– Что вы позволите мне навсегда остаться с вами, батюшка, – отвечала Коломба. – Ведь со дня смерти матушки я одна забочусь о вас, люблю вас, и я думала…

– Замолчи, Коломба! – властно сказал прево. – Я не так стар и не нуждаюсь в уходе, а ты уже в том возрасте, когда нужно устраивать свою жизнь.

– Бог мой! – снова вмешался в разговор граф. – Да соглашайтесь же, к чему столько церемоний, милочка! Не передать словами, как вы будете со мной счастливы!

Клянусь, завистницы у вас найдутся. Я богат, черт возьми! И хочу, чтобы вы оказали мне честь. Вы будете приняты при дворе, и вашим брильянтам позавидует если не королева, то сама госпожа д'Этамп.

Трудно сказать, какие чувства вызвали последние слова в сердце Коломбы, но на ее щечках вдруг вспыхнул румянец, и она ответила графу, несмотря на суровый, угрожающий взгляд прево:

– Я прошу батюшку, монсеньер, дозволить мне подумать о вашем предложении.

– Это еще что такое?! – с яростью закричал д'Эстурвиль. – Ни часа, ни минуты! Отныне ты невеста графа, запомни это хорошенько! Вы поженились бы нынче же вечером, если бы через час он не уезжал в свое Нормандское графство. Ты же знаешь, что моя воля – это приказ. Не рассуждать!.. Идем, д'Орбек, оставим жеманницу. Итак, отныне она твоя, друг мой, и ты объявишь ее своей невестой когда захочешь!.. Пойдем-ка осмотрим ваше будущее жилище!

Д'Орбек медлил, собираясь еще что-то сказать Коломбо, но прево взял его под руку и с недовольным ворчанием увлек за собой; поэтому графу пришлось удовольствоваться лишь поклоном, и, злобно усмехнувшись, он вышел вместе с мессером Робером.

Не успели они выйти, как с противоположной стороны в покой вбежала госпожа Перрина. Она слышала раздраженный голос прево и поспешила прийти, догадываясь, что отец, как всегда, грубо обошелся с Коломбой. Дуэнья появилась вовремя и успела поддержать Коломбу, которая чуть не упала.

– О господи, господи! – воскликнула бедная девушка, закрывая глаза руками, словно боясь снова увидеть отвратительную физиономию д'Орбека, хотя его уже не было в комнате. – Господи, значит, все кончено! Прощайте, дивные мечты! Прощайте, сладостные надежды! Все пропало, погибло, и мне остается лишь одно – умереть!

Нечего и говорить, что эти слова, слабость и бледность Коломбы испугали госпожу Перрину, а испуг подстрекнул любопытство. Коломбо же хотелось облегчить душу, и она поведала достойной воспитательнице, заливаясь такими горючими слезами, каких еще никогда не проливала, обо всем, что произошло между отцом, графом д'Орбеком и ею.

Госпожа Перрина согласилась, что жених не молод и не пригож, но она считала, что нет большей беды, чем остаться в девицах, поэтому стала доказывать Коломбо, что куда лучше выйти замуж за безобразного, зато богатого старика вельможу, чем быть старой девой. Все эти разглагольствования дуэньи до глубины души возмутили Коломбу, и она вернулась к себе в комнату, оставив в одиночестве госпожу Перрину, которая наделена была весьма живым воображением и уже мечтала о том, как из воспитательницы мадемуазель Коломбы она возвысится до звания дамы-компаньонки графини д'Орбек.

А в это время прево и граф осматривали Большой Нельский замок, как осматривали его часом раньше госпожа Перрина и Асканио.

Было бы забавно, если бы у стен, кроме ушей, которые, как говорят, у них есть, были бы еще глаза и язык и если бы они рассказывали всем проходящим о том, что видели и слышали об ушедших.

Но стены молча смотрели на прево и казнохранителя, быть может смеясь на свой, стенной лад; поэтому заговорил уже известный нам хранитель королевской казны.

– Право же, – рассуждал он, идя по двору от Малого к Большому Нельскому замку, – право же, наша крошка очень хороша. Такая жена мне и нужна, дружище д'Эстурвиль, – благоразумная, чистая, воспитанная. Отгремит первая гроза, и наступят погожие дни, поверьте мне. Все юные девицы мечтают о молодом, красивом и богатом муже – я-то их знаю. Господи боже! У меня-то есть, по крайней мере, половина всех этих качеств!

Поговорив о невесте, он завел речь о будущих владениях, притом говорил и о девушке и о приданом одинаковым тоном.

– Вот он, старинный Нельский замок! – воскликнул казнохранитель. – Покои отменные, благодарствую. Здесь нам будет чудесно – жене, мне и королевским сокровищам. Вот тут будут наши покои, вон там я буду держать казну, а тут – челядь. Однако ж все здесь изрядно пообветшало, но, потратившись на починку – причем мы уговорим расплатиться за все его величество, – мы тут заживем отлично. Кстати, д'Эстурвиль, а ты твердо уверен, что это имение сохранится за тобой? Ты должен сделать так, чтобы тебя ввели в права владения. Насколько мне помнится, король не жаловал тебя дарственной.

– Замка он мне не даровал, что верно, то верно! – с хохотом подтвердил прево. – Зато он позволил мне взять его, а это почти одно и то же.

– Ну, а если кто-нибудь сыграет с тобой злую шутку, добившись дарственной на замок?

– Э, да сумасброду будет оказан плохой прием, ручаюсь, пусть только попробует предъявить свои права! Вы с госпожой д'Этамп поддержите меня, и я заставлю молодчика раскаяться в его притязаниях. Да что ты, я совершенно спокоен: Нельский замок принадлежит мне, и это так же верно, дружище, как то, что моя дочка Коломба – твоя невеста. Отправляйся же с богом да возвращайся поскорее.

Когда прево произносил эти слова, в истинности которых ни он сам, ни его собеседник не имели причин сомневаться, в воротах, ведущих из четырехугольного двора в сады Большого Нельского замка, появилось третье действующее лицо в сопровождении садовника Рембо. То был виконт де Мармань.

Виконт тоже слыл претендентом на руку Коломбы, но претендентом-неудачником. У этого повесы были рыжеватые волосы, бело-розовое лицо; он был самодоволен, дерзок, болтлив и кичился тем, что занимает должность королевского секретаря; благодаря этой должности он и имел свободный доступ к его величеству вместе с борзыми, попугаями и обезьянами. Вот почему прево не ввели в обман ни кажущаяся благосклонность, ни мнимое дружелюбие его величества по отношению к де Марманю – ведь этой благосклонностью и дружелюбием он был обязан, по слухам, лишь тому, что брался за всякие поручения, даже и не особенно нравственные. Кроме того, виконт де Мармань уже давненько прокутил свои владения, и все его достояние зависело от щедрот Франциска I. А ведь щедроты эти в любую минуту могли иссякнуть, и мессер Робер д'Эстурвиль был не так легковерен, чтобы в таких важных случаях полагаться на прихоти короля, обладавшего весьма капризным характером. Он осторожно отклонил предложение виконта де Марманя, сказав ему по секрету, что дочь уже давным-давно помолвлена с другим. Благодаря этому признанию, объясняющему причину отказа, виконт де Мармань и мессер Робер с виду остались закадычными друзьями, хотя с того дня виконт возненавидел прево, а прево стал остерегаться виконта. Ведь, несмотря на приветливость и милые улыбки, виконт не мог утаить злобу от человека, для которого были открытой книгой темные дворцовые тайны и потемки чужих душ. Всякий раз, когда появлялся виконт, такой приветливый и предупредительный, прево готовился услышать дурные вести, которые де Мармань обычно сообщал ему со слезами на глазах, с напускным, деланным сочувствием, растравляя его рану.

С графом же д'Орбеком виконт де Мармань почти порвал. Больше того, их взаимная неприязнь просто бросалась в глаза, что при дворе бывает редко. Д'Орбек презирал де Марманя, ибо де Мармань был небогат и не мог достойно поддержать свое высокое положение. Де Мармань ненавидел д'Орбека, ибо д'Орбек был сказочно богат. Словом, оба терпеть не могли друг друга, строили друг другу козни всякий раз, когда сталкивались на узенькой дорожке. Поэтому, встречаясь, оба царедворца раскланивались с той язвительной и холодной улыбкой, какую видишь лишь в дворцовых приемных, – она означает: «Эх, не были бы мы такими подлыми трусами, одного из нас уже давно не было бы на свете!»

Следует, однако, признать, ибо долг повествователя – говорить и о хорошем и о дурном, что и на этот раз они ограничились лишь поклоном и улыбками; граф д'Орбек не обменялся ни единым словом с виконтом де Марманем, и сопровождаемый прево, торопливо вышел в ту дверь, в которую вошел его враг.

Поспешим же добавить, что, невзирая на взаимную ненависть, враги при случае тотчас же объединились бы, стремясь уничтожить третьего.

Итак, граф д'Орбек ушел, а прево остался наедине со своим «другом» виконтом де Марманем.

Прево приблизился к нему, состроив веселую мину, а виконт ждал его, состроив мину унылую.

– Так-так, любезный прево, – сказал виконт, первый нарушив молчание. Вид у вас превеселый.

– А у вас, дорогой Мармань, преунылый.

– Видите ли, бедный мой д'Эстурвиль, беды моих Друзей так же печалят меня, как и мои собственные.

– Да, да, я знаю, какое у вас отзывчивое сердце, – ответил прево.

– А когда я увидел, что вы сияете от радости, равно как и ваш будущий зять граф д'Орбек, ибо его женитьба на вашей дочери уже ни для кого не тайна, и я поздравляю вас, любезный д'Эстурвиль…

– Да ведь я давно сказал вам, что Коломба просватана, любезный Мармань.

– Просто ума не приложу, как вы соглашаетесь на разлуку со своей очаровательной дочкой!

– Да я и не разлучаюсь с ней, – возразил мессер Робер. – Мой зять граф д'Орбек переправится через Сену со всей своей казной и поселится в Большом Нельском замке. Я же часы досуга буду проводить в Малом.

– Мой бедный друг! – проговорил Мармань; качая головой и прикидываясь глубоко озабоченным, он подхватил одной рукой прево под руку, а другой смахнул воображаемую слезу.

– Почему же «бедный»? – спросил мессер Робер. – Черт возьми, какие еще вести вы собираетесь мне сообщить?

– Неужели я первый должен сообщить вам плохую весть?

– Какую же? Да говорите!

– Знаете ли, любезный прево, нужно быть философом в нашей земной юдоли. Существует старая поговорка, которую несчастный род человеческий должен был бы беспрестанно повторять, ибо в ней заключена вся человеческая мудрость.

– Ну, договаривайте же! Какая поговорка?

– Человек предполагает, любезный друг… человек предполагает, а бог располагает.

– Что же предполагаю я и как располагает бог? Ну, говорите же, и делу конец!

– Вы предназначали древний Нельский замок зятю и дочери?

– Разумеется. И, я надеюсь, они поселятся там месяца через три.

– Заблуждаетесь, любезный прево, заблуждаетесь! Нельский замок уже не ваша собственность. Простите, я причиняю вам такое огорчение, но я подумал, что лучше будет, если вы – а я знаю ваш вспыльчивый характер – узнаете эту новость из уст друга, который сообщит вам ее бережно, осторожно, нежели из уст негодяя, который обрадуется вашему несчастью и выложит вам все без околичностей. Увы, друг мой, Большой Нельский замок уже не ваш.

– Да кто же его отнял у меня?

– Его величество.

– Его величество?

– Самолично. Теперь вы хорошо понимаете, что несчастье непоправимо.

– Когда же это произошло?

– Сегодня утром. Если бы меня не задержали дела в Лувре, я уведомил бы вас раньше.

– Вас ввели в обман, Мармань. Это ложный слух, пущенный моими врагами, а вы, ничего не узнав толком, его разглашаете.

– Очень желал бы, чтобы так и было, но, к несчастью, мне никто ничего не говорил, я все слышал собственными ушами.

– Что вы слышали?

– Я слышал, как король самолично приказал отдать Большой Нельский замок другому.

– Кто же это «другой»?

– Проходимец, некий золотых дел мастер, родом из Италии, имя которого, без сомнения, вам знакомо. Это Бенвенуто Челлини, интриган, явившийся из Флоренции два месяца назад. Неизвестно, почему король от него без ума и нынче сам со всеми придворными посетил его во дворце кардинала Феррарского, где этот горе-художник устроил себе мастерскую.

– Скажите, виконт, вы присутствовали при том, как король пожаловал Большой Нельский замок этому проходимцу?

– При-сут-ство-вал, как же! – отвечал Мармань, произнося слова по слогам и медленно, с наслаждением выговаривая их.

– Так, так, – произнес прево. – Что ж, буду поджидать проходимца. Пусть приходит за королевским даром.

– Как, вы намерены оказать сопротивление?

– Разумеется.

– Повелению короля?

– Повелению бога, повелению черта – словом, всем, кто прикажет выгнать меня отсюда!

– Берегитесь, берегитесь, прево! – воскликнул виконт де Мармань. – Я уж не говорю о том, что вы обрекаете себя на немилость. Но помните: Бенвенуто Челлини страшнее, чем вы думаете.

– Да знаете ли вы, кто я, виконт?

– Прежде всего ему покровительствует сам король. Правда, может быть, временно, но все же покровительствует.

– Да знаете ли вы, что я, парижский прево, представляю его величество в Шатле, что я восседаю под балдахином, в мантии с воротником, с саблей на боку, в шляпе с перьями и держу в руке голубой жезл!..

– Далее должен вам сказать, что этот проклятый итальянец охотно вступает в борьбу как равный с принцами, кардиналами и папами.

– Да знаете ли вы, что я располагаю особой печатью, которая придает подлинность актам!

– Говорят, этот проклятый забияка ранит и убивает без разбора всех, кто чинит ему препятствия.

– Разве вам неизвестно, что двадцать четыре стрелка днем и ночью находятся в моем распоряжении?

– Говорят, он, сразившись с отрядом в шестьдесят человек, убил своего недруга-ювелира.

– Вы забываете, что Нельский замок укреплен, что в стенах бойницы, над дверями машикули, да вдобавок благодаря городской крепости он с одной стороны неприступен.

– Уверяют, что Бенвенуто знает толк в осаде, как Баярд или Антонио де Лейва.

– Посмотрим.

– Я боюсь за вас…

– А я жду.

– Позвольте, любезный Друг, не угодно ли вам выслушать совет?

– Советуйте, только покороче!

– Не тягайтесь с противником, если он сильнее вас!

– Сильнее меня? Вы говорите о дрянном ремесленнике-итальянце? Виконт, вы выводите меня из терпения!

– Клянусь честью, смотрите, как бы вам не раскаяться! Предупреждаю вас, ибо у меня есть на то веские основания.

– Виконт, вы меня бесите!

– Подумайте, на его стороне – король.

– Что же, а на моей – госпожа д'Этамп!

– Как бы его величество не разгневался за ослушание.

– Я уже не раз поступал так, сударь, и с успехом.

– Да, знаю, в деле пошлин за проезд через Мантский мост. Но…

– Что «но»?..

– Видите ли, рискуешь немногим и порой даже ничем не рискуешь, идя наперекор слабому и доброму королю, зато всем рискуешь, когда вступаешь в борьбу с таким сильным и страшным человеком, как Бенвенуто Челлини.

– Черт возьми! Виконт, вы сведете меня с ума!

– Напротив, я хочу вас надоумить.

– Довольно, виконт, довольно! Каков негодяй! Клянусь, он мне дорого заплатит за те приятные минуты, которые я провел благодаря вашему дружескому участию!

– Дай-то бог, прево, дай-то бог!

– Довольно, довольно! Вы мне все сказали?

– Да, да, как будто все, – ответил виконт, словно стараясь припомнить, нет ли еще новостей под стать первой.

– Прощайте же! – воскликнул прево.

– Прощайте, бедный друг.

– Прощайте!

– Я все же вас предупредил.

– Прощайте!

– Мне не в чем будет себя упрекнуть – вот что меня утешает!

– Прощайте, прощайте!

– Желаю удачи! Но должен сказать, что мое пожелание вряд ли осуществится.

– Прощайте, прощайте, прощайте!

– Прощайте!

И Мармань с сокрушенным видом, тяжело вздыхая, пожал руку прево, как бы прощаясь с ним навеки, и удалился, воздевая руки к небу.

Прево проводил виконта и сам закрыл за ним входную дверь.

Понятно, что после такой дружеской беседы мессер д'Эстурвиль был вне себя от ярости, желчь в нем так и кипела. Ему хотелось на ком-нибудь сорвать злобу, и вдруг он вспомнил о молодом человеке, который выходил из Большого Нельского замка в тот миг, когда они с графом д'Орбеком туда входили. Неподалеку оказался Рембо. И господин д'Эстурвиль, повелительным жестом подозвав садовника, спросил, что ему известно о незнакомце.

Садовник отвечал, что молодой человек, о котором толкует хозяин, явился от имени короля, пожелал осмотреть Большой Нельский замок; он же, Рембо, побоялся взять на себя такое важное дело и провел пришельца к госпоже Перрине, а домоправительница весьма любезно сама ему все показала.

Прево бегом бросился в Малый Нельский замок, чтобы потребовать объяснения у достойной дуэньи, но, к сожалению, она недавно ушла закупить на неделю провизию.

Дома была одна Коломба. Но прево не допускал и мысли, что она могла видеться с незнакомцем после строжайшего наказа, данного госпоже Перрине на случай появления красивых молодых людей, поэтому дочери он не сказал ни слова.

Дела службы призывали господина д'Эстурвиля в Шатле, и перед уходом, пригрозив Рембо тотчас же прогнать его за ослушание, он приказал никого не впускать ни в Большой, ни в Малый Нельские замки, от чьего бы имени ни являлись посланцы, в особенности же презренного проходимца, который уже осматривал замок.

Поэтому, когда на следующее утро Асканио пришел с драгоценностями по приглашению госпожи Перрины, Рембо открыл лишь слуховое оконце и сказал через решетку, что вход в Нельский замок запрещен для всех, особенно же для него Асканио, разумеется, пришел в отчаяние; но нужно сознаться, что он и не подумал обвинить Коломбу за такой нежданный прием: накануне девушка только взглянула на него, уронила только одну фразу, но в ее взгляде было столько робкой любви, а в тоне столько нежности, что со вчерашнего вечера Асканио все казалось, будто в душе его звучит ангельское пение. Юноша догадался, что мессер Робер д'Эстурвиль заметил его и отдал этот строгий приказ, жертвой которого он и стал.