I. Глава, где мы убеждаемся, что мессир Дюгеклен – славный полководец, но и не менее славный знаток счета

Граф Энрике де Трастамаре и его спутник Аженор направлялись в Бордо, где их ждали события, о которых мы уже рассказывали, а Дюгеклен, коего Карл Пятый облачил неограниченными полномочиями, собрал главных командиров наемных отрядов и объяснял им свой план кампании.

Эти жестокие воины, вынужденные, подобно хищным птицам или волкам, каждый день проявлять осторожность, хитрость и дерзость, которые простых смертных возвышают, а людей одаренных делают гениальными, обладали большим, нежели вы думаете, пониманием стратегии и воинским искусством.

Поэтому они прекрасно разобрались в тех предложениях, которые бретонский герой вынес на их суд; совокупность их складывалась из боевых действий, которые всегда можно было легко прекратить, и отдельных операций, вытекающих из обстоятельств. Однако все эти воинственные замыслы упирались в единственный, неопровержимый довод: нужны деньги.

Будет справедливо сказать, что довод этот не вызвал возражений; требование денег было выдохнуто как бы единой глоткой.

– Верно, – ответил Дюгеклен, – и я уже подумал об этом.

Командиры одобрительно закивали головой в знак того, что они благодарны за подобную предусмотрительность.

– Но, – прибавил Дюгеклен, – деньги вы получите после первого сражения.

– До него еще дожить надо, – возразил рыцарь Смельчак, – и хоть немного заплатить нашим солдатам.

– Иначе, – подхватил Каверлэ, – нам придется по-прежнему драть шкуру с французского крестьянина. Но их вопли – вечно эти чертовы мужланы орут! – будут терзать слух нашего прославленного коннетабля. Кстати, как можно быть честным командиром, если тебе приходится грабить, словно последнему солдату?

– Исключительно правильно, – согласился Дюгеклен.

– А я добавлю, – начал Клод Живодер, другой плут, вполне свой в компании подобных волков (он слыл менее жестоким, чем Каверлэ, но был вероломнее и жаднее), – добавлю, говорю я вам, что мы теперь союзники его величества короля Франции, так как идем мстить за смерть его сестры, и мы будем недостойны этой чести – а для простых наемников вроде нас сия честь бесценна, – если не перестанем хоть на какое-то время разорять народ нашего царственного союзника.

– Умные и глубокие слова, – заметил Дюгеклен, – однако подскажите мне способ раздобыть деньги.

– Добывать деньги не наше дело, – ответил Гуго де Каверлэ, – наше дело – их получить.

– На это возразить нечего, – сказал Дюгеклен, – даже ученый муж не рассудил бы логичнее вас, господин Гуго. Ну ладно, сколько вы просите?

Командиры переглянулись, как бы советуясь друг с другом, и, поскольку все они заботу об общей выгоде, вероятно, поручили Каверлэ, тот объявил:

– Мы недорого возьмем, мессир коннетабль, даю слово командира!

От этого обещания и этой клятвы у Дюгеклена мурашки побежали по коже.

– Я жду, – сказал он, – говорите.

– Ну что ж, – продолжал Каверлэ, – пусть его величество Карл Пятый платит экю золотом каждому солдату до тех пор, пока мы будем находится во вражеской стране. Конечно, это немного, но мы принимаем во внимание, что нам выпала честь быть его союзниками, и мы будем скромны из уважения к столь достойному королю. У нас, кажется, пятьдесят тысяч солдат?

– Не совсем так, – возразил Дюгеклен.

– Чуть больше или чуть меньше.

– По-моему, меньше.

– Неважно! – ответил Каверлэ. – Мы беремся с тем количеством людей, каким располагаем, сделать то, что другие сделали бы, имея пятьдесят тысяч. Поэтому платить надо так, как если бы нас было пятьдесят тысяч.

– Значит, нужно пятьдесят тысяч золотых экю, – подытожил Бертран.

– Да, для солдат, – сказал Каверлэ.

– Идет! – согласился Дюгеклен.

– Хорошо, но остаются офицеры.

– Верно, – подтвердил коннетабль, – про офицеров-то я и забыл. Ну и сколько же вы будете платить офицерам?

– Я думаю, – вмешался Смельчак, боясь, вероятно, как бы Каверлэ не продешевил, – что эти храбрые, в большинстве своем опытные и благоразумные люди стоят никак не меньше пяти экю золотом на брата. Не забывайте, что почти у каждого из них пажи, оруженосцы и слуги, да еще по три коня.

– Ну и ну! – воскликнул Бертран. – Ваши офицеры живут лучше офицеров моего господина короля.

– Мы привыкли так жить, – заметил Каверлэ.

– И требуете на каждого по пяти золотых экю!

– По-моему, это самая низкая плата, какую можно было бы для них потребовать. Сам я хотел было просить шесть, но, раз уж Смельчак назвал цену, спорить с ним я не стану и соглашусь с тем, что сказал он.

Бертран смотрел на них, и ему чудилось, будто он снова торгуется с евреями-ростовщиками, к которым властелин посылал его выпрашивать небольшие займы.

«Проклятые негодяи! – думал он, тем не менее улыбаясь своей самой приветливой улыбкой. – С каким наслаждением я перевешал бы вас всех, будь на то моя воля!»

Потом громко сказал:

– Господа, я, как вы видели, обдумывал ваши требования, посему и слегка промедлил с ответом, но пять золотых экю на офицера вовсе не кажется мне чрезмерной платой.

– Ага! – крякнул Смельчак, удивленный сговорчивостью Дюгеклена.

– Так сколько у вас офицеров? – спросил мессир Бертран.

Каверлэ закатил глаза, потом снова заговорщически переглянулся со своими дружками.

– У меня тысяча, – ответил он. Он удвоил цифру.

– А у меня восемьсот, – сказал Смельчак, подобно своему напарнику тоже удвоив цифру.

– И тысяча у меня, – объявил Клод Живодер. Этот цифру утроил.

Другие командиры тоже не отставали от него, и число офицеров возросло до четырех тысяч.

– Выходит, один офицер на одиннадцать солдат! – восхищенно воскликнул Дюгеклен. – Черт бы меня побрал! Какую великолепную армию они нам создадут и какая в ней будет дисциплина!

– Да, верно, – скромно подтвердил Каверлэ, – армией мы управляем весьма недурно.

– Значит, на офицеров нам нужно двадцать тысяч экю, – подсчитал Бертран.

– Золотом, – вставил Смельчак.

– Черт возьми! – вырвалось у коннетабля. – Двадцать тысяч экю, решили мы, а если прибавить их к тем пятидесяти тысячам, о которых мы уже договорились, то получается ровно семьдесят тысяч!

– Правильно, счет точен до последнего каролюса,[113] – подтвердил Смельчак, восхищенный легкостью, с какой коннетабль складывал цифры.

– Но… – начал было Каверлэ. Бертран не дал ему договорить.

– Но, – перебил он, – я понимаю, что мы забыли командиров.

Каверлэ изумился. Бертран не только удовлетворял его требования, но и предупреждал их.

– Вы забыли о себе, – продолжал Дюгеклен. – Какое благородное бескорыстие! Но я, господа, о вас помню. Итак, давайте считать. Командиров у вас десять, так ведь?

Вслед за Дюгекленом наемники стали считать. Им очень хотелось наскрести десятка два командиров, но сделать это не было никакой возможности.

– Десять, – подтвердили они.

Каверлэ, Смельчак и Клод Живодер устремили взгляды к потолку.

– Что составляет, – продолжал считать коннетабль, – беря по три тысячи золотых экю на каждого, тридцать тысяч монет, верно?

При этих словах командиры, восхищенные, взволнованные, потерявшие голову от неслыханной щедрости, вскочили – они были обрадованы не только громадной суммой, но и тем, что их ценили в три тысячи раз дороже солдат, – и, потрясая своими громадными мечами и подбрасывая вверх шлемы, даже не кричали, а вопили:

– Ура! Ура! Монжуа,[114] слава доброму коннетаблю!

«Ах, бандиты, – шептал про себя Дюгеклен, притворно опуская глаза, словно восторги наемников трогали его до глубины души, – с помощью Господа и нашей Богоматери Мон-кармельской я заведу вас в такое место, откуда никто не выберется».

Потом он громко объявил:

– Всего нужно сто тысяч золотых экю, благодаря которым удастся покрыть все наши расходы.

– Ура! Ура! – снова завопили наемники, чей восторг достиг апогея.

– Теперь, господа, – продолжал Дюгеклен, – вы располагаете моим словом рыцаря, что деньги будут выплачены вам до начала кампании. Правда, получите вы их не сразу, поскольку я не вожу с собой королевской казны.

– Согласны, согласны! – прокричали командиры, бурно радуясь тому, что все так складывалось.

– Значит, господа, решено: вы доверяете королю Франции под честное слово его коннетабля, – сказал Дюгеклен, подняв голову и приняв тот величественный вид, который заставлял трепетать даже отчаянных храбрецов, – и слово это нерушимо. Но мы, как честные солдаты, выступим в поход, а если к моменту вступления в Испанию денег не доставят, то у вас, господа, будет две гарантии: во-первых, ваша свобода, которую я вам возвращаю, во-вторых, пленник, который стоит сто тысяч золотых экю.

– Что за пленник? – удивился Каверлэ.

– Это я, разрази меня гром, – сказал Дюгеклен, – хоть я и беден! Ведь если женщинам моей страны придется прясть даже денно и нощно, чтобы собрать для меня сто тысяч экю, я ручаюсь вам, выкуп будет собран.

– Решено, – в один голос ответили наемники, и каждый из них в знак согласия коснулся руки коннетабля.

– Когда мы выступаем? – спросил Смельчак.

– Немедленно, – подхватил Гуго. – Действительно, господа, раз тут больше нечем поживиться, я предлагаю побыстрее перебраться в другое место.

Все командиры тут же разошлись по своим местам и подняли над палатками личные знамена; ударили барабаны, и в лагере началось сильное оживление; солдаты, что сначала окружили Дюгеклена, словно волны прибоя, отхлынули назад, к палаткам командиров.

Через два часа вьючные животные уже сгибались под тяжестью сложенных палаток; ржали лошади; под лучами солнца ярко сверкали ряды копий.

Меж тем по обоим берегам реки можно было видеть крестьян, разбегавшихся после долгого рабства у наемников; хоть и запоздало обретя свободу, они вели жен в свои пустующие дома, волоча изрядно потрепанный скарб.

В полдень армия выступила в поход, спускаясь по течению Соны двумя колоннами, которые двигались по берегам. Это было похоже на нашествие варваров, которые шли исполнить грозную волю пославшего их Господа, идя по стопам Алариха,[115] Гейзериха[116] и Аттилы[117] – этих исчадий рода человеческого.

Но человеком, возглавлявшим наемников, был славный коннетабль Бертран Дюгеклен, который, склонив голову на могучую грудь, ехал позади своего знамени, покачиваясь в такт ходу своего крепкого коня, и рассуждал сам с собой:

«Все идет хорошо, только бы так и дальше было. Но вот где я возьму денег; а ведь если у меня не будет денег; то как король соберет армию, достаточно сильную, чтобы отрезать обратный путь этим бандитам, которые, еще больше остервенев, вновь перевалят через Пиренеи?»

Погруженный в сии мрачные мысли, и ехал славный рыцарь, изредка оборачиваясь, чтобы взглянуть на катящиеся вокруг него пестрые и шумные волны людей; его изобретательный ум работал напряженнее, чем головы пятидесяти тысяч наемников.

Одному Богу ведомо, что грезилось наемникам, каждый из которых в мечтах уже видел себя повелителем Индии; но это были пустые грезы, потому что никто из них не знал, что ждет его впереди.

Вдруг, в то мгновение, когда солнце скрылось за последней оранжевой полосой облаков на горизонте, командиры, ехавшие позади славного рыцаря и начавшие удивляться его мрачности, увидели, как Дюгеклен поднял голову, горделиво расправил плечи, и услышали, как он зычно крикнул своим слугам:

– Эй, Жасляр, эй, Бернике! Кубок вина, да самого лучшего, что найдется у нас в обозе.

Про себя же он прошептал: «С помощью Божьей Матери из Оре я, по-моему, нашел сто тысяч экю, не нанеся убытка славному королю Карлу».

Затем повернулся к командирам наемных отрядов, которые, с полудня видя коннетабля столь озабоченным, начали проявлять беспокойство.

– Задери меня черт, господа, а не выпить ли нам немножко? – спросил он громким голосом.

Наемники не заставили себя уговаривать: они быстро спешились и осушили по доброму кубку шалонского вина за здравие короля Франции.

II. Глава, где появляется папа, который расплачивается за то, что отлучил наемников от церкви

Армия шла вперед.

Если все дороги ведут в Рим, то дорога на Авиньон совершенно очевидно ведет в Испанию. Поэтому наемные отряды уверенно двигались по дороге на Авиньон.

Именно там и держал свой двор Урбан Пятый (сперва он был бенедиктинским монахом,[118] потом аббатом монастыря Сен-Жермен в Осере[119] и настоятелем монастыря Сен-Виктор в Марселе), который был избран папой с условием, что ни в чем не станет тревожить земного блаженства кардиналов и иерархов римской церкви; сразу же после избрания он стал ревностно соблюдать это условие во всей его благодушной строгости, благодаря чему рассчитывал добиться для себя права умереть в глубокой старости и окруженным ореолом святости, в чем и преуспел.

Напомним, что преемник святого Петра[120] был тронут жалобами короля Франции на наемников и отлучил их от церкви; в своем мудром предвидении будущего король Карл Пятый дал Дюгеклену почувствовать и неприятную сторону сего шедевра политики, оставившей у коннетабля после свидания с королем живое желание вернуть все на свои прежние места.

Светлая мысль, озарившая Бертрана на длинной дороге из Шалона в Лион в лучах прекрасного закатного солнца, о коем мы упомянули всего одним словом, ибо сами были озабочены молчаливостью славного коннетабля, сводилась к тому, чтобы со своими пятьюдесятью – чуть больше или чуть меньше, как говорил Каверлэ, – тысячами наемников нанести визит папе Урбану Пятому.

Мысль сия пришлась тем более кстати, что, по мере приближения наемников к владениям его святейшества, на которого, сколь бы безобидным ни было папское отлучение, они все-таки затаили злобу, чувствовалось, что в них просыпаются воинственные и жестокие инстинкты.

Следовало также учитывать, что наемники слишком долгое время вели себя смирно.

Когда отряды приблизились к городу на два льё, Бертран распорядился устроить привал, собрал командиров и приказал расположить войска по фронту возможно шире, чтобы эта внушительная полоса огибала город, образуя огромный лук, тетивой которого как бы служила река. После этого с дюжиной оруженосцев и французских рыцарей, составляющих его свиту, Дюгеклен верхом подъехал к воротам Воклюза и попросил аудиенции у его святейшества.