Глава 29. СОВЕТНИК БРУСЕЛЬ

Но, к несчастью для Мазарини, на которого и так валились все напасти, советник Брусель не был задавлен.

Он действительно переходил не спеша через улицу Сент-Оноре, когда бешено мчавшаяся лошадь д'Артаньяна задела его и опрокинула в грязь. Как мы уже сказали, д'Артаньян не обратил внимания на столь ничтожное событие. Он вполне разделял глубокое и презрительное безразличие, проявляемое в те времена дворянством, особенно военным дворянством, по отношению к буржуазии. Поэтому-то он остался нечувствителен к несчастью, приключившемуся с человеком в черной одежде, хотя и был его причиной. Прежде чем бедняга Брусель успел крикнуть, вооруженные всадники, как буря, пронеслись мимо. Тогда только прохожие услыхали его стоны.

Люди сбежались, увидели раненого, стали расспрашивать, кто он, где живет. Как только он сказал, что его зовут Брусель, что он советник парламента и живет на улице Сен-Ландри, толпа разразилась криком, ужасным, грозным криком, который напугал несчастного советника не меньше, чем промчавшийся над ним ураган.

— Брусель! — вопили кругом. — Брусель, отец наш! Защитник наших прав! Брусель, друг народа, убит, растоптан негодяями кардиналистами! На помощь! К оружию! Смерть им!

В одно мгновение толпа запрудила улицу; остановили первую попавшуюся карету, чтобы везти советника, но кто-то заметил, что тряска может усилить боль и ухудшить состояние раненого; другие предложили отнести его на руках, — предложение было встречено с восторгом и принято единодушно.

Сказано — сделано. Народ, грозный и вместе с том кроткий, поднял советника и унес его, подобно сказочному гиганту, с ворчанием баюкающему карлика в своих объятиях.

Брусель не сомневался в любви парижан; три года он возглавлял оппозицию не без тайной надежды добиться когда-нибудь популярности. Это столь своевременное выражение чувств его обрадовало и преисполнило гордости, ибо оно показывало меру его влияния. Но этот триумф был омрачен тревогами. Помимо того что ушибы причиняли ему немалую боль, на каждом перекрестке он дрожал, как бы не появился эскадрон гвардейцев или мушкетеров и не разогнал толпу. Что сталось бы с бедным триумфатором в свалке!

Перед его глазами все еще стояли пролетавшие люди и лошади, словно смерч, словно буря, опрокинувшая его одним своим порывом, и он повторял слабым голосом: «Торопитесь, дети мои: я очень страдаю».

После каждой такой жалобы вокруг него с новой силой раздавались вопли и проклятия.

Не без труда удалось протиснуться к дому Бруселя. Все жители квартала бросились к окнам и дверям, привлеченные шумом толпы, наводнившей улицу.

В окне дома Бруселя появилась старая служанка, которая кричала изо всех сил, и пожилая женщина, которая горько плакала. Обе они с явной тревогой, хотя и выражаемой разными способами, расспрашивали толпу, из которой отвечали им лишь громкими нечленораздельными криками.

Но едва только возле дома появился несомый восемью людьми советник, бледный, с погасшим взором, как добрая госпожа Брусель упала в обморок, а служанка, воздев руки к небу, бросилась по лестнице навстречу своему хозяину. «Господи, господи, — кричала она, — хоть бы Фрике был здесь и сбегал за доктором!»

Фрике был здесь. Где же обойдется дело без парижского сорванца?

Фрике, разумеется, воспользовался троицыным днем, чтобы выпросить отпуск у хозяина таверны. В отпуске ему отказать было нельзя, так как по условию он получал свободу по большим праздникам, четыре раза в году.

Фрике находился во главе шествия. Он, конечно, сам подумал, что надо бы сбегать за доктором» но в конце концов гораздо веселее было кричать во всю глотку: «Убили господина Бруселя! Господина Бруселя, отца народа! Да здравствует господин Брусель!» — чем шагать одному по темным улицам и тихо сказать человеку в темном камзоле: «Пойдемте, господин доктор, советник Брусель нуждается в вашей помощи».

К несчастью, Фрике, игравший в шествии видную роль, имел неосторожность взобраться на оконную решетку, чтобы подняться над толпой. Честолюбие его погубило: мать заметила его и послала за доктором.

Затем она схватила советника в охапку и собралась тащить его наверх, но на лестнице советник неожиданно встал на ноги и заявил, что может подняться и сам. Он просил служанку только об одном: уговорить народ разойтись. Но та не слушала его.

— О, мой бедный хозяин! Дорогой мой хозяин! — кричала она.

— Да, милая, да, Наннета, — бормотал Брусель, пытаясь ее утихомирить, — успокойся, все это пустяки.

— Как я могу успокоиться, когда вас раздавили, растоптали, растерзали!

— Да нет же, нет, — уговаривал ее Брусель, — ничего не случилось.

— Как же ничего, когда вы весь в грязи! Как же ничего, когда у вас голова в крови! Ах, господи, господи, бедный мой хозяин!

— Замолчи, наконец! — сказал Брусель. — Замолчи!

— Кровь, боже мой, кровь, — кричала Наннета.

— Доктора! Хирурга! Врача! — ревела толпа. — Советник Брусель умирает! Мазаринисты убили его!

— Боже мой, — восклицал Брусель в отчаянии, — из-за этих несчастных мой дом сожгут!

— Подойдите к окну и покажитесь им, хозяин!

— Нет, уж от этого я воздержусь, — ответил Брусель. — Показываться народу — это дело королей. Скажи им, что мне лучше, Наннета, скажи им, что я пойду не к окну, а в постель, и пусть они уходят.

— А зачем вам нужно, чтобы они ушли? Ведь они собрались в вашу честь.

— Ах! Неужели ты не понимаешь, что меня из-за них повесят? — твердил в отчаянии Брусель. — Видишь, вот и советнице стало дурно!

— Брусель! Брусель! — вопила толпа. — Да здравствует Брусель! Доктора Бруселю!

Поднялся такой шум, что опасения Бруселя не замедлили оправдаться. На улице появился взвод гвардейцев и ударами прикладов разогнал беззащитную толпу.

При первом крике: «Гвардейцы, солдаты!» — Брусель, боясь, как бы его не приняли за подстрекателя, забился в постель, не сняв даже верхней одежды.

Благодаря вмешательству гвардейцев старой Наннете, после троекратного приказа Бруселя, удалось наконец закрыть наружную дверь. Но едва лишь она заперла дверь и поднялась к хозяину, как кто-то громко постучался.

Госпожа Брусель, придя в себя, разувала своего мужа, сидя у его ног и дрожа как лист.

— Посмотрите, кто там стучит, Наннета, — сказал Брусель, — и не впускайте чужих людей.

Наннета выглянула в окно.

— Это господин президент, — сказала она.

— Ну, его стесняться нечего, откройте дверь.

— Что они с вами сделали, милый Брусель? — спросил, входя, президент парламента. — Я слышал, вас чуть не убили!

— Они явно покушались на мою жизнь, — ответил Брусель со стоической твердостью.

— Бедный друг! Они решили начать с вас. Но каждого из нас ждет та же участь. Они не могут победить нас всех вместе и решили погубить каждого порознь.

— Если только я поправлюсь, — сказал Брусель, — я, в свою очередь, постараюсь раздавить их тяжестью своего слова.

— Вы поправитесь, — сказал Бланмениль, — и они дорого заплатят за это насилие.

Госпожа Брусель плакала горючими слезами, Наннета бурно рыдала.

— Что случилось? — воскликнул, поспешно входя в комнату, красивый и рослый молодой человек. — Отец ранен?

— Перед вами жертва тирании, — ответил Бланмениль, — как петый спартанец.

— О! — вскричал молодой человек. — Горе тем, кто тронул вас, батюшка!

— Жак, — произнес советник, — пойдите лучше за доктором, друг мой.

— Я слышу крики на улице, — сказала служанка, — наверное, это Фрике привел доктора. Нет, кто-то приехал в карете!

Бланмениль выглянул в окно.

— Это коадъютор! — воскликнул он.

— Господин коадъютор! — повторил Брусель. — Ах, боже мой, да пустите же, я пойду к нему навстречу!

И советник, забыв о своей ране, бросился бы встретить г-на де Репа, если бы Бланмениль не остановил его.

— Ну-с, дорогой Брусель, — сказал коадъютор, входя, — что же случилось? Говорят о засаде, об убийстве? Здравствуйте, господин Бланмениль. Я заехал за своим доктором и привез его вам.

— Ах, сударь! — воскликнул Брусель. — Вы оказываете мне слишком высокую честь! Действительно, меня опрокинули и растоптали мушкетеры короля.

— Вернее, мушкетеры кардинала, — возразил коадъютор. — Вернее, мазаринисты. Но они поплатятся за это, будьте покойны. Не правда ли, господин Бланмениль?

Бланмениль хотел ответить, как вдруг отворилась дверь, и лакей в пышной ливрее доложил громким голосом:

— Герцог де Лонгвиль.

— Неужели? — вскричал Брусель. — Герцог здесь? Какая честь для меня!

— Ах, монсеньер! Я пришел, чтобы оплакивать участь нашего доблестного защитника, — сказал герцог. — Вы ранены, милый советник?

— Что с того! Ваше посещение излечит меня, монсеньер.

— Но все же вы страдаете?

— Очень, — сказал Брусель.

— Я привез своего врача, — сказал герцог, — разрешите ему войти.

— Как! — воскликнул Брусель.

Герцог сделал знак лакею, который ввел человека в черной одежде.

— Мне пришла в голову та же мысль, герцог, — сказал коадъютор.

Врачи уставились друг на друга.

— А, это вы, господин коадъютор? Друзья народа встречаются на своей территории…

— Я был встревожен слухами и поспешил сюда. Но я думаю, врачи немедленно должны осмотреть нашего славного советника.

— При вас, господа? — воскликнул смущенный Брусель.

— Почему же нет, друг мой? Право, мы хотим поскорей узнать, что с вами.

— Ах, боже мой, — сказала г-жа Брусель, — там снова шумят!

— Похоже на приветствия, — сказал Бланмениль, подбегая к окну.

— Что там еще? — вскричал Брусель, побледнев.

— Ливрея принца де Конти, — воскликнул Бланмениль, — сам принц де Конти!

Коадъютор и герцог де Лонгвиль чуть не расхохотались. Врачи хотели снять одеяло с Бруселя. Брусель остановил их. В эту минуту вошел принц де Конти.

— Ах, господа, — воскликнул он, увидя коадъютора, — вы предупредили меня! Но не сердитесь, дорогой Брусель. Как только я услышал о вашем несчастье, я подумал, что быть может, у вас нет врача, и привез вам своего. Но как вы себя чувствуете? Почему говорили об убийстве?

Брусель хотел ответить, но не нашел слов: он был подавлен оказанной ему честью.

— Ну-с, господин доктор, приступайте, — обратился принц де Конти к сопровождавшему его человеку в черном.

— Да у нас настоящий консилиум, господа, — сказал один из врачей.

— Называйте это, как хотите, — сказал принц, — но поскорей скажите нам, в каком состоянии наш дорогой советник.

Три врача подошли к кровати. Брусель натягивал одеяло изо всех сил, но, несмотря на сопротивление, его раздели и осмотрели.

У него было только два ушиба: на руке и на ляжке.

Врачи переглянулись, не понимая, зачем понадобилось созвать самых сведущих в Париже людей ради такого пустяка.

— Ну как? — спросил коадъютор.

— Ну как? — спросил принц.

— Мы надеемся, что серьезных последствий не будет, — сказал один из врачей. — Сейчас мы удалимся в соседнюю комнату и установим лечение.

— Брусель! Сообщите о Бруселе! — кричала толпа. — Как здоровье Бруселя?

Коадъютор подошел к окну. При виде его толпа умолкла.

— Друзья мои, успокойтесь! — крикнул он. — Господин Брусель вне опасности. Но он серьезно ранен и нуждается в покое.

Тотчас же на улице раздался крик: «Да здравствует Брусель! Да здравствует коадъютор!»

Господин де Лонгвиль почувствовал ревность и тоже подошел к окну.

— Да здравствует Лонгвиль! — закричали в толпе.

— Друзья мои, — сказал герцог, делая приветственный знак рукой, — разойдитесь с миром. Не нужно таким беспорядком радовать наших врагов.

— Хорошо сказано, господин герцог, — сказал Брусель, — вот настоящая французская речь.

— Да, господа парижане, — произнес принц де Конти, тоже подходя к окну за своей долей приветствий. — Господин Брусель просит вас разойтись. К тому же ему необходим покой, и шум может повредить ему.

— Да здравствует принц де Конти! — кричала толпа.

Принц поклонился.

Все три посетителя простились с советником, и толпа, которую они распустили именем Бруселя, отправилась их провожать. Они достигли уже набережной, а Брусель с постели все еще кланялся им вслед.

Старая служанка была поражена всем происшедшим и смотрела на хозяина с обожанием. Советник вырос в ее глазах на целый фут.

— Вот что значит служить своей стране по совести, — удовлетворенно заметил Брусель.

Врачи после часового совещания предписали класть на ушибленные места примочки из соленой воды.

Весь день к дому подъезжала карета за каретой. Это была настоящая процессия. Вся Фронда расписалась у Бруселя.

— Какой триумф, отец мой! — восклицал юный сын советника. Он не понимал истинных причин, толкавших их людей к его отцу, и принимал всерьез всю эту демонстрацию.

— Увы, мой милый Жак, — сказал Брусель, — боюсь, как бы не пришлось слишком дорого заплатить за этот триумф. Наверняка господин Мазарини составляет сейчас список огорчений, доставленных ему по моей милости, и предъявит мне счет.

Фрике вернулся за полночь: он никак не мог разыскать врача.

Глава 30. ЧЕТВЕРО ДРУЗЕЙ ГОТОВЯТСЯ К ВСТРЕЧЕ

— Ну что? — спросил Портос, сидевший во дворе гостиницы «Козочка», у д'Артаньяна, который возвратился из Пале-Рояля с вытянутой и угрюмой физиономией. — Он дурно вас принял, дорогой д'Артаньян?

— Конечно, дурно. Положительно, это просто скотина! Что вы там едите, Портос?

— Как видите, макаю печенье в испанское вино. Советую и вам делать то же.

— Вы правы. Жемблу, стакан!

Слуга, названный этим звучным именем, подал стакан, и д'Артаньян уселся возле своего друга.

— Как же это было?

— Черт! Вы понимаете, что выбирать выражения не приходилось. Я вошел, он косо на меня посмотрел, я пожал плечами и сказал ему: «Ну, монсеньер, мы оказались слабее». — «Да, я это знаю, расскажите подробности». Вы понимаете, Портос, я не мог рассказать детали, не называя наших друзей; а назвать их — значило их погубить.

«Еще бы! Монсеньер, — сказал я, — их было пятьдесят, а нас только двое». — «Да, — ответил он, — но это не помешало вам обменяться выстрелами, как я слышал». — «Как с той, так и с другой стороны потратили немного пороху, вот и все». — «А шпаги тоже увидели дневной свет?» — «Вы хотите сказать, монсеньер, ночную тьму?» — ответил я. «Так, — продолжал кардинал, — я считал вас гасконцем, дорогой мой». — «Я гасконец, только когда мне везет, монсеньер». Этот ответ, как видно, ему понравился: он рассмеялся. «Впредь мне наука, — сказал он, — давать своим гвардейцам лошадей получше. Если бы они поспели за вами и каждый из них сделал бы столько, сколько вы и ваш друг, — вы сдержали бы слово и доставили бы мне его живым или мертвым».

— Ну что ж, мне кажется, это неплохо, — заметил Портос.

— Ах, боже мой, конечно, нет, дорогой мой. Но как это было сказано!

— Просто невероятно, — перебил он свой рассказ, — сколько это печенье поглощает вина. Настоящая губка! Жемблу, еще бутылку!

Поспешность, с которой была принесена бутылка, свидетельствовала об уважении, которым пользовался д'Артаньян в заведении.

Он продолжал:

— Я уже уходил, как он опять подозвал меня и спросил: «У вас три лошади были убиты и загнаны?» — «Да, монсеньер». — «Сколько они стоят?»

— Что же, это по-моему, похвальное намерение, — заметил Портос.

— Тысячу пистолей, — ответил я.

— Тысячу пистолей! — вскричал Портос. — О, это чересчур, и если он знает толк в лошадях, он должен был торговаться.

— Уверяю вас, ему этого очень хотелось, этому скряге. Он подскочил на месте и впился в меня глазами. Я тоже посмотрел на него. Тогда он понял и, сунув руку в ящик, вытащил оттуда билеты Лионского банка.

— На тысячу пистолей?

— Ровно на тысячу, этакий скряга, ни на пистоль больше.

— И они при вас?

— Вот они.

— Честное слово, по-моему, он поступил как порядочный человек, — сказал Портос.

— Как порядочный человек? С людьми, которые не только рисковали из-за него своей шкурой, но еще оказали ему большую услугу!

— Большую услугу, какую же? — спросил Портос.

— Еще бы, я, кажется, задавил ему одного парламентского советника.

— Как! Это тот черный человечек, которого вы сшибли с ног у кладбища?

— Именно, мой милый. Понимаете ли, он очень мешал ему. К несчастью, я не раздавил его в лепешку. Он, по-видимому, выздоровеет и еще наделает кардиналу неприятностей.

— Вот как! А я еще осадил мою лошадь, которая чуть было не смяла его. Ну, отложим это до следующего раза…

— Он должен был, скупец, заплатить мне за этого советника!

— Но ведь вы не совсем его задавили? — заметил Портос.

— А! Ришелье все равно сказал бы: «Пятьсот экю за советника!» Но довольно об этом. Сколько вам стоили ваши лошади, Портос?

— Эх, друг мой, если б бедный Мушкетон был здесь, он назвал бы вам точную цену в ливрах, су и денье.

— Все равно, скажите хоть приблизительную, с точностью до десяти экю.

— Вулкан и Баярд мне стоили каждый около двухсот пистолей, и если оценить Феба в полтораста, то это, вероятно, будет полный счет.

— Значит, остается еще четыреста пятьдесят пистолей, — сказал д'Артаньян удовлетворенно.

— Да, — ответил Портос, — но не забудьте еще сбрую.

— Это правда, черт возьми! А сколько стоит сбруя?

— Если положить сто пистолей на три лошади, то…

— Хорошо, будем считать, сто пистолей, — прервал д'Артаньян. — У нас остается еще триста пятьдесят.

Портос кивнул головой в знак согласия.

— Отдадим пятьдесят хозяйке в счет нашего содержания и поделим между собой остальные триста.

— Поделим, — согласился Портос.

— В общем, грошовое дело, — пробормотал д'Артаньян, пряча свои билеты.

— Гм… — сказал Портос, — это уж всегда так. Но скажите-ка…

— Что?

— Он совершенно обо мне не спрашивал?

— Ну как же! — воскликнул д'Артаньян, боясь обескуражить своего друга признанием, что кардинал ни словом о нем не обмолвился. — Он сказал…

— Что он сказал? — подхватил Портос.

— Подождите, я хочу припомнить его подлинные слова. Он сказал: «Передайте вашему другу, что он может спать спокойно».

— Отлично, — сказал Портос. — Ясно как день, что все-таки он собирается сделать меня бароном.

В этот момент на соседней церкви пробило девять часов.

Д'Артаньян вздрогнул.

— В самом деле, — сказал Портос, — бьет девять, а в десять, как вы помните, у нас свидание на Королевской площади.

— Молчите, Портос, — нетерпеливо воскликнул д'Артаньян, — не напоминайте мне об этом. Со вчерашнего дня я сам не свой. Я не пойду.

— Почему? — спросил Портос.

— Потому что мне очень тяжело видеть снова двух людей, по вине которых провалилось наше предприятие.

— Но ведь ни тот, ни другой не одержали над нами верх. Мой пистолет был еще заряжен, а вы стояли оба лицом к лицу со шпагами в руке.

— Да, — сказал д'Артаньян, — но не кроется ли в свидании…

— О, вы так не думаете, д'Артаньян.

Это была правда. Д'Артаньян не считал Атоса способным на обман, а просто искал предлога, чтобы увильнуть от свидания.

— Надо идти, — сказал великолепный сеньор де Брасье. — Иначе они подумают, что мы струсили. Ах, мой друг, раз мы бесстрашно выступили вдвоем против пятидесяти противников на большой дороге, то мы можем смело встретиться с двумя друзьями на Королевской площади.

— Да, да, — сказал д'Артаньян, — я это знаю; но они примкнули к партии принцев, не предупредив нас о том. Атос и Арамис провели меня, и это меня тревожит. Вчера мы узнали правду. А вдруг сегодня откроется еще что-нибудь?

— Вы в самом деле не доверяете им? — спросил Портос. 

— Арамису — да, с тех пор как он стал аббатом. Вы представить себе не можете, мои дорогой, чем он теперь стал. По его мнению, мы загораживаем ему дорогу к сану епископа, и он, пожалуй, не прочь нас устранить.

— Арамис — другое дело; тут я не удивился бы, — сказал Портос.

— Пожалуй, господин де Бофор вздумает захватить нас.

— Это после того, как мы были у него в руках и он отпустил нас на свободу? Впрочем, будем осторожны, вооружимся и возьмем с собой Планше с его карабином.

— Планше — фрондер, — сказал д'Артаньян.

— Черт бы побрал эту гражданскую войну! — воскликнул Портос — Ни на кого нельзя положиться: ни на друзей, ни на прислугу. Ах, если бы бедный Мушкетон был здесь! Вот кто никогда бы меня не покинул.

— Да, пока вы богаты. Эх, мой друг, не междоусобные войны разъединяют нас, а то, что мы больше не двадцатилетние юноши, то, что благородные порывы молодости угасли, уступив место голосу холодного расчета, внушениям честолюбия, воздействию эгоизма. Да, вы правы, Портос; пойдем на это свидание, но пойдем хорошо вооруженные. Если мы не пойдем, они скажут, что мы струсили. Эй, Планше! — крикнул д'Артаньян.

Явился Планше.

— Вели оседлать лошадей и захвати карабин.

— Но, сударь, на кого же мы идем?

— Ни на кого. Это простая мера предосторожности на случай, если мы подвергнемся нападению.

—Знаете ли вы, сударь, что было покушение на доброго советника Бруселя, этого отца народа?

— Ах, в самом деле? — спросил д'Артаньян.

— Да, но он вполне вознагражден: народ на руках отнес его домой. Со вчерашнего дня дом его битком набит. Его посетили коадъютор, Лонгвиль, принц де Конти; герцогиня де Шеврез и госпожа де Вандом расписались у него в числе посетителей. Теперь стоит ему захотеть…

— Ну, что он там захочет?

Планше запел:

Слышен ветра шепот,

Слышен свист порой

Это Фронды ропот

«Мазарини долой!»

— Нет ничего странного, что Мазарини было бы более по сердцу, если бы я совсем задавил его советника, — хмуро бросил д'Артаньян Портосу.

— Вы понимаете, сударь, что если вы просите меня захватить мой карабин для какого-нибудь предприятия вроде того, какое замышлялось против господина Бруселя…

— Нет, нет, будь спокоен. Но откуда у тебя все эти подробности?

— О, я получил их из верного источника — от Фрике.

— От Фрике? — сказал д'Артаньян. — Это имя мне знакомо.

— Это сын служанки Бруселя, молодец-парень; за него можно поручиться — при восстании он своего не упустит.

— Не поет ли он на клиросе в соборе Богоматери? — спросил д'Артаньян.

— Да, ему покровительствует Базен.