IX. БИТВА ПРИ НАЗАРЕТЕ

На следующий день на рассвете, точнее в шесть часов утра, барабаны и трубы предвестили зорю.

Поскольку Ролан сказал Жюно, что авангард дамасской армии направился к Тивериаде, Жюно прошел через ущелья гор, возвышающихся над Назаретом, и спустился по долине к селению Кана, чтобы неприятель не успел окружить его на горе.

Жюно заметил противника лишь на расстоянии четверти льё, так как склон горы полностью закрывал его от взора.

Вероятно, неприятель находился в долине Батуфа или на равнине, простирающейся у подножия горы Табор. Во всяком случае, спустившись с возвышенности, как библейские герои, французы не рисковали, что их застигнут врасплох, и к тому же видели противника издали.

Солдаты были наслышаны о чуде, которое Иисус Христос сотворил в Кане, больше, чем о других чудесах, и поэтому из всех освященных его пребыванием мест Кана занимала наиболее почетное место в их памяти.

Действительно, именно здесь, на свадьбе в Кане, Иисус превратил воду в вино. Хотя наши солдаты чувствовали себя счастливыми в те дни, когда у них была вода, вероятно, они были бы еще счастливее, если бы у них было и вино.

В Кане Иисус совершил еще одно чудо, о котором повествует святой Иоанн:

«В Капернауме был некоторый царедворец, у которого сын был болен.

Он, услышав, что Иисус пришел из Иудеи в Галилею, пришел к Нему и просил Его придти и исцелить сына его, который был при смерти…

Иисус говорит ему: пойди, сын твой здоров. Он поверил слову, которое сказал ему Иисус, и пошел.

На дороге встретили его слуги его и сказали: сын твой здоров» note 29.

При входе в селение Жюно встретил шейха Эль-Беледа, вышедшего ему навстречу предупредить, что не следует идти дальше, ибо, по его словам, численность неприятеля, находящегося на равнине, составляла две-три тысячи всадников.

В распоряжении Жюно было сто пятьдесят гренадеров девятнадцатой пехотной бригады, сто пятьдесят карабинеров второй бригады легкой артиллерии и примерно сто кавалеристов четырнадцатой бригады драгун во главе с их командиром Дювивье. В общей сложности у него было четыреста человек, как он сказал накануне.

Он поблагодарил шейха Эль-Беледа и привел его в крайнее изумление, продолжив свой путь. Добравшись до одного из рукавов небольшой реки, берущей начало в Кане, он поехал берегом вверх по течению. Доехав до ущелья, отделяющего Лубию от гор Каны, он и в самом деле увидел две-три тысячи всадников, разбитых на несколько отрядов, гарцевавших между горой Табор и Лубией.

Чтобы лучше рассмотреть их позиции, он пустил лошадь вскачь и направился к венчающим вершину холма развалинам селения, что местные жители именуют Месшенах.

Но тут он заметил, что еще один отряд движется к селению Лубия. Он состоял из мамлюков, турок и уроженцев Магриба.

Это войско было почти столь же значительным, как и другое; таким образом, Жюно, у которого было четыреста человек, должен был сражаться с пятитысячной армией.

Кроме того, это войско, вопреки тому, как принято у восточных народов, двигалось медленным шагом, соблюдая строгий порядок. В его рядах виднелось множество флагов, полковых знамен и бунчуков.

Конские хвосты, которые паши использовали в качестве флагов, вызывали у французов насмешки до тех пор, пока они не узнали о происхождении этих странных знамен. Им рассказали, что, когда, в битве при Никополе Баязид увидел, как его знамя захвачено крестоносцами, он отрубил своей лошади хвост ударом сабли, водрузил этот хвост на острие копья и не только сплотил своих воинов под новым знаменем, но и выиграл эту прославленную битву, в которой христианский мир потерпел одно из самых сокрушительных поражений.

Жюно справедливо решил, что ему следует опасаться только войска, двигавшегося строем. Он послал с полсотни гренадеров, чтобы отвлечь внимание всадников, которых он увидел вначале и узнал в них бедуинов, чья роль состоит лишь в том, чтобы досаждать неприятелю во время сражения.

Против регулярного войска он выставил сто гренадеров девятнадцатой пехотной бригады и сто пятьдесят карабинеров второй бригады легкой артиллерии, оставив в резерве сто драгунов, чтобы ввести их в бой в случае необходимости.

Увидев горстку неподвижно поджидавших их людей, турки решили, что те остолбенели от ужаса, и приблизились на расстояние пистолетного выстрела; но тут карабинеры и гренадеры открыли прицельный огонь и весь первый ряд турок упал как подкошенный; между тем пули, проникая в глубину вражеских рядов, поражали всадников и лошадей в третьем и четвертом рядах.

Этот залп привел мусульман в страшное смятение; тем временем гренадеры и карабинеры успели перезарядить свои ружья. Однако во второй раз огонь открыли лишь солдаты первого ряда, а те, кто стоял во втором ряду, передавали заряженные и получали взамен разряженные ружья.

Непрерывная стрельба вызвала у турок замешательство; но, зная численность своего войска и видя малое количество противников, они устремились в атаку с громкими возгласами.

Ролан ждал этого момента; в то время как Жюно отдал приказ своему батальону из двухсот пятидесяти человек образовать каре, он во главе сотни драгунов бросился на беспорядочно наступавшего противника и взял его во фланг.

Турки не привыкли к прямым палашам, которые протыкали их, как пики, на расстоянии, недосягаемом для кривых сабель. Поэтому атака произвела необыкновенный эффект; драгуны пронеслись сквозь массу мусульман и появились с другой стороны, дав время батальону, построенному в каре, произвести залп; затем они проникли в свободное пространство, проделанное пулями, и принялись колоть неприятеля штыками, увеличив промежуток до такой степени, что плотная масса расчленилась и турецкие всадники, только что двигавшиеся сомкнутыми рядами, рассредоточились по равнине.

Ролан преследовал главного знаменосца противника; вооруженный не прямым остроконечным драгунским палашом, а кривой саблей егеря, он должен был сразиться с неприятелем на равных. Два или три раза, бросив поводья на шею лошади и управляя ею ногами, он тянулся левой рукой к седельной кобуре, собираясь вытащить пистолет, но, решив, что воспользоваться этим средством было бы ниже его достоинства, направил своего коня на неприятеля и обхватил того поперек тела. Завязалась борьба. Тем временем лошади, почуяв друг в друге врага, кусались и брыкались изо всех сил. Воины, окружившие двух противников, французы и мусульмане, на миг остановились, чтобы увидеть исход поединка. Но тут Ролан, приподнявшись в седле, пришпорил своего коня, и тот, будто проскользнув между его ног, увлек за собой турецкого всадника, оказавшегося выбитым из седла и повисшего на стременах вниз головой. Ролан поднялся в мгновение ока, держа окровавленную саблю в одной руке и турецкое знамя в другой. Мусульманин был уже мертв; Ролан ткнул его лошадь саблей, и та умчалась в ряды противника, вызвав там переполох.

Между тем арабы, находившиеся на равнине и на горе Табор, поспешили на звуки выстрелов.

Два предводителя, восседавшие на превосходных скакунах, ехали впереди своих всадников на расстоянии пятисот шагов.

Жюно устремился им навстречу, приказав солдатам не стрелять.

Он остановился в сотне шагов от пятидесяти воинов, которых он, будто насмехаясь над арабами, послал сюда, и, видя, что двух всадников, которых он собирался атаковать, разделяет расстояние в десять шагов, повесил свою саблю за темляк, достал из седельной кобуры пистолет и всадил пулю (мы говорили, как искусно он владел этим оружием) прямо в лоб одного из своих противников, мчавшегося на него во весь опор, сверкая глазами из-за ушей коня.

Всадник упал; лошадь же продолжала свой бег и попала в руки одного из пятидесяти гренадеров; между тем Жюно, снова вложив пистолет в кобуру и схватив саблю, мощным ударом рассек голову второго противника.

И тут все офицеры, возбужденные примером своего генерала, вышли из своих рядов. Десять или двенадцать необычных схваток, вроде вышеописанной сцены, произошли на глазах у наших и вражеских солдат, хлопавших в ладоши. Турки потерпели поражение во всех поединках.

Сражение продолжалось с половины десятого утра до трех часов пополудни, пока Жюно не отдал приказ постепенно отступать, не покидая пределов гор, окружавших Кану. Спускаясь утром с горы, он заметил просторное плоскогорье; оно показалось ему подходящим для его замысла, ибо Жюно прекрасно понимал, что, имея в своем распоряжении четыреста воинов, он мог дать противнику блестящий бой, но не победить его. Бой был дан, четыреста французов продержались пять часов, сражаясь с пятью тысячами мусульман, и уложили на поле битвы восемьсот убитых и триста раненых, потеряв при этом пять убитых и одного раненого.

Жюно велел унести раненого, у которого было сломано бедро; его положили на носилки, и четверо солдат, сменяя друг друга, понесли их.

Ролан снова вскочил в седло, сменив свою кривую саблю на палаш; в его седельных кобурах лежали пистолеты, из которых он попадал в цветок граната с двадцати шагов. Он встал вместе с двумя адъютантами Жюно во главе ста драгунов (из них состояла конница генерала), и трое молодых людей принялись сеять смерть, соперничая друг с другом и превращая это страшное зрелище в забаву; они сражались с мусульманами холодным оружием в ближнем бою либо стреляли по ним как по мишеням, к чему поощрял их генерал; эти красочные сцены долго еще служили темой для героических преданий и веселых рассказов на биваках Восточной армии.

В четыре часа Жюно расположился на плоскогорье над одним из рукавов речушки, впадающей в море возле горы Кармель; здесь, поддерживая связь с греческими и католическими монахами Каны и Назарета, он мог не опасаться атаки благодаря своему положению и был обеспечен запасами продовольствия.

Таким образом, он мог спокойно ждать подкрепления, которое Бонапарт непременно должен был ему прислать, получив донесение шейха Ахера.

X. ГОРА ТАБОР

Как и полагал Ролан, шейх Ахера прибыл в лагерь на рассвете. Бонапарта разбудили в соответствии с его предписанием: «Всегда будите меня в случае дурных известий и никогда — в случае хороших новостей».

Шейха привели к Бонапарту, и он рассказал, что видел, как двадцать пять или тридцать тысяч человек перешли через Иордан и вступили на территорию, прилегающую к Тивериадскому озеру.

На вопрос Бонапарта о Ролане он ответил, что молодой адъютант взялся предупредить Жюно, находившегося в Назарете, и попросил передать Бонапарту, что у подножия Табора, между этой горой и горами Наблуса, раскинулась огромная равнина, где свободно можно уложить двадцать пять тысяч турок.

Бонапарт приказал разбудить Бурьенна, потребовал карту и вызвал к себе Клебера.

В присутствии последнего молодой друз, которому он дал карандаш, обозначил на карте точное место переправы и маршрут мусульман, а также путь, которым он, шейх Ахера, следовал, возвращаясь в лагерь.

— Вы возьмете свою дивизию, — сказал Бонапарт Клеберу, — она должна состоять примерно из двух тысяч солдат. Шейх Ахера будет вашим проводником, дабы вы не вышли на ту же дорогу, по которой он ехал с Роланом. Вы отправитесь в Сафарию самым коротким путем и уже завтра на рассвете прибудете в Назарет. Пусть каждый солдат возьмет с собой воды на целый день. Хотя я вижу реку, нанесенную на карте, боюсь, что в это время года она пересохла. Если сможете, начните сражение на равнине, впереди либо позади горы Табор, в Лубии или в Фули. Мы должны взять реванш за сражение при Тивериаде, в котором Салах-ад-Дин взял верх над Ги де Лузиньяном в 1187 году. Постараемся, чтобы туркам не пришлось ожидать нас. Не беспокойтесь обо мне: я прибуду вовремя.

Клебер собрал дивизию и в тот же вечер расположился лагерем возле Сафарии, города, где, по преданию, жили святые Иоаким и Анна.

В тот же вечер он отправил гонца к Жюно, оставившего передовой отряд в Кане, и снова поднялся в Назарет, питая слабость к этому месту.

Жюно сообщил, что неприятель не покидал своих позиций в Лубии и, следовательно, Клебер встретится с ним в одном из двух пунктов, указанных Бонапартом, — иными словами, впереди горы Табор.

В четверти льё от Лубии находилось селение под названием Сеид-Джарра, где обосновалась часть турецкой армии — семь-восемь тысяч человек. Клебер приказал Жюно атаковать ее с частью своей дивизии, в то время как он с остальными солдатами, построенными в каре, должен был вести наступление на кавалерию.

Спустя два часа пехота пашей была выбита из Сеид-Джарры и кавалерия — из Лубии.

Турки, потерпевшие поражение, беспорядочными рядами отступили к Иордану. Под Жюно в этой битве убили двух лошадей; тогда он взобрался на верблюда, оказавшегося рядом, и тот вскоре увлек генерала в гущу турецких всадников, среди которых он возвышался как великан.

Получив удар ниже колен, верблюд рухнул как подкошенный. К счастью, Ролан не терял генерала из вида; он поспешил к нему с Тентюрье, адъютантом Жюно — тем, что любовался вместе с генералом прекрасными девами Назарета.

Оба адъютанта с быстротой молнии обрушились на людскую массу, обступившую Жюно, проложили себе путь и пробились к нему. Они посадили генерала на лошадь убитого мамлюка и, с пистолетами в руках прорвавшись сквозь живую стену, вновь оказались среди своих солдат, которые уже не надеялись увидеть адъютантов и хотели разыскивать их трупы.

Клебер прибыл так быстро, что его обоз не успел за ним последовать; вследствие этого он оказался без боеприпасов и не смог преследовать неприятеля.

Он отступил к Назарету и укрылся в Сафарии на укрепленных позициях. Тринадцатого Клебер обнаружил неприятеля. Мамлюки Ибрагим-бея, янычары

Дамаска, арабы Алеппо и различные сирийские племена соединились с воинами Наблуса, и все они стояли лагерем на равнине Фули, то есть Ездрилона.

Клебер немедленно и подробно уведомил об этом главнокомандующего. Он сообщил, что открыл местонахождение неприятельской армии; ее численность, вероятно, достигает тридцати тысяч человек, из них двадцать тысяч кавалеристов, а также известил о том, что на следующий день собирается атаковать все это скопище двумя с половиной тысячами солдат. Он закончил письмо следующими словами:

«Неприятель находится именно в том месте, где Вы хотели его встретить; постарайтесь не опоздать к празднику».

Шейху Ахера поручили доставить эту депешу; но равнина была наводнена связными неприятеля, и поэтому письмо было отправлено с тремя гонцами в разное время.

Бонапарт получил две депеши из трех: одну — в одиннадцать часов вечера, другую — в час ночи. Третий посланец бесследно исчез.

Бонапарт и не думал уклоняться от участия в «празднике». Было необходимо тотчас же ввести в сражение все силы и дать противнику решительный бой, чтобы отбросить грозное полчище, которое могло разгромить его у стен Сен-Жан-д'Акра.

В два часа ночи Мюрата выслали вперед с тысячей пехотинцев, легкой пушкой и отрядом драгун. Он получил приказ двигаться к берегам Иордана, где ему следовало захватить мост Иакова, чтобы не допустить отступления турецкой армии. Ему предстояло пройти более десяти льё.

Бонапарт выступил в три часа ночи, взяв с собой все, без чего могли обойтись осаждавшие, удерживая неприятеля в стенах города. На рассвете он разбил лагерь на возвышенности близ Сафарии и приказал выдать солдатам хлеба, воды и водки. Бонапарту пришлось избрать самую длинную дорогу из-за того, что его артиллерия и обозы не могли проехать по берегу Киссона.

В девять часов утра он снова двинулся в путь и в десять был у подножия горы Табор.

Здесь, на обширной Ездрилонской равнине, на расстоянии примерно трех льё он увидел дивизию Клебера численностью до двух с половиной тысяч солдат — она сражалась с обступавшим ее со всех сторон войском и казалась среди него черной точкой, объятой огнем.

Более двадцати тысяч всадников атаковали дивизию, то кружась вокруг нее вихрем, то обрушиваясь на нее лавиной; никогда еще французские воины, столько повидавшие на своем веку, не видели такого количества конников, двигавшихся, гарцевавших и наступавших на них; тем нее менее каждый солдат, чувствуя ногой ногу соседа, сохранял необыкновенное хладнокровие, зная, что в нем заключается единственная надежда на спасение; каждый, приберегая пули для всадников, поражал турок в упор, стреляя лишь тогда, когда был уверен, что попадет в цель наверняка, и колол лошадей неприятеля штыком, когда те подходили слишком близко.

Каждый солдат получил по пятьдесят патронов, но в одиннадцать часов утра пришлось выдать всем еще по пятьдесят. Французы произвели сто тысяч выстрелов, окружив себя грудой людских и конских трупов, и укрылись за этой жуткой кровавой стеной как за крепостным валом.

Вот что предстало перед Бонапартом и его армией, когда они вышли из-за горы Табор.

И тут из груди каждого воина вырвался восторженный возглас:

— На врага! На врага!

Но Бонапарт крикнул: «Стой!» — и заставил солдат выждать четверть часа. Он знал, что в случае необходимости Клебер продержится еще несколько часов, и хотел, чтобы сражение шло своим чередом.

Затем он построил шесть тысяч солдат в два каре по три тысячи человек в каждом, разделив их таким образом, чтобы они могли охватить всю эту дикую орду с ее конницей и пехотой стальным огненным треугольником.

Сражающиеся бились так ожесточенно, что ни те ни другие (как римляне и карфагеняне, которые во время битвы при Тразименском озере не почувствовали землетрясения, разрушившего двадцать два города) не заметили, как подошли две части армии, в недрах которой еще таились раскаты грома, но блестевшее на солнце оружие французов уже посылало тысячи молний, предвещавших близившуюся грозу.

Неожиданно послышался одинокий пушечный выстрел.

То был сигнал, с помощью которого Бонапарт предупреждал Клебера.

Три каре находились не более чем на расстоянии льё друг от друга, и их тройной огонь должен был обрушиться на двадцатипятитысячное войско.

Огонь грянул одновременно с трех сторон.

Мамлюки и янычары — одним словом, все всадники — закружились на месте, не зная, как выбраться из пекла, в то время как десять тысяч пехотинцев, несведущих в военной науке, стали разбегаться под огнем трех каре.

Все, кому посчастливилось попасть в промежуток между каре, сумели спастись. Час спустя беглецы исчезли, как пыль, развеянная ветром, оставив на поле убитых, бросив свой лагерь, знамена, четыреста верблюдов, бесчисленные трофеи.

Беглецы считали себя спасенными; те, кто добрался до гор Наблуса, действительно нашли там укрытие, но те, кто решил направиться к Иордану, откуда они пришли, столкнулись с Мюратом и тысячей его воинов, охранявших переправу через реку.

Французы убивали врагов до тех пор, пока не устали.

Бонапарт и Клебер встретились на поле битвы и заключили друг друга в объятия под радостные возгласы воинов трех каре.

Тогда же великан Клебер, следуя военному обычаю, положил руку на плечо Бонапарта, едва доходившего ему до груди, и сказал ему слова, которые впоследствии столько раз пытались оспорить:

— Генерал, вы велики, как мир!

Бонапарт, по-видимому, был доволен.

Он выиграл сражение на том же месте, где Ги де Лузиньян потерпел поражение; именно здесь пятого июля 1187 года французы, которые до того обессилели, что не могли даже плакать, как утверждает один арабский автор, решились на отчаянную схватку с мусульманами во главе с Салах-ад-Дином.

«Поначалу, — говорит тот же автор, — они дрались, как львы, но в конце концов принялись разбегаться, как овцы. Их окружили со всех сторон и оттеснили к подножию горы Блаженства, где Бог, наставляя людей, говорил: „Блаженны нищие духом, блаженны плачущие, блаженны изгнанные за правду“. Там же он говорил им: «Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах ««.

Сражение разворачивалось у горы, которые неверные называют горой Хыттин.

Ги де Лузиньян укрылся на вершине холма и защищал истинный крест Господень, пока это было в его силах, но не смог помешать мусульманам завладеть им, после того как они смертельно ранили епископа Сен-Жан-д'Акра, который держал его.

Раймон пробился со своими воинами сквозь ряды неприятеля и бежал в Триполи, где скончался от горя.

Группа всадников, которая осталась на поле битвы, перешла в наступление, но вскоре она растаяла в гуще сарацин, как воск в огне.

Наконец королевский флаг упал и больше не поднимался; Ги де Лузиньян был взят в плен, а Салах-ад-Дин, приняв из чьих-то рук меч короля Иерусалимского, спустился с лошади на землю и воздал хвалу Мухаммеду за свою победу.

Никогда еще христиане не знали подобного поражения ни в Палестине, ни любом другом месте.

«Видя количество убитых, — рассказывает очевидец сражения, — нельзя было поверить, что кто-то был взят в плен; глядя на пленных, невозможно было поверить, что еще имелись убитые».

Короля отправили в Дамаск после того, как он отрекся от своего королевства. Всем рыцарям-храмовникам и госпитальерам отрубили голову. Салах-ад-Дин, опасавшийся, как бы его солдаты не прониклись жалостью к французам (он был лишен ее), и боявшийся, что они пощадят кого-нибудь из монахов-воинов, платил по пятьдесят золотых монет за каждого доставленного рыцаря.

Лишь тысяча воинов из всей христианской армии держались на ногах. «Каждого пленного, — говорят арабские авторы, — обменивали на пару сандалий, и головы христиан выставляли на улицах Дамаска вместо арбузов».

Монсеньер Мислен рассказывает в своей прекрасной книге «Святые места», что год спустя после этого страшного побоища он проезжал через поля Хыттина и еще видел там груды костей, все окрестные горы и долины были усеяны человеческими останками, которые повсюду разбросали дикие звери.

После сражения у горы Табор шакалам с Ездрилонской равнины не в чем было завидовать гиенам с гор Тивериады.

XI. ТОРГОВЕЦ ПУШЕЧНЫМИ ЯДРАМИ

С тех пор как Бонапарт вернулся с горы Табор, то есть уже около месяца, грохот батарей не смолкал ни на один день и бои между осаждающими и осажденными продолжались без перерыва.

Впервые судьба оказывала Бонапарту сопротивление.

Осада Сен-Жан-д'Акра продолжалась уже два месяца; за это время французы семь раз штурмовали крепость, а неприятель предпринял двенадцать вылазок. Каффарелли скончался после ампутации руки; Круазье все еще страдал от болей и был прикован к постели.

Тысячи солдат были убиты или умерли от чумы. У французов еще оставался порох, но кончились пушечные ядра.

В армии поползли об этом слухи: от солдат невозможно утаить подобные вещи. Однажды утром, когда Бонапарт заглянул в траншею вместе с Роланом, какой-то старший сержант подошел к адъютанту:

— Правда ли, мой командир, — спросил он, — что у главнокомандующего не хватает ядер?

— Да, — ответил Ролан, — почему ты об этом спрашиваешь?

— О! — отвечал сержант с характерным для него подергиванием шеей, которое, видимо, вело свое начало от того дня, когда он впервые надел галстук и почувствовал себя в нем неудобно, — если у него кончились ядра, я их ему раздобуду.

— Ты?

— Да, я, и недорого: по пять су за штуку.

— По пять су? Правительству они обходятся в сорок!

— Вы же видите, что это выгодное дело.

— Ты не шутишь?

— Помилуйте, кто же шутит со своими начальниками? Ролан подошел к Бонапарту и передал ему предложение фельдфебеля.

— Этим бездельникам порой приходят дельные мысли, — произнес Бонапарт, — позови его.

Ролан жестом приказал старшему сержанту приблизиться.

Тот подошел, чеканя шаг, и остановился в двух метрах от Бонапарта, приложив руку к козырьку кивера.

— Это ты торгуешь ядрами? — спросил Бонапарт.

— Да, однако, я их только продаю, а не произвожу.

— И ты можешь отдать их по пять су?

— Да, мой генерал.

— Как это тебе удается?

— А! Это секрет; если я скажу, все примутся ими торговать.

— Сколько же ядер ты можешь поставить?

— Сколько тебе угодно, гражданин генерал, — отвечал старший сержант, делая ударение на слове «тебе».

— Что тебе для этого нужно? — спросил генерал.

— Разрешение искупаться с моей ротой. Бонапарт рассмеялся: он все понял.

— Хорошо, — промолвил он, — я тебе разрешаю. Старший сержант отдал честь и удалился бегом.

— Этот плут, — произнес Ролан, — упорно держится за республиканские обороты. Вы заметили, генерал, с каким ударением он произнес слова «Сколько тебе угодно?»

Бонапарт улыбнулся, но ничего не ответил.

Почти тут же главнокомандующий и его адъютант увидели, как мимо прошла рота, получившая разрешение на купание, во главе со старшим сержантом.

— Пойдем, мы сейчас увидим нечто любопытное, — сказал Бонапарт своему адъютанту.

Взяв Ролана за руку, он поднялся на невысокий холм; с высоты его открывалась панорама всего залива.

Они увидели сержанта, который, подавая другим пример, как, несомненно, подавал его и в бою, первым разделся и с частью солдат бросился в море, в то время как остальные разбрелись по берегу.

До сих пор Ролан ни о чем не догадывался.

Как только солдаты предприняли этот маневр по приказу своего начальника, с двух английских фрегатов и с высоты крепостной стены Сен-Жан-д'Акра дождем посыпались ядра. Однако купальщики и те из солдат, что бродили по песку, старались держаться на расстоянии друг от друга, и ядра попадали в эти промежутки, где их тотчас же подхватывали, так что ни одно из ядер, даже когда оно оказывалось в воде, не было потеряно. Берег отлого спускался в море, и солдатам оставалось лишь наклоняться и подбирать ядра со дна.

Эта странная игра продолжалась два часа.

По истечении двух часов трое солдат были убиты, а изобретатель этого способа собрал тысячу или тысячу двести ядер, что сулило роте доход в триста франков.

Таким образом, выходило по сто франков на убитого. Рота считала эту сделку весьма выгодной.

Орудия обоих фрегатов и крепости были такого же калибра, что и орудия французской армии — шестнадцати— и двенадцатифунтовые; поэтому ни одно ядро не должно было пропасть даром.

На следующий день рота возобновила купание; заслышав канонаду с фрегатов и крепостной стены, Бонапарт не удержался и отправился снова поглядеть на то же зрелище; на сей раз при нем присутствовали несколько высших командиров армии.