Полные похождения Рокамболя - Тайны Парижа. Том 1

«Завтра, а может быть, и через десять лет, женщина, стрелявшая в меня на Кавказе, приведет вам нашего ребенка. Если это случится, то отправьте мать к ней на родину и не старайтесь узнать, кто она такая; но поберегите ребенка и привезите его ко мне в Париж, предупредив меня предварительно об этом письмом. Если я умру до тех пор, то все-таки приезжайте и отправьтесь в замок де Рювиньи, находящийся в Нормандии.

Там вы найдете деньги, которые я завещал моему ребенку.

Пройдите в мою спальню, сдвиньте дубовую кровать с красным пологом и сосчитайте квадраты паркета под альковом. Восьмой квадрат налево, ближе к стене, если начнете считать от изголовья кровати, скрывает тайник. Вы вынете квадратик и найдете под ним железную шкатулку.

Она заключает в себе состояние, принадлежащее моему ребенку и не имеющее ни малейшего отношения к тому, которым я владею в глазах всей Франции. В ящике находится, сверх того, несколько новых инструкций, и я буду вам очень благодарен, если вы исполните их. Преданный вам — барон де Рювиньи».

Окончив рассказ, майор взглянул на капитана Лемблена.

— Теперь вы поняли? — спросил он его. Капитан был страшно бледен и молчал.

— Прежде чем ехать во Францию, — продолжал майор, — я захотел узнать, что случилось с генералом, и мне сообщили одновременно о его женитьбе и смерти, а вскоре затем о смерти его жены, по которой вы носите траур. Теперь вы сочтете вполне естественным, что я обращаюсь к вам.

Майор продолжал пристально смотреть на Гектора Лемблена, на лбу которого выступил холодный пот.

— Сударь, — сказал наконец капитан сухим тоном, — то, что вы мне рассказали, крайне странно.

— Вы правы.

— Тем более, — продолжал Гектор Лемблен, — что барон де Рювиньи, с которым я был очень дружен, а также баронесса, наследовавшая после него состояние и после которой я, в свою очередь, получил наследство, никогда не говорили мне ничего подобного.

Майор нахмурил брови и сказал:

— У меня есть доказательства моих слов. Во-первых, дочь генерала в Париже; затем, у меня в руках письмо, которое он мне оставил, уезжая из Петербурга. Вы должны отлично знать его почерк, я полагаю?

— Да, еще бы! — ответил капитан.

Майор расстегнул сюртук, вынул письмо, о котором только что говорил, и положил его перед Гектором Лембленом. Последний взглянул на него

Действительно, это был почерк генерала.

— Если вы окажете мне честь отобедать со мною сегодня вечером в Бово… — продолжал майор.

Капитан жестом выразил отказ.

— … то вы увидите дочь генерала.

— К сожалению, — прошептал Гектор Лемблен глухим голосом, — траур, который я ношу в сердце, не допускает меня ни до каких посещений…

— Хорошо, — согласился майор, — в таком случае я приеду с нею к вам.

— Сюда! — воскликнул с волнением капитан.

— Сюда, — просто повторил майор.

— Однако что же я могу сделать для дочери генерала? Гектор Лемблен с трудом произнес это имя.

— Вы можете вернуть ей ее состояние.

— А это состояние действительно существует?

— Вы видели, что написано в письме.

— Итак, вы хотите поехать в Рювиньи?

— Я рассчитывал на это.

— Мой управляющий проводит вас, — продолжал Гектор Лемблен.

— Нет, — сказал майор, — вы проводите меня сами

— Я! — с ужасом воскликнул капитан. — Я!

— Разве у вас есть какая-нибудь важная причина для отказа?

— Только одна, что моя жена умерла там… — нетвердым голосом произнес капитал.

Но майор принадлежал к числу людей, обладающих способностью подчинять себе. Он пристально смотрел своими серыми глазами на капитана, и тот не выдержал его взгляда и вздрогнул.

— Быть может, — продолжал майор Арлев, — вместе с банковыми билетами шкатулка заключает в себе документы, касающиеся доходов, акты о введение во владение и прочее, что может потребовать некоторых формальностей или обнародования, а потому ваше присутствие в Рювиньи необходимо.

— Однако…

— Ну, что ж, я вижу, — прибавил майор, — что молодой девушке, которую я хочу вам представить, придется пустить в ход свое красноречие… и она не откажется от этого.

Капитан, казалось, внутренне боролся с собою; он вздрогнул, услышав слова майора Арлева.

— Я не настаиваю более, чтобы вы приехали ко мне обедать, но приезжайте часам к девяти. Мы будем одни.

— Я приеду, — ответил Гектор Лемблен, подчиняясь повелительному тону этого человека, который он старался сгладить вежливой и мягкой формой выражения.

Майор встал и откланялся, а капитан, шатаясь, проводил его до двери. Через пять минут кабриолет русского дворянина выехал со двора, капитан же почти без чувств упал в кресло.

— О, угрызения совести, угрызения совести! — прошептал он.

Капитан заперся на ключ в своем кабинете. В течение нескольких часов он сидел погруженный в думу, неподвижный, с остановившимися глазами, опустив лицо на руки, и плакал от злости. Потом он встал и начал быстрыми и неровными шагами ходить по комнате, комкая в руках бумаги, разбросанные на столе, и из сдавленной груди его вылетали восклицания, похожие не то на жалобы, не то на гнев.

— О, угрызения совести… угрызения совести… — повторил он сдавленным голосом.

Кровавая ли тень генерала барона де Рювиньи вставала перед ним и упрекала за свою смерть, за поруганную честь, за жену, за похищенное состояние? Или душа капитана Гектора Лемблена так загрубела, что расшевелить ее нужны были более ужасные угрызения совести, чем воспоминание о первом преступлении, которое он усугубил, овладев женою и состоянием генерала, — потому что только после смерти Марты им овладели таинственные мучения и ужасная тоска, перевернувшие всю его жизнь и всецело поглотившие его.

Какое же новое преступление совершил этот человек?

Весь день прошел для него в страшной борьбе, окончательно обессилевшей его.

Когда наступил вечер, капитан не знал еще, хватит ли у него мужества отправиться к майору Арлеву. Какое-то предчувствие явилось у него, что он идет на новую пытку, но любопытство, жажда неизвестного подталкивали его принять приглашение майора.

— Ну что ж! — сказал он себе. — Я должен поступить так… это необходимо. Быть может, загладив, хоть и поздно, свою вину, я обрету душевный покой.

И, движимый этой мыслью, капитан Гектор Лемблен оделся к восьми часам и приказал подать себе карету. Ровно в девять он явился к майору Арлеву.

Майор по приезде своем в Париж поселился в маленьком отеле на углу предместья Сент-Онорэ и площади Бово. Швейцар в ливрее, обшитой множеством галунов, распахнул обе половинки ворот перед экипажем капитана, который въехал во двор. Два ливрейных лакея опустили подножку коляски Гектора Лемблена и взяли его визитную карточку.

— Ах, — сказал один из лакеев, взглянув на карточку Гектора, — граф ожидает вас, сударь.

Майор Арлев был, следовательно, граф.

Капитан, выйдя из экипажа, последовал за слугою, который, поднявшись по ступенькам подъезда, проводил его в первый этаж отеля.

Это было уютное жилище, какие одни только женщины умеют устроить в несколько дней. Лестница была украшена цветами и померанцевыми деревьями, стены расписаны живописью наподобие помпейских вилл.

Капитан прошел через зимний сад и остановился у входа в хорошенький будуар, освещенный алебастровой лампой, спускавшейся с потолка; в будуаре он застал старика и молодую женщину,

Старик был не кто иной как граф Арлев, русский майор. Что же касается женщины, сидевшей рядом с ним, то едва капитан взглянул на нее, как вздрогнул и остановился пораженный. Она была замечательно красива, и в ее красоте было что-то чарующее и неземное, так что Гектор Лемблен смутился. Но сколько он ни всматривался в черты этой женщины, они не могли напомнить ему мужественных черт генерала Рювиньи.

Майор, увидав вошедшего капитана, встал и подошел к нему.

— Благодарю вас, капитан! Вы точны, как истый воин, — сказал он, взглянув при этом на стенные часы, стрелка которых указывала ровно девять часов.

Капитан вошел нетвердой поступью, точно, увидав эту женщину, он лишился последнего рассудка, и без того сильно расстроенного; он пробормотал несколько слов приветствия и сел в кресло, которое ему придвинул майор.

Молодая женщина посмотрела на него своим сверкающим взором и молча ответила на его поклон.

— Капитан, — спросил майор, указывая на молодую женщину, — не находите ли вы, что эта госпожа похожа на генерала?

Капитан не знал, что ответить.

— Действительно… мне кажется… это возможно… — пробормотал он.

Молодая женщина была одета во все черное, и на одной ее руке была надета черная перчатка, что чрезвычайно удивило Гектора Лемблена.

— Капитан, — продолжал граф Арлев, — сегодня утром вы отказались сопровождать нас в замок Рювиньи, не правда ли?

Эти слова привели в окончательное смущение капитана.

— Да… действительно… не знаю… — пробормотал он.

— Ах, — сказала Дама в черной перчатке, устремляя на него свои голубые глаза, обладающие могущественным и таинственным обаянием, — вы не имеете права отказать нам.

— Я поеду, — ответил тогда Гектор.

В согласии его слышалась покорность раба воле господина. Капитан пробыл больше часа в будуаре Дамы в черной перчатке.

Что произошло в этот час, показалось капитану каким-то смутным сном, истинный смысл которого не поддавался его пониманию. Он говорил и слушал, не отдавая себе отчета. Капитан Гектор Лемблен весь отдался обаянию женщины, которая околдовала его и поработила, ловил каждое движение ее губ и начинал испытывать первые приступы той роковой любви, которая уже давно овладела сердцем юного Армана, сына полковника Леона.

Бой стенных часов вывел капитана из его нравственного оцепенения.

Было десять часов; он встал и простился.

— Итак, капитан, — сказал ему майор, — послезавтра утром мы поедем в Рювиньи.

— Я буду ждать вас.

Капитан почтительно поклонился Даме в черной перчатке и в сопровождении майора, проводившего его до конца лестницы отеля, шел неровным шагом, как человек, находящийся в состоянии опьянения.

— Домой! — крикнул он кучеру.

Майор вернулся в будуар, где его ждала Дама в черной перчатке, и эти два лица, которых мы уже видели на площади Св. Михаила, в старом доме, казавшемся необитаемым, остались с глазу на глаз.

— Мой добрый Герман, — сказала молодая женщина, смотря на майора Арлева, — человек, вышедший отсюда, великий преступник.

— Совершенно верно, — согласился майор.

— Он совершил еще более тяжкое злодеяние, чем то, за которое я хочу преследовать его без пощады: он убил свою жену.

Майор выразил свое удивление и ужас.

— В замке Рювиньи, — продолжала Дама в черной перчатке, — где мы уже приготовили все, чтобы разыграть ужасную комедию, жертвой которой будет он, мы получим доказательства того, о чем я говорю.

— Откуда вы их достанете?

— Мой бедный друг, — продолжала молодая женщина, холодно улыбаясь, — вы юны и неопытны, несмотря на седые волосы. Разве вы не заметили, что я произвела на этого человека странное обаяние благодаря силе, которой обладает мой взгляд? Вы не догадываетесь, что этот человек полюбит меня через неделю и упадет к моим ногам, с мольбою простирая ко мне руки?

— Верю, — сказал майор с убеждением.

— Ну, так разве женщина не может заставить человека, который ее любит, открыть ей все тайны своего сердца, тайны, которые доведут его до эшафота?

— Ваша правда, сударыня.

— Этот человек расскажет мне все в минуту страсти, вот увидите…

И на бледных губах этой странной женщины мелькнула дьявольская улыбка.

— Он будет мой! — прошептала она.

XXII

Три дня спустя после первой встречи капитана Гектора Лемблена с майором Арлевым и Дамою в черной перчатке поздно вечером почтовая карета въехала во двор замка де Рювиньи. Старый нормандский замок, где Марта де Шатенэ любила и страдала и откуда через год вынесли ее гроб, был мрачен и пуст, как все жилища, покинутые своими хозяевами. Несколько слуг, родившихся в замке, жили еще там в отсутствие своего последнего владельца.

Их чрезвычайно удивило, когда они увидали приехавшего капитана, бледного, грустного, исхудалого, с почти совершенно поседевшими волосами, превратившегося в старика. Однако тот, кто видел капитана три дня тому назад, то есть в то время, когда его посетил граф Арлев, и увидел бы его теперь, заметил бы в нем огромную перемену. Истомленное и пасмурное лицо капитана, носившее раньше отпечаток болезненной слабости, выражало теперь лихорадочную энергию, столь неестественную для этого ходячего трупа. Он все еще был бледен и слаб, хотя в глазах его виднелась решимость, а стан выпрямился.

Он вышел из кареты и направился в большую залу, куда потребовал к себе своего управляющего. Управляющий замка де Рювиньи был старый слуга, при котором родился покойный генерал, и он все еще оплакивал покойного, а вместе с ним и прекращение старинного рода Флар-Рювиньи, последний отпрыск которого погиб от шпаги маркиза Гонтрана де Ласи. Для него Гектор Лемблен не был господином, а только тираном, которого он терпел и приказания которого он исполнял хотя в точности, но без малейшего усердия.

— Петр, — сказал ему капитан, — сегодня вечером я жду гостей из Парижа… Они скоро приедут.

Управляющий взглянул на Гектора Лемблена и так искусно притворился удивленным, что тот поверил ему.

— Вы распорядитесь, чтобы их достойно приняли в замке, — продолжал Гектор.

— Слушаю, сударь, — сказал управляющий, кланяясь. Капитан поднялся на первый этаж, вошел в большую залу, выходившую на площадку, откуда вела лестница к утесу и подножью скал; это была та самая лестница, по которой, как читатель помнит, баронесса Марта де Рювиньи часто спускалась в сумрак к посту надсмотрщика Мартина. Капитан прошел через залу, вышел на площадку и облокотился на перила. Там он погрузился в воспоминания. У его ног океан повторял свой вечный монотонный напев. Между океаном и им вилась крутая, извилистая тропинка, по которой он когда-то каждую ночь поднимался в замок, чтобы обнять свою обожаемую Марту, которая ожидала его, взволнованная и дрожащая. Капитан был в то время счастлив.

Он провел так два долгих часа, склонив лицо на руки, переживая прошлое, которое, казалось, все еще улыбалось ему, и забыв настоящее, полное неисходной муки.

— О, Марта, Марта! — прошептал он в отчаянии несколько раз.

Вдруг он встал, как бы под влиянием внезапной и страшной мысли, осветившей его расстроенный разум.

— Нет, нет, — сказал он себе. — Они не должны войти вместе со мною в комнату Марты. Почем знать!..

Дрожь охватила его тело.

— Почем знать, — продолжал он, — быть может, я оставил какую-нибудь улику, след?

И капитан, багровый от волнения, отвлекся от мрачного хода своих мыслей и с площадки прошел в залу и дернул сонетку. На его зов явился камердинер.

— Жермен, — приказал капитан, — отыщи мне связку ключей: они лежат в кузове дорожной кареты, и принеси мне свечу.

Слуга вышел, а капитан Гектор Лемблен стал ждать его возвращения, прислонившись к камину. Энергия, появившаяся было на его лице в то время, как он входил в замок Рювиньи, уже исчезла. Им снова овладели сомнения, и он чувствовал, как трепет ужаса охватывает его при одной только мысли, что он может войти в комнату жены.

Слуга вернулся.

— Вот ключи, — сказал он.

— Хорошо, — резко оборвал его капитан, — ступай, больше мне от тебя ничего не нужно.

— Барин сошел с ума, — пробормотал Жермен и, уходя, поставил свечу на стол и рядом с нею положил ключи.

Чтобы объяснить, зачем капитану понадобились ключи, необходимо перенестись к событиям, случившимся год назад в Рювиньи, иначе говоря, к смерти Марты.

Госпожа Лемблен уже давно была больна; она заметно худела и была бледна, но никто не догадывался, однако, о ее близком конце.

Однажды вечером, в конце января, она казалась слабее обыкновенного и рано удалилась в свою комнату. Гектор хотел провести ночь около нее вместе с Жерменом. Жермен не был старым слугой в Рювиньи, это был человек новый, которого капитан взял к себе в услужение всего несколько месяцев назад. Ночью слуги видели, как Жермен несколько раз входил и выходил из комнаты, а утром вдруг раздались отчаянные крики; Жермен выбежал бледный, весь дрожа и закричал:

— Госпожа умерла! Госпожа умерла! Растерявшиеся слуги бросились в комнату покойницы.

Но на пороге они увидали мужа, который не пустил их туда, крича:

— Прочь! Оставьте меня с ней одного… до последнего часа… до последней минуты…

Платье Гектора Лемблена было в беспорядке, глаза блуждали, волосы стояли дыбом.

Что произошло в эту ночь, на другой день и в следующую ночь в комнате умершей? Слуги замка Рювиньи никогда этого не узнали. Гектор пожелал похоронить свою жену сам при помощи только одного Жермена и собственноручно положить ее в гроб. Слуги видели, как Марта вошла к себе, чтобы лечь в постель, но с тех пор ее больше не видали, даже мертвую. Когда гроб вынесли из комнаты покойной, Жермен тщательно запер там все окна и дверь, а капитан, уехав из Рювиньи, увез ключ с собою. С тех пор ни один человек не переступил порога комнаты покойницы, где, без сомнения, разыгралась таинственная и ужасная драма.

И вот, чтобы войти в эту комнату, Гектор Лемблен приказал Жермену принести связку ключей и свечу.

Когда лакей вышел, капитан несколько минут не решался двинуться с места; он стоял, весь дрожа, не зная, на что решиться.

— Ну, что ж! — сказал он вдруг. — Это необходимо. И, схватив свечу и ключи, он неровными и колеблющимися шагами направился к двери.

Чтобы пройти в комнату, где умерла госпожа Лемблен, приходилось выйти из залы и пройти коридор, который огибал изнутри весь замок и соединял обе половины его. Если бы кто-нибудь увидал тогда капитана, идущего по мрачному и пустому коридору со свечою в руке, то принял бы его за привидение, так он был бледен и подавлен.

По мере того, как Гектор Лемблен приближался к роковой двери, он чувствовал, как сердце его замирает; волосы у него встали дыбом, а холодный пот покрывал лицо. Когда он дошел до порога и начал перебирать связку ключей, ища ключ, чтобы отпереть дверь, им овладела такая дрожь, что пламя свечи начало мерцать, и свеча, выпав у него из рук, упала на пол и потухла. Охваченному суеверным ужасом капитану показалось, что сама покойница своим дыханием потушила свечу, прежде чем вырвать ее у него из рук.

Капитан глухо вскрикнул и пустился бежать.

В конце коридора он застал Жермена, который поддержал его.

— Сударь, — сказал слуга почтительным голосом, в котором звучала скрытая насмешка, — вы поступаете неосторожно, желая пробудить ужасные воспоминания.

— Молчи… молчи! — прошептал окончательно растерявшийся капитан.

И, опираясь на руку слуги, он прошел в зал и совершенно разбитый опустился там на стул.

В продолжение нескольких минут капитан Лемблен был как бы в бесчувствии, погруженный в самого себя; у него наступил такой упадок сил, определить и описать который невозможно на человеческом языке; затем, не обращая внимания на присутствие лакея, он разрыдался.

— О, Марта, Марта! — повторял он душу раздирающим голосом.

Лакей остановил его.

— Барин, — прошептал он, — вы поступаете неразумно и в конце концов убьете себя.

Капитан поднял голову.

— Молчи! Молчи! — произнес он с ужасом.

— Но сударь забывает, — продолжал тихо уговаривать Жермен, — что он ждет сегодня вечером к себе майора Арлева и его приемную дочь.

При этих словах капитан вздрогнул и вскочил.

— Теперь восемь часов, — продолжал Жермен, — очень возможно, что майор приедет до полуночи… Барин не должен плакать и казаться взволнованным, это возбудит подозрения…

— Ты прав, — сказал капитан, — я хочу казаться спокойным и буду… — и он принялся шагать по зале.

— Жермен, — сказал он вдруг, — когда приедет майор, ты проводишь его в большую залу внизу: мне нужно успокоиться.

Не успел капитан докончить своих слов, как послышался стук кареты, щелканье бича и звон колокольчиков.

— Вот и они! — вскричал Жермен.

— О, Господи! — проговорил капитан глухим голосом и взглянул на себя в зеркало.

Он отступил, пораженный ужасом, испугавшись самого себя, так он был бледен и страшен. Жермен направился к двери.

— Успокойтесь, сударь, успокойтесь, — сказал он, уходя. — Я иду встретить майора.

Действительно приехал майор Арлев в сопровождении Дамы в черной перчатке.

Жермен был уже на дворе замка, когда ямщик с трудом остановил лошадей, ловко подкатив к подъезду. Жермен открыл дверцы кареты и первый вынес пронзительный взгляд молодой женщины, которая оперлась рукой, затянутой в перчатку, на его руку, чтобы выйти из кареты.

— Ваш барин уже приехал? — спросил майор.

— Да, сударь…

Жермен поклонился, и Дама в черной перчатке, обменявшись с ним взглядом, заметила загадочную улыбку, скользнувшую у него на губах.

— Возвращение в Рювиньи сильно взволновало барина, — шепнул слуга.

— А! — воскликнула Дама в черной перчатке со странным ударением.

Майор предложил ей руку; в это время подошел старый управляющий Пьер в парадной ливрее, согласно старинному этикету, соблюдения которого покойный генерал требовал от своих слуг.

— Если господин майор, — сказал управитель, поймавший на лету титул, с которым Жермен обращался к старику, — потрудится последовать за мною в залу, то барин…

— Барин спустился вниз, — резко заметил на это Жермен. — Он одевается.

И слуга, мало, по-видимому, заботившийся о том, чтобы предоставить управляющему исполнить его обязанности, взял у него из рук свечу и пошел впереди прибывших в приемную залу замка. Там майор и его молодая спутница сели и в ожидании Гектора Лемблена начали с любопытством осматривать мрачную большую залу, являвшую собою целую поэму, печальную и меланхоличную. Панели из черного дерева, большие двери, темные обои, вылинявшие гербы на стенах — все свидетельствовало об упадке, в который пришло старинное жилище, лишившееся своих настоящих хозяев, в котором провела несколько лет в болезни и угрызениях совести безвременно и таинственно скончавшаяся молодая женщина.

— Бедная женщина, — со вздохом тихо проговорила Дама в черной перчатке.

Оба, майор и та, которая называла себя дочерью генерала барона де Рювиньи, молча переглянулись, как бы боясь сообщить друг другу свои впечатления, и продолжали ожидать.

Наконец тяжелые, неровные шаги, свидетельствовавшие о внутреннем волнении капитана, возвестили, что он идет. Действительно он появился на пороге и остановился на мгновение, точно мужество и силы изменяли ему. Но светский человек одержал верх, и капитан подошел к молодой женщине и приветствовал ее с вежливостью истого джентльмена.

— Сударь, — сказал майор, отвечая на поклон хозяина, — согласитесь, что мы аккуратны, несмотря на ужасную дорогу, по которой нам пришлось ехать сюда.

— Вы точны по-военному, и это нисколько не удивляет меня, — ответил Гектор Лемблен, — но мужество вашей спутницы достойно удивления…

И говоря это, капитан взглянул на Даму в черной перчатке и снова почувствовал, как электрический ток пробежал по его телу совершенно так, как тогда, когда он вошел к ней в отель на площади Бово. Большие голубые глаза странной женщины остановились на нем спокойные, холодные, насмешливые и в то же время полные обаяния.

Капитаном снова овладело лихорадочное состояние, немое восхищение, в которое три дня назад его привела Дама в черной перчатке. Он уже перестал дрожать, и страх у него прошел; он смотрел на нее, слушал ее, упиваясь звуком ее голоса и испытывая странное наслаждение от ее взгляда, забывая, что за час перед этим он плакал, как ребенок, под гнетом воспоминаний, чувствуя себя преступником. Управляющий пришел доложить, что ужин подан. Капитан предложил руку гостье и проводил ее в столовую. В течение целого часа капитан забыл укоры совести и начал уже чувствовать смутную надежду… Но одно слово майора внезапно пробудило его и снова вернуло к мрачной действительности.

— Капитан, — сказал майор, вставая из-за стола, — позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?

Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.

XXIII

Оставим пока майора Арлева, Даму в черной перчатке и капитана Гектора Лемблена, готовящихся войти в комнату покойной Марты де Шатенэ, и вернемся в Париж.

Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.

Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.

— Где же я? — спросил он себя.

Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.

— Вчера, — соображал он, — я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…

Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.

— Фульмен! — с удивлением воскликнул он.

— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.

И она добавила свежим и насмешливым голоском:

— Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…

— Значит, я был пьян, — спросил Арман, — и вы приютили меня?

— Больше ничего не оставалось.

Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.

— Вы добрая, — сказал он так же, как и накануне.

— Нет, я эгоистка.

— Вы?

— Я, мой дорогой.

Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.

— Да, — продолжала она, — я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.

— Вы шутите?

— Да нисколько, я говорю правду.

Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.

Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:

— Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.

— Но я не понимаю, — сказал Арман, — как я мог потерять соображение…

— Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.

— А вы этого не захотели?

— Конечно, нет.

Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.

— Почему же вы не захотели? — спросил он.

— Потому что я любопытна.

— Любопытны, а что вы хотите узнать?

— Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.

— Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…

— И я его не кончил, не правда ли?

— Нет.

— Ах, — тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, — теперь припоминаю… Я вам рассказывал…

— О Даме в черной перчатке, — докончила Фульмен.

— И вы мне поверили?

Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.

— Конечно, я поверила вам, — сказала Фульмен.

— Но ведь это была шутка, выдумка. — И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.

Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:

— Дитя!

— Не… клянусь вам… — пробормотал молодой человек.

— Не клянитесь, — остановила она его.

И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:

— О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.

— Но… я вас… не обманываю.

— Слушайте, — продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, — вообразите, что я ваша мать…

— О, — улыбнувшись, заметил Арман, — вы слишком молоды для такой роли.

— Ну, в таком случае, сестра…

— Идет.

— Сестре говорят все… решительно все… и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне…

— Но у меня нет тайны.

— Опять!

Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.

— В самом деле, — сказала она, — вы правы… сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее… а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная…

— Нет, — возразил Арман, — потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.

— Более того, — сказала Фульмен. — Я люблю вас!

— Вы… любите меня! — воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.

— После сегодняшней ночи.

Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.