XVIII

Забрезжили первые лучи рассвета, и на тусклом декабрьском небе выступили гребни прибрежных холмов. Блуа уже давно скрылось из вида, и шаланда быстро неслась по течению.

Посредине палубы устроили палатку, где на кушетке положили герцогиню Монпансье. Старый сир де Мальвен и Берта сидели на корме, провожая взорами края, которые они покидали навсегда. Гасконцы, по — прежнему одетые матросами, направляли движение шаланды, Амори и Рауль сидели около герцогини, сторожа ее пробуждение, а Генрих и Ноэ прогуливались взад и вперед, разговаривая о происшедшем.

— Возлюбленный государь, — сказал Ноэ, — я все еще не понимаю, о каком пропуске говорили вы перед нашим отъездом из Блуа?

— Этот пропуск — герцогиня, друг мой Ноэ!

— Как это?

— До тех пор, пока она будет у нас на шаланде, нас всюду пропустят. Ну, да ты этого не поймешь, это уж мое дело! Скажи-ка лучше, сколько теперь времени, ты ведь у нас немного астроном?

— Теперь около семи часов. А что?

— Если Гардуино не ошибся, герцогиня проспит еще час, в течение же этого времени мы пройдем Сомюр! А ты ведь знаешь, что в Сомюре устроена судовая застава, охраняемая людьми герцога Франсуа, моего прелестного кузена, который ненавидит меня от всей души.

— И прикажет повесить вас, если вы попадете к нему инкогнито в руки, государь!

— Да, но, по счастью, я хорошо ориентирован. Капитан, заведующий заставной стражей, — лотарингец; он отлично знает герцогиню и… Но ты уж увидишь!

Вскоре в утреннем тумане показались строения Сомюра, а Луару, казалось, перерезывала какая-то коса. Это и был заставный мост; от него при приближении шаланды сейчас же отъехала небольшая лодка, в которой сидели четыре матроса и толстый капитан.

Последний поднялся на борт шаланды и потребовал капитана. Генрих сейчас же подошел к нему с приветствием на чистейшем немецком языке.

— Кто вы? — спросил капитан.

— Люди герцога Гиза! — ответил Генрих.

— Куда вы следуете?

— В Нант.

— С каким грузом? Генрих улыбнулся и ответил:

— Вы слишком любопытны, дорогой капитан!

— Что такое? — заревел тот. — Да знаете ли вы, молодой человек, что перед вами сам капитан Герман, состоящий на службе у его высочества герцога Анжуйского и имеющий право знать все!

— Я это знаю, но знаю также, что прежде вы были на службе у Лотарингского дома…

— Совершенно верно, но…

— И следовательно, должны знать герцогиню Монпансье?

— Еще бы! Ведь я состоял в ее личной гвардии!

— Ну, так подойдите и посмотрите! — и с этими словами Генрих на цыпочках подвел толстяка к палатке, откинул полог и показал капитану пальцем на спящую принцессу.

Капитан заглянул туда, испуганно отшатнулся и с низким поклоном поспешил к лодке, чтобы скорее распорядиться пропуском шаланды. Когда снова двинулись в путь, Генрих сказал Ноэ:

— Ну, видишь сам теперь, что мой пропуск надежен? Не будь у нас на борту герцогини, нам трудно было бы отделаться так легко!

— Да, но что вы собираетесь делать с герцогиней? — спросил Ноэ.

— В данный момент ей надо прежде всего приготовить сносное помещение! — ответил Генрих. — Возьми-ка Рауля и займись с ним убранством одной из кают. В трюме найдется кое-какая мебель, а у Рауля — недурной вкус; он изучил привычки герцогини, да и в свое время Нанси немало побилась над ним, чтобы отшлифовать его! Ну, за дело, милый мой, времени не так-то много!

Ноэ последовал приказанию своего государя, и благодаря этому случилось так, что Анна Лотарингская, проснувшись, с изумлением заметила, что находится в каком-то очень уютном, очень красиво и богато обставленном, но — увы! — совершенно незнакомом гнездышке.

— Да где же это я? — с изумлением пробормотала она, протирая глаза и озираясь по сторонам.

Луч солнца ворвался в каюту сквозь шторку, и это отвлекло мысли Анны. Она поспешно откинула шторку и увидела перед собою широкую водную гладь.

Герцогиня провела рукой по лбу и вдруг отчаянно закричала:

— Рауль! Ко мне! Ко мне, Рауль!

Произнеся это имя, Анна Лотарингская поступила по традиции, общей для всех женщин: когда женщина в опасности или предполагает, что она в опасности, она обязательно должна иметь на устах имя последнего мужчины, которого любила!

Но Рауль не ответил на ее призыв. Тогда Анна кинулась к двери, однако дверь оказалась запертой. Напрасно она стучалась, напрасно призывала Рауля, напрасно в припадке бешенства царапала выхоленными ногтями дверь, никто не отзывался на ее неистовство!

XIX

Когда бешенство герцогини несколько стихло, она уселась и стала рассуждать.

— Очевидно, — сказала она себе, — раз моим сном воспользовались, чтобы перенести сюда, то отнюдь не для того, чтобы считаться с моей волей. Значит, всякий открытый протест ни к чему не приведет. Надо ждать и стараться ориентироваться! С врагами, нападающими исподтишка, в открытую не борются!

Она снова прислонилась к окну и стала рассматривать его. Нет, оно было слишком тесно, чтобы через него можно было пролезть. Зато из него отлично можно было видеть берег, покрытый холмами, чахлой травой, пожелтевшими деревьями, но совершенно лишенный каких-либо признаков жилья. Берег не движется, значит, они были на месте. Но где? «Чтобы мне стать гугеноткой, если я что-нибудь понимаю!» — подумала Анна.

В то время как она с недоумением смотрела в окно, пол вдруг поплыл из-под ее ног, и герцогиня чуть не упала: это шаланда снова двинулась в путь.

— Значит, я нахожусь на судне, которое еще не прибыло на место назначения! — сказала себе герцогиня. — Но что это за судно, и куда оно идет? Ну да ничего, рано или поздно, а я уж увижу своего похитителя! Э, — она улыбнулась тщеславной женской улыбкой, — как знать? Может быть, это дело рук не врага, а влюбленного? — Она подошла к зеркалу полированной стали и занялась приведением в порядок прически. — Другая женщина уже давно потеряла бы голову, а я думаю о том, чтобы быть во всеоружии красоты! Приведя себя в порядок, она опять стала рассуждать:

— Что сталось с Раулем? Человек, который не предпочтет умереть на пороге дома любимой женщины, — не дворянин, Рауль — дворянин и любил ее, значит, его убили, потому что иначе она не была бы здесь!

Анна Лотаринтская глубоко вздохнула, две слезинки повисли на ее пушистых ресницах. Но этим и ограничилась дань памяти верному любовнику: любопытство женщины заставило Анну думать теперь о том таинственном незнакомце, который стал ныне господином ее судьбы.

Вдруг сердце герцогини отчаянно забилось: около двери послышался шум чьих-то шагов, затем скрипнул ключ в замке, и дверь открылась. В каюту вошел молодой красивый юноша, при виде которого Анна Лотарингская сразу почувствовала себя помолодевшей на четыре года.

— Это вы… вы? — в полном изумлении пролепетала она, узнав в вошедшем Лагира, того самого смелого гасконца, с которым она пережила когда-то чудную сказку любви, окончившуюся печальным разочарованием.

— Да, герцогиня, это я! — ответил Лагир, преклоняя колено и дерзко целуя взятую им ее руку.

Но Анна отдернула руку и сверкнула на дерзкого молниеносным взглядом.

— Так это ты, предатель! — сказала она. — И ты осмелился…

— Что же делать, герцогиня! Я не могу иначе… Это было сказано с такой бесконечной печалью, что Анна поняла все. Ну конечно, этот юноша все еще любит ее, не может забыть…

Наверное, он получил наследство и воспользовался им, чтобы похитить ту, без которой для него нет жизни.

— Где мы? — строго спросила герцогиня.

— На Луаре.

— Куда мы едем?

— Не знаю.

Если бы бомба разорвалась у ног Анны, так и то это меньше поразило бы герцогиню. Как!.. Лагир похитил ее и не знает, куда везет?

— Да как же ты не знаешь? — воскликнула она.

— Не знаю, потому что капитан шаланды не посвятил меня в свои планы.

— Что? Капитан?.. Так, значит, это… не вы?

— Нет, герцогиня!

— Но в таком случае что вам нужно?

— Я пришел по поручению капитана! Анна кинула на гасконца презрительный, уничтожающий взгляд и воскликнула:

— Извиняюсь! Я ошиблась… Что же нужно от меня вашему капитану?

— Он хочет представиться вашему высочеству.

— Его имя?

— Я не уполномочен сказать его.

— И вы осмеливаетесь…

— Герцогиня! — холодно возразил Лагир. — Я получил приказание, исполнил его, вот и все! Угодно будет вам принять капитана?

— Пусть войдет! Лагир поклонился и вышел.

Тогда лицо герцогини исказилось. Она закрыла его руками и с бешенством прошептала:

— Он уже не любит меня больше!

Она стала ждать с трепетом и боязнью. Наконец у дверей послышался снова шум шагов, и в каюту со шляпой в руках вошел человек, который, улыбаясь, сказал:

— Здравствуйте, прелестная кузина!

При виде этого человека герцогиня в ужасе отскочила назад и, закрывая лицо руками, подумала: «Я погибла, да и все мы тоже! Этот неотесанный горец хитрее нас всех!»

XX

Перед тем как появиться у Анны, Генрих тщательно занялся своим видом. Теперь он был причесан, надушен и приодет так, как это сделало бы честь любому миньону короля Генриха III. Герцогиня, несмотря на все свое изумление и ужас, не была бы женщиной, если бы сразу не заметила этого. Войдя в каюту, Генрих продолжал:

— Прелестная кузина, не морщите своих бровок и не кидайте на меня таких убийственных взглядов. Ей — богу, когда вы узнаете, как все это…

— Уж не собираетесь ли вы оправдываться в учиненном насилии?

— Вот именно! Но сначала, если вы так же добры, насколько прекрасны, позвольте мне поцеловать вашу ручку!

— А затем?

— А затем вы приступите к допросу и увидите, что я вовсе не так виноват, как об этом можно подумать!

Наваррский король держался так мило, так непринужденно и галантно, что герцогиня сменила гнев на милость. Она протянула ему руку, к которой нежно приник Генрих, и затем сказала:

— Теперь я жду, что вы скажете мне, где мы находимся!

— На Луаре!

— В каком месте?

— Между Сомюром и Анжером.

— Отлично! А откуда мы едем?

— Из Блуа, где вы заснули.

— Должно быть, я очень крепко спала на этот раз, хотя обычно сплю чрезвычайно чутко!

— О, да! Но Гардуино знал это…

— Кто это — Гардуино?

— Субъект, дом которого вы приняли за гостиницу. Так вот Гардуино подмешал в ваше вино наркотик. Герцогиня хлопнула себя по лбу.

— Значит, Рауль предал меня? — воскликнула она.

— Что же делать? Он повиновался мне. Но в данный момент это несущественно. Поговорим лучше о нас самих. Наверное, вы воображаете, что я похитил вас потому, что вы — признанная душа католической партии?

— Вам трудно будет иначе объяснить этот насильственный акт!

— А между тем истина находится очень далеко от этого! Вам угодно будет дослушать меня до конца? Да? Благодарю вас! — Генрих снова взял руку герцогини, вторично поцеловал ее и продолжал: — До вас, наверное, доходили слухи, что гугеноты прикопили порядочные средства, которые должны были послужить фондом для неизбежной войны? Вы слыхали об этом? Да? Ну, а известно ли вам, где было спрятано это «сокровище гугенотов»? — Нет, это никому неизвестно! Король и мои братья долго искали его, но…

— И король, и ваши братья, герцогиня, не нашли этого сокровища только потому, что оно было слишком близко от них! Ведь наше золото было припрятано в самом Блуа, и притом у того самого Гардуино, у которого вы остановились! Но, разумеется, надо было вывезти оттуда наши средства, и вот…

— Вы явились за этим в Блуа?

— Совершенно верно!

— Но при чем же здесь я? Почему… Генрих кинул на Анну нежный взгляд и сказал:

— Поверите ли вы мне, если я сделаю вам искреннее признание?

— Но это смотря по тому, как…

— Слушайте. Перед тем как покинуть дом Гардуино, я не мог противостоять искушению еще раз взглянуть на вас. И вот я зашел в вашу комнату. Вы спали и показались мне такой очаровательной, что… что во мне всплыли детские воспоминания…

— Какие «детские воспоминания»?

— Мальчиком лет четырнадцати я был однажды в

Сен-Жерменском замке, где присутствовал король Франциск II со всем двором. Среди прекрасных дам там была девочка приблизительно моих лет, с голубыми глазами, с золотистыми волосами. Это были …

— Да неужели! — насмешливо кинула герцогиня.

— О, в те времена религиозные и политические страсти еще не успели зажечь темные молнии в безмятежной лазури этих прекрасных глаз. Ваше сердце еще не знало бурь, зато мое сразу было ранено.

— Да вы никак собираетесь по всей форме объясниться мне в любви, дорогой мой кузен? — насмешливо спросила Анна.

— Вот именно, прекрасная кузина!

— Как? Вы меня любите?

— Боюсь, что это так!

— И в доказательство своей любви вы похитили меня? — продолжала спрашивать герцогиня, не переставая смеяться.

— О, только ради этого!

— Да вы с ума сошли!

— Пусть! Но я люблю вас! — и с этими словами Генрих опустился на колени перед герцогиней, взял ее руки и покрыл их страстными поцелуями.

Шаланда продолжала быстро спускаться вниз по течению Луары.

XXI

Рауль и Лагир сидели на палубе шаланды и доверчиво болтали.

— Да, друг мой, — сказал последний, — если бы вы знали, как она любила меня!

— Меня тоже, милый мой!

— Но не так, как меня!

— Рассказывайте!

— Да неужели вы думаете, что женщина может любить несколько раз? Я согласен, что у женщины бывает много капризов, но истинная любовь всегда едина.

— И, разумеется, эта «единая истинная любовь» герцогини принадлежала вам, милый Лагир?

— Мне так казалось по крайней мере.

— Да вы просто наивны! Полно! В этом отношении женщины совершенно похожи на нас. А мы, мужчины, можем не только любить нескольких женщин подряд, но даже способны питать страсть одновременно к нескольким женщинам сразу!

— Со мною этого никогда не бывало! Но неужели герцогиня, по-вашему…

— По-моему, герцогиня одновременно с вами дарила своей «единой искренней любовью» графа Эриха Кренкера!

— Этого не может быть! — гневно крикнул Лагир.

— Уж не ревнуете ли вы к прошлому? — насмешливо спросил Рауль.

— Да, вам обоим несравненно целесообразнее ревновать ее к настоящему! — произнес вдруг сзади них чей-то иронический голос.

Лагир и Рауль обернулись и увидели Ноэ; он подсел к ним и продолжал:

— Да, добрые друзья мои, Бог мне свидетель, что я пламенно люблю наваррского короля и готов в любой момент отдать за него свою жизнь, но все же должен признаться, что теперь он немало сердит меня!

— В самом деле? Что же он сделал такого? — в один голос спросили молодые люди.

— Он у ног герцогини!

— То есть, иначе говоря, он смеется над нею?

— Нисколько! Он обожает ее…

— Ну уж пожалуйста! — вспыхнул Рауль. — Я много видел на свете необычного, но чтобы наваррский король мог полюбить герцогиню Монпансье, своего злейшего врага, этого…

— Э, полно, друг мой, вы еще увидите, что сама герцогиня окажется очень восприимчивой к нежным чувствам нашего короля! Рауль взглянул на Лагира и сказал:

— Знаете что? По-моему, опасно оставлять долее команду в руках мсье Ноэ! Он бредит!

— Мсье Рауль, — возразил Ноэ, — я не из тех, которые обижаются на шутку, потому что всегда могу отплатить той же монетой. Но я с удовольствием придержу вам сотенку пистолей на пари, что не пройдет и двух дней, как герцогиня полюбит нашего короля!

— Гм… — ответил Рауль, — в конце концов она всегда отличалась капризами и причудами!

— А я готов биться с вами на сто пистолей! — подхватил Лагир, не находя в себе силы допустить, чтобы герцогиня Анна была способна любить кого — нибудь другого, кроме него.

— А я готов придержать пятьдесят за то, что наш король никогда не полюбит герцогиню! — сказал Рауль.

— Господа, ваши пари приняты! — с комической торжественностью объявил Ноэ.

Тем временем Генрих Наваррский все еще был на коленях перед Анной Лотарингской.

Хотя герцогиня не без основания считалась самым выдающимся политиком в Европе, но все же была женщиной, а потому не могла остаться нечувствительной к ухаживанию красивого, ловкого человека, хотя бы то и был ее враг. А Генрих в этот день показался Анне особенно очаровательным. Прежде ей как-то не приходилось присматриваться к нему, но теперь она с удивлением видела, что Генрих был далек по виду от грубого мужика, одетого в сермягу, пахнущего чесноком и кожей, каким обыкновенно его изображали. И Анна рассыпала перед ним все чары своего кокетства.

— Да, прекрасная кузина, — продолжал между тем Генрих, — вот уже во второй раз мне приходится жалеть, зачем я родился принцем! В первый раз это было в пятнадцать лет, когда я влюбился в цветочницу Флеретту и хотел жениться на ней, чему, разумеется, воспротивилась моя матушка, а во второй раз…

— А во второй раз, кузен?

— Теперь! Герцогиня улыбаясь взглянула на Генриха и сказала:

— Разве ваше происхождение отдаляет вас от меня?

— Конечно! Нас разделяют политические интересы.

— Ну вот еще! — с очаровательной гримасой возразила Анна. — Похоже, что вы мало заботитесь о политике, раз вы похитили меня!

— Но это потому, что я люблю вас, кузина! Герцогиня принялась отчаянно хохотать.

— Хотите доказательство? — спросил Генрих.

— А ну-ка!

— Вот видите, шаланда остановилась. Видите ли вы на правом берегу селение?

— Вижу.

— Ну, так, мы сойдем на берег и остановимся в единственной гостинице, имеющейся там. Вы ведь считаете себя пленницей, не правда ли? Ну, так вы ошибаетесь! Вы спросите себе экипаж и лошадей в деревушке и вернетесь в Блуа.

— Но разве вы забыли, что вы — наваррский король? — с удивлением спросила Анна.

— В данный момент я помню лишь об одном: что я люблю вас!

— ответил Генрих. Анна задумалась, затем сказала:

— Пока еще я не желаю свободы, поэтому будем продолжать наш путь!

ХХII

Рассчитывал ли Генрих на такой ответ? Был ли он уверен в своем обаянии? Это неизвестно, только он не выказал ни малейшего удивления и удовольствовался кратким ответом:

— Пусть будет так, как вам угодно, кузина!

— Значит, вы меня любите? — спросила Анна.

— Да, я люблю вас!

— Вы, наваррский король, счастливый супруг Маргариты Валуа?

— Полно! Королева первая разлюбила меня! По отношению к ней у меня нет никаких угрызений совести!

— Но подумали ли вы, дорогой кузен, что наши семьи находятся в беспрестанном соперничестве и что мои братья…

— Лучше не будем говорить о них! — Генрих снова поцеловал руку герцогини и продолжал: — Я хочу сделать вам два предложения — одно сердечное, а другое — политического характера!

— Начнем с последнего!

— О, нет, тут положение несравненно более запутанно, тогда как сердечное соглашение, по — моему, крайне просто.

— Ну, так говорите, кузен, я слушаю вас!

— В то время как ваш брат остановился в королевском замке, вы предпочли поселиться в маленькой гостинице. Значит, вы не рассчитывали официально появиться на собрании штатов?

— У меня были для этого свои основания!

— Хорошо! Так вот вам пришел в голову каприз, и вы покинули Блуа…

— Немного против собственного желания, право!

— Ах, кузина, нехорошо, что вы так говорите! Вспомните, я только что предлагал вам свободу, а вы…

— Вы правы. Продолжайте, кузен!

— Скоро мы прибудем в Бретань. Там у меня много друзей, и мне уже мало дела до французского короля и до герцогов лотарингских. Кроме того, там живет в собственном замке некий сир д'Энтраг, старый друг моего отца. Там, если хотите, мы остановимся с вами на несколько дней, тогда как мои друзья поведут барку далее.

— Но куда же идет ваша шаланда?

— В Гасконию, кузина. Она спустится до Пенбефа и отправится далее морем.

— А мы с вами остановимся у сира д'Энтрага?

— Да. Замок расположен за Ансени, и туда мы прибудем завтра на восходе солнца.

— Ну а дальше?

— Дальше? Господи! Когда мы будем любить друг друга, мы посмотрим, не найдется ли средство примирить политику наших родов!

В этот момент с палубы послышался голос Ноэ, окликнувший Генриха.

— Что тебе? — спросил король.

— Шаланда остановилась, я жду приказаний! — произнес Ноэ.

— Хорошо, я сейчас поднимусь на палубу! — ответил ему Генрих и, обращаясь к герцогине, сказал: — Значит, вы предпочитаете провести ночь на шаланде?

— Ну разумеется, — ответила Анна. — Разве таким образом мы не доберемся скорее до сира д'Энтрага?

— Вы правы. В таком случае, быть может, моя прелестная кузина соблаговолит пригласить меня к ужину?

— Вы очаровательны! Ступайте же распорядитесь и возвращайтесь поскорее! Генрих встал с колен с любезным вздохом.

— Кстати, — остановила его Анна, — в вашей свите имеется некий гасконский дворянин, по имени Лагир? Да? Так будьте любезны не посылать его ко мне.

Генрих прикусил губу, чтобы не улыбнуться, и сказал: — Вероятно, вы предпочтете пользоваться услугами вашего шталмейстера Рауля?

— А, так он тоже здесь? Этот предатель, допустивший чтобы меня похитили?

— Господи! — добродушно ответил Генрих. — Конечно, Рауль немножко любил вас, но меня-то он любил еще больше.

— Ну, так избавьте меня от счастья видеть его! — с гневной вспышкой во взоре сказала Анна.

— В таком случае я прикомандирую к вам кого — нибудь другого из моих гасконцев, а через четверть часа вернусь сам! — и с этими словами Генрих Наваррский вышел из каюты, оставив Анну в глубокой задумчивости.

Через некоторое время легкое сотрясение шаланды оповестило, что она снова двинулась в путь. Почти вслед за этим в дверь каюты раздался резкий стук, и вошли два гасконца, которые принесли накрытый на два прибора столик. Один из гасконцев сейчас же удалился, а другой с почтительным поклоном подошел к герцогине, ожидая ее приказаний. Это был голубоглазый, темноволосый юноша высокого роста. Он был очень красив меланхолической, мечтательной красотой, и выражение его лица говорило о нежности и сентиментальности его характера.

Но в то же время сразу чувствовалось, что этот юноша способен на самую пламенную, огневую страсть, на самое беззаветное самопожертвование любви!

Анна захотела испытать на этой девственной натуре победное обаяние своей красоты. Она вышла из своего темного уголка и стала так, что лучи заходящего солнца осветили ее лицо — Гасконец взглянул и… замер в восхищении! Никогда еще, даже в самой страстной грезе, ему не приходилось видеть такое дивное создание! «О, как она прекрасна!» — подумал он.

Заметив произведенное ею впечатление, Анна Лотарингская заговорила, придавая своему голосу особо обольстительные нотки. Недаром же еще в Нанси говорили, что вовсе не нужно видеть герцогиню Монпансье, чтобы потерять от нее голову: достаточно услыхать звук ее голоса.

— Не вас ли, мсье, наваррский король прикомандировал к моей особе? — спросила она. Гасконец поклонился, смущенный и взволнованный.

— Как вас зовут?

— Гастон, ваше высочество.

— У вас прелестное имя, мсье, и оно мне очень нравится!

При этих словах гасконец покраснел, при виде чего герцогиня подумала:

«Не пройдет и суток, как этот юноша будет безгранично влюблен в меня!» Однако вслух она сказала:

— Вы, конечно, состоите в свите наваррского короля?

— Да, ваше высочество.

Анна отпустила его знаком и милостивой улыбкой, прибавив: — Попросите же наваррского короля ко мне, если он хочет ужинать со мною!

Гастон вышел, окончательно завороженный, герцогиня же подумала: «Ну, а теперь поборемся, мой прелестный кузен!»

XXIII

Была глубокая ночь. Поужинав с герцогиней, наваррский король ушел к себе. Шаланда продолжала спускаться. Анна Лотарингская лежала на кушетке в своей каюте и, кутаясь в медвежью шкуру — охотничий трофей Генриха Наваррского, — думала свои думы. Однако последние касались не столько Генриха, сколько его бочек с золотом.

«Красавец-кузен, думала она, — — говорит, как бы писаному, о своей любви ко мне, но я-то отлично понимаю, что ему нужно только одно: доставить в надежное место свое золото. Я же, со своей стороны, страстно хотела бы, чтобы это сокровище не попало в руки гугенотов, которых да поможет нам Бог истребить всех до единого! Но как сделать это? Как предупредить это несчастье? Для нас ведь будет настоящим несчастьем, если гугеноты получат в свое распоряжение такие громадные суммы! Он уверен, что в Бретании и он сам, и его сокровища будут в безопасности. Это правда. Бретань кишит гугенотами, но зато там найдется также достаточно католиков, не говоря уже о том, что гарнизоном в Ансени командует офицер, всецело преданный королю.

Достаточно предупредить этого офицера, чтобы шаланда была арестована. Но как это сделать?»

Герцогиня не могла более лежать; она вскочила и подошла к окну. Ночь была очень светла и ясна; по характеру берегов Анна поняла, что шаланда находится в данный момент где-нибудь около границы Анжу и Бретани.

«Замок сира д'Энтрага расположен за Ансени, а там, как и в Сомюре, имеется мостовая застава. Если бы удалось предупредить офицера, командующего заставной стражей, то шаланду можно было бы задержать. Но как сделать это?»

Анна, думая это, высунулась из окна и кинула взор на палубу. У руля стояла одинокая высокая фигура. Герцогиня пригляделась и узнала в ней Гастона.