Но не будем омрачать преступными образами эти последние мгновения. Напротив, я хочу скрасить их, думая о том, что меня любила восхитительная женщина и дни нашего брака пролетали без малейшего облака на горизонте. Да, наш союз длился как один день, и мысль об этом заставляет меня вздыхать. Но сколь же безмятежным и ясным он был, этот столь быстро минувший день, и сколькими приятными минутами я обязан Провидению, покровительствующему тебе! Ныне оно преждевременно забирает меня, и это еще одно из его благодеяний. Разве может благородный человек жить, не страдая и почти не мучаясь угрызениями совести, если он видит, что мир находится во власти злодеев?Я бы радовался, что меня у них отняли, если бы не знал, что оставляю им столь драгоценные и столь нежно любимые существа. И все же, если наши мысли перед смертью являются предчувствиями, одно из них, что я ощущаю в душе, уверяет меня в том, что эти бойни вскоре прекратятся и вслед за жертвами придет наконец черед палачей…
Я продолжаю писать эти корявые и почти неразборчивые строки: от них меня оторвали мои тюремщики. Только что меня подвергли жестокой процедуре, заставить терпеть которую при других обстоятельствах они могли, только лишив меня жизни. Но зачем роптать на неизбежность? Разум велит, чтобы мы извлекали из страданий наибольшую пользу.
Когда мне остригли волосы, я решил выкупить часть их, чтобы оставить моей дорогой жене и детям это неопровержимое свидетельство того, что мои последние мысли были о них… Я чувствую, когда думаю об этом, что мое сердце разрывается на части, и слезы орошают эту бумагу.
Прощайте все, кого я люблю! Любите друг друга, говорите обо мне и никогда не забывайте, что честь стать жертвой тиранов и мучеником свободы осеняет эшафот славой».
Когда г-жа виконтесса де Богарне была арестована (мы уже говорили об этом), она, последовав примеру мужа, тоже написала своим детям прощальное письмо.
Перед нами лежит ее длинное письмо; оно заканчивается следующими словами:
«Дети мои, что касается меня, той, что умрет, как ваш отец, став жертвой безумцев, с которыми он всегда боролся и которые его уничтожили, то я покидаю этот мир без ненависти к его и своим палачам, коих я презираю.
Почтите же мою память, разделив мои чувства; я оставляю вам в наследство славу вашего отца и имя вашей матери (их благословляют несколько страдальцев), а также нашу любовь, наши сожаления и наше благословение».
Когда г-жа де Богарне заканчивала это письмо, она услышала во дворе тюрьмы возгласы «Смерть Робеспьеру! Да здравствует свобода!». Это происходило утром 10 термидора.
Три дня спустя г-жа виконтесса де Богарне вышла на свободу благодаря своей дружбе с г-жой Тальен, и месяцем позже благодаря влиянию Барраса ей была возвращена часть собственности, оставшейся нераспроданной.
Вернули ей и особняк на Новой улице Матюринцев, № 11.
Когда ее сын, ничего не сказавший ей о том, что он собирается предпринять, явился домой со шпагой отца в руке и г-жа де Богарне узнала, каким образом эта шпага попала к нему, в порыве восторга она бросилась прочь из дома, перебежала через бульвар и устремилась к молодому генералу, чтобы поблагодарить его.
Ее появление изумило Бонапарта. Он тотчас же протянул руку вдове, такой красивой в своем траурном одеянии, которое она не снимала со дня смерти мужа, пригласил ее жестом пройти по карте и присесть в той части гостиной, где карта не была разложена.
Жозефина напомнила ему, что пришла пешком: она боялась запачкать карту, наступив на нее своими узкими изящными башмачками.
Бонапарт продолжал настаивать. Тогда, опершись на руку молодого генерала, она устремилась через Генуэзский залив и коснулась мыском небольшого города Вольтри, оставив на нем свой след.
Жозефина уселась в кресло, которое словно дожидалось ее; из уважения и восхищения Бонапарт стоял подле нее; одно колено он поставил на стул, за спинку которого держался.
Поначалу он испытывал некоторое смущение. У него почти не было светского опыта, он редко разговаривал с женщинами, но знал, что существуют три темы, неизменно волнующие их сердца: родина, юность и любовь.
Поэтому он заговорил с г-жой де Богарне о Мартинике, о ее родителях и муже.
Таким образом пролетел час, но Бонапарту, хотя он и был прекрасным математиком, показалось, что этот час длился всего несколько минут…
Они почти не говорили о ее нынешнем положении, и все же молодой генерал смог убедиться, что г-жа де Богарне была связана или поддерживала отношения со всеми теми, кто находился у власти или имеет шанс к ней прийти, ибо ее муж в значительной степени выражал взгляды реакционных кругов, пользовавшихся влиянием в это время.
Госпожа де Богарне была слишком проницательной женщиной, чтобы сразу же не разглядеть и не оценить необычайный и своеобразный ум победителя 13 вандемьера.
Столь стремительная и полная победа Бонапарта превратила его в героя дня; о нем много говорили в кругу г-жи де Богарне; всеобщее любопытство и восторг, о котором мы уже упоминали, побудили ее посетить его. Она сочла, что протеже Барраса намного умнее, чем тот о нем думает, поэтому, когда слуга пришел сообщить, что г-жа Тальен дожидается в ее доме, чтобы вместе отправиться туда, куда они договаривались, она вскричала:
— Да ведь мы должны были встретиться только в половине шестого!
— Уже шесть, сударыня, — ответил лакей с поклоном.
— О Господи! — воскликнула она, — что же мне ей сказать?
— Вы скажете ей, сударыня, — сказал Бонапарт, — что беседа с вами настолько очаровала меня, что я упросил вас уделить мне на четверть часа больше.
— Это дурной совет, — сказала Жозефина, — ибо я буду вынуждена солгать, чтобы оправдаться.
— Полноте, — возразил Бонапарт, чтобы продлить визит еще на несколько минут, как человек, которому очень хотелось настоять на своем. — Разве госпоже Тальен потребовалось снова устроить девятое термидора? Я-то думал, что времена Робеспьеров окончательно миновали.
— Если бы я не стыдилась кое в чем вам признаться, я бы сказала, что мы собираемся делать.
— Скажите, сударыня. Я буду счастлив приобщиться к одной из ваших тайн, в особенности к той, которую вы не решаетесь раскрыть.
— Вы суеверны? — спросила г-жа де Богарне.
— Я корсиканец, сударыня.
— В таком случае вы не будете надо мной смеяться. Вчера вечером госпожа Гойе, когда мы сидели у нее, рассказала нам, что лет десять назад, будучи проездом в Лионе, она гадала у мадемуазель Ленорман.
Среди прочих прорицаний, что впоследствии исполнились, колдунья предсказала ей, что она будет любить одного человека, за которого не выйдет замуж, но выйдет за другого, которого вовсе не будет любить, и что после свадьбы у нее возникнет самое пылкое и нежное чувство к своему мужу.
Вот и вся ее история.
Она узнала, что эта сивилла по имени Ленорман ныне живет в Париже на улице Турнон, в доме номер семь.
Нас охватило любопытство, и мы с госпожой Тальен тоже решили к ней сходить, договорившись встретиться у меня, где мы обе должны переодеться гризетками.
Свидание было назначено, как я вам сказала, на половину шестого; уже четверть седьмого.
Я сейчас извинюсь перед госпожой Тальен, переоденусь и, если она не передумала, отправлюсь вместе с ней к мадемуазель Ленорман. Должна вам признаться: нас забавляет то, что своими тщательно подобранными костюмами мы совершенно собьем сивиллу с толку.
— Не нужен ли вам спутник: слесарь, кузнец или оружейник? — спросил Бонапарт.
— Нет, гражданин, — отвечала г-жа де Богарне, — к моему великому сожалению. Я уже допустила бестактность, сказав вам, что мы собираемся делать. Было бы еще большей бестактностью взять вас третьим в нашу игру.
— Да будет ваша воля, сударыня… на этом свете и на небесах! — воскликнул Бонапарт.
Он подал ей руку, чтобы проводить ее до двери, и на сей раз не стал вести ее по красивой карте, где ее ножка, какой бы маленькой она ни была, оставила свой след.
XXVIII. СИВИЛЛА
Вернувшись домой, г-жа де Богарне застала там г-жу Тальен, как она и сказала молодому генералу.
Госпожа Тальен (Тереза Кабаррюс), как всем известно, была дочерью испанского банкира. Выйдя замуж за генерала Дави де Фонтене, советника бордоского парламента, она вскоре развелась с ним. Это было в начале 94-го года, когда террор достиг предела.
После этого она решила вернуться к отцу в Испанию, дабы избежать несчастий, наименьшим из которых могла быть высылка. У ворот города ее задержали и отвели к Тальену, и тот с первого взгляда страстно в нее влюбился. Она воспользовалась этой страстью, чтобы спасти множество жертв.
В эту пору именно любовь побеждала смерть — своего заклятого врага. Тальен был отозван. Тереза Кабаррюс последовала за ним в Париж, где ее арестовали; сидя в тюрьме, она руководила 9 термидора; когда Робеспьера свергли, она оказалась на свободе.
Все помнят, что ее первым побуждением было позаботиться о Жозефине, своей подруге по тюрьме.
С тех пор Жозефина Богарне и Тереза Тальен стали неразлучными. Лишь одна женщина в Париже оспаривала у этих красавиц пальму первенства. То была, как мы говорили, г-жа Рекамье.
В тот вечер они решили отправиться в костюмах горничных, под вымышленными именами за советом к мадемуазель Ленорман — модной в ту пору предсказательнице.
В считанные минуты две знатные дамы превратились в очаровательных гризеток. Они надвинули на глаза кружевные чепчики, набросили на головы капюшоны небольших шелковых накидок, надели короткие платья из светлого ситца, обулись в дерзко открытые туфли с пряжками из искусственных бриллиантов, позволявшие видеть чулки с розовыми и зелеными стрелками, вскочили в фиакр, подъехавший к главному входу дома № 11 по Новой улице Ма-тюринцев, и г-жа Богарне сказала кучеру слегка дрожащим голосом, как всякая женщина, которая совершает поступок, выходящий за рамки повседневной жизни:
— На улицу Турнон, номер семь!
Фиакр остановился в указанном месте; кучер спустился с козел, открыл дверцу, получил полагающуюся ему плату и постучал в ворота дома. Ворота открылись.
На миг обе женщины заколебались. Казалось, что, перед тем как войти, они оробели. Однако г-жа Тальен подтолкнула свою подругу. Легкая, как птица, Жозефина выпорхнула на мостовую, не коснувшись подножки; г-жа Тальен последовала за ней. Они перешагнули порог, внушавший им страх, и ворота закрылись.
Обе женщины оказались за крытыми воротами, свод которых продолжался во дворе. В глубине двора, в свете уличного фонаря, виднелась надпись на ставне: «Мадемуазель Ленорман, книготорговля».
Они приблизились к дому. Фонарь освещал небольшое крыльцо с четырьмя ступеньками; взойдя на него, они оказались напротив комнаты консьержа.
— Как пройти к гражданке Ленорман? — спросила г-жа Тальен; моложе своей спутницы, она, казалось, в этот день взяла на себя исключительное право проявлять инициативу.
— Первый этаж, налево, — ответил консьерж. Госпожа Тальен первой ступила на крыльцо, подобрав и без того короткую юбку и являя взорам ножку, что могла своей формой поспорить с очертаниями ног прекраснейших греческих статуй, но в тот вечер лжегризетка была вынуждена довольствоваться показом подвязки, видневшейся под коленом.
Госпожа де Богарне следовала за подругой, восхищаясь ее непринужденностью, но не в состоянии вести себя столь же свободно. Она была еще на середине лестницы, когда г-жа Тальен подошла к двери и позвонила. Ей открыл старый слуга.
Камердинер с придирчивым вниманием оглядел посетительниц, чьи лица, а не костюмы говорили сами за себя, и попросту жестом пригласил их присесть в углу первой комнаты. Во второй комнате, главной гостиной, через которую должен был пройти лакей, чтобы вернуться к своей хозяйке, сидели две или три дамы; их было трудно причислить к определенному обществу, поскольку в то время все сословия так или иначе смешались с буржуазной средой. К их великому удивлению, через несколько мгновений дверь снова распахнулась и мадемуазель Ленорман сама подошла к ним с такими словами:
— Сударыни, сделайте одолжение, пройдите в гостиную.
Мнимые гризетки изумленно переглянулись.
Говорили, что мадемуазель Ленорман делала свои предсказания в состоянии бодрствующего сомнамбулизма. Так ли это было и действительно ли ясновидение позволило ей распознать двух светских женщин, еще не видя их, когда камердинер доложил ей о так называемых гризетках?
В то же время мадемуазель Ленорман пригласила жестом одну из дам, ждавших в гостиной, пройти в кабинет.
Госпожа Тальен и г-жа де Богарне принялись разглядывать комнату, в которую их ввели.
Главное ее украшение составляли два портрета: на одном из них был изображен Людовик XVI, а на другом — Мария Антуанетта. Обе эти картины даже в минувшие грозные дни ни на миг не покидали своего места и не переставали пользоваться тем же почтением, которым мадемуазель Ленорман всегда окружала королевских особ, чьи головы упали на плаху.
Другой наиболее примечательной вещью гостиной был длинный, накрытый ковровой скатертью стол: на нем сверкали ожерелья, браслеты, кольца и различные с изяществом изготовленные серебряные украшения; большая часть их относилась к XVIII веку. Все эти предметы были подарками, преподнесенными гадалке людьми, что услышали от нее приятные предсказания, без сомнения сбывшиеся.
Спустя некоторое время дверь кабинета открылась и последняя посетительница, сидевшая в гостиной перед приходом наших двух дам, была приглашена к гадалке. Подруги остались вдвоем.
Прошло четверть часа; в течение этого времени они тихо переговаривались; затем дверь снова открылась и появилась мадемуазель Ленорман.
— Кто из вас, сударыни, — спросила она, — желает быть первой?
— Нельзя ли нам войти вместе? — быстро спросила г-жа де Богарне.
— Невозможно, сударыня, — отвечала гадалка. — Я взяла за правило никогда не гадать одной особе в присутствии другой.
— Можно узнать почему? — спросила г-жа Тальен с присущей ей живостью, которую мы даже назвали бы почти бестактностью.
— Дело в том, что как-то раз я принимала двух женщин, и одна из них узнала в описании некоего господина, которого я на свою беду сделала слишком похожим, собственного мужа.
— Ступай, ступай, Тереза, — сказала г-жа де Богарне, подталкивая г-жу Тальен.
— Видно, моя участь всегда жертвовать собой, — отвечала та. Улыбнувшись подруге на прощание, она промолвила:
— Что ж, пусть так! Я рискну. И она вошла в кабинет гадалки. Мадемуазель Ленорман было в ту пору от двадцати четырех до двадцати девяти лет; эта маленькая и толстая женщина с трудом скрывала, что одно ее плечо шире другого; на голове у нее был тюрбан, украшенный райской птицей.
Ее лицо обрамляли волосы, ниспадавшие длинными завитыми локонами. Она носила две надетые одна на другую юбки — короткую, ниже колена, серо-жемчужного цвета и другую, более длинную, вишневого цвета, подол которой волочился позади небольшим шлейфом.
Подле гадалки на табурете сидела ее любимая левретка по имени Аза.
Свои сеансы она проводила за обычным круглым столом, накрытым зеленой скатертью, с выдвижными ящиками, где хранились многочисленные колоды карт. Этот кабинет по длине не уступал гостиной, но был более узким. По обе стороны двери стояли два дубовых книжных шкафа со множеством книг. Напротив прорицательницы было кресло, в которое садились мужчины и женщины, приходившие к ней за советом.
Между ней и посетителем лежала железная палочка, которую называли волшебной. Один из ее концов, обращенный к гадающему, был обвит маленькой железной змейкой. Другой конец своей отделкой напоминал рукоятку хлыста или стека.
Вот что успела разглядеть г-жа де Богарне за тот короткий промежуток времени, пока дверь оставалась приоткрытой, чтобы впустить ее подругу.
Жозефина взяла книгу, присела около лампы и попыталась читать; но вскоре ее отвлек от этого занятия звук дверного звонка, вслед за тем в гостиную ввели нового посетителя.
Это был молодой человек, одетый по последней моде «невероятных». Его челка, остриженная вровень с бровями, «собачьи уши», падавшие ему на плечи, и пышный галстук, доходивший до скул, с трудом позволяли разглядеть прямой нос, решительный рот с тонкими губами и глаза, блестевшие, как черные бриллианты.
Он поклонился ей, не говоря ни слова, два-три раза повертел узловатой тростью, издал три фальшивые ноты, точно завершая или собираясь запеть мотив какой-то песенки, и уселся в стороне.
Несмотря на то что «хищного ока», как выразился бы Данте, было почти не видно, г-же де Богарне стало не по себе наедине с этим «невероятным», хотя он сидел в противоположном углу гостиной; но тут появилась г-жа Тальен.
— Ах, милая, — сказала она, направляясь прямо к подруге и не замечая скрытого в полумраке «невероятного», — ах, милая, ступайте скорее! Мадемуазель Ленорман — прелестная женщина. Отгадайте-ка, что она мне предсказала?
— Ну, дорогая подруга, — отвечала г-жа де Богарне, — конечно, что вас будут любить, что вы сохраните красоту до пятидесяти лет и всю свою жизнь будете возбуждать страсть…
Поскольку г-жа Тальен сделала движение, означавшее: «Не то!» — Жозефина продолжала:
— Кроме того, у вас будет множество лакеев, прекрасный особняк и роскошные экипажи с лошадьми белой и буланой масти.
— Все это у меня будет, дорогая, и, более того, если верить нашей сивилле, я стану княгиней.
— Примите мои самые искренние поздравления, прекрасная княгиня, — отвечала Жозефина, — но теперь я уже не знаю, о чем мне следует спрашивать: ведь я, вероятно, никогда не стану княгиней, и раз моя гордость уже страдает, оттого что я не столь красива, как вы, не хочу подавать ей новый повод для досады, которая может нас поссорить…
— Вы говорите серьезно, дорогая Жозефина?
— Нет… Однако я не желаю подвергать себя риску оказаться в более низком положении, что грозит мне во всех отношениях. Я не претендую на ваше княжество. Давайте уйдем!
Она сделала шаг к выходу, увлекая за собой г-жу Тальен, но тотчас же почувствовала легкое прикосновение чьей-то руки и услышала голос, обращенный к ней:
— Останьтесь, сударыня; быть может, когда вы меня выслушаете, вам не в чем будет завидовать вашей подруге.
Жозефине страстно захотелось узнать будущее, чтобы ни в чем не завидовать будущей княгине; она уступила и в свою очередь скрылась в кабинете мадемуазель Ленорман.
XXIX. «ВЕЛИКИЙ ОРАКУЛ»
Мадемуазель Ленорман жестом пригласила Жозефину сесть в кресло, которое только что покинула г-жа Тальен, и достала из выдвижного ящика новую колоду карт, дабы судьба одной посетительницы не повлияла на судьбу другой.
Затем она пристально посмотрела на г-жу де Богарне.
— Вы пытались меня обмануть, сударыни, — сказала она, — надев простые костюмы перед тем, как прийти ко мне за советом. Я бодрствующая сомнамбула, и я видела, как вы выезжали из особняка в центре Парижа. Видела, как вы колебались перед входом в мой дом; наконец, видела вас в передней, в то время как ваше место было в гостиной, и пошла за вами. Не пытайтесь меня обмануть, отвечайте откровенно на мои вопросы и, раз вы явились, чтобы узнать истину, говорите правду. Госпожа де Богарне поклонилась.
— Если вы хотите меня расспросить, я готова отвечать.
— Какое животное вам нравится больше всего?
— Собака.
— Какой цветок вы предпочитаете?
— Розу.
— Какой запах вам приятнее всего?
— Запах фиалки.
Гадалка положила перед г-жой де Богарне колоду, в которой было примерно в два раза больше карт, чем в обычной; этот вид гадания изобрели всего лишь несколько месяцев назад, и он назывался «великий оракул».
— Посмотрим сначала, где ваше место, — сказала гадалка.
Она перевернула колоду, сбросила ее средним пальцем и между восьмеркой червей и десяткой треф нашла карту, обозначавшую гадающую: крупным планом на ней была изображена брюнетка в белом платье с длинными вышитыми оборками и красивом бархатном верхнем платье со шлейфом.
— Судьба, как видите, избрала для вас хорошее место, сударыня; восьмерка червей в трех различных рядах имеет три значения.
Первая карта, сама восьмерка червей, обозначает сочетание небесных тел, под которым вы родились.
Вторая — орла, хватающего жабу из пруда, над которым он парит.
Третья — женщину возле могилы.
Вот что мне говорит, сударыня, первая карта. Вы рождены под влиянием Луны и Венеры. Вы только что испытали большое удовлетворение, почти равносильное триумфу.
Наконец, женщина в черном, что стоит у могилы, указывает на то, что вы вдова.
С другой стороны, десятка треф сулит успех в рискованной затее, которую вы предпринимаете почти неосознанно.
Невозможно представить расклад с более выигрышным расположением карт. Затем, снова взяв колоду и откинув «гадающую» в сторону, мадемуазель
Ленорман перетасовала карты, попросила г-жу де Богарне снять колоду левой рукой и вытащить из нее четырнадцать карт, которые ей следовало разложить по своему усмотрению рядом с «гадающей» справа налево, как пишут восточные народы.
Госпожа де Богарне послушно сняла колоду и разложила четырнадцать карт справа от «гадающей».
Мадемуазель Ленорман вглядывалась в карты, которые переворачивала г-жа де Богарне, с еще более пристальным вниманием, чем посетительница.
— Поистине, сударыня, — сказала она, — вы принадлежите к числу избранных, и я полагаю, что вы поступили правильно, не дав себя устрашить предсказаниям, сделанным мною вашей подруге, сколь бы блестящим они ни были.
Ваша первая карта — пятерка бубен; рядом с пятеркой бубен — прекрасное созвездие Южного Креста, которое остается для нас в Европе невидимым. Главное значение этой карты с изображением путешественника — грека или мусульманина, указывает на то, что вы родились либо на Востоке, либо в одной из колоний. Попугай или апельсинное дерево, дающие карте третье значение, склоняют меня в пользу колоний. Цветок чемерицы, весьма распространенный на Мартинике, почти позволяет мне утверждать, что вы родились именно на этом острове.
— Вы не ошиблись, сударыня.
— Ваша третья карта — девятка бубен, обозначающая дальнее путешествие, наводит меня на мысль, что вы покинули этот остров в юности. Вьюнок, нарисованный в нижней части этой карты и обозначающий женщину в поисках поддержки, заставляет предположить, что вы покинули Мартинику, чтобы выйти замуж.
— Это тоже правда, сударыня, — снова подтвердила Жозефина.
— Ваша четвертая карта — десятка пик — указывает на утраченные надежды; однако фрукты и цветы камнеломки, изображенные на той же карте, позволяют мне думать, что горести были мимолетными и что за опасениями, которые привели к утрате надежды, последовал благоприятный исход — вероятно, свадьба.
— Если бы вы читали по книге моей судьбы, сударыня, вы бы вряд ли узнали о моем прошлом точнее.
— Это придает мне смелости, — продолжала гадалка, — ибо я вижу столь странные вещи в вашем раскладе, сударыня, что просто-напросто остановилась бы, если бы к моим сомнениям добавилось ваше отрицание.
Вот восьмерка пик. Ахилл тащит Гектора, привязанного к колеснице, вокруг стен Трои; ниже — женщина преклонила колени перед гробницей. Ваш муж, словно троянский герой, должно быть, умер насильственной смертью, видано, на эшафоте. Однако вот что странно: на той же карте, напротив плачущей женщины, изображены перекрещенные кости Пелопса надлунным талисманом. Это означает: «Благоприятная неизбежность». За большим несчастьем последует несравненно большее счастье. Жозефина улыбнулась:
— Это относится к будущему; стало быть, я ничего не смогу вам ответить.
— У вас двое детей? — спросила гадалка.
— Да, сударыня.
— Сын и дочь?
— Да.
— Смотрите, та же карта, десятка бубен, обозначает вашего сына: не посоветовавшись с вами, он принимает решение чрезвычайной важности, значительное не само га» себе, а по результатам, к которым оно, вероятно, приведет. Дуб, что вы видите в нижней части карты — это один из говорящих дубов Додонского леса. Язон, лежащий под его сенью, слушает. Что же он слушает? Голос будущего, тот, что услышал ваш сын, решившись на поступок, который он совершил.
Следующая карта, то есть валет бубен, изображает Ахилла, переодетого женщиной, при дворе Ликомеда. По блеску меча в нем узнают мужчину. Стоял ли недавно между вашим сыном и кем-то другим вопрос о шпаге? — Да, сударыня.
— Ну так вот, в верхней части карты Юнона кричит ему из облака: «Мужайся, юноша!»; поддержка — не за торами.
Не знаю, так ли это, но мне кажется, что я вижу, как на этой карте король бубен — это ваш сын — обращается к могущественному воину и получает от него то, о чем просит.
Четверка бубен обозначает вас, сударыня, в тот миг, когда сын рассказывает вам о благоприятном исходе своего замысла. Цветы, растущие в нижней части карты, велят вам не падать духом перед трудностями и предвещают, что вы обретете цель своих желаний. Наконец, сударыня, вот восьмерка треф, весьма определенно указывающая на брак; оказавшись рядом с восьмеркой червей, то есть возле орла, взмывающего в небо с жабой в когтях, восьмерка червей говорит, что этот брак вознесет вас над самыми высокими кругами общества.
К тому же, если бы мы еще сомневались, вот шестерка червей, что, к несчастью, так редко выпадает вместе с восьмеркой; вот шестерка червей, где алхимик смотрит на камень, превратившийся в золото, что означает обыкновенную жизнь, превратившуюся в удел избранных, в жизнь с почестями и высоким предназначением. Глядите, среди цветов снова появляется вьюнок, обвивающий увядшую лилию: это означает, сударыня, что вы достигнете, вы, кто ищет просто поддержки, вы достигнете… как же мне вам это сказать… самого высокого, самого могущественного положения во Франции — это символизирует ныне увядшая лилия; вы достигнете этого, пройдя, как указывает десятка треф, через поля битв, где, как видите, Улисс и Диомед похищают белых коней Реса, что находятся под защитой талисмана Марса. Тогда, сударыня, вы обретете уважение и любовь всего мира. Вы станете женой Геракла, задушившего льва в Немейском лесу, то есть благодетельного и отважного человека, подвергающего свою жизнь всяческим опасностям ради счастья своей отчизны. Среди цветов, которыми вас увенчают, будут сирень, аронник и бессмертник, ибо вы будете воплощать одновременно подлинное достоинство и безупречную доброту.
В заключение она встала в порыве восторга, схватила руку г-жи де Богарне и упала к ее ногам:
— Сударыня, — воскликнула она, — я не знаю вашего имени, я не ведаю о вашем положении, но я читаю в вашем будущем… Сударыня, вспомните обо мне, когда вы станете… императрицей!..
— Императрицей?.. Я?.. Вы сошли с ума, моя дорогая!
— Ах!.. Сударыня, разве вы не видите, что ваша последняя карта, та, к которой ведут четырнадцать предыдущих, это червовый король, то есть Карл Великий, что держит в одной руке меч, а в другой — державу?.. Разве вы все еще не видите на той же карте гениального человека: с книгой в руке и земным шаром у ног он размышляет о судьбах мира?.. Наконец, неужели вы не видите на двух подставках, стоящих друг против друга, книги Премудрости и законы Солона?.. Это доказывает, что ваш супруг будет не только завоевателем, но и законодателем.
Каким бы невероятным ни выглядело это предсказание, голова Жозефины закружилась. У нее потемнело в глазах, лоб покрылся испариной, дрожь пробежала по телу.
— Невозможно! Невозможно! Невозможно! — прошептала она и упала в кресло.
Затем, внезапно вспомнив, что ее сеанс длится около часа и г-жа Тальен ждет ее, она встала, кинула мадемуазель Ленорман свой кошелек, не считая, сколько в нем денег, устремилась в гостиную, обняла г-жу Тальен за талию и увлекла ее из дома гадалки, едва ответив на приветствие «невероятного», который поднялся, когда дамы проходили мимо него.
— Ну что? — спросила г-жа Тальен, остановив Жозефину на крыльце, которое вело во двор.
— Ну, — отвечала г-жа де Богарне, — эта женщина сошла с ума!
— Что же она вам предсказала?
— А вам?
— Я предупреждаю вас, милая, что уже свыклась с этим предсказанием, — отвечала г-жа Тальен, — она предсказала мне, что я стану княгиней.
— Ну, а я, — сказала Жозефина, — еще не привыкла к своему: она предсказала мне, что я стану… императрицей!
Обе лжегризетки сели в ожидавший их фиакр.
XXX. МНИМЫЙ «НЕВЕРОЯТНЫЙ»
Как мы уже говорили, обе молодые женщины, придя в полное смятение от услышанных предсказаний, почти не обратили внимания на молодого щеголя, ожидавшего своей очереди.
В течение долгого пребывания г-жи де Богарне у гадалки г-жа Тальен неоднократно пыталась понять, к какой разновидности «невероятных» принадлежит молодой человек, сидевший в той же гостиной. Он, казалось, не стремился завязать разговор с женщиной, старавшейся обратить на себя его внимание. Зачесав волосы на брови, натянув галстук на подбородок, прикрыв щеки «собачьими ушами» и глухо бормоча что-то себе под нос, он развалился в кресле с видом человека, который был бы не прочь скоротать час ожидания за дремотой.
Таким образом, во время затянувшегося сеанса г-жи де Богарне г-жа Тальен делала вид, что читает, а «невероятный» делал вид, что спит.
Но как только дамы ушли и он проводил их взглядом, пока они не скрылись из вида, он в свою очередь переступил порог кабинета мадемуазель Ленорман.
Костюм нового посетителя, в котором было нечто гротескное, вызвал у гадалки улыбку.
— Мадемуазель, — промолвил он, подражая нелепому выговору молодых щеголей того времени, — не будете ли вы так любезны сказать, что за радостные либо досадные превратности судьбы уготовил рок вашему покорному слуге. Он не станет от вас скрывать: этот человек ему достаточно дорог, и все приятное, что вы ему предскажете, будет м воспринято с восторгом. Тем не менее он должен добавить, что благодаря значительному самообладанию он выслушает без малейшего волнения рассказ обо всех событиях и невзгодах, которыми вам будет угодно его устрашить.