Существует ложь настолько дикая, настолько не вяжущаяся с реальностью, что на нее и возразить что-то сложно. Попробуй докажи, что ты не верблюд! — принеси справку, результаты медицинской и психологической экспертизы, заверенные показания свидетелей того, что ты человек, причем не самый худший. И все равно найдутся те, кто тебе не поверит, кто будет упрямо твердить: «Верблюд он, верблюд! Говорящий».
      Именно такой прием был использован Солженицыным, который в своем «Архипелаге» не мог не пройтись по событиям Великой войны.
      «Навалилось еще не виданное на русской памяти поражение, и огромные деревенские пространства от обеих столиц и до Волги и многие мужицкие миллионы мгновенно выпали из-под колхозной власти, и — довольно же лгать и подмазывать историю! — оказалось, что республики хотят только независимости! деревня — только свободы от колхозов! рабочие — свободы от крепостных Указов! [....] Единственным движением народа было — вздохнуть и освободиться, естественным чувством — отвращение к своей власти. И не «застиг врасплох», и не «численное превосходство авиации и танков» так легко замыкало катастрофические котлы — по 300 тысяч (Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск, Киев), разваливало целые фронты и гнало в такой стремительный и глубокий откат армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да и, наверно, ни одна страна ни в одной войне, — а мгновенный паралич ничтожной власти, от которой отшатнулись подданные как от виснущего трупа» .
      Право, вызывает сомнение — а русский ли человек писал подобное? Если русский — то как не может он не знать о героизме сражавшихся до последнего защитников Брестской крепости, о четырех миллионах добровольцев, вступивших в народное ополчение, о том, наконец, как впервые вермахт наткнулся на ожесточенное сопротивление, какого не встречал ни в Польше, ни в Скандинавии, ни во Франции? Да и иностранные историки прекрасно знают, как обстояло дело — потому что германские генералы и офицеры оставили достаточно воспоминаний о войне на Восточном фронте.
      «Русские с самого начала показали себя как первоклассные воины, и наши успехи в первые месяцы войны объяснялись просто лучшей подготовкой, — рассказывал после войны генерал-полковник фон Клейст, чья 1-я танковая группа летом сорок первого наступала на Украине. — Обретя боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с исключительным упорством, имели поразительную выносливость и могли выстоять в самых напряженных боях» .
      «Уже сражения июня 1941 г. показали нам, что представляет собой новая советская армия, — вспоминал генерал Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, наступавшей в Белоруссии. — Мы теряли в боях до пятидесяти процентов личного состава. Пограничники и женщины защищали старую крепость в Бресте свыше недели, сражаясь до последнего предела, несмотря на обстрел наших самых тяжелых орудий и бомбежек с воздуха. Наши войска скоро узнали, что значит сражаться против русских...»
      На самом деле Брестская крепость держалась не «свыше недели», как пишет Блюментрит, а без малого месяц — до 20 июля, когда последний из ее защитников нацарапал на стене слова, ставшие символом героизма советских солдат летом сорок первого: «Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!»
      «Часто случалось, — рассказывал генерал фон Манштейн, командующий 56-м танковым корпусом, — что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат» .
      «Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою, — не без удивления писал 24 июня в дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер. — Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен» Через пять дней Гальдер поправляет сам себя: это не отдельные случаи. «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека... Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т.п. в плен сдаются немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывают с себя форменное обмундирование и пытаются выйти из окружения под видом крестьян» .
      4 июля новая запись: «Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных» .
      Через месяц боев Гальдер записывает окончательный и крайне неприятный для германского командования вывод, сделанный фельдмаршалом Браухичем: «Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник» .
      К тому же выводу приходит и командование группы армий «Юг»: «Силы, которые нам противостоят, являются по большей части решительной массой, которая в упорстве ведения войны представляет собой нечто совершенно новое по сравнению с нашими бывшими противниками. Мы вынуждены признать, что Красная Армия является очень серьезным противником... Русская пехота проявила неслыханное упорство прежде всего в обороне стационарных укрепленных сооружений. Даже в случае падения всех соседних сооружений некоторые доты, призываемые сдаться, держались до последнего человека» .
      Министр пропаганды Геббельс, перед началом вторжения считавший, что «большевизм рухнет как карточный домик», уже 2 июля записывает в дневнике: «На Восточном фронте: боевые действия продолжаются. Усиленное и отчаянное сопротивление противника... У противника много убитых, мало раненых и пленных... В общем, происходят очень тяжелые бои. О «прогулке» не может быть и речи. Красный режим мобилизовал народ. К этому прибавляется еще и баснословное упрямство русских. Наши солдаты еле справляются. Но до сих пор все идет по плану. Положение не критическое, но серьезное и требует всех усилий» .
      «Красная Армия 1941–1945 гг. была гораздо более сильным противником, чем царская армия, ибо она самоотверженно сражалась за идею, — подытоживал Блюментрит. — Это усиливало стойкость советских солдат. Дисциплина в Красной Армии также соблюдалась более четко, чем в царской армии. Они умеют защищаться и стоять насмерть. Попытки их одолеть стоят много крови» .
      А в речах Гитлера для узкого круга соратников уже в конце сентября начали звучать буквально-таки пораженческие нотки: «Мы должны преследовать две цели. Первое — любой ценой удержать наши позиции на Восточном фронте. Второе — удерживать войну максимально вдалеке от наших границ» . Вот о чем начали задумываться в Берлине еще задолго до нашего наступления под Москвой! Вот как нацисты зауважали Красную Армию, которая, если верить Солженицыну со товарищи, разбегалась перед немецкими танками и сотнями тысяч сдавалась в плен!
      Правда о том, как сражаются русские, постепенно доходила и в Рейх, заставляя немцев задуматься.
      «До сегодняшнего дня упорство в бою объяснялось страхом перед пистолетом комиссара и политрука, — писали в служебной записке аналитики СД. — Иногда полное безразличие к жизни истолковывалось исходя из животных черт, присущих людям на Востоке. Однако снова и снова возникало подозрение, что голого насилия недостаточно, чтобы вызвать доходящие до пренебрежения жизнью действия в бою... Большевизм... вселил в большую часть русского населения непреклонную решимость» .
      Труднее всего доходило до начальника ОКВ фельдмаршала Кейтеля. В мае сорок второго года начальник ОКВ, в угоду фюреру, все еще говорил о том, что русские слишком тупы, чтобы «защищаться и стоять насмерть» . Однако к тому времени было уже ясно, что речь идет о непроходимой тупости не советских солдат, а конкретного немецкого фельдмаршала.
      Итак, даже германские генералы (за исключением Кейтеля) в один голос говорят о стойкости бойцов РККА тем страшным и жарким летом — а Солженицын (вот уж поистине говорящая фамилия) твердит совсем другое. Буйной фантазии «живого классика» можно и позавидовать, однако в данном конкретном случае она, судя по всему, ни при чем: Александр Исаевич просто излагает тезисы гитлеровской пропаганды, сбрасывавшиеся на нашу территорию миллионами листовок и озвучивавшиеся в радиопередачах. Именно эти «источники» говорили о том, что советские солдаты и командиры сдаются в плен сотнями тысяч, потому что не желают поддерживать кровавый жидобольшевистский режим; и надо сказать, что в те дни, когда противник захватывал один город за другим, это могло показаться правдоподобным.
      Однако уже к концу сорок первого немцы были вынуждены скорректировать свою пропаганду и признать, что Красная Армия вовсе не собирается ни сдаваться, ни поворачивать штыки против советского строя. И лишь один-единственный человек и десятилетия спустя твердит о массовой измене наших солдат упорнее, чем сам доктор Геббельс, — и зовется при этом живым классиком русской литературы.
      Но может, скажут мне, Солженицын прав, когда пишет об антисоветских настроениях советского населения? Армия была опорой режима, но все рабочие и колхозники были едины в своем неприятии антинародного большевистского строя. Вот об этом пишет и Борис Соколов: «Значительная часть населения, причем не только на недавно аннексированных территориях, приветствовала германские войска как своих освободителей от коммунистического гнета». А Соколов этот хоть и не живой классик, а все-таки доктор филологических наук, ставший кандидатом наук исторических, он даже на документы иногда ссылается.
      Что можно возразить на это? Только то, что перековавшийся филолог, как и его духовный учитель, лжет — но, будучи несколько умнее, делает это осторожнее. В качестве доказательства своих слов он, например, цитирует руководителя подпольной организации в Могилеве Казимира Мэттэ, который в апреле 1943 года писал:
      «Количество населения в городе уменьшилось до 47 тысяч (до войны было более 100 тысяч). Значительная часть советски настроенного населения ушла с Красной Армией или же вынуждена молчать и маскироваться. Основной тон в настроении населения давали контрреволюционные элементы (имеющие судимость, всякие «бывшие люди» и т.д.) и широкие обывательские слои, которые очень приветливо встретили немцев, спешили занять лучшие места по службе и оказать им всевозможную помощь. В том числе оказалась и значительная часть интеллигенции, в частности много учителей, врачей, бухгалтеров, инженеров и др. Очень многие молодые женщины и девушки начали усиленно знакомиться с немецкими офицерами и солдатами, приглашать их на свои квартиры, гулять с ними и т.д. Казалось как-то странным и удивительным, почему немцы имеют так много своих сторонников среди нашего населения» .
      Итак: в качестве доказательства, что немцев в сорок первомгоду «приветствовали как освободителей, приводится документ, повествующий о событиях конца сорок второго — начала сорок третьего. Какая научная нечистоплотность! И что же мы видим? После без малого двух лет оккупации, массированной антисоветской агитации и уничтожения всех подозрительных часть горожан поддерживает немцев, а большинство «вынуждено молчать и маскироваться», чтобы выжить. На основе чего можно сделать вывод, что «значительная часть» могилевцев летом сорок первого высыпала на улицы и забрасывала цветами немецкие танки?
      Коммунисту Казимиру Мэттэ в 1943 году, конечно, было непонятно, «почему немцы имеют так много сторонников среди населения»; однако сегодня мы прекрасно знаем, что массированное информационное давление (особенно соединенное с прямым насилием для одних и материальными подачками для других) способно и на большее, чем просто обеспечить поддержку среди определенных слоев населения.
      Кроме того, не совсем ясен критерий, по которому Мэттэ отличал сторонников оккупантов от их противников: ведь для того, чтобы выжить, люди должны были скрывать свои симпатии к советской власти и делать это максимально убедительно. Сомнительно, что, например, сам подпольщик ходил по городу с красной ленточкой на шапке или же прилюдно костерил нацистов вообще и фюрера германской нации в частности. Скорее всего, он старался выглядеть как лояльный оккупационным властям человек. Но тот, кто принял его за коллаборациониста, принципиально бы ошибся.
      Мэттэ стал жертвой известной психологической ловушки: в условиях работы в подполье — постоянного, нечеловеческого напряжения полутора лет — ему стало казаться, что верить можно только тем, кого испытал в деле, что кругом одни враги и предатели, — и в докладе своем он отразил не реальность оккупированного Могилева, а свое субъективное восприятие ее. Понятная и простительная ошибка, воспользовавшись которой Соколов принялся доказывать, что граждане СССР встречали немцев как освободителей.
      Доклад Мэттэ — единственный серьезный документ, на который может в обоснование своих тезисов сослаться Соколов; в остальном ему приходится перепевать высказывания бежавших на Запад власовцев, цена которым — ломаный грош, да и тот фальшивый.
      Как свидетельство Соколов приводит слова некоего «антикоммуниста» П. Ильинского о настроениях крестьян «в окрестностях Полоцка»:
      «Убеждение в том, что колхозы будут ликвидированы немедленно, а военнопленным дадут возможность принять участие в освобождении России, было в первое время всеобщим и абсолютно непоколебимым. Ближайшее будущее никто иначе просто не мог себе представить. Все ждали также с полной готовностью мобилизации мужского населения в армию (большевики не успели провести мобилизацию полностью); сотни заявлений о приеме добровольцев посылались в ортскомендатуру, которая не успела даже хорошенько осмотреться на месте» .
      Право, я не удивлюсь, если это «свидетельство» было напечатано в какой-нибудь из выпускавшихся оккупантами газет. Вообще-то в многочисленных документах германских разведывательных и полицейских органов с самого начала войны четко говорилось: население настроено к оккупантам враждебно. Эти документы мы еще будем цитировать; но даже если бы их не существовало, поверить в тезисы Ильинского — Соколова весьма затруднительно.
      Уж коли хочется цитировать эмигрантов, то можно взять книгу Б. Л. Двинова «Власовское движение в свете документов», вышедшую в 1950 году в Нью-Йорке. «Надо раз и навсегда отказаться от кое для кого весьма удобных, но совершенно неверных настроений о том, будто Красная Армия и русский народ только и мечтали о приходе немцев, — пишет Двинов. — Это представление ни в малейшей степени не отвечает действительности. Признавая наличие элементов пораженчества в армии и народе, необходимо в оценке его строго соблюдать пропорции. К тому же пораженчество было довольно скоро изжито даже в этих скромных размерах. Этому способствовало то, что завоеватель очень скоро сбросил маску «освободителя народов» и явился русскому народу во всей реальности жестокого бездушного поработителя» .