшее мнение.

Рауль поклонился.

Между тем по мере их приближения к Лансу пушечные выстрелы раздавались все ближе и ближе. Принц глядел в сторону этих выстрелов пристальным взглядом хищной птицы. Казалось, его взор проникал сквозь чащу деревьев, закрывавших от него горизонт.

Время от времени ноздри принца раздувались, словно он торопился вдохнуть запах пороха, и он дышал так же тяжело, как его лошадь.

Наконец пушечный выстрел раздался совсем близко, — очевидно, до поля сражения оставалось не больше мили. Тут, за поворотом дороги, показалась деревушка Оней.

Жители ее были в большом смятении. Слухи о жестокости испанцев распространились повсюду и нагнали на всех страху. Женщины бежали из деревни в Витри, и на месте осталось только несколько мужчин.

Завидев принца, они поспешили к нему. Один из них узнал его.

— Ах, монсеньер, — сказал он, — вы прогоните этих испанских бездельников и лотарингских грабителей?

— Да, — отвечал принц, — если ты согласишься служить мне проводником.

— Охотно, монсеньер. Куда прикажете, ваше высочество, проводить вас?

— На какое-нибудь возвышенное место, откуда я мог бы видеть Ланс и его окрестности.

— О, в таком случае я знаю, что вам нужно.

— Я могу довериться тебе, ты хороший француз?

— Я старый солдат, был при Рокруа, монсеньер.

— Ах, — сказал принц, подавая крестьянину свой кошелек, — вот тебе за Рокруа. Что же, нужна тебе лошадь или ты предпочитаешь идти пешком?

— Пешком, монсеньер, пешком; я все время служил в пехоте. Кроме того, я намерен вести ваше высочество по таким дорогам, где вам самим придется спешиться.

— Хорошо, едем, — сказал принц, — не будем терять времени.

Крестьянин побежал вперед и в ста шагах от деревни свернул на узенькую дорожку, терявшуюся в глубине красивой долины. Около полумили продвигались они под прикрытием деревьев. Выстрелы раздавались так близко, что казалось, каждую секунду мимо может просвистать ядро. Наконец им попалась тропинка, уводившая в сторону от дороги и извивавшаяся по склону горы. Проводник направился по этой тропинке, пригласив принца следовать за ним. Тот сошел с коня, приказал спешиться одному из адъютантов и Раулю, а остальным ждать его, держась настороже, и начал взбираться по тропинке.

Минут через десять они достигли развалин старого замка на вершине холма, откуда открывался широкий вид на окрестности. Всего в четверти мили от них виден был Ланс, защищающийся из последних сил, а перед ним вся неприятельская армия.

Принц одним взглядом окинул всю местность от Ланса до Вими. В одно мгновение в голове его созрел весь план сражения, которое должно было на следующий день вторично спасти Францию от нашествия. Он вынул карандаш, вырвал из записной книжки листок и написал на нем:

Затем, обратившись к Раулю, сказал:

— Сударь, скачите во весь опор к господину де Граммону и передайте ему эту записку.

Рауль поклонился, взял записку, быстро спустился с горы, вскочил на лошадь и помчался галопом.

Четверть часа спустя он явился к маршалу.

Часть войска уже прибыла, другую часть ожидали с минуты на минуту.

Маршал де Граммон принял командование над всей наличной пехотой и кавалерией и направился по дороге к Вандену, оставив герцога де Шатильона дожидаться остальной армии.

Вся артиллерия была уже в сборе и выступила тотчас же.

Было семь часов вечера, когда маршал явился в назначенный пункт, где принц уже ожидал его. Как и предвидел Конде, Ланс был занят неприятелем почти немедленно вслед за отъездом Рауля.

Прекращение канонады возвестило об этом событии.

Стали дожидаться ночи. В сгущающейся темноте все прибывали затребованные принцем войска. Был отдан приказ не бить в барабаны и не трубить в трубы.

В девять часов совсем стемнело, но слабый сумеречный свет еще озарял равнину. Принц стал во главе колонны, и она безмолвно двинулась в путь.

Пройдя деревню Оней, войска увидели Ланс. Несколько домов были объяты пламенем, и до солдат доносился глухой шум, возвещавший об агонии города, взятого приступом.

Принц назначил каждому его место. Маршал де Граммон должен был командовать левым флангом, опираясь на Мерикур; герцог де Шатильон находился в центре, а сам принц занимал правое крыло, впереди деревни Оней. Во время битвы диспозиция войск должна была остаться той же. Каждый, проснувшись на следующее утро, будет уже там, где ему надлежало действовать.

Передвижение войск произошло в глубоком молчании и с замечательной точностью. В десять часов все были уже на местах, а в половине одиннадцатого принц объехал позиции и отдал приказы на следующий день.

Помимо других распоряжений, особое внимание начальства было обращено на три приказа, за точным соблюдением которых оно должно было весьма строго следить.

Первое — чтобы отдельные отряды сообразовались друг с другом и чтобы кавалерия и пехота шли в одну линию, сохраняя между собой первоначальные расстояния.

Второе — чтобы в атаку шли не иначе как шагом.

И третье — ждать, чтобы неприятель первый начал стрельбу.

Графа де Гиша принц предоставил в распоряжение его отца, оставив Бражелона при себе, но молодые люди попросили разрешения провести эту ночь вместе, на что принц охотно дал свое согласие.

Для них была поставлена палатка около палатки маршала. Хотя они провели утомительный день, ни тому, ни другому не хотелось спать.

Канун битвы — важный и торжественный момент даже для старых солдат, а тем более для молодых людей, которым предстояло впервые увидеть это грозное зрелище.

Накануне битвы думается о тысяче вещей, которые до того были забыты, а теперь приходят на память. Накануне битвы люди, до тех пор равнодушные, становятся друзьями, а друзья — почти братьями.

Естественно, что если в душе таится более нежное чувство, оно в такой момент достигает наибольшей силы.

Можно было предположить, что каждый из молодых людей переживал подобные чувства, потому что через минуту они уже сидели в разных углах палатки и писали что-то, положив бумагу себе на колени. Послания были длинные, и все четыре страницы, одна за другой, покрывались мелким убористым почерком.

Когда письма были наконец написаны, каждое было вложено в два конверта, так что узнать имя особы, которой адресовалось письмо, можно было только разорвав первый конверт. Затем с улыбкой они обменялись письмами.

— На случай, если со мной произойдет беда, — сказал Бражелон, передавая свое письмо другу.

— На случай, если я буду убит, — сказал де Гиш.

— Будьте покойны, — в один голос ответили оба.

Затем они обнялись по-братски, завернулись в свои плащи и заснули тем безмятежным молодым сном, каким спят птицы, дети и цветы.