XIII. Каким образом арагонский рыцарь выкупил себя за десять тысяч золотых экю

Капитан Каверлэ пристально наблюдал за разговором чужестранцев, хотя испанец отвел Аженора довольно далеко от командира наемников, чтобы тот не смог услышать ни единого слова.

– Господин рыцарь, – начал незнакомец, – теперь нас нельзя слышать, но можно видеть: поэтому, прошу вас, не поднимайте забрало вашего шлема, чтобы остаться непроницаемым для всех тех, кто вас окружает.

– А вы, сеньор, позвольте мне до того, как опустите ваше забрало, посмотреть на ваше лицо, – попросил Аженор. – Поверьте мне, глядя на вас, я переживаю скорбную радость, которой вы не в силах понять.

Незнакомец грустно улыбнулся.

– Господин рыцарь, смотрите на меня сколько хотите, потому что забрала я не опущу, – сказал он. – Хотя я всего на пять-шесть лет старше вас, я достаточно страдал для того, чтобы быть уверенным в своем лице: мое лицо – это послушный слуга, который всегда говорит лишь то, что я хочу, чтобы он говорил, и тем лучше, если оно напоминает черты дорогого вам человека, это придает мне силы просить вас об одной услуге.

– Говорите, – предложил Аженор.

– Мне кажется, рыцарь, что вы лучше ладите с бандитом, который нас захватил. По-моему, со мной дело обстоит хуже.

Тоща как он упрямо меня не отпускает, вам он разрешил ехать дальше.

– Да, сеньор, – ответил Аженор, удивленный тем, что испанец, беседуя с ним наедине, заговорил на чистейшем французском языке, хотя с еле уловимым акцентом.

– Так вот! – продолжал арагонец. – Мне не меньше вашего также необходимо ехать дальше, и я любой ценой должен вырваться из рук этого человека.

– Сеньор, если вы мне поклянетесь, что вы рыцарь, – сказал Аженор, – если дадите мне ваше слово, то я могу поручиться своей честью перед капитаном Каверлэ, чтобы он отпустил вас ехать вместе со мной.

– Но ведь именно об этой услуге я и собирался вас просить! – радостно воскликнул незнакомец. – Вы столь же умны, сколь и учтивы, рыцарь.

Аженор поклонился.

– Значит, вы дворянин? – спросил он.

– Да, господин Аженор. И даже могу добавить, что немногие дворяне способны похвастать более знатным происхождением.

– В таком случае у вас должно быть другое имя, не то, которым вы назвались? – спросил Аженор.

– Ну да, разумеется, – ответил рыцарь. – Но именно в этом и проявится ваша величайшая учтивость: необходимо, чтобы вы довольствовались моим словом, не зная моего имени, потому что его я не могу вам открыть.

– Не можете открыть ваше имя даже человеку, к чести которого взываете и которого просите поручиться за вас? – с удивлением спросил Аженор.

– Господин рыцарь, я укоряю себя за подозрительность, что недостойна ни вас, ни меня, – продолжал незнакомец. – Но этого требуют серьезные интересы, причем не только мои. Поэтому добейтесь моей свободы любой ценой, какую вы пожелаете назначить, и, сколь бы велика она ни была, я – даю слово дворянина! – заплачу. И еще, если вы позволите мне прибавить одно слово, я скажу вам, что вы не раскаетесь в том, что в данном случае я стал вашим должником.

– Перестаньте, сеньор, прошу вас, требуйте от меня услуги, но не покупайте меня заранее, – сказал Молеон.

– Позднее, господин Аженор, вы оцените мою честность, которая заставляет меня говорить с вами подобным образом, – пояснил незнакомец. – Ведь я мог бы сразу же солгать и назвать вам мнимое имя. Вы меня не знаете и в силу обстоятельств вынуждены довольствоваться этим.

– Я только что подумал об этом, – подхватил Молеон. – И вы, сеньор, окажетесь на свободе вместе со мной, если капитан Гуго де Каверлэ соизволит сохранить ко мне свое расположение.

Ахенор покинул испанца, который остался на своем месте, и вернулся к Каверлэ, с нетерпением ожидавшего окончания разговора.

– Ну что? – спросил капитан. – Добились ли вы большего, мой дорогой друг, и узнали ли, кто этот испанец?

– Богатый торговец из Толедо, приехавший по делам во Францию; он говорит, что задержка принесет ему большой убыток и просит меня поручиться за него. Вы согласны?

– А вы готовы на это?

– Да. Побыв недолго в его положении, я, естественно, не мог ему не посочувствовать. Решайтесь, капитан, будем откровенны в делах.

Каверлэ задумался.

– Богатый торговец… – пробормотал он. – И ему нужна свобода, чтобы продолжать торговлю…

– По-моему, сударь, у вас вырвалось неосторожное слово, – шепнул Мюзарон на ухо хозяину.

– Я знаю, что делаю, – отрезал Аженор.

Мюзарон поклонился, как человек, отдающий должное осмотрительности хозяина.

– Богатый торговец! – повторил Каверлэ. – Черт возьми, вы понимаете, что ему это будет стоить дороже, чем дворянину, а наша первая цена в марку золота и две марки серебра больше недействительна.

– Поэтому я вам прямо сказал, кто он такой, капитан. Я не хочу мешать вам взять с вашего пленника выкуп, соответствующий его положению.

– Ну, черт побери, рыцарь, я уже сказал, что вы славный малый. И сколько он предлагает? Он, наверное, намекнул вам на это во время долгого разговора.

– Конечно, – ответил Аженор. – Он сказал, что может дать вам до пятисот экю серебром или золотом. Нет, золотом. Получив пятьсот экю серебром, вы слишком бы продешевили.

Каверлэ молчал, продолжая соображать.

– Пятьюстами экю золотом мог бы отделаться простой торговец, – заметил он. – Но вы, помнится, говорили о богатом торговце…

– Я тоже об этом помню, – перебил его рыцарь, – и даже вижу, что ошибся, сказав вам об этом, мессир капитан. Но поскольку мы должны расплачиваться за свои ошибки, то – ладно! – назначим выкуп в тысячу экю, а если придется за мою нескромность выложить пятьсот экю, то, что ж, их заплачу я!

– Но это мало за богатого торговца, – возразил Каверлэ. – Тысяча экю золотом! Самое большее, – это выкуп за рыцаря.

Аженор переглянулся с тем, кто поручил ему защищать свои интересы, чтобы узнать, может ли он обещать большую цену. Арагонец утвердительно кивнул.

– Тогда удвоим сумму и покончим с этим! – воскликнул рыцарь.

– Две тысячи экю золотом, – повторил кондотьер, начинавший сам удивляться той высокой цене, которую назначал за себя незнакомец. – Две тысячи экю золотом! Да, значит, он самый богатый торговец в Толедо! Ну нет, черт побери! По-моему, мне сильно повезло, и я должен этим воспользоваться. Ладно! Пусть он немножко прибавит, а там посмотрим.

Аженор снова посмотрел на испанца, который опять утвердительно кивнул.

– Отлично! – воскликнул рыцарь. – Раз вы такой ненасытный, мы дойдем до четырех тысяч экю золотом.

– Четыре тысячи золотых экю! – вскричал и удивленный, и восхищенный Каверлэ. – Значит он еврей, а я слишком добрый христианин, чтобы отпустить его меньше чем за…

– Сколько? – спросил Аженор.

– Меньше чем за… – капитан сам не решался назвать цифру, которая готова была сорваться у него с языка, настолько огромной она ему казалась. – Меньше чем за десять тысяч золотых экю! Ах, черт побери, слово сказано, и это даром, клянусь честью!

– Дайте руку, – сказал Аженор, протягивая Каверлэ руку, – сумма нам подходит, а значит, цена назначена.

– Постойте, постойте, за десять тысяч экю золотом я, – клянусь папской печенкой! – не приму поручительство рыцаря. Такую гарантию мне должен был бы дать какой-нибудь граф, да и то я знаю, что не много найдется таких, от кого я бы ее принял.

– Обманщик! – вскричал Молеон, схватившись за рукоятку меча, и пошел прямо на Каверлэ. – Ты что, не доверяешь мне?

– Да нет, дитя мое, ты ошибаешься, – возразил Каверлэ. – Я не доверяю не тебе, а ему. Неужто ты думаешь, что он, вырвавшись из моих когтей, заплатит десять тысяч экю золотом? Нет. На первом же перекрестке он свернет налево, и ты никогда его не увидишь; он был таким щедрым на словах или, если тебе это больше нравится, на жестах – я ведь видел, как он тебе кивал, – лишь потому, что платить он не намерен.

Несмотря на невозмутимость, которой так гордился незнакомец, Аженор заметил, что краска гнева залила его лицо, но он тут же сдержался и, сделав рыцарю величественный взмах рукой, сказал:

– Подойдите ко мне, господин Аженор, я вам должен кое-что сказать.

– Не подходи к нему, – заметил Каверлэ. – Он обольстит тебя красивыми словами, а десять тысяч экю золотом повиснут на тебе.

Но рыцарь всей душой чувствовал, что арагонец был более значительный человек, чем казался; поэтому он приблизился к нему с полным доверием и даже с некоторой почтительностью.

– Спасибо, честный дворянин! – тихо сказал испанец. – Ты правильно сделал, что поручился за меня и поверил моему слову. Тебе нечего бояться, я заплатил бы этому Каверлэ сию же секунду, если бы пожелал, ибо в седле моего коня зашито более трехсот тысяч экю золотом и бриллианты. Но этот негодяй взял бы выкуп и, получив его, не отпустил бы меня на свободу. Поэтому вы сделаете так: возьмете моего коня и уедете, оставив меня здесь; потом, в ближайшем городе, распорете седло, достанете кожаный мешочек, из него возьмете столько бриллиантов, сколько понадобится, чтобы получить за них десять тысяч экю золотом. Далее, взяв с собой солидную свиту, вернетесь за мной.

– О, Боже мой, сеньор! – удивился Аженор. – Но кто же вы, если обладаете такими богатствами?

– Я полагаю, что оказал вам достаточно доверия, отдав в ваши руки все, чем владею, чтобы вы не требовали от меня сказать вам, кто я такой.

– Сеньор! Сеньор, теперь мне действительно страшно! – воскликнул Молеон. – И вы не знаете, какие сильные сомнения гложут меня. Это странное сходство, это богатство, эта тайна, которая окутывает вас… Сеньор, мне предстоит защищать во Франции интересы… священные интересы… но, может быть, они противоположны вашим…

– Скажите, вы ведь едете в Париж? – спросил незнакомец тоном человека, привыкшего повелевать.

– Да, – подтвердил рыцарь.

– Вы направляетесь туда, чтобы передать королю Карлу Пятому перстень королевы Кастилии?

– Да.

– Вы едете в Париж, чтобы требовать мести во имя королевы?

– Да.

– Королю дону Педро?

– Да.

– В таком случае ни о чем не беспокойтесь, – сказал испанец. – У нас общие интересы, ибо король дон Педро убил мою… королеву, и я тоже поклялся отомстить за донью Бланку.

– Правда ли то, что вы мне говорите? – спросил Аженор.

– Господин рыцарь, внимательно посмотрите на меня, – твердым и величественным тоном приказал незнакомец. – Вы утверждаете, что я похож на какого-то вашего знакомого. Скажите, кто он?

– О, это был мой несчастный друг, благородный великий магистр! – воскликнул рыцарь. – Сеньор, вы похожи как две капли воды на его светлость дона Фадрике.

– Неужели? – улыбнулся незнакомец. – Да, странное сходство… братское…

– Быть этого не может! – прошептал Аженор, почти с ужасом вглядываясь в арагонца.

– Отправляйтесь в ближайший город, господин рыцарь, – продолжал незнакомец, – продайте бриллианты еврею и передайте командиру испанского отряда, что дон Энрике де Трастамаре – пленник капитана Каверлэ… Спокойно, я вижу даже сквозь ваши латы, как вы дрожите. Не забывайте, что на нас смотрят.

Аженор в самом деле дрожал от изумления. Он поклонился графу с большим, чем, наверное, следовало бы, почтением, и пошел к Каверлэ, который, наполовину сократив ему путь, двинулся навстречу ему.

– Ну что? – спросил он, кладя руку на плечо Аженора. – Он наговорил тебе много красивых, золотых слов, а ты и уши развесил, мой мальчик!

– Капитан, слова этого торговца поистине золотые, – ответил Аженор, – потому что он указал мне способ, как еще до вечера заплатить вам выкуп.

– Десять тысяч экю золотом?

– Десять тысяч.

– Нет ничего проще, – подойдя к ним, сказал незнакомец. – Рыцарь доедет до места – он знает его, – где я поместил кое-какие деньги. Он привезет тебе эти деньги – десять мешочков, по тысяче экю золотом в каждом. Тебе дадут потрогать это золото, чтобы ты не сомневался, а когда ты убедишься, что золото останется в твоих сундуках, ты меня отпустишь. Разве я прошу многого? Ну, договорились?

– Договорились. Черт побери, договорились, если ты это сделаешь! – воскликнул Каверлэ, которому казалось, что он видит сон. Потом, повернувшись к лейтенанту-немцу, сказал:

– Этот малый дорого себя ценит. Посмотрим, заплатит ли он.

Аженор взглянул на графа.

– Господин де Молеон, – сказал тот, – на память о доброй услуге, которую вы мне оказываете, и в знак признательности, которую я питаю к вам, давайте обменяемся конями и мечами, согласно братскому обычаю рыцарей. Может быть, вы и потеряете при обмене, но позднее я вознагражу вас за это.

Аженор поблагодарил. Каверлэ, услышав это, расхохотался.

– Он же тебя грабит, – шепнул он молодому человеку. – Я видел его коня, он твоего не стоит. Дело ясное, он не рыцарь, не торговец, не еврей, он араб.

Граф спокойно сел за стол, подав знак Мюзарону составить еще одну расписку, а когда та была готова, Аженор, который поручался за графа, поставил крест, как он раньше сделал на собственной расписке. Когда капитан Каверлэ со свойственной ему тщательностью рассмотрел ее, рыцарь отправился в Шалон, чьи башни виднелись на том берегу Соны.

Все произошло так, как сказал граф. В седле Аженор нашел небольшой мешочек с бриллиантами. Он продал их на двадцать тысяч экю, потому что графу, до нитки обобранному Каверлэ, было необходимо снова наполнить свой кошелек; потом, на обратном пути разыскал капитана-испанца, о котором говорил ему дон Энрике де Трастамаре, рассказал обо всем, что случилось с графом, и тот со своими людьми проводил Аженора до маленького леска, что находился в четверти льё от лагеря Каверлэ; испанцы там остановились, Аженор поехал дальше.

Все прошло гораздо честнее, чем на то надеялся рыцарь. Каверлэ считал и пересчитывал золотые экю, тяжело вздыхая, ибо лишь теперь ему пришла мысль, что с человека, который расплатился так быстро, он мог бы потребовать вдвое больше, чем запросил, и не получил бы отказа.

Но надо было принимать решение и, поскольку рыцарь точно сдержал слово, не позорить себя.

Поэтому Каверлэ разрешил молодым людям ехать, но тем не менее напомнил Аженору, что тот остается его должником, обязан выплатить за себя тысячу турских ливров и прослужить в его отряде целую кампанию.

– Я очень надеюсь, что вы никогда не вернетесь к этим бандитам, – заметил граф, когда они оказались на свободе.

– Увы! – вздохнул Аженор. – И все-таки возвращаться придется.

– Я заплачу сколько потребуется, чтобы вас выкупить.

– Вы не сможете выкупить моего слова, ваша светлость, так как я его уже дал, – возразил Аженор.

– Черт побери, я ведь не давал слова! – воскликнул граф. – И я повешу Каверлэ, это так же верно, как и то, что мы с вами еще живы. Лишь тогда я не буду жалеть, что мои золотые экю попали к нему.

Тут они подъехали к лесу, где укрылся капитан-испанец со своими копейщиками, и Энрике, радуясь, что отделался так дешево, вновь оказался среди друзей.

Таков был исход той переделки, в которую вместе попали граф и рыцарь; граф выпутался из нее благодаря данному рыцарем слову.

С другой стороны, Аженор, который отправился в путь без денег и без друзей, теперь почти разбогател и приобрел покровительство графа.

Насчет этого Мюзарон высказал множество соображений, одно глубокомысленнее другого, но все эти философические суждения хорошо известны еще с древних времен, чтобы мы их здесь пересказывали.

Однако свои рассуждения Мюзарон заключил слишком важным вопросом, о котором мы умолчать не можем.

– Сеньор, я не совсем понимаю, – обратился он к графу, – почему вы, имея в вашем распоряжении два десятка копейщиков, ехали с одним оруженосцем и двумя-тремя слугами.

– Потому, милостивейший государь, – рассмеялся граф, – что мой брат, король дон Педро, разослал по всем дорогам, ведущим из Испании во Францию, лазутчиков и убийц. Блестящая свита выдала бы меня, а я желал сохранить инкогнито. Ночная тьма подходит мне больше, нежели яркий день. К тому же я хочу, чтобы потом говорили: «Энрике уехал из Испании с тремя слугами, а вернулся с целой армией. Дон Педро, наоборот, имел в Испании армию, а уехал из нее в одиночестве».

– Братья! Они братья… – прошептал Аженор.

– Дон Педро убил моего брата, – продолжал Энрике де Трастамаре, – и я отомщу за него.

– Сеньор, – обратился к Молеону Мюзарон, улучив минутку, когда граф был занят разговором со своим лейтенантом, – это повод, чтобы его милость Энрике де Трастамаре не платили за себя еще раз десять тысяч экю золотом.

– Как он похож на доблестного великого магистра. Ты заметил, Мюзарон?

– Сеньор, дон Фадрике был белокурым, а этот рыжий, – ответил оруженосец, – у великого магистра глаза были черные, а у этого серые. У дона Фадрике был орлиный нос, а у дона Энрике – клюв стервятника; тот был гибкий, а этот – тощий; у дона Фадрике на щеках был румянец, а у его милости Энрике де Трастамаре проступает кровь: не на дона Фадрике он похож, а на дона Педро. Это два стервятника, мессир Аженор, два стервятника.

«Это правда, – подумал Молеон, – и сцепились они над телом голубки».

XIV. Каким образом Бастард де Молеон вручил королю Карлу V перстень его свояченицы, королевы Бланки Кастильской

В саду прекрасного, хотя во многих частях еще не достроенного дворца, что высился на улице Сен-Поль,[90] прохаживался мужчина лет двадцати пяти-двадцати шести, одетый в длинную, с бархатными отворотами темную мантию, перепоясанную витым шнуром, кисточки которого свисали почти до земли. Вопреки обычаям той эпохи, у него не было ни шпаги, ни кинжала, не было ни одного отличительного знака благородного происхождения. Единственной драгоценной вещью, которую он носил, был своеобразный маленький венец из золотых лилий на острие бархатной шапки. Мужчина этот обладал всеми чертами чистейшей французской породы: у него были белокурые, коротко – признак знатного происхождения – подстриженные волосы, голубые глаза и каштановая бородка; лицо, хотя и выдавало указанный нами возраст, не было отмечено печатью страстей, а его серьезное, вдумчивое выражение обнаруживало человека глубоких мыслей, привыкшего к долгим размышлениям. Изредка он останавливался, склоняя голову на грудь и опуская руку, которую начинали лизать две крупные борзые, что в такт ему вышагивали рядом – они останавливались, когда он замедлял шаг, и сразу же двигались за ним, когда он шел дальше.

Недалеко от мужчины стоял, прислонившись к дереву, молодой, беззаботный паж, державший на рукавице в колпачке сокола и подразнивающий хищную птицу, которую по золотым бубенчикам можно было признать за его любимицу.

Издали, из всех укромных уголков сада, слышалось веселое щебетанье птиц, вступивших во владение цветами и рощами нового королевского жилища. Этот мужчина с задумчивым лицом был не кто иной, как регент Карл V, который управлял французским королевством (король Иоанн, его отец, раб своего слова, находился в плену в Англии) и строил этот новый, прекрасный дворец, чтобы заменить Луврский замок,[91] и дворец в Сите[92] где трудолюбивый монарх – единственный из наших королей, кого потомки нарекут Мудрым, – не обретал достаточно уединения и покоя.

В аллеях сновали взад-вперед многочисленные слуги, а нетерпеливый клекот сокола, отдаленное щебетанье птиц и голоса слуг иногда, словно раскат грома, перекрывало рычание огромных, выписанных королем Иоанном из Африки львов, которых держали взаперти в глубоких ямах.

Король Карл V прогуливался по аллее сада; дойдя до определенного места, он возвращался назад, чтобы не терять из виду парадный вход дворца, шесть внешних ступеней которого вели на террасу, куда выводила эта аллея.