Глава 1. Амулет

— Перинетта, милая Перинетта, ты ничего не видишь на дороге?

— Увы, нет, хозяин, — ответила, вздыхая, Перинетта. — Сами знаете, что дом этот проклят.

— Ах, бедная моя Перинетта, скверное дело я сделал, купив у нашего прежнего хозяина, хромого Онезима, эту гостиницу вместе с клиентурой. За гостиницу я и по сию пору не расплатился, а клиента вообще ни одного не видел с того самого дня, как Онезим положил в карман мои первые экю.

Так жаловался бедный Сидуан, хозяин гостиницы под вывеской «У Единорога» на дороге из Блуа в Божанси в лето господне 1639.

Сидуан был плотный толстощекий малый лет двадцати восьми-тридцати; волосы у него были желтые, глаза голубые и большие, губы толстые, а по ним бродила смутная улыбка, которая обнажала белые крепкие зубы.

Вид у Сидуана был такой наивный и честный, что больно было смотреть, как он огорчается.

А особа, к которой он обращался с жалобами, называя ее Перинеттой, была стройной хорошенькой девушкой лет двадцати на вид. Взгляд игривый, губы яркие и полные, большие голубые глаза при черных волосах, талия широковата, но руки и плечи очень красивые, а ножка с большим подъемом, — такова была внешность этой крепкой служанки, с которой разговаривал незадачливый Сидуан.

Темнело, но дорога была пуста как со стороны Блуа, так и со стороны Божанси.

Солнце уже давно скрылось за голубыми холмами Турени, а Сидуан все еще ждал путешественников.

— Ах, ты понимаешь, бедная моя Перинетта, — говорил несчастный трактирщик, — меня сгубило честолюбие; я был вполне счастлив, когда служил здесь простым конюхом. Мэтр Онезим платил мне жалование: каждый месяц — будьте любезны, получите полпистоля. Я сладко и беззаботно спал, и приедут посетители или нет, от этого мне было ни жарко, ни холодно.

— Да, хозяин, вы и вправду себя лучше чувствовали, — сказала, смеясь, Перинетта. — А теперь вы похудели…

— Как мой кошелек, — простонал Сидуан.

— И как та утка, что вы насаживаете на вертел каждый день, начиная с воскресенья, и которую никто не отведал, — добавила лукавая служанка.

Сидуан поднял глаза к небу.

— Все равно, — сказал он, — никогда не следует отчаиваться.

Но и дорога, и трактир были безлюдны…

— Но зачем, — снова заговорил он, — к чему понадобилось мне покупать гостиницу у мэтра Онезима?! И надо же было, чтоб мой дядя, впрочем, человек вполне порядочный, одолжил мне для этой сделки сто пистолей, которых я больше никогда не увижу!

— Хозяин, — сказала Перинетта, — я хочу вам сказать одну вещь, которая вас, может быть, утешит.

— Какую, малютка?

— А ту, что, ежели бы вы не купили гостиницу мэтра Онезима, дядюшка вам бы и не одолжил сто пистолей.

— И то правда.

— Так значит, не вы их потеряли, а он.

— Да нет, — сказал Сидуан, — я.

— Как же это, хозяин?

— Черт возьми, у дядюшки детей нет, потому что он не женат, — наивно ответил Сидуан. — Свое имущество он оставит мне, а раз я уже растратил сто пистолей, то я и получу на сто пистолей меньше…

С этими словами мэтр Сидуан перестал безнадежно глядеть на пустынную дорогу и вернулся в гостиницу.

Вдруг он нетерпеливо топнул ногой.

— А ведь у мэтра Онезима, — сказал он, — дела шли!

— Ах, Боже мой, — ответила Перинетта, — я-то знаю, почему у вас они нс идут. Вы, хозяин, слишком молоды.

— Ну и что с того?

— Вы же знаете, что гостиница жила не за счет бедняков, или виноделов, или извозчиков.

— Увы, — вздохнул Сидуан, — сюда приезжало немало прекрасных дам, особенно, когда двор находился, как сейчас, в Блуа.

— А теперь они не приезжают, ведь правда?

— Мне, наверное, судьбу завязали, — печально ответил Сидуан.

— Да не в этом дело, хозяин; дамы и господа, которых привлекала гостиница, приезжали вечером — господа, прикрыв лицо плащом, а дамы в маске, и они рассчитывали на полную скромность мэтра Онезима, ну а вас, а вас еще не знают и потому опасаются.

— Ну, если это так, — ответил незадачливый кабатчик, — в один прекрасный воскресный день я пойду в Блуа, стану у дверей церкви, и во всю глотку буду кричать, что влюбленные могут приезжать ко мне безо всяких опасений.

— Ну уж тут-то, — произнесла Перинетта, — вы можете быть уверены, что сюда никто никогда не приедет.

Вошел конюх. Этого честного деревенского парня, рядом с которым Сидуан был просто придворный щеголь, звали Гийом.

— Мой мальчик, придется нам расстаться, — сказал ему Сидуан.

— Нам расстаться, хозяин? — воскликнул Гийом. — Но почему?

— Потому что у меня больше нет для тебя работы.

— Но, хозяин, я ведь не повар, а конюх.

— Вот именно поэтому, — ответил Сидуан. — Всадники совсем перестали проезжать здесь, и вот уже две недели, как в конюшне не было ни одной лошади, так что тебе здесь делать?!

— Ах, хозяин, Бог мне свидетель, что это не из-за денег, но только тошно мне от вас уходить.

— Так нужно, бедный мой Гийом, — простонал Сидуан.

— Но куда же я, по-вашему, должен идти?

— Гостиниц в Блуа хватает, и ты, мальчик, найдешь там работу. Давай рассчитаемся.

— Как вам будет угодно, хозяин, — ответил Гийом, утирая слезы рукавом.

Но не успел Сидуан вытащить из кармана кожаный кошелек, в котором позванивало несколько серебряных монет, как слуга бросился к двери.

— Что там? — спросил Сидуан, бросившись вслед за ним.

— Путники, лошади! — воскликнул Гийом. — Едут сюда… точно! Вот и работа! Знал я, что не уйду!

И правда, в сгущавшихся сумерках можно было различить двух всадников. Они быстро приближались, и в сердце Сидуана вспыхнула надежда.

— Молись, Перинетта, — воскликнул он, — молись, чтоб они остановились!

И в самом деле, всадники замедлили аллюр и остановились в десяти шагах от трепещущего от волнения Сидуана.

Один из всадников был старик. По серому суконному кафтану в нем можно было признать буржуа, и буржуа богатого, потому что его спутник был одет как лакей.

— Послушай, приятель, — обратился старик к Сидуану, — не скажешь, далеко ли до Блуа?

— Конечно скажу, монсеньор, — ответил трактирщик, отвешивая глубокий поклон, в то время как Перинетта присела как можно ниже, — вы в двух лье от него.

— Спасибо, друг, — произнес старик и тронул лошадь.

— Как, монсеньор, — воскликнул бедный Сидуан, — вы не желаете хоть чуточку подкрепиться?

— Ах, да, и правда, ведь это гостиница, — сказал, улыбаясь и поднимая глаза на вывеску, всадник. — Нет, приятель, у нас нет времени, уже темнеет, а нам нужно как можно скорее быть в Блуа.

— О Господи! — вздохнул Сидуан.

— И потом, — продолжал путешественник, — ты зря величаешь меня монсеньором, мой мальчик. Я не дворянин, а простой буржуа по фамилии Лоредан, королевский ювелир. Доброго вечера, приятель!

И к отчаянию Сидуана, старик и его спутник тронулись в путь.

— Ах, как мне не везет, как не везет! — причитал трактирщик.

Перинетта расхохоталась, показав белые зубки.

— Ну уж это ваша вина, хозяин, — сказала она.

— Моя вина?! Я виноват, что этот путешественник не захотел остановиться?

— Да, хозяин.

— И как же это так, Перинетта? — спросил Сидуан, и снова печально уселся у огня.

— Но, черт возьми, — ответила разбитная служанка, — когда он спросил у вас, далеко ли отсюда до Блуа, нужно было сказать, что шесть лье, а не два, тогда бы он остановился, поужинал и спросил комнату.

— Ну, это нет! — ответил Сидуан. — Не умею я врать.

— Ну, если так, — сказала холодно Перинетта, — не надо жаловаться. В ремесле трактирщика, если ты слишком честен…

— Так что?

— То ты разоришься, — закончила Перинетта нравоучительным тоном.

И она стала вытаскивать из огня непрогоревшие поленья и засыпать головешки золой.

— Что ты там делаешь, Перинетта?

— Огонь тушу, хозяин. Ведь уже и спать пора.

— Но… может, подождем еще? Кто знает?..

Перинетта сочувственно взглянула на Сидуана.

— Это уж чистая блажь, хозяин. Вы лучше бы расплатились с Гийомом и заперли двери.

Бедный трактирщик, ворча, встал и пошел запирать двери, как посоветовала ему Перинетта. Потом обратился к конюху:

— Я тебе должен, Гийом, три ливра и шесть денье, так?

— Да, хозяин, по моим подсчетам так.

— Вот они, мой бедный Гийом.

— Так все же, хозяин, — сказал увалень, снова вытирая слезы, — придется мне уходить?

— Придется. Ты — славный малый, честный, работящий, ты себе на жизнь заработаешь.

Перинетта убирала посуду и наводила порядок. В эту минуту со стороны дороги донесся шум, и в дверь постучали.

— На этот раз, — воскликнул Сидуан, ринувшись к двери, — это уж точно путешественник!

И он отворил дверь.

Это был крестьянин. В темноте виднелась телега, запряженная быками.

— Простите меня, — сказал крестьянин, — у меня ветер задул фонарь, а становится темненько. Не одолжите ли огонька?

— Иди ты к черту! — закричал в бешенстве Сидуан.

— Злой же вы становитесь, хозяин, — заметила Перинетта.

— И правда, — смиренно согласился трактирщик. — Возьми огня, приятель, и доброго пути.

— Ты в Блуа едешь, друг?

— Да, — ответил крестьянин.

— Хорошо, нам по пути… Я ухожу с тобой.

Гийом в последний раз пожал Сидуану руку, поцеловал Перинетту, неохотно подставившую ему щеку, взвалил на плечо палку, продетую в узелок с пожитками, и ушел с крестьянином.

— Ну теперь, хозяин, — сказала Перинетта, — сами видите, что мы можем ложиться. Больше никто не придет. А вот послушайте…

— Что еще? — спросил, прислушиваясь, Сидуан.

— Где-то гром гремит.

— И дождь начинается. Ну и вечерок будет!

Но тут в дверь снова постучали.

— Кто-то стучит! Слышишь, Перинетта?

— Ветер стучит ставней, — ответила служанка.

— Да нет, говорю тебе, в дверь стучат.

— Опять какой-нибудь крестьянин, попросить огня или узнать дорогу!

Стук продолжался.

— Ну, ступай отвори! — приказал Сидуан.

Перинетта повиновалась и отступила на шаг, очутившись лицом к лицу с красивым молодым человеком при шпаге, в плаще и шляпе с красным пером, надвинутой набекрень.

— Путешественник! — воскликнул Сидуан, и на лице его расцвела улыбка.

— Похоже, что так! — сказала ошалело Перинетта.

— Клянусь рогами дьявола! — воскликнул, входя, человек в плаще, — мне кажется, что вы путешественнику не рады, хозяева. Что, гостиница полна?

— Да не совсем, — ответила Перинетта, кусая губы, которые и так были красней пиона.

— Не желает ли ваше сиятельство подкрепиться? — спросил с сомнением Сидуан. — Дело к грозе… Может быть, вы пить хотите?

— Я хотел бы получить ужин, — сказал незнакомец.

— Наконец-то, — прошептала Перинетта, — хоть эта утка уйдет.

— Как?! — воскликнул Сидуан дрожащим от волнения голосом.

— И комнату, — добавил путешественник.

— Комнату?! Он просит комнату! — произнес Сидуан, впадая в восторг. — Ах, мой принц…

— Я не принц, — сказал путник.

— Господин герцог…

— И не герцог; я — капитан.

— Прекрасно, господин капитан, — сказал со слезами в голосе Сидуан, — вы получите лучшую комнату…

— И вам подадут лучшую утку! — сказала Перинетта.

— Нет, ни в коем случае! — воскликнул Сидуан. — Гость, который заказывает и ужин, и комнату, стоит большего. Ты пойдешь в птичник, Перинетта, и выберешь хорошую птицу.

— Да, хозяин.

— А что, друзья мои, — спросил капитан, сбрасывая плащ и подходя поближе к огню, который Сидуан поспешил снова разжечь, — кажется, путешественники на этой дороге редки?

— Да, очень редки, — вздохнул Сидуан.

— Настолько редки, — ответила лукаво Перинетта, — что, если правду вам сказать, вы первый, которого мы видим.

— Не может быть, красотка! Ты смеешься надо мной!

И капитан обнял Перинетту за талию и без церемоний поцеловал.

Капитану было самое большее года двадцать два, вид у него был воинственный, а взгляд гордый и победительный.

— Это такая же правда, капитан, как то, что вы хороши собой, — сказала Перинетта, — вы в самом деле первый путешественник, которого мы здесь видим,

— С какого же времени?

— А вот уже две недели, капитан.

— И вот уже ровно две недели, — сказал жалобно Сидуан, — как я — хозяин этого заведения.

Перинетта зажгла фонарь и пошла в птичник.

Сидуан поспешно спустился в погреб и принес оттуда бутылки своего лучшего вина.

— Я хочу пить! — сказал капитан, прищелкивая языком.

— Вы мне скажете, что вы думаете об этом вине, — ответил Сидуан.

— Ах, прошу прощения, но я один никогда не пью. Давай два стакана, дружище, и чокнемся. У меня в горле сухо, как У висельника.

— Висельник! — воскликнул Сидуан. — Наверное, мне так никогда и не посчастливится увидеть ни одного повешенного!

Капитан расхохотался.

— А зачем тебе нужно видеть повешенного? — спросил он.

— Чтобы взять веревку, конечно!

— Ах да, и верно, говорят, что она приносит счастье. Хорошо, будет тебе веревка повешенного, — сказал серьезно капитан. — Хочешь, я сейчас же повешусь?

— Ах, Господи Боже мой, — воскликнула Перинетта, вошедшая при этих словах, — это было бы и вправду очень жаль!

— В самом деле? — произнес капитан, целуя девушку второй раз. — Ну хорошо, веревку повешенного он все же получит. Да, слово капитана Мака!

— А кто такой Мак? — спросила хорошенькая служанка.

— Мак — это мое имя, красавица.

— Вас зовут Мак?

— Да, и я к твоим услугам, детка.

И капитан запечатлел на румяной щечке Перинетты третий поцелуй.

Пока Сидуан ощипывал птицу, которой Перинетта еще в птичнике свернула шею, чтобы дело шло скорее, капитан заприметил обрывок веревки, висевший у камина, и быстро потянул его к себе.

— Так вы говорите, капитан, — произнес Сидуан, который не так легко отказывался от мысли, если она однажды пришла ему в голову, — так вы говорите, что подарите мне веревку повешенного?

— Да.

— Но я надеюсь, вы не будете для этого вешаться? — спросила Перинетта.

— Не буду. У меня в кармане как раз есть кусок такой веревки.

Капитан вытащил обрывок, который он перед тем сунул в карман, и, улыбаясь, протянул его Сидуану. Тот, дрожа, взял его.

— Но это действительно правда? — наивно спросил он.

— Что это веревка повешенного?

— Нет, что она приносит счастье?

— Ученые утверждают, что да… Ты хорошо поступишь, если ее сохранишь… Ну, выпьем еще по стакану!

— Но, капитан, — спросила Перинетта, которая после трех поцелуев стала особенно развязной, — почему вас зовут Мак?

— Не знаю, — изобретательно ответил капитан.

Служанка насадила птицу на вертел, и Сидуан стал его вращать.

— Но ваш отец должен был это знать? — продолжала Перинетта, накрывая стол и ставя прибор.

— Я никогда не знал своего отца.

— А мать?

— И матери не знал тоже. Я — дитя случая, воспитан добрыми людьми и стал солдатом. Своих родителей я не знал, и у меня нет другого имени, кроме того, которое я сам себе избрал; но я, несомненно, дворянин! — с гордостью добавил он.

— О, по виду это безусловно так, — сказала Перинетта. — Ну, прошу к столу, капитан. А вы в каком полку служите? — спросила любопытная служанка.

— Я был капитаном в полку графа Суассона. Но его только что распустили, и я направляюсь в Блуа, чтоб поговорить с королем и предложить ему свою шпагу.

— И вы производите такое приятное впечатление, что король вам не откажет.

— Мне вообще везет, — заявил капитан Мак.

— Вот этого-то мне и не хватает, — вздохнул Сидуан.

— А я, — продолжал капитан Мак, — приношу счастье всему, к чему прикасаюсь.

Сидуан подошел к капитану.

— Пожалуйста, — сказал он, — дотроньтесь до меня, дорогой господин.

— Но это уже не нужно.

— Почему не нужно?

— Я же дал тебе веревку повешенного!

— Ах да, верно! Ведь она-то теперь всегда будет со мной! Значит, вы приносите счастье?

— Да. Когда я участвую в сражении, оно выиграно!

— Потрясающе! — восхищенно воскликнул Сидуан.

— И все женщины, которые меня любили, а их немало…

— Что же с ними? — обеспокоенно спросила Перинетта.

— Они все стали знатными дамами, — ответил Мак.

Роли переменились. На этот раз Перинетта во все глаза уставилась на капитана, подавая ему подрумяненную птицу с кусочками шпика; капитан тем временем принялся за вторую бутылку.

— Хотя вообще-то, — сказал Сидуан, — это неудивительно, ведь у вас есть веревка повешенного. Только теперь вы отдали ее мне, и удача уже не будет с вами.

— Ба! Моя звезда куда более могущественна, чем веревка повешенного; достаточно мне переночевать под крышей дома, и счастье не покинет его весь год.

— А вы соблаговолите переночевать здесь?

— Конечно, — ответил добродушно капитан, — и ты увидишь, что народу в твоей гостинице скоро будет, как на ярмарке.

— Да услышит вас Господь! — недоверчиво вздохнул трактирщик.

— И знатные дамы и господа, короли, принцы, — продолжал, смеясь, капитан, — так и посыплются на тебя.

— Капитан, — воскликнул Сидуан, — мне в голову пришла одна мысль.

— Говори, дружище.

— А если вы войдете в дело?

— В какое?

— Ну, станете совладельцем гостиницы.

Перинетта бросила на Сидуана жалостливый взгляд.

— Бедный мой хозяин! — сказала она. — Вы, по-моему, спятили. Вы хотите, чтобы военный стал трактирщиком?

— И правда, — сказал Сидуан. — Простите меня, монсеньор, — я просто дурень.

— Но зато добрый, честный и очень наивный, — сказал Мак. — И я не только прощаю тебя, но и желаю тебе всякого счастья. И на этом, друзья дорогие, — закончил он, осушив стакан, — поскольку я славно отужинал, проделал длинный путь и устал, пойду-ка я спать. Где моя комната, девочка?

Перинетта вынула свечку из медного подсвечника.

— Идемте, капитан, — сказала она, — и я ручаюсь, что вы будете спать лучше, чем король.

— Ну, это несложно, — ответил, смеясь, капитан, — у меня забот поменьше, чем у него.

И вслед за Перинеттой, гибкой и ловкой, он поднялся по лестнице.

— Вот сюда, — сказала она, толкая дверь. — Посмотрите, какая постель. Простыни белые и пахнут свежестью, перина набита гусиным пухом, стены только что побелены, и комнатка вся чистенькая, как спальня новобрачной.

— И ты хороша, как роза, — сказал капитан и поцеловал ее еще раз.

Перинетта сочла нужным слегка вздохнуть.

— Я знаю, что я хорошенькая, — сказала она, — но это еще не приданое.

— Как, девочка, ты хочешь выйти замуж?

— Ну, конечно, прекрасный мой господин, — ответила она, — не надо плохо думать обо мне, потому что я смеюсь и позволяю себя поцеловать такому красивому человеку, как вы. Я порядочная девушка, и…

Тут она покраснела и умолкла.

— Но у тебя хоть ухажер-то есть?

— Да, был, но его сгубило честолюбие, — вздохнула Перинетта.

— Так расскажи мне об этом, малышка, — сказал капитан, усаживаясь в изножии постели.

— Я любила доброго большого парня, на редкость работящего, — продолжала Перинетта, — но он захотел стать хозяином, — и пожалуйте вам — больше обо мне и не думает.

— Кажется мне, что ты говоришь о своем хозяине?

— Именно о нем. Сегодня утром, — опять вздохнула Перинетта, — у меня было появилась надежда, потому что невезение делает людей смиренными…

— Это ты правильно заметила.

— Но вы ему придали мужества… Вы же сказали ему, что сюда понаедет много народу… короли… принцы к нему будто приедут. И еще Бог его знает кто, и — прости прощай!

— И прости прощай, — подхватил капитан, поднимая за подбородок голову служанки, — он теперь и думать о тебе не захочет?

— Увы!

— Ну так вот, успокойся, малютка. Если я захочу, он полюбит тебя.

— Это в самом деле правда?

— И женится на тебе… я тебе обещаю.

— Ох, коли это сбудется, я от всего сердца вас расцелую!

— Эге! — ответил капитан. — Охотно тебе это разрешу! Только я засыпаю на ходу. Доброй ночи, девочка, и спи спокойно.

Но Перинетта не ушла. Она подошла к капитану поближе и сочувственно посмотрела на него.

— Ты еще что-то хочешь сказать? — спросил капитан.

— Вот я вижу вас первый раз, а мне кажется, я всегда вас знала.

— Да неужто? — произнес Мак.

— И, ей-богу, как подумаю, что у вас — ни родных, ни друзей, быть может, мне так больно становится.

— Бедная девочка!

— Так вы никогда не видели своей матери?

— Никогда.

— И у вас от нее ничего нет?

— Честное слово, ты, малышка, так трогательно говоришь со мной, — сказал взволнованно Мак, — что я буду с тобой откровенен. Я всегда носил на шее этот медальон с портретом. Откуда он у меня, я и сам не знаю, да и кто изображен на этом портрете — моя мать или нет, не знаю тоже.

И Мак расстегнул камзол и показал Перинетте маленький медальон в золотом ободке, на котором была изображена молодая красивая женщина. Он поднес портрет к губам, а потом неожиданно резко сказал девушке:

— А теперь убирайся. Не люблю об этом говорить.

Он запечатлел на портрете почтительный поцелуй и, не раздеваясь, бросился на постель.

А Перинетта тихонько вышла и затворила за собой дверь.

Глава 2. Капитан Мак первый раз обнажает шпагу

Мэтр Сидуан все это время провел на кухне. Перинетта застала его сидящим в глубокой задумчивости; он держал в руках обрывок веревки, которую ему дал капитан; он по-видимому, верил, что это и в самом деле веревка повешенного.

— Как, — смеясь, спросила служанка, — вы в это верите, хозяин?

— Конечно, верю, — ответил бедный трактирщик.

— И вы думаете, к вам придет удача?

— Безусловно придет! Разве у нас теперь не остановился один путешественник?

— Да, но нынче вечером второго, видно, уже не будет. Запирайте дверь, хозяин, и пойдем спать.

— Ба! Кто знает?! — произнес Сидуан, целуя заветную веревку.

— Покойной ночи! — сказала Перинетта. — Вольно вам не спать; разве вы мне не желаете доброй ночи, я сама себе ее пожелаю.

— Доброй ночи, Перинетта.

Служанка уже подошла к лестнице, как вдруг в дверь снова трижды постучали.

Сидуан испустил победный клич.

— Говорил же я тебе! — воскликнул он. — Еще путешественник!

— Шел бы он ко всем чертям! — проворчала Перинетта. — Я смертельно хочу спать.

Но Сидуан уже отпер дверь.

В те времена знатные господа любили ходить в масках. Итак, в гостиницу вошли двое в масках — мужчина и женщина. Мужчина был высок ростом и одет как человек знатный. Что до женщины, то хотя лицо ее было скрыто маской, а стан — широким плащом, все же было видно, что она молода, а гладкий белый лоб, подбородок с ямочкой и большие черные глаза, сверкавшие сквозь прорези бархата, ясно свидетельствовали, что к тому же она хороша собой.

— Это уже веревка повешенного действует, — подумал наивный Сидуан.

И он поклонился до земли.

— Человек, — обратился к нему дворянин высокомерным тоном, — это ведь гостиница «У Единорога»?

— Да, мой принц, — ответил Сидуан, — это она.

— Народ в гостинице есть?

— Но… но… — пробормотал трактирщик, — ваше высочество спрашивает меня об этом с какой-нибудь особой целью?

— Просто мне здесь никто не нужен, — продолжал незнакомец столь же высокомерно.

— У меня никого и нет… совершенно никого, — сказал Сидуан, делая знак Перинетте, с открытым ртом стоявшей на первой ступеньке лестницы.

— Я снимаю твою гостиницу на ночь, — продолжал незнакомец.

И он бросил на стол кошелек, сквозь петли которого просвечивала дюжина золотых.

— Это, может быть, сам король! — подумал честолюбивый трактирщик. — Ах, дорогой капитан! Это он для меня все это сделал! Поэтому-то его я и не подумаю беспокоить.

Незнакомец затворил входную дверь и оглядел нижний зал трактира. Он заметил какую-то дверь и отворил ее.

— Что это за комната? — спросил он.

— Моя, мой принц, — ответил Сидуан.

— Уступи мне ее; ты ляжешь в другом месте! Так ты мне отвечаешь, что никого нет?

— Никого нет, клянусь вам, мой принц.

— Прекрасно. Убирайся.

— Ваше высочество не желает отужинать?

— Нет.

— А вина ваше высочество не желает?

— Тоже нет.

— Но, может быть, госпоже герцогине… понадобится помощь моей служанки? — продолжал угодливо Сидуан.

— Нам ничего не нужно! Убирайся!

Перинетта ушла раньше, пожав еще раз плечами, как она делала обычно, когда ей приходилось признаваться себе, что Сидуан — все-таки дурень. Трактирщик же трижды поклонился и уже тоже собирался уйти, как вдруг кавалер в маске остановил его:

— Прошу прощения, приятель, — сказал он, — еще одно слово. Хочу дать тебе совет.

Сидуан снова поклонился.

— Если ты хочешь дожить до старости и разбогатеть, иди ложись, укройся с головой одеялом, и какой бы шум ты не услышал, спи как мертвый.

— Повинуюсь вашему высочеству, — дрожа, ответил Сидуан.

И он вслед за Перинеттой поднялся по лестнице, оставив весь первый этаж гостиницы в распоряжении человека в маске и его спутницы. Тогда кавалер, подвигая незнакомке стул, произнес:

— Садитесь, донья Манча, и давайте побеседуем.

— О, дон Фелипе, я вся дрожу; теперь я горько раскаиваюсь, что согласилась на это свидание…

— Вы с ума сошли! — сухо ответил кавалер.

— Брат мой, у меня очень дурные предчувствия.

— Предчувствия обманчивы, донья Манча.

— Да услышит вас Бог! Но мне страшно…

— Чего вы боитесь? Боитесь увидеть короля Франции у ваших ног… через час? Боитесь стать орудием планов нашего с вами государя, короля Испании?

— Но вы понимаете, — в волнении ответила она, — кем я вынуждена буду стать?

— Вы станете королевой, донья Манча. Король любит вас… Достаточно мне взглянуть на эти баснословно дорогие серьги, которые он вам сегодня подарил, чтобы убедиться в его любви.

— Но эта любовь, взаимная или нет, все равно преступна!

— Политика извиняет все. Вы — испанка, Манча, и, уступая любви короля Франции, вы служите королю Франции, королю Испании и испанской принцессе, которую кардинал Ришелье, наш смертельный враг, низвел до второстепенной роли жены без влияния и власти. Король Людовик XIII обычно пребывает в печали и скуке, и уже давно ни одна страсть не могла вытеснить из его души влияния красного сиятельства. Он увидел вас, оценил вашу красоту, он любит вас, и вы вытеснили из его сердца госпожу де Отфор, единственную его любовницу. Вас представил королю Гастон Орлеанский, его брат, и только от вас зависит, сумеете ли вы стать королевой и послужить великому делу Испании. Ну, будьте же благоразумны, сестра. Скажите себе, что небо судило вам выполнить великую задачу: свергнуть Ришелье и освободить мир от ярма.

— Пусть будет так, — ответила донья Манча, — я повинуюсь. Но до полночи еще далеко…

— И прекрасно, потому что я хочу на это время воспользоваться этим залом.

— Вы хотите сказать, что я должна уйти?

— Да… О, не удивляйтесь, — с улыбкой добавил дон Фелипе, — я прекрасно управлюсь с обеими интригами— и с вашей, и со своей.

— Что вы этим хотите сказать, брат?

— Прошу вас, пройдите в эту комнату и дождитесь там моего отъезда. А если услышите крики, не пугайтесь.

— Какое еще преступление вы задумали? — спросила донья Манча, и в голосе ее прозвучало презрение, смешанное с ужасом.

— Никакое, моя красавица; я тоже попробую заставить себя полюбить.

— Кого заставить?

— Одну девушку, прекрасную как ангел, и богатую как инфанта. Наш герб столь стар, что нужно подновить его позолоту, а меня неравный брак никогда не страшил.

— Я вас совсем перестаю понимать, дон Фелипе.

— Ну что же, послушайте дальше: вы видели ювелира, который только что приехал в Блуа и привез серьги, подаренные вам королем?

— Да, это ювелир Лоредан.

— У него есть дочь… И я ее люблю.

— Она должна сюда приехать?

— Да, благодаря одной хитрости, которую я придумал. Она едет в Блуа, чтобы встретиться там с отцом. Я подкупил погонщиков мулов, везущих ее носилки, и они остановятся здесь под каким-нибудь предлогом. Я похищу девицу, и отец ее увидит только в тот день, когда согласится отдать мне ее в жены.

— Но это омерзительно! — воскликнула донья Манча.

— Ба! Всегда-то вы находите какие-то ужасные слова, чтобы обозначить самые простые вещи. Ну ладно, давайте без этих ребячеств. Ступайте в эту комнату и не выходите оттуда, пока я не уеду.

И, поскольку донья Манча продолжала сопротивляться, дон Фелипе втолкнул ее в комнату Сидуана со словами:

— Не беспокойтесь, до прихода короля я уеду.

И он затворил за ней двери и остался один в нижнем зале гостиницы. Через несколько минут вдали раздался звон бубенцов.

— А, вот и она! — прошептал дон Фелипе и, притворив наружные двери, скользнул в самый темный угол зала.

У порога остановились носилки, и дон Фелипе услышал, как девичий голос спросил:

— Как? Разве это гостиница «У Единорога»?

— Да, мадемуазель, — ответил какой-то мужчина.

Дон Фелипе снова надел маску на лицо.

— И ты говоришь, — продолжал женский голос, — что я должна сюда войти, Гольдери?

— Да, мадемуазель.

— Но зачем?

— Ваш батюшка назначил вам здесь свидание, мадемуазель.

— Ох, у нее какой-то зловещий вид, Гольдери.

— Это угодное Богу заведение, мадемуазель.

И слуга, толкнув дверь, пропустил вперед высокую и красивую девушку. Девушка с опасением оглядела зал.

— Сейчас выйдет хозяин, — сказал слуга. — Подождите, мадемуазель, мы только поставим мулов в конюшню.

— Ох, мне страшно, — прошептала девушка.

В это мгновение дон Фелипе вышел из темного угла, где он прятался, и подошел к ней. Увидев его, девушка сделала несколько шагов назад, но дон Фелипе поклонился ей столь учтиво и остановился на столь почтительном расстоянии от нее, что она немного успокоилась и посмотрела на него скорее удивленно, нежели испуганно.

— Кто вы, сударь? — спросила она.

— Человек, который питает к вам интерес и хочет вас защитить, — ответил дон Фелипе.

— Защитить? — переспросила она. — Значит, мне грозит какая-то опасность?

— Это зависит от вас, а не от меня, Сара.

— Вы знаете мое имя? — воскликнула она.

— Конечно, знаю. Вы — дочь Лоредана, королевского ювелира.

— О, раз вы знаете моего отца, сударь, — вновь заговорила Сара, — вы, без сомнения, объясните мне…

— Почему ваши люди попросили вас остановиться здесь?

— Именно так, сударь. Вы это знаете? Может быть, вы видели сегодня моего отца в Блуа?

— Да, мадемуазель, я был у короля, когда Лоредан явился и принес заказанные ему драгоценности.

— Но, сударь, — сказала Сара, — раз вы знаете, кто я, и знаете моего отца, почему вы не разговариваете со мной с открытым лицом?

— Прежде чем снять маску, я позволю себе объяснить вам, почему вы здесь.

И дон Фелипе сделал шаг вперед и ловким маневром оказался между девушкой и входной дверью, чтобы отрезать ей все пути к отступлению.

— Так значит, отец меня здесь не ждет? — спросила Сара, вновь охваченная беспокойством.

— Нет, — ответил дон Фелипе. — Вас здесь жду я.

— Вы?

— Я, и я люблю вас, — произнес он внезапно. — И самое заветное мое желание — предложить вам мое имя и мою руку.

Сара вскрикнула.

— Ах, — сказала она, — меня заманили в ловушку!

— Да, — ответил дон Фелипе, — ваш отец, хоть он и буржуа, так тщательно оберегает свое сокровище, то есть свою дочь, что мог мне отказать, хоть я и дворянин, поэтому я это сделал.

И он направился к ней.

— Ко мне! — закричала она. — На помощь! Отец!

— Ваш отец, — сказал дон Фелипе, — преспокойненько сидит себе в Блуа.

— Так мои люди здесь… за дверью! Гольдери, на помощь! Гольдери!

— Я его подкупил, — холодно произнес дон Фелипе, — и Гольдери далеко, дорогая моя красавица!

— Но в доме же есть люди… Кто-нибудь придет мне на помощь… Ко мне, на помощь, ко мне!

— Я люблю вас… и мы одни, — сказал испанец.

И он хотел поцеловать Сару. Девушка опять закричала. В этот момент дверь наверху лестницы отворилась и в зал спрыгнул мужчина с обнаженной шпагой в руке.

— Ах, вы одни! Клянусь Меркурием, покровителем таких воров, как ты, твоя глотка извергла ложь, негодяй!

Стоит ли говорить о том, что этот нежданный защитник Сары Лоредан, явившийся в виде мужчины, размахивавшего рапирой длиной в четыре фута, был никто иной, как капитан Мак.

Дон Фелипе отступил на несколько шагов и положил руку на эфес шпаги.

— Ах, черт их забери, как говаривал мой командир, граф Суассон, — продолжал Мак, — я обманулся — мне эта гостиница показалась таким порядочным заведением, таким тихим под вечер, а тут настоящий адов шабаш и спать невозможно!

При виде защитника, которого ей послало Провидение, Сара, естественно, бросилась к нему, но дон Фелипе уже опомнился от замешательства, вызванного внезапным появлением Мака.

— Вот что, приятель, постараемся шуметь поменьше, — сказал он, — если вам так не нравится шум.

— Ужасно не нравится.

— Ну так и ступайте себе спать, — сказал дон Фелипе.

— О, сударь, во имя неба, — воскликнула Сара, умоляюще складывая руки, — не покидайте меня!

— Покинуть вас? — воскликнул капитан. — Да что вы!

— Друг мой, — продолжал дон Фелипе, — у нас с этой сударыней вышла небольшая ссора, которая вас ни в какой степени не касается.

— В самом деле?

— И я хочу дать вам совет.

— Послушаем, — сказал насмешливо Мак.

— Мне кажется, вы военный?

— Я капитан.

— Вы молоды…

— Мне двадцать два года.

— Ну вот, если вы хотите дожить до шестидесяти и стать маршалом Франции, возвращайтесь в свою постель и не вмешивайтесь в чужие дела.

Мак спокойно оперся на шпагу.

— Мой дорогой, — сказал он, — вы представить себе не можете, до чего у меня странный характер. Раз проснувшись, я никак не могу снова уснуть, а проснувшись внезапно, я веду себя ровно обратно тому, как ведут себя обычно люди в такой ситуации: вместо того, чтобы с трудом соображать, я становлюсь чрезвычайно проницательным, и не просто вижу, а вижу насквозь.

— Ну и что же вы видите? — спросил дон Фелипе.

— Я вижу, что вы любите эту девушку, а она вас не любит.

— Ах, сударь, да, — прошептала Сара, все еще дрожа, — это именно так.

— И, поскольку она сопротивляется, — продолжал капитан, — вы хотите ее похитить?

— А вам какое дело? — злобно спросил дон Фелипе.

— Так вот, я вам это запрещаю, — продолжал капитан, — и это столь же непреложно, как то, что меня зовут Мак.

— О, благодарю вас! — воскликнула Сара, складывая руки.

— И вы неправы, дорогой мой искатель приключений, — сказал испанец, обнажая шпагу и становясь в позицию.

— Ба! И в самом деле? — воскликнул Мак.

— Я в маске, а ваше лицо открыто; вы моего имени не знаете, а свое имя вы мне только что сказали.

— Так я сорву с тебя маску, негодяй! — воскликнул Мак, скрещивая с испанцем шпагу.

— Маска держится у меня на лице, может быть, более прочно, чем голова у тебя на плечах, — сказал дон Фелипе, — и ты еще не знаешь, с кем ты имеешь дело.

— Да будь ты хоть король Испании, для меня ты просто подлец, оскорбляющий женщину! И я тебя накажу, — воскликнул Мак, делая выпад; Сара упала на колени.

— Солдафон, — прорычал дон Фелипе, — я еще увижу твою кровь!

И он обрушился на Мака с яростью опытного дуэлянта.

— Ага! — произнес капитан, — испанская школа, недурно, недурно! Хороший выпад!.. Но и французская школа неплоха!

И он уколол дона Фелипе в плечо.

— А итальянская еще лучше! — возразил дон Фелипе; он прыгнул назад, наклонился, проскользнул под шпагой Мака и попытался нанести ему удар в нижнюю часть живота, как это делают флорентийские и миланские наемные убийцы.

Но Мак отскочил и с такой силой ударил по голове дона Фелипе головкой эфеса, что тот упал на колени и выронил шпагу. Быстрый, как молния, Мак наступил на клинок ногой. И пока дон Фелипе, оглушенный, с трудом поднимался, капитан, сунув свою шпагу под мышку, переломил о колено клинок своего противника и, обернувшись к Саре, сказал:

— Мадемуазель, отныне вы под моей защитой. Куда я должен вас проводить?

Дон Фелипе зарычал от ярости и хотел броситься к Саре, но Мак приставил острие своей шпаги к его лицу и произнес:

— Назад, негодяй!

И, открывая дверь, добавил:

— Я буду вашим защитником, мадемуазель, и буду сопровождать ваши носилки; доверьтесь мне, никто нам не помешает, даже ваши лошади будут меня слушаться.

Он подал руку взволнованной девушке, и они вышли вместе. Дон Фелипе в полном бешенстве глядел на кровь, капавшую из его раны. О донье Манче, своей сестре, он совершенно забыл, а та молча и неподвижно сидела в своей комнате, как он и приказал ей.

— Ага, его зовут Мак, — злобно прошипел дон Фелипе, подобрав обломки шпаги и бросаясь вон из гостиницы. — Это имя я буду хорошо помнить! И я еще возьму реванш!

… И только после его ухода бледная и дрожащая донья Манча вышла из своего укрытия.

— Не знаю, что здесь произошло, — прошептала она, — но я слышала женский крик и какой-то мужской голос и думаю, затея дона Фелипе наверняка провалилась… Ах, если бы я осмелилась ослушаться его!

Она подошла к двери и отворила ее. Ночь была темна и ей на лицо упали тяжелые капли дождя.

— О Боже! — произнесла она. — Дорога совершенно пустынна!.. Как мне вернуться в Блуа? Что сталось с моим братом? И какой дорогой уехали те, кто покинул гостиницу раньше него?

Испанка трижды позвала дона Фелипе. В ответ не донеслось ни звука. И только большие часы, стоявшие в углу зала, мерно пробили двенадцать раз. Донья Манча вздрогнула.

— Полночь, — сказала она, — а я одна… И сейчас должен приехать король…

И она вернулась в зал. Ее охватило лихорадочное возбуждение: женская стыдливость боролась в ней с честолюбивыми устремлениями знатной испанской дамы.

Зал был освещен одной единственной лампой, стоявшей на столе. Донья Манча затворила двери, но отворила окно, выходившее на дорогу, и, облокотившись на подоконник, стала беспокойно и напряженно вглядываться в темноту.

Она тихонько, но лихорадочно повторяла одно и то же:

— Король… сейчас придет король!

Вдалеке раздались раскаты грома. Гроза приближалась. Вскоре блеснула молния, и при ее свете донья Манча различила темную фигуру на белой дороге.

— Ах, -прошептала испанка, — это он!

Темная фигура действительно оказалась мужчиной в плаще. Он шел бодрым шагом и направлялся к гостинице.

Вся дрожа, донья Манча отошла от окна и забилась в самый темный угол зала. В эту минуту порыв ветра задул лампу на столе. Сестра дона Фелипе негромко вскрикнула. Мужчина перешагнул через подоконник, пробормотав:

— А теперь, когда эта милая девушка в безопасности, пойдем-ка спать, потому что дождь льет, как из ведра.

И, входя в зал, он громко и весело произнес:

— Ну, наконец-то я добрался!

Глава 3. Камень преткновения

В это время король и весь двор пребывали в замке Блуа; среди принцев крови там находились принц Конде и Месье, герцог Орлеанский.

Королева отсутствовала. Уже год, как она, разгневавшись на кардинала, который был истинным королем, пребывала в замке Амбуаз, где у нее был свой небольшой двор, состоявший из недовольных и честолюбцев; но никогда за весь этот год Людовик XIII не справлялся о ней так часто, как в последние дни.

То, что мы собираемся рассказать, произошло за несколько дней до событий, развернувшихся в гостинице «У Единорога», владельцем которой был мэтр Сидуан.

Замок Блуа, хотя и принадлежал короне, редко посещался королем. Людовик XIII сюда приезжал редко, еще реже здесь ночевал и долгое время выказывал отвращение при виде следов крови, оставшихся на плитах пола большого зала со времен смерти герцога Гиза, и так и не стертых временем.

Месье, брат короля, то есть Гастон Орлеанский, напротив, очень любил этот замок и проводил в нем весь охотничий сезон, охотясь то в Шамбонском, то в Шамборском лесу, а иногда в лесу Блуа.

Кроме того, этот принц, которого кардинал держал как можно дальше от политики, нашел себе прекрасное времяпровождение: он понемногу разрушал и перестраивал замок Блуа. Никогда еще, даже во времена короля Людовика XII, который в этом замке родился, здесь не видели такого количества каменщиков. Принц расхаживал по стройке, отдавал распоряжения, и так увлекся этим строительством, что, по утверждению добрых буржуа города Блуа, ужинал с архитектором и мастером-каменщиком.

Мастер-каменщик и архитектор были иностранцами, — по словам одних, итальянцами, по словам других — испанцами. Архитектора звали дон Фелипе д'Абадиос.

Говорили, что искусству своему он учился в Италии и Греции; сам он даже утверждал, что проделал путешествие на Восток, чтобы изучить секреты арабских и индийских мастеров.

Через день Месье охотился. А если он не охотился, то был целиком поглощен делами восстановления замка Блуа. Туда и сюда сновали гонцы. Они постоянно приезжали в замок, с ног до головы покрытые пылью, и уезжали во весь опор. Откуда они прибывали и куда направлялись, оставалось совершенною тайною.

Дон Фелипе д'Абадиос иногда рассказывал не в меру любопытным буржуа, что у него есть в Испании брат, не менее искусный, чем он сам, и что они обмениваются планами и чертежами.

И вот однажды утром, когда Месье собирался на охоту, во дворе замка появился всадник. Это был гвардеец кардинала, привезший послание герцогу Орлеанскому. Послание было совсем коротким.

«Монсеньор, — писал кардинал, — король оказывает вашему высочеству честь посетить вас. Благоволите в виду этого визита приготовить его покои.»

Этот нежданный визит короля очень раздосадовал Месье, а еще больше дона Фелипе д'Абадиоса. Однако оба они поспешили все подготовить к приезду короля, который и прибыл в замок на следующий день к вечеру, при свете факелов, в одних носилках с кардиналом, в окружении своих мушкетеров.

Уже много позднее того времени, как король отошел ко сну, Месье все еще был в своем рабочем кабинете. При нем был еще один человек — это был дон Фелипе д'Абадиос.

— Святая пятница! Как говаривал покойный король, мой отец, пусть я буду незаконнорожденным, если я понимаю, что за фантазия привела короля в Блуа.

— Да, действительно, — сказал, улыбаясь, дон Фелипе, — приезд его величества, и в особенности его преосвященства, несколько замедлят наши работы.

— Давай не будем шутить, Пепе, и немножко подумаем.

— О чем, монсеньор?

— О причинах, приведших кардинала в Блуа, и заставивших его привезти сюда моего брата короля.

— Мне и думать незачем, монсеньор, я давно уже это понял. Если вашему высочеству угодно выслушать меня…

— Говори, Пепе, говори, — с живостью ответил принц.

— Как вы знаете, король и королева постоянно в ссоре. Король то в Рамбуйе, то в Фонтенбло, то в Лувре, словом везде, где королевы нет, потому что королева вот уже больше года не выезжала из Амбуаза.

— Это так, — ответил Гастон. — И поскольку у короля до сих пор нет детей, я часто спрашиваю себя, не лучше ли мне предоставить событиям течь своим чередом, чем вмешиваться в дела моего кузена, короля Испании.

— О, — холодно ответил дон Фелипе, — ваше высочество сильно ошибается. Вы забываете, что принц Конде ничего не имеет против того, чтобы получить французскую корону.

Гастон сделал гневное движение.

— Принц Конде — французский король! — воскликнул он. — Ну, этого не будет! Никогда не будет!

— Нет, если у короля будет наследник!

— Наследник! — воскликнул Месье.

— Но его не будет, если ваше высочество поможет Испании скинуть кардинала.

— Хорошо, — сказал принц, — будем организовывать заговоры. А впрочем, что же еще делать принцу, родившемуся столь близко к трону, как не составлять заговоры?.. Но, — продолжал, помолчав, Гастон, — все это не объясняет мне, почему король здесь.

— Король здесь потому, что Блуа лежит на дороге в Амбуаз.

— То есть кардинал старается помирить его величество и королеву Анну Австрийскую?

— Именно так, монсеньор.

Гастон озабоченно нахмурился.

— Этому и в самом деле следовало бы во что бы то ни стало помешать.

— Это нелегко, монсеньор. Король скучает.

— Но о чем думает мадемуазель де Отфор? — пробормотал принц, намекая на любовницу короля.

— Мадемуазель де Отфор ныне в немилости.

— Да неужто? — рассеянно спросил принц.

— Кардинал устранил ее, как он устраняет всех, кто ему так или иначе мешает.

— Но, значит, — продолжал Гастон Орлеанский, — дорога в Амбуаз королю совершенна открыта?

— Конечно, в том случае, — тихо сказал, загадочно улыбаясь, дон Фелипе, — если на этой дороге королю не попадется камень преткновения.

— Что вы хотите сказать?

— Я знаю одну женщину, — продолжал дон Фелипе, — которая вполне могла бы стать камнем преткновения, о котором я имел честь упомянуть вашему высочеству.

— Ба! Король уже давно не обращает никакого внимания ни на одну из придворных дам, мой бедный Пепе.

— Это не придворная дама, и король никогда ее не видел.

— Где же она?

— Здесь, — ответил дон Фелипе.

— Как, здесь, в Блуа?

— Да, монсеньор.

— Но, значит, это какая-нибудь горожанка или, как принято говорить, простолюдинка?

— Нет, монсеньор, это знатная дама.

— Каким же образом я никогда ее не видел?

— Она приехала только вчера вечером, и если ваше высочество не боится прогуляться ночью по узким улочкам и сомнительным закоулкам доброго города Блуа…

— Ты мне ее покажешь, Пепе?

— Да, монсеньор.

— Когда?

— Нынче же вечером, ежели ваше высочество соблаговолит за мной последовать.

Гастон поднялся, взял плащ, шляпу, шпагу и сказал дону Фелипе: — Идем! Мне не терпится увидеть это чудо.

Замок Блуа сообщался с нижним городом потайным ходом.

По маленькой винтовой лестнице нужно было спуститься до потайной двери, которую впоследствии заложили камнем, я через нее можно было попасть в узенький переулок, спускавшийся к Луаре.

Этой дорогой и повел принца дон Фелипе д'Абадиос.

На самом берегу реки стоял уединенный дом, с севера, востока и запада окруженный садом.

— Здесь, — сказал испанец.

И он показал на живую изгородь сада. Из дома не доносилось ни звука, но сквозь цветные стекла одного из окон первого этажа поблескивал свет.

— Монсеньор, — сказал дон Фелипе, — я хотел бы показать вам женщину, о которой я вам рассказал, но так, чтобы она вас не видела.

— Так как это сделать? — спросил принц.

— Идемте со мной.

В просвете изгороди была сделана калитка; дон Фелипе бесшумно открыл ее и, взяв принца за руку, сказал:

— Идем, только тихо.

Они подошли к самому дому и остановились под освещенным окном. Но окно было высоковато; Гастону пришлось взобраться на кучу хвороста, сваленного у стены, и он достал до подоконника.

— Смотрите, — сказал ему дон Фелипе.

Принц приник к стеклу и стал с любопытством вглядываться. Он увидел небольшую прекрасно обставленную молельню.

— Сразу видно, что ты архитектор, — сказал он с улыбкой дону Фелипе. — Но где же женщина?

Но не успел он задать этот вопрос своему фавориту, как оборвал себя на полуслове и остался стоять с открытым ртом. В комнату вошла женщина, и лампа, стоявшая на столе, ярко осветила ее лицо.

— Как она хороша! — восхищенно прошептал принц.

— Если король не потеряет от нее голову, — шепнул ему на ухо дон Фелипе, — значит, дьявол нас покинул… Идемте отсюда, монсеньор.

И, увлекая за собой Гастона, он вышел из сада, тщательно затворив калитку.

Глава 4. В которой Месье доказывает, что он — прекрасный брат

В этот день король проснулся рано, и, что бывало редко, в хорошем настроении. В замке Блуа он занимал комнату, в которой когда-то жил Генрих III; из ее окон, расположенных выше стен, окружавших двор замка, был виден левый берег Луары и вдалеке высокие деревья Шамборского леса.

Королю в это время было тридцать семь лет, но он выглядел на все пятьдесят. Волосы его поседели на висках и поредели на макушке; щеки завалились, глаза запали, а нижняя губа отвисла, и вид у него был усталый и скучающий, причем его каждодневную скуку не удавалось развеять никакими развлечениями.

Чтобы он проснулся в хорошем настроении, должно было произойти нечто необыкновенное. И об этом король решил поведать одному из своих пажей, Габриэлю де Сабрану, который спал в одной комнате с ним.

Вчера Габриэль проделал длинный путь: он прискакал верхом из Орлеана в Блуа, поэтому, когда король открыл глаза, он еще спал.

— Эй, Габриэль, друг милый! — несколько раз позвал его Людовик.

Но Габриэль не проснулся. Видя это, Людовик, унаследовавший от своего отца, короля Генриха IV, простоту в обращении и добродушие, встал, подошел к окну и сам отворил его. Свежий воздух хлынул в окно, и в комнату проникли первые лучи солнца.

Вставала заря, небо на востоке алело, и легкий туман, обещавший хороший день, лениво стелился по илистым берегам Луары.

Людовик XIII в детстве не раз бывал в замке Блуа. Он знал Шамбонский и Шамборский лес не хуже, чем коридоры Лувра, и когда утром того дня, на который была назначена охота, ему докладывали, что там-то или там-то в глухих зарослях был поднят матерый олень, то он мог заранее сказать, какой дорогой животное будет уходить от преследования, где именно его забьют, из какого пруда он напьется, и на какой развилке его настигнет свора.

Вдали, на юго-западе, Людовик разглядел темную линию, которая как бы отделяла небо от земли. Это был его любимый Шамборский лес. При виде его король, охваченный воспоминаниями юности, вдохнул воздух полной грудью и воскликнул:

— Пресвятое чрево! Если господин кардинал и сегодня вознамерится забивать мне голову делами моего королевства, то его ждет неважный прием!

Это громкое восклицание разбудило юного пажа. Габриэль, спавший одетым, вскочил, покраснев от стыда и неловкости. Он тут же подбежал к серебряному колокольчику, чтобы позвонить и позвать слуг. Но король жестом остановил его.

— Эй, куманек, — сказал он, — крепко же ты спал сегодня утром!

— Сир, — пробормотал паж, — ваше величество соблаговолит извинить меня…

— Ну, ну, — ответил с улыбкой Людовик, — один раз — не обычай, и за такую малость я не прикажу тебя повесить! Скажи-ка лучше, мой милый, который час?

Паж взглянул на стенные часы и ответил:

— Пять часов утра, сир. Угодно ли вашему величеству, чтоб я позвал людей?

— Ни в коем случае! Эти люди дышать мне не дают. Подойди ко мне, мой милый, поглядим вместе, какая погода.

Паж подошел к окну.

— Ты думаешь, сегодня будет ясно? — продолжал король.

— Без сомнения, сир. Прекрасная погода! Туман стелется, трава будет влажной, собаки легко возьмут след, и все будет чудесно!

— Ага! — произнес в восторге король.

И, понизив голос, он подмигнул Габриэлю де Сабрану и сказал:

— Хочу сыграть с господином кардиналом хорошенькую шутку!

— Правда? — спросил в восторге мальчик.

— Господин кардинал вчера вечером сообщил мне, что в девять часов утра постучит в двери моего кабинета, потому что нам надо поработать, и он хочет рассказать мне о каком-то, Бог его знает, новом заговоре. Ты понимаешь, — добавил, как бы между прочим, король, — что в моем королевстве много людей, которым больше нечем заниматься, кроме как политикой и составлением заговоров?

Мальчик в ответ только улыбнулся.

Король продолжал:

— Итак, его преосвященство должен придти в девять часов, а сейчас только пять, и знаешь, что я сделаю? Я сейчас отправлюсь на охоту.

— Но, сир, — заметил Габриэль де Сабран, — ваше величество ведь не будет охотиться в одиночестве. Ржание лошадей, лай собак, щелканье кнутов доезжачих произведут такой шум, что его преосвященство проснется и появится в окне, как досадная помеха.

— Безусловно, — ответил король, — то, что ты говоришь, очень похоже на правду, но у меня есть хорошая мысль. Ты сейчас тихонько выйдешь из комнаты.

— Хорошо, сир.

— Ты пойдешь в левое крыло замка, в личные покои Месье.

— Прекрасно, сир, — ответил паж, внимательно слушавший господина.

— Ты обратишься к его камердинеру и скажешь: «Осторожно разбудите вашего господина, попросите его не делать никакого шума и прийти к королю, который хочет с ним переговорить совершенно тайно».

Паж вышел и совершенно точно выполнил приказ короля.

Как мы уже знаем, Гастон Орлеанский лег очень поздно, но спал он чутко. Габриэль де Сабран обратился к слуге, и тот ввел его в комнату принца, который, протерев глаза, нахмурился; казалось, он был удивлен и обеспокоен тем, что король приглашает его к себе в такую рань. Как всякий человек, совесть которого нечиста, Гастон Орлеанский говорил себе:

— Король собирается сделать мне за что-то выговор.

Но паж, догадавшись, что принц обеспокоен, добавил:

— Монсеньор, король сегодня в хорошем настроении.

— Ах вот как! — произнес Месье, и лицо его прояснилось.

— И он рассчитывает на ваше высочество, чтобы подшутить над его высокопреосвященством.

Месье поспешно оделся и последовал за Габриэлем де Сабраном.

Король сидел у окна и любовался своим любимым Шамборским лесом, вершины которого золотили первые лучи солнца. Увидев Месье, он протянул ему руку и сказал:

— Добрый день, братец! Не угодно ли вам сегодня поохотиться на оленя?

— Я весь к услугам вашего величества, — ответил Месье, целуя протянутую ему руку.

— Хорошо, — продолжал король, — где вы держите ваши своры?

— У меня их три, — скромно ответил принц: одна здесь, это так называемая большая охота.

— Хорошо, но это не то, что мне нужно.

— Вторая — в лесу Блуа, у моего первого ловчего, мэтра Жана Ла Бранша. В ней двенадцать добрых нормандских гончих, которые так же хорошо берут лань, как оленя.

— А третья?

— Третья, сир, — кабанья свора из тридцати восьми больших сентонжских собак — эти возьмут кабана меньше, чем за пять часов. Эта в Шамборе.

— Ну что же, — сказал король, поскольку я хочу поохотиться в Шамборском лесу, вместо оленя поохотимся на старого кабана-одиночку.

— К услугам вашего величества, — ответил Месье. — Когда вам угодно выехать?

— Ах, в том-то вся и загвоздка, — ответил Людовик, — я хотел бы выехать из замка без шума и гама.

— Это просто, — ответил Гастон, — здесь есть лестница и потайной ход, которые ведут в нижний город.

— Прекрасно! А лошади?

— Позволю себе доложить вашему величеству, что из-за предпринятой мной перестройки замка конюшни пришлось перенести в город. Если вам угодно, сир, вы можете выйти из замка пешком, прикрыв лицо плащом, как простой дворянин, а потом сесть на лошадь, и здесь никто ничего знать не будет.

— Ага, мы прекрасно подшутим над кардиналом! — сказал обрадованно король.

И он поспешно приказал Габриэлю де Сабрану одеть себя.

— Сир, я пошлю одного своего офицера оседлать лошадей, — сказал Месье.

— Да, конечно, — ответил король. — Не будем терять времени, братец!

Месье поспешно покинул королевские покои, но пошел не к себе, а побежал к дону Фелипе.

— Дорогой Фелипе, — сказал принц, — король сегодня охотится.

— Со двором?

— Нет, со мной, в Шамборе. Мы выезжаем через несколько минут.

— И кардинал об этом ничего не знает?

— Совершенно ничего. Тебе не кажется, что нам подворачивается прекрасный случай?

— Представить донью Манчу? Безусловно.

— Так надо бежать к ней предупредить и приказать, чтоб ей седлали коня.

— О нет, — ответил испанец, — все это нужно держать в тайне.

— А как?

— Пусть ваше высочество во всем положится на меня, я все беру на себя.

Месье знал, что его архитектор — человек изобретательный, он больше не стал ему докучать и вернулся к королю.

Король был уже готов. На нем был суконный зеленый камзол, шляпа с черным пером и вороненые шпоры на сапогах с красными отворотами.

— Ну, теперь я одет, как простой дворянин, — подумал он, — и уж никто не посмеет сказать, что я излишествами разоряю мой народ.

И король в сопровождении Месье и Габриэля де Сабрана тайком вышел из замка. Дон Фелипе успел впопыхах только предупредить четырех дворян герцога Орлеанского.

У ворот временных конюшен стояли оседланные лошади.

Месье напрасно озирался вокруг, доньи Манчи, несравненной красавицы, которая должна была вскружить голову самому королю, нигде не было видно. Он вопросительно взглянул на дона Фелипе, и тот кивнул головой с таким видом, будто хотел сказать:

— Не беспокойтесь, я все предусмотрел.

Король легко прыгнул в седло и воскликнул:

— Вперед, господа, в галоп! Мы не предупредили доезжачих, и, если мы не поспешим, нам придется охотиться врассыпную на поле, а не цепью в лесу.

И король в сопровождении семи человек пустился вперед.

А господин кардинал еще почивал.

Глава 5. Охота

Дон Фелипе был человек предусмотрительный. Он послал самого быстрого гонца в Шамбор, чтобы предупредить главного ловчего его высочества герцога Орлеанского. Берейтор так спешил, что, когда король подъехал к столбу, именовавшемуся Королевским и стоявшем на перекрестке шести дорог, где обычно собиралась охота на кабана, все доезжачие были уже на конях и своры на поводу.

Среди доезжачих Людовик увидел старого псаря, которого очень любил покойный король, его отец, — этот человек в молодости Людовика был его главным ловчим.

— А, вот и ты, мой старый Ля Бурре? Не ждал меня увидеть?

— Нет, сир, — ответил старый берейтор, — но как только я узнал, что ваше величество соизволили вспомнить о Шамборском лесе, я не терял ни минуты.

— Ну, и кого же ты поднял? — спросил король.

— Трехлетку, сир, но он очень силен и, судя по всему, одиночка. Он долго будет сопротивляться собакам.

— Ты думаешь?

— Да, сир, и не нужно терять времени, — продолжал Ля Бурре, — потому что с горизонта надвигается хорошенькая гроза.

И доезжий показал рукой в сторону Амбуаза, вниз по течению Луары. И вправду, на горизонте, там, где лазурные небеса четко отделялись от черной земли, виднелась белесоватая полоска.

— Да, ты прав, — сказал король, — часов в одиннадцать-двенадцать дождь пойдет.

— Но мои собаки, — сказал герцог Орлеанский, — поведут кабана так хорошо, что и к одиннадцати мы его возьмем.

— В погоню, господа! — воскликнул король.

Кабана подняли в густых колючих зарослях, и собаки взяли его след.

С самого начала кабан оправдал ожидания доезжего Ля Бурре: как старый матерый самец, он пустился бежать прямо перед собой. Собаки очень дружно пошли по следу.

Король пустил лошадь галопом, а его юный паж скакал рядом с ним.

— Решительно, — сказал ему король, — я сегодня развлекаюсь, как старый ландскнехт, дорогой мой.

Но, преодолев межу, король взял неправильный путь. И вдруг он остановился.

— Ого! — воскликнул он. — А это кто еще?

Сквозь деревья он увидел всадницу, которая неслась точно вслед за сворой.

Она сидела на черной лошади, и по шее животного, по его маленькой головке, по скорости сразу было видно, что это один из тех замечательных испанских жеребцов, покупка которого по карману только принцам.

— Кто эта женщина? — спросил Людовик у де Сабрана.

— Не знаю, сир.

— Пресвятое чрево! — воскликнул король, охотно пользовавшийся любимым проклятием Генриха Великого. — Сейчас я это сам узнаю!

И он бросил лошадь в галоп, преследуя амазонку, которая, перепрыгивая на лошади через изгороди и рвы, выказывала чудеса храбрости.

Однако, когда кабан, преследуемый по всем правилам, выскочил из лесу и ринулся через поле, она замедлила аллюр, и король смог ее догнать.

И Людовик увидел юную, прекрасную женщину, покрасневшую от смущения.

Габриэль де Сабран, который никак не участвовал в заговоре герцога Орлеанского и его фаворита дона Фелипе, подъехал прямо к ней и сказал:

— Сударыня, это король.

При этих словах амазонка изобразила величайшее смущение, легко спрыгнула на землю и прошептала:

— О, сир, простите мне невольную дерзость! Я думала, что это охотится герцог Орлеанский, и хотела присоединиться к охоте.

Король, потеряв дар речи от ее красоты, смотрел на нее с восторгом.

— Ну что же, сударыня, кто бы вы ни были, добро пожаловать!

По знаку короля Сабран спешился, встал на одно колено и помог амазонке сесть в седло.

— Сир, — продолжала она, — меня зовут донья Манча, я сестра дона Фелипе д'Абадиоса, и его королевское высочество соблаговолил разрешить мне жить в Шамборском замке и принимать участие в его охоте.

— Сударыня, — ответил король, — мой брат отлично сделал.

И, с изяществом поклонившись ей, добавил:

— А теперь, сударыня, в галоп! Мы должны прибыть первыми к моменту, когда кабана затравят!

Глава 6. Кардинал не дремлет

— Итак, король влюблен? — спрашивал в тот же вечер один из пажей его величества у Габриэля де Сабрана.

— Безумно влюблен, — ответил Габриэль. — Впрочем, эта испанка действительно очень хороша.

— Ах, — сказал первый паж, — ив самом деле? Красивее, чем мадемуазель де Отфор?

— О, без всякого сомнения! Король только о ней и говорил на обратном пути с охоты.

— Так она не вернулась в Блуа?

— Нет, король не хочет, чтобы она показывалась при дворе.

— Почему?

— Чтобы не будить подозрения господина кардинала, который считает, что король должен заниматься только двумя вещами.

— И чем же в первую очередь? — спросил Марк де Морвер.

Так звали пажа.

— В первую очередь, политикой.

— А во вторую?

— А во вторую заботиться о том, чтобы род его продолжился, и у трона был наследник.

— Да, и поскольку мы совсем рядом с Амбуазом, а королева находится именно там…

— Тсс!.. — прошептал де Сабран. — Может быть, его величество именно поэтому не хочет, чтобы донью Манчу видели?

— А, эту красотку зовут донья Манча?

— Да.

— И где же она?

— В Шамборском замке, живет в покоях Месье.

— Так я полагаю, — подхватил с улыбкой второй паж, — король теперь иногда будет охотиться в Шамборском лесу?

— Да, каждый день, черт возьми! — ответил де Сабран.

Этот разговор мальчики вели в королевской комнате, а король в это время, только что пообедав, прогуливался со своим братом герцогом Орлеанским по одной из террас замка. В это время дежурный мушкетер стукнул прикладом мушкета о плиты пола. Это был обычный знак.

— А вот и король, — сказал Гастон.

И действительно вошел король в сопровождении своего брата.

— Ах, и в самом деле, честное слово, — говорил король, обычно такой бледный и мрачный, а сегодня сияющий улыбкой, — мне надо было приехать в Шамбор, чтобы немного встряхнуться. Я себя сегодня превосходно чувствую, и охвачен такой приятной усталостью, что просплю без просыпу до завтрашнего утра.

— Конечно, завтра ваше величество охотиться не будет? — лукаво спросил Гастон.

— Но почему же? Напротив…

— Тогда, значит, на этот раз в лесу в Блуа?

— Нет, нет, в Шамборе, как и сегодня. Мы затравим еще одного кабана.

И король приказал снять с себя плащ и сапоги.

— Я вижу, вашему величеству пришлась по вкусу моя кабанья свора, — сказал Месье.

— И ваш ловчий, братец, — добавил король. — Любезный человек ваш дон Фелипе. Откуда вы его извлекли?

— Из Испании, сир.

— И он к тому же еще архитектор?

— Да, это он перестроил левое крыло замка.

— Ну, так скажите ему, что, когда вам больше не понадобятся его услуги, я с удовольствием возьму его к себе.

— Сир, сколь бы ни полезна была мне помощь дона Фелипе, я буду счастлив уступить его вашему величеству.

Принц поклонился и распрощался с королем, который улегся в постель. Паж Габриэль де Сабран лег, как обычно, в комнате короля, а его товарищ; Марк де Морвер, вышел.

В каждом из королевских дворцов рядом с малыми покоями, как тогда говорили, у пажей была комната, и король всегда мог иметь их под рукой. Но де Морвер, вместо того, чтобы пройти в смежную комнату, которая была приготовлена для пажей в замке Блуа, скользнул в коридор, и быстро поднялся по большой лестнице на третий этаж, где расположился кардинал и весь его дом.

По-видимому, де Морвер часто приходил к кардиналу, поскольку, завидев его на пороге передней, один из гвардейцев его преосвященства, дежуривший там, подошел к нему, поклонился и поспешно сказал:

— Господин де Морвер, его преосвященство ждет вас.

Марк улыбнулся и позволил провести себя к кардиналу. Услышав шум шагов де Морвера, кардинал поднял голову.

— А, это ты! — сказал он. — Ну, и что ты сегодня новенького принес, голубчик?

— Король влюблен! — ответил де Морвер.

Эти два слова, такие простые и обыкновенные, заставили кардинала подпрыгнуть. Если бы ему сообщили, что Париж в руках испанцев, он бы и то не отреагировал более живо. Он остановил на де Морвере властный взгляд своих бесцветных глаз и спросил:

— Ты в этом хорошо уверен, дружочек?

— Да, монсеньор.

— Кто тебе это сказал?

— Любимый паж короля, Габриэль де Сабран.

— Так король не ездил охотиться в Шамборский лес?

— Напротив, ездил. И там произошла встреча.

— Ага!

— Кажется, он встретил там иностранку, прекрасную как утренняя заря, испанку, по-видимому, и влюбился.

— А как имя этой женщины, ты знаешь?

— Ее зовут донья Манча. Она сестра архитектора брата короля.

Кардинал нахмурился и стал перелистывать таблички, покрытые таинственными письменами, которые разбирать умел он. один.

— Как зовут этого архитектора? — спросил он, перевернув несколько табличек.

— Дон Фелипе д'Абадиос.

— Да, тот самый, — прошептал кардинал, видимо, нашедший какие-то записи относительно фаворита Гастона Орлеанского.

— А где сейчас, — спросил он, — эта расчудесная донья Манча?

— Она осталась в Шамборском замке.

— Прекрасно! Король завтра едет на охоту?

— Да, он предупредил об этом его высочество.

В глазах кардинала мелькнула молния.

— Ну вот, теперь король в компании со своим братцем вступает в заговор против себя самого!

И, поглядев на де Морвера, спросил:

— Ты ведь из окрестности Амбуаза?

— Да, монсеньор. Моя матушка живет в двух лье от Амбуаза, в крохотном имении, составляющем все ее состояние.

— И как давно ты ее не видел?

— Два года, монсеньор.

— Хотел бы ее увидеть?

— Ах, конечно, монсеньор, — ответил мальчик.

— Я даю тебе отпуск на четыре дня.

— Но, — возразил де Морвер, — король меня хватится…

— Я беру все на себя.

— И я завтра могу ехать?

— Нет, не завтра, а сегодня вечером. Ты только заедешь в Амбуазский замок и вручишь королеве записку, которую я тебе дам.

И кардинал тут же написал записку Анне Австрийской, о которой король, казалось, думал не больше, чем о турецкой или китайской принцессе.

Через час Марк уже скакал по Амбуазской дороге, везя письмо и тяжелый кошелек, потому что кардинал щедро платил за услуги, которые ему оказывали.

Глава 7. Король развлекается

На следующее утро король встал очень рано. Как и накануне, он надел охотничий кафтан и натянул замшевые сапоги. Месье, уже давно одетый, при сапогах и шпорах, присутствовал при туалете короля.

— Ах, поспешим, господа, — сказал Людовик. — Если через десять минут мы не будем сидеть на конях, явится господин кардинал и начнет меня утомлять делами королевства и требовать моей подписи под тысячей указов и ордонансов.

— Сир, — прошептал Габриэль де Сабран, пристегивая плащ короля, — может быть, и так уже слишком поздно.

И вправду, Людовик состроил ужасную гримасу, потому что на пороге комнаты появилась красная тень кардинала.

— Государь, — произнес вошедший, — простите мне, что я позволил себе явиться пожелать вам удачной охоты. Вот уже два дня, как я не имел счастья видеть ваше величество, и я поспешил осведомиться о его здоровье.

— Благодарю, господин кардинал, но, как вы сами видите, я сегодня охочусь и не имею времени заниматься делами.

— Э, сир, — добродушно воскликнул кардинал, — да кто же говорит о делах вашему величеству? Благодарение Богу, королевство спокойно, общество благоденствует и уж, конечно, король Франции приехал в Блуа не делами заниматься, а, напротив, отдохнуть от утомительной политики.

Эти льстивые речи кардинала повергли короля в некоторое недоумение.

— Как, — спросил он, — ваше преосвященство совершенно во мне сегодня не нуждается?

— Зачем утомлять ваше величество разными пустяками?

— Значит, я могу весь день охотиться?

— Конечно, сир! И сегодня, и завтра, и последующие дни.

— Ну превосходно, — произнес Людовик, — воистину, ваши враги клевещут на вас, когда утверждают, что вы ужасный первый министр для своего несчастного государя.

Кардинал поклонился, сделал шаг к двери, потом обернулся.

— Сир, — произнес он, — сказав только что, что вам совершенно нечего сделать в замке Блуа, я, может быть, несколько преувеличил.

Король нахмурился, а Ришелье продолжал:

— Ваше величество унаследовали от своего предка короля Святого Людовика великое чувство справедливости, и слава об этом так распространилась, что один дворянин обратился ко мне с просьбой, чтобы ваше величество разобрали тяжбу, возникшую между ним и его сестрой.

— Кто этот дворянин? — спросил король.

— Это сир Юбер Готье де Бовертю, бывший капитан гвардейцев покойного короля Генриха IV.

— Но я его, черт возьми, знаю, и его сестру тоже! — воскликнул Людовик. — Это не та барышня, которая…

Кардинал улыбнулся.

— Как, — промолвил он, — разве с мадемуазель де Бовертю была какая-то история?

— Хе-хе, — хмыкнул Людовик, — кажется, я припоминаю кое-какие слухи, которые можно было когда-то слышать о ней при королевском дворе. Ведь кажется, мадемуазель де Бовертю была фрейлиной?

— Да, сир.

— А теперь у нее какие-то разногласия с братом?

— Да, относительно имения их родителей. Сир де Бовертю ссылается на права первородства, желая сохранить поместье и имение родителей нераздельными. Мадемуазель де Бовертю требует себе половину. Оба решили представить этот спорный вопрос на суд вашего величества.

— И хорошо сделали, — ответил король.

— Тогда в какое время вашему величеству будет угодно назначить им аудиенцию?

— Где они?

— В своем поместье, в двух лье отсюда.

— Хорошо, господин кардинал, пригласите их сюда сегодня вечером. После ужина я их выслушаю.

Кардинал поклонился и вышел.

— Уф! — пробормотал Людовик. — Нынче утром мне повезло. По коням, господа!

И король отбыл в Шамбор. На этот раз Месье привез охотничий экипаж из Блуа, а дон Фелипе приказал, чтоб на заре подняли оленя. Но, хотя король и был страстным охотником. он выслушал донесение весьма рассеянно. Все дело в том, что на месте встречи охотников присутствовала прекрасная донья Манча. Она сидела на своем великолепном испанском жеребце, которым она управляла с необычайным изяществом. Людовик улыбнулся ей и направил к ней своего коня.

Охота была великолепна и проведена по-королевски. Король скакал прямо следом за сворой, а донья Манча слева рядом с ним.

Олень напился из большого пруда и тут же повернулся мордой к своре, готовясь дорого продать свою жизнь. Но Людовик соскочил с коня и прикончил его ударом охотничьего ножа; потом он отрезал у оленя левую ногу и поднес ее покрасневшей донье Манче.

В это время с громкими звуками рога подскакали Месье и свита короля. Гастон Орлеанский, наклонившись к дону Фелипе д'Абадиос, сказал ему на ухо, указывая на донью Манчу:

— Ну, теперь только от нее зависит, станет ли она королевой с левой руки.

— Она ею станет, — ответил дон Фелипе.

И действительно, вечером, когда они доехали до берега Луары, король сказал прекрасной испанке:

— Синьора, я приглашаю вас завтра принять участие в охоте на дикую козу в Шамбонском лесу, и, следовательно, прошу вас провести эту ночь в замке Блуа.

Желание короля было законом. Донья Манча поклонилась. Через два часа она въехала справа от короля во двор замка Блуа.

Кардинал, спрятавшись за жалюзи, видел эту сцену при свете факелов.

— О, — сказал он себе, — думаю, самое время принять меры!

Глава 8. Подарок короля

Ни паж, ни дежурный мушкетер не могли припомнить короля Людовика XIII в таком веселом расположении духа.

Он послал просить к ужину господина кардинала, но кардинал принес извинения, ссылаясь на больной желудок, и за ужином не появился. Но он воспользовался случаем, чтобы напомнить его величеству, что он обещал вечером аудиенцию сиру де Бовертю и его сестре.

Едва Людовик уселся за стол, как доложили о приезде его ювелира.

— Как?! — воскликнул король. — И наш славный Лоредан тоже здесь?

— Да, сир, — ответил, входя, золотых дел мастер. — Разве ваше величество не вызывали меня к себе?

— Я? — удивленно переспросил король. — Да ни в коем разе.

— И однако его преосвященство, — ответил ювелир, державший под мышкой небольшой кожаный футляр, — уезжая из Парижа, настоятельно рекомендовал мне быть точным.

— Точным? Но в чем? — заинтересованно спросил король.

— В сроке исполнения серег, которые ваше величество мне заказали.

— Совсем странно! — воскликнул король. — Я меня нет об этом ни малейшего воспоминания!

— Может быть, — продолжал Лоредан, — его преосвященство заказали мне их от вашего имени?

— Но это совсем уж странно!

— Я очень спешил, — продолжал Лоредан, — и выехал вчера утром из Парижа к моей дочерью — я верхом, а она в носилках, но поскольку мулы ехали медленней, чем моя лошадь, то я опередил ее, чтобы не заставлять ждать ваше величество.

Два человека — король и дон Фелипе д'Абадиос — внимательнейшим образом слушали этот рассказ. Когда Лоредан сказал, что его дочь сейчас находится на дороге в Блуа, в глазах дона Фелипе д'Абадиос промелькнула молния.

А король в это время спрашивал сам себя:

— Но какого черта господин кардинал заказал серьги? Для кого они предназначались?

Потом, обратившись к Лоредану, спросил:

— Ну, и где эти серьги?

— Сир, вот они.

И ювелир открыл перед королем футляр, который он принес.

— Дьявольщина! — воскликнул Людовик. — Работа превосходная, и бриллианты самой чистой воды!

— Самые прекрасные, какие только нашлись во Франции, — сказал Лоредан.

— Но ведь это, наверное, невероятно дорого?

— Да, сир, его преосвященство сам мне назначил цену.

— Кажется, — сказал, улыбаясь, король, — я богаче, чем думал.

И, взяв серьги, он сказал донье Манче:

— Синьора, вы ведь поблагодарите господина кардинала?

И сам продел великолепные серьги в уши испанки, подумав при этом:

— Вот я и сыграл с господином кардиналом еще одну прекрасную шутку.

После ужина он отвел в сторону герцога Орлеанского.

— Братец, — спросил он его, — не знаете ли вы где-нибудь неподалеку от Блуа уединенного домика, где бы можно было побеседовать без помех?

— Безусловно, сир, это гостиница «У Единорога».

— Там нет народу?

— Никогда, особенно ночью.

— Прекрасно, — сказал король. — Попросите донью Манчу подождать меня там.

— Когда, сир?

— Сегодня, в полночь. Господин кардинал так долго меня не задержит. Приготовьте мне оседланную лошадь у ворот замка.

— Хорошо, сир.

Король потребовал плащ и трость.

— А теперь, — сказал он, — пойдем вершить правосудие и мирить сира и мадемуазель де Бовертю!

И он отправился к кардиналу.

Глава 9. Признание мадемуазель де Бовертю

Было ровно десять часов, когда король вошел к его преосвященству, которого он нашел в одиночестве перед столом, заваленном пергаментами, печатями и указами. При виде короля сумрачное лицо кардинала разгладилось и приняло то же приветливое выражение, что и утром. Он поцеловал руку короля, как поцеловал бы руку женщины, и сказал:

— Сир, история наречет вас Людовиком Справедливым, потому что вы покинули развлечения и лишили себя отдыха с единственной целью восстановить справедливость.

— Господин кардинал, — ответил король, усевшись в глубокое кресло и закинув ногу на ногу, — не надо меня хвалить…

— Почему же, сир?

— Потому что спор между сиром и мадемуазель де Бовертю, который я должен разобрать, не единственная причина, приведшая меня к вам сегодня вечером.

— Ваше величество желало бы побеседовать со мной о государственных делах?

— О, сохрани меня от этого Бог! — пробормотал король.

Ришелье взглянул на стенные часы своего кабинета.

— Возможно, сир де Бовертю несколько задержится, — сказал он. — Его поместье неблизко от Блуа, и потом этот сеньор — страстный охотник: может быть, когда посланный прибыл, он был в лесу.

— Весьма возможно, — ответил король.

— Ваше величество, — продолжал Ришелье, — любит шахматы и благоволит считать меня неплохим игроком: возможно, вы подумали, сир, что в ожидании господина де Бовертю…

— Нет, не в этом дело, господин кардинал.

— Ах так!

И Ришелье, казалось, стал ждать, чтоб король объяснился.

— Меня заставило прийти к вам раньше времени любопытство.

— Любопытство, сир? — спросил кардинал; его прозрачные глаза, казалось, пытались прочесть мысли короля.

— Ну да, Господи Боже ты мой! Представьте себе, что во время ужина прибыл Лоредан, мой ювелир.

— Ах, это, — сказал, улыбаясь, кардинал. — Наверное, ваше величество заказал ему какую-нибудь дорогую безделушку, например, перстень-печатку.

— Нет, господин кардинал. Лоредан мне привез не это.

— Так что же, сир?

— Серьги.

— А! — произнес с улыбкой кардинал.

— И поверите ли, — продолжал король, — что я их не заказывал?

— В самом деле?

— Он мне сказал, что заказывали их вы, господин кардинал.

— Сир, — ответил Ришелье, — это правда, и я не стану лгать. Эти серьги Лоредану заказал действительно я. Они, должно быть, прекрасной работы.

— Восхитительной, господин кардинал.

— Впрочем, заказывая их Лоредану, я велел ничего не жалеть.

— Мне кажется, господин кардинал, у вас есть воспитанница?

— Да, сир, внучатая племянница, мадемуазель де Плесси, которую я только что выдал замуж за одного бретонского дворянина, господина Плело.

— Это прекрасно; тогда, может быть, этот болван Лоредан ошибся?

— В чем, сир?

— Он принес мне серьги, предназначавшиеся для вас?

— Нет, сир, — ответил Ришелье, — я не настолько богат, чтобы делать моей племяннице подобные подарки. Я заказал эти серьги от имени вашего величества и надеялся, что ваше величество…

— Их подарит вашей племяннице?

— О, что вы, сир, вовсе нет, но…

— А тогда кому же?

Улыбка сошла с лица Ришелье. Кардинал снова стал тем жестким государственным человеком, перед которым трепетали все, даже его августейший хозяин.

— Сир, да простит меня ваше величество, но для того, чтобы объяснить вам, для чего я заказал эти серьги, я вынужден буду побеседовать с вами о важных вещах.

Король в свою очередь посмотрел на часы.

— Ну а вы уверены, господин кардинал, — спросил он, что сир и мадемуазель де Бовертю приедут?

— Я могу поручиться за это вашему величеству.

Король вздохнул.

— Ну что же, я слушаю вас. Все равно, — что о политике говорить, что о чем-нибудь другом.

— Сир, — продолжал Ришелье, — ваше величество все последнее время жили несколько в отдалении от семьи…

— Да нет, господин кардинал, я как-то этого не заметил.

— Вашему величеству пошел тридцать восьмой год.

— Да, верно. Как время-то идет, господин кардинал!

— А трон не имеет наследника…

Король нахмурился.

— Ах, господин кардинал, — сказал он сердито, — вы опять будете со мной говорить о королеве?

— Но, сир…

— И вы неправы, господин кардинал. Королева покинула двор без моего разрешения и отправилась жить в Амбуаз… Ну что же, пусть там и остается!

— Простите меня, сир, но я подумал…

— Что подумал?

— О том, что от Амбуаза недалеко до Блуа.

— И вы рассчитываете, что я поеду повидать ее?

— В этой надежде, сир, — смиренно ответил кардинал, — я и заказал эти серьги…

Король расхохотался во все горло, что вообще-то было Для него непривычно.

— Господин кардинал, вы плохо все продумали.

— Как так, сир?

— И ваши серьги попали по другому назначению. Я их сегодня же вечером подарил…

Ришелье принял наивный вид.

— Ваше величество решили помириться с мадемуазель де Отфор?

— И вовсе нет, — ответил король. — Я подарил серьги донье Манче.

— А кто такая донья Манча, сир?

— Прекрасная и в высшей степени любезная женщина, которая охотится на оленя, как сама богиня Диана.

— Ах, вот как! — совершенно равнодушно произнес Ришелье.

Король второй раз взглянул на часы. Было половина одиннадцатого.

— Не находите ли вы, господин кардинал, — произнес король, что сир де Бовертю несколько злоупотребляет моим терпением?

— Он приедет, сир, не сомневайтесь. Может быть, все-таки партию в шахматы?

— Хорошо, — безрадостно согласился король.

Ришелье позвал слуг. Двое пажей установили шахматную доску.

Людовик страстно любил играть в шахматы, особенно с кардиналом, который был очень сильным противником. Садясь за шахматную доску, Людовик подумал, что свидание он назначил на полночь, а сейчас только половина одиннадцатого. Партия же в шахматы с кардиналом никогда не продолжалась более трех четвертей часа.

Расставляя на доске фигуры, Ришелье обменялся быстрым взглядом с одним из своих офицеров, в эту минуту как раз появившимся на мгновение на пороге двери, к которой Людовик сидел спиной.

Партия началась; кардинал, несомненно преднамеренно, сделал одну за другой две ошибки, вследствие чего король сразу же получил значительное преимущество.

Когда Людовик проигрывал, то испытывал такое разочарование, что отталкивал доску и говорил:

— Господин кардинал, вам несомненно помогает сам дьявол; это нечестная игра.

И никогда в этом случае не хотел отыграться. Когда же он выигрывал, то напротив, настроение у него поднималось, в он предлагал кардиналу взять реванш. На этот раз кардиналу был поставлен мат за двадцать минут.

— Ах, господин кардинал, — сказал Людовик, — вас уж слишком одолевают политические заботы. Ну как, может еще одну партию?

— Охотно, сир, — ответил кардинал.

И они начали новую партию. Но, несколько минут спустя, один из гвардейцев доложил о сире и мадемуазель де Бовертю.

— Ах, честное слово, — воскликнул король, увлеченный игрой, — они прекрасно подождут, пока я закончу партию.

На этот раз кардинал затянул игру; он не дал так легко себя победить, и партия продолжалась целый час. Когда король объявил мат, пробило без четверти двенадцать.

«Ах, черт, — подумал Людовик, — а мне еще скакать два лье. Ба! У моего братца герцога Орлеанского кони добрые, а донья Манча меня подождет несколько минут.»

И в покои ввели сира и мадемуазель де Бовертю. Эти двое, почтительнейше склонившиеся перед его величеством, являли собой два ярчайших образца провинциального дворянства того времени.

Брат был крупным и крепким мужчиной лет сорока восьми, широкоплечим, с сединой на висках, загорелым; шел он прямо, голову нес высоко и был несгибаем, как швейцарский гвардеец.

Мадемуазель де Бовертю было около сорока лет; лицо ее хранило следы замечательной красоты; во всем ее облике было что-то бесконечно печальное и поникшее; одета она была в траур.

— Насколько мне известно, — сказал им король, — вы хотели бы, чтобы я рассудил ваш спор. Говорите, господин де Бовертю. Позже мы выслушаем вашу сестру.

— Сир, — сказал дворянин, — мы с сестрой всю жизнь прожили в добром согласии в родительском имении. Но однажды мне пришло в голову, что я должен жениться, и с тех пор у нас пошли раздоры и ссоры.

— Так вы женаты? — спросил король.

— Нет, еще нет, но я жду только решения вашего величества. Королю, конечно, известно, что закон требует, чтобы мужские потомки были нераздельными владельцами земель, поместий и прочего имения, составляющих достояние знатной семьи. Но с тех пор, как я решил жениться с единственной целью не дать угаснуть моему роду, моя сестра, вместо того, чтобы остаться жить с нами, хочет разделить в равных долях все имущество, которое нам оставил наш покойный отец.

— Как, как? — переспросил король. — Но мне кажется, что мадемуазель де Бовертю не совсем в своем праве.

— Сир, — ответила она, — если ваше величество окажет мне милость выслушать меня, то может быть, ему будет угодно изменить свое мнение.

— Ну что же, говорите, сударыня, я вас слушаю.

— Ах, — ответила она, — есть вещи, которые я могу сказать только королю, потому что их может знать только король.

— И ваш брат о них не знает?

— Да, сир, и не должен никогда узнать.

Сир де Бовертю был человеком очень порядочным. Он сказал сестре:

— Ну что же, поведайте королю то, что вы хотите ему поведать, и если его величество сочтет, что половина отцовского достояния принадлежит вам, я вам его отдам.

Бледность, таинственная печаль и траурные одежды мадемуазель де Бовертю возбудили в короле некоторое любопытство. Он дружеским жестом попросил кардинала оставить его одного, и его преосвященство вышел вместе с сиром де Бовертю, но перед тем успел бросить взгляд на часы. На часах была почти полночь.

Глава 10. Мадемуазель де Бовертю

— Итак, сударыня, — произнес король, очутившись наедине с мадемуазель де Бовертю, — я слушаю вас.

— Сир, — сказала она, — то, в чем я признаюсь вашему величеству, не знает ни один человек: я — мать.

— Ага! Так! — промолвил король. — Я начинаю понимать, почему вы хотите сохранить часть отцовского наследства.

— Сир, — продолжала дама в трауре, — не судите меня слишком строго, и будьте столь же терпеливы, сколь великодушны: выслушайте меня.

Король кивнул головой в знак согласия. Мадемуазель де Бовертю продолжала:

— Сейчас мне сорок один год, а тогда мне было восемнадцать. Этим я хочу вам сказать, что сын, чье наследство я пытаюсь защитить, это молодой человек, которому сейчас около двадцати двух лет.

— Черт возьми! — произнес несколько легкомысленным тоном король.

Но мадемуазель де Бовертю взглянула на монарха так холодно и спокойно, что его несколько насмешливая улыбка исчезла.

— Вам не будет смешно, сир, когда вы узнаете мою историю.

В голосе ее прозвучали печальные и повелительные ноты, которые невольно покорили короля.

— Я слушаю вас, сударыня, — серьезно повторил он.

Мадемуазель де Бовертю продолжала:

— Наше поместье расположено на склоне холма, на краю Шамборского леса. Оно называется Бюри. Однажды вечером отца моего не было дома, брат в это время служил в королевской гвардии и я была одна… Всю вторую половину дня шел дождь, приближаясь гроза и, так как дело шло к ночи, тучи прорезали молнии. Начался ливень. В двери Бюри постучался всадник в охотничьем кафтане. Он сказал, что он — из свиты короля и отбился от остальных охотников. Это был уже немолодой человек, но у него был благородный и рыцарственный вид, глаза ясные и широкая улыбка. Я сама прислуживала ему, и мной при этом владело какое-то неизъяснимое чувство. Он провел ночь в Бюри и сказал, что вскоре вернется поблагодарить моего отца за гостеприимство, которое я ему оказала. И вправду, он вернулся через неделю.

По какому-то роковому совпадению, брата моего все еще не было; как и в прошлый раз, шел дождь, и волнение, охватившее меня при первом свидании, усилилось.

Мадемуазель де Бовертю на минуту в волнении замолчала, тяжело дыша и глядя в пол.

Король ласково сказал ей:

— Я испытываю к вам живейший интерес. Прошу вас, продолжайте.

— Сир, — прошептала она, — пусть ваше величество пощадит мои чувства и избавит меня от рассказа грустной повести о соблазненной девушке. Этот красивый и благородный дворянин приезжал еще не раз, и злосчастная судьба так распорядилась, что я каждый раз была в замке одна. И однажды я заметила, что близится тот час, когда я уже не смогу больше скрывать свой грех. На мое счастье, на следующий день отец сказал мне:

— Жанна, дитя мое, король соблаговолил вспомнить о нашем старинном роде. Я отвезу вас в Париж, где вы войдете в число фрейлин королевы.

И действительно, отец отвез меня в Париж. В тот день, когда меня представляли в Лувре, король был на охоте. Меня приняла королева, и в тот же вечер я приступила к своим обязанностям. Увы! Когда на следующий день я по долгу службы зашла в покои королевы, я чуть не упала в обморок, увидев там моего знакомого дворянина, улыбнувшегося, видя, что я вхожу. Я узнала этого дворянина, это был он! Вокруг него все стояли, обнажив головы, а он сидел и на голове у него была шляпа. Этот человек, которого я все еще любила и чей ребенок шевелился у меня под сердцем, был король! Король Генрих Великий, отец вашего величества!

При этом признании Людовик XIII не мог сдержать возгласа удивления.

Мадемуазель де Бовертю продолжала:

— Благодаря королю, я родила в величайшей тайне, и мое бесчестье не стало никому известным. Я дала жизнь сыну…

Тут голос мадемуазель де Бовертю дрогнул и по лицу ее заструились молчаливые слезы.

— Вы понимаете, государь, что нужно было во что бы то ни стало скрыть от всех мой грех, и король Генрих отобрал у меня ребенка, пообещав мне позаботиться о нем, и он, несомненно, сдержал бы слово…

— И кто же ему помешал? — с удивлением спросил Людовик XIII.

— Сир, — ответила мадемуазель де Бовертю, — через месяц после того, как я оправилась от родов, король пал, заколотый ножом Равальяка.

— Ну… а ребенок?

— Король унес тайну его судьбы с собой в могилу.

— И нет никакой возможности опознать вашего сына?

— Простите, ваше величество, но в день, когда его у меня забрали, я повесила ему на шею медальон со своим портретом.

— Бедняжка! — прошептал король.

— Но, — продолжала мадемуазель де Бовертю, — я убеждена, сир, что сын мой не умер, что я его увижу в один прекрасный день… и потому, сир, вы ведь понимаете, что ему понадобится поместье.

— Я беру это на себя, — произнес король.

И тут он взглянул на часы.

— О, пресвятое чрево! — воскликнул он, поднимаясь рывком. — Уже час ночи!

— Так каково же, сир, — спросила твердым тоном мадемуазель де Бовертю, — решение вашего величества?

Но король уже не думал об этом таинственном сыне, последнем, без сомнения, ребенке самого галантного из монархов.

Он думал о прекрасной донье Манче, которая ждала его в гостинице «У Единорога», на дороге из Орлеана в Блуа…

— Завтра, завтра! — воскликнул он. — Я решу это дело завтра.

Но не успел он подбежать к двери, как вошел кардинал.

— Сир, — сказал он, — посмотрите!

— Ну, что еще? — с досадой буркнул король.

— К нам гости…

— Что? — спросил Людовик.

Но кардинал уже распахнул створки окна, выходившего во двор замка, и ошеломленный король услышал топот лошадей и при свете двадцати факелов увидел, что у крыльца остановились носилки в окружении множества всадников.

— А это еще что такое? — закричал он.

— Сир, — ответил кардинал, — мне кажется, что се величество королева Франции специально прибыла из Амбуазского замка поприветствовать своего супруга-короля.

Глава 11. У ворот Блуа

Теперь настало время вернуться к дону Фелипе д'Абадиос.

В начале этой истории мы видели, что он привез донью Манчу в гостиницу «У Единорога», хозяином которой был несчастный Сидуан, чтобы попробовать там завладеть дочерью ювелира Лоредана, ехавшей в Блуа к своему отцу. Читатель помнит, что девушка неожиданно нашла чудесного избавителя в лице капитана Мака.

Дон Фелипе отправился обратно в Блуа, с яростью в душе, клянясь отомстить благородному искателю приключений.

Пока до его слуха долетал звон колокольчиков мулов, впряженных в носилки Сары Лоредан, дон Фелипе помышлял только о мести. Но когда звук этот затих, он вспомнил о донье Манче.

Итак, король собирается сделать ее своей фавориткой? И, значит, он, дон Фелипе, сможет, сначала, разумеется, исподтишка, а потом и открыто, противостоять власти кардинала?

Шествуя пешком, темной ночью, дон Фелипе мечтал о будущем величии: он видел себя первым министром, он правил Францией и, в конце концов, передавал ее во власть Испании.

Было очень темно, шел дождь… Вдалеке послышался шум. Дон Фелипе остановился, прислушался и стал ждать. Мимо него галопом пронесся всадник, с головой закутанный в плащ.

— Это король, — подумал дон Фелипе, и сердце его вновь наполнилось честолюбивыми мечтами. Он уже подходил к воротам Блуа.

Обычно ворота стерегла городская стража, а иногда солдаты его высочества герцога Орлеанского. Со времени пребывания в городе короля службу несли мушкетеры. В этот вечер дозором у ворот командовал корнет господин де Эртлу.

Когда дон Фелипе выходил из города, господин де Эртлу, знавший, что испанец в большой милости у короля, чрезвычайно любезно пожелал ему доброго вечера. Видя, как он возвращается, корнет позволил себе его окликнуть.

— Что вам угодно, сударь? — спросил испанец.

— Передать вам поручение, дон Фелипе.

— Ах, так?! А от кого?

— Войдите в караульное помещение, вы все сейчас узнаете.

Дон Фелипе вошел.

— Милостивый государь, — продолжал господин де Эртлу с изысканнейшей вежливостью, — мне приказано попросить вас отдать вашу шпагу…

Испанец отступил на шаг.

— Вы меня арестовываете? — спросил он.

— Ни в коем разе. Мне поручено только задержать вас здесь до рассвета.

— А по чьему приказу вы действуете?

— По приказу короля.

— О, ну тогда я спокоен.

И дон Фелипе протянул свою шпагу господину де Эртлу.

— А теперь, сударь, — сказал ему корнет, — я полагаю, что завтра утром нам придется проделать совместное путешествие.

— Простите? — переспросил высокомерно испанец.

— Мы едем в Париж.

Дон Фелипе подошел к двери и увидел носилки. В окошке появилось лицо женщины. Это была донья Манча. Она была бледна, но дону Фелипе показалось, что в глазах ее светится торжество.

Господин де Эртлу снова заговорил:

— Милостивый государь, — сказал он дону Фелипе, — мы поедем в Париж, и поедем рядом с носилками доньи Манчи.

— И все это по приказу короля? — насмешливо спросил дон Фелипе.

— Да. Его величество удостаивает донью Манчу своей любви.

— О, я знаю это. — произнес дон Фелипе, которому казалось, что в глазах своей сестры он прочел все, что произошло между ней и королем, — и это несколько досаждает господину кардиналу.

— Я тоже так думаю, — вежливо откликнулся господин де Эртлу, — но случилась небольшая неприятность.

— С кем?

— С самим королем, сегодня же ночью.

— Что вы хотите этим сказать? — обеспокоенно спросил испанец.

— Из Амбуазского замка прибыла королева.

— Ах! — воскликнул дон Фелипе и побледнел.

— Ну, и король, — добавил господин де Эртлу, — желает, чтобы донья Манча и вы отправились ждать его в Париж.

Дон Фелипе сел на лошадь, и носилки доньи Манчи двинулись от Блуа в направлении Парижа.

Глава 12. У Лоредана

Старый город засыпал; от Сены поднимался прозрачный туман, тянулся по берегам, карабкался по узким улочкам я потихоньку стирал очертания крыш и башен старинных домов.

Улица Сен-Дени, днем заполненная людьми, пустела на глазах, лавки закрывались.

Однако лавка мэтра Самюэля Лоредана, богатого золотых дел мастера — его называли королевским ювелиром, — была еще открыта; ее довольно хорошо освещала стоявшая посреди стола медная трехфитильная лампа.

За столом работала молодая девушка.

Это была Сара Лоредан. В комнату вошел на цыпочках седобородый человек и подошел к ней.

— Барышня! — позвал он.

Сара повернула голову.

— А, это ты, мой старый Жакоб?

— Да, барышня. Вы еще долго не ляжете?

— Я жду отца.

— Я боюсь, барышня, что хозяин сегодня придет очень поздно ночью.

— Как? — удивилась она. — Разве он не пошел, как обычно, к нашему соседу-кожевеннику с Медвежьей улицы сыграть партию в кости?

— Если бы он был у мэтра Бопертюи, кожевенника, он бы уже давно вернулся.

— Ты думаешь?

— Черт возьми, барышня, — ответил Жакоб, старший приказчик Самюэля Лоредана, — сигнал тушить огни уже давно прозвучал.

— Правда? — спросила девушка и поспешно бросила работу.

— Вы же знаете, что кожевенник Бопертюи строго блюдет все указы.

— Но где же тогда отец?

— Думаю, что он пошел в Лувр.

— Значит, король вернулся?

— Да, барышня, еще вчера. Недолго он пробыл в Блуа.

— Во имя неба, Жакоб, — воскликнула с ужасом Сара, — не говори мне о Блуа.

— Почему, барышня?

— Разве ты не знаешь, какой опасности я подверглась по дороге в этот проклятый город? О, если бы чудо не привело мне на помощь этого молодого офицера…

— Ах, да, — сказал старый Жакоб, — капитан… капитан…

— Капитан Мак, — закончила фразу девушка и слегка покраснела.

— Храбрый капитан! — пробормотал старик Жакоб. — Барышня, опишите мне, где это произошло, я из тех мест и смогу все себе хорошенько представить.

— Это в двух лье от Блуа, в стоящей на отшибе гостинице под вывеской «У Единорога».

— «У Единорога»?! — воскликнул Жакоб, — Это было в гостинице «У Единорога»?

— Да.

— Но она принадлежит моему племяннику.

— Твоему племяннику? Жакоб, у тебя есть племянник?

— Да, барышня, — ответил Жакоб, — есть у меня дурень-племянник, который вытянул у меня все мои сбережения, чтобы сделаться трактирщиком, и все протратил. И это у него вы подверглись такой опасности? Ах, он презренный, ах, он грубиян этакий!

И в ту минуту, когда Жакоб, которого его молодая хозяйка Сара Лоредан называла Жобом, возмущенно произнес эту тираду, в эту самую минуту в лавку вошел человек.

Это был Самюэль Лоредан, королевский ювелир.

Под мышкой он нес большую кожаную сумку и немного запыхался.

— Уф! — произнес он, бросая сумку на прилавок, — я уж думал, что король так сегодня и не кончит наши дела.

— Король вам сделал большой заказ, батюшка? — спросила Сара.

— Очень большой. Сдается мне, что при дворе происходят весьма странные вещи.

Произнеся эти слова, Самюэль Лоредан сел и вытер пот со лба. Дочь подошла к нему; на лице у нее было написано любопытство.

— Расскажите мне об этом, батюшка, вы же знаете, как я охоча до новостей.

Самюэль заулыбался.

— Я тебе расскажу кучу всего, а ты завтра пойдешь и выболтаешь все своему крестному, господину де Гито?

— Ну и что, а почему бы и нет? У меня от крестного нет секретов, и я с ним обращаюсь совсем как с вами, папочка. А ведь господин де Гито — большой вельможа.

— Да, но из всех его крестниц, а у него их много, потому что он всегда обожал крестины, ты — самая любимая.

— Это правда.

Самюэль Лоредан посадил дочь к себе на колени и поцеловал ее в лоб.

— Так вы, любопытная девица, желаете знать, что происходит при дворе?

— О, да! Расскажите мне…

— Не очень-то прилично, но все равно все скоро станет всем известно; а, впрочем, хозяйке магазина, чтобы не попасть впросак, следует все знать. Помнишь, когда мы ездили в Блуа, я вез королю серьги…

— Которые заказал кардинал? Да, помню, батюшка.

— И по задумке кардинала эти серьги предназначались королеве.

— Ах, так?

— Да, — продолжал Самюэль Лоредан, — кардинал, которого тревожило все усугубляющееся отчуждение короля от королевы, задумал примирить их величества…

— В замке Блуа?

— Вот именно. Когда король приехал в Блуа, примирение супругов казалось тем более возможным, что мадемуазель де Отфор была в немилости. Кардинал расставил в боевом порядке всю артиллерию, и все было устроено так, чтобы король встретил Анну Австрийскую на охоте, но тут произошло событие, которое чуть было не разрушило все планы.

— О! Какое же событие?

— Охотясь в Шамборском лесу на следующий день по прибытии, король встретил красавицу-испанку, сестру фаворита Месье, брата короля.

— Дона Фелипе д'Абадиос? Мне о нем рассказывали в Блуа. И что же?

— Ну, и его величество с первого взгляда влюбился в прекрасную иностранку.

— А дальше что?

— Ну вот, когда я приехал в Блуа, я застал короля за ужином в ее обществе, и отдал ему заказанные серьги при ней.

— Я начинаю догадываться! Король отдал серьги испанке?

— Именно так. И через несколько минут назначил ей свидание на тот же вечер. Но все это стало известно господину кардиналу, и как раз в ту минуту, когда король собрался на свидание, приехала королева.

— И испанка прождала короля напрасно?

— Увы, да! Но король тут же принял ответные меры. Он отослал дона Фелипе и его сестру в Париж, попросил королеву вернуться в Амбуаз и объявил, что сам он возвращается в Париж.

— И приехал в город сегодня вечером для того, чтобы встретиться со своей прекрасной испанкой?

— Да, и он вызвал меня, чтобы заказать для нее драгоценный убор из бриллиантов, принадлежащих короне. Завтра при дворе большой выход, и несомненно, донья Манча (так зовут испанку) будет представлена официально, тем паче, что Месье, брат короля, вернулся тоже, а кардинал, кажется, впал в немилость.

Окончив рассказ, Самюэль Лоредан вытащил из кармана ключ и пошел в глубину лавки.

Там стоял странный предмет меблировки в форме сундука высотою в пять футов из кованного ажурного железа. Этот предмет, чудо изобретательности одного флорентийского мастера, представлял собой как бы два ящика, стоящих один в другом. Меньший был кован из толстого листового железа и предназначен для хранения драгоценностей, камней, жемчуга — одним словом, всех тех ценностей, которыми торгует ювелир. Больший ящик был ажурным и походил на клетку дикого зверя; в нем была сделана дверь, в которую человек мог пройти, не сгибаясь.

Для того, чтобы открыть второй ящик, нужно было войти в первый.

Весь день, пока лавка была открыта, решетчатая клетка была тоже открыта, а железный сундук закрыт.

То Самюэль Лоредан, то его верный Жоб входили в клетку, открывали сундук, что-то доставали оттуда и клали туда.

Но и вечером, когда лавка закрывалась, Самюэль Лоредан, нажав на какую-то пружину, оставлял дверь открытой.

Зачем?

Этого, наверное, никто не знал, кроме него, конечно, и Жоба.

Сара, и та хорошенько этого не знала. Поэтому, когда ее отец положил кожаную сумку в железный ящик и нажал на таинственную пружину, она спросила:

— Что вы там делаете, батюшка?

— Дитя мое, — ответил Самюэль Лоредан, — знаешь ли ты, что в этом ящике иногда бывает драгоценностей и золотых монет больше, чем на пятьсот тысяч ливров?

— О, я знаю, что вы очень богаты!

— В нашем ремесле нельзя иначе, дитя мое.

— Но зачем ящик двойной?

— Я его заказал, опасаясь воров, — ответил Самюэль Лоредан.

— Тогда зачем же вы оставляете первый ящик открытым?

— Ты хочешь это знать?

— Да, и почему вы нажали на пружину?

— Вот любопытная! — сказал он. — Воры до сих пор никогда не забирались в мою лавку, поэтому ты никогда не видела, как работает механизм этой клетки, но я сейчас доставлю тебе такое развлечение.

— Посмотрим! — ответила она.

— Жоб, — позвал Самюэль, — поди сюда.

Старый мастер подошел.

— Представь себе на минутку, что ты — вор…

— О, батюшка! — воскликнула Сара.

— Так вот, Жоб, — продолжал Самюэль, — войди в клетку и попробуй взломать сундук.

— Понимаю, — ответил, смеясь, Жоб и вошел в клетку.

Но как только его нога задела пружину, клетка внезапно захлопнулась.

Жоб оказался зажатым в столь узком пространстве, что даже руками не мог пошевелить, чтобы попытаться выломать толстые железные прутья клетки.

— Теперь понимаешь? — произнес ювелир. — Если вор попробует взломать мою кассу, с ним случится то же, что и с Жобом, а я преспокойно пойду и позову лучников капитана городской стражи. А теперь запрем лавку и пойдем спать.

Ювелир вернул свободу Жобу, и тот уже хотел закрыть ставни, как на улице послышались легкие шаги, и на пороге появилась женщина. При виде этой женщины лицо Самюэля Лоредана приняло выражение почтительного удивления. Это была донья Манча.

— Ах, дорогой господин Лоредан, — обратилась она к ювелиру, — я, кажется, успела вовремя.

— Да, действительно, сеньора, — ответил ювелир, — мы уже собирались закрывать, — и поскольку жилые комнаты находятся в глубине дома, мы бы, скорее всего, не услышали, как вы стучите.

— Господин Лоредан, — сказала испанка, — мне нужна ваша помощь.

— Я к вашим услугам, сеньора.

— Но это нужно сделать не завтра, а сейчас, немедленно.

— Чем могу быть вам полезен?

Донья Манча вынула из-за корсажа футляр и протянула его ювелиру.

— Я узнаю его, — сказал он, — Это футляр от тех серег…

— … которые король подарил мне в вашем присутствии. Да, это он. Так вот, я потеряла одну серьгу.

— Что вы говорите, сеньора?!

— Ах, не спрашивайте меня ни о чем… Я просто потеряла голову, я обезумела…

— Но как же это случилось?

— Сама не знаю. Во всяком случае, король сегодня вечером прислал мне с пажом записку, что я должна завтра явиться ко двору. Если на мне не будет серег, то он решит, что я пренебрегаю его подарками, и я впаду в немилость. Значит, нужно срочно сделать точно такую же серьгу.

— Но, синьора, к завтрашнему дню мы не успеем…

— Нужно успеть! — сказала она, и в голосе ее прозвучали повелительные нотки будущей фаворитки.

— Только один мастер мог бы это сделать…

— Прекрасно, так где он?

— В Пре-Сен-Жерве. Но успеет ли он до завтра?

— Я заплачу, сколько он запросит, но серьга мне нужна во что бы то ни стало, — сказала донья Манча, и стало видно, что она волнуется все больше и больше.

В разговор вмешалась Сара.

— Батюшка, — сказала она, — вы же знаете, что Ворчливый Симон — прекрасный мастер, и что он может сделать за одну ночь то, что другой за неделю не сделает.

— Да, да, знаю. Но застанем ли мы Ворчливого Симона дома?

— Это человек порядочный, — ответила Сара, — он по кабакам не ходит, в мяч не играет. Вы его застанете.

— Ах, милый господин Лоредан, — подхватила донья Манча, — если бы вы знали, какую услугу вы мне окажете! Мое положение, мое будущее при дворе зависит, может быть, от вас.

— Сударыня, — ответил ювелир, — я сейчас же еду в Пре-Сен-Жерве.

— Ах, вы возвращаете меня к жизни!

— И, если только Ворчливый Симон не умер, не заболел, и я застану его дома, вы получите вашу серьгу завтра до десяти часов утра.

— Господин Лоредан, — сказала донья Манча, пожимая ювелиру руку, — если вы это сделаете, через два дня я буду всемогуща, и тогда просите у меня, что вам будет угодно.

Лоредан снова надел плащ и шляпу, а донья Манча, взволнованная, без сил, опустилась на стул. Потом ювелир вынул из железного ящика бриллианты и пластины из серебра, потребные для изготовления серьги.

— Дорогой господин Самюэль, — обратилась к нему донья Манча, — могу я просить вас приютить меня на несколько минут? Вы поедете в Пре-Сен-Жерве, а я в ожидании носилок посижу с вашей дочерью. Узнав, что король приглашает меня завтра на свой выход, я не стала ждать ни минуты и прибежала к вам пешком. К счастью, дон Фелипе д'Абадиос, мой брат, согласился за мной заехать.

— Будьте как дома, сеньора, — ответил ей Лоредан.

Донья Манча недолго беседовала с Сарой: не успел Лоредан уехать, как на улице послышались шаги множества людей, и у дверей лавки остановились носилки. Это был дон Фелипе д'Абадиос, приехавший за сестрой.

В ту ужасную ночь, когда дочь Лоредана чуть не попала в его власть, дон Фелипе ни на мгновение не снимал маску, и, следовательно, Сара никогда не видела его лица.

И тем не менее, когда он вошел, она вздрогнула и инстинктивно отодвинулась в тень.

— А, это вы, дон Фелипе?! — воскликнула донья Манча. — Победа! Серьга у меня будет.

— Когда?

— Завтра утром.

— Боже мой, — думала Сара, — где я могла слышать этот голос? И где я видела этот дикий, устрашающий взгляд?

Дон Фелипе увидел ее и поклонился. Его душило волнение. Он говорил себе: «Вот эта женщина, которая стала бы моей, если бы какой-то презренный искатель приключений ее у меня не отнял!»

Но, поскольку Сара очень побледнела, и видно было, что она вся во власти невыразимого ужаса, дон Фелипе счел более благоразумным поскорее уйти из лавки.

Поэтому, поклонившись девушке с деланным равнодушием, он сказал донье Манче:

— Ну, раз так, идемте. Все к лучшему… Уже поздно, и дома нас ждут.

Он подал сестре руку, еще раз поклонился Саре и вышел. Донья Манча простилась со взволнованной девушкой дружеским жестом. Жоб в это время, совершенно не обращая внимания на происходящее, запирал витрины и закрывал наружные ставни лавки.

Дон Фелипе сел в носилки вслед за сестрой.

— Что с вами? — спросила она. — Вы очень бледны.

— Я испытал сильное потрясение.

— Когда?

— Только что, когда снова увидел эту девушку.

— Как? Вы уже видели ее раньше?

— Да.

— А где?

— Эта та женщина, которую я хотел похитить в Блуа.

— Ах, — сказала донья Манча, — я надеюсь, что вы теперь откажетесь от ваших омерзительных планов?

— Почему откажусь?

— Но потому что ее отец оказывает нам серьезную услугу.

— Ах да, и верно, — усмехнулся дон Фелипе, — я и забыл про вашу серьгу. И где только черт помог вам ее потерять?

— Не знаю… Наверное, я обронила ее, когда сопротивлялась в темноте.

— Кому сопротивлялись?

— Но… ему…

— Дорогая моя, — сказал задумчиво дон Фелипе, — все, что с нами случилось за последние семь дней, воистину странно. При дворе ходит очень странный слух; мне его передал один из дворян брата короля.

— Какой слух?

— Утверждают, что в ту ночь, о которой мы с вами говорим, король, будто бы, и не покидал замка Блуа.

— О, что до этого, — воскликнула, смеясь, донья Манча, — то это действительно забавно.

— Вы так считаете?

— Да, потому что я еще чувствую на своих губах…

Она умолкла на полуслове. Дон Фелипе тоже замолчал и впал в задумчивость.

Носилки проехали по улице Сен-Дени, пересекли площадь Шатле, проследовали берегом и, наконец, подъехали к воротам известной гостиницы, где останавливались знатные вельможи и дворяне из провинции, у которых не было в Париже своего дома.

В этой гостинице, под вывеской «У Трауарского креста» и жили дон Фелипе д'Абадиос и его сестра.

Когда дверь отперли, дон Фелипе сказал донье Манче:

— Мне сейчас не уснуть. Разрешите пожелать вам доброй ночи.

— А вы куда направляетесь?

— На поиски приключений.

И, прикрыв лицо плащом и надвинув на лоб шляпу, дон Фелипе исчез, а донья Манча пошла в свои комнаты, мечтая о том времени, когда она, быть может, будет жить в Лувре.

Испанец проверил, легко ли его шпага выходит из ножен и пошел куда-то быстрым шагом. Он направлялся в тот заселенный простонародьем квартал, где раньше располагался Двор Чудес и думал:

— Эта малютка должна принадлежать мне во что бы то ни стало, и я думаю, что более удобного случая не представится, потому что сегодня ее отец находится в отсутствии.

Он прошел по улице Пти-Лион-Сен-Совер и вскоре вышел к тому месту, где находился бывший Двор Чудес.

На прилегающих улицах больше не встречались толпы цыган, которых разогнали королевские лучники.

Не видно было бочки, служившей троном, полуголых девиц, плясавший при свете факелов под звуки диковинных инструментов, и правящего суд на свой лад цыганского короля, именовавшего короля Франции своим двоюродным братом.

Вокруг чахлого костра лежало на земле и грелось человек двенадцать оборванцев, жалуясь друг другу на суровость наступивших времен.

— Да, — говорил один из них, — ремесло наше, друзья, больше ничего не стоит. У тех дворян, которые рискуют выходить, не боясь наших ножей, в карманах ни черта нет, а буржуа забиваются по домам с сигналом тушить огни; прошло то времечко, когда можно было честно заработать себе на жизнь.

— Что до меня, -сказал другой, — то пусть я не зовусь Ригобер, если сегодня я не убил бы человека за полпистоля.

— А я — за экю, — поддержал его первый.

— А мне все же кажется, — продолжал Ригобер, — что еще вернутся хорошие времена.

— И как же это они вернутся?

— Ну, те времена, когда ревнивые мужья нанимали людей, чтобы убивать любовников, а любовники, — чтобы заколоть мужей.

— Да ну, — подал голос третий, — это ремесло стараниями наших же друзей перестало быть прибыльным. И твоими не в последнюю очередь, Ригобер.

— Моими?

— Да, твоими. Разве ты не говорил сейчас, что готов за полпистоля убить человека?

— Верно, сказал. Но в конце концов, лучше полпистоля, чем вообще ничего.

Дон Фелипе, тихонечко подошедший к ним и стоявший в темноте, услышал последние слова.

Он вышел из темноты в круг света, отбрасываемого костром. Увидев его, бандиты мгновенно вскочили на ноги и схватились за ножи.

— Спокойно, приятели, — сказал им со смехом дон Фелипе, — я — друг; вы были не правы, утверждая, что ваше ремесло больше ничего не стоит, я сейчас вам дам работу!

Глава 13. Капитан Сидуана

После ухода дона Фелипе и доньи Манчи Сара Лоредан упала без сил на стул: она чувствовала, как ей овладевает страх.

— Боже мой, барышня, — воскликнул Жоб, только тут заметивший, как она взволнована и бледна, — что это с вами?

— Я боюсь! — ответила она голосом, прерывающимся от волнения.

— Боитесь?

— Да.

— Но кого?

— Вот этого мужчину, который только что вышел отсюда.

— Как?! Брата этой красивой дамы, которая нравится королю? Этого знатного господина? Отчего бы это вам его бояться, барышня? — спрашивал встревоженный Жоб.

— Отчего? Отчего? — пробормотала она, а зубы у нее стучали. — Ну, потому что это он!

— Кто он?

— Тот человек из Блуа… из гостиницы…

Сару била дрожь.

— Это невозможно! — сказал Жоб. — Вы ошиблись, это какое-то случайное сходство.

— Сходство не могло ввести меня в заблуждение, потому что тот, в Блуа, был в маске.

— Ну, тогда вы уж точно ошиблись!

— Нет, нет, — твердила Сара, — это он, он!

— Безумие!

— И голос его, и взгляд… и фигура, и походка…

— Ах, барышня, — возразил Жоб, — наверняка вы ошибаетесь… Но даже если и нет, я же здесь, с вами, ваш верный старый слуга!

— Ах, да что же ты можешь против него?

— Как что могу?! — воскликнул Жоб в воинственном негодовании.

Он помолчал, а потом продолжил в комическом ужасе:

— Ну, во-первых, я могу запереть лавку…

— Прекрасно, запри поскорее. О, конечно, — продолжала девушка, по-прежнему трясясь от страха, — я не лягу спать, пока отец не вернется, но ты все равно запирай, все равно запирай.

Старый Жоб шагнул к двери, но вдруг вскрикнул и отшатнулся. На пороге возник человек. Сара тоже вскрикнула от ужаса. Мужчина по-солдатски отдал честь и произнес:

— Простите… извинения прошу… Я явился несколько поздно…

— Не бойтесь, барышня, воскликнул Жоб, — это не злоумышленник!

— О, нет, что вы, — сказал вошедший.

— Это мой племянник.

— Чистая правда, мамзель, я племянник дядюшки Жоба.

Но тут старый Жоб засомневался:

— Да нет, ошибся я, не может быть, что это мой племянник… Сидуан…

— И все же это я, дядюшка.

— Но мой племянник не солдат, а трактирщик, и при вас шпага, шляпа с пером и сапоги со шпорами.

— И несмотря на все, это все же я, Сидуан, сын вашей сестры, дядюшка Жоб.

И Сидуан, а это действительно был он, еще раз поклонился Саре.

— Как, это все же ты? — спросил с удивлением мастер.

— Конечно, я, дядюшка.

— И вправду ты? Ну, тогда подойди, поцелуй меня.

— С удовольствием, дядюшка, воскликнул хозяин гостиницы «У Единорога».

И повис на шее у старика.

Когда родственные излияния чувств закончились, старый Жоб холодно и спокойно осмотрел племянника с головы до ног и строго произнес:

— Ну, а теперь объясни, это еще что за маскарад?

— Да никакой это не маскарад, дядюшка!

— Так это форма?..

— Моя, дядюшка.

— Так ты стал солдатом?

— Я денщик у одного капитана… Но это совершенно необыкновенный капитан! Во-первых, у него есть веревка повешенного…

— Что ты мелешь?!

— Он и мне кусок дал…

— Вот олух!

— И с того дня все мне удается, а доказательство тому, что я вас вижу, обнимаю…

И Сидуан снова повис на шее у старого дядюшки Жоба.

— Как все удается? — спросил Жоб. — Так ты что, продал трактир?

— Да, дядюшка.

— И с прибылью?

— Ох, нет, я потерял, и немало, но это ничего. Капитан дал мне кусок веревки повешенного.

— Послушай, дурачина ты эдакий, может быть, ты все же объяснишь мне толком… — проворчал выведенный из терпения Жоб.

— Ну, коли вам угодно, — ответил Сидуан, — я готов. Значит, так. Вы знаете, что я сделал плохую покупку, приобретя гостиницу «У Единорога»?

— Догадываюсь, а денежки мои так просто в этом уверены.

Сидуан продолжал:

— Ни одного посетителя. Так мы втроем там и куковали, — конюх, служанка и я; но вот однажды вечером явился путешественник…

— Ну и?

— Вот этот капитан. Он смеялся, пил, не закусывая, громко говорил. Я поведал ему свои горести. «Послушай, — сказал он мне, вздыхая, — вот тебе веревка повешенного… она приносит счастье.» И вправду, через час появился один дворянин…

— Он был в маске? — перебила его Сара.

— Да, а с ним красивая дама, и они мне дали двадцать пять пистолей…

— Скажите, — спросила Сара, — а этого капитана случайно звали не Мак?

— Черт возьми, да, мамзель, это он, мой добрый, мой дорогой хозяин… капитан Мак!

— Это мой спаситель, — сказала Сара.

— Что? Что вы сказали? — спросил растерянно Сидуан.

— Стоп! — прервал его Жоб. — Тебя это не касается. Поговорим лучше о тебе. И как же случилось, что ты стал солдатом?

— Потому что я пошел с капитаном.

— А зачем ты с ним пошел?

— Ах, как зачем? Затем, что когда он собрался уходить, я решил, что и удача может уйти вместе с ним.

— Парень совсем свихнулся, — прошептал старый Жоб, подымая глаза к небу.

— Да нет же, дядюшка. С тех пор, как я при капитане, мне все удается, и вот вам доказательство: раньше стоило мне, как орлеанскому буржуа, шкаф открыть, как меня прохватывал сквозняк. А теперь, попаду ли я под дождь или под снег, тепло ли, холодно ли, а я здоровым-здоровешенек.

— Но, господин Сидуан, — прервала его Сара, — а что же этот… капитан Мак?

— О, он гордый и красивый дворянин, барышня.

— А где же он… сейчас?

— Где он? Да здесь, в Париже… со мной… мы вчера вечером приехали… он, может быть, зайдет за мной сюда…

— Сюда? -переспросила Сара, и на ее бледных щеках появился легкий румянец.

— Ей-ей, я ему сказал, что иду навестить дядю…

— Так значит, — сказал старый Жоб, — ты — денщик этого капитана?

— Да, дядюшка.

— Какого-то искателя приключений…

— Жоб! — воскликнула с упреком Сара.

— Ах, черт! Но ведь это не имя — Мак, а, барышня!

— Это имя человека, который меня спас.

— Ах, простите, барышня, — пробормотал старый Жоб. — я совсем голову потерял! Я и забыл про это. Славный, чудесный, превосходный капитан! Пришел бы он сюда, я бы, наверное, его расцеловал!

И не успел он этого сказать, как чей-то голос ответил ему с порога лавки:

— Ну, если есть у вас на сердце такое желание, прошу вас, не стесняйтесь, господин Жоб.

Старый мастер в удивлении обернулся, Сара вскрикнула, и в сдвинутой набекрень шляпе, подбоченившись, на пороге возник капитан Мак.

— Да, и правда, — произнес капитан, — я вижу, тут меня не ждали!

Капитан Мак был не тем человеком, которому могло помешать присутствие старого Жоба или его племянника Сидуана. Сердце его было переполнено, и почтительно поцеловав Саре руку, он взволнованно, но громко и отчетливо сказал ей:

— Мадемуазель, я имел честь один раз защитить вас, не будучи с вами знаком, от трусливого и подлого человека, напавшего на вас. Но, поверьте мне, моя задача еще не выполнена, и как только я приехал в Париж, меня вел к вам какой-то тайный голос, говоривший мне, что вы, может быть, еще подвергаетесь опасности…

— О, сударь, — сказала Сара, скрывая свои чувства, — я надеюсь, что этого негодяя нет в Париже.

— Э! Кто знает? — ответил он легкомысленно.

— Сударь, — продолжала Сара, — я сожалею, что отца нет дома, и он не может принести вам свою благодарность.

— Ну что же, мадемуазель, я зайду еще раз, если вы позволите…

— Конечно, — ответила она, покраснев.

— Ну, например, завтра, — продолжал Мак, — сегодня уже несколько поздно…

— Да, вы правы, сударь, и все же…

— Простите? — переспросил Мак, с любопытством глядя на девушку.

— Когда вы вошли, вот только что, я дрожала от страха.

— В самом деле, мадемуазель?

— У меня какие-то невольные страхи, тягостные предчувствия, опасения… Отца нет дома. Только что с доньей Манчей приходил один человек, испанец, который, говорят, в большей милости при дворе.

— И этот человек?

— От так странно на меня смотрел… и мне показалось… — Сара заколебалась.

— Договаривайте, мадемуазель, — сказал Мак.

— Мне показалось, что я его узнала. Это был он… человек в маске.

— Ну, что же, — воскликнул Мак, — если так, я остаюсь здесь!

И бросил свой плащ на стул.

В глубине лавки была маленькая дверца, ведшая в узкий дворик, пройдя через который, можно было попасть в комнаты Сары и ее отца.

Во дворе было нечто вроде навеса, под которым ночевал старый Жоб — отсюда он мог наблюдать и за лавкой, и за жилищем хозяев, и таким образом оберегал и их состояние, и их покой.

Капитан попросил у Сары разрешения осмотреть дом.

— Понимаете, мадемуазель, когда тебе поручено охранять некий важный объект, нужно знать все его сильные и слабые места.

Сара улыбнулась.

— Я просто еще ребенок, — сказала она, — и наверняка на нас никто и не думает нападать.

— Не важно, — ответил Мак, которого радовал случай, позволивший ему побыть с молодой девушкой, — никакая предосторожность не излишняя; я остаюсь.

— И я с вами, правда, капитан?

— Конечно, приятель.

— Ну, тогда мы выпьем по стаканчику и сыграем партию в кости, — продолжал бывший трактирщик, производя тщательный осмотр лавки.

— Я сейчас вам принесу пару бутылок журансонского, которое мы достаем из погреба только по праздникам, — сказал обрадованно Жоб.

— И ты пойдешь спать, мой старый Жоб, — добавила Сара.

— О, я составлю компанию храброму капитану и моему племяннику, — ответил Жоб.

— Ты забываешь, друг мой, что ты всю прошлую ночь провел за работой.

— Да, это верно, барышня.

— И что тебе уже за семьдесят.

— Ах, черт возьми, время-то как летит! Хорошо, барышня, коли вам так угодно, я пойду лягу; позвольте только чокнусь с этим достойным капитаном.

Мак поклонился Жобу, а потом обратился к Саре:

— Вы можете спать спокойно, когда капитан Мак стоит на часах…

— … то мимо него сам дьявол не прошмыгнет! — закончил его мысль восторженный Сидуан.

— Боже правый, мадемуазель, — продолжал Мак, — я с величайшей радостью умер бы за вас.

— Ах, лучше живите, сударь! — воскликнула девушка.

— Ради вас, только ради вас! — ответил капитан.

Сара снова покраснела.

— Ну что же, пусть будет так, — сказала она, — живите и охраняйте меня. Я желаю вам доброй ночи, капитан, и перед сном помолюсь за вас Богу.

— И что же вы у него для меня попросите?

— Чтобы он сделал вас в один прекрасный день полковником.

— Этого мало! — возмутился Сидуан. — Капитан Мак должен стать генералом!

— Я буду молить об этом небо! — ответила, смеясь, Сара.

И она пожелала доброй ночи Жобу, протянула руку капитану и вышла в дверцу, которая вела во двор и ее спальню.

Жоб старательно запер все входы-выходы, а потом спустился в погреб, принес оттуда две пыльные бутылки и поставил их на стол вместе с чарками.

— Ну так, если вы не против, теперь побеседуем немного, мой славный Жоб, — сказал Мак, щедро наливая себе. — Куда к черту хозяин-то задевался?

— Поехал в Пре-Сен-Жерве, капитан.

— А зачем?

— Там живет лучший ювелир Парижа, единственный, который может нам помочь.

— У вас очень срочная работа?

— Да, очень… то, что нам заказали, должно быть готово к завтрашнему утру.

— Это заказ короля?

— Нет, одной дамы, которая, как мне кажется, скоро станет весьма могущественна.

Жоб подмигнул.

— Знатная дама, — добавил он, — одна испанка, от которой король без ума.

— А, понимаю… и какие же драгоценности ей так срочно понадобились?

— Серьга.

Мак вздрогнул и посмотрел на Жоба.

— А она что, только одну заказала?

— Да, взамен утерянной.

— Ба, — небрежно заметил Сидуан, — кто-то теряет, кто-то находит.

— Это правда, — ответил Жоб, — и кто-то эту серьгу, наверное, нашел.

— Я вот тоже нашел одну.

— Что, серьгу?

— Ну да, вот, смотрите сами.

И Мак вытащил из кармана серьгу и положил ее на стол перед глазами Жоба.

Жоб невольно вскрикнул.

— Нет, это невероятно!

— Что именно?

— Эта та серьга, которую потеряла донья Манча.

— Да неужто? — спросил капитан. — А вы в этом уверены?

— Черт возьми, она самая… точно она. Да где же вы нашли ее?

— Ну, это, видите ли, господин Жоб, мой секрет.

— Но вы же ее собираетесь вернуть?

— А как же иначе? Вы что, за вора меня принимаете?

— Вас? Нет, конечно. Я просто спрашиваю вас об этом…

— Зачем?

— Я побегу в Пре-Сен-Жерве и предупрежу хозяина и мастера Симона Ворчливого.

— Да, верно, вы правы, зачем им работать всю ночь, тем более что я рассчитываю сам лично отнести серьгу той женщине, которой она принадлежит. Вы говорите, что она…

— Всего-навсего любовница короля.

— Чума на мою голову! — пробормотал Сидуан. — Ну и везет же капитану! Любовница короля! Если после этого приключения он не станет полковником, пусть я не буду больше Сидуан.

Жоб взял плащ и шляпу.

— Сидуан, — сказал он, — ты запри хорошенько все двери, ладно?

— Конечно, дядюшка.

— Впрочем, я ненадолго. Туда и сразу обратно.

— Да, и все-таки нам крупно повезло!

— Одну минутку, — сказал Мак Жобу в ту минуту, когда тот уже собирался выйти, — вы забыли сообщить мне одну подробность, господин Жоб.

— Слушаю вас, капитан Мак.

— Как зовут эту знатную даму?

— Донья Манча.

— Где она живет?

— На улице Арбр-Сек, в гостинице Рыцарского Креста.

— Прекрасно. Завтра утром я вот прямо отсюда к ней и отправлюсь.

И Мак снова положил серьгу в карман, а Жоб отправился в путь.

Сидуан облокотился на стол.

— И правда, капитан, вы — дамский угодник.

— Ах, по крайней мере, я был им…

— Как! Теперь уже нет?

— Да, уже целый час.

— И однако вот так, без причины, в одночасье не меняются…

— Я влюбился.

— Влюбились? Ага, я догадываюсь… в мадемуазель Сару?

— Да, я видел ее всего несколько минут, и я уже схожу по ней с ума.

— О, вы влюбчивы, капитан…

И тут Сидуан остановился с открытым ртом.

— Ну, так что же с тобой? — удивленно спросил капитан.

Сидуан остановился, вытянув шею.

— Помолчим, — произнес он, — мне кажется, послышался крик человека, которого убивают.

— Да полно, тебе почудилось! У меня хороший слух, а я ничего не слышал… Ты, часом, не трус?

— Я-то?! — воскликнул в возмущении Сидуан. — Трус У вас на службе, разве это возможно? И разве у меня в кармане не лежит веревка повешенного?!

— И вправду, — сказал со смехом Мак.

— Но, капитан, вы ничего не говорили мне об этой серьге.

— А ведь нашел ее у тебя.

— Где это? «У Единорога»?

— Да, утром, на кухне, когда стало светло.

— А, тысячу проклятий! Тогда я знаю, кто эта знатная дама.

— Да ведь ее только что назвали: ее зовут донья Манча.

— Да, да… это она… та самая, что приезжала с кавалером в маске.

— Вот черт его возьми! — воскликнул капитан Мак, — чтобы все эти таинственные истории хоть как-нибудь стали яснее, расскажи мне, что знаешь ты, а я тебе расскажу, что со мной случилось.

— Да, мы таким образом, может быть, что-то и поймем. Ваше здоровье, капитан! — ответил Сидуан.

— Твое здоровье, мой мальчик, и здоровье прекрасной доньи Манчи! Надеюсь, что она хороша собой, — сказал в сторону Мак, — ведь я-то ее не видел. В ту ночь было так темно!

Сидуан рассказал Маку, что после того, как Перинетта проводила его в предназначенную капитану комнату, он еще некоторое время сидел у очага, надеясь дождаться и других посетителей; его надежды сбылись, и появился даже не один посетитель, а двое: кавалер в маске и дама; кавалер дал Сидуану увесистый кошелек с тем, что тот будет глух, нем и слеп, и Сидуан пошел спать, предварительно поклявшись, что в гостинице, кроме него, никого нет.

— Ну а я, — сказал Мак, -ты сам видел, что перед тем, как идти спать, я уже был в прекрасных отношениях с Перинеттой.

— Ах, да! — ответил, улыбаясь, Сидуан.

— Обычно трактирные служанки не слишком-то добродетельны, и мне показалось, что если я поскребусь в двери Перинетты, она не будет слишком ломаться и откроет мне. Ну, я поднялся и наощупь двинулся вперед, но тут услышал шум, голоса, крик женщины, звавшей на помощь, и спустился посмотреть, в чем дело. И увидел мадемуазель Сару, бившуюся в руках незнакомца. Я прыгнул на этого негодяя и обезоружил его, потом предложил руку девушке, отвел ее к носилкам и немного проводил. Когда я вернулся, была темная ночь, и шел проливной дождь. На подоконнике одного из окон светилась лампа. «Гляди-ка, — сказал я себе, — а Перинетта меня ждет!» Я перешагнул через подоконник, и ту же минуту порыв ветра задул лампу.

— И это была Перинетта?

— Я сначала так думал, но на следующий день, когда незнакомка ушла, еще до рассвета, я увидел, что ошибся, и Перинетта вообще не выходила из своей комнаты. Ба! — закончил Мак, — увидим завтра, хороша ли донья Манча… Твое здоровье, Сидуан!

И капитан снова налил себе. Пока он пил, в дверь тихонько постучали. Сидуан вскочил на ноги.

— Вот слышите, — сказал он, — я не зря слышал какой-то шум.

— Так отопри же, болван!

Сидуан бросился выполнять приказание хозяина, но замок был очень сложен.

— Немного терпения! — кричал он через дверь. — Это чертовски долго!

Наконец скрипнули задвижки, щелкнул замок и дверь отворилась. Сидуан на шаг отступил от двери. Наивный парень несколько удивился, но на этот раз и было от чего. На пороге лавки стояла очень красивая женщина в одежде знатной дамы того времени.

Сидуан тихонько вскрикнул. Капитан Мак услышал это, поставил стакан и обернулся.

— Она! — прошептал он едва слышно.

Глава 14. Мак в клетке

Лавка освещалась только одной лампой, стоявшей на столе, да и свет от нее закрывали широкие плечи капитана и его фетровая шляпа с большими полями. Донья Манча сначала подумала, что разговаривает со старым Жобом и сказала:

— Я в самом деле совсем голову потеряла!.. Я забыла оставить вам образец.

Тогда капитан встал. Удивленная донья Манча отступила на шаг.

— О, простите, -произнесла она, — я полагала…

— Жоб уехал в Пре-Сен-Жерве, сударыня.

— Напрасно он поехал, — с досадой отозвалась донья Манча, — ведь я забыла оставить ему серьгу.

Капитан улыбнулся, что заставило нахмуриться внимательно наблюдавшую за ним испанку.

— Сударыня, — продолжала Мак с самым куртуазным видом, — ему совершенно не нужна ваша серьга, и, как вы изволили сказать, он совершит бесполезную поездку.

Донья Манча невольно отступила на шаг.

— Моя серьга… — прошептала она, — разве вы знаете?

— Я многое знаю, сударыня, — продолжал, улыбаясь, Мак.

Сидуан был скромным слугой; он забился в самый дальний угол лавки, полагая, что Маку нужно поговорить с прекрасной испанкой наедине.

Но, ретируясь, он все же не мог не сказать:

— Везет этому капитану!

Донья Манча по-прежнему хмурилась и смотрела на Мака с таким выражением, будто хотела спросить: «Откуда этот солдафон так много знает?!»

Мак догадался, о чем думает испанка.

— Простите меня, сударыня, — сказал он, — я бесконечно виноват перед вами, я не представился. Позвольте мне исправить мою вину. Меня зовут капитан Мак.

— Хорошенькое имечко! — прошептала с насмешкой донья Манча.

Мак продолжал:

— Поверьте, сударыня, что я — галантный человек, и что мое единственное желание — быть вам полезным.

— Мне, сударь?

И донья Манча приняла надменный вид. Но во взгляде этого чертова капитана было нечто повелительное, что заставило испанку опустить глаза.

— Слушаю вас, сударь, — сказала она.

— Вы ведь потеряли серьгу, не так ли?

— Именно так.

— Серьга ваша нашлась, сударыня, вот она, — сказал капитан, доставая драгоценность из кармана.

И он положил ее перед глазами пораженной испанки.

— Но кто же ее нашел?

— Ваш покорный слуга.

— Вы! — воскликнула она. — Но где?

И она подозрительно посмотрела на него.

— Вам угодно знать, где я ее нашел?

— Да.

— В вашей спальне.

Донья Манча снова отступила на шаг.

— Вы входили в мою спальню? — произнесла она.

— О, не в вашем парижском доме, сударыня, и не в спальню, которую вы занимаете в замке Блуа.

Само название «Блуа» заставило донью Манчу еще больше сдвинуть эбеновые брови.

И в ту же минуту на ум ей пришло одно воспоминание.

— Этот голос, — подумала она, — как-то смутно мне знаком.

Мак продолжал с таинственным видом:

— Помните вы некую гостиницу?.. В часе езды от Блуа, и дождливую ночь?

— Замолчите! — живо откликнулась испанка.

— Не бойтесь ничего, сударыня, — произнес Мак, понижая голос, — я уже сказал вам, я порядочный человек; я просто хотел, чтобы вы знали, как я нашел вашу серьгу.

— Говорите, — ответила она, и голос ее задрожал.

— Итак я нашел эту серьгу в вашей спальне, в гостинице…

— Но… когда?

— Как раз в ту минуту, когда вы оттуда вышли.

Донья Манча быстро подошла к капитану, взяла его за руку и спросила:

— Так вы были в этой гостинице?

Маку пришлось закусить губы, чтоб не засмеяться, поскольку было очевидно, что донья Манча его не узнает.

— Да, я там был, — ответил он.

— Значит, вы видели?

И голос доньи Манчи задрожал еще сильнее.

— Все и ничего, сударыня.

И он тонко улыбнулся, как бы дополнив этой улыбкой свою мысль. Донья Манча пристально посмотрела на него.

— Вы сказали мне, что вы порядочный человек, — сказала она.

— Надеюсь, что так.

— Порядочные люди скромны.

— Я нем, как могила.

Чело испанки прояснилось.

— Значит, вы знаете, кто я?

— Может быть…

— Я многое могу.

— Верю вам.

— Вы честолюбивы?

— Сударыня, прежде чем ответить на ваш вопрос, позвольте вам рассказать одну историю.

— Историю?

— Да, историю о той ночи, которую я провел в гостинице, в Блуа…

— Довольно, сударь, довольно!

— О, вы жестоки! — прошептал Мак.

Она с удивлением посмотрела на него. Капитан продолжал:

— В жизни бывают весьма странные случаи. Исполнив долг порядочного человека, я возвращался в гостиницу. Одно окно было освещено. Я подошел поближе…

— И увидели?..

— Одну секунду, сударыня. Окно было низко над землей. Мужчине ничего не стоило в него войти.

— А дальше?

— Лампа погасла. Я прыгнул через подоконник. Нежный голос прошептал мне: «Я здесь.» И поцелуй закрыл мне рот.

Донья Манча вскрикнула и безумными глазами уставилась на Мака.

— Но кто же вы? — воскликнула она.

— Я вам уже сказал, — меня зовут капитан Мак!

И с этими словами капитан Мак хотел взять руку доньи Манчи и галантно поднести ее к губам, к великому восторгу Сидуана, восхищенно шептавшего в своем углу:

— А капитан-то — настоящий сердцеед.

Но донья Манча живо отняла у капитана руку. Казалось, она готова убить взглядом наглеца, который хвастался столь многим.

— Может быть, я сделал глупость! — подумал Мак и напустил на лицо самое наивное выражение.

Минуту стояла тишина. Капитан размышлял: «Принципы у меня превосходные, но на практике мне их применять не приходилось. Я всегда говорил, что рота рейтаров не так опасна, как одна женщина, и вдруг, очертя голову, кинулся в атаку на эту, в результате чего я сделаю любовницу короля своим смертельным врагом. Ну, простите меня!»

В свою очередь, донья Манча думала:

— Как мне насовсем отделаться от этого человека, с которым меня связала такая ужасная тайна?

Она смотрела на него со страхом, смешанным с ненавистью. И все же она первая прервала молчание. Она спросила Мака:

— Вы — капитан?

— Да, наемный капитан, к вашим услугам.

— Вы должно быть, честолюбивы?

— Как когда, зависит от обстоятельств, — ответил Мак.

— Итак, чего бы вы хотели? Говорите.

— Но, — наивно ответил он, — я ничего не хочу.

И он посмотрел на донью Манчу, та отступила.

— Но, — сказала она, — вы забываете, кто я и что я могу. И если бы вы пожелали…

На губах капитана появилась улыбка.

— Сударыня, — сказал он, — я полагаю, что вы ошибаетесь; я — бедный солдат, это правда, но сердце у меня не менее благородное, чем у короля. Я храню тайны, которые доверили мне судьба и случай, и мое слово не продается.

Он сказал это так грустно, но с таким искренним и благородным выражением, что донья Манча была тронута и внимательно взглянула на красивого молодого человека, который почтительно стоял перед ней и печально смотрел на нее ясным взглядом.

Мак понял, что в мыслях испанки что-то изменилось.

— Сударыня, — добавил он, — как только вы отсюда выйдете, донья Манча для меня умрет. Я забуду все, даже ее имя.

Испанка протянула ему руку.

— Это правда? — спросила она.

— Клянусь вам королевскими лилиями и моей верной шпагой.

— Я верю вам, — просто ответила она.

И не отняла свою руку, которую капитан держал в своих, когда он поднес ее к губам.

— Прощайте, сударыня, — сказал он.

— До свидания, — сказала она, — потому что мы еще увидимся.

— Завтра вы уже забудете меня, — сказал он.

— Кто знает? — ответила она, покраснев.

Она поправила плащ, опустила на лицо капюшон и собралась уже уходить, но вдруг еще раз протянула ему руку и повторила:

— До свидания.

Мак проводил ее до двери и выглянул на улицу, где неподалеку от лавки стояли носилки доньи Манчи с носильщиками.

Молодая женщина сделала ему прощальный жест и быстро удалилась. Вернувшись, Мак сказал Сидуану:

— А теперь запри дверь.

Сидуан ошалело посмотрел на Мака.

— Как, капитан, — пробормотал он, вы позволили ей уйти?

— Ну и что?

— Вот просто так? — продолжал Сидуан.

— А что, по-твоему, я должен был сделать?

— Ну, черт возьми! Не знаю… в самом деле… но мне кажется…

— Дурень! — проронил Мак.

Потом он снова уселся за стол и протянул Сидуану свой стакан.

— Налей мне вина, — сказал он.

— Все равно, — бормотал Сидуан, — вот я бы…

— Вот ты бы… что бы ты сделал?

— Разумеется, если бы я был как вы, капитаном…

— Ну вот потому-то ты и не капитан, — сказал со смехом Мак.

— Ах да, капитан, — сказал Сидуан, которого веселость Мака несколько пугала, — мы что, будем всю ночь бодрствовать?

— Конечно, раз мы обещали мадемуазель Саре и твоему дядюшке Жобу. Разве уж так страшно провести ночь за стаканом вина?

— Нет, конечно.

— Спустись еще раз в погреб. Бутылки-то пусты.

— Позвольте, я сначала хорошенько запру двери.

Сидуан счел нужным заложить все засовы и запереть все замки.

Потом он взял факел и спустился в погреб, вход в который показал ему Жоб.

— Уф! — сказал он, поднимаясь. — Поглядите-ка на эту пыль, капитан!

И он поставил на стол две пыльные бутылки.

— Они должно быть стары, как городские камни, и помогут нам скоротать ночь, особенно если мы будем играть.

— Охотно, — сказал Мак.

— А за выпивкой мы побеседуем, а за беседой — сыграем, — продолжал Сидуан, — и время-то и пройдет.

При этих словах он вытащил из кармана кости и рог и сказал:

— Ну, и во что мы будем играть, капитан?

— Да во что хочешь…

Но у Сидуана появилось на лице замешательство.

— Вот черт! Ведь теперь…

— В чем дело? — спросил Мак.

— Ведь в игре нужна удача!

— Твоя правда.

— А вы приносите счастье.

— Это факт.

— И я тому — живое доказательство. А если я буду играть против вас?

— Ты хочешь сказать, что я прежде всего буду приносить счастье самому себе?

— Вот именно.

— И ты проиграешь?

— Боюсь, что так.

— Ну что ж, не будем играть — это прекрасный способ не проиграться.

Но в тот момент, когда Мак произнес эту фразу, раздался глухой шум.

— Капитан, — прошептал Сидуан, — я боюсь.

— Да брось ты!

— Мне кажется, что здесь где-то ходят.

— Ну и пусть!

— Что паркет скрипит… — У тебя в ушах шумит.

— Да нет… клянусь вам…

— Да ну тебя!

— Может быть, ворам стало известно, что мэтр Лоредан сегодня ночью отсутствует, и они решили забраться в лавку.

— Ну, пусть приходят, мы устроим им достойный прием.

— Ну вот! — сказал Сидуан. — Теперь мне кажется, что шумят в погребе.

Мак схватился за шпагу.

Потом, показывая на лестницу, ведущую в комнату Сары, приказал:

— Встань там, наверху; если ты мне понадобишься, я тебя позову.

Сидуану не пришлось повторять это распоряжение дважды. Он любил «оставаться в резерве», как говорят у военных. Он взобрался по лестнице, как белка, и оттуда закричал Маку:

— А вы, капитан?

— Я спрячусь где-нибудь в уголке и подожду их. Ну, хоть за этой дверью.

В глубине лавки виднелась прорезная дверь, укрепленная железными брусьями.

— Вот это то, что надо, — сказал Мак.

И он спрятался за дверью. Но неожиданно его нога нажала на потайную пружину, раздался ужасающий грохот и дверь закрылась.

Капитан Мак оказался в клетке.

Глава 15. Убийцы — славные ребята

Вернемся к дону Фелипе, которого последний раз мы видели в кругу разбойников, выродков со Двора Чудес.

Сначала их глава, Ригобер, смотрел на дворянина с любопытством. Бархатный кафтан с золотым сутажем, массивная цепь на шее, белое перо на шляпе — все выдавало в доне Фелипе придворного, то бишь желанную добычу для проголодавшихся и погрязших в долгах разбойников из шайки Ригобера.

Сначала они с жадностью воззрились на него, потом посмотрели друг на друга и пересчитали друг друга глазами. Их было десять или двенадцать, а дон Фелипе был один.

У каждого из них под лохмотьями был спрятан добрый кинжал.

У дона Фелипе был на поясе тонкий клинок дамасской стали с рукояткой прекрасной работы, который вряд ли можно было счесть серьезным оружием.

К чести дона Фелипе нужно сказать, что он спокойно предоставил бродягам произвести этот мгновенный осмотр и оценку его персоны.

Ригобер сказал ему:

— Но вы дали нам совсем простую работу, сударь, мы просто вас убьем.

— А зачем, друзья мои?

— Да с единственной целью: взять у вашей светлости цепь и кошелек, — ответил Ригобер с самым любезным видом.

— Вот они, — сказал дон Фелипе.

И к полному изумлению разбойников, бросил им цепь и кошелек.

Ригобер поклонился и сказал насмешливо:

— В уме вашей светлости не откажешь: вы не хотите ставить в затруднительное положение бедных безработных разбойников.

Дон Фелипе рассмеялся.

— Разве я вам сразу не сказал, что я пришел дать вам работу?

— Но… работа уже сделана.

И Ригобер положил кошелек и цепь себе в карман.

— Ошибаешься…

— Простите?

Дон Фелипе подмигнул.

— Наверное, и ты, и твои люди слышали о ювелире Лоредане?

— Несомненно, — ответил Ригобер. — Говорят, что он богаче короля.

— Я тоже так думаю.

— Но, — сказал один разбойник, — у его дома толстые стены.

— Да, как в Шатле, — подтвердил другой.

— И прутья решеток на окнах толщиной в руку, — добавил третий.

— Все это так.

— Уж не считая того, что за стенами и решетками бдительно несут охрану мэтр Лоредан и его рабочие с заряженными пистолетами, — подхватил Ригобер.

— Вот тут вы ошибаетесь, — ответил дон Фелипе.

— Как ошибаемся?! — воскликнул Ригобер. — Сегодня ночью Лоредана дома нет.

— Ах вот как!

— Рабочие тоже разошлись, и в доме остался только его старый приказчик Жоб, да и тот сейчас уйдет. Хороший удар кинжала, и мы от него освободимся.

— Прекрасно, — сказал Ригобер, — но как пробить стены и перепилить решетки?

— Я знаю другой путь, которым можно проникнуть в лавку.

— Какой?

— Я вам его покажу.

Ригобер снова снял шерстяной колпак.

— Простите, — сказал он, — но я думал, что имею дело с придворным.

— Так что? — спросил, улыбаясь, дон Фелипе.

— А вижу, что вы — наш собрат по ремеслу.

Улыбка дона Фелипе стала презрительной.

— Ты ошибаешься, — сказал он, — я охочусь не за драгоценностями и деньгами мэтра Лоредана.

— Прекрасно, — ответил Ригобер, — мне кажется, я догадываюсь…

— Тогда помолчи, и пойдем.

— Следуем за вами, монсеньор.

И Ригобер сделал своим людям знак, чтобы они построились по двое, как солдаты, патрулировавшие улицы. После чего он встал во главе отрада, а дон Фелипе пошел рядом с ним.

От того места, где испанец встретил разбойников, до темного переулка, где стоял дом мэтра Лоредана, было недалеко.

Придя в этот переулок, дон Фелипе остановился и сказал Ригоберу:

— Спрячься на минуту, а людей расставь в подворотнях соседних домов; я сейчас осмотрюсь.

Переулок было пустынен, ночь темна, спутники Ригобера дисциплинированы, как старые солдаты.

Они попрятались в мгновение ока, улочка снова опустела, дон Фелипе внимательно смотрел на дом, ожидая счастливого случая.

Так прошло около четверти часа.

Спустя это время, дверь лавки отворилась и из нее вышел человек.

Это был старый Жоб.

Он огляделся, потом пошел быстрым шагом по улице, в то время как какая-то тень, которую дон Фелипе принял за саму Сару Лоредан, тщательно заперла дверь.

Жоб сделал шагов двадцать и вдруг издал страшный крик, который и услышал Сидуан. Один из бандитов прыгнул на него, схватил за горло и вонзил ему в грудь свой кинжал.

— Прекрасно! — сказал дон Фелипе. — Теперь поле боя свободно. Забросьте эту падаль куда-нибудь в угол и идите за мной.

Но как только он это сказал, где-то вдалеке раздался шум.

— Тихо! — приказал испанец.

По знаку Ригобера тело Жоба отнесли и положили под какую-то дверь, и бандиты снова спрятались.

Шум приближался. Стал виден свет. Два факельщика шли перед носилками, которые дон Фелипе сразу узнал.

— Ну, — прошептал он с досадой, — видно, уж так суждено, что моя сестра, донья Манча, всегда будет стоять поперек моих замыслов.

И в самом деле, носилки остановились неподалеку от дверей Лоредана.

Мы уже знаем, что донья Манча забыла оставить Жобу свою серьгу.

Она была слишком занята своими мыслями, чтоб оглядеться вокруг, да и бандиты хорошо спрятались.

Итак, дон Фелипе был вынужден ждать, пока донья Манча не окончит свою беседу с Маком.

Прошло еще четверть часа.

Наконец, испанка вышла из дома ювелира, и свет факелов исчез вдали.

Тогда дон Фелипе сказал Ригоберу:

— Время пришло, идем.

— На приступ дома?

— Вовсе нет. Напротив, мы войдем в соседний дом; я его купил.

— Вы?

— Да. Он ненаселен, и вот ключи.

— Прекрасно, — сказал Ригобер.

Дон Фелипе продолжал:

— Подвал этого дома сообщается с подвалом дома Лоредана через зарешеченное окошко, а отверстие расширите. Инструменты найдете в подвале.

— Превосходно!

— Кроме того, вот ключ, который открывает сейф мэтра Лоредана.

Ригобер едва сдержался, чтоб не закричать от радости.

— Когда вы набьете карманы…

— О, это недолго!

— … вы позовете меня в окно. Вот тут-то вы мне и понадобитесь.

— Монсеньор, — ответил Ригобер почтительно, — я думаю, спрашивать вас, что нам придется делать, бесполезно. Я и сам догадался. Вам приглянулась хорошенькая дочь хозяина?

— Это — мое дело.

И дон Фелипе удалился, а Ригобер и его люди направились к дому.

Глава 16. Простор и свобода

Мы оставили капитана Мака в тот момент, когда он стал жертвой изобретения, которое ювелир Лоредан незадолго до того показывал своей дочери.

Клетка, в которую он сам себя поместил, открывалась ключом, который только что дон Фелипе на наших глазах дал Ригоберу.

Когда испанец заходил за сестрой в лавку ювелира, то он увидел, что сейф открыт, а в замке торчит ключ. Он тут же понял, какие выгоды от этого обстоятельства может извлечь ловкий человек.

С ловкостью карманного вора он опустил ключ в свой карман.

Мы уже видели, что дверь клетки захлопнулась за Маком.

Сидуан, уже поднявшийся на верх лестницы, услышав шум, осторожно спустился.

— Господи Боже мой! — воскликнул он, увидев, как Мак ошалело мечется за прутьями решетки.

Он попытался открыть дверь, но все его усилия были напрасны.

Из-под пола по-прежнему слышался глухой шум, укрепляя Сидуана в убеждении, что воры проникли в подвал.

Сидуан стонал, а капитан выкрикивал одно проклятие за другим. Оба наделали себе синяков, пытаясь высадить — один изнутри, а другой снаружи, — знаменитую дверь.

Но дверь была непоколебима.

Поэтому по истечении четверти часа, Мак, вообще никогда долго не сердившийся, кончил тем, что рассмеялся и сказал Сидуану:

— В конце концов, эта дурная ночь пройдет, вернется Жоб и освободит меня.

— Но, капитан, — воскликнул Сидуан, — разве вы не слышите этот шум?

— Конечно слышу.

— Ведь это воры.

— Тем лучше!

Сидуан отшатнулся и посмотрел на своего хозяина сквозь прутья решетки с искренним недоумением.

— Но, капитан… — пробормотал он.

— Вдвоем мы эту дверь не вышибли, — продолжал Мак. — Может быть, нам это удастся сделать с помощью воров? Впрочем, у меня есть одна мысль…

— А!

— Погаси лампу.

Сидуан повиновался, и комната погрузилась в темноту.

— А теперь, — сказал Мак, присев на корточки и положив шпагу на колени, — поднимайся на верхнюю площадку лестницы и не шевелись.

— Но если придут воры?

— Ты не будешь подавать признаков жизни, пока я тебя не позову.

— И все же, — вздохнул Сидуан, уходя, — лучше было бы, чтобы капитан и его добрая шпага не были заперты.

Шум становился все отчетливее, и вдруг дверь, ведущая в подпол, поднялась.

Потом Мак увидел свет. Рука, приподнявшая дверь, поставила лампу на пол. Вслед за рукой, Мак, не отрывавший глаз от фонаря, увидел голову, затем туловище и, наконец, на пол вспрыгнул человек.

Затем другой, еще один и еще один. Мак не шевелился.

Ригобер поднял фонарь, чтоб осветить своих людей. Когда они все были уже в комнате, он быстро огляделся вокруг себя.

— Никого нет, — сказал он, — совершим краткую инспекцию здешних мест.

— Нам нужно спешить, — сказал один из бандитов.

— Спешить некуда, — ответил Ригобер.

И, заметив еще полные бутылки, стоявшие на столе, сказал:

— Выпьем по глоточку для начала.

— Ригобер, — сказал один из бандитов, — можно подумать, что ты здесь у себя.

— Где бы я ни находился, я везде у себя.

И Ригобер, осушив бутылку в один присест, поставил ее на стол.

— Не забывай, Ригобер, что этот сеньор ждет, пока мы его позовем, — сказал один бандит.

— Прекрасно, если он спешит, то подождет; сначала поищем сейф.

И Ригобер подошел по очереди ко всем витринам. Но витрины были пусты, и все, что на них было выставлено днем, лежало в сейфе.

— Где же сейф? — повторял Ригобер.

И тут он увидел железные решетки.

— Может быть, там… Посмотрим, подходит ли ключ, который мне дал наш дворянин, к этой двери.

Мак затаил дыхание и присел как можно ниже, прижавшись к железному сундуку. Ригобер поднес ключ к замку Ключ вошел в скважину и повернулся в ней.

Фонарь остался на столе.

Если механизм двери был сложен, то замок был совсем простой. Поэтому дверь открылась с одного поворота ключа.

— Спасибо, негодяи, — воскликнул капитан, — спасибо, вы меня освободили!

Ригобер отскочил так, что между ними оказался стол, выхватил кинжал и закричал:

— Ко мне, стрелки!

— И сколько же вас? — спросил Мак насмешливо. — Один, два, три, четыре, восемь, десять. Как раз то, что нужно. Один против десяти — это мой любимый счет.

Но какой-то голос добавил:

— Десять против двух, капитан.

И Сидуан, став неустрашимым при виде такой храбрости, и полагая, что его хранит веревка повешенного, кубарем слетел по лестнице, держа в руке обнаженную шпагу.

— Тогда в атаку! — закричал Мак.

И он бросился на разбойников.

Те храбро защищались, но шпага Мака свистела, изгибалась, и, казалось, была повсюду. Сидуан, наивный Сидуан, увлеченный героическим примером, совершал чудеса храбрости.

Но, пока шла ожесточенная схватка и трое бандитов уже плавали в луже крови на полу, с улицы в дверь яростно застучали, но никто из сражавшихся и не подумал отпереть.

Но удары рукоятки алебарды вышибли дверь, и на пороге показался лейтенант стражи со своими людьми.

— Хватайте этих бандитов, — приказал он.

— Оля! Сидуан, — крикнул Мак, — подкрепление пришло. К нам, стража!

Устрашенные бандиты побросали ножи.

— Господин лейтенант, — заявил капитан Мак, — я помогу вам задержать этих негодяев.

Но в это время на пороге лавки возникло новое лицо.

Это был дон Фелипе.

— Господин лейтенант, — спросил он, — вы меня узнаете?

Бандиты решили, что дон Фелипе пришел им на помощь и сделали друг другу знак не шевелиться.

Лейтенант узнал испанца и, поклонившись, сказал:

— Кто же не знает дона Фелипе д'Абадиос?

— Тогда позвольте дать вам совет.

— Слушаю вашу милость.

— Здесь только одни воры и убийцы, и вы сделаете правильно, если отправите всех их в Шатле.

— Дон Фелипе! — воскликнул Мак.

Но в ту же минуту по знаку лейтенанта на него накинулись стражники.

Глава 17. Шатле

Господин де Гито давал бал.

Господин де Гито был комендантом Шатле, а в то время эта должность соответствовала примерно первому военному советнику города Парижа. Это был человек лет пятидесяти восьми, с лицом добродушным и румяным; волосы у него на висках уже поседели, но усы оставались совершенно черными; он все еще имел репутацию галантного кавалера у горожанок и мелких дворянок, которые всегда посещали балы эшевенов.

Он пользовался в Париже такой популярностью, что его всегда приглашали на все крестины.

И в этих церемониях он охотно играл активную роль. Мы хотим сказать, что, если богатый торговец Медвежьего квартала или прокурор настаивали, он соглашался быть новорожденному крестным отцом.

Таким образом после восемнадцати лет службы в Шатле господин де Гито оказался крестным отцом по крайней мере двадцати хорошеньких девушек и полусотни юношей.

Итак, каждый год, восемь дней спустя после бала парижских эшевенов, королевский комендант Шатле давал свой бал.

В этот день зловещее место немного приукрашалось; лейтенант одевал ленты, у сержантов становились снисходительные физиономии, а в мрачных коридорах появлялись цветы и редкие растения, прямо, как в галереях Лувра или замка Сен-Жермен, который в те времена был еще обитаем и прекрасно обставлен.

В ту минуту, когда мы с вами попадаем в Шатле, было почти темно. Но до начала бала было еще далеко. Господин де Гито пользовался этим временем, чтобы провести в своем кабинете небольшое совещание с мессиром Франсуа де Вильро, лейтенантом королевской стражи.

Добрый комендант сидел в большом кожаном кресле, отделанном стальными гвоздиками. Он сидел, закинув ногу на ногу, опершись локтями на колени и положив подбородок на руки. Лейтенант городской стражи, напротив того, как человек, который превосходно знает этикет и требования абсолютного послушания, стоял неподвижно, положив руку на эфес шпаги, а в другой руке держал шляпу около колен.

— И, наконец, согласитесь, мой дорогой Вильро, — говорил господин де Гито, — что это — искушать судьбу.

— Согласен, монсеньор.

— Вот уже три месяца, как в Париже тихо, как в церкви: горожане спят с незапертыми дверьми, улицы в полночь спокойны, как в полдень, и не было даже намека на то, что спокойствие будет нарушено.

— И в Шатле у нас почти пусто, — добавил лейтенант, спеша поддакнуть своему начальнику.

— Можно было подумать, — продолжал господин де Гито, — что Шатле становится мужским монастырем, и король собирается сделать меня его аббатом.

С этими словами господин де Гито вытер лоб и вздохнул.

— Сегодня я даю бал. Все мои крестники там будут; у меня душа радуется и сердце ликует; я готовлюсь к тому, что хорошенькие кумушки мне представят какого-нибудь новорожденного на крестильных пеленках и — тайрайрах! вы сообщаете мне, что прошлую ночь в Париже произошла стычка, что воры забрались в дом — как забрались?

— Через подвал.

— И где этот дом? — На Медвежьей улице.

— Хорошо! А чей это дом?

— Ювелира Лоредана.

Господин де Гито подпрыгнул на кресле.

— Вильро, ведь это мой кум!

— Ваш… кум?

— Да. Я — крестный отец Сары, красивой девушки.

— Прекрасно, сударь, успокойтесь, благодаря мне и моим сержантам, с ними ничего не случилось.

— Но…

— Его дома не было.

— Значит, его только обокрали?

— У них даже на это не хватило времени; капитан к этому моменту уже убил троих.

— Какой капитан?

— Ну, один наемный капитан, некий Мак, который как раз оказался в лавке ювелира, неизвестно зачем, вместе со своим лакеем, неким Сидуаном. Этот-то убежал, но капитана мы арестовали.

— Капитана, который до вашего появления уже успел убить трех воров?

— Да, и среди них их предводителя, некоего Ригобера.

— Так за что же вы арестовали капитана?

— Но, черт побери… монсеньор…

И лейтенант стал в затруднении теребить перо на своей шляпе.

Господин де Гито нахмурился.

— Вильро, друг мой, — сказал он, — все это кажется мне несколько запутанным. Не арестовывают вот так ни за что ни про что храброго капитана, который к тому же пришел на помощь городской страже и был так добр, что сделал за нас нашу работу, убив трех воров. Вы немедленно выпустите этого бравого капитана и вручите ему сто пистолей.

— Но, монсеньор…

— Ну, что еще?

— Ведь есть приказы, которым приходится повиноваться.

— Вы должны получать приказы только от меня, — сухо сказал господин де Гито.

— И все же… есть люди… которые в такой силе при дворе…

Господин де Гито вздрогнул.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал он, — объяснитесь немного, Вильро.

— Пока мы арестовывали воров, — сказал, осмелев, лейтенант стражи, — в лавку ювелира вошел человек.

— Хорошо. Дальше.

— И он особенно рекомендовал мне задержать капитана, которого я собирался горячо поблагодарить.

Господин де Гито поднялся и, придав своему лицу высокомерное выражение, спросил:

— И кто же это в Париже разрешает себе отдавать приказания моему лейтенанту?

Лейтенант понизил голос:

— Это дон Фелипе д'Абадиос.

— Дон Фелипе, этот авантюрист, который вот уже несколько недель, как полностью завладел душой короля?

— Да, через свою сестру, — сказал еще тише лейтенант.

— Смерть Христова! — воскликнул господин де Гито, а он был гасконцем. — Поглядим еще, имеет ли этот дон Фелипе д'Абадиос что-либо общее с Шатле!

— Монсеньор, — ответил лейтенант, — с доном Фелипе д'Абадиос лучше ладить.

— Чихать я на него хотел!

— Говорят, сам король к нему прислушивается.

— Я пойду на прием к королю, и мы поглядим, — прошептал, покраснев от гнева, господин де Гито.

Затем, понемногу успокоившись, он спросил:

— Но, в конце концов, вы арестовали капитана?

— Да, монсеньор.

— И где он?

— В Шатле.

— В какой башне? В Гурдене, Гринне или Бомоне? — спросил господин де Гито, знавший названия башен наизусть.

— Нет, монсеньор, — ответил лейтенант, — его поместили в башню Глорьет. Но он только что оттуда вышел, чтобы, по обычаю, явиться к вам на допрос.

— О, черт! Вы правы, — сказал господин де Гито, -я сейчас его допрошу, и меня не придется просить дважды, чтоб его отпустить. Какого дьявола! Шатле — это обиталище воров, а не местопребывание капитанов.

Лейтенант покачал головой.

— Так где он? — повторил господин де Гито.

— В караульной, под надежной охраной.

— Немедленно приведите его ко мне.

Лейтенант вышел, бормоча сквозь зубы:

— Я думаю, что господин де Гито столкнется с сильным противником, если вздумает защищать капитана против дона Фелипе д'Абадиоса.

А господин де Гито в это время шептал:

— Да не скажет никто, что все у нас решают испанцы. При крайней необходимости я пойду к королю, и черт меня возьми…

Как раз, когда добрейший комендант Шатле давал сам себе это обещание и произносил проклятия, дверь открылась и лейтенант ввел капитана Мака. Тот был без оружия, и его сопровождали два сержанта.

— Кровь Господня! — воскликнул узник при виде честной и добродушной физиономии господина де Гито. — Вот, наконец, лицо, которое мне нравится!

Господин де Гито не сформулировал так четко свои мысли он даже помолчал несколько минут, но по его лицу было видно, что капитан ему очень понравился.

Поэтому он любезно поклонился ему в ответ.

Увидев это, капитан Мак продолжил:

— Господин комендант, я не знал, что помочь оружием страже и помешать ограбить дом — преступление.

— Да, и я об этом никогда не слышал, — произнес господин де Гито.

— И все же, — продолжал Мак, — это как раз мой случай. Меня связали, скрутили мне руки и посадили под стражу. В башне Глорьет не очень-то приятно.

— Надеюсь, — сказал господин де Гито, — что вы туда не вернетесь.

— Правда? Вы меня освобождаете?

— Ну, пока еще не совсем…

— О! — произнес, нахмурившись, Мак.

— Вы были задержаны не по моему приказу, — продолжал комендант.

— Но, однако, вот этот господин препроводил меня в Шатле.

И Мак показал на лейтенанта, который утвердительно кивнул.

— Но, — продолжал господин де Гито, — ваше освобождение — это формальность, которая скоро будет выполнена.

Нахмуренный лоб капитана Мака разгладился.

Господин де Гито, со своей стороны, смотрел на Мака и думал:

— Красивый кавалер, ей-богу! И, наверное, хороший танцор. А не пригласить ли мне его? Когда собираются потанцевать самые красивые девушки Парижа, кавалеров никогда не бывает слишком много!

И вслух он произнес:

— Вы — компанейский человек, сударь?

— Во всяком случае, это всегда утверждали, монсеньор.

— Вы любите хорошее вино, изысканную еду?

— Как и вы, монсеньор.

Капитан Мак догадался, что господин де Гито был любитель хорошо пожить.

— А… прекрасный пол?

Мак с победоносным видом подкрутил усы.

— А танцевать вы любите?

— Обожаю, монсеньор. Особенно немецкий танец, который называют вальсом.

— В самом деле! — воскликнул обрадованно комендант.

Мак смотрел на господина де Гито и не мог понять, куда тот клонит.

Господин де Гито продолжал:

— Я только что сказал вам, что ваше освобождение требует некоторых формальностей. О! Там немного дела, но время позднее, и погода скверная… А когда погода скверная, то король в плохом настроении. Я пойду к нему завтра утром.

— И что же, вы опять отошлете меня в башню Глорьет? Там бегают крысы величиной с кошку. Видите, как они разделали мой плащ?! А я им дорожу, у меня другого нет.

— Успокойтесь, сударь, — сказал со смехом господин де Гито, — если я задержу вас здесь до завтра, то это потому, что у меня есть на вас свои виды.

— Ах, вот как! — произнес Мак.

— Надо вам сказать, что не весь Шатле похож на башню Глорьет.

— Вы мне дадите лучшее обиталище?

— Да, — ответил комендант, — мою собственную гостиную.

И поскольку лейтенант в великом удивлении уставился на господина де Гито, а Мак, не менее удивленный, на лейтенанта, господин де Гито продолжил:

— Мою собственную гостиную с сотней хорошеньких женщин, нарядных кавалеров, с господами эшевенами Парижа. Я даю бал. До полуночи будем беседовать, а в полночь состоится ужин, а потом танцы.

Мак был потрясен.

— Ага! — сказал господин де Гито. — Дон Фелипе д'Абадиос посылает мне пленников; ну что же, я желаю с ними обращаться по-королевски. Приглашаю вас к себе на бал, капитан.

Мак провел рукой по лбу и сказал лейтенанту:

— Сударь, будьте добры подтвердить, что я не сплю.

— Вы не спите, сударь, — ответил господин де Гито.

И он позвонил в колокольчик. Появился лакей.

— Дайте господину капитану парадную одежду. Верните ему шпагу и отведите в комнату, где бы он мог привести в порядок свой туалет.

— Чтоб мне помереть на этом месте, монсеньор, у вас такая манера обращаться с заключенными, что я бы охотно провел в Шатле всю свою жизнь!

— Вы — милый юноша, — сказал господин де Гито. — Идите и поскорее возвращайтесь, потому что приглашенные ждать не могут.

Мак учтиво поклонился господину де Гито и вышел, предшествуемый лакеем.

Но, когда он оказался в соседнем зале, он услышал позади себя шаги и, обернувшись, увидел лейтенанта.

— О, не беспокойтесь, сударь, — сказал он ему с легкой насмешкой.

— Простите, капитан, — ответил лейтенант, — но я буду иметь честь составить вам компанию.

— О, не стоит труда!

— Как не стоит?! — сказал лейтенант. — Никакое внимание не излишне по отношению к человеку, который сумел так сильно понравиться господину коменданту.

«Сдается мне, что этот негодяй надо мной насмехается!» — подумал Мак и продолжил свой путь.

Лейтенант последовал за ним.

В конце коридора лакей отворил дверь и ввел Мака в комнату, сильно напоминавшую кокетливый дамский будуар.

Лейтенант вошел вместе с ним.

Потом, как бы абсолютно непреднамеренно, он сел у дверей, чтобы отрезать Маку пути отступления, если бы тому вздумалось убежать.

— Ах, сударь, — сказал капитан, — раз уж вы решились составить мне общество, может быть, пока я переодеваюсь, мы немного побеседуем?

— С величайшим удовольствием, — любезно ответил лейтенант.

— Я горю желанием разузнать о куче вещей, — продолжал Мак.

— И что же вам угодно знать, сударь?

— Ведь господин де Гито совершенно серьезно пригласил меня к себе на бал?

— Абсолютно серьезно.

— Но я по-прежнему узник?

— Да.

— И поэтому вы за мной следите?

— Я буду искренен и признаю это.

— Таким образом, — продолжал Мак, — если мне придет в голову фантазия как-нибудь уклониться от вашей вежливости?

— Я вас снова отправлю в башню Глорьет, сударь.

— О, будьте спокойны, — сказал Мак, — я обожаю балы.

— И вы правы. Бал у господина коменданта — это нечто изумительное.

— Я буду танцевать до утра, и таким образом час моего освобождения наступит незаметно.

Лейтенант не ответил, но на его лице появилась едкая насмешка.

Мак продолжал:

— Господин комендант — очаровательный человек.

— О, несомненно, — подтвердил лейтенант, — но он иногда слишком много обещает…

— В самом деле?

— Гораздо больше, чем сможет выполнить.

— Неужели?

— И я боюсь за вас, — добавил лейтенант.

— За меня?

— Да, дорогой капитан, вы можете вернуться в башню Глорьет.

— Неужто?!

— И прямо завтра утром.

— Вы шутите? — спросил Мак.

— Увы, нет.

— Однако господин де Гито…

— Господин де Гито -превосходный человек, он терпеть не может злоупотреблений, начинает клясть все на свете и гневаться, но дело всегда кончается тем, что он выполняет приказы короля.

— Ба! — ответил Мак. — Но король не давал никакого приказа относительно меня.

— Так даст.

— Король меня не знает…

— Но есть люди, которые вас знают и расскажут ему о вас…

— Кто же это?

— У вас есть очень могущественный враг.

— Как его зовут?

— Дон Фелипе д'Абадиос.

— Я его не знаю, — наивно ответил Мак.

— Это брат доньи Манчи.

При звуке этого имени в мозгу капитана возникло воспоминание.

— Ах, черт! — сказал он. — Кажется, я начинаю понимать.

— И вправду? — спросил лейтенант.

— Вот и верьте людям! — прошептал Мак.

Потом, поскольку туалет его был окончен, он пристегнул шпагу, которую ему вернули, и сказал:

— Поживем — увидим! А пока, пойдем танцевать!

«Боюсь, что он недолго проживет!» — подумал лейтенант.

И он последовал за Маком, который вышел из комнаты со словами:

— Пошли танцевать!

В то время как капитан Мак одевался и обсуждал различные вопросы с господином лейтенантом, господин де Гито, этот достойный офицер, рассуждал сам с собой о животрепещущих проблемах ремесла и составлял план кампании в защиту красивого капитана, который ему очень нравился.

— Очевидно, — рассуждал он, — дон Фелипе, великий дока, столкнулся на узкой дорожке с этим боевым петухом: inde irae (откуда и гнев (лат.)).

Господин де Гито при случае объяснялся по латыни не хуже школяра.

— Но, — продолжал он свой монолог, — тут все рассчитали без меня, пресвятое чрево, как говаривал мой благородный господин, король Генрих Беарнец; этот-то не отдавал Францию на растерзание куче интриганов, явившихся неизвестно откуда… Король слаб, это верно, зато господин кардинал силен. И я пойду не к королю, а к господину кардиналу. Он ненавидит испанцев не меньше меня и… черт меня возьми!

Монолог господина де Гито был прерван звучанием скрипок, приятно ласкавших его слух.

— К счастью, — подумал он, — в парадное платье я уже переоделся.

И он бросил довольный взгляд на свой бархатный голубой камзол, на штаны цвета голубиного горла и белые шелковые чулки, которые прекрасно облегали его стройные ноги.

Потом он встал из кресла и приподнял занавес, который отделял его кабинет от обширных гостиных Шатле.

Вид был просто восхитительный.

И в самом деле, комендант не хвастался, утверждая, что он пригласил самых хорошеньких женщин Парижа. Молодые девушки, обнажавшие в улыбке прелестные зубки, элегантные и галантные кавалеры кружились под звуки скрипок.

— Черт побери, — пробормотал господин де Гито. — Господа эшевены помрут от зависти.

Но не успел он выйти в зал, без сомнения с намерением пригласить на танец самую хорошенькую девушку, как в маленькую дверцу вошел лакей и направился к нему.

— Что тебе надо? — спросил комендант.

— Монсеньор, — ответил лакей, хлопая глазами, — одна дама… желает…

— Поговорить со мной?

— Да, монсеньор.

— Она хороша собой?

— Прекрасна, как ангел небесный.

— Молода?

— Едва ли лет восемнадцати.

— Она назвала свое имя?

— Сара Лоредан.

— Да, так оно и есть, — сказал несколько растерянно господин де Гито, — это моя крестница.

Лакей глупо захихикал.

— Введи, — сказал господин де Гито, вспомнивший о ночных событиях.

Две минуты спустя вошла Сара. У нее был настолько печальный вид, что при виде ее комендант невольно вздрогнул.

— С тобой несчастье случилось, дитя мое? — сказал он, живо подходя ко ней.

— Нет… крестный…

— А где твой отец?

— Дома… Вы сами понимаете, что после событий этой ночи…

— Да, я понимаю. Но кто этот юноша?

И господин де Гито показал на высокого парня, стоявшего позади Сары. Это был никто иной, как Сидуан. Широкая повязка, закрывавшая его левый глаз, придавала ему совсем дурацкий вид, заставивший коменданта улыбнуться.

— Это новый лакей, — ответила Сара, — которого я взяла на службу.

— А где ему подбили глаз?

— В стычке сегодня ночью, монсеньор, — ответила Сара.

— Ах, ты тоже там был, мальчик?

— Ну да, вместе с капитаном, черт возьми!

При слове «капитан» господин де Гито сделал какое-то движение.

— Кстати, моя прекрасная крестница, — сказал он, — ты-то должна знать, как обстоит дело с этим капитаном?

— С капитаном Маком?

— Да.

— Именно из-за него я и пришла с вами поговорить, крестный, — ответила девушка, и голос ее прервался от волнения. — Этот капитан храбрый и достойный офицер, который прошлой ночью защищал меня изо всех сил. Если бы не он, я бы попала в руки…

— Ригобера и его шайки.

— А может быть, еще хуже, — прошептала Сара совсем тихо.

— И капитан…

— Меня спас!

— Боже мой! — произнес с улыбкой комендант. — Как ты волнуешься, когда говоришь об этом.

— Ах, но вы наверняка не знаете…

— Что не знаю?..

— Его арестовали.

— Правда?

— Посадили в тюрьму!

— Боже правый!

— И теперь он страдает в темной камере!

Когда она произнесла эти слова, добрый господин де Гито улыбнулся, дверь открылась, и вошел капитан Мак.

Он был в парадной форме, при шпаге, в лихо надетой набекрень шляпе.

Сара вскрикнула.

Сидуан сделал неловкое движение и повязка с его глаза упала.

Он поспешно поправил ее и вместо левого глаза надвинул на правый; за это короткое время господин де Гито, который вообще все замечал, увидел, что оба глаза Сидуана совершенно здоровы.

Мак сделал несколько шагов к Саре, которая не могла помешать себе броситься к нему. Пока они смущенно что-то шептали и задавали вопросы друг другу, господин де Гито положил руку на плечо Сидуана.

— Ой, мальчик мой, какой же глаз тебе подбили сегодня мочью?

Сидуан вздрогнул, покраснел и жалобно сложил руки:

— Умоляю вас, сударь, — прошептал он, — не губите меня! Что вы хотите? Я так боялся, что меня арестуют, как моего бедного капитана, что решил притвориться раненым…

— Ага! Ты — лакей капитана?

— Да, монсеньор.

— Ну, хорошо, вот тебе добрый совет, — сказал, улыбаясь, комендант Шатле, — другой раз получше закрепи свою повязку.

И, отвернувшись от Сидуана, он подошел к Саре и Маку.

Капитан рассказывал девушке о своих ночных приключениях и неожиданных событиях этого вечера, то есть о печальных часах, проведенных в башне Глорьет и о том, как, выйдя из комнаты, он получил от коменданта Шатле приглашение на бал.

Господин де Гито с улыбкой смотрел на Сару, которая взяла его за руки и сказала:

— О, крестный, как вы добры!

— Я добр, но я эгоист! — ответил он. — Капитан — отличный кавалер.

Мак поклонился.

— Он превосходно танцует.

Мак принял горделиво скромный вид.

— Ты — самая красивая из моих крестниц, — продолжал господин де Гито, гладя Сару по щеке.

— О, крестный…

— И вы сейчас откроете бал.

Мак, покраснев от удовольствия, предложил руку Саре, побледневшей от волнения.

Тогда господин де Гито отдернул портьеру, отделявшую его кабинет от бального зала, и сказал:

— Ступайте, дети мои!

Минуту он следил за ними глазами; они мелькали в волнах кружев, шелка, бархата черных кудрей и белоснежных плеч; потом произнес вслух следующую мысль:

— Теперь нетрудно понять, почему дон Фелипе разгневался на капитана. Потише, потише, сеньор испанец! Сара — моя крестница, и для вас это — запретный плод.

Тут он обернулся и увидел Сидуана, которому спавшая повязка теперь прикрывала оба глаза. Сидуан, сам того не желая, изображал Колена Майара.

— Вот дурень! — сказал господин де Гито.

И, поскольку у него был приступ доброты, он стал поправлять Сидуану повязку.

Глава 18. Приказ кардинала

Скрипки надрывались. Господин де Гито помог Сидуану обрести хотя бы один глаз.

— Значит, ты — лакей капитана?

— Да, монсеньор.

— Тогда ты должен знать, откуда у него враги.

— Ей-богу, не знаю!

Но при этом Сидуан почесал одно ухо.

— Ах, простите… мне одна мысль в голову пришла…

— Ну, говори!

Сидуан преодолел свою робость и посмотрел на господина де Гито, доброе лицо которого располагало к себе.

— Я думаю, — сказал он очень тихо, — что капитан сделал глупость.

— Какую?

— Вчера вечером, когда мы были в лавке отца мадемуазель Сары, туда приходила одна знатная дама…

— Ага!

— И капитан, расставаясь с ней, ограничился тем, что поцеловал ей руку…

— Да что ты говоришь! А кто эта дама?

— Мне кажется, она испанка.

— А имя ее ты знаешь?

— Донья Манча.

— Прекрасно! — сказал господин де Гито и сделал нетерпеливый жест рукой, — после брата он испортил отношения и с сестрой.

— Простите? — переспросил Сидуан.

Господин де Гито взял его за плечи и подтолкнул к двери.

— Тебя это не касается, бездельник, — сказал он. — Эта дверь ведет в коридор, а в конце его ты увидишь службы и кухню. Иди, там о тебе позаботятся, но только не напивайся, чтобы, когда твой хозяин будет уходить, ты смог его сопровождать.

Сидуан поклонился до земли, прошел по коридору и исчез, а господин де Гито в это время прошел в бальный зал; он появился там как раз в ту минуту, когда доложили о приезде доньи Манчи, и комендант поспешил ей навстречу, чтобы приветствовать ее.

— Сеньора, — сказал он ей, — я не смел и надеяться на подобную честь.

И он предложил ей руку.

— Дорогой господин комендант, — ответила прекрасная испанка, — меня привел сюда дон Фелипе, мой брат.

— Дон Фелипе?

— Да; видите, вот там, в проеме окна, он беседует с господином де Пюилораном?

— Да, действительно.

И господин де Гито сказал сам себе:

— Сейчас я узнаю, что я должен предпринять по отношению к капитану.

— Сеньора, — произнес он вслух, — не окажете ли вы мне честь побеседовать со мной несколько минут?

— Безусловно! — воскликнула донья Манча.

Она оперлась на руку господина де Гито, и они медленно стали прогуливаться по залу.

Господин де Гито говорил:

— Дон Фелипе очень любезен, что пришел сюда; я надеюсь, что он даст мне некоторые разъяснения.

Донья Манча с удивлением посмотрела на коменданта.

— Представьте себе, — продолжал тот, — что прошлой ночью дон Фелипе прислал мне арестованного.

Удивление доньи Манчи возросло.

— Но, — ответила она, — у моего брата нет права арестовывать кого бы то ни было.

— Вот именно это я и подумал; капитан Мак уже был…

— Мак?! — вскричала донья Манча.

— Да, это его имя. Вы его знаете?

— Безусловно; он оказал мне большую услугу.

— В самом деле?

— И не позднее, чем прошлой ночью.

— Тогда, — произнес господин де Гито, — это было как раз незадолго перед его арестом.

— Так где же его арестовали?

— В лавке ювелира Лоредана.

— Именно там я его и видела.

— И арестовали его по приказу дона Фелипе.

— О, это немыслимо!

— Может быть, но это так!

Услышав этот ответ, донья Манча сжала руку господина де Гито.

— Посмотрите, — сказала она, — и признайтесь, что вы как-то странно насмехаетесь надо мной!

И в самом деле, она показала ему на капитана Мака, который как раз в эту минуту танцевал с очень красивой девушкой, в которой донья Манча немедленно признала дочь ювелира Самюэля Лоредана.

Господин де Гито улыбнулся.

— Если бы капитан был арестован, он бы не танцевал у вас.

— Клянусь вам, сеньора, что тем не менее, я сказал вам правду.

— Тогда я совсем ничего не понимаю.

— По моим представлениям, — продолжал господин де Гито, — капитан совершенно не повинен ни в каком преступлении или злом умысле, поэтому я пригласил его к себе на бал; но он — пленник, под свое слово чести.

— В самом деле?

— Все именно так, как я имел честь вам сказать.

— И он был арестован по приказу дона Фелипе?

— Да, сеньора.

— Да, интересно! — сказала донья Манча оживленно. — Хотела бы я знать разгадку этой истории!

— Прекрасно! — подумал господин де Гито. — Положение только что казалось очень сложным, но сейчас оно очень упростилось. По всей видимости, донья Манча любит капитана, а дон Фелипе не хочет, чтобы его сестра себя компрометировала.

Донья Манча отошла от господина де Гито, и рассекая толпу, направилась прямиком к капитану Маку.

Капитан только что отвел Сару на место и почтительно стоял перед ней; увидев, что испанка приближается к нему, он слегка побледнел.

Донья Манча протянула руку Саре Лоредан. Потом она обратилась к Маку:

— Это правда, сударь, что вы арестованы?

— Да, сударыня.

— И господин де Гито утверждает, что вы были арестованы…

— По приказу кавалера по имени дон Фелипе.

— А! — воскликнула она.

Мак продолжал с насмешкой в голосе:

— И мне здесь сказали, что этот дон Фелипе…

— Дон Фелипе — мой брат, — живо закончила испанка.

Насмешливая улыбка не исчезла с лица капитана Мака, и, сделав шаг вперед, так, чтобы Сара Лоредан не могла расслышать его слов, он добавил:

— Тут нет ничего для меня удивительного.

— Что вы хотите сказать? — заинтересованно спросила Донья Манча.

— Но, черт возьми…

Он по-прежнему улыбался. Донья Манча дотронулась до его руки.

— Объяснитесь же, сударь! — повелительно сказала она.

— Разве я не имел чести видеть вас прошлой ночью, сеньора?

— Да. И что?

— И сделать вам некое признание?

Донья Манча побледнела, потом густо покраснела.

— Сударь! — задыхаясь, воскликнула она.

— Я подумал, — пробормотал Мак, и улыбка исчезла с его губ, — я подумал, что когда человек, как я, владеет какой-либо тайной, то он… он может внушать некоторые опасения.

Донья Манча заглушила гневный крик.

— О, сударь, за кого вы меня принимаете?

И в ее глазах сверкало такое искреннее возмущение, такой энергичный протест против мнения капитана, что тот смешался и пробормотал смущенно слова извинения. Но донья Манча уже отошла от него.

С горящим взглядом, дрожа от гнева, она направилась к проему окна, у которого дон Фелипе продолжал беседовать с господином Пюилораном.

Дон Фелипе еще не видел капитана Мака, и он полагал, что тот надежно упрятан за крепкими засовами тройных дверей темной камеры в башне, которую как бы в насмешку называли Славненькой.

Господин де Пюилоран был молодым корнетом в гвардии кардинала, полным рвения и честолюбия.

Кардинал его очень любил.

А господин де Пюилоран очень любил или делал вид, что он очень любит дона Фелипе. Вот уже две недели, дон Фелипе был в таком фаворе при дворе, что было бы просто безумием ему в чем-то отказать. Будучи гасконцем, человеком молодым и честолюбивым, Пюилоран относился к дону Фелипе с большим почтением и слепо повиновался ему, предоставляя в его распоряжение все свое влияние на кардинала.

Так вот, в это утро, при одевании короля, дон Фелипе встретил молодого Пюилорана, с неуклонной аккуратностью исполнявшего свои придворные обязанности.

Дон Фелипе отвел его в сторону и сказал:

— Я попросил бы вас оказать мне услугу.

— Любую, какую вам будет угодно, — ответил Пюилоран.

— Мне нужно выпутаться из сложного положения.

— Вам?

— И избавиться от человека, который мне очень мешает!

— Гм! И кто же этот человек?

— Один наемный офицер по имени Мак, замешанный в бессчетных интригах и заговорах, которого я заставил упрятать в Шатле.

— Может быть, его удастся повесить без больших хлопот? — холодно спросил Пюилоран.

— Надеюсь и очень этого хочу.

— Хорошо, — сказал молодой человек. — Я сегодня дежурю при его преосвященстве, я ему скажу об этом пару слов.

Позднее, вечером, Пюилоран и дон Фелипе встретились на балу у господина де Гито.

Завидев молодого человека, дон Фелипе двинулся к нему, как раз в ту минуту, когда донья Манча подошла к господину де Гито.

— Ну и как, — сказал дон Фелипе молодому человеку — вы вспомнили обо мне?

— Да, конечно.

— Приказ при вас?

— Сейчас будет. Кардинал обещал мне его прислать.

— Когда?

— Сегодня ночью, со своим гвардейцем.

Как раз в эту минуту донья Манча подошла к брату.

— На одно слово, — сказала она ему.

— Ого! — подумал дон Фелипе. — Сдается мне, в воздухе пахнет грозой.

Донья Манча поклонилась Пюилорану, всем своим видом показывая, что она не хочет, чтобы ее разговор с братом кто-нибудь слышал. Пюилоран удалился. Тогда безо всякого вступления она спросила дона Фелипе:

— Это вы приказали арестовать капитана Мака?

Дон Фелипе по опыту знал, что бурю следует встречать мужественно.

— Да, я, — холодно ответил он.

— Зачем?

— Вы могли бы об этом и сами догадаться, сестра.

— Я не догадываюсь.

Дон Фелипе понизил голос.

— Вы, однако, мне кое в чем признались сегодня утром.

— Да, это так.

— В трактире «У Единорога» некий мужчина занял место короля.

— Замолчите!

— И этот мужчина нашел вашу серьгу, которую он, впрочем, вам вернул.

— И для того, чтобы его вознаградить…

— Всегда следует избавляться от людей, которые знают ваши тайны. Я делаю то, что должен делать.

— Ну что же, я тоже сумею выполнить свой долг, — ответила донья Манча.

Дон Фелипе посмотрел на сестру.

— Я завтра же, — продолжала она, — попрошу у короля освободить капитана.

— Как вам будет угодно…

И про себя дон Фелипе добавил:

— Завтра будет уже поздно.

— А пока, — сказала донья Манча, — капитан на свободе.

Дон Фелипе побледнел.

— Вы что, шутите? Кто бы осмелился это сделать?

— Я, — ответил господин де Гито, подходя к брату и сестре.

— Вы освободили капитана? — глухо воскликнул дон Фелипе.

— Нет, но под его честное слово он — гость моего бала, — ответил господин де Гито. — Глядите, да вот он танцует.

Дон Фелипе посмотрел туда, куда показывал ему комендант. И действительно, капитан Мак танцевал с еще одной крестницей господина де Гито.

— Он дал слово? — спросила испанец.

— Да, дал.

— Тогда вы за него отвечаете.

— До тих пор, пока я не получу от короля приказа о его освобождении, — ответил комендант.

— А этим уж займусь я, — сказала донья Манча.

Когда она произнесла эти слова, танец как раз окончился. Мак, которому совсем не хотелось портить отношения с такой красивой женщиной, подошел к ней и сказал:

— Сударыня, не окажете ли вы мне честь и не позволите ли пригласить вас на вальс?

— С удовольствием, — ответила она.

И она, опершись на руку капитана, отошла с ним. Дон Фелипе и комендант остались вдвоем лицом к лицу.

— Дорогой комендант, — сказал дон Фелипе, — я вижу, вас легко очаровать.

— И кто же меня очаровал?

— Да вот этот наемник по имени капитан Мак.

— Да, вы находите? — ответствовал комендант.

— У вас такая большая должность. Король вас очень любит, а кардинал весьма ценит.

— Я выполняю свой долг, — сухо ответил господин де Гито.

— Я думаю, что вашем возрасте нелегко отказаться от своей должности.

— Сударь, — довольно резко сказал господин де Гито, — я — слуга покойного короля, и нынешний король меня очень уважает, что бы ни говорили и ни делали некоторые интриганы.

Но дон Фелипе отнюдь не потерял самообладания.

— Я полагаю, — сказал он, — что вы ошибаетесь.

— Относительно чего?

— Относительно причин ареста капитана.

— Думаю, что нет.

— Вы без сомнения думаете, что я питаю к нему какие-то личные враждебные чувства.

— У меня это не вызывает сомнений.

— Вы ошибаетесь… Мне он безразличен: я всего лишь повиновался полученным приказам.

— Вы получили приказ?

— Да.

— Относительно капитана Мака?

— Нет, не относительно капитана, а относительно некоего Леорето, кастильца, которого наняли убить господина кардинала.

Господин де Гито отступил на шаг.

— Так вот, — продолжил дон Фелипе, — кажется, что капитан и Леорето — одно и то же лицо.

— Невозможно!

— Но господин кардинал, во всяком случае, так думает.

— Так это господин кардинал?..

Дон Фелипе утвердительно кивнул головой.

— Поверьте мне, господин де Гито, — имеющий уши — да слышит.

Пока комендант стоял в полной растерянности, через толпу к нему протолкался господин де Пюилоран.

Он нес большую запечатанную бумагу.

— От его преосвященства, — сказал он.

На конверте значилось: «Господину де Гито, королевскому коменданту Шатле.»

Господин де Гито сломал печать, развернул бумагу, взглянул на нее и упал на стул.

На бумаге было написано следующее:

«Приказываю королевскому коменданту Шатле на рассвете казнить через повешение капитана Мака.

Ришелье»

— Тише! — шепнул дон Фелипе, внимательно наблюдавший за этой сценой. — Вот моя сестра!

Капитан Мак действительно подвел к ее месту улыбающуюся донью Манчу. Господин де Гито быстрым движением сунул в карман смертный приговор.

Глава 19. Помешанный на своей чести

Тем временем бал продолжался. Дон Фелипе наклонился к господину де Гито и сказал:

— Хотите, я дам вам хороший совет?

Бедный комендант поднял голову и уставился на дона Фелипе остановившимся взглядом. На секунду ему показалось, что испанец хочет подсказать ему способ спасти Мака.

— Говорите, — ответил он.

— Вы устроили великолепный бал!

— Плевать я хотел на этот бал…

— Женщины — очаровательны, кавалеры — само совершенство; все смеются, развлекаются; веселье и всеобщее воодушевление просто удивительные; было бы жаль все испортить.

— Что вы хотите сказать?

— Пусть ваши гости радуются, дорогой комендант; им совершенно не нужно знать, что этот красивый капитан через несколько часов должен будет поплатиться жизнью за преступление, которое состоит в том, что он не понравился кардиналу.

— Или вам, — резко прервал его господин де Гито и посмотрел на дона Фелипе с высокомерным презрением.

— Или мне, — спокойно подтвердил дон Фелипе.

Потом, понизив голос, он добавил:

— Допустим, что у капитана Мака есть только один враг, и этот враг — я, дорогой комендант. Согласитесь, что это могущественный враг.

Господин де Гито вздрогнул от гнева:

— А если я пойду к королю? — спросил он.

— Король еще вчера вечером уехал в Сен-Жермен. На рассвете он отправится на охоту на оленя.

— Что же, тогда я пойду к кардиналу!

Дон Фелипе бросил на него насмешливый взгляд, один из тех взглядов, которые всегда приводят в замешательство таких прямых и цельных людей как господин де Гито.

— Если вам угодно, — сказал дон Фелипе, — ставить на кон свою должность королевского коменданта, — воля ваша. Я же могу вам подтвердить только, что, пока вы ходите к господину кардиналу, ваш лейтенант Вильро, являющийся в ваше отсутствие полным хозяином в Шатле, не возьмет на себя смелость отсрочить казнь капитана.

Господин де Гито подавленно вздохнул. Спокойные и насмешливые доводы дона Фелипе его невольно убедили; он чувствовал себя так, как если бы он попал в клетку из прочнейшей стальной проволоки.

Дон Фелипе проговорил:

— Еще одно слово, дорогой господин комендант, и я возвращаю вас гостям.

Господин де Гито не ответил, и дон Фелипе продолжал:

— Вы же знаете женщин, у них в голове всегда ветер гуляет. У моей сестры нрав просто взрывчатый: она вполне способна принять в вашем дорогом капитане самое горячее Участие… У нее, как все знают, есть некоторое влияние… Король ее очень любит… И она вам скажет: «Я бегу к королю!»

— Вы думаете, она так скажет?! — воскликнул господин де Гито, и в глазах его блеснул луч надежды.

— И это скажет, и много чего еще. Ведь женщины думают, что перед ними ничто и никто не устоит. Но посмотрим, что из этого выйдет… Сначала король соглашается на все, что у него просят. Потом возвращается господин кардинал, и король отменяет приказы, которые только что отдал. Только господин кардинал еще никогда не простил того, кто осмелился ему противиться, и я искренне предлагаю вам, господин комендант, задуматься серьезно над моими последними предупреждениями.

Проговорив это, дон Фелипе повернулся на каблуках, взял под руку Пюилорана, поклонился господину де Гито с самым насмешливым видом и скрылся среди гостей. Внезапно он увидел лейтенанта Вильро и сделал ему знак подойти. Вильро повиновался.

— Дорогой лейтенант, — сказал ему дон Фелипе, — вам известно, что на рассвете в Шатле состоится повешение?

— Я об этом подозревал, — ответил Вильро.

— Сколько времени потребуется, чтобы соорудить виселицу и предупредить сеньора города Парижа?

— Самое большее три часа.

Дон Фелипе вытащил часы.

— Сейчас два часа ночи, — сказал он. — Прошу вас принять необходимые меры.

Лейтенант поклонился, как человек, не привыкший обсуждать приказы вышестоящих.

И дон Фелипе отправился танцевать. Господин де Пюилоран танцевал в соседней паре.

А в это время господин де Гито, ничего не видя и не слыша, бледный, с выкатившимися глазами, продолжал сидеть на том же месте. В душе его бушевала буря.

— В какое время мы живем! — шептал он. — Король, который не царствует… Кардинал, который царствует… Интриганы добиваются смертных приговоров… и нет никакого способа им воспротивиться!

Скрипки действовали доброму коменданту на нервы, а огни больших свечей казались погребальными факелами. Обхватив голову руками, он бормотал:

— Нет, я так не могу, я этого не сделаю!

В эту минуту к нему подошел Вильро.

Вильро был человеком ограниченным, но честолюбивым, и где-то в отдаленном будущем перед ним маячила должность коменданта. Господин де Гито давно об этом догадывался. Вильро был хозяином в Шатле в гораздо большей степени, чем господин де Гито. Господина де Гито любили, а лейтенанта боялись, потому что считали, справедливо или нет, что он втайне поддерживает весьма тесные отношения с людьми кардинала.

И все же, увидев Вильро, стоявшего перед ним, господин де Гито на минуту понадеялся на него.

— Вильро, — сказал он, — вы — мой подчиненный.

Лейтенант поклонился.

— Вы обязаны выполнять мои приказы.

— Безусловно, монсеньор.

— Я сейчас покину бал.

— И дальше? — осведомился Вильро.

— Я сажусь в карету и со всей возможной скоростью еду в Сен-Жермен.

Лейтенант сохранял на лице полную бесстрастность.

— Я добьюсь аудиенции у короля и спасу жизнь невинному человеку. Вы должны дать мне клятву.

— Слушаю вас, монсеньор.

— В мое отсутствие вы меня замените. И без вашего приказа ничто здесь не может произойти.

— Так всегда и было.

— Так вот, вы должны мне честью и жизнью поклясться…

— В чем? — холодно спросил лейтенант.

— В том, что капитан Мак будет жив.

На лице Вильро не дрогнул ни один мускул.

— Монсеньор, — сказал он, — у меня четверо детей…

— Ну и что?

— И я дорожу жизнью… Пусть ваша милость подумает вот о чем…

— О чем же?

— В отсутствие коменданта лейтенант становится комендантом Шатле.

— Ну и?..

— И если в ваше отсутствие господин кардинал пришлет приказ немедленно повесить капитана Мака?

— Вы ослушаетесь!

— Нет, монсеньор… Я дорожу жизнью… Ведь у меня четверо детей!

На лице господина де Гито появилось выражение отчаяния.

— О, этот человек, этот человек! — произнес он, намекая на дона Фелипе. — Он всем сумел внушить непреодолимый страх!

— Монсеньор, — сказал лейтенант, — я думаю, что пора предупредить сеньора города Парижа и отдать распоряжение соорудить виселицу.

И Вильро ушел.

Господин де Гито вскочил и хотел бежать за ним, как вдруг его остановила чья-то сильная рука, и молодой, веселый и жизнерадостный голос воскликнул:

— Черт побери, господин комендант, сроду я еще так не веселился!

Господин де Гито застыл на месте, оказавшись лицом к лицу с капитаном Маком.

Капитан был в прекрасном настроении; он весь раскраснелся от удовольствия, и его радостное лицо составляло разительный контраст со смертельно бледным лицом господина де Гито.

— Он! — прошептал господин де Гито.

Он отступил еще на шаг; по его виду можно было подумать, что умереть предстоит ему… Но Мак ничего не заметил. Он был так счастлив!

Бал, свечи, звук скрипок, а, может быть, и нежные прикосновения Сары, с которой он много танцевал, совершенно опьянили его. Сердце его было переполнено.

В эту минуту он, наверное, не согласился бы променять свою шпагу на королевский скипетр.

Взяв под руку господина де Гито и увлекая его в другую гостиную, он без умолку говорил:

— Пресвятое чрево, господин комендант, как говаривал покойный король, пресвятое чрево! Прекрасный праздник! А какие туалеты!.. Женщины — просто божественные: кружева, камни и ангельские улыбки! Как приятно сидеть у вас в тюрьме! Немногого не хватает, чтоб я вообще отсюда не вышел!

— Ах, да замолчите же вы! — сказал надломленным голосом господин де Гито, но Мак его не услышал.

Юный безумец продолжал:

— А знаете, ваша крестница Сара восхитительна! Если бы я был уверен в том, что она меня полюбит, я думаю, я бы маршалом стал!

Господин де Гито вздохнул. Поддерживаемый под руку Маком, он походил на подвыпившего стрелка.

— Между нами говоря, — продолжал капитан, — мне, ей-ей, кажется, что я ей тоже нравлюсь! Я еще не знаю, чем все это кончится, но, черт возьми, есть люди, которым не так везет, как мне!

— Те, которых ведут на виселицу, — прошептал господин де Гито.

— Фу! Что за черные мысли! — ответил весело капитан. — Кто же на балу говорит о повешенном!

Но, произнеся эти слова, он взглянул на господина де Гито и, пораженный его бледностью и похоронным видом, невольно вздрогнул.

— О черт! — воскликнул он. — Что с вами, сударь?

— Со мной?

— С вами!

— Да, ничего… совсем ничего.

— Вы очень бледны.

— Здесь слишком жарко.

— Да у вас такой вид, будто вы кого-то похоронили.

— В самом деле?

— Черт побери, господин комендант, Мака не так легко обмануть.

— Ах!

— С вами приключилась какая-то неприятность?

— Может быть, и так.

— Так расскажите мне о ней. Откровенность облегчает душу.

— Не всегда.

— Ба, вот сами увидите! Так что с вами случилось?

— Пришел один приказ, — замогильным шепотом ответил господин де Гито.

— И этот приказ…

— Касается одного нашего заключенного…

— Ах, черт! — сказал Мак. — В Шатле их двести или триста. Это что, приказ подвергнуть пытке?

— Нет, еще хуже…

— Смертный приговор?

— Вы сами сказали, — еле выдохнул господин де Гито; ноги его по-прежнему не держали.

— Да, хорошенькое дельце! И когда?

— На рассвете.

Голос господина де Гито дрожал так сильно, что капитан осмелился заметить:

— Боже правый! Господин комендант, у вас не, тот характер, чтобы быть главным тюремщиком королевской тюрьмы Шатле. Слишком у вас мягкое сердце для таких страшных обязанностей!

— Кому вы это говорите? — вздохнул господин де Гито. — Поэтому я завтра же подаю королю прошение об отставке.

— Но это безумие!

— Нет, это не безумие, — сказал внезапно воодушевившись, господин де Гито, — я солдат, а не палач.

— Но пока что приказ придется выполнить и осужденного повесить.

— Увы!

Господин де Гито произнес это с таким отчаянием, что Мак воскликнул:

— Так вы питаете к вашему пленнику такой интерес?

— Огромный.

— И все же, он преступник?

— Нет, он невиновен.

И на глазах господина де Гито появились слезы.

Мак больше не смеялся.

Господин де Гито трясущимися руками нервно теребил кружево воротника и, казалось, был в глубоком горе. Внезапно в мозгу капитана вспыхнуло предчувствие и, взяв за руку господина де Гито, он спросил:

— Вы говорите, что этот человек невинен?

— Да.

— И он вас интересует?

— Я чувствую, что полюбил бы его, как собственного сына.

— Спасибо, господин комендант.

И Мак пожал руку добряка-коменданта.

Тот чуть не вскрикнул.

— Я понял, — закончил мысль Мак. — Заключенный, которого должны повесить на рассвете — это я.

Господин де Гито ничего не ответил и закрыл лицо руками.

— Гм! Удар достаточно сильный… особенно, когда не ждешь… Но в конце концов, не первый в моей жизни…

Некоторое время оба торжественно молчали.

Потом господин де Гито прошептал, и в голосе его слышалось отчаяние:

— Я хотел вас спасти… Я уже целый час пытаюсь сделать все, что в человеческих возможностях. Но ваши враги могущественны, и я против них бессилен!

— Ах, вот как! — воскликнул Мак, обретший свое обычное хладнокровие. — Оказывается, у меня есть враги?

— Да, и из них самый главный — дон Фелипе д'Абадиос. Это он добился приказа о вашей казни.

— Негодяй!

И это было единственное слово, которым Мак выразил весь свой гнев.

Минуту помолчав, он продолжал:

— Посмотрим, попробуем рассуждать логично. С одной стороны, возможно, донья Манча сделала дону Фелипе какие-нибудь признания. А дона Фелипе… дона Фелипе капитан Мак и без того несколько стеснял… Так что все сыграно, как надо.

— Что вы говорите? — шепотом спросил господин де Гито.

— Так, ничего… вспоминаю одно маленькое приключение, героями которого были испанец дон Фелипе и я. Но, поскольку роль его в этой истории была не очень благовидна, он, естественно, решил мне это припомнить.

И Мак, став совершенно спокойным, снова взял за руку господина де Гито.

— Господин комендант, — сказал он, — прошу вас об одной единственной милости.

— Говорите!

— Клянусь вам своей шпагой, которую я обнажал только в защиту правого дела, клянусь вам честью солдата, которую я ничем не запятнал, что я не буду пытаться бежать.

— И что же?

— Позвольте мне танцевать до рассвета.

Господин де Гито с изумлением воззрился на этого человека, которому оставалось жить всего несколько часов и который просил разрешения их протанцевать.

— Вы безумец, но вы великолепны!

— Нет, я просто молод, — ответил Мак.

И, пожав руку глубоко расстроенного коменданта, он добавил:

— Я сейчас приглашу на вальс вашу крестницу.

И он отошел легкой походкой, высоко неся голову, как будто он шел навстречу своей невесте.

Господин де Гито в отчаянии снова упал на стул.

Мак собирался вернуться к гостям и уже искал глазами Сару, как вдруг ему преградил дорогу какой-то насмерть перепуганный человек. Он был совершенно вне себя, глаза его блуждали. Мак узнал Сидуана.

— Капитан… ах, капитан! — приглушенно проговорил он. — Ах, если бы вы знали, капитан…

И Сидуан попытался вытащить Мака из зала.

— Будешь ты, наконец говорить? — спросил Мак, пытаясь высвободиться из рук своего слуги.

— Идемте со мной, капитан!

И, несмотря на сопротивление Мака, Сидуан его из залов, где танцевали гости, и привел в кабинет господина де Гито, в котором, как мы знаем, хозяин отсутствовал.

— Капитан, — сказал прерывающимся голосом Сидуан, — нужно бежать.

— Зачем? — холодно спросил Мак.

— Вас хотят повесить.

— Ты так думаешь?

— Я был в конторе, и там только что об этом говорили. Кажется, уже и виселицу сколачивают.

— Да неужто?

Мак задавал вопросы таким тоном, как будто речь шла о человеке, ему совершенно безразличном.

Сидуан продолжал:

— Уже послали предупредить сеньора города Парижа. Он будет здесь через час… Но я принял меры. Видите эту дверь? Она выходит в коридор, а коридор находится в конце служебных помещений. А там, в служебке, я встретил лакея господина де Гито: он крупный парень и мой земляк. И мы решили вас спасти…

— И как же? — бесстрастно спросил Мак.

Сидуан продолжал:

— Вы накинете на плечи плащ лучника, а шляпу нахлобучите на глаза. Слуга доведет вас до потайной двери, которая ведет к реке. Там стоит часовой. Он спросит: «Кто идет?» А вы спокойно ответите: «Служба короля!» И раз на вас будет плащ лучника, вы пройдете.

— Остроумный план! — заметил с иронией Мак.

— Ведь правда?

— Хорошо продуманный план бегства.

— Ах, черт, — произнес Сидуан, — когда речь идет о спасении моего капитана, то, как я ни глуп, а что-нибудь придумаю.

И Сидуан потащил капитана к дверце, приговаривая:

— Идем, идем, нельзя терять ни минуты!

Но капитан ответил:

— Дорогой Сидуан, то, что ты предлагаешь, невозможно.

— Невозможно?! — воскликнул потрясенный Сидуан.

— Да.

— Но я вам говорю…

— А я тебе говорю, что, будь двери замка открыты, я бы все равно не ушел.

— Почему, капитан?

И добрый Сидуан, задыхаясь, пытался тащить Мака к двери.

— Потому, — ответил тот, — что я дал слово не бежать.

— Кому?

— Господину де Гито.

— Но вы просто помешались! — жалобно воскликнул Сидуан.

— Да, на своей чести, — ответил Мак. — Итак, мой добрый Сидуан, спасай себя.

Но Сидуан, не желая ничего больше слышать, закричал:

— Я знаю людей, которые заставят вас переменить мнение!

И он бросился в зал, как будто он был одним из гостей господина де Гито. Капитан сел на банкетку, закинул ногу на ногу и подпер голову рукой.

— Это нелегко, — прошептал он, — умирать в моем возрасте… Если бы мне дали время, я бы стал маршалом Франции.

И вся его веселая офицерская жизнь промелькнула перед его глазами. Он глубоко вздохнул…

Глава 20. Питье

В это самое время дон Фелипе разыскивал свою сестру донью Манчу.

— До сих пор все шло хорошо, — говорил он сам себе, — но пока моя сестра не уйдет с бала, я не буду спокоен.

Донья Манча высокомерно взглянула на него.

— Что с вами, сестра? — спросил он. — Почему вы так гневно на меня смотрите?

— Брат, — ответила донья Манча, — то, что вы сделали, бесчестно.

— Я? — вздрогнув, переспросил он.

— Вы заставили арестовать этого честного капитана, оказавшего мне услугу.

— Вы знаете, что служило движущим мотивом моего поведения.

— Я не одобряю таких мотивов.

— Пусть так; но я счел, что предосторожность…

— Завтра, — прервала его донья Манча, — я пойду к королю.

— Завтра будет уже слишком поздно.

— Что вы сказали?

— Раз уже кардинал просмотрел список арестованных, он будет держать его под своим контролем. Хотите один совет?

— Слушаю.

— Уезжайте с бала, — продолжал дон Фелипе, у которого был свой план, — садитесь в карету и гоните в Сен-Жермен; вы приедете туда на рассвете, как раз тогда, когда королю будут седлать коня для охоты на оленя, и вы привезете приказ об освобождении капитана Мака еще до того, как кардинал узнает о его аресте.

— Вы правы, — сказала донья Манча.

— Вы меня простили? — спросил дон Фелипе.

— От всего сердца, — ответила донья Манча.

И донья Манча подала ему руку, а потом скрылась в толпе. Увидев, что она ушла, дон Фелипе испытал огромное облегчение.

— Когда она вернется, — подумал он, — Мак уже будет покачиваться на веревке под дуновением свежего утреннего ветерка.

И из страха, чтобы сестра снова не разыскала его, дон Фелипе поспешил затеряться среди танцующих.

Донья Манча уже прошла через последний зал и собиралась спуститься по главной лестнице Шатле, как услышала, что ее окликают. Она обернулась и увидела, что к ней бежит в полной панике Сара Лоредан.

— Ах, сударыня, сударыня… — воскликнула Сара, — во имя неба, спасите Мака, спасите его!

— Но, дитя мое, — ответила донья Манча, — успокойтесь, я сию минуту еду в Сен-Жермен; я увижу короля… и завтра утром…

— Завтра? Это слишком поздно!

— Слишком поздно?

— Так вы не знаете?!

— Я знаю, что он арестован…

— Его должны сейчас повесить! — воскликнула Сара душераздирающим голосом.

Донья Манча остановилась, как пораженная громом.

— Что вы говорите? — прошептала она.

— Его должны повесить… через час… мой крестный, господин де Гито, уже получил приказ… Это ваш брат, дон Фелипе…

Сара, заливаясь слезами, схватила донью Манчу за руки. За ней стоял Сидуан. Он бросился к ногам доньи Манчи и заговорил:

— Уже и виселицу сколотили… Палача вызвали… Сударыня, Богом прошу, спасите капитана!

Услышав имя дона Фелипе, донья Манча вскрикнула:

— О, предатель! Теперь я понимаю, почему ты хотел отправить меня в Сен-Жермен!

И, схватив в свою очередь Сару за руки, она с решимостью сказала:

— Успокойтесь, мы спасем его.

Но Сидуан, рыдая, произнес:

— Да предлагал я ему бежать!

— И он отказался?

— Да, он сказал, что дал слово господину де Гито.

— Ну что же! — воскликнула донья Манча. — Мы спасем его вопреки ему самому.

Несколько танцующих в эту минуту приблизились к ним, и она сказала Сидуану:

— Тише! А вы, Сара, дитя мое, не плачьте. Я говорю вам, что мы его спасем!

И она увлекла их обоих за собой в тот зал, где стоял буфет

В те времена любой маломальский знатный господин не появлялся на балу без своего лакея. Этим и объясняется то, что Сидуан, не привлекая к себе ничьего внимания, свободно передвигался в толпе этих нарядных дам и господ. Его принимали за лакея одного из приглашенных, и когда увидели, что он входит в буфетную вслед за доньей Манчей, то решили, что это один из ее слуг.

Донья Манча держала Сару под руку и повторяла:

— Постарайтесь не показывать своего отчаяния, или мы все погубим.

И Сара покорно улыбалась, глотая слезы.

В эту минуту через зал проходил лакей с подносом, уставленным мороженым и напитками. Донья Манча сделала знак Сидуану. Тот понял и завладел подносом.

Тогда с молниеносной быстротой донья Манча расстегнула висевший на ее поясе маленький мешочек, вытащила оттуда крошечный пузырек, открыла пробку и вылила содержимое бутылочки в один из бокалов.

— Пойдите найдите капитана, — сказала она Сидуану. — Он где-то в зале среди танцующих.

— Но, — ответил Сидуан, — я его оставил там, в кабинете господина де Гито.

— Найдите его и заставьте это выпить. А я займусь тем, чтобы вопреки его воле, вывести капитана из Шатле.

Сара пошла вслед за Сидуаном, который нес поднос.

Капитан по-прежнему сидел на банкетке. В его душе ожесточенно боролись две силы: яростное желание жить и та стоическая философия, которая всегда помогала ему на поле битвы.

Время шло, приближалась роковая минута, а Мак говорил себе:

— В конце концов, секундное дело, да и днем раньше, днем позже… Ба!

Это говорила философия, но молодость и любовь к женщине тут же выдвигали свои возражения:

— Умереть в двадцать два года… и как раз тогда, когда, может быть, встретил свою любовь!

И Мак думал о Саре.

— Ах, я больше ее не увижу! Зачем смущать свою душу в последний час… да и огорчать это прелестное и радостное дитя!

Как раз в эту минуту он услышал чьи-то легкие шаги, а затем тяжелые мужские. Он вздрогнул, поднял голову и побледнел.

Перед ним стояли Сара и Сидуан.

— Это вы! — воскликнул он, глядя на девушку.

На мгновение ему показалось, что она ничего не знает. Но Сара была смертельно бледна. Она сказала ему, задыхаясь:

— И все же — надейтесь!

И протянула ему руку, которую он поцеловал.

— Надейтесь, — повторила она, — все делается, чтобы вас спасти.

— Как, вы знаете? — спросил он.

— Я знаю, что такой храбрый и честный солдат, как вы, не должен умереть смертью предателя.

— И все же именно так и случится, — грустно ответил он.

И, глядя на нее с невыразимой печалью и любовью, сказал:

— Вы ведь знаете, что у приговоренного к смерти, мадемуазель, есть свои привилегии?

— Ах! — проронила она.

— Ему ведь можно простить одно признание, правда?

— Признание?..

И Сара почувствовала, что сердце се часто-часто забилось.

— Сара… — произнес капитан, — уйдите и позвольте мне перед смертью обратиться мыслью к Богу… Сара, я люблю вас!

— Нет, — закричала она, — нет, вы не умрете!

— Меня никто не может спасти.

— Кто знает?

— О, как вы прекрасны, — сказал он, — вы так прекрасны, что и ангел позавидует! Сара… Сара!

Он говорил с таким жаром, что чувствовал, как в горле у него горит.

— Выпейте-ка это, капитан, — сказал Сидуан, подавая ему бокал.

— Зачем? — спросил Мак.

Сара взяла бокал из рук Сидуана.

— А если я вас об этом попрошу? — сказала она.

Мак схватил бокал и одним глотком осушил его. Потом, глядя на Сару, прошептал:

— Прощайте, Сара, прощайте… оставьте меня умереть с миром… и молите за меня Бога…

И в тот момент, когда он произнес эти слова, портьеры, отделявшие кабинет от залов, раскрытые с начала бала, побежали по карнизу и задернулись по мановению невидимой руки.

— Вот видите, — сказал капитан, вымученно улыбаясь, — вот меня и отделили от мира живых.

— Но с вами ваши друзья, — произнесла женщина, внезапно возникая на пороге другой двери.

Это была донья Манча.

— Вы, сударыня?! — воскликнул Мак.

— Да, я, — подтвердила она, — и я пришла вас спасти.

— Но я, — ответил он, — я дал слово господину де Гито. — Поэтому-то, — сказала она, — я и не стану требовать, чтобы вы его нарушили.

— И вы хотите меня спасти?

— Да.

— Значит, вы добились у короля моего помилования?

— Король в Сен-Жермене.

— Тогда, значит, вы видели кардинала?

— Он никогда никого не милует.

— Ну, а коль так, — наивно спросил Мак, — как же вы хотите меня спасти?

И с этими словами он встал.

Но ноги его подкосились; он провел рукой по лбу и прошептал:

— Как странно, все вокруг вертится…

Донья Манча улыбалась. Сара смотрела на Мака с беспокойством. Тот хотел сделать шаг вперед, но вынужден был снова сесть.

— Но я не боюсь смерти! — воскликнул он.

И он схватился за голову обеими руками, как будто хотел справиться с внезапным приступом какой-то болезни. Донья Манча приложила палец к губам и повернулась к Саре, продолжавшей в тревоге следить за Маком.

Внезапно Мак сделал еще одно усилие и попытался встать.

— Мне кажется, я умираю, — прошептал он и упал обратно на банкетку.

Глаза его закрылись, губы чуть-чуть шевелились; он шептал что-то непонятное, потом замолк.

Капитан Мак уснул под действием сильного наркотика.

Тогда донья Манча сказала Сидуану:

— Капитан Мак дал слово не бежать отсюда. Но ты-то ведь ни в чем не клялся…

— О, конечно нет, не такой я дурак!

— Прекрасно! Тогда бери его к себе на спину.

Сидуан повиновался и взвалил капитана себе на спину как мешок с зерном.

— А теперь иди за мной! — приказала испанка.

— А куда?

— Мы сейчас выйдем через эту дверь. В конце коридора нас ждут мои слуги, а внизу — моя карета.

Сара упала на колени.

Донья Манча протянула ей руку.

— До свидания, дитя мое, — сказала она.

… Не успели донья Манча и Сидуан, тащивший на спине капитана, выйти из кабинета, как туда вошел господин де Гито. Он был в настолько расстроенных чувствах, что сначала даже не заметил стоявшей на коленях Сары.

— О, это ужасно, — сказал он, — значит, я теперь палач? Господь несправедлив ко мне!

Сара бросилась ему на шею и, целуя его, воскликнула:

— Милый крестный, не надо сомневаться ни в Господней справедливости, ни в Его доброте!

Глава 21. Брат и сестра

Сутки спустя после событий, о которых мы только что рассказали, мы могли бы встретить мэтра Сидуана на улице Турнель; он шел, надвинув шляпу на глаза, прикрыв лицо плащом и время от времени оглядывался, чтобы выяснить, не идет ли кто-нибудь за ним следом.

Улица Турнель была тихой и спокойной. На ней было два или три особняка, принадлежавших знатным персонам, а в остальном там жили горожане и бедный люд.

Но мэтр Сидуан, по всей видимости, принимал напрасные предосторожности; за те три дня, что он впервые попал в Париж, он не стал настолько известен в городе, чтобы при его виде собралась толпа, и люди говорили:

— Глянь-ка, вот господин Сидуан.

Поэтому наш простак спокойно дошел до середины улицы Турнель и остановился у железной, отделанной медными украшениями двери красивого особняка, недавно проданного сиром де Растийоном, одним знатным разорившимся дворянином. Неделю назад особняк перешел в собственность доньи Манчи.

Это был подарок короля. Впрочем, господин кардинал этому подарку не воспротивился.

Донья Манча переселилась в свой новый дом только вчера. И переехала она туда в величайшей тайне, под покровом полной темноты.

Поэтому, когда Сидуан взялся за бронзовый молоток, один буржуа, стоявший на пороге своего дома, сказал ему:

— Сдается мне, парень, что там никого нет.

Но, к великому его удивлению, калитка отворилась, и Сидуан исчез за ней.

Он прошел через большой сад, оставив крыльцо особняка по левую руку от себя, остановился в глубине перед небольшим строением, полускрытом зеленью, и тихонько постучал. Ему никто не ответил. Он постучал сильнее. Опять тишина.

Тогда, увидев, что ключ торчит в замочной скважине, Сидуан решил войти.

Павильон был одноэтажный, и в нем было всего две комнаты. Сидуан прошел через первую комнату и вошел во вторую. В ней стояла кровать, наглухо задернутая пологом. Сидуан на цыпочках подошел к кровати и отдернул полог.

На кровати лежал одетый мужчина и спал. Это и был наш герой, капитан Мак.

— Капитан! — позвал Сидуан.

Но капитан спал крепко и не услышал. Тогда Сидуан взял его за руку и потряс. Но и это не помогло. Капитан продолжал спать.

— Ну, и зачем я спас его от виселицы, — произнес Сидуан, — если теперь он и так будет спать всю оставшуюся жизнь?

И на его простодушном лице отразился неподдельный ужас.

Но тут за ним раздались легкие шаги, и кто-то громко рассмеялся на его последнее замечание. Сидуан обернулся и оказался лицом к лицу с доньей Манчей.

— Успокойся, мой мальчик, — сказала она ему, — капитан в конце концов проснется.

— А когда?

— Через час-другой.

— А почему не сейчас, сударыня?

— Нужно, чтобы наркотик перестал действовать.

— Наркотик? — переспросил Сидуан. — Какое странное слово, сударыня!

— Если уж тебе слово кажется странным, — сказала донья Манча, — что же ты о его действии скажешь?

— Одно несомненно, сударыня, — ответил Сидуан, — что без этого удачного напитка… Это и есть наркотик, да?

— Да, именно это.

— Так вот, без этого напитка наш капитан так и остался бы в Шатле, ссылаясь на то, что он дал слово господину де Гито.

— А в Шатле бы его повесили, — вздохнула донья Манча.

— Ах, не говорите даже, сударыня; как вспомню, так и то у меня мурашки по коже бегают.

Донья Манча спросила:

— Ты выполнил мое поручение?

— Думаю, что да.

— Ты был у Сары Лоредан?

— Да, сударыня.

— Но ты не сказал, где он?

— Вы же мне запретили.

— Ты — верный слуга, и я тебя вознагражу.

— О, — с гордостью ответил Сидуан, — не за что. Вы уже вознаградили меня, когда спасли капитана Мака.

— Тсс! — прошептала испанка. — Не нужно произносить это имя.

— Почему?

— Потому что капитан Мак приговорен к повешению.

— Но ведь его не повесили?!

— Но могли бы.

— Не понимаю, — прошептал Сидуан.

— Это совсем просто, — сказала донья Манча. — Ты разве не понимаешь, что, раз капитана Мака приговорили к повешению, самое лучшее для него, чтобы избежать этой ужасной участи, не зваться больше Маком?

— А имя очень красивое, — с некоторым сожалением заметил Сидуан.

— Найдем ему другое, не хуже.

— Это нелегко, — вздохнул Сидуан, — но раз так нужно…

— Нужно! — ответила донья Манча. — Мак умер для всех, даже для тебя.

— Ох, вот оно как?

— Но зато дон Руис и Мендоза находится в добром здравии.

— А кто это такой, дон Руис?

— Это мой двоюродный брат, испанец, который ехал с вами через Пиренеи три месяца назад.

— Прекрасно!

— И погиб, сорвавшись в пропасть.

— Но, сударыня, — сказал Сидуан, — прошу меня простить, ведь вы только что сказали, что дон Руис пребывает в добром здравии?

— Ну да.

— И он же погиб в Пиренеях, а мне кажется, что можно быть или живым, или мертвым.

— Вот дурень! — проронила донья Манча. — Настоящий дон Руис действительно умер, но все его бумаги у меня.

— Ага!

— И я их отдам капитану, и отныне он — мой двоюродный брат, и его зовут дон Руис де Мендоза и Пальмар и Альварес и Лука и Цамора и Вальдетенос и…

— Ах, сударыня, — прервал ее Сидуан, — имя длинное, как дорога из Блуа в Париж, и мне его не запомнить!

— Но имя дона Руиса ты запомнишь?

— Это-то легко!

И с этими словами Сидуан повернулся к постели, на которой по-прежнему крепко спал Мак.

— Но вы и вправду считаете, что он через два часа проснется?

Донья Манча утвердительно кивнула Сидуану, и вдруг вздрогнула: в окованную железом дубовую дверь кто-то стучал бронзовым молотком.

Поскольку она никого не ждала, донья Манча подошла к окну павильона, выходившему во двор. Лакей открыл калитку; за ним по дорожке шел богато одетый дворянин.

— Дон Фелипе! — прошептала испанка, узнав брата.

И она живо задернула полог постели, сказав Сидуану:

— Оставайся здесь, вытащи шпагу из ножен; ты отвечаешь за капитана в мое отсутствие.

— Будьте спокойны, — ответил Сидуан, обнажая шпагу.

Донья Манча вышла из павильона и пошла навстречу брату, шепча:

— Ну, здесь мы не в Шатле, и без моего разрешения здесь никого не повесят.

Через минуту брат и сестра стояли лицом к лицу на ступенях особняка. Молодая женщина ожидала, что брат ее будет вне себя он гнева. Но она ошиблась. Дон Фелипе улыбался; он взял руку сестры и почтительно поднес ее к губам.

— Моя прелестная сестрица, — сказал он, — я пришел посмотреть, как вы устроились в своем новом доме.

— Входите, — произнесла донья Манча, подозрительно глядя на него.

Дон Фелипе с большой похвалой отозвался о комнатах первого этажа, об их расположении, о позолоте на потолках, но, в качестве архитектора, сделал несколько незначительных замечаний о втором этаже, планировка которого, по его мнению, уступала первому.

Визит был долгим.

Донья Манча очень волновалась. Дон Фелипе ни разу не произнес имени Мака, не сделал ни одного намека на события прошедшей ночи. Но испанка хорошо знала своего брата. Она знала, насколько он коварен и злопамятен, и была настороже.

Наконец, когда дон Фелипе все обошел и все осмотрел, он остановился в маленьком будуаре, окна которого выходили в сад; в глубине был хорошо виден павильон, где был спрятан Мак.

— Ну что же, побеседуем немного, прелестная сестрица, — сказал испанец. — Итак, вы спасли капитана?

Донья Манча совершенно спокойно ответила:

— А разве не вы дали мне превосходный совет поехать в Сен-Жермен, повидать короля и добиться у него помилования для Мака?

— Да, я; и что же, вы последовали моему совету?

И на губах дона Фелипе появилась насмешливая улыбка.

— Надо думать, что последовала, раз капитана не повесили, — ответила донья Манча.

— А утверждают, что он бежал.

— Правда? — осведомилась донья Манча, и в голосе ее прозвучали насмешливые нотки.

— Да, несмотря на слово, которое он дал господину де Гито. Этот человек не только заговорщик, он еще и солдат, нарушивший клятву.

И с этими словами дон Фелипе внимательно посмотрел на сестру; вероятно, он ждал, что она будет протестовать.

Но донья Манча продолжала улыбаться.

— Дорогой мой дон Фелипе, — заметила она, — я вижу, что вы плохо осведомлены.

— Правда?

— Правда. Я знаю, что капитана в Шатле нет.

— Ах, вы это признаете?

— Да, но он не бежал.

— Но все утверждают, что король никакого помилования не подписывал.

— А его никто и не просил.

— Ах, так?!

— Вы сами прекрасно знаете, братец, что, пока бы я добралась до Сен-Жермена, капитана уже успели бы казнить.

Дон Фелипе прикусил губы.

— Но, — сказал он, — если король не подписал помилования, а капитана в Шатле нет, это служит достаточным доказательством того, что он бежал.

— Вы ошибаетесь. Его похитили.

— И он это позволил?! — презрительно спросил дон Фелипе.

— Никоим образом.

— Сестрица, — сказал испанец, — со всем смирением признаюсь вам, что не умею отгадывать загадки.

— Это очень просто. Капитана похитили, пока он спал.

— Чума его возьми! — воскликнул с насмешкой дон Фелипе. — И он умудрился заснуть за час до казни?

— Да.

— И не проснулся, когда его похищали?

— Нет.

— И крепкий же у него сон, сказать по правде!

— Это естественно: ему в питье дали наркотик.

— Кто дал?

— Я

И, сделав это признание, донья Манча пристально посмотрела на дона Фелипе и сказала ему:

— Не кажется ли вам, дорогой братец, что пришло время выложить карты на стол?

— Как вам будет угодно, сестра.

— Вы ненавидите Мака.

— Да нет, — ответил дон Фелипе.

— И все же это вы добились для него смертного приговора.

— Не отрицаю.

— Вы приказали уже и виселицу сколотить.

— И этого я не отрицаю.

— Объясните тогда мне, зачем вам с таким ожесточением добиваться казни человека, который вам безразличен.

— Этого требовали ваши же интересы, — холодно ответил испанец.

— Мои интересы?

— Ваши и мои.

— Ну, теперь я ничего не понимаю, — прошептала донья Манча.

— А ведь это так просто. Капитан Мак был вашим любовником одну ночь, ну, если вам угодно, один раз. Но этого может быть вполне достаточно, чтобы потопить ваш корабль.

— Вы так полагаете?

— Да; и поскольку кормчий этого корабля — я, и моя обязанность — бороться с противным ветром, я и решил выбросить этого капитана за борт.

— А я, — холодно прервала его донья Манча, — вытащила его из воды. Я не желаю, чтоб он умирал, понятно вам?

Дон Фелипе, услышав это, впал в полную ярость.

— Нет, это неслыханно! — закричал он. — Будьте вы смелы и честолюбивы, добейтесь милостей принца, дойдите до самого короля и подсуньте ему в любовницы вашу сестру, сделайте из этой женщины, которую вы сумели поставить так высоко, огромную силу, наделите ее почти королевским могуществом, свяжите с ней все свои планы — и все напрасно! В гостинице на большой дороге она случайно встречает какого-то солдафона, и в одну секунду этот искатель приключений разрушает все здание, которое вы выстроили с таким тщанием и терпеньем! Вот уж воистину, сударыня, — закончил дон Фелипе с какой-то дикой иронией, — к такой развязке я не был готов!

— Ну вот наконец, — тихо произнесла донья Манча, — теперь наконец я знаю движущие вами мотивы.

— Да, они именно таковы.

— И вы боитесь, что Мак все разрушит?

— Абсолютно все, — подтвердил дон Фелипе.

— Ну что же, могу сказать, что вы ошибаетесь… Мак человек храбрый и мужественный… Он полюбит меня и станет моим орудием… Он будет служить не королю, а нам…

Дон Фелипе пожал плечами.

— Мне кажется, вы обезумели, — сказал он.

— Нет, это вы ослепли.

И лицо, и взгляд доньи Манчи выражали холодную решимость.

— Слушайте меня хорошенько, — сказала она. — Вам выбирать: или вы позволите мне делать то, что я хочу, или я вас оставлю.

Дон Фелипе побледнел.

— Вы сами знаете, — продолжала донья Манча, — что мы здесь с серьезным поручением, что мы не только придворные, но и…

Дон Фелипе сделал испуганный жест:

— Молчите! — прошептал он.

— … заговорщики, — закончила донья Манча. — Агенты Испании, тайные представители партии, которая желает отстранить от власти Ришелье.

— Тише, сестра, тише!

— Так вот, — продолжала донья Манча, — посмотрите на меня.

И она подняла к небу правую руку.

— Я клянусь, что, если вы ослушаетесь меня, я поеду к кардиналу и открою ему нашу тайну. Я женщина: меня пощадят… А вы…

— В чем же я должен повиноваться вам? — спросил дон Фелипе убито. — Оставить в покое вашего дорогого капитана?

— Нет, больше того.

— Стать его другом?

— И еще больше… Я хочу, — сказала донья Манча, — чтобы капитан отныне звался Руис и Мендоза.

Дон Фелипе невольно вскрикнул.

— Вы вольны соглашаться на мои условия или отвергнуть их, — закончила его сестра.

Роли переменились: теперь приказывала донья Манча.

Дон Фелипе склонил голову.

— Хорошо, я повинуюсь, — прошептал он.

Глава 22. Дон Руис и Мендоза и Пальмар и проч. и проч.

А Сидуан тем временем не отходил от своего спящего капитана. Сидуан был просто великолепен: он сторожил капитана; обнажив шпагу, он ходил взад и вперед по комнате и был готов противостоять хоть всей Испании, то есть, в данном случае, дону Фелипе.

Но испанцы не пошли в атаку; никто не стал ломиться в двери павильона, и на этот раз Сидуану не пришлась обагрять свой меч в крови.

Он воспользовался свободным временем, чтобы немного помечтать о будущем. Отправной точкой его мечтаний была знаменитая веревка, которую Мак дал ему, выдав ее за веревку повешенного.

— Очевидно, — говорил себе бывший трактирщик, ставший военным, — именно веревке повешенного мы обязаны всеми этими чудесами. Ведь другие, то есть те, у кого нет и кусочка такой веревки, уже сто раз бы погибли за последние сутки… Во-первых, в Шатле, уж если виселица была сколочена, палач никогда без дела не остается, а тут он ушел ни с чем… Потом я, при своей хилости, без этой веревки никогда не смог бы взвалить капитана на плечи и протащить его мимо двадцати часовых. А эти болваны еще и кланялись мне, как будто я был сам господин де Гито собственной персоной… А в конце концов мы оказались здесь… во дворце… во дворце феи доньи Манчи… Значит так: если бы донья Манча не любила капитана, она бы не помогла нам его спасти и не захотела бы выдать его за своего двоюродного брата… Это все веревка повешенного помогла! Веревка дорогая действует!

Но тут одна неожиданно пришедшая ему в голову мысль испортила радость Сидуана.

— Все так, — сказал он себе, — а ведь барышня Сара Лоредан, о которой я совсем забыл, похоже, втюрилась в моего капитана… Тут за этим делом надо проследить, потому что между доньей Манчей, знатной дамой, и Сарой Лоредан, маленькой горожаночкой, и выбирать-то нечего…

Но, сказав себе все это, Сидуан сунул левую руку в карман и наткнулся на знаменитую веревку.

— Ну и дурак же я! — сказал он. — Ведь веревка-то здесь и не даст нам наделать глупостей!

И на его толстых, как у монаха, губах расцвела блаженная улыбка.

— Ну, — продолжал Сидуан, — подумаем немного. Капитан становится знатным сеньором, это ясно. Донья Манча его обожает, это тоже ясно. Он богат, любим, он будет маршалом Франции… и это все веревка… Ну а со мной-то что будет? Со мной, черт возьми! Ведь у меня тоже есть кусок этой веревки, которая приносит счастье, и мой путь, значит, будет похож на путь моего господина: я буду капитаном, буду богат… а почему бы и нет?

Но, пока он произносил этот монолог, ему в голову пришла неожиданно еще одна мысль:

— Ну и ну! — сказал он. — Я и самом деле остатки мозгов потерял. Не радоваться я должен, а плакать — правда одним глазом, а другим — смеяться. Ведь прошлой ночью моего дядю Жоба убили бандиты!

И с этими словами Сидуан вытер одну щеку, хотя не пролил еще ни одной слезы. Потом улыбнулся и добавил:

— У дяди-то кроме меня других наследников нет!

Но тут размышления Сидуана были внезапно прерваны. В павильон вошла донья Манча. Она подошла к кровати, отдернула полог и убедилась, что капитан все еще спит.

— Сударыня, — спросил ее Сидуан, возвращаясь к своей первой мысли, — вы действительно думаете, что капитан проспит еще два-три часа?

— Не знаю, — ответила донья Манча.

Сидуан почесал за ухом.

— Ох, надеюсь, что он еще немного поспит, — неожиданно сказал он.

— Вот как? — воскликнула донья Манча. — Какая это муха тебя укусила, дружочек? Только что ты жаловался, что он слишком долго спит…

— Да я просто забыл…

— О чем?

— Что мне еще нужно отлучиться по одному маленькому дельцу. О, сударыня, вы так добры к капитану. что я надеялся на…

— На то, что и твои дела меня тоже интересуют, ведь так? — с улыбкой спросила донья Манча.

— Именно так, сударыня.

— Так что же с тобой случилось, мой мальчик? Счастье или несчастье?

— И то, и другое.

— То есть как?

— Дядюшка у меня помер! — и Сидуан всхлипнул.

Потом улыбнулся и добавил:

— А я — его наследник… а сбереженьица у него, у дядюшки Жоба, были!

— Его звали Жоб? — переспросила донья Манча.

— Да, сударыня.

— Он был слугой Самюэля Лоредана?

— Точно так, сударыня.

— И он был твоим дядей?

— Да, родным братом моей покойной матушки; у нас в краю это называется двоюродный дядюшка.

— И он умер?

— Да, сударыня; его убили бандиты Ригобера как раз, когда он направлялся в Пре-Сен-Жерве из-за вашей серьги. Вы же понимаете, что раз я — наследник, то нужно пойти к нотариусу… к прокурору.

— И потому ты хотел уйти?

— Да, сударыня.

— Хорошо, — сказала донья Манча, — помоги мне перенести капитана в его комнату, и можешь идти.

— Как, вы его не оставите здесь?

— Конечно, нет.

Донья Манча подошла к двери, которую она оставила приотворенной, и поднесла к губам серебряный свисток. Услышав его, из особняка вышли два высоких лакея, в камзолах, расшитых галуном и позументом. Они несли что-то вроде носилок. Сидуан повиновался.

Капитан по-прежнему спал, как Спящая Красавица. Его бы не разбудили, и пушки Ля Рошели, которые вызывали такую жестокую бессонницу у господина кардинала. Мака перенесли в роскошную комнату на втором этаже особняка.

По знаку доньи Манчи Сидуан уложил Мака на кровать с белым, расшитым золотом пологом, по четырем углам которой в торшерах горели ароматические свечи.

— Это все веревка! — прошептал Сидуан.

И ушел по своим делам.

Оставшись одна, донья Манча нежно взглянула на Мака, который начал понемногу просыпаться.

— Теперь все готово, — сказала она, — и я могу уйти.

И она на цыпочках вышла.

А капитан Мак, в своем летаргическом сне, завладевшим им после того, как он выпил щербет доньи Манчи, видел удивительные сны. Во сне продолжалась реальная жизнь, и события разворачивались так:

… Мак проснулся в кабинете господина де Гито через несколько минут после того, как там уснул.

Светало; залы были пусты, бал давно окончился, и гости разъехались. Шатле вообще-то был не очень веселым местом; и после бала мрачное здание снова превратилось в государственную тюрьму.

Мак подошел к одному из окон, выходившему во внутренний двор. Посередине двора возвышалась виселица. На эшафоте стояли два человека. На первом была черная мантия и квадратная шапочка. Это и был секретарь суда, который должен был зачитать осужденному приговор.

Второй был одет в красный кафтан; посередине спины на его одеянии была изображена желтая лестница. Это был сеньор города Парижа — то есть палач.

А вокруг эшафота стояло множество солдат, слуг, тюремщиков и двенадцать нотаблей из горожан, назначенных присутствовать при казни, а также чиновник королевского суда и три гвардейца кардинала.

Не хватало только осужденного.

Мак стоял у окна и думал:

— Очевидно, это виселица для меня. Сейчас за мной придут.

В кабинете господина де Гито было четыре двери. Перед каждой стояло по солдату с алебардой на плече.

Мак отошел от окна и спросил у одного из солдат:

— Я чего еще ждут?

— Не знаю, — ответил тот.

Тогда Мак подошел к другому и сказал:

— Но ведь тут собираются повесить какого-то человека?

— Да, — ответил солдат.

— А как его зовут, не знаете?

— Не знаю.

Мак подошел к третьему, задал тот же вопрос и получил тот же ответ.

Четвертый, видимо, был осведомлен получше и ответил:

— Собираются повесить какого-то капитана.

— А имя его вы знаете?

— Мак, — ответил солдат.

— Это я, — сказал Мак.

— Не знаю, я никогда его не видел.

Мак вернулся к окну. Ему казалось, что все бывшие во дворе люди повернули головы в одну сторону и смотрят на дверь в углу двора.

Солдат, который только что дал Маку такие точные разъяснения, сказал ему:

— Оттуда должен выйти осужденный и пройти к эшафоту.

И не успел солдат это сказать, как дверь отворилась. Мак в полном изумлении отшатнулся от окна. На пороге двери появился человек в сопровождении четырех солдат. Руки его были связаны за спиной, и рядом с ним шел священник.

Мак был потрясен: человек, которого собирались повесить, был одет как он, и они походили друг на друга, как две капли воды.

И тут Мак закричал:

— Кто этот человек?

На что солдат ответил:

— Это капитан Мак.

— Это я — капитан Мак, я! — закричал Мак.

Солдат пожал плечами и повернулся к нему спиной.

И Мак в полном ужасе увидел, что этот человек, похожий на него, как его собственное отражение в зеркале, всходит на эшафот, целует распятие, которое священник поднес к его губам, потом просовывает голову в петлю.

Палач выдернул из-под его ног доску; Маку показалось, что он сам умирает, и он потерял сознание.

… Вот такой странный сон видел капитан Мак в то время, как донья Манча растирала ему виски и крылья носа своим носовым платком, смоченным в какой-то таинственной жидкости.

Когда он открыл глаза, он с изумлением увидел себя в какой-то роскошной комнате, убранство и обстановка которой напоминали Лувр или замок Блуа. Горело множество свечей, как на балу.

И никого!

Мак сел на кровати и прошептал:

— Ах да, понимаю… Меня повесили… Я в мире ином, … да, а тут, в этом мире, очень красиво!

И он с наивным восхищением стал рассматривать окружавшую его роскошь.

— Ад это или рай, но здесь все прекрасно! — вслух подумал он.

Потом он на минуту задумался.

— Ну и глуп же я! Если бы я был в другом мире, я бы не видел все так ясно. Значит, повесили не меня.

Он ощупал себя, попробовал, сгибаются ли у него руки и ноги. Потом вскочил с постели и стал ходить взад-вперед по комнате.

— В мире ином, — прошептал он, — наверное, я бы не мог так хорошо себя чувствовать. А! Так кого же это вместо меня повесили?

И он вспомнил свой сон.

— Честью клянусь, — сказал он, — есть от чего с ума сойти! Ну что же, попробуем вспомнить все по порядку… Да… кажется, так: меня отвели в Шатле… да, так! Потом заперли в башне Глорьет… Прекрасно! А в конце концов, мне сообщили, что меня сейчас повесят… И еще там была донья Манча,… и Сара,… и этот испанец… нет, мне в этом не разобраться!

И, произнося эту достаточно бессвязную речь, Мак продолжал ходить взад-вперед по комнате. В его замутненном наркотиком мозгу смешались сон и вчерашние воспоминания.

И тут он наткнулся на столик. На столике стояла бутылка хереса и чаша. Мак знал это прекрасное вино: он плеснул себе в чашу и выпил одним глотком.

— Ну, если допустить, — проговорил он, — что я — в мире ином, то вино здесь хорошее, ей-ей!

И он налил себе еще. Пока он пил, он увидел стоящий радом в бутылкой серебряный колокольчик и рядом с ним палочку из черного дерева.

— Черт возьми! — сказал он. — Вот я и посмотрю, кто явится на звонок: лакей или черт!

И он постучал по колокольчику. Появился лакей.

— К вашим услугам, монсеньор!

Мак воскликнул:

— Объясни-ка мне, приятель, за что меня вчера повесили?

— Монсеньор ошибается. Вчера повесили только одного человека.

— И его зовут?..

— Капитан Мак.

— Но, балда, это же я.

Лакей тонко улыбнулся.

— Монсеньору шутить угодно, — ответил он, — монсеньеру же самому хорошо известно, что он…

— Так кто же я, трижды ты дурень?

— Мой господин, — ответил, низко кланяясь, лакей.

— Ах, вот как? Я — твой хозяин?

— Да.

— Ну, значит, у меня есть имя. Посмотрим, знаешь ли ты его?

— Монсеньора зовут дон Руис и Мендоза и Пальмар и Альварес и Лука и Цамора и Вальдетенос и Ламберинос и…

— Уф! — расхохотавшись, прервал его Мак. — Вполне простительно человеку забыть свое собственное имя, если оно такой длины!

И он налил себе третий стакан хереса, как будто он сам произнес это имя и теперь должен был промочить себе горло.

Проглотив третий стакан, Мак прошептал:

— Ну, все это прекрасно. Но я недалеко продвинулся. Как я здесь очутился? И где я? Вот что я хотел бы знать.

Лакей ответил, по-прежнему пребывая в глубоком поклоне:

— Монсеньор находится в особняке, который он приказал купить в Париже.

— Ах вот как?! Я приказал купить особняк?

— Да.

— Вот этот?

— Вы у себя, монсеньор.

— Хорошо! — произнес Мак. — Мне кажется, я недурно устроился, если все соответствует этой комнате.

— Все, монсеньор!

— И на какой же улице расположен мой особняк? — продолжал свои расспросы капитан, которому доставляло удовольствие слышать ответы лакея, хотя он не верил ни единому его слову.

— На улице Турнель, монсеньор, то есть в лучшем квартале Парижа, там, где живут придворные.

— Вот дьявол! — воскликнул капитан и, перестав улыбаться, нахмурил брови. — Ну, хватит, пошутили; по крайней мере, меня достаточно мистифицировали. Предупреждаю, что если ты мне не дашь удовлетворительных объяснений, то я тебе просто всыплю шпагой плашмя по тому месту, откуда ноги растут.

И Мак поднес руку к тому месту, где обычно висела на поясе шпага. Но шпаги не было. Посмотрев в зеркало, он увидел, что его костюм исчез и он облачен в шелковый халат, какой обычно носили дома по утрам богатые господа.

Лакея угроза капитана, по всей видимости, ничуть не испугала. Он неподвижно, бессмысленно глядя прямо перед собой, как идол, стоял перед Маком.

В гневе тот топнул ногой.

— Гром и молния! — закричал он. — Кто же мне разъяснит все эти тайны?

— Монсеньор, — ответил слуга, — господин, которого вы ждете, — здесь, в прихожей.

— Я никого не жду, — возразил Мак.

— И все же, выезжая из Мадрида, монсеньор, вы послали ему письмо.

— Ну вот еще новость! — прошептал Мак. — Теперь еще оказывается, я из Мадрида приехал.

По ошалелому выражению на лице лакея Мак увидел, что тот абсолютно уверен в своих словах.

Тогда Мак спросил:

— Как зовут этого сеньора?

— Дон Хиль Торес де Сара.

— Ну что ж! Введи его и убирайся.

И про себя Мак добавил:

— Очевидно, лакей и в самом деле принимает меня за дона Руиса Мендоза и все эти «и» в придачу. Посмотрим, убежден ли в этом дон Хиль Торес.

Лакей уже ушел. Прошло несколько минут. Мак еще раз приложился к бутылке хереса.

Потом в глубине комнаты приподнялась портьера, и появился дон Хиль.

Маку приходилось за свою жизнь встречать многих людей, разного вида и звания, от знаменитых дворян из старинных родов до гарнизонных солдат. Но при виде дона Хиля де Тореса он невольно вздрогнул. Это был человек, с ног до головы одетый в черное; он был бледен, как мраморная статуя, а подбородок его утопал в жестких, как картон, брыжжах; губы у него были узкие, в глазах горело мрачное пламя, скулы сильно выдавались, а лоб украшала преждевременная лысина.

Весь облик этого человека отражал страстную натуру, прикрытую снаружи ледяной маской. Маку показалось, что перед ним появилось само воплощение инквизиции.

Дон Хиль сделал шага три вперед и поклонился с чисто кастильской гордостью.

— Приветствую дона Руиса и Мендоза, — произнес он.

— Прекрасно, и он туда же! — сказал Мак.

И тихонько добавил:

— Единственный способ все узнать — это ничего не спрашивать. Посмотрим, что он скажет.

И громко произнес, поклонившись ему в ответ:

— Добро пожаловать, дон Хиль!

— Монсеньор, — заговорил зловещий испанец, — мы очень беспокоились за вашу судьбу.

— Да, — прошептал Мак, имея в виду Шатле и виселицу, — я думаю, что я еще удачно выкрутился.

— Мы думали, что вы в Пиренеях упали в пропасть! — продолжал дон Хиль.

— Да, действительно, ужасное падение!

— Мы даже сочли, что вы умерли! Вы понимаете, в какой ужас нас это повергло!

— Правда?

Мак сохранял на лице бесстрастное выражение; теперь он более уверенно ждал откровений дона Хиля Тореса.

А тот продолжал:

— К счастью, вот вы, и все в порядке.

— Ага!

— Все идет прекрасно. Мы готовы.

— Хорошо! — подумал Мак. — Кажется, он не один меня ждал. Послушаем дальше.

— Все сделано по вашему письму, — продолжал доя Хиль. — Никто не видел, как я вошел. Я постараюсь, чтоб никто не увидел, как я выйду. Я бегу к Месье, брату короля. Вы же знаете, что он с нами.

— Тем лучше! — сказал Мак, начавший окончательно терять голову.

— Я назначил свидание на сегодняшний вечер… Мы все будем там…

— Все? — переспросил Мак и прикусил язык, чтобы не спросить, такой ли зловещий вид у всех остальных, как у его собеседника.

— Прощайте, — произнес тот, — до вечера.

Он так же деревянно поклонился, попятился к двери, приподнял штору и исчез, приложив палец к губам.

Мак упал на стул и обхватил голову руками.

— Хоть бы Сидуан пришел! — подумал он. — Может быть, он знает ключ ко всем тайнам? Оля! Сидуан!

И он позвонил в колокольчик. Но появился тот же лакей с дурацким видом а не Сидуан.

— Монсеньор, — сказал он, — дон Гарсия Диего ожидает приема.

— Еще один! — воскликнул Мак.

— Вы написали ему, монсеньор, что будете ждать его сегодня утром.

На этот раз Мак ущипнул себя, чтобы убедиться, что он не спит. Он не спал и постарался раскрыть пошире глаза, чтобы как следует разглядеть дона Гарсия Диего.

Дон Гарсия, вошедший так же медленно, как дон Хиль, и поклонившийся так же деревянно, так же носил черный костюм, накрахмаленные брыжжи и был очень бледен.

— Монсеньор, — сказал он, — мы готовы.

— Хорошо, — ответил Мак, — мне уже об этом сказали.

— Свидание назначено на сегодня.

— Прекрасно.

— В Томб-Иссуар.

«Я не знаю, где это», — подумал Мак, но ограничился тем, что кивнул.

— Испания рассчитывает на вас, — закончил дон Гарсия.

На этот раз Мак не на шутку разгневался и уже хотел, топнув ногой, крикнуть, что он плевать хотел на Испанию, но так и остался сидеть, открыв рот и не произнеся ни слова.

Позади дона Гарсия на пороге появился человек. Человек этот смотрел на Мака, приложив палец к губам. Мак узнал его.

Это был дон Фелипе, тот самый дон Фелипе, который хотел его повесить.

— В час добрый! — прошептал Мак. — Вот наконец-то знакомое лицо, и я хоть знаю, с кем говорю.

Глава 23. Иниго

Увидев дона Фелипе, дон Гарсия поклонился до земли и удалился со скромностью подчиненного.

Дон Фелипе остался с Маком один на один.

— Тысячу чертей! — воскликнул Мак. — Наконец-то я вижу человека, который меня будет называть моим собственным именем!

— Да, но в последний раз, дорогой Мак, — ответил дон Фелипе.

— Простите?

— Капитан умер…

— Как?! И вы тоже? Вы тоже собираетесь говорить мне то же самое?!

— Его повесили в Шатле…

В мозгу Мака опять всплыло сновидение.

— Ах, да подождите же вы…

— Чего я должен ждать? — осведомился дон Фелипе.

— Черт побери, ведь вы — брат доньи Манчи?

— Да, конечно.

— Следовательно, это вы хотели меня повесить?

— Я этого не отрицаю, — ответил дон Фелипе.

И он лучезарно улыбнулся и, протягивая капитану руку, добавил:

— Да, я хотел повесить капитана Мака, а сегодня я весь к услугам дона Руиса и Мендоза.

— Ну вот, опять!

— Мой любезный брат…

— Как, я теперь и ваш брат?

— Двоюродный, — подтвердил дон Фелипе.

— Ну, простите, это уж слишком!

— Да, немного, но все же это так, и я вам сейчас это докажу.

И с этими словами дон Фелипе сел.

— Вы что-нибудь знаете об обстоятельствах своего рождения?

— Совершенно ничего не знаю, — чистосердечно ответил Мак, — я — найденыш.

— Скажите лучше, что вы — потерянное дитя.

— То есть?

— Один человек, который был слугой в нашей семье, похитил вас в возрасте четырех лет. Впрочем, человек этот умер.

На конторке стоял ларец со стальным кованым замочком. Дон Фелипе взял его и отпер. В ларце лежала связка пергаментов. Испанец вынул их, развернул и разложил перед Маком.

— Вот бумаги, доказывающие ваше происхождение, — любезно сказал он.

Мак рассеянно пробежал их глазами.

— А кто мне докажет, — спросил он, — что эти бумаги принадлежат мне?

— Ей-богу, — сказал дон Фелипе, — дорогой кузен, моего слова, по-моему, достаточно.

— Да ну? — сказал Мак,

— Но посудите сами: все же, если вчера я хотел, чтобы вас повесили…

— Ах да, ведь верно!

— А сегодня называю вас своим кузеном… значит, произошли какие-то изменения.

— Все это хорошо и мило, — сказал Мак, — но здесь-то я как оказался?

— Разве вы не пили щербет в Шатле?

— Да… я что-то припоминаю.

— Так вот, в нем было снотворное.

— Так, и что же дальше?

— Вы уснули, и вас перенесли сюда.

— По чьему приказу?

— Моей сестры, доньи Манчи.

— Ага, прекрасно, теперь понимаю, — проговорил Мак.

— Ну, теперь наконец, — с улыбкой спросил дон Фелипе, — вы поймете, может быть, что вы и в самом деле дон Руис и Мендоза?

— А мне бы все же не хотелось отказываться от моего имени «Мак»!

— Вам так хочется, чтобы вас повесили?

— Ни в коей мере.

— А я клянусь вам в том, — сказал дон Фелипе, — что если бы Мак вернулся в Шатле, его бы немедленно повесили.

— Но почему?

— Потому что так угодно кардиналу.

Само слово «кардинал» было доводом, против которого не могло быть возражений.

— Ба! — заявил Мак. — Но если дело обстоит так, как вы говорите, и я не понравился кардиналу, так он распрекрасно меня прикажет повесить и под именем дона Руиса и Мендозы!

— Ошибаетесь… дон Руис и Мендоза в большой милости.

— У кого?

— У короля.

Мак удивлялся все больше и больше. А дон Фелипе продолжал:

— Король ведь любит испанцев.

— Да, я-то кое-что об этом знаю, — проворчал Мак.

— Месье, брат короля, то есть герцог Орлеанский, тоже любит испанцев.

— Ну и что же дальше? — спросил Мак.

— И все это потому, что испанцы не любят господина кардинала.

— Прекрасно.

— И Месье, брату короля, — а он сейчас в большой милости, — так вот, стоит только ему что-нибудь попросить у короля, как он тут же это получает.

— И что же он попросил?

— Место коменданта одного из королевских фортов.

— Для кого?

— Для любимого кузена доньи Манчи, дона Руиса я Мендоза.

— Дон Фелипе, — прервал его, нахмурившись, Мак, — у меня прекрасный характер, и я умею понимать шутки; но если вы сейчас же не прекратите эту шутку, то, клянусь вам, хоть у меня и отняли шпагу, я найду другую.

— А зачем?

— А чтобы проткнуть вас насквозь.

— Чума на вашу голову! — воскликнул дон Фелипе. -Однако, вы весьма недоверчивы, господин комендант форта Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— Простите, как?

— Я сказал: Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— А что это такое?

— Это форт в Пикардии, комендантом которого вы назначены.

— Я?!

— Да, вы. Смотрите сами.

И дон Фелипе ударил по колокольчику. В комнату снова вошел раззолоченный лакей.

— Где офицер монсеньора герцога Орлеанского?

— Уехал, — ответил лакей, — но оставил для дона Руиса этот пакет.

И подал на серебряном подносе большой свиток пергамента. Он был запечатан королевской печатью.

— Читайте, — сказал дон Фелипе.

Пергамент оказался патентом, составленным по всей форме, подписанным королем Людовиком XIII и скрепленным подписью Ришелье, на назначение дона Руиса и Мендозы комендантом форта Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— Ну, так как? — спросил дон Фелипе.

— Ну, так я — не дон Руис, вот и все, — ответил Мак.

— Ваша милость ошибается, -раздался голос с порога, и портьера приподнялась.

— Сидуан! — воскликнул капитан.

— Нет, я больше не Сидуан, — заявил славный житель города Блуа, — я — Иниго.

— Что, что?

— Я говорю, что меня зовут Иниго, — сказал Сидуан. — У хозяина испанца и лакей должен быть испанцем.

— Как ты сказал?

— Иниго.

— Один слог отбрось, один добавь, немного переделай, и получится не-го-дяй, — сказал Мак.

— Благодарю покорно, — ответил Сидуан.

— Послушай, дурень, — произнес капитан, — подойди сюда, и имей в виду, что, если ты немедленно не разъяснишь мне все эти тайны, весьма смахивающие на розыгрыш, я разгневаюсь, и гнев мой будет страшен.

Сидуан подошел; двигался он торжественно, как и подобает испанцу, который гордится своими предками и своим великим соотечественником Сидом.

Сидуан немного приоделся: нельзя же получить наследство и ходить в старом камзоле. Но чтобы показать все свое уважение к покойному дядюшке, он обвязал правую руку траурной повязкой.

С тех пор как он связал свою судьбу с судьбой капитана, трактирщик превратился в настоящего военного.

Капитан, глядя на своего бывшего слугу, который и в самом деле вообразил себя испанцем Иниго, не мог удержаться от смеха.

— Ах ты, бедный мой Иниго! — проговорил он сквозь смех.

— А имя-то красивое, — сказал Сидуан-Иниго, — а? Чума его побери! Небось от Тура до Блуа другого такого не встретишь!

Мак, пожав плечами, взглянул на дона Фелипе.

— Вы, я надеюсь, позволите расспросить моего лакея?

Дон Фелипе поклонился.

— Где ты был? — спросил Мак у Сидуана.

— У нотариуса.

— А зачем?

— Чтобы дать ему доверенность действовать от моего имени,

— А по поводу чего?

— По поводу наследства.

— Так ты получил наследство?

— А как же, от бедного дядюшки Жоба, которого убили Ригобер и его шайка.

— Хорошо! — сказал Мак. — Но, если ты не Сидуан, то и наследник тоже не ты.

— Ах, черт! — воскликнул Сидуан.

— Ну вот видишь, — продолжал Мак, — хватит глупых шуточек. Тебя зовут Сидуан, а меня — Мак; найди мне мою шпагу и плащ, и пошли отсюда.

— Как пошли? — ахнул Сидуан.

Дон Фелипе сделал удивленный жест.

— Дорогой идальго, — продолжал капитан, обращаясь к дону Фелипе, — я счел бы для себя честью быть вашим двоюродным братом, но, поскольку ничто мне не подтверждает этого родства…

— … А пергамента, которые я вам только что показывал?

— Почему я должен думать, что они мои?

— Потому что я вам это говорю.

— Ба! Вы же хотели, чтобы меня повесили, а теперь хотите, чтобы я вам верил!

Сидуан состроил жалобную гримасу и делал Маку умоляющие знаки. Но тот продолжал:

— Не хочу я ни носить имя дона Руиса, ни быть комендантом Ла-Рош-Сент-Эрмели.

На тонких губах дона Фелипе зазмеилась улыбка:

— Предпочитаете виселицу? — спросил он.

— Что?

— Если вы хотите вернуться в мир под именем капитана Мака…

— … то я буду повешен?

— Высоко и сразу.

— Но почему?

— Потому что кардинал приказал, а приказы кардинала всегда исполняются.

— Сами же видите, капитан, — сказал Сидуан, который, похоже, держался за свое новое имя, — сами видите: выбора у вас нет.

Но Мак, по всей видимости, уступать не собирался.

Дон Фелипе продолжал:

— Да, я хотел, чтобы вас повесили, это верно. И, следовательно, не могу считать себя оскорбленным тем, что вы мне не доверяете. Но у вас же есть друзья…

— Друзья? — переспросил Мак.

— Да, вот, например, ювелир Самюэль Лоредан…

Мак вздрогнул.

— И его дочь, — добавил дон Фелипе.

Мак подскочил на месте.

— Ну, хорошо, — сказал он, — а при чем они тут?

— Спросите у них совета.

— Тогда позвольте мне отсюда выйти.

— Не за чем, они здесь. Сейчас я их вам пришлю. Прощайте, кузен.

И дон Фелипе вышел, оставив Мака в величайшем удивлении. Но в дверях дон Фелипе обернулся и с ненавистью взглянул на Мака.

— Ну, наконец-то он мне попался, — прошептал он, — я думаю, что теперь донья Манча откажется от него!

… Мак смотрел на Сидуана, а тот на него.

— Сара здесь! — прошептал капитан.

Сидуан откликнулся:

— Ах, честное слово, я тут не виноват… они ко мне долго приставали, а я все им не хотел говорить, что вы здесь… Но они меня совсем замучили… и уж так они о вас беспокоились…

— Беспокоились? — переспросил Мак, и сердце его забилось чаще.

— Все равно, — прошептал Сидуан, как бы говоря сам с собой, — думаю, что я глупость сделал.

— О чем это ты? — спросил Мак.

— Черт, Сара — красивая барышня, это верно.

— Хороша, как ангел! — с восторгом подтвердил Мак.

— Ну вот, так я и знал! — простонал Сидуан.

— Что ты несешь, балда?

— Когда мужчина говорит о женщине, что она хороша, как ангел, — продолжал Сидуан развивать свою мысль, — то считай, что он почти в нее влюблен.

— А тебе-то что? — сказал капитан, чувствуя, что он краснеет, как девушка.

— А этого бы нам совсем не нужно, — сказал Сидуан.

— А почему, можно узнать, Сидуан? — спросил Мак.

— А потому что барышня Сара — не для вас.

— Ну, как сказать, может быть, слишком богата…

— Не потому.

— А почему же тогда?

— Она — простая мещанка, а благородный идальго дон Руис и Мендоза…

— Опять! — закричал Мак и топнул ногой.

— Дон Руис, — продолжал с невозмутимым спокойствием Сидуан, — дон Руис и Мендоза, благородный испанец и королевский комендант форта Ла-Рош-Сент-Эрмель, не может любить дочь простого горожанина.

— Кого же я должен по-твоему любить, болван?

Сидуан не успел ответить. Дверь отворилась и вошел Лоредан, держа за руку свою дочь. Мак громко вскрикнул и, протянув к Саре руки, побежал ей навстречу.

Лоредан воскликнул:

— Как я рад, что вижу вас снова, монсеньор!

— Монсеньор? — переспросил Мак. — И вы туда же?

Сара с улыбкой смотрела на него.

— Конечно, монсеньор, — подтвердила она.

— Как, — сказал Мак, — вы тоже будете меня убеждать, что я — дон Руис и Мендоза?

— Конечно, вы — дон Руис, так оно и есть.

— Так! Это дон Фелипе вам подтвердил?

— Нет, донья Манча.

Это имя что-то прояснило капитану.

— Донья Манча, которая вас спасла, — договорила Сара.

— Вместе с вами, дорогая Сара, — ответил капитан, целуя ей руку. — Итак, меня зовут дон Руис…

— Так утверждает донья Манча.

— Что-то я не очень этому верю.

— Так притворитесь, что верите.

И Сара бросила на Мака умоляющий взгляд.

— Все эти интриги недостойны меня! — продолжал он.

— Вы что, хотите вернуться в Шатле?

— О, нет!

— Ну, тогда, — сказала Сара с неожиданной повелительностью в голосе, — тогда оставайтесь доном Руисом!

— И, следовательно, комендантом Ла-Рош-Сент-Эрмель?

— Да, — ответила Сара.

Мак опустил голову и прошептал:

— Ну что же! Чего хочет женщина, того хочет Бог!

— Гм! — хмыкнул Сидуан, которого обуяло внезапное честолюбие. — Как хорошо, что я здесь и слежу за этим делом!

Глава 24. Как при Екатерине Медичи

В то время, как Сидуан привел Сару Лоредан и ее отца в особняк на улице Турнель, донья Манча заперлась у себя, в самой отдаленной комнате дома.

Это время было еще не очень отдалено от века, когда правила Екатерина Медичи, века, полного страшных тайн и подозрений, и поэтому всякого рода скрытые убежища, слуховые ходы, отверстия в стенах для подглядывания и подслушивания не совсем еще вышли из моды.

В особняке на улице Турнель тайников, может быть, и не было, но были весьма таинственные уголки.

Донья Манча сидела в своей комнате и ждала.

Чего же она ждала?

Ждала она очень простой вещи. Она ждала, чтобы Мак, придя в себя, согласился носить имя дона Руиса и Мендозы, признал дона Фелипе своим двоюродным братом, позволил сделать себя комендантом Ла-Рош-Сент-Эрмели и соблаговолил из любви к ней, донье Манче, войти в небольшой заговор против господина кардинала, а, следовательно, против Франции.

О доне Фелипе, покорившемся ее воле и направленном ею к Маку, она рассуждала так:

— Если дон Фелипе на сегодня что-то значит при дворе, то этим он обязан мне. Если бы король меня не любил, он бы и не взглянул на моего брата. Следовательно, дон Фелипе будет делать так, как я захочу.

Итак, доньей Манчей было сказано дону Фелипе буквально следующее:

— Я хочу, чтобы капитан Мак занял место дона Руиса, играл роль, которую должен был сыграть дон Руис, чтобы с ним обращались столь же почтительно, как обращались бы с доном Руисом, и повиновались бы, как дону Руису.

И ничуть больше не беспокоясь на этот счет, она предоставила дону Фелипе свободу действий.

Но время тянулось для нее медленно. Наконец появился дон Фелипе. Он так улыбался, как будто король протянул ему для поцелуя свою руку.

— Ну что? — спросила донья Манча.

— Все идет прекрасно! — ответил дон Фелипе.

— Правда?

— Мак пришел в себя.

— А!

— Начал он с того, что нашел свое жилище великолепным.

— А потом?

— Потом, когда ему сообщили, что его зовут дон Руис и Мендоза, он признал имя очаровательным.

— И все же…

— Короче, в настоящую минуту он даже и не вспоминает, что его когда-то звали Маком.

— Дон Фелипе, — сказала донья Манча, нахмурив брови, — мне кажется, вы обманываете меня.

— Я докажу вам обратное, сеньора. Но, позвольте мне продолжить.

— Слушаю.

— Итак, капитан тут же свыкся со своим новым положением. Комендантство ему нравится, имя тоже, и ваш особняк, который он считает своим, тоже.

— Вы мне все это уже сказали.

— Подождите! Но, когда человек доволен, ему хочется с кем-то этим поделиться.

— Простите?

— И Мак подумал о людях, которых он любил, и которые любят его.

Донья Манча вздрогнула.

— Ну, например, об этой красотке Саре Лоредан.

Испанка невольно побледнела. А дон Фелипе так же насмешливо продолжал:

— Он так хотел видеть Сару Лоредан, что я не смог ему в этом отказать…

— И что же?

— И послал за ней.

— И… она… она пришла?

Голос доньи Манчи прозвучал глухо. Она почувствовала острый укол ревности в сердце. Дон Фелипе продолжал:

— Не только пришла, она и сейчас еще здесь.

— А где именно?

— В той комнате, где находится Мак… сложивший свою любовь к ее стопам.

— Это неправда, — вскричала донья Манча. — Сары Лоредан здесь нет!

— Угодно доказательства?

И улыбка дона Фелипе стала еще насмешливей.

— Чтобы получить доказательства, вы мне не нужны, — сказала испанка, стремительно направляясь к двери.

Дон Фелипе удержал ее:

— Да, и отсюда выходить тоже не нужно, — сказал он.

— Но…

— Дорогой друг, окажите мне милость, — продолжал дон Фелипе, — забудьте на две минуты и капитана, и его возлюбленную Сару, и соблаговолите выслушать мои разъяснения по поводу особняка, в котором мы с вами находимся; я его только что внимательно осмотрел и теперь знаю его лучше, чем вы.

Донья Манча в нетерпении топнула ногой и спросила:

— Ну что там еще у вас?

— Этот особняк был построен по модели особняка Босежур, прекрасного дворца, который Екатерина Медичи приказала возвести в двух шагах от Лувра; стены этого дворца были полые, в потолках просверлены отверстия, а посередине была комната, в которой, благодаря специальным трубкам, можно было слышать все, что происходило в доме.

— Ну, и какое мне до этого дело? — спросила донья Манча.

— В этой комнате, о которой я вам сейчас рассказал, — продолжал дон Фелипе, — нужно было только нажать на потайную пружину, чтобы одна панель обивки отъехала в сторону, открыв выпуклое и вогнутое зеркала, расположенные друг против друга.

Донья Манча слушала своего брата с явным нетерпением.

— Благодаря этой системе зеркал, чудесному изобретению флорентийца Рене, можно было видеть, что происходит в любой комнате дворца.

— Ну хорошо, куда вы клоните?

— Комната, в которой мы с вами находимся, в точности похожа на молельню Екатерины Медичи.

— Ах, вот как!

— И я уверен, что здесь есть система зеркал, как во дворце Босежур.

С этими словами дон Фелипе стал ощупывать панели обивки. Вдруг его рука нащупала пружину и одна из панелей сдвинулась. Перед глазами доньи Манчи появилось маленькое зеркало, в котором в уменьшенном размере отражались позолоченный потолок, парчовая обивка и дорогая мебель. Испанка узнала комнату, где она оставила спящего Мака.

— Смотрите же внимательно, — сказал дон Фелипе.

Донья Манча, вся дрожа, склонилась к зеркалу и вдруг невольно вскрикнула. Она увидела, что Мак стоит на коленях перед Сарой и подносит к губам ее руку.

— Вот уж в самом деле, — воскликнул дон Фелипе, — стоило спасать его от виселицы!

Два дня тому назад донья Манча и не подозревала о существовании капитана Мака. Несколько позже она, думая, что видит его в первый раз, узнала правду, и была очень раздосадована. Потом, увидев его на балу у господина де Гито, она услышала, как люди говорят:

— Вы видите этого человека: он смеется, танцует, лицо его пышет молодостью, и жизнь ему кажется счастливым сном. Так вот, на рассвете он умрет, чтобы искупить единственное преступление — несколько часов он был любовником доньи Манчи!

Эти слова произвели на испанку неизгладимое впечатление и подняли бурю в ее душе. И тогда донья Манча спасла Мака. Как после этого она могла себе представить, что он не влюблен в нее безумно?!

Разве этот человек, которому она протянула руку помощи, превратив его из наемного офицера в знатного испанского вельможу, не должен был прийти в восторг от такого поворота судьбы?

И вдруг, благодаря адскому устройству, открытому доном Фелипе, донья Манча увидела капитана у ног Сары Лоредан.

Он любил другую женщину, а не ее!

Она на одну минуту почувствовала себя совершенно подавленной этим открытием, а дон Фелипе продолжал свои насмешки.

— Вот что получается, сестра, — говорил он, — когда влюбляешься в такого солдафона!.. Сначала он вас скомпрометировал, наполовину поссорил вас с вашими близкими… и, совершив все эти блестящие подвиги, оказался у ног мещанки! Ах!

Но донья Манча не произнесла ни слова, не сделала ни одного движения. Она сидела как громом пораженная. Дон Фелипе заговорил снова:

— Я надеюсь, сестрица, что вы больше не будете противиться моим планам?

Эти слова заставили донью Манчу вздрогнуть.

— Что вы хотите сказать? — спросила она.

— Как что? То, что вы теперь позволите мне… освободить вас от капитана.

Глаза испанки метнули молнию.

— Нет, — ответила она.

— Вы сошли с ума!

— Возможно…

— Этот человек был вам обязан всем, и он заслуживает кары.

— Ну что же, — ответила она резко, — я беру это на себя.

— Вы?

— Да, я. Моя месть — это мое личное дело.

И она пристально посмотрела на дона Фелипе горящим взором.

— Слушайте меня внимательно, брат, — сказала она.

— Говорите, сестра.

— С этой минуты вы мне отвечаете за жизнь капитана. И отвечаете мне своей жизнью. Вы поняли меня?

— Нет, ей-богу, — воскликнул дон Фелипе, — мне просто тяжело слушать, как девушка из нашего рода говорит такие вещи!

Донья Манча пожала плечами.

— Я повторяю вам, — сказала она, — что, если с капитаном Маком случится несчастье…

— Так что тогда будет?

— Я поеду к кардиналу и открою ему весь план испанского заговора.

— Прошу прощения, — произнес все так же насмешливо дон Фелипе, — а если капитан вдруг умрет от несварения желудка или ему печная труба с крыши свалится на голову, я тоже буду виноват?

— Прощайте, — сказала донья Манча, — мне необходимо остаться одной. Прошу вас, уйдите.

Дон Фелипе направился было к выходу, но по дороге подошел к окну и выглянул в сад. Потом, повернувшись к донье Манче, произнес:

— Скажите, сестра, вы ведь достаточно плохо думаете обо мне и, пожалуй, способны предположить, что сцена в зеркале, которую я вам показал — это колдовство, к которому я прибегнул, чтобы погубить капитана?

— Может быть.

— Так подойдите, — продолжал он, делая донье Манче знак приблизиться к окну, — и посмотрите…

Донья Манча подошла и побледнела. Через сад шли мужчина и женщина, направляясь к воротам, выходившим на улицу. Это был старый Лоредан и его дочь.

— Ну как, вы все еще сомневаетесь? — спросил дон Фелипе.

— Уйдите! Уйдите! — закричала донья Манча, и в голосе ее слышались гнев и ненависть.

Дон Фелипе не заставил ее повторять это еще раз, но, уже стоя в дверях, прошептал:

— Через несколько часов она будет умолять меня, чтобы этого проклятого капитана повесили.

Оставшись одна, донья Манча без сил упала на стул, закрыла лицо руками и разрыдалась. Но слезы, как правило, женщин успокаивают. Поплакав, донья Манча почувствовала некоторое облегчение. Только что она ненавидела этого человека, теперь она его снова любила. И ревность только усилила эту любовь.

Облегчив свою душу слезами, испанка почувствовала, что снова может размышлять. Она посмотрелась в зеркало, и, хотя глаза ее покраснели от слез, она показалась сама себе столь красивой, что на губах ее снова заиграла улыбка.

Она утерла слезы, поправила свои густые, длинные, черные как смоль кудри и прошептала:

— Я хочу его видеть! Пусть он сравнит нас! Неужели я не красивее всех?

И донья Манча, выйдя из комнаты, направилась в тот зал, где по-прежнему находились Мак и Сидуан, читавший ему нравоучения. Сидуан был целиком на стороне доньи Манчи. Увидев испанку, Мак кинулся к ней.

— О, сударыня, — вскричал он, — я знаю все, чем вам обязан.

И он галантно поцеловал ей руку.

— В самом деле? — взволнованно спросила она.

— А потому, — продолжал он, — скажите, скажите мне, прошу вас, что я могу сделать для вас, чтобы выразить вам всю мою признательность?!

У доньи Манчи отчаянно забилось сердце, но лицо ее оставалось спокойным, и она продолжала улыбаться.

— Нужно мне повиноваться, — ответила она. — Вам известно, что вас зовут дон Руис?

— Да, конечно.

— А у дона Руиса есть обязательства…

— Я готов их исполнить.

— Вы видели сейчас одного испанца?

— Даже троих.

— Верно; это были дон Диего, дон Хиль Торес и дон Фелипе.

— Совершенно верно.

— Они вам назначили свидание на сегодняшний вечер?

— Да, в Томб-Иссуар, на равнине Мон-Сури.

— Нужно туда пойти.

— Бегу, — ответил с воодушевлением Мак.

Сидуан принес ему плащ и шпагу. Славный малый с улыбкой смотрел на донью Манчу и всем своим видом, казалось, говорил:

— Будьте спокойны, недели не пройдет, как он вас обожать будет.

Хотя капитан был влюблен в Сару Лоредан, он был полон признательности к донье Манче. И, конечно, прежде чем удалиться, он еще раз поцеловал руку прекрасной испанки…

И она осталась наедине с Сидуаном, который, казалось, был в сильном смущении.

— Сударыня, — сказал он, — если барышня Лоредан пришла сюда, так это не моя вина. Так велел дон Фелипе.

— Опять дон Фелипе! — прошептала донья Манча.

— О, он очень злится на капитана. Что же вы хотите?! — добавил Сидуан.

— За что?

— А за то, что капитан помешал похитить ему Сару Лоредан, в которую дон Фелипе был безумно влюблен.

Завеса с тайны упала. Донья Манча все поняла.

— Ну что же, тогда посмотрим, кто кого, дон Фелипе! — воскликнула она.

Глава 25 Любовь и дипломатия

«Ну и осел же я, — думал Мак, идя по улицам Парижа и заботливо прикрывая лицо плащом. — Если бы донья Манча меня не любила, стала бы она так стараться, чтобы меня спасти! И очевидно, дон Фелипе убежден, что я тоже люблю его сестру и могу ее скомпрометировать, иначе бы он не старался так меня повесить! Из всего этого я делаю вывод, что все можно уладить, объяснившись с доном Фелипе. Я скажу донье Манче: „Вы — слишком знатная дама, чтобы я осмелился в своих любовных мечтаниях возвыситься до вас.“ А дону Фелипе я скажу:

— Вы ошиблись. Я люблю не донью Манчу, а прелестную Сару Лоредан, которую вы знаете.

Донья Манча, конечно, перестанет мне покровительствовать. А дон Фелипе, естественно, перестанет меня ненавидеть.»

Все эти прекрасные мысли вертелись в голове Мака, пока он шел с улицы Турнель до той улицы, где жил мастер Лоредан.

Мак отправился из особняка доньи Манчи на свидание на равнине Мон-Сури, но совершенно машинально изменил первоначальное направление и двинулся к дому Сары. И тут он услышал позади себя чьи-то шаги. Он обернулся и увидел, что его догоняет запыхавшийся Сидуан.

Он не сдержал жеста досады.

— Как, — спросил он, — опять ты?!

— Да, монсеньор.

— Болван ты, — сказал капитан, — мы же одни, ну какой я тебе монсеньор?!

— Могу называть вас и капитаном, лишь бы вы меня выслушали, — продолжал Сидуан.

— Ну в чем еще дело?

— Вы идете к мэтру Лоредану?

— Да, туда.

— Вот поэтому-то я и бегу за вами.

— Ты хочешь туда пойти со мной?

— Нет, хочу, чтобы вы повернули обратно.

— Что, что? — спросил Мак, смерив Сидуана взглядом.

У того был такой вид, будто он сейчас заплачет.

— Добрый мой хозяин, — простонал он, — вы что, хотите чтобы удача вам изменила, и наша милая веревка висельника потеряла всю силу?

— Ну что ты несешь, дурень!

— Нет, дорогой хозяин, — жалобно продолжал Сидуан, — еще ни один человек не поворачивался спиной к удаче, как это делаете вы.

Мак пожал плечами.

— Вам и знатность дают, и богатство, и комендантом вас делают, и любят вас… Что вам еще-то нужно?

— Да почти ничего, — ответил Мак, — не в моей власти любить ту, что любит меня.

Сидуан чуть не волосы на себе рвал.

— Ну и куда приведет вас любовь к Саре Лоредан?

— К счастью.

— И снова вы станете, как и прежде, капитаном Маком.

— Ну и что?!

— И вас повесят!

Сидуан бежал рядом с капитаном, который быстрым шагом шел к дому Сары.

— Капитан, капитан, — хныкал Сидуан, — ради неба, не ходите вы туда!

— Куда?

— Да к дочке ювелира!

Но Мак, не обращая никакого внимания на его мольбы, уже стоял на. пороге лавки.

Сара была одна. Увидев красавца-капитана, она вся залилась краской. Сидуан же встал у двери и, по всей видимости, не собирался никуда уходить.

Мак разгневался.

— Ты же знаешь, — сказал он ему, — я тебе велел идти и подождать меня на равнине Мон-Сури.

— Да,… капитан.

— Ну, так что ты тут стоишь?

Сидуан понял, что искушать терпение капитана небезопасно и ушел, вздыхая и беспрестанно оборачиваясь.

Мак подошел к Саре, сел рядом, взял ее за руки и сказал:

— Я пришел попросить у вас совета.

— Слушаю вас, — сказала она, краснея еще больше.

— Я думаю, вы ни на минуту не поверили, что меня зовут дон Руис и Мендоза? — продолжал Мак.

Сара улыбнулась.

— Этому следует верить, — ответила она.

— Почему?

— Потому что в этом имени — ваше спасение.

— О, если поэтому…

— И ваше будущее… Разве вы не получили комендантство?

— Вот именно по этому поводу я и хотел с вами посоветоваться, мадемуазель.

— Да, слушаю вас.

— Если король хочет доверить крепость капитану Маку, то капитан за нее будет отвечать, а испанец дон Руис и Мендоза чувствовал бы себя в этой должности как-то неудобно.

— Я восхищаюсь вашей искренностью, — сказала Сара Лоредан, — но разве вы забыли, что капитан Мак приговорен к повешению?

— А я нашел способ, как этого избежать.

— Какой способ?

— Вы ведь знаете, — продолжал Мак, — что этот проклятый дон Фелипе поклялся, что меня повесят.

— Я это знаю. О, негодяй!

— Он меня смертельно ненавидел.

— И продолжает ненавидеть, поверьте мне.

— Но я одним словом заставлю его относиться ко мне иначе.

— Каким?

— Дон Фелипе ненавидит меня, потому что думает, что я люблю его сестру, но вы же знаете, что этого быть не может, — прошептал Мак, с нежностью глядя на Сару.

Но та только грустно улыбнулась.

— Вы ошибаетесь, — сказала Она.

— Как ошибаюсь?

Сара тихо и взволнованно сказала:

— Дон Фелипе ненавидит вас, потому что вы любите меня, а он меня. тоже любит!

На этот раз вздрогнул Мак.

— Ах, черт его возьми! — закричал он. — Раз так, мы еще посмотрим, чья возьмет!

И его рука судорожно стиснула эфес шпаги.

— Дорогой капитан, — сказала Сара, умоляюще складывая руки, — я прошу вас, будьте осторожны!

— Хорошо! — ответил Мак. — Но я не желаю быть игрушкой в руках интриганов и участвовать в их интригах. Кровь Христова! Я сумею навести в этом порядок!

Он поцеловал Саре руку. Рука девушки дрожала.

— Прощайте, мадемуазель, — сказал он.

— До свидания, — ответила она, вся дрожа.

— Надеюсь, что мы увидимся, черт возьми!

— Но куда вы идете?

— Брать быка за рога.

И, не желая давать дальнейшие объяснения, Мак выбежал из лавки ювелира.

— Сто тысяч ядер! Мы еще посмотрим, — думал он, — кому из нас двоих, мне или этому испанцу с куньей мордой кардинал поверит больше.

И тут он налетел на Сидуана, который, очевидно, его ждал.

— Я поклялся, — с решимостью в голосе сообщил Сидуан, — ни в коем случае не расставаться с вами.

И пошел рядом с капитаном.

Мак больше не прикрывался плащом: он шел с открытым лицом, подставив грудь ветру, как будто собирался завоевать весь мир.

— Ага! Ты хочешь идти со мной, — говорил он, шагая семимильными шагами, — господин Сидуан заделался в шпионы доньи Манчи! Ты что, хочешь, чтоб я тебя отослал в твой трактир?!

— Ей-ей, — ответил Сидуан, — чтобы правду вам сказать, монсеньор, я, конечно, будучи трактирщиком, помирал от безделья, но и волнений у меня было меньше.

— Зачем ты увязался за мной, болван?

— Такой мой долг. Я же ваш оруженосец.

— Это верно, но на войне, а не в любви.

Сидуан ничего на это не возразил, но недаром он родился на берегах Луары — упрямства ему хватало. Он пропустил Мака вперед и пошел за ним следом. Капитан двинулся прямо к улице Сент-Оноре. Дойдя до Пале-Кардиналь, который только что был построен для Ришелье и вскоре стал называться Пале-Рояль, Мак обернулся и снова увидел Сидуана.

На этот раз он невольно рассмеялся и сделал своему слуге знак подойти поближе.

— Ты знаешь, куда я иду? — спросил он.

— Нет, — ответил Сидуан.

— Я иду к кардиналу.

Сидуан был так потрясен, что отступил шага на три. А потом со своей грубой прямотой закричал:

— Вы что спятили, монсеньор?

— Да нет, — ответил Мак.

— К кардиналу, который подписал ваш смертный приговор?

— Да, конечно.

— Чтобы вас арестовали, что ли?

— И это вероятно.

— Так ведь вас повесят!

— Возможно.

У Сидуана на глазах стояли слезы, он готов был на колени встать перед капитаном, чтобы отвратить его от этого намерения.

Но Мак, смеясь, продолжал свой путь и остановился только у сторожки Пале-Кардиналь.

В Лувр попасть было проще, чем к кардиналу. У короля были мушкетеры, а у кардинала — гвардейцы.

Один из них преградил Маку путь бердышом и сказал:

— Прохода нет!

— Приятель, — ответил Мак, — таким людям, как я, везде есть проход.

Гвардеец немного испугался: он принял Мака за какое-то важное лицо и поднял бердыш.

Мак прошел.

Но пройти через сторожку было мало. Стража была везде: у всех дверей, в коридорах, в галереях.

— Да их тут видимо-невидимо, — пробормотал Мак.

— Прохода нет! — сказал ему гвардеец у первой двери.

— Приказ короля! — сказал Мак первое, что пришло ему в голову, и прошел и на этот раз.

Но у четвертой двери стоял старый солдат, и тот заявил:

— Если при вас приказ короля, покажите его.

Мак наклонился и прошептал ему на ухо:

— Вы знаете дона Фелипе д'Абадиоса?

Старый солдат вздрогнул.

— А донью Манчу? — добавил Мак.

Старый солдат даже поперхнулся.

— Так вот, предлагаю вам пропустить меня, — несколько покровительственно произнес Мак.

И старый солдат отступил от дверей.

После него Мак столкнулся с каким-то молодым гвардейцем, потом еще с одним, и еще с одним. Через все двери он прошел. Но в приемной перед кабинетом кардинала события развернулись иначе.

К Маку подошел офицер и, окинув его оценивающим взглядом, спросил:

— Кто вы такой?

— Мое имя в данном случае не играет никакой роли, — ответил Мак.

— Прошу прощения, но господин кардинал принимает только по письменному приглашению.

— Мне необходимо его увидеть.

— Это невозможно.

— Я не знаю такого слова.

— Так я заставлю вас его узнать.

Упорство Мака натолкнулось на не меньшее упорство.

— Сударь, — сказал он офицеру, — не будет ли вам угодно все же выслушать меня минуту?

— Говорите.

— Если вы пропустите меня к господину кардиналу, весьма возможно, что из кабинета я выйду уже арестованным, и меня препроводят прямо на Гревскую площадь, где и повесят; в этом случае окажется, что вы верно служили своему хозяину. Но возможно и то, что я выйду оттуда, уже будучи в большой милости, и, если события развернутся именно так, я обещаю вам мое покровительство.

Решимость и умение держаться принесли Маку успех. Офицер в точности передал его слова кардиналу.

Кардинал был не тем человеком, который велел бы выставить вон молодца, осмелившегося держать такие речи.

— Пусть войдет, — приказал он.

И Мака ввели в кабинет.

Ришелье сидел за письменным столом, а напротив него сидел тот наводивший на всех ужас капуцин, который вошел в историю под именем отца Жозефа или Серого Святейшества.

Любой другой на месте Мака растерялся бы и оробел под ледяным и холодным взглядом кардинала. Но Мак страха не ведал.

— Кто вы? — холодно спросил Ришелье.

— Монсеньор, — ответил Мак, — я — человек, которого ваше преосвященство приговорили к повешению.

Кардинал повернулся в кресле и несколько внимательнее посмотрел на красивого молодого человека, стоявшего перед ним без видимого страха и с улыбкой на губах.

— Ваше имя? — спросил он.

— Мак.

— Как?! Так это вы бежали из Шатле?

— Да, монсеньор.

— И вы осмелились явиться ко мне?

— Я пришел просить совета у вашего преосвященства.

Уверенность Мака в себе поразила грозного министра.

— Совета? — переспросил он.

— Я пришел спросить у вашего преосвященства, что я должен делать: вернуться в Шатле и дать себя повесить под именем капитана Мака или…

— Или?

— Или принять командование одной крепостью в Пикардии — Ла-Рош-Сент-Эрмель, которое мне предлагает король.

— Вам?

— Мне, дону Руису и Мендоза и Альварес и…

И Мак скороговоркой выпалил всю бесконечную вереницу имен, на которую давеча у Сидуана не хватило дыхания.

— Сударь, — строго произнес Ришелье, — еще никому не удавалось безнаказанно посмеяться надо мной.

— Бог видит, монсеньор, что подобная мысль и в голову мне никогда бы не пришла.

— Тогда объяснитесь.

— Все очень просто. Человек, который пользуется при дворе большим влиянием, дон Фелипе д'Абадиос…

Ришелье нахмурился.

— … добился у вашего преосвященства, — продолжал Мак, — приказа меня повесить.

— И что же?

— А сестра дона Фелипе д'Абадиоса, донья Манча…

Ришелье нахмурился вторично.

— … донья Манча похитила меня из Шатле и хочет, чтобы отныне я звался дон Руис. Если я на это соглашусь, то сегодня вечером на равнине Мон-Сури я должен иметь некое свидание по делам королевской службы.

— Господин Мак, — сказал кардинал, — вы — умный человек, и я обещаю вам, что, зовитесь вы Мак или дон Руис, повешены вы не будете. А теперь расскажите мне все, что с вами случилось.

— В час добрый! — подумал Мак. — Наконец-то я нашел человека, с которым можно поговорить.

По знаку Ришелье Серое Святейшество вышел, и Мак остался с первым министром наедине. Беседа их была долгой. Предмет же ее остался никому не известен.

Но выйдя, Мак сказал офицеру в приемной:

— Я думаю, сударь, что вы не прогадали, впустив меня.

И, бросив на него покровительственный взгляд, Мак удалился.

Читатель уже понял, наверное, что, если Мак, не без труда, но прошел к кардиналу, то с Сидуаном дело обстояло совсем иначе. Он вынужден был остаться у ворот Пале-Кардиналь.

Бедный парень горько плакал: он считал, что Мак уже погиб. Кардинал внушал всем непобедимый ужас. А ведь Мак вызвал гнев кардинала, и именно кардинал накануне приказал, чтобы его повесили.

Вдруг кто-то ударил его по плечу. Он обернулся.

Это был дон Фелипе.

— Что ты здесь делаешь? — спросил испанец.

— Жду моего хозяина дона Руиса! — утирая слезы, ответил Сидуан.

— А где он?

— Там!

И Сидуан указал на Пале-Кадиналь. Дон Фелипе полностью растерялся. Мак в Пале-Кардиналь? Что же это могло значить? Однако он взял себя в руки и стал задавать вопросы Сидуану.

— А откуда твой хозяин сюда пришел?

— От ювелира Лоредана.

— Ах, вот как!

И дон Фелипе как-то нехорошо улыбнулся.

Тут Сидуан заметил, что допустил промах, как это с ним частенько бывало.

— Простите, — сказал он, — я сам не знаю, что говорю. Он был не у Лоредана, а у…

И тут он замолчал. Дона Фелипе рядом с ним уже не было.

А испанец в это время вернулся немного назад и подошел к человеку, неподвижно стоявшему на углу улицы Бонзанфан.

— Дорогой дон Диего, — сказал он ему, — вы ведь видели дона Руиса?

— Да, несколько часов тому назад.

— Вы узнаете его?

— Безусловно.

— Тогда останьтесь здесь и внимательно наблюдайте за сторожкой кардинальского дворца.

— Хорошо.

— Когда вы увидите, что дон Руис выйдет оттуда, вы последуете за ним на некотором расстоянии.

— Прекрасно.

— И запомните, что с этого момента вы не должны терять его из виду.

Диего поклонился с видом человека, привыкшего повиноваться.

Дон Фелипе удалился.

— На этот раз, — прошептал он, — донья Манча сдастся перед очевидностью.

И он направился прямо к особняку на улице Турнель.

Донья Манча приказала никого не принимать, но дон Фелипе схватил лакея, преградившего ему дорогу, за пояс, отшвырнул в сторону и вошел.

Он проследовал через анфиладу комнат и дошел до молельни доньи Манчи.

— Это снова вы! — воскликнула она, с гневом глядя на него.

— Вы видите меня в последний раз, — сказал он.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я пришел попрощаться с вами. Я уезжаю.

— Уезжаете?

— Да, в Испанию. Там моя голова и головы наших друзей будут в безопасности.

При этом в голосе дона Фелипе прозвучало такое беспокойство, что это произвело на донью Манчу определенное впечатление.

— Но что же случилось? Говорите! — воскликнула она. — Приказываю вам, говорите!

— Вас любит король, — сказал дон Фелипе, — и вас, может быть, и помилуют… А нас…

— Помилуют, вы сказали?..

— Да, все открылось… Вот уже час, как кардинал все знает.

Донья Манча в свою очередь побледнела.

— Мы провалились у самой цели, и это — ваша вина, сестра, — прибавил дон Фелипе.

— Да объяснитесь же вы, наконец! — закричала она.

— Мне хватит для этого нескольких слов, — сказал он. — Где капитан Мак?

— Пошел на встречу с заговорщиками.

— Ошибаетесь; выйдя от вас, он пошел к Саре Лоредан.

Донья Манча почувствовала, что кровь бросилась ей в голову.

— Вы лжете! — прошептала она.

В глубине молельни на аналое, покрытом бархатом, стояло распятие из слоновой кости. Дон Фелипе подошел к нему, положил на него руку и торжественно произнес:

— Донья Манча, клянусь вам, что это правда.

— Я верю вам, — глухо сказала она.

Минуту она подавленно молчала, а потом спросила:

— Но что общего между этим и тем, что заговор раскрыт?

— Постойте… Сара Лоредан любит капитана.

— Пусть так.

— А капитан, — вы можете в этом не сомневаться, — любит Сару Лоредан.

— Дальше! — в бешенстве воскликнула донья Манча.

— Сара Лоредан дала ему добрый совет, и он ему последовал.

— Какой совет?

— Пойти к кардиналу, рассказать ему все, что случилось за последние два дня и навести его таким образом на след заговора.

— Но это бесчестно! — воскликнула донья Манча.

— Не отрицаю.

— Нет, невозможно!

— Но, тем не менее, это так.

— О! А кто мне это докажет?

Дон Фелипе снова положил руку на распятие.

— Сударыня, — сказал он, — вам известно, что испанец никогда не поклянется ложно на распятии. Я клянусь вам, что час тому назад Мак вошел к кардиналу.

Донья Манча воскликнула:

— О, негодяй! — и потеряла сознание.

Дон Фелипе позвал ее горничных:

— Займитесь вашей хозяйкой, — сказал он им, — мне нужно уйти.

И он покинул особняк.

— Ну, теперь, — прошептал он, — когда донья Манча придет в себя, даже если любовь еще останется в ее сердце, все равно ей не успеть спасти капитана. Конечно, я не принес ложной клятвы, утверждая донье Манче, что капитан Мак находится у кардинала, но я немного преувеличил, когда говорил, что он пошел выдать заговор. Чтобы выдать тайну, первым делом ее нужно знать, а Мак совершенно не посвящен в наши дела.

Рассуждая сам с собой таким образом, дон Фелипе по улице Сент-Оноре шел в сторону Пале-Кардиналь. На углу к нему подошел человек, который до этого стоял на своем посту недалеко от сторожки.

Дон Фелипе узнал дона Диего.

— Дон Руис вышел отсюда, — сказал дон Диего.

— И вы не пошли за ним?

— Незачем. Он там.

— Где «там»?

Дон Диего указал рукой на трактир напротив кардинальского дворца. На трактире была вывеска:

«У доброго монаха»

— Один? — спросил дон Фелипе.

— Нет, с этим увальнем, который служит у него оруженосцем, по имени, кажется, Сидуан.

— Прекрасно, — прошептал дон Фелипе. — Хозяин «Доброго монаха» очень меня почитает… и сделает все, как я хочу. Спасибо большое, дон Диего, я вас снимаю с поста.

— Свидание вечером состоится? — спросил дон Диего.

— Непременно, — ответил дон Фелипе.

И направился к трактиру, бормоча себе под нос:

— Но кое-кто на нем будет отсутствовать!

Глава 26. Как сражался дон Фелипе

«У доброго Монаха» был один из старых трактиров, которые располагались в окрестностях Лувра, Кардинальского дворца Тюильри, и основными посетителями которых были гвардейцы и солдаты.

Трактир «У доброго Монаха» был одним из самых посещаемых. И не потому, что вино было в нем лучше, или хозяин отпускал в долг, а потому, что он служил местом любовных свиданий и центром тайных политических интриг, которые принесли с собой итальянцы около века тому назад. Если вечером иногда какая-нибудь придворная дама, прикрыв лицо бархатной маской, приходила сюда на свидание с красавцем-мушкетером или гвардейцем его преосвященства, то здесь же затевалась не одна интрига, а, бывало, и заговор.

Трактирщик был бывший солдат по имени Пернисон.

Уже двадцать лет сидел он за своей стойкой, но никогда ни на кого не донес в полицию.

Никогда секреты не выходили за стены его заведения.

Несмотря на королевские указы, за закрытыми дверями трактира состоялась не одна дуэль.

Победитель уходил спокойно. А побежденного без лишнего шума зарывали в погребе, или выносили тело на улицу и бросали на углу, где стража и обнаруживала его поутру.

И если капитан Мак вошел в трактир «У доброго Монаха» первый раз в жизни, то дону Фелипе это заведение было хорошо знакомо. Много раз испанец ужинал здесь, и мэтр Пернисон хорошо понимал, как умный трактирщик должен ценить такого знатного гостя.

Трактир имел два входа.

Главный вход с площади перед Кардинальским дворцом.

Именно там висела традиционная ветка остролиста, а рядом с ней жестяная вывеска, на которой художник, имя которого до нас не дошло, изобразил толстощекого монаха, пьющего прямо из большого кувшина.

Через эту дверь входили обыкновенные выпивохи и все те, кто не был посвящен в тайны заведения.

Вторая же дверь открывалась только перед теми, кого к «Доброму Монаху» привело дело более серьезное, чем желание распить бутылочку-другую старого вина. Чтобы найти эту дверь, нужно было пройти в узкий и грязный переулок позади трактира, найти потайную пружину в углу стены, и тогда низенькая изъеденная червями дверь бесшумно отворялась, открывая доступ в темный коридор.

Завсегдатай притворял за собой дверь и шел по коридору; по левую руку в стене находилась другая дверь, в которую вошедший стучал два раза.

Когда и эта дверь отворялась, он оказывался перед винтовой лесенкой со стертыми ступенями, ведущей на второй этаж.

Для обычных посетителей трактир имел всего один этаж. Для посвященных же он имел и второй, разделенный на небольшие залы, которые в наше время принято называть отдельными кабинетами.

Вот этим-то таинственным путем и проник в трактир дон Фелипе.

По случайности дверь перед винтовой лестницей ему отпер сам хозяин.

Он низко поклонился испанцу, потому что знал, что тот всегда хорошо платит.

— У тебя есть люди? — спросил дон Фелипе.

— Да почти никого.

— И все-таки кто?

— Двое отставных рейтаров, которые пьют, бранятся и клянутся убить кардинала.

— Прекрасно, и где же они?

— Да наверху, в большом зале.

— А еще кто?

— А внизу, в маленьком зале, вроде какой-то офицер с лакеем.

— А я могу на них посмотреть так, чтобы они меня не видели?

Пернисон заулыбался.

— Ваша милость отлично знает, что у меня для вас нет ничего невозможного. Идемте со мной, монсеньор.

И они на цыпочках поднялись по винтовой лестнице.

Наверху Пернисон провел испанца в зал, расположенный как раз над тем, где сидел офицер со своим лакеем.

— Видите щель? — спросил трактирщик, показывая на луч света, проникающий сквозь доски пола.

Дон Фелипе встал на колени, наклонился и увидел Мака, сидевшего за столом с Сидуаном; до него даже долетал звук их голосов.

— Прекрасно, — сказал он, поднимаясь.

— А теперь, Пернисон, — добавил он, — отведи меня в зеленый зал, где сидят недовольные рейтары.

Рейтары были горькими пьяницами; им сегодня никак не удавалось утопить горе в вине, и поэтому, увидев дона Фелипе, они нахмурились. Испанец жестом отпустил трактирщика.

Одет дон Фелипе был, как богатый вельможа, кошелек которого полон золота, и поздоровался он с рейтерами так жизнерадостно, что те в ответ тоже поклонились и с любопытством уставились на него.

— Ну что, господа хорошие, кажется, мы чем-то недовольны, — спросил он, усаживаясь.

— Ну, это мало сказать, — ответил один из них, здоровенный чернобородый детина с могучими плечами и бычьей шеей.

— Нас поувольняли, — добавил второй, с лицом, похожим на кунью морду, на которой отражалось что-то свирепое и жестокое.

— А почему?

— А кто знает? — ответил первый. — Этот проклятый кардинал…

— Тсс! Давайте тихо, и по делу. Деньги есть?

— Последний пистоль тратим.

— И вы не состоите ни на чьей службе?

— Продадим наши шпаги кому угодно.

— Беру вас к себе на службу, — четко проговорил дон Фелипе.

— Ага! — произнесли она разом и уставились на него.

— Беру вас на час, и плачу за этот час сто пистолей.

— Вот черт! А что нужно сделать? — спросил первый.

— Избавить меня от соперника.

— От соперника в любви?

— Да.

И дон Фелипе доверительно добавил:

— Это — любовник моей жены.

— А! Хорошо, — сказал второй. — А где он?

— Да здесь.

— В этом трактире?

— Да. Идем со мной… Только тихо!

Один из рейтаров хотел взять со стола подсвечник.

Дон Фелипе удержал его. Он повел их обоих в соседний темный зал, где сквозь щель в полу виднелся свет.

— Посмотрите! — сказал он.

Один из рейтаров наклонился и заглянул в щель.

— Но их двое, — заметил он.

— Он со своим лакеем.

— У него вид крепкого парня.

— Хорошо, я накину двадцать пистолей за лакея, — ответил дон Фелипе.

— Хорошо, — сказал второй. — Сделка заключена.

Тогда дон Фелипе позвал трактирщика.

Пернисон поднялся.

— Этим господам, — сказал ему дон Фелипе, — нужно уладить кое-какие счеты с тем капитаном, что сидит внизу. Если услышишь шум, не беспокойся. Ты понял?

— Я умею быть глухим, когда надо, — ответил ему мэтр Пернисон…

Мак уже некоторое время сидел с Сидуаном на первом этаже «Доброго Монаха».

Когда капитан вышел из дворца кардинала, Сидуан, не чаявший больше увидеть его, издал крик радости.

Его радость была очень велика, а поэтому он и не подумал рассказать Маку, что он только что видел дона Фелипе и сообщил ему о пребывании Мака у кардинала.

И может статься, что, если бы капитану это обстоятельство было известно, он не хлопнул бы Сидуана дружески по плечу со словами:

— Уф, пить хочу! Пойдем выпьем?

Сидуану подобное приглашение дважды повторять было не нужно. А кроме того, как читатель мог заметить, он был любопытен.

Он щелкнул языком, показывая этим, что у него в горле тоже пересохло, и пошел за Маком, надеясь на удовольствие выслушать рассказ капитана о его приключениях в кардинальском дворце.

Когда они уселись за столом в маленьком зале на первом этаже трактира, Мак спросил вина.

Сидуан смотрел на него.

— Умираю, пить хочу, — сказал Мак, наливая себе.

— Наверное, потому что много говорили, — заметил Сидуан.

Мак не ответил.

Но Сидуан не отступал.

— Кажется мне, что в кардинальский дворец не так-то просто войти? — сказал он.

— Не легко, — коротко ответил капитан.

И налил себе второй стакан.

Сидуан решил наступать более энергично.

— Монсеньор, — сказал он, — а вы не забыли о свидании, которое вам назначено на сегодняшний вечер?

— Нет, конечно, — ответил Мак, в первый раз не обратив внимания на то, что Сидуан величает его «монсеньором».

— На десять часов.

— Знаю.

— На равнине Мон-Сури.

— И хорошо.

Сидуан нанес решительный удар.

— А красивое имя: дон Руис Мендоза, — сказал он.

— Очень красивое, — подтвердил Мак.

Сидуан так и подпрыгнул на табурете и чуть не выронил стакан из рук.

— Значит, — спросил он, — я могу вас так и называть?

— Конечно, конечно.

Мак отвечал на последние вопросы своего слуги как-то рассеяно.

— Сидуан, — вдруг сказал он, — я дам тебе сейчас записку.

— Мне, монсеньор?

— Да, тебе.

— К донье Манче?

— Нет.

Сидуан нахмурился, а капитан расстегнул камзол, вытащил из-за борта дощечки и карандаш и сказал:

— Ты отнесешь эту записку Саре Лоредан.

— Опять? — воскликнул Сидуан.

И, воспользовавшись своим коленом, как пюпитром, Мак написал:

«Душа моя!

Все идет хорошо. Я только что от кардинала. Меня приняли великолепно и посоветовали мне согласиться и принять имя дона Руиса и Мендозы и командирование фортом Ла-Рош-Сент-Эрмель.

Значит, возможно, мне придется уехать сегодня вечером, и я не успею зайти поцеловать вашу белоснежную ручку. Но мыслями и сердцем я с вами.

Так вот, послушайте же меня, милая Сара: бедный капитан, который остался жить только из любви к вам, обращается к вам с нижайшей просьбой.

У каждой провинции есть свои цвета.

В Пикардии — это голубой, и если вам будет угодно вспомнить обо мне и прислать мне голубую ленту, которой вы были подпоясаны на балу у господина де Гито, вашего крестного, то я сделаю из него бант на эфес моей шпаги, и она будет отныне непобедима.

Ваш Мак»

Написав письмо, капитан капнул на него растопленным воском и оттиснул на нем печатку со своего перстня.

Потом самым устрашающим видом поглядев на Сидуана, который, впрочем легко пугался, он произнес:

— Слушай меня хорошенько.

Сидуан изобразил внимание.

— Ты пойдешь к Саре Лоредан и отдашь это ей.

— Хорошо, — сказал Сидуан.

— Она тебе даст взамен кусок ленты.

— И что?

— Ты принесешь его сюда, постаравшись не помять по дороге.

— Сюда? — спросил Сидуан.

— Да, сюда.

— Так вы будете меня, значит, здесь ждать?

— Да, и потому приказываю тебе не глазеть по дороге на лавки и лавочниц.

— Я туда и обратно.

И Сидуан вышел.

Оставшись один, капитан заметил, что кувшин опустел.

— Оля! — крикнул он. — Вина мне!

Подбежал трактирщик, мэтр Пернисон; тут капитан заметил, что пояс ему немного жмет, а шпага задевает за низкий столик.

Он снял пояс и поставил шпагу у стены так, чтобы до нее легко было легко дотянуться.

Хозяин вышел с пустым кувшином, потом вернулся, наполнив его, и, увидев, что Мак отцепил шпагу, снова удалился, забыв затворить за собой дверь.

Вдруг полуоткрытая дверь распахнулась настежь и в комнату ввалились двое.

Это были рейтары.

Мак в удивлении встал.

Один из них схватил шпагу капитана, а другой закрыл дверь.

— Что вы хотите? — закричал Мак.

— О, это совсем просто, — ответил один из них, — хотим заработать сто пистолей, которые нам дают, чтобы вас убить,

И оба они, обнажив шпаги, двинулись на безоружного Мака, первым движением которого было перескочить через стол и прикрыться им от нападающих.

Мгновенно он схватил табурет и, бросив его также легко, как ребенок бросает камешек, удачно попал в голову одного рейтара.

Рейтар тяжело плюхнулся на пол, выронив шпагу.

Мак прыгнул вперед и прижал клинок ногой к полу, но второй рейтар наступал на него.

Капитан сумел уклониться от удара.

Шпага рейтара проткнула пустоту. Мак наклонился, поднял лежавший на полу клинок и встал в позицию.

Все это было проделано с такой быстротой и ловкостью, что рейтар, которому Мак скамейкой разбил голову, не успел еще подняться, а второй, пролетевший вслед за своей шпагой, обрести равновесие, как Мак, прислонившись к двери, сказал:

— Боюсь, любезные, что вряд ли вы получите ваши сто пистолей.

И сказав это, он нанес одному из нападавших яростный удар. Тот в свою очередь отвел удар, но, прыгая назад, уронил шляпу.

Это была шляпа с широкими полями, наполовину скрывавшая его лицо. Когда она упала, стало видно, что лоб рейтара рассечен шрамом ровно пополам от волос до носа.

Как только Мак увидел это лицо, он отпрыгнул назад и в удивлении воскликнул:

— Жако!

Рейтар тоже отступил и воскликнул:

— Как, вы знаете меня?

— Черт побери, — ответил Мак, — у тебя-то видно, совсем память отшибло, раз ты меня не узнал!

И Мак скинул шляпу, открыв лицо.

— Капитан! — закричал рейтар, которого Мак назвал Жако.

Он уронил шпагу и упал на колени.

Услышав восклицание товарища и увидев, что он упал на колени, второй рейтар, который, поднявшись с пола весь в крови, собирался было снова ринуться на Мака, тоже остановился.

Все происшедшее объяснялось очень просто.

Человек, на коленях просивший прощения, был бывший солдат капитана.

В то время рейтары образовывали так называемый «вольный корпус». И хотя по большей части это были немцы, там было много французов, швейцарцев, испанцев и итальянцев.

Жако был самым настоящим французом, да еще вдобавок туринцем, а его попугайское имя досталось ему из-за его скрипучего и резкого голоса.

Огромный шрам, как бы деливший пополам его лицо, позволил Маку его узнать, хотя они и не виделись четыре-пять лет, то есть с тех пор, как был расформирован полк «Пуатевенских кавалеристов», в котором они оба служили.

Итак, Жако стоял перед капитаном на коленях и просил прощения.

Мак протянул ему руку и поднял его.

Второй рейтар предусмотрительно держался в отдалении.

— Ну, — сказал капитан, — теперь ты, может быть, объяснишь мне, с чего это тебе и этому дураку пришла в головы мысль меня убить?

— Вы же понимаете, — смущенно пробормотал рейтар, — что я вас просто не узнал…

— О, в этом я уверен.

Жако продолжал:

— Кардинал нас уволил.

— Ах, вот что!

— Ну, и мы с приятелем были очень злы.

— Так!

— И совсем без денег.

— И вам предложили сто пистолей за то, чтобы вы меня убили?

— Точно так.

И тут Жако, подобрав свою шпагу, завопил:

— Ну, этот-то мне за все заплатит!

— Кто?

— Да тот, кто обещал нам сто пистолей!

— А где он?

— Здесь, в трактире.

Догадка молнией осветила мозг Мака.

— Это такой высокий брюнет? — спросил он.

— Да.

— Роскошно одет?

— Точно.

— И весь в черном?

— Да, да, — подтвердили оба рейтара.

— Ив глазах такой мрачный огонь горит?

— Да, и очень бледный.

Мак уже узнал по описанию дона Фелипе, а потому бросился к двери, держа в руках обнаженную шпагу.

Рейтары бросились за ним.

Маленький зал сообщался с большим. Мак думал, что найдет там дона Фелипе, но зал был пуст.

— Где он, где? — кричал Мак, потрясая шпагой. Глаза его метали молнии.

На этот шум и грохот, потому что Мак опрокидывал столы и скамейки, прибежал трактирщик.

Лицо мэтра Пернисона изображало спокойствие и удивление.

— Что с вами, дорогой мой дворянин, какая муха вас укусила? — спросил он.

— Где он? — повторял Мак.

— Кто?

— А тот господин, который приказал меня убить?

Пернисон принял самый глупый вид.

— Не пойму, что сказать хотите, — сказал он.

Но рейтар Жако схватил его за горло.

— Где тот господин, которого ты приводил наверх, в тот зал, где мы были? — громко спросил он.

— Ах, этот! — ответил Пернисон, по-прежнему изображая дурачка. — Если вы на него гневаетесь, так понапрасну обшарите здесь все от погреба до чердака: он уже ушел.

— Ушел! — воскликнул Мак.

— Я сам ему отпирал дверь, — подтвердил Пернисон.

Но Мак и рейтары не удовлетворились таким ответом. Предшествуемый Жако, Мак обыскал весь дом, но напрасно. Дон Фелипе бежал.

— Предатель! — прошептал Мак, окончательно убедившись, что его враг исчез.

В эту минуту в трактир вернулся с голубой лентой от Сары Лоредан ни о чем не подозревавший Сидуан.

— Дьявольщина! — выругался капитан, вкладывая шпагу в ножны. — Я знаю, где его найти.

— Кого это? — спросил Сидуан.

— Да того, кого я ищу.

— Но куда мы идем? — спросил Сидуан, с удивлением глядя на рейтаров.

— На свидание, черт его побери! На равнину Мон-Сури.

И бросив свой кошелек рейтарам, Мак добавил:

— Держите друзья, и выпейте за мое здоровье, только не здесь. Спасибо и прощайте.

И Мак бросился вон из трактира.

Глава 27. Как сражался Мак

Равнина Мон-Сури лежит, как известно, к югу от Парижа, и от кардинальского дворца до нее было не близко.

Но у Мака были крепкие ноги.

Кроме того, он спешил.

Во-первых, потому что приближался назначенный час.

Во-вторых, потому что он рассчитывал увидеть на этой встрече того, кого искал, то есть дона Фелипе, человека, оценившего его жизнь в сто пистолей.

Эти две причины так подгоняли Мака, что он дошел до равнины Монсури меньше чем за час.

На первый взгляд место было пустынное.

— Кажется, я пришел первым, — сказал Мак Сидуану, который едва поспевал за ним и теперь еле-еле отдышался.

— Очень может быть, — ответил Сидуан. — Впрочем, темно здесь, как у черта в печи.

Ночь и вправду была темная.

— А впрочем, — продолжал Сидуан, — кажется, я что-то вижу. Вот там, дальше… Глядите!

— Где, где?

Мак присмотрелся и увидел на фоне неба нечто еще более темное. Это был силуэт мужчины.

Мак двинулся вперед. Сидуан шел за ним.

Чем ближе подходил капитан, тем отчетливее вырисовывался силуэт, и вскоре капитан, глаза которого привыкли к темноте, разглядел большую шляпу с черным пером, короткий плащ и шпагу.

Перед ним был дворянин. Мак положил руку на эфес шпаги и сделал еще несколько шагов вперед.

Отчасти из почтения, а отчасти из осторожности Сидуан держался позади своего господина.

Подойдя ближе, Мак рассмотрел, что человек в плаще стоит, облокотившись на ограду одного из безводных колодцев, которые окаймляли дорогу к катакомбам.

Человек, видимо, внимательно разглядывал что-то на его дне, потому что шагов Мака не услышал.

Мак подошел еще ближе, и увидел, что из колодца струится свет.

Человек свистнул.

Из глубины ему ответили тоже свистом.

Человек прошептал:

— Они меня ждут.

И в эту минуту Мак, узнав этот голос, положил руку ему на плечо.

Человек вздрогнул и обернулся.

— Здравствуйте, дон Фелипе, — сказал Мак.

Дон Фелипе отступил на шаг. Он без сомнения, был потрясен.

Он ушел из трактира как раз в ту минуту, когда начиналась драка, и был уверен в том, что рейтары вдвоем сумеют прикончить капитана.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что, увидев капитана, он был неприятно удивлен, но он сумел взять себя в руки.

— Ах, здравствуйте, дон Руис, здравствуйте, дорогой кузен, — сказал он, протягивая Маку руку.

— Здравствуйте, кузен, — повторил капитан. — Что вы здесь делаете?

— Вы же видите, пришел на встречу. Вынужден заметить, что вы сделали то же.

— Конечно, — сказал Мак. — Но я боялся, что несколько опоздаю.

— Да что вы?! — сказал спокойно дон Фелипе.

— Бог ты мой, именно так. Ну во-первых, это немного далеко…

— Ваша правда.

— А потом, со мной случилось пренеприятное происшествие.

— Ба! — воскликнул дон Фелипе, разыгрывая удивление. — И что же с вами случилось, кузен?

— Меня чуть не убили!

— Что вы!

— Да, два отставных рейтара.

— Пьяны были, должно быть? Какая-нибудь ссора? Эти Рейтары ужасные грубияны!

— Им заплатили за то, чтобы они меня убили.

— Ба!

— Сто пистолей, дорогой мой!

— И где же все это случилось?

— В трактире «У доброго Монаха».

— Знаю я этот трактир. Ужасное место!

— Но я счастливчик, как вы видите.

— Вы их обоих убили?

— Нет, но я узнал в одном своего бывшего солдата. Он упал передо мной на колени, и я его простил, но с одним условием…

— С каким же?

— С условием, что он назовет того дворянина, который обещал ему сто пистолей.

— Что он и сделал, не так ли?

— Нет, потому что он не знал его по имени, но он его описал.

— Прекрасно!

— У него шляпа с черным пером, как у вас…

— Неужто? — со смехом спросил дон Фелипе.

— И такой же отчетливый испанский акцент.

— Но, кузен, — совершенно спокойно ответил дон Фелипе, — ваша шутка очень забавна.

— Вы находите?

— Безусловно.

— Тогда, кузен, — сказал Мак, — позвольте мне рассказать вам одну маленькую историйку.

— Слушаю вас.

— Один старый дворянин, которого я хорошо знал, жил в своем поместье и был страстным охотником. И он считал, что, раз уж он спустил собак, то животное должно быть затравлено. И вот однажды он охотился на оленя. Олень сумел убежать, собаки взяли другой след и погнали лань. Но потом свора напала на след какого-то оленя. Был это первый, или какой-нибудь другой, мой дворянин сказать бы не мог, но он счел, что олень — всегда олень и затравил его безо всяких угрызений совести.

— К чему вы клоните, кузен?

— А вот к чему: человек, которого мне описали, похож на вас.

— Ба!

— И ничто не доказывает мне, что это были не вы.

— Разве что я буду это утверждать.

— Я привык верить только своим глазам.

— Кузен…

— А потому, дорогой кузен, — сказал Мак самым добродушным тоном, — я со всей возможной вежливостью предлагаю вам обнажить вашу шпагу.

— А зачем?

— Но чтобы дать мне удовлетворение.

— Вы просто с ума сошли… Я знать не знаю человека, о котором вы говорите.

— Не важно!

И Мак вытащил шпагу из ножен.

— Дорогой кузен, — холодно сказал дон Фелипе, — это невозможно.

— Невозможно?!

— Богом клянусь, невозможно. У меня есть дело.

— Где?

— А вот в этом самом колодце; меня там ждут… вот с этим самым посланием…

И дон Фелипе вытащил из-за ворота камзола запечатанный конверт.

— Дорогой кузен, — сказал Мак, — пусть вас это не беспокоит: если я вас убью, то я передам письмо.

И с этими словами Мак встал в позицию.

Сидуан, также узнавший голос дона Фелипе, тихонько подошел к собеседникам.

Услышав, что они ссорятся, добрый Сидуан испугался, по спине у него забегали мурашки, а густые курчавые, нечесаные волосы встали дыбом.

Мак собирался драться с доном Фелипе!

Это было несомненно и ничто уже не могло этому помешать.

Значит, во-первых, Мак мог быть убит. Но изо всех несчастий, которые могли проистечь из этой дуэли, это было еще наименьшим. По крайней мере, по мнению Сидуана. Упрямый блуазец ни за что не хотел отказаться от мысли, что он увидит своего хозяина комендантом крепости, испанским грандом и любовником женщины с таким завидным положением, как донья Манча.

Королевская фаворитка, чума ее возьми!

С такой поддержкой Мак мог претендовать на самые высокие посты, а следовательно Сидуан, в качестве его слуги, на свою долю почестей.

Но мало того, что Мак влюбился в Сару, простую мещаночку, — а Сидуан вот уже два дня как о мещанах и слышать ничего не хотел! — если он, Мак, убьет дона Фелипе, то он может распрощаться с надеждой на покровительство доньи Манчи.

На минуту он было понадеялся на лучшее, потому что дон Фелипе, по-видимому, отнюдь не был расположен драться.

— Дорогой кузен, вы обезумели! — говорил дон Фелипе Маку.

— Пусть так, вот вы и вернете мне разум! — ответил Мак.

— Вы забыли, кто я?

— Вы человек, который хотел, чтобы меня убили.

— Я брат доньи Манчи. Убив вас, я бы оказал ей большую услугу.

— Сударь, — сказал холодно Мак, — поспешим, а то воздух прохладный, и мы насморк схватим.

И он поднес острие шпаги к лицу дона Фелипе. Дон Фелипе отступил.

— Ну что же, — прошептал он, — пусть будет так, как вы хотите.

И в свою очередь обнажил шпагу. Сидуан сложил руки и простонал:

— Все пропало!

Противники яростно кинулись друг на друга.

И лязг металла воскресил в доне Фелипе всю неугасимую и неумолимую ненависть к противнику.

— Хорошо бы вы выглядели, сударь, в глазах вашей сестры, — сказал Мак, — если бы рейтары убили меня!

— Кое-кому ваша смерть принесла бы еще больше горя.

— А, вы так полагаете?

— Да, Саре Лоредан, дочери ювелира, — ответил насмешливо дон Фелипе.

— Которую вы хотели похитить в Блуа, ведь так?

Дон Фелипе растерялся: он не думал, что Мак признает в нем замаскированного незнакомца из трактира в Блуа. Капитан воспользовался этим, скрестил с ним шпагу в четвертой позиции и нанес ему сильнейший удар.

Дон Фелипе вскрикнул, уронил шпагу и зашатался.

Но тут сзади раздался еще один крик.

Мак обернулся.

— Ах, сударь, — кричал Сидуан, — какой прекрасный удар!

Дон Фелипе упал, растянувшись во весь рост без малейших признаков жизни.

— Добрый удар, ей-ей! — пробормотал Мак, вытирая шпагу о траву и спокойно вкладывая ее в ножны.

Потом он наклонился над доном Фелипе и взял запечатанный конверт.

— Я дал слово, — прошептал он, — и я отнесу это послание.

Сидуан рвал на себе волосы и причитал.

— Пропали мы, пропали, капитан!

— Ба! — сказал Мак. — С чего бы это?

— Донья Манча любила вас, а теперь возненавидит!

— Ну, кто знает?

— Вы же убили ее брата!

— Ах, Сидуан, — ответил Мак, — если бы вы не были крестьянином, неграмотным и необразованным, вы бы знали, что совсем недавно в театре была представлена пьеса господина Пьера Корнеля под названием «Сид», и в этой пьесе происходит нечто похожее…

— Что, что? — переспросил Сидуан.

— Там есть некий капитан по имени Сид, — продолжал Мак, стараясь говорить языком, понятным Сидуану, — который любит даму, носящую имя Химена.

— Да мне-то что до этого всего? — прохныкал Сидуан.

— И этот Сид убивает химениного отца, чтобы спасти свою честь, и все это не мешает Химене выйти за него замуж.

— И где все это происходит? — спросил Сидуан.

— В Испании.

Этот ответ несколько успокоил доброго слугу; он почти перестал выдергивать клочья волос со своей головы и даже утер слезы.

Тут Мак перешагнул через ограду колодца.

— Куда это вы отправляетесь опять, капитан? — простонал несчастный Сидуан.

— На встречу, которую мне назначили.

И он исчез, скользя по веревке, спускавшейся до самого дна.

Глава 28. В которой дон Фелипе спасает Мака

Оставшись один, Сидуан в отчаянии прошептал:

— Ах, лучше бы я остался у себя в гостинице. В конце концов, проезжие бы появились.

Но, сказав эти слова, он вспомнил о своей веревке висельника.

— Господи, Боже мой! — сказал он. — Если бы она могла чудо сотворить!

И он, в свою очередь, нагнулся над доном Фелипе, снял с него плащ, расстегнул на нем испачканный кровью камзол и положил руку ему на сердце. Сердце билось. Сидуан потряс дона Фелипе за плечи. Раненый вздохнул. Потом он открыл глаза, пошевелился и встал.

Шпага Мака скользнула вдоль ребра; от боли и холода стали дон Фелипе потерял сознание, но рана оказалась легкой.

По сути дела дон «Фелипе отделался царапиной.

— Сударь, — сказал ему Сидуан, — тут неподалеку есть трактир, постарайтесь туда дойти, обопритесь на меня, если мы туда доберемся, то найдем кого-нибудь, кто вам окажет помощь.

Тут дон Фелипе узнал слугу Мака.

— Вот увидите, сударь, я спасу вас, — продолжал Сидуан, — ведь у меня есть веревка повешенного, это мне капитан дал кусок.

Силы постепенно возвращались к дону Фелипе, и он проговорил про себя:

— Посмотрим, по-прежнему ли эта проклятая веревка будет помогать капитану.

И опершись на руку Сидуана, он двинулся к трактиру.

Что же до колодца, в котором исчез Мак, то он вряд ли заслуживал такого названия, потому что, спустившись футов на тридцать по веревке с узлами, капитан оказался на лестнице, спирально спускавшейся вниз; ступени ее были стерты и расшатаны.

Мак чувствовал, как они шевелятся под его ногами.

Вокруг него было абсолютно темно, но он, тем не менее, продолжал спускаться.

Спустившись ступеней на двадцать пять, он почувствовал под ногами твердую почву; проход шел немного под уклон. Мак двинулся по нему, по-прежнему в полной темноте.

Мак шел, осторожно переставляя одну ногу. за другой и нащупывал дорогу шпагой, которую он выставил перед собой; он находился в одной из подземных галерей, каких много в катакомбах, гулкой, как огромный барабан.

Звук его шагов наполнял всю галерею. Мак все шел вперед, бормоча про себя:

— Если эта дорога ведет в ад, значит, пойду в ад, я ведь обещал кардиналу.

Он почувствовал, что подземный коридор куда-то поворачивает.

И тут вдруг вдали он увидел светящуюся точку.

— Ну, — подумал наш герой, — это что, уже топка моего друга Вельзевула?

И, ориентируясь на красноватый свет, он пошел чуть быстрее.

Тут он услышал шум голосов.

— А общество многочисленное, — подумал он.

И ускорил шаг.

Коридор шел все более наклонно, и свет становился все ярче.

И вдруг кто-то крикнул по-испански:

— Стой!

Мак остановился в ожидании.

От стены отдалилась какая-то тень, направилась к нему, и перед Маком очутился человек в плаще и сомбреро. Плащ и сомбреро почти полностью скрывали его лицо, только глаза блестели.

— Господин Цербер собственной персоной? — спросил Мак, любивший иногда пошутить.

— Как вас зовут? — спросил человек в сомбреро.

— Дон Руис и Мендоза, — ответил Мак.

— Хорошо, проходите, вас ждут.

— Я это знаю, черт возьми.

И Мак учтиво поклонился.

— Но вы без маски? — спросил человек в сомбреро.

Мак и виду не подал, что удивлен вопросом.

— Прошу прощения, — сказал он, — я оставил ее на лестнице. Спускаясь по веревке, я ее туда уронил, а там так темно…

— Хорошо, вот вам маска.

И человек в сомбреро протянул Маку бархатную маску, которой он прикрыл лицо.

— Теперь слушайте, — продолжал незнакомец, — в конце этой галереи есть другая лестница.

— Прекрасно, — сказал Мак.

— Она ведет в зал заседаний.

— Хорошо, я спущусь по ней.

— Да, но прошу вас, осторожно, потому что мы находимся в самой опасной части катакомб.

— Неужто? — осведомился капитан.

— Да, и достаточно малейшего толчка, чтобы погрести нас всех.

Прекрасная перспектива, дорогой сеньор!

— Что понравилось бы, наверное, господину кардиналу, — продолжал незнакомец, — но очень огорчило бы его католическое величество.

— Вы хотите сказать «его христианнейшее величество»? — спросил Мак.

— Да нет, — ответил человек в сомбреро. — Я говорю вам о нашем господине, короле Испании, и вы это знаете не хуже меня.

— Знать мне больше нечего! — сказал Мак.

— Вы за словом в карман не полезете, дон Руис и Мендоза!

— Что вы хотите, я привык жить среди французов, — пробурчал Мак и продолжал путь.

В конце галереи оказалась еще одна винтовая лестница, но эта имела площадки и ажурные перила, как в старинном фламандском доме.

Свет, показавшийся в галерее слабым и мерцающим, стал очень ярким.

Взглянув вниз, Мак увидел что-то вроде круглого зала.

По середине его стоял стол, вокруг стояло двадцать табуретов. На каждом табурете сидел человек, закутанный в плащ, в широкой шляпе и с лицом, прикрытым маской.

— Они как в форму одеты, — прошептал Мак и продолжал опускаться. Все эти люди в масках, казалось, внимательно слушали то, что говорил один из них. А говорил он следующее:

— Как вы видите, кардинал наместник Нидерландов посылает во Францию 40 000 человек, составляющих четыре армейских корпуса. Первым командует Пикколомини, вторым — Жан де Верт, герцог Франциск Лотарингский — третьим, а четвертым — князь Томас Савойский.

Люди в масках одобрительно закивали.

Оратор же продолжал:

— Таким образом, Пикардия, Франш-Конте и Шампань будут захвачены одновременно.

— Прекрасно! — думал Мак, который остановился на верхней площадке и слушал.

— И через два месяца, — воскликнул говоривший, — мы будем у ворот Парижа.

— Браво, браво! — одобрительно шептали люди в масках.

— Значит, все оговорено?

— Конечно.

— Мы все там будем.

— Прошу прощения, — сказал тот, кто до этого держал речь, — но нам еще, как мне кажется, кое-чего не хватает.

— Чего же? — спросило сразу несколько голосов.

— Один из нас обещал получить согласие принца Гастона Орлеанского примкнуть к заговору,

— Это я, — произнес голос с порога зала.

И Мак показался на нижней ступеньке лестницы, и, не снимая маски, положил на стол запечатанный пакет.

На пергаменте, перевязанном голубой лентой, виднелось несколько капель крови.

— Что это? — спросил оратор.

— Черт возьми, — ответил Мак, — вы же сами видите: это кровь!

— Кровь?!

— А вы что думаете, — хладнокровно произнес капитан, — что подобные вещи достаются с помощью, женских улыбок и скрипичных серенад?

— Это верно.

Оратор сломал печать и пробежал пергамент глазами…

— Наконец-то! — воскликнул он, — наконец-то! Теперь у нас есть помощь, причем это помощь человека, который может быть нам полезен, как никто другой, самая мощная опора, какой только можно желать. Принц Гастон Орлеанский просит поддержки Испании, чтобы освободить Францию от тирании кардинала Ришелье.

— Браво! Браво! — снова закричали люди в масках.

— Теперь, господа, — продолжал оратор, — мы должны появляться друг перед другом только с открытым лицом, потому что мы связаны одной и той же клятвой.

— Это правда.

— Тогда долой маски, господа, завтра начнется гражданская война.

Маски упали с лиц.

И тут все заметили отсутствие дона Фелипе д'Абадиоса.

— Где же дон Фелипе? — спросил дон Хиль Торес.

Это он только что держал перед присутствующими такую прекрасную речь.

— Он не придет, — ответил Мак.

— Дон Руис, — воскликнул в радостном удивлении дон Хиль Торес.

— Собственной персоной, сударь.

— А почему же не придет дон Фелипе?

— Ему стало нехорошо, только что сейчас, наверху, и я там его оставил, на свежем воздухе…

— А впрочем, — произнес дон Хиль, — наш друг дон Фелипе, — человек, на которого можно рассчитывать… а что до вас, дон Руис…

И тут он поклонился Маку, Мак поклонился ему в ответ.

— Что же до вас, дон Руис, — в ваших руках ключ от Пикардии…

— Да, вы правы, — подтвердил Мак.

— Потому что Ла-Рош-Сент-Эрмель, и об этом нельзя забывать, монсеньор, это ключ от Пикардии.

— Да, безусловно, — подтвердило несколько голосов сразу.

— И дон Руис, комендант форта, откроет двери этой провинции Испании.

— А, ба! — произнес Мак.

И тут, ко всеобщему изумлению, он сделал шаг назад и резко изменил гон.

— Безусловно, — сказал дон Хиль, — вы откроете ворота Ла-Рош-Сент-Эрмели.

— Кому? — холодно осведомился Мак.

— Как кому? Испанским войскам.

— Та-та-та! — пробурчал Мак

Заговорщики с удивлением переглянулись, и на их лицах появился страх.

Мак продолжал:

— Господа, воздух в катакомбах спертый… тут легко сойти с ума.

— Дон Руис! — воскликнул дон Хиль Торес.

— Ладно, — оборвал его Мак, — уже хватит этого дона Руиса. Меня зовут не дон Руис, и я не дон Руис…

— Так кто же вы? — воскликнуло несколько голосов.

— Меня зовут капитан Мак, я — по рождению и сердцем француз.

И Мак положил руку на эфес шпаги.

— Измена! — закричали заговорщики.

— Здесь предатели — вы, — презрительно ответил Мак. — Да здравствует король Франции и да здравствует кардинал Ришелье!

— Смерть ему! Смерть! — прокричали заговорщики, обнажая шпаги.

— Ба! — спокойно сказал Мак. — Вас — всего, двадцать, это хорошее соотношение. Одна французская шпага против двадцати кастильских клинков. Все к лучшему, господа.

И его шпага со свистом рассекла воздух.

Заговорщики отступили.

— Как видно, вы больше привыкли работать кинжалом, я не шпагой, — продолжал он.

Ловко и быстро он сделал несколько выпадов налево и направо. Его шпага, создавая впечатление, что воздух рассекает несколько клинков, а не один, описала в воздухе одно из тех прекрасных мулине, которые коннетабль Оливье де Клиссон изобрел в Масличном лагере.

Но тут дон Хиль закричал:

— Назад, назад!

И все испанцы, уклонившись от шпаги Мака, отступили и сгрудились в другом конце зала. Они поняли, что хотел сделать их главарь.

Дон Хиль вытащил из-за пояса пистолет и направил его на Мака.

— Трус! — прошептал капитан.

— Капитан, — крикнул ему дон Хиль, — я — добрый католик.

— На испанский лад? — усмехнулся Мак.

— Я не хочу, что бы ты умер, не вручив свою душу Богу.

— Ба! — сказал капитан, — верного присяге солдата в раю всегда хорошо принимают. К тому же я еще не умер!

И, перевернув огромный стол, стоявший посреди зала, он спрятался за ним.

— Молись! — повторил дон Хиль.

— Это ты должен просить у Бога прощения за свои преступления, презренный! — ответил Мак.

— Тогда умри, — произнес испанец.

И он вытянул руку и прицелился.

Но прежде чем успел прозвучать выстрел, от которого Мак, как мог, пытался прикрыться столом, на верхней площадке лестницы раздался голос:

— Остановитесь, дон Хиль, остановитесь! — произнес он.

Дон Хиль отпустил пистолет и взглянул наверх.

По ступеням лестницы медленно спускался какой-то человек.

Это был дон Фелипе д'Абадиос.

Глава 29. Реванш

Подняв голову и увидев дона Фелипе, Мак тоже настолько удивился, что уронил стол.

— Ну, — подумал он, — значит я его поразил не насмерть.

Дон Фелипе д'Абадиос спустился по лестнице. Испанцы переглядывались с вполне понятным изумлением.

Они не понимали, почему дон Фелипе хотел сохранить жизнь человеку, который, с их точки зрения, был предателем.

Дон Фелипе продолжал.

— Назад, дон Хиль! Господа, шпаги в ножны. Капитан Мак должен иметь дело со мной, потому что это не дон Руис, как вы подумали.

— Он хочет взять реванш, — прошептал капитан.

Дон Фелипе, обращаясь к заговорщикам, заговорил снова:

— Господа, — сказал он, — моя шпага уже познакомилась со шпагой этого человека, и мы разберемся, с вашего позволения, в наших спорных вопросах сами. Здесь твой пистолет лишний, дон Хиль. Мы ведь находимся в подземелье, своды которого могут рухнуть от любого толчка. Выстрела из пистолета, может быть, будет достаточно, чтобы они обрушились и погребли нас всех.

При последних словах дона Фелипе заговорщики в ужасе переглянулись.

— Выйдете, господа, — сказал дон Фелипе. — У каждого из нас есть свой долг, который он должен выполнить. А мне нужно побеседовать с капитаном Маком.

И дон Фелипе сделал повелительный жест, не допускавший возражений.

Дон Хиль и его товарищи в полном молчании подошли к лестнице и поднялись по ней. Капитан, следивший за ними глазами, увидел, как они один за одним исчезают в темном проходе. Оставшись с доном Фелипе один на один, он воскликнул:

— Честью клянусь, дорогой кузен, я полагал, что продырявил вас насквозь.

— Хм! — усмехнулся дон Фелипе, — я, конечно, мог ответить вам, что вернулся специально с того света, чтобы оказать вам небольшую услугу, но предпочитаю признаться, что ваша шпага скользнула вдоль моего ребра.

— Это доказывает, что шпага у меня добрая, а ребра у вас крепкие, кузен.

— А потом, — все также насмешливо продолжал дон Фелипе, — нашлась добрая душа, которая пришла мне на помощь.

— Плохо она распорядилась свои добротой, эта душа!

— Славный малый позаботился обо мне, привел меня в чувство.

— О, в самом деле?

— Он отвел меня в трактир, где перевязали рану, которая, к тому же, оказалась просто царапиной, и совершенно неопасной.

— И кто же этот милосердный человек? — спросил Мак также насмешливо, как дон Фелипе.

— Да ваш лакей, дорогой кузен!

— Сидуан?!

— Он самый.

— Вот дурак, каких мало! — прошептал Мак.

— Но я нахожу, кузен, — продолжал дон Фелипе, — что вы несколько неблагодарны.

— Я?!

— Да, вы. Стоит принять во внимание, что если бы ваш лакей Сидуан обо мне не позаботился, то я и по сию пору валялся бы без чувств наверху.

— И что же?

— И не смог бы появиться здесь вовремя, чтобы спасти вас.

— Ну… — протянул Мак, — сомневаюсь, чтоб у дона Хиля была уж такая меткая рука… А потом, вы же сами сказали: при малейшем сотрясении своды бы рухнули.

— И вы были бы погребены заживо.

— Да, но со мной вместе все эти изменники, которые хотят предать Францию Испании.

Дон Фелипе засмеялся:

— Вот уж и в самом деле, рыцарские чувства!

— Вы находите?

— Они делают вам честь, капитан. Примите мои комплименты… и до свидания!

И дон Фелипе направился к лестнице.

— Что это? — спросил Мак. — Куда это вы идете?

— А вам какое дело?

— А реванш? — продолжал капитан, крайне удивленный тем, что дон Фелипе не торопится обнажать шпагу.

— Терпение! — ответил дон Фелипе. — Я возьму реванш.

— В час добрый! — воскликнул Мак. — Мы начали эту партию, но мне кажется, что на ничью мы не согласимся.

— Мне тоже так кажется, — усмехнулся дон Фелипе.

И он поднялся еще на десять ступенек.

— Послушайте, — окликнул его Мак, — что вы делаете? Вы хотите драться на лестнице? Это оригинально, но не слишком удобно.

— Дело в том, что я хотел вам сказать пару слов, милый кузен.

— Да?

— Хочу предложить вам сделку.

— Договор, вы хотите сказать? По-моему, с чертом подписывают договор.

— Пусть так… Моя сестра, донья Манча, любит вас.

— Хорошо, — сказал Мак, — и что же дальше?

— А я люблю Сару Лоредан.

— Презренный!

— Поклянитесь, что вы не станете вмешиваться в мои дела.

Мак оперся на свою шпагу, как на трость.

— Продолжайте, — сказал он, — у меня терпения хватит.

Дон Фелипе поднялся еще на две ступеньки.

— Позвольте мне похитить Сару, — окончил он свою мысль, — и я закрою глаза на вашу любовь с доньей Манчей.

— Смерть Христова! — прорычал Мак, — ты всей своей кровью смоешь низости, которые ты тут наговорил.

Дон Фелипе продолжал подниматься.

— Спускайся, негодяй, спускайся! — в ярости закричал Мак.

— Еще рано, — ответил дон Фелипе, — я еще не все сказал. Вы сегодня заходили к кардиналу, капитан.

— Спустишься ты наконец, негодяй!

В это мгновение дон Фелипе уже стоял в галерее под самыми сводами.

Внезапно он выхватил из-за пояса пистолет, и, направив его в выбоину в одной из ступеней, нажал на курок.

Раздался выстрел, и а то же мгновение лестница рухнула и распалась в пыль.

— Ну, а теперь иди за мной! — крикнул испанец Маку, вокруг которого градом падали камни.

Свод начал проседать.

Дон Фелипе был спасен, потому что он уже стоял в верхней галерее.

Мак же должен был погибнуть, потому что камни продолжали валиться, и, следовательно его должно было ими завалить под обрушившимися сводами, или ему предстояло умереть от голода в каменной гробнице.

Глава 30. В которой Сидуан становится другим человеком

Но брат доньи Манчи к колодцу подошел не один, как он думал.

Когда Сидуан и трактирщик привели его в порядок, он подумал, что, если он по царски вознаградит его, то Сидуан оставит его в покое.

— Подайте нам все, что у вас есть самого лучшего, — сказал он трактирщику.

И добавил:

— Садись за стол, дорогой Сидуан. Кошелек, который я тебе только что дал, должно быть, поспособствовал тому, чтобы у тебя разыгрался аппетит. Пей и ешь в свое удовольствие. И жди меня. Я дам тебе еще один кошелек, не тоньше этого, если найду тебя здесь. Я вернусь через час.

С этими словами дон Фелипе удалился, повторив еще раз на прощание: «Никуда отсюда не уходи», и затворил за собой дверь.

— Ну и ну, — подумал Сидуан, — как он торопился от меня отделаться… А деньги с ним легко заработать… Вот как подумаю, ведь капитан Мак такой порядочный человек, а ничего мне не дал… Даже в долг у меня брал…

Что происходило в душе бедного малого? Факт тот, что он вдруг поднялся, бросил салфетку на стол и, даже не подумав подобрать — неслыханное дело! — полный экю кошелек, выскочил из трактира.

Он поднялся на косогор и внимательно осмотрел низину. В ночной темноте он разглядел еще более темную тень движущегося человека, по-видимому, с трудом находившего дорогу.

— Это он и есть, — подумал Сидуан. — Ей-ей, я все же капитана знаю дольше, чем его. Мне эти испанцы показались славными людьми, но я ведь, в конце концов, могу и ошибаться, а в моем Маке я уверен. Узнаю-ка я, куда идет дон Фелипе…

Он лег ничком на землю и пополз, стараясь остаться непримеченным и не теряя из виду испанца; тот время от времени оборачивался, но Сидуана так и не увидел.

Через четверть часа брат доньи Манчи был в двух шагах от колодца, а Сидуан в десяти шагах от него.

Точно так же, как до этого сделал Мак, дон Фелипе спустился в колодец по веревке.

Сидуан задумался, не зная, как ему поступить.

Разумно или неразумно и дальше следовать за испанцем?

Читатель уже понял, что Сидуан был не очень храбр.

Он рассудил так:

— Ну, раз уж капитан там, внутри, он знает, что там происходит. Если я останусь снаружи, то, может быть, узнаю что-либо полезное для него.

И все же скоро Сидуан понял, что в нем говорил только страх. Было совершенно ясно, что в этой дыре Мак подвергается куда большей опасности, чем Сидуан наверху.

— Я — его слуга, — сказал себе Сидуан, — и мой долг — быть там, где он.

И он перешагнул через ограду.

В ту же минуту он услышал какой-то приближающийся звук. Он прислушался.

Звук усилился. Под каменными сводами гулко отдавался шум шагов нескольких человек.

— Ого! Народу-то, народу! — прошептал Сидуан. — Но, кажется, они выходят. Мне нужно прятаться.

Но в таком месте это было легче сказать, чем сделать.

Ни дерева, ни обломка стены, ни какой-нибудь ямы! Но Сидуан, поразмыслив, пришел к правильному выводу, что люди выйдут из колодца с той стороны, где висит веревка, по которой они туда спустились, потому что они по ней и поднимутся. Поэтому он притаился с другой стороны.

И не успел он пригнуться к земле, как из колодца показался сначала один неизвестный дворянин, за ним второй, а потом — еще десять.

Это были заговорщики, которым дон Фелипе приказал покинуть подземелье.

Они о чем-то разговаривали, но Сидуан был малый необразованный и не понимал их языка.

Поскольку ни один из них и не подумал обернуться, то Сидуан смог совершенно спокойно выпрямиться и рассмотреть их.

Ошибки быть не могло: дона Фелипе среди них не было, но, наверное, его предупреждение о том, что свод может обрушиться, их испугало, потому что они поспешно отошли от колодца.

Шагах в ста они остановились, ожидая, когда появится дон Фелипе.

— Боже мой, — шептал Сидуан, — что же это все значит? Этот проклятый испанец и мой хозяин остались там, внутри. А им есть о чем поспорить! Что же будет?

Пока он причитал, раздался выстрел, а за ним ужасающий грохот. Это рушились своды и лестница.

Сидуан в беспамятстве бросился ничком на землю. Он был ни жив, ни мертв и считал, что все кончено. Он чуть-чуть не потерял сознание, как вдруг знакомый голос привел его в себя.

— Друзья мои, друзья мои, — кричал кто-то из колодца метрах в двух от поверхности, — мы отомщены, я убил предателя, я убил Мака.

Это поднимался дон Фелипе.

Но, к его несчастью, друзья его не услышали, потому что при грохоте обвала они разлетелись, как стая птиц, а Сидуан, напротив, все слышал; теперь он полностью пришел в себя, все понял и ждал испанца.

И не успел дон Фелипе подняться и перешагнуть через край, как слуга, вдруг ставший достойным своего хозяина, схватил его за руки и закричал:

— Ах ты негодяй! Что ты сделал с моим господином?

— Э, Сидуан, отпусти меня, я беру тебя к себе на службу.

— Сначала ты мне послужишь!

И Сидуан, вытащив из колодца веревку, прочно связал ею дона Фелипе.

— На помощь, дон Хиль, на помощь, мои друзья!

— Нет тут твоих друзей. Все разбежались, на всей равнине остались только ты да я. Где мой капитан?

— Отпусти меня, Сидуан. Твой Мак был просто дураком. Я уже дал тебе золота, я тебя сделаю богатым. Развяжи меня. Сколько ты хочешь?

— Я хочу своего капитана.

— Он был предатель. Я совершил над ним правосудие. Уйдем отсюда. Под нами все рушится. Положение неустойчивое. Оставаясь тут, ты сам подвергаешься большой опасности. Пойдем.

— Живого или мертвого, отдайте мне моего капитана.

— Говорю тебе, это невозможно.

— Вот сейчас и посмотрим.

И Сидуан, столкнув дона Фелипе, обвязанного веревкой в колодец, стал его спускать туда, как пустое ведро.

Напрасно дон Фелипе просил пощады. Новый Сидуан вылупившийся из старого, не обращал на его мольбы никакого внимания: он должен был спасти своего хозяина, если это еще было возможно. Когда он спустил испанца на всю длину веревки, Сидуан сам соскользнул по ней до того места, где качался дон Фелипе.

Здесь Сидуан, завернув веревку вокруг ноги, как это делают каменщики, стал отвязывать дона Фелипе, хотя тот не переставал умолять его и упрашивать на все лады.

— Но я же упаду, — хныкал он, — под нами, может быть, ничего нет. Там бездонная пропасть…

— Вот ты сейчас все мне и расскажешь.

И Сидуан продолжал его отвязывать.

Окончив, он сказал:

— Постой-ка, не мешай мне. Мне пока еще ты живым нужен.

Одной рукой Сидуан крепко ухватился за веревку, а другой обхватил запястья дона Фелипе.

— Вытянись-ка во всю длину, — сказал он ему, — чувствуешь землю под ногами?

— Нет, пощади меня, мне страшно!

— Вытянись еще. Постой-ка, я попробую еще спуститься, насколько веревка позволит. Ну, стоишь?

— Нет, нет!

— Ну, тем хуже. Надо же мне посмотреть!

И отпустил руку.

Дон Фелипе упал на несколько футов вниз, если только не в пропасть. Раздался крик, потом стоны.

— Подлец! Негодяй! Убийца! Ты что, тут меня оставишь? — душераздирающе кричал испанец.

Значит, он стоял на твердой земле: до сюда обвал не достиг.

— Прекрасно, теперь я знаю, что нужно делать, подожди, я сейчас вернусь.

Он поднялся по веревке и вытянул ее наверх, бормоча:

— Так я буду уверен, что он не сбежит.

Потом он направился к трактиру, где его ждал ужин, хотя ему совершенно не хотелось больше есть.

Глава 31. Ночь трактирщика

Прибежав в трактир, где хозяин уже почти пришел в отчаяние, потому что, как всякий трактирщик, он любил, чтобы то, что сготовлено, было съедено, а особенно, чтоб за это было заплачено, Сидуан, потеряв остаток сил от волнений и усталости, рухнул на стул и обхватил голову руками.

— Сударь, с чего угодно будет вам начать? — спросил хозяин.

— Спасибо, друг, я есть не буду.

Отчаяние трактирщика мы не будем описывать за недостатком места.

— Только немного выпью, — сказал Сидуан, и опорожнил кружку одним глотком.

Он снова схватился за голову, пытаясь найти наилучший способ добраться до Мака.

Кроме того, в голове у него теснилось множество важных вопросов: промолчать обо всех этих событиях, или, напротив, рассказать о них друзьям Мака?

И кто его друзья?

— Ну прежде всего, я, потом Лоредан. Есть Сара и еще есть донья Манча — и это все.

Но мадемуазель Сара и донья Манча должны были друг друга ненавидеть. Собирать их вместе было бы неблагоразумно. С другой стороны, мадемуазель Сара, может быть, любит капитана, но донья Манча любит его сильнее. Которую тут выбирать? И, может быть, донья Манча и не захочет ввязываться в дело, из которого ее родному брату живым и не выйти?

Это были трудные размышления, особенно для Сидуана, не привыкшего думать, тем паче что они проносились в его мозгу со скоростью вихря: времени терять было нельзя.

Может быть, Мак страдал!

Может быть, он звал его!

— Сударь, — осмелился побеспокоить его трактирщик, — уверяю вас, что лучшего цыпленка в белом вине вы нигде не попробуете…

— Вы же видите, я не похож на человека, который собирается ужинать. Попозже, может быть… если я его найду и если он жив!

— А что с господином, которого вы мне приводили, случилось какое-нибудь несчастье?

— Да разве в нем дело! Скажите, есть у вас веревки, лестницы, молотки, факелы, лопаты, кирка и большая скатерть?

— Что, что?

Бедный Сидуан в великом волнении, в самом деле, говорил очень быстро и невнятно. Пришлось начать сначала.

И тут он, решив взяться за дело сам, открыл большой шкаф, две верхние полки которого были заняты бельем, встал на стул, вытащил большую скатерть и, расстелив ее на земле, сказал ошалевшему хозяину:

— Быстренько ступайте и принесите все, что я сказал.

— Но у меня всего одна лестница!

— Поставьте ее у порога.

— И факелов у меня нет!

— Ну а свечи и фонари?

— Есть, конечно.

— Сойдут и они. Скорее, скорее!

Сидуан распоряжался так властно, что трактирщику и в голову не пришло возражать.

Минут десять в трактире стояла невообразимая суматоха: хозяин принес приставную лестницу и поставил ее у порога, потом две кирки и лопату, отыскал фонари, заправил их, дал Сидуану веревки и свечи, а тот складывал в расстеленную на полу скатерть все, что ему попадало под руку и казалось нужным для поисков несчастного Мака.

Проделывая все это с быстротой, на которую, казалось, толстый, обычно спокойный и неторопливый Сидуан, был попросту неспособен, славный малый без умолку говорил, отчасти для того, чтобы дать трактирщику какие-то разъяснения, ибо тот все же имел на них какое-то право, отчасти для того, чтобы выразить свое негодование и приглушить страх за жизнь своего хозяина.

— Предатель! А еще я был таким простаком, что поверил в его добрые чувства к капитану. А того уже, может, сейчас и в живых-то нет!

— Кого, сударь? Этого славного и щедрого господина?

— Да нет, этот-то просто настоящий разбойник; оставьте себе его деньги и кошелек, что он мне дал, но поспешите, приятель! Речь идет о жизни, и о жизни порядочного человека, уж это я вам говорю!

— Да что же все это значит? Вы ведь весь мой дом собираетесь унести.

— Все, что можно взять с собой, возьмем, мы ведь не знаем, в каком состоянии мы найдем моего хозяина! Прихватите водки, а я возьму вот эту бутылку бордо. А теперь дайте мне крепкую веревку, у меня появилась одна мысль.

Трактирщик принес веревку.

— Хорошо, — сказал Сидуан, — свяжем скатерть так, чтобы нам было удобно нести ее вдвоем; я на вас рассчитываю, приятель, ладно?

— Черт возьми, сударь, не могу же я вас бросить в таком затруднительном положении; но может быть, мы позовем на помощь двух-трех соседей, — они охотно нам пособят. И прежде всего, скажите, что мы собираемся делать? Я до сих пор так ничего и не понял.

— Не нужно никого будить, я даже отказался от мысли предупредить лучших друзей моего хозяина. Это могло бы нам повредить. Теперь-то я знаю, что теряешь, когда много болтаешь, и больше уже на этом не попадусь, а что и как нам придется делать, я объясню вам по дороге.

Пока Сидуан говорил, он успел сделать на каждом конце веревки, которую ему принес трактирщик, по петле как раз такого размера, чтобы обхватить руку человека, и спрятать ее под камзол.

— Теперь пошли, — сказал он.

— Предупредить служанку, чтобы она приготовила к нашему возвращению ужин?

— Вы только об ужине и думаете! Оставьте вашу служанку в покое; ей, наверное, лет шестьдесят, раз весь этот шум и грохот не заставил ее встать с постели хотя бы из любопытства!

— Вовсе нет, вовсе нет. Она молодая и хорошенькая!

— Ах вот как! Вы хитрец, как я посмотрю!

— Ах, во всем свои радости. Это — самая честная девушка на свете, но ее и пушками не разбудишь.

— Ну и пусть себе спит, а мы — в путь!

Выйдя из трактира и дожидаясь, пока хозяин запрет дверь на два оборота, Сидуан вдруг заметил под окном большое деревянное корыто на ножках; кучера, почему-либо не пожелавшие ставить лошадей в конюшню, засыпали в него овес и кормили их прямо под окнами.

Сидуан почесал за ухом.

— Надо бы его захватить с собой!

— Да что вы, сударь, его уж больно нести неудобно.

— Я сам его потащу; взвалите мне его на плечо и живо вперед!

— А нам далеко идти?

— Ну, четверть часа, минут двадцать, и мы там. А теперь слушайте, что я вам скажу: дворянин, которого вы видели — изменник и заговорщик; он — испанец и замыслил гнусный заговор против короля.

— Ах он чудовище! — закричал трактирщик, — где он есть? Я его своими руками задушу! До того, как стать поваром, я служил в армии; посмотрит он, как я расправляюсь с врагом!

— Прекрасно, — ответил Сидуан, — мы вдвоем с ним расправимся, но сначала нужно найти моего хозяина.

— А кто он, ваш хозяин?

— Так знайте же, что этот испанец коварно завлек в ловушку моего дорогого капитана, моего хозяина, истинного француза и храброго солдата, в чем я готов вам поклясться. Из мести, благодаря своей дьявольской хитрости, он завлек его в катакомбы и обрушил на него свод, погребя его там.

— Но тогда, бедный парень, твой хозяин мертв.

— Боюсь, что так, — печально ответил Сидуан, — но Бог помогает хорошим людям, надо все же посмотреть…

Тут они подошли к колодцу, и Сидуан остановился.

— Ну, что будем делать? — спросил трактирщик, — я надеюсь, вы туда спускаться не вздумаете?

— Здесь не так глубоко, как вы думаете, и я к тому же знаю дорогу. Вы со мной?

— Черт, знаете…

— Да нам тут некогда разводить церемоний. Да или нет?

— Да, черт его побери, и смерть испанцам! Да и у вас весь мой инструмент.

Сидуан уже привязал скатерть, в которую были завернуты все принесенные им с собой инструменты, к веревке, заботливо вытащенной им из колодца после того, как он сбросил туда дона Фелипе, и собирался спустить этот сверток, но вдруг передумал.

— В самом деле, — размышлял он, — этот плут там остался с пистолетом. Если хоть малейший шум предупредит его, что я спускаюсь, я погиб. Он меня убьет и поднимется по веревке. Это не совсем то, что я хочу. Тсс… ни слова, — прошептал он на ухо трактирщику.

Сначала он осторожно спустил веревку, а потом беззвучно соскользнул по ней сам. Поистине, это была ночь, в которую Сидуану пришли в голову все счастливые мысли, когда-либо посетившие его за всю его двадцативосьмилетнюю жизнь.

Дон Фелипе, со своей стороны, был не тем человеком, который стал бы тратить время на бесполезные крики, если он мог употребить его с большей пользой.

Поэтому, как только он решил, что Сидуан ушел от колодца, он стал размышлять:

— Несомненно, слуга, настолько преданный своему господину, не оставит его тело под обломками и будет его искать, — подумал он, — значит, нужно ожидать, что он вернется, и, вероятно, один, потому что у него не хватит времени добраться до Парижа за серьезной помощью, или в худшем случае, он вернется с каким-нибудь таким же увальнем, как и он сам.

Излишне говорить, что прежде всего дон Фелипе проверил, поднята ли веревка.

— Чтобы спуститься, — подумал он далее, — у него нет другого пути, кроме этой дыры, и другого способа, кроме веревки. Значит, как только я услышу, что веревка спускается, я буду наготове и буду ждать этого дурака. Даже если он не один, а с товарищем, с двумя деревенскими мужиками у меня хватит сил справиться.

И дон Фелипе зарядил пистолет и стал ждать.

Но он строил свои планы, считая что Сидуан остался прежним — простоватым и наивным, а перед ним был совершенно новый Сидуан — сообразительный и изобретательный.

Поэтому испанец страшно закричал, почувствовав, что чьи-то руки зажали его, как в тиски, хотя он до этого не слышал ни малейшего шороха.

— Здравствуйте, дон Фелипе, вы ждали меня, я надеюсь? Тихо, не двигайтесь. Если вы приняли меры предосторожности, я их тоже принял.

И Сидуан продел руки дона Фелипе в петли веревки, приготовленной им еще в трактире и висевшей у него на шее. Дон Фелипе оказался таким образом запряженным, как это делают друг с другом дети, когда играют в лошадки, с той только разницей, что сзади Сидуан завязал веревку узлом, почти не позволявшим дону Фелипе двигать руками.

— А теперь, негодяй, отдай мне пистолет, — сказал Сидуан, по-прежнему стоя у испанца за спиной. — Давай, давай, сам же видишь, что тебе со мной не справиться.

Он отнял у дона Фелипе пистолет и щелкнул курком.

— Так я и думал, ты хотел меня убить. Ага, теперь-то я тебя хорошо знаю!

Он стал подталкивать дона Фелипе впереди себя.

— Ну, каналья, стой спокойно. Если ты пошевелишься я выстрелю. Теперь ты знаешь, что тебе грозит, веди себя смирно.

Сидуан подошел к колодцу.

— Вы тут, товарищ? — крикнул он.

— Да, да. Что надо делать? — ответил трактирщик.

— Поднимите веревку и спустите мне сверток… Хорошо. А теперь лестницу и корыто… Прекрасно. А теперь, если ничего не имеете против, спускайтесь сюда сами, и не бойтесь. Веревка крепкая. Я вас тяжелее и уже два раза она меня выдержала.

Через пять минут трактирщик уже стоял рядом с Сидуаном. Он зажег два фонаря и взял их в руки.

— Но здесь очень опасно! — воскликнул он, увидев, что нижние ступени лестницы завалены обломками штукатурки и камнями.

— Очень даже возможно, но приняв какие-то меры…

— Вы что, хотите пойти на розыски вашего хозяина среди этих обломков?

— Да, приятель, вы сами все сейчас увидите, но если вы боитесь, возвращайтесь, — веревка-то еще висит.

— Я боюсь? Я — старый сержант?! Да ничего подобного! Вперед!

— Ну насчет «вперед», поступим немного иначе. Вот этот добрый господин обидится, если мы пройдем перед ним. Что вы на это скажете дон Фелипе?

Испанец уже несколько минут бросал на трактирщика умоляющие взгляды.

— Я скажу, — ответил он, — что вы оба — дураки; во-первых, потому что рискуете жизнью, чтобы вытащить из-под этого завала труп, а во-вторых, потому что наживаете себе в моем лице богатого и могущественного врага. Оставьте Мака лежать в его могиле. Давайте все трое поднимемся, и завтра же я вам заплачу ту сумму, которую вы сами назначите.

— Не будем терять драгоценные минуты. Сейчас не время пустым речам.

Тогда дон Фелипе попытался обратиться отдельно к трактирщику:

— Друг мой, у вас же нет никаких причин на меня гневаться. Двадцать тысяч франков! Я дам вам двадцать тысяч, если вы мне поможете избавиться от этого сумасшедшего.

Сказать, что эти слова совершенно не соблазнили трактирщика, значило бы солгать. Но нужно отдать ему должное он не дрогнул. Ах, если бы дон Фелипе не хотел предать Францию!..

— Перейти на сторону врага, — ни за что на свете! — ответил этот превосходный человек.

Сидуан взял в руки конец веревки, которой были связаны руки несчастного испанца.

— Давай, двигай, — сказал Сидуан, — да осторожненько. Вы-то знаете, где оставили моего бедного капитана, вот и ведите нас.

И он стал подталкивать дона Фелипе в спину. Так они дошли до рухнувшей лестницы.

— Вы же видите, что дальше нам не пройти, — сказал испанец.

— А ты забыл, что у нас есть приставная лестница, она нам прекрасно заменит эту, — прервал его Сидуан. — Приладьте-ка лестницу, товарищ, — добавил он, повернувшись к трактирщику, который тут же повиновался ему. — Ну, золото мое испанское, давай, спускайся.

И все трое спустились.

— Но нас же сейчас раздавит, — простонал дон Фелипе. — Поднимемся, я дальше не сделаю ни шага.

И в самом деле, их положение среди всех этих обломков было очень опасным. Время от времени откуда-то сверху срывались камни и с глухим стуком падали на кучи штукатурки.

Сидуан изо всех сил вслушивался, надеясь уловить стон или вздох, который подтвердил бы ему, что Мак жив, но потом понял: кричи — не кричи, здесь за шумом падающих камней под гулкими сводами все равно ничего не слышно.

— Постойте, — сказал он. — Вы правы, дон Фелипе: нужно поберечь вашу драгоценную жизнь, да и нашу тоже, но я обо всем позаботился.

Он вернулся назад, нашел деревянную кормушку и одел ее на голову дону Фелипе, поставив его впереди; потом, сделав знак трактирщику влезть под другой край, сам встал посередине.

— Ну, теперь что вы на это скажете? — спросил он. -По-моему, замечательная каска. Можем идти вперед.

И в самом деле, кормушка имела в разрезе форму седла и служила им крышей, по которой камни скатывались.

Сидуан, сам о том не зная, воскресил знаменитую «черепаху» древних, которая могла безо всякого вреда выдерживать ужасные удары.

— Дон Фелипе, ведите нас, вы знаете место, где должен быть капитан. Ну, пошли!

И пользуясь веревкой, которой были связаны руки дона Фелипе, как вожжами, он сильно встряхнул его.

И они начали медленно и с трудом продвигаться вперед среди куч земли и штукатурки.

Чем дольше они шли, тем большую тревогу ощущал Сидуан.

Как он найдет хозяина? И все это произошло по его вине!

При этой мысли на его толстой физиономии появилось выражение печали, и он сильнее встряхивал упряжь дона Фелипе.

Наконец испанец произнес:

— Это где-то здесь. Он стоял там, у стола, значит он должен быть где-то под этой кучей, направо.

И он указал на то место, где свод был разрушен больше всего.

— Ах, негодяй, ах, презренный! — стонал Сидуан. — Такой добрый был хозяин!

Трактирщик позеленел от страха, он с удовольствием побросал бы все свое добро и убежал, но было слишком поздно.

Камни, потревоженные шагами троих мужчин, падали на кормушку и отскакивали от нее со зловещим шумом.

— Ни слова больше, — шепотом сказал дон Фелипе, — мы в самой опасной части; даже звук голоса может стоить нам жизни.

Они подошли к самому завалу, на который указал дон Фелипе.

Сидуан был вне себя от горя. Может быть, там, под этой кучей камней, покоится тело бедного капитана… Пренебрегая опасностью, он вышел из-под защиты, которую давала кормушка, и медленно, но решительно направился к тому месту, где рассчитывал найти своего хозяина.

Осторожно разбирая камни, он старался понять, почему завал принял форму купола, видя в этом благоприятный признак, как вдруг из-под груды камней раздался взрыв хохота.

И Сидуан, обезумев от радости, увидел Мака, скорчившегося под столом, куда он успел залезть, не потеряв присутствия духа в момент обвала.

Этот стол, прикрыв его от камней, спас от ужасной смерти но обрек бы на еще более мучительную, если бы у славного Сидуана не теплилась надежда, заставившая его решиться на столь опасное предприятие.

Мак тоже не терял мужества, хотя его уже начинал мучить голод.

Он верил в свою звезду!

— Ах, капитан, мой дорогой капитан! — закричал Сидуан.

И слезы радости покатились по его толстым щекам.

— Да, Сидуан, это я, и счастлив тебя видеть, потому что меня всего свело. Быстро, вытаскивай меня отсюда!

— Слушай, товарищ, — сказал Сидуан, поворачиваясь к трактирщику, — пособи немного, тут всего дел-то на одну минуту. Вылезай ты из-под корыта; теперь-то, раз мой хозяин жив, мы наверняка не умрем.

За несколько минут вдвоем они расчистили проход, и капитан Мак, живой и невредимый, оказался лицом к лицу с доном Фелипе.

У бедного дона Фелипе был весьма жалкий вид. Поскольку он судил о Маке по себе, то считал, что тот заставит его дорого заплатить за несколько кошмарных часов, проведенных под землей.

— Здравствуйте, дон Фелипе, счастлив обрести вас в добром здравии. Ах, милостивый государь, вы что же это, людей хороните заживо, а?!

— Увольте меня от ваших шуточек. Мы на войне, я — в вашей власти и признаю себя побежденным.

— Да, вы даже связаны, — заметил Мак, разглядывая странную сбрую на доне Фелипе. — Ну что же, идите вперед, мы сейчас все обсудим.

— Ах, дорогой хозяин, убейте вы его, как собаку, это он вполне заслужил.

— И у меня точно такое же намерение, но это будет уж слишком просто и быстро. Око за око, и зуб за зуб; пусть он испытает хоть немного на себе то, что я испытал.

— Что вы хотите этим сказать? — потрясенно прошептал дон Фелипе.

— Я хочу этим сказать, дорогой кузен, что вам будет полезно поразмыслить над вашим прошлым и что я дам вам время вручить вашу душу Богу.

Сидуан понял и потер руки.

— Ох, и славно же мы сейчас отужинаем; весь ваш погреб опустошим, куманек, — приговаривал он, обращаясь к трактирщику, пока Мак засовывал дона Фелипе под стол, под которым прятался сам во время обвала.

— И больше не двигайтесь! — произнес капитан, привязывая конец веревки, которая стягивала руки дона Фелипе к ножке стола таким образом, что при малейшем движении испанца все, что еще было цело, должно было рухнуть.

— А теперь, друзья мои, — воскликнул Мак, — вернемся той же дорогой, какой вы пришли! Я умираю с голоду!

Приставная лестница стояла на том же месте. Первым поднялся трактирщик, с теми же предосторожностями, что при спуске.

Сидуан все еще держал пистолет дона Фелипе. Он протянул его Маку.

Мак уже приготовился выстрелить. Дон Фелипе следил за его движениями со вполне понятным волнением. Но, уже щелкнув курком, Мак остановился.

— О чем вы думаете, капитан? — спросил Сидуан, уже поднявшийся на верхнюю площадку, — вам что, жалко этого негодяя?

— Нет, друг мой, видит Бог, нет! Это самый презренный человек из всех, которых я видел!

— Так стреляйте и пойдем ужинать.

— Послушай меня: мы можем безо всяких опасений оставить его на некоторое время здесь; он с места не двинется, в этом я не сомневаюсь, а кардинал благодаря ему узнает всех участников заговора, потому что этот трус продаст всех своих братьев; а за то, что он заставил меня вынести, он заплатит позже.

Сидуан покачал головой. Он стоял за решительные меры.

— До свидания, дон Фелипе, — крикнул Мак, — до скорого, мы сейчас вернемся.

И он догнал Сидуана и трактирщика.

Выбравшись, наконец, из колодца, Мак шумно втянул в себя воздух и, хлопнув Сидуана по плечу заявил:

— Давай поцелуемся, мой мальчик. Я должен за тебя Богу молиться.

— Ах, дорогой мой хозяин, я-то как счастлив!

— Ты мне все расскажешь за столом, ведь мы идем ужинать, да?

— И съедим моего цыпленка в белом вине, я его вам отдаю, — сказал трактирщик.

— Ну, так пошли скорее!

И все трое пошли к трактиру, где Сидуан воскресил дона Фелипе.

Глава 32. Гименей, Гименей

Трактирщик, естественно, побежал вперед. Когда Мак и Сидуан пришли в трактир, огонь пылал в очаге, и на чистой белой скатерти стояли два прибора.

— Почему два прибора? — спросил Мак, — разве вы дружище, есть не хотите?

— И есть, и пить хочу, монсеньор.

— Ну тогда поставьте третий прибор.

— Много мне чести, мой добрый дворянин.

— Ну-ну, повинуйтесь, — сказал Сидуан, — такой уж человек мой капитан, потому-то я за него готов жизнь отдать.

Трактирщик принес третий прибор.

— Как вам будет угодно, — произнес он. — Позвольте мне только спуститься в погреб, и я тут же начинаю подавать на стол.

— Знаете, — закричал ему вслед Сидуан, — только дешевого вина не надо, давайте то, что вы бережете на праздник.

— Не беспокойтесь, такого вина и кардинал не пьет!

Через пять минут все трое сидели за столом и ели пресловутого цыпленка.

— Сын мой, — спросил Мак у Сидуана, — объясни мне, как ты сам сумел додуматься до того, каким образом меня оттуда вытащить?

— Видите ли, капитан, — ответил Сидуан с набитым ртом, — это снизошло на меня, как гром с ясного неба, и я думаю, не окажись вы в такой опасности, да еще и по моей вине, я бы так и остался дурак-дураком.

— Ну, мне-то не надо сказки рассказывать, что вы дурак, — сказал трактирщик.

— Ну, я-то и был дураком, но когда я представил себе, что хозяин мой умрет в пещере, да еще из-за меня, у меня в голове случилось что-то, и мысли стали приходить мне на ум сами собой.

— Прими мои поздравления, — сказал Мак. — Теперь я хочу выпить за твое счастье. Друг, налей-ка нам и дай еще что-нибудь поесть. Видишь ли, ночная сырость вообще возбуждает аппетит, а там, видит Бог, было не жарко.

Трактирщик с восхищением поглядел на обглоданные кости на тарелках, и его уважение к Маку намного возросло.

Он пошарил по сусекам и принес припасенный на всякий случай окорок.

— За ваше здоровье, капитан, — возгласил оживившийся Сидуан, — и дай нам Бог радости!

— За твое, мой мальчик! Бог мой, как это хорошо, поесть. Подумать только, что еще час тому назад я думал, что отныне буду любоваться жаренными цыплятами только из горней обители! Отрежь мне еще ломтик, друг, от этих мыслей дьявольский аппетит разыгрывается!

— Милый хозяин, я теперь склоняюсь к вашему мнению: прекрасная донья Манча больше мне не друг. Долой Испанию!

— Ага! Счастливая мысль!

— Хотя сегодня ночью мне очень хотелось пойти и рассказать ей, что с вами случилось: она вас любит и, она, конечно, помогла бы мне вас оттуда вытащить.

— Ничуть не сомневаюсь.

— Да, но ведь все это устроил ее собственный брат. Кто знает? И потом, понимаете, мне бы не хотелось опять попасться на том, что у меня слишком длинный язык.

— Ну, есть одна особа, с которой ты мог бы посоветоваться, не опасаясь предательства.

— О! Конечно, с барышней Лоредан! Но она уж слишком вас любит. Женщины в таких случаях кричат, в обморок падают, уж очень с ними хлопотно.

— Ну, как бы там ни было, мой храбрый друг, ты все правильно сделал, потому что вот он я; но я лучшего мнения, чем ты, о характере моей дорогой Сары; что бы ты ни говорил, есть женщины, у которых на плечах хорошая голова, и коли тебя память не подведет, то ты вспомнишь одну девушку, которая в этом случае дала бы прекрасный совет.

— Ах, да, — вздохнул Сидуан, несколько размягченный выпитым, — Перинетта! Славная, смелая девочка была, и соображала!

— А почему ты на ней не женился, бедный мой Сидуан? Ведь она тебя любила!

— Что вы хотите, капитан? Я был тогда просто глуп! — А что с ней сталось?

— Да там осталась, может, и в трактире. Но я готов поклясться, капитан, что она все еще думает обо мне.

— Уверен в этом, — подтвердил Мак, улыбаясь самоуверенности своего слуги.

— Но вы совсем не пьете, хозяин, — произнес заплетающимся языком Сидуан. — За здоровье мадемуазель Сары! О! Теперь я готов ей покровительствовать. О той, другой, об испанке, вы от меня больше слова не услышите. К черту их, испанцев!

И Сидуан затянул песню, которую пели в их деревне, не имевшую ничего общего с тем, о чем он говорил.

Мак слушал его и разливал вино по стаканам. Трактирщик, тоже оказавший честь своему погребу, принялся подсчитывать, правда не без труда, во что обойдется такому великолепному господину все выпитые бутылки.

Мак, как и следует человеку, умеющему пить, старался, чтоб его стакан не оставался ни на минуту ни пустым, ни полным, Сидуан продолжал распевать во весь голос.

Наверху уже минуту хлопали двери, но бедный парень ничего не слышал, и вдруг звонкий голос громко крикнул:

— Сидуан, это Сидуан!

И по лестнице прозвучали легкие шаги.

И тут Сидуан перестал петь: он узнал этот голос, вскочил на ноги, и в свою очередь закричал:

— Перинетта!

Дверь отворилась, в зал влетела Перинетта, еще больше похорошевшая, и повисла на шее у Сидуана.

Тот сначала позволял себя обнимать, но потом, взяв Перинетту за руки и отстранив ее немного от себя, чтобы получше рассмотреть, он восхищенно произнес:

— Я сплю и вижу сон, или пьян настолько, что плохо вижу?

— Да нет, неблагодарный мой толстяк, это и вправду я!

Трактирщик перестал хоть что-нибудь понимать.

— Как, моя служанка вас знает? — спросил он.

— А почему вы-то молчали? — в ответ спросил Сидуан. — Вы что, не могли сказать, что вашу служанку зовут Перинетта?

— Но, сударь, как я мог догадаться, что вы ее знаете?

— Он прав. Ах, дорогая Перинетта, счастье так и сыплется на меня сегодня. Как я рад, что нашел тебя!

И тут раздались два звучных поцелуя.

— Как вы оказались в Париже? — спросил у девушки Мак.

— О, монсеньор, тут все просто. Когда этот толстяк уехал, даже не простившись со мной, и оставил меня в Блуа, я подумала, что, рано или поздно, а он обо мне вспомнит. Ну, и нужно честно признаться, о, уж очень я его люблю, чтобы без него не скучать.

Сидуан гордо выпятил грудь.

— Ну, ты счастлив, мой мальчик? — спросил Мак.

— Да, все точно так и было, — продолжала Перинетта. — Ив конце концов, я решила: «Он поехал в Париж. Прекрасно — едем в Париж!» И собрала пожитки.

— Но почему ты выбрала этот трактир?

— Я ничего не выбирала. Я нашла трактир, где была нужна служанка, и подумала: «Это то, что мне нужно!» Конечно, Сидуан появится здесь рано или поздно…

— Бедное ты дитя, ты даже не знаешь, что три четверти парижан в этом квартале вообще никогда не бывают!

— Ах, Боже мой, конечно, монсеньор, я даже догадаться об этом не могла; но вы же верите в свою звезду, а я — в свою небесную покровительницу, и я так горячо молила ее помочь мне найти этого непутевого!

— Так ты меня все еще любишь? — спросил Сидуан, нежно глядя на нее.

— Увы!

— Да, ты права, права во всем, и я очень рад, что ты не рассердилась на меня, когда я уехал.

— Рассердилась? Конечно, должна была бы рассердиться, но женщины — такие дуры! Когда вы почитай что разбогатели, продав трактир, я сказала себе: «Ну, конечно, женой Сидуана мне не быть!», но любить-то я вас стала еще больше!

— Это все просто прекрасно, что ты рассказала, но главного ты еще не знаешь: я тебя люблю еще сильнее!

— И вы на мне женитесь?

— Прямо сейчас!

— Ах нет, я хочу, чтобы все было по правилам.

— Ну что же, ты обвенчаешься со мной, Перинетта, как настоящая дама, в Сен-Жак-дю-О-Па, или в соборе Парижской Богоматери, если захочешь!

— Это правда, вы меня не обманете?

— Ах нет, на этот раз я тебе клянусь, и в жизни никогда еще не было такой красивой невесты, как ты, потому что уж я тебя поднаряжу, отвечаю тебе.

— Ах, мой добрый Сидуан, какое счастье!

— Ты даже и сама еще не догадываешься, какое счастье тебя ждет, малышка! — сказал Мак. — Твой будущий муж теперь рантье: он получил наследство, и ты станешь первой дамой квартала.

— Как, это правда, мой добрый Сидуан, и ты все равно хочешь на мне жениться, хоть у меня и ни гроша за душой?

— Да, дочь моя, ведь красивее тебя мне женушки не найти!

И Сидуан ущипнул Перинетту за подбородок.

— Дети мои, — прервал их Мак, — все это прекрасно и восхитительно, я рад вашему доброму согласию, но теперь мы должны перейти к более важным вещам!

— Вы правы, дорогой капитан. Что нужно делать?

— Вот что. Скажи мне друг, — обратился Мак к трактирщику, — ты знаешь место, где можно было бы спрятаться и незаметно следить за входом в колодец?

— Да, монсеньор, я знаю как раз одно такое местечко: оно вас устроит.

— Ага! В самом деле? Расскажи поподробнее!

— Купив этот трактир, я купил и халупу, в которой я храню корм для лошадей, она — на полдороге от этого пресловутого колодца. Я там и вином торговал, когда в катакомбах работали землекопы.

— Прекрасно. Значит вы с Сидуаном устроите засаду в этом сарае. Оружие у тебя есть?

— Есть ружье.

— Сидуан возьмет мой пистолет. На вас могут напасть, нужно быть осторожными. А самое главное — не выпускать из виду колодец.

— Само собой, — ответил Сидуан, — мы глаз с него не спустим.

— Нужно думать, — продолжал Мак, — что заговорщики, не дождавшись дона Фелипе, придут в свое тайное убежище посмотреть, что с ним сталось. Поэтому, Сидуан — послушай хорошенько, это очень важно, — поэтому веревку нужно повесить так, как она висела, то есть так, как они сами ее вешали.

— Ага! Прекрасная мысль! — воскликнул Сидуан, смеясь до слез. — Понял. Мы дадим им спуститься, а потом явимся, вот он и я, и всех там перебьем разом.

— Нет, дружище, — сказал, тоже расхохотавшись, Мак, — я знаю, что ты теперь у нас — храбрец, но тут слишком уж много дела для двоих, и потом маловероятно, что они сразу все так и явятся, а нужно, чтоб ни один не ускользнул. Значит, те, кого мы возьмем, назовут остальных.

— Вы, как всегда правы, капитан.

— Хорошо. Вы дадите войти тем, кто придет, быстренько поднимете наверх веревку и будете ждать от меня вестей. Само собой разумеется, что тех, кто попытается бежать, вы убьете, как собак.

— С радостью, — ответил трактирщик, — мне это напомнит мои лучшие годы.

— Да, кстати, дружище, а как же твой трактир? Ведь Перинетту я с собой заберу.

— Ах, нет, капитан, нет! Знаю я вас, вы — человек опасный! — воскликнул Сидуан.

— Нет, славный мой Сидуан, можешь быть спокоен; Перинетта и в самом деле очаровательная девушка и в Блуа… Ах, черт, я думал, что в Блуа я имел случай сказать ей это наедине… и знакомством с доньей Манчей я обязан тоже ей… но теперь она госпожа Сидуан, и ты мне оказал слишком большую услугу, чтобы я играл с тобой скверные шутки.

— Тогда поступайте, как вам угодно, капитан, — сказал успокоенный Сидуан, — я знаю, что вы свое слово держите.

— И вот почему я беру с собой Перинетту: она знает место, где вы собираетесь прятаться, значит она сможет передать вам мои распоряжения. И будь спокоен, ты увидишь ее здесь через самое малое время. Но трактир? — спросил Мак, поворачиваясь к хозяину.

— Боже мой, трактир, монсеньор, — тоже мне большое дело! Я могу его просто запереть и немного на этом потеряю. Вот уже месяц кроме вас ни один серьезный клиент не явился… я трачу последние гроши!

— Ах, бедный мой друг! — воскликнул Мак, — я уже подумал об этом. Раз Сидуан теперь разбогател и считай что уже женился, он не может больше у меня быть слугой. Почему бы тебе не поступить на его место? Сам видишь, я приношу счастье.

— Ах, монсеньор, вы предупредили мои желания! Уже час я думаю, как мне получше попросить вашего разрешения остаться у вас!

— Ну, что же, все к лучшему, вот мы все и решили. А ты, Сидуан, останешься моим другом и кроме того, я хочу быть крестным вашего первенца.

— Вы можете рассчитывать на меня, капитан.

— А теперь все по своим местам.

— Капитан, а вы-то куда идете?

— Куда я иду? К моему другу кардиналу, черт меня возьми!

Глава 33. Медальон

Мак шел в сопровождении Перинетты быстрым шагом по направлению ко дворцу кардинала и размышлял о том, какой хороший прием ему окажет его преосвященство. О том, что ему будет трудно пройти к кардиналу, Мак даже не помышлял.

Дорога была не близкая, и капитан, не спавший уже сутки, падал бы с ног, если бы ему было не двадцать два года и его не ждала бы Сара!

Поэтому бедняжка Перинетта — девушка от природы не слабая — за ним едва поспевала.

Время от времени Мак спрашивал ее:

— Я не быстро иду, детка?

— Ничего, ничего, монсеньор, идемте, ноги у меня крепкие.

Но румянец и прерывистое дыхание говорили капитану, что девушка уже без сил, и он по доброте своей замедлял шаг, но через несколько минут, сам того не замечая, начинал опять его ускорять.

Наконец, они дошли до кардинальского дворца.

— Прохода нет! — естественно, сказал гвардеец у ворот.

Мак улыбнулся.

— Приятель, — сказал он, — кардинал меня ждет.

— Вас? — переспросил гвардеец, бросая выразительный взгляд на одежду капитана. — Проходите, нечего тут стоять!

И его можно было понять, потому что платье капитана ужасающим образом пострадало от пребывания в катакомбах. Во многих местах оно было порвано, все перепачкано, и походило больше на одежду бродяги, чем дворянина. Мак только сейчас заметил, в каком плачевном состоянии он находится. Гвардейцы сменились и не узнавали его, а в этаком наряде он не решался проявить настойчивость, но тут прибежал офицер и с вежливостью, свидетельствовавшей, что кардинал очень ценит Мака, попросил его следовать за собой.

— Сударь, хотел бы я знать, чему я обязан вашим вмешательством? — спросил капитан. — Я уже начал приходить в отчаяние, а мне очень нужно увидеть его святейшество.

— Это очень просто, сударь: господин кардинал увидел вас из окна своего рабочего кабинета и послал вас встретить.

— Тогда прошу вас, разрешите этой девушке посидеть и подождать меня в приемной. Ей сейчас придется выполнять важное поручение.

И Мак с Перинеттой прошли вслед за офицером.

Капитан снова оказался в том рабочем кабинете, где кардинал принимал его в прошлый раз.

Ришелье ждал его, благожелательно улыбаясь, и, как только Мак вошел, сделал ему дружеский знак своей белой изящной рукой.

— Я вижу, сударь, что ночь была трудная, — сказал он.

— Да, монсеньор, но, благодарение Богу, я надеюсь, что ваше преосвященство сумеет использовать сведения, которые я добыл.

— Ах, вот как! Посмотрим, что за сведения.

— Прежде всего, я должен просить ваше преосвященство о милости.

— Слушаю, господин Мак, и готов обещать ее заранее.

— Время не ждет, монсеньор, и необходимо срочно послать отряд человек в двадцать на помощь двум храбрым малым, которых я оставил на месте.

Ришелье постучал по колокольчику.

Появился офицер.

— Немедленно предоставьте двадцать человек в распоряжение капитана, — приказал кардинал.

Офицер удалился.

— Спасибо, монсеньор; дорогу этим людям покажет девушка, которую я специально для этого привел с собой. Приходится пользоваться тем, что есть под рукой.

— Пойдите, распорядитесь, сударь, и возвращайтесь рассказать мне ваши приключения.

Мак вышел и в нескольких словах объяснил гвардейцам, что им надлежит делать.

И отряд немедленно отправился в путь, предводительствуемый Перинеттой, которую подобное поручение наполняло гордостью.

А Мак вернулся к кардиналу.

— Слушаю вас, капитан, — сказал благосклонно Ришелье.

— Ах монсеньор, я издалека вернулся.

И Мак рассказал кардиналу о своей дуэли с доном Фелипе о том, как он спустился в колодец и добрался до места встречи заговорщиков.

Рассказал он и о том, как испанцы, принимая его за дона Руиса, раскрыли ему свои планы.

— И каковы же они? — спросил кардинал.

— Слово в слово такие: на Пикардию, Франш-Конте и Шампань наступают четыре армейских корпуса под командованием Пикколомини, Жана де Верта, герцога Франциска Лотарингского и Томаса Савойского.

— Продолжайте, сударь, продолжайте.

— Я не смею, монсеньор. Уж слишком высокое имя…

Ришелье нахмурился и бросил на капитана вопросительный взгляд.

— Это имя Гастона Орлеанского.

— Это имя следует забыть, сударь.

Мак поклонился.

Он рассказал, что заговорщики рассчитывали на него, капитана крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель, чтобы открыть себе путь в Пикардию. Потом признался в том, что его подвело нетерпение и что он невольно воскликнул: «Да здравствует король!»

Ришелье покачал головой.

— Слишком уж вы поспешили, молодой человек!

— Что же вы хотите, монсеньор? Я ведь гасконец, во мне вскипела кровь, но я дорого заплатил за это!

И он стал рассказывать о том, как внезапно появился дон Фелипе, о его выстреле из пистолета, о том, как он провел под обрушившимися сводами несколько ужаснейших часов, и о своем чудесном спасении.

Когда он дошел в своем рассказе до того места, когда, выбравшись из-под обвала, он хотел было погрести там дона Фелипе, лицо кардинала, обычно бесстрастное, приняло строгое выражение, но Мак продолжал:

— Я подумал, что, убив дона Фелипе, я отомщу только за себя, а, сохранив ему жизнь, я смогу помочь раскрыть всех заговорщиков.

— Прекрасно, сударь, — одобрительно произнес Ришелье, — будьте уверены, что мы сумеем оценить эту жертву.

Повествование капитана подходило к развязке. Маку оставалось только рассказать, как он сделал из места своих мучений мышеловку, куда почти наверняка должны попасться несколько участников заговора.

— А впрочем, монсеньор, этот негодяй дон Фелипе всех их выдаст хотя бы для того, чтобы не одному пострадать.

— Господин Мак, — сказал Ришелье, — вы показали себя человеком умным и и вполне способным занять должность коменданта крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— Ах, монсеньор!

— И вы получите этот пост, причем под именем Мака, которое вполне стоит всех титулов дона Руиса и Мендозы. Вы отправитесь к месту службы, как только будет покончено с заговором.

Вошел лакей и подал приглашение на аудиенцию.

— Монсеньор, эта особа не желает ожидать.

— Введите, — сказал Ришелье, бросив взгляд на бумагу.

Вошла дама в трауре и под вуалью, которую она приподняла, приветствуя кардинала. Ришелье указал ей на стул.

Это была мадемуазель де Бовертю; читатель помнит, что в начале этой истории мы описывали, как она приходила к королю за помощью и рассказала историю своей молодости.

Кардинал сказал ей:

— Сударыня, вы желали, чтоб я немедленно принял вас; позвольте поэтому мне закончить дела с этим господином.

Мадемуазель де Бовертю поклонилась и бросила на Мака удивленный взгляд, который кардинал истолковал по-своему.

— Вы больше не можете ни минуты оставаться в этом виде, сударь, — сказал он, — ведь не всем ведомо, что вы пришли в такое состояние на службе короля.

— Ваше преосвященство может не сомневаться, что если бы не срочность, я не осмелился бы ни в коем случае явиться к вам в таком виде.

— Вы правильно поступили…

Глянув на свое платье в присутствии этой важной дамы, Мак невольно покраснел и провел рукой по камзолу, и тут на лице его появилось выражение настоящего горя.

— Что с вами, сударь? — ласково спросил Ришелье.

— Ах, монсеньор, — ответил Мак, продолжая ощупывать свою грудь, — простите меня, но я в отчаянии. Я только сейчас потерял медальон, вещь для меня памятную…

Ришелье улыбнулся.

— О, ваше преосвященство заблуждается; в медальоне был портрет, и, поскольку он всегда был при мне, нужно думать, что это — портрет моей матери.

Последние слова мадемуазель де Бовертю выслушала очень внимательно.

— Это ценная вещь? — спросила она с беспокойством.

— Нет, сударыня, простой медальон, по виду старинный, без камней, но я дорожил им как реликвией.

Говоря эти слова, Мак смотрел в лицо собеседницы и чувствовал, что им овладевает странное беспокойство. Где он видел этот взгляд, какое воспоминание будил в нем властный облик этой знатной дамы, которую он видел первый раз в жизни?

Дама же, взволнованная не меньше Мака, пристально смотрела на него.

Ришелье, пребывавший, по-видимому, в благожелательном настроении, с интересом наблюдал за сценой, разворачивавшейся на его глазах.

— Необходимо найти этот медальон, совершенно необходимо, вы слышите, сударь?! — говорила мадемуазель де Бовертю.

— Но, сударыня, это почти невозможно.

— Ах, обыщите весь Париж, если понадобится, но найдите его. И тотчас же, умоляю вас.

— Но, сударыня, вы слишком уж много от меня хотите. Я попытаюсь его разыскать, без всякого сомнения, но сначала я желал бы обнять женщину, которую я люблю и уж не надеялся больше увидеть.

— Заклинаю вас, сударь, поторопитесь. Вы видите мое смятение; так помните же, что, пока этот портрет не найдется, я буду пребывать между жизнью и смертью.

— Я ухожу, сударыня, и хотя я не могу себе объяснить, почему этот медальон внушает вам такой интерес, я обещаю вам сообщить, успешными ли окажутся мои поиски.

— Хорошо, я отправлюсь домой и буду ждать вас.

И мадемуазель де Бовертю вынула записную книжку, написала на листочке несколько слов и протянула его Маку.

Ришелье снова позвонил. Вошел лакей.

— Проводите этого господина, — сказал он слуге, указывая на Мака, — и пусть его переоденут. Идите, капитан, и помните, что я тоже жду известий с равнины Мон-Сури.

— Вашему преосвященству не придется ждать долго.

Глава 34. Две возлюбленных

Из дворца кардинала Мак вышел в новом платье, достойном коменданта крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель. Его бравый вид и костюм привлекали к нему все взгляды, и это доставляло ему огромное удовольствие.

Мак, как читатель уже понял, был красивый малый и сам об этом хорошо знал — он был гасконцем, и этим все сказано. Новый же титул, радость от того, что кардинал его похвалил — а его преосвященство похвалы обычно не расточал — и предвкушение свидания с Сарой придали его лицу выражение, сделавшее его еще краше.

И с наслаждением вдыхая свежий воздух, он источал радость жизни, и этим невольно привлекал взгляды — прохожие с удовольствием смотрели на красавца-офицера, упругим шагом спешившего по направлению к улице Сен-Дени. Недалеко от дома ювелира Лоредана Мак замедлил шаг. Еще мгновение, и он увидит Сару, которая полагала, что он сейчас далеко от нее.

Мак спрашивал себя, будет ли девушка грустной, или спокойной и веселой, как всегда, и это мысль очень занимала его.

Наконец он дошел, бросил взгляд в окно, и лицо его побелело.

Сара сидела на своем обычном месте; шитье, над которым она работала, лежало у нее на коленях, голова была откинута на спинку стула, глаза неподвижно устремлены в одну точку. Девушка была погружена в свои мысли.

Мак ни на секунду не усомнился, что она думает о нем; ему показалось, что бледность и грустный взгляд делают ее еще красивее, чем раньше.

Одним прыжком он оказался рядом с ней.

— Ах, дорогой капитан! — воскликнула Сара, обретая свою обычную веселость, — а я сидела тут и думала, когда же я снова вас увижу!

— Это правда, вы думали обо мне?

— Конечно! А вы в этом сомневались?

— Нет, но я счастлив услышать это от вас.

И Мак покрыл поцелуями маленькие руки Сары.

— Я принес вам хорошие новости, моя милая женушка, — ведь я скоро смогу вас так называть?

— А вы дрожите от страха, задавая этот вопрос?

Мак улыбнулся.

— И правы, что не дрожите, — сказала она, нежно на него глядя. — Но сначала послушаем новости. Я уже думала что вы уехали в Ла-Рош-Сент-Эрмель, и хотя эта мысль должна была бы меня успокоить, я испытывала помимо своей воли необъяснимую тревогу.

— Дорогая Сара, я знал, что у меня есть ангел, чья мысль хранит меня…

— Значит, вы подвергались большой опасности?

— И не одной, а тысяче!

И Мак рассказал девушке о своих ужасных приключениях. Он рассказывал, а бедная девочка бледнела все больше и больше; капитан же с восторгом наблюдал за тем, как Сара переживает опасности, которых он столь чудесно избежал.

— Ах, добрый Сидуан, славный мальчик! — воскликнула она под конец.

— Да, мне крупно повезло, и не только в тот вечер, когда я зашел в гостиницу на дороге в Блуа.

— Вы забываете, что там вы встретили и дона Фелипе.

— Да, но без него я бы вас, может быть, никогда не увидел. И, кроме того, сейчас мне уже нечего бояться дона Фелипе. Жалкий у него, должно быть сейчас вид!

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Я скажу вам это позже, а сейчас мне нужно сказать вам многое другое.

— Что еще?

— О, на этот раз приятные вещи.

— Тогда говорите быстро.

— Вы же не думали, что я приму командование крепостью Ла-Рош-Сент-Эрмель под именем дона Руиса?

— Почему же нет, если только так можно было спастись.

— Вы дитя. Но я уверен, что вы так и думали из расположения ко мне, а титулы и звания тут были не причем.

— О, конечно, это так.

— И вы готовы смириться с тем, что станете женой бедного офицера без состояния, которому нечего вам предложить, кроме имени, да и то неизвестно от кого ему доставшегося?

— Готова, — сказала она с прелестной улыбкой.

— Так вот, я, еще вчера, когда вы мне прислали голубую ленту, которую я вас попросил, и тем признали свою любовь, — сказал Мак серьезно и взволновано, — я лишь в отдаленном будущем провидел для себя возможность жениться на вас, потому что не хотел, придя к вашему отцу просить у него самое заветное сокровище, то есть вас, быть простым рыцарем удачи.

— Вы чересчур скромны, дорогой капитан, и если я вам ответила так, как я это только что делала, то только потому, что мой отец готов отдать свою дочь человеку, которого она любит и который сумел ее защитить.

— Это большое счастье, и мне есть чем гордиться, но посмотрите на меня: я счастлив, потому что мои мечты сбылись. Я — комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель, и при этом под именем Мака. Ах, что же до имени, — добавил он, смеясь, — вам придется им удовлетвориться: другого у меня нет, чтобы вам предложить.

И тут капитан рассказал Саре о своем визите к кардиналу.

Но Сара снова стала серьезной.

— Кардинал вознаградил вас за то, что вы раскрыли заговор, который замыслили испанцы, — это прекрасно; но над кардиналом есть король, и король любит донью Манчу. Что случится, когда она узнает, что ее брат и ее соотечественники были выданы вами? Не достанет ли ее влияния на короля, чтобы добиться их помилования и аннулировать ваше назначение?

— Донья Манча, дорогая Сара, совершенно не любит своего брата и будет рада, что избавилась от него. Что же до прочих, то они ей и вовсе безразличны, и она согласилась заниматься этим заговором только под давлением дона Фелипе.

— Может быть, вы и правы, но одну вещь следует все же от нее скрыть — это наши планы пожениться.

— Что вы говорите?! — обеспокоенно воскликнул Мак, — я ведь рассчитываю осуществить эти планы как можно скорее.

— Но вы забыли, — с сомнением произнесла Сара, — что эта дама любит вас!

— Ах, да, верно, я и забыл об этом. Вы этим недовольны?

— Конечно нет, но если она узнает, что вы любите меня, она захочет отомстить и наказать вас за равнодушие.

Мак задумался. Рассуждения Сары очень походили на правду. Минуту он молчал, потом поднялся.

— Что вы собираетесь делать?

— То, что делаю всегда: атаковать врага в лицо.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что я сию минуту иду к донье Манче и расскажу ей все сам.

— Но в данном случае ваш враг — молодая, красивая женщина, которая вас любит. Это очень опасно!

— Вы ревнуете?

— А как же иначе?

— Ну, тогда я совершенно счастлив, — сказал Мак, — но вы не бойтесь ничего, моя любимая, потому что ваши прекрасные синие глаза очаровали меня настолько, что я просто нечувствителен к пламенным взглядам прекрасной доньи Манчи.

— Тогда идите и возвращайтесь скорее.

Через четверть часа Мак был уже у прекрасной испанки.

Когда ей доложили о приходе капитана, донья Манча резко поднялась с места.

Что ему от нее нужно?

Он действительно предатель, как назвал его дон Фелипе, и пришел к ней, чтобы заставить ее говорить и узнать у нее о заговоре?

Или пришел влюбленный, который готов упасть к ее ногам и молить ее о том, что она была бы счастлива ему отдать?

— Сударыня, — сказал, входя, Мак, — у меня есть считанные минуты. Меня ждут, поэтому позвольте мне говорить откровенно и кратко.

Увы, донья Манча хорошо поняла, что к ней пришел не возлюбленный.

— Говорите! — произнесла она.

— Заговор раскрыт.

— Ах, значит это ваше дело? Дон Фелипе меня не обманул? И вы решили меня погубить, меня, которая… О, вы — негодяй! Ну что же, продолжайте. Может быть, вы пришли меня арестовать? Я готова следовать за вами. У меня было время бежать, но как вы видите, я здесь.

— Позвольте мне вставить несколько слов?

— Говорите, что вам угодно.

— Я не мог выбирать между вашим братом и своей родиной. Он хотел продать мою страну. Но между вами, сударыня, и вашим братом я всегда делал большую разницу. Он хотел, чтобы меня повесили. Вы меня спасли. Потом, как я могу забыть те мгновения, когда вы были моей? Правда, я думал, что держу другую в своих объятиях, и вы думали, что прижимаете к своей груди другого. Ну и что же? Ведь это вы были моей, а я был ваш.

— Так вы меня еще любите? — прошептала в упоении донья Манча.

— Нет, Манча, нет, я не люблю вас. Я не могу вас любить, потому что отдал свое сердце другой, и она готова отдать мне руку.

— Так что же вы здесь делаете?

— Я пришел спасти вас.

Испанка снова приняла надменный вид.

— Меня спасти? Вы полагаете, что вы для этого нужны? Пусть меня не любит наемный солдат, зато меня обожает король!

— А вы уверены, что кардинал не имеет над вами больше власти, чем король?

— Ну и что с того? — сказала она, и показала ему флакончик, закрытый притертой пробкой. — Имея это, можно ничего не бояться.

— Вы хотите убить себя, Манча? Нет вы этого не сделаете, я умоляю вас не делать этого. Я прошу вас во имя вашей любви и ради спасения моей. Манча, наступил час, когда души возвышаются. Франция была в опасности; я могу сказать без преувеличения, что я ее спас. Сегодня утром я держал жизнь вашего брата в своих руках. Но я пожертвовал своей личной местью. И если я здесь, то потому, что наступила моя очередь спасать вас. Вы не вознаградите меня, если ваша смерть встанет между мной и Сарой. Вы любите меня, Манча. Так докажите это, оставаясь жить!

И он подошел к ней. Она почувствовала на своем лице его горячее дыхание. Она была почти что в его объятиях, он держал ее за руки. Ах, как ей хотелось продолжать роман, который начался в Блуа! О Боже, как она его любила!

Но она не хотела быть недостойной его. Она взяла флакон и бросила в камин, где он и разбился.

— Говорите, что я должна делать, — сказала она.

— Вы хотите остаться в Париже?

— Нет.

— А король?

— Он просто глуп.

— Он любит вас.

— Да, и будет меня любить каждый раз, как увидит, но он слишком упрекает себя за эту любовь, чтобы не прийти в восторг от того, что он больше меня не увидит. Ну а я, вы это знаете, совсем его не люблю. Я просто повиновалась брату.

— Тогда готовьтесь к отъезду, Манча. Вы родились за Пиренеями…

— И вы хотите, чтоб я туда вернулась?

Он посмотрел ей в глаза.

Они долго стояли так, будто каждый пытался проникнуть до глубины души другого.

Может быть, Манча поняла, что не люби Мак Сару, он бы любил ее, и это ее утешило.

— Но ведь вы поцелуете меня в последний раз, когда я сяду в карету? — с нежностью спросила она его.

И он ответил:

— Да…

И по тону его ответа она поняла, что это не будет ему неприятно.

— Пойду готовиться к отъезду, — сказала она.

— Прекрасно, а я сделаю все, что смогу, чтобы вам не отказали в пропуске. До скорого свидания.

Она протянула ему руку, и он прижал ее к своим губам. Мак был галантным человеком.

Но бедный дон Фелипе! Манча и не вспомнила о нем!

Глава 35. Равнина Мон-Сури

Выйдя из кардинальского дворца, Перинетта показала командиру маленького отряда путь, которым они с Маком пришли сюда.

Перинетта была очень горда делом, которое ей поручили. Прохожие разглядывали эту хорошенькую девушку шедшую по улице в сопровождении двух десятков солдат, с разными чувствами. Женщины бросали на нее презрительные взгляды, думая, что ее ведут в тюрьму. Мужчины же улыбались и говорили, что офицер, покручивающий ус и искоса взглядывающий на девушку, на тюремщика мало похож.

Некоторые, впрочем, видели в девушке невинную жертву и были готовы отбить ее, но улыбка Перинетты останавливала их в их намерениях.

Они уже подходили к равнине Мон-Сури, когда Перинетта неожиданно подумала, что, наверное, было бы неосторожно в таком количестве идти к хижине, где ждали Сидуан и трактирщик, потому что столько народу там трудно спрятать, они могут спугнуть заговорщиков, и те убегут.

Потому она спрятала их у входа в заброшенный карьер, неподалеку от лачуги.

— Господин офицер, — сказала она, — возьмите с собой только двух человек, чтобы послать их за остальными, когда время придет.

— Милое дитя, вы — прекрасный командир, и к тому же очень предусмотрительный.

И они продолжили путь вчетвером.

Сидуан с большим нетерпением ожидал возвращения Перинетты. Время от времени его толстое и доброе лицо появлялось в дверях: он осторожно следил за дорогой.

Как только он увидел девушку, он сделал знак, что пока все идет хорошо. Когда она подошла, он сказал:

— Долго ты ходила, Перинетта, — и он звонко поцеловал ее в щеку, — но вот ты явилась наконец, и с подкреплением.

И, поклонившись офицеру, добавил:

— Птички в клетке, господин офицер; правда не все, а всего четверо, не считая того негодяя, что служил приманкой.

— Всего-то четверо! Значит, за остальными моими людьми не посылать?

— А почему не посылать? — спросил Сидуан. — Им тут будет неплохо, вашим людям, а нам они могут понадобиться, хотя я этого и не думаю; а что приказал капитан Мак?

— Ждать его и ничего без него не предпринимать, если только заговорщики не попытаются от нас улизнуть.

— Тогда подождем. Пошлите за своими людьми, лейтенант тут есть погреб, а в нем остались несколько бутылок винца: оно поможет им скоротать время.

— Вы мне расскажете, в чем тут дело, дружище? — сказал офицер. — Я до сих пор ничего толком не знаю, а я люблю знать, на какую дичь я охочусь.

— Ладно; а вы, хозяин, хорошо бы сделали, если бы взяли с собой кого-нибудь и сходили за орудиями, которыми мы пользовались ночью.

— Мы что, опять в этот колодец полезем?

— Не знаю, но, если капитан так решит, то придется, и мы выиграем время.

Сидуан и офицер встали так, чтобы видеть вход в колодец. Солдаты же сели на сено и пустили по кругу бутылки, которые принесла из погреба Перинетта.

Через полчаса вернулся трактирщик.

Сидуан, как умел, рассказал офицеру о всех ночных приключениях, и тот с огромным нетерпением стал ожидать, когда он сможет принять участие в драме, развязка которой приближалась.

— Значит, они там внизу? — спросил он у Сидуана, указывая на колодец и потирая руки.

— О, да, они пришли вчетвером, тихо и осторожно, вертели головами налево-направо, как крысы, которые чуют сыр в мышеловке; потом я увидел, как они спустились, и, как только они исчезли в колодце, я взял ноги в руки, побежал туда и втащил наверх веревку.

На самом же деле произошло вот что: заговорщики, оставив дона Фелипе в подземелье, чувствовали себя не очень спокойно.

Они думали, что, скорее всего, там произойдет дуэль, и в том случае, если она окажется роковой для дона Фелипе, мнимый дон Руис сможет распорядиться их тайной по своему усмотрению.

Они некоторое время ждали трактирщика, но, поскольку дон Фелипе так и не появился, четверо испанцев, в том числе дон Хиль Торес и дон Гарсиа Диего вернулись к колодцу, чтобы выяснить, что произошло.

Они осторожно, как и сказал Сидуан, подошли к колодцу и увидели, что у входа в пещеру все, как обычно.

Дорога была им хорошо знакома, но, прежде чем спуститься, они несколько раз громко позвали по имени дона Фелипе, и им показалось, что откуда-то из глубины до них донесся стон. Тогда они спустились и увидели, что зал, где они совещались, превратился в сплошные руины. С величайшими предосторожностями они добрались до дона Фелипе и освободили его.

Первой мыслью дона Фелипе была мысль о мести, и он рассказал заговорщикам, что его здесь оставил Мак.

— Нас предали, — сказал он, — наш заговор раскрыт, и нам надобно бежать. Но я не уеду, не отомстив этому авантюристу.

Когда он произносил эти слова, ненависть настолько искажала его черты, что в них сквозила только свирепость.

— Скорее выберемся из этого подземелья, господа, и на этот раз уже не будем сюда возвращаться!

И они двинулись к вертикальному ходу, где они надеялись найти веревку и подняться по ней на поверхность.

Излишне говорить, что у них с собой был потайной фонарь, благодаря которому они находили дорогу в кромешной тьме подземелья.

Придя к месту, где должна была висеть веревка, они направили свет фонаря вверх и обомлели: веревка исчезла.

В этот момент Сидуан как раз окончил свой рассказ офицеру; он взглянул на равнину и увидел на некотором расстоянии человека, быстрым шагом приближавшегося к месту, где они находились.

Сидуан узнал этого человека с первого взгляда.

— А вот и капитан, — закричал он, — сейчас у нас будет работа!

Через секунду Мак вошел в лачугу.

— Все в порядке? — с порога спросил он.

— В порядке, капитан, мы ждем только вас, чтобы решить, что делать. Улов невелик, но четверо из них попались.

— Прекрасно, — сказал Мак, — а они нам помогут поймать остальных. Нужно веревку повесить на место, и у меня есть мысль, как сделать так, чтобы они не догадались о ловушке, которую мы им расставим. Перинетта, детка, идем с нами, ты мне поможешь.

— С удовольствием, капитан.

— Господин лейтенант, возьмите троих человек, остальные пока останутся здесь. Пошли, Сидуан!

Маленький отряд направился к колодцу. Когда до него оставалось несколько шагов, Мак произнес:

— Теперь тихо! Мы должны подойти без шума. Ты, Перинетта, пойдешь вперед, и будешь звать, как будто ты ищешь ребенка. Произноси при этом любое имя, какое тебе в голову придет, только не зови Сидуана — это имя дон Фелипе знает. Услышав женский голос, заговорщики, ничего не опасаясь, попросят им помочь. Я пойду с тобой и брошу им веревку. А вы, — обратился Мак к мужчинам, — спрячетесь с другой стороны колодца. Как только эти негодяи вылезут, вы их безо всякого труда схватите.

Распоряжения Мака были тотчас же выполнены. Укрытием для пяти гвардейцев послужили кучи камня и земли. Мак поставил Перинетту недалеко от колодца л велел ей медленно идти по направлению к нему.

— Самюэль! Самюэль! — стала звать девушка, ходя кругами около колодца.

И тотчас же из колодца послышались отчаянные вопли.

— Ко мне! На помощь! Сюда!

Перинетта наклонилась над колодцем.

— Что это? Кто тут? — спросила она.

— Кто бы вы ни были, помогите нам выбраться отсюда, и мы вас вознаградим, — раздался снизу голос дона Фелипе.

— Но как, мой добрый господин? — ответила девушка, которой подсказывал Мак.

— Посмотрите, нет ли у колодца веревки? Поищите!

— Да, вы правы, и если вам этого хватит… А как ее привязать?

— Поищите, там в ограде у самой земли должен быть крюк.

— Ага, вот он! — воскликнула Перинетта. — А вот вам и веревка!

Мак лег на землю у ограды с другой стороны.

Через несколько мгновений пять человек, то есть дон Фелипе и четверо его друзей, вылезли из колодца. Ощутив, наконец, под ногами твердую землю, дон Фелипе злобно расхохотался; его распирала ненависть.

Это послужило сигналом солдатам: они были наготове и бросились на испанцев, мгновенно связав четверых из них. Сопротивление оказал один дон Фелипе: он отпрыгнул назад и в ярости закричал:

— Мак! Опять Мак!

— Да, милостивый государь, и на этот раз я вас поймал!

— Ты меня поймал, презренный? Ты так думаешь?

— Да, сударь, можете сами в этом убедиться!

Дон Фелипе бросился к дону Гарсии и резким движением схватил его шпагу.

— Так ты думаешь, что я от тебя не уйду? — воскликнул он, становясь в позицию, размахивая шпагой с такой яростью, что солдаты, уже готовые броситься на него, невольно отшатнулись. — Ты ошибаешься: я, дон Фелипе д'Абадиос, я, друг короля, не покорюсь наемному солдату!

— Пусть ваша гордость не страдает. Благодаря вам я больше не наемный солдат, — насмешливо ответил Мак. — Его преосвященство господин кардинал соблаговолил отдать мне должность коменданта, которую вы испросили у короля для дона Руиса и Мендозы. Таким образом, милостивый государь, препроводить вас к кардиналу будет иметь честь именно это важное лицо.

— О, нет, никогда! — воскликнул дон Фелипе.

С этими словами он бросился на шпагу, которую держал в руке, и упал вниз лицом: клинок пронзил его насквозь и вышел между лопатками.

Мак наклонился; одного взгляда ему было достаточно, чтобы понять: его враг ушел из жизни.

Сидуан и один из солдат унесли тело в хижину, где до этого прятался отряд.

— Ей-богу, — сказал Мак, — это очень сильно упрощает мою задачу. Этот дворянин сильно стеснял меня, потому что я не хотел быть неблагодарным по отношению к его сестре. Убить себя — это единственный поступок, который он мог совершить, чтобы сделать мне приятное.

Потом четверо окончательно растерявшихся испанцев были доставлены в хижину, где Мак поручил солдатам их бдительно охранять.

— Ну, на этот раз, дорогой капитан, все кончено? — спросил Сидуан. — Остальное — дело полиции.

— Да, мой мальчик, — ответил Мак, — но прежде мне еще нужно еще раз спуститься в колодец.

— Вы шутить изволите, любезный хозяин?

— Да никоим образом. Прошлой ночью я потерял в этих проклятых развалинах драгоценный для меня сувенир, и мне нужно его найти, даже если мне придется перебрать по одному обломки, под которыми я был погребен.

— Ах, что вы такое, Боже мой, говорите?! Рисковать жизнью ради какого-то сувенира!

— Ах, милый Сидуан, жизнью часто рискуют и из-за гораздо меньшего, но ты, мой мальчик, можешь со мной не ходить.

— Нехорошо так говорить, капитан. Вы отлично знаете, что я за вами хоть в ад пойду!

— Ну, тогда давай побыстрее! Мне тоже не терпится выйти из этой ужасной гробницы раз и навсегда — довольно я тут натерпелся! Но нам нужны кирка, лестница и что-нибудь вроде той кормушки, которой ты так удачно прикрывался от камней.

— Все здесь, капитан. Я же не знал, не придет ли вам в голову самому туда лезть за доном Фелипе, и я заставил все сюда притащить.

— Решительно, мой мальчик, ты очень поумнел. Пошли!

— Сударь, — спросил трактирщик, — мои новые обязанности несомненно требуют, чтоб я пошел с вами?

— Безусловно, — ответил Мак, — ты будешь держать фонарь. Только я вас сразу предупреждаю, друзья мои, что я намерен добраться до того самого благословенного стола, который спас мне жизнь. А он сейчас находится в очень опасном месте, потому что все эти хождения взад и вперед окончательно расшатали старую кладку.

— Пойдем, капитан, у меня в кармане камзола лежит веревка висельника, а она свою силу доказала.

Мак улыбнулся.

Капитан ошибался, считая, что подземелье стало еще опаснее, чем было прошлой ночью, напротив: все, что могло упасть, уже упало и образовало своеобразные подпорки сводам. Это делало предприятие хоть и не безопасным, но все-таки возможным, а накануне оно было бы чистейшим безумием.

Поскольку мы уже описывали этот подземный путь, воздержимся от того, чтобы еще раз следовать за Маком. Поиски были долгими и тщательными, но Мак верил, что его медальон остался именно на том месте, где он провел ночь, а потому искал именно там.

Короче, через час, проведенный за осторожным разбором кусков штукатурки и камней, он увидел блестящий предмет: это был его медальон!

Со всеми предосторожностями трое мужчин вышли, на этот раз навсегда, из подземелья, ставшего свидетелем такой напряженной борьбы.

Мак подошел к солдатам, сторожившим испанцев. У тех был жалкий вид. Они, вероятно, жалели, несколько запоздало, правда, о том, что проявили такой интерес к судьбе дона Фелипе.

— Дети мои, — сказал Мак солдатам, — двое из вас останутся сторожить тело этого несчастного, который сам наложил на себя руки, пока за ним не придут. Остальные пойдут со мной. Мы отведем к его преосвященству господину кардиналу этих господ, чтобы они дали ему кое-какие разъяснения. Ты, мой славный Сидуан, вместе с Перинеттой пойдешь и подождешь меня у мэтра Лоредана. Ты скажешь моей дорогой Саре, что все идет хорошо, и что скоро и приду, и мы с ней пойдем покупать свадебный наряд для Перинетты.

Девушка захлопала в ладоши и прыгнула на шею Сидуану, но нам кажется, что поцелуй, который она запечатлела на щеке своего жениха, предназначался скорее капитану.

Глава 36. Инструкции

Прием, оказанный Маку при входе в кардинальский дворец, полностью отличался от утреннего. Очевидно, часовые получили приказ, потому что капитану все отдавали честь и ему даже не пришлось называть свое имя.

Когда он вошел в приемную, лакей доложил: «Господин комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель!»

Мак не сказал ни слова, и с достоинством, но без робости пронес свой новый титул мимо ожидавших приема.

Ришелье по-доброму улыбнулся ему навстречу.

— Ну, господин комендант, чем кончилась ваша экспедиция?

— Удовлетворительно, монсеньор, мы захватили четверых заговорщиков, которых солдаты вашего преосвященства охраняют внизу. Но самый опасный из них, их главарь дон Фелипе…

— Ускользнул от вас? — воскликнул, хмурясь, кардинал.

— Не совсем так, монсеньор, он покончил с собой.

И Мак рассказал все, что произошло.

— Я должен допросить этих людей, — сказал Ришелье. — Господин Мак, благоволите приказать доставить их сюда.

Мак повиновался.

Когда четверо испанцев вошли, они увидели совершенно другого человека, чем капитан несколько минут назад: взгляд его был прозрачен и жесток, лицо строго, а голос тверд.

— Господа, — сказал он, — ваши планы мне известны. Я в курсе вашего заговора и позвал вас сюда с единственной целью: предупредить, что вас ни что не спасет от кары, которая вас ожидает. Первое условие, чтобы воплотить в жизнь замыслы, подобные вашим, это осторожность, вы же вели себя, как малые дети, доверяющие свои тайны первому встречному. К несчастью для вас, в наши времена уже одно великое слово «заговор» многим кружит головы. Следовательно, те, кто участвует в заговоре, должны умереть. И не ждите помилования от короля. Об этом малозначительном деле он даже не узнает: такова моя воля.

Говоря все это, Ришелье смотрел на четырех несчастных взглядом, проникавшим до самой глубины души каждого.

Трое из них были бледны, но головы держали высоко, и в глазах их не было смятения.

Только один дон Хиль дрожал, лицо его было растеряно, и он бросал на кардинала умоляющие взгляды.

Ришелье узнал все, что хотел знать.

— Господин комендант, прикажите отвести этих троих обратно вниз, — сказал он, указывая Маку на дона Гарсию и его товарищей. — А вы сударь, — добавил он, обращаясь к дону Хилю, — останьтесь здесь.

Оставшись наедине с кардиналом, этот трус бросился перед ним на колени, и, умоляюще сложив руки, воскликнул:

— О, сжальтесь, монсеньор, сжальтесь, помилуйте меня. Я ни в чем нс виновен, я просто пришел следом за доном Фелипе, вот и все. Чем я могу склонить к милости ваше преосвященство? Если вам угодно, я уеду, я вернусь в Испанию, я готов оставаться в тюрьме до конца моих дней, но прошу вас, монсеньор, сохраните мне жизнь, только жизнь!

Ришелье с презрением смотрел на жалкого труса, ползавшего у его ног, и на лице его отражалось глубокое отвращение, которое ему внушала подобная низость.

— Прежде всего, — сказал он холодно, — назовите имена своих сообщников.

Дон Хиль встал, в глазах его засветилась надежда, и, полагая, что этим он купит свою жалкую жизнь, он, не колеблясь, назвал всех участников заговора.

Ошибки быть не могло: этот человек говорил искренне; он предавал своих братьев на смерть с радостью, почти что с гордостью.

Ришелье записывал.

Назвав последнее имя, дон Хиль, как бы с сожалением остановился.

Ришелье ударил по колокольчику. Вошел офицер.

— Попросите войти господина коменданта крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель, — сказал кардинал.

Вошел Мак.

— Господин комендант, — сказал Ришелье, — возьмите за труд доставить изменников в Шатле: вот приказ для господина де Гито. Казнь должна состояться сегодня и в самой тюрьме. Ступайте, — добавил он, делая знак дону Хилю следовать за Маком.

— Монсеньор! — с мольбой произнес несчастный, ломая руки, — мне казалось, что ваше преосвященство обещали мне! Умоляю вас, пощадите!

И он снова упал к ногам кардинала.

Ришелье протянул Маку список, который он составил со слов дона Хиля.

— Господин де Гито должен немедленно арестовать заговорщиков, имена которых значатся на этом листе, — продолжал он. — Но совершенно необходимо, чтобы все это было проделано в величайшей тайне.

Несчастный дон Хиль дрожал всем телом и глухо стонал.

Мак вызвал двух гвардейцев, и они скорее вынесли, чем вывели, испанца из рабочего кабинета Ришелье.

— Господин Мак, вернитесь сюда распорядившись относительно этих негодяев. Мне еще нужно с вами поговорить.

Мак поклонился и вышел.

Узкое лицо кардинала еще несколько мгновений сохраняло строгое выражение; казалось, его светлые холодные глаза продолжали следить за действующими лицами той сцены, которая только что разыгралась в его кабинете; потом он чуть заметно пожал плечами и снова углубился в изучение пергаментов, которыми был завален его стол.

Четверть часа спустя он снова принимал Мака.

— Монсеньор, — сказал Мак, — я хочу просить у вашего преосвященства о большой милости.

— О какой, сударь?

— В этот заговор была замешана женщина. И хотя до сих пор имя ее не было ни разу произнесено, я уверен, что ваше преосвященство не забыли ее.

— Я знаю, о ком вы собираетесь говорить, — ответил Ришелье и поморщился.

— Да, монсеньор, я прошу вас помиловать донью Манчу. Она спасла мне жизнь, и я не должен об этом забывать; кроме того, она соблаговолила подарить мне свою любовь, и я был бы в отчаянии, если бы она по моей вине оказалась замешанной в этом деле.

— Но, сударь, то, о чем вы просите, — ответил кардинал, — отнюдь не пустяк. Безусловно, поскольку донья Манча в большой милости у короля, она не может разделить судьбу своих сообщников. Но оставить ее на свободе?… А она не попытается воспользоваться своим влиянием на короля? Положение не из легких, потому что король, безусловно, не простил бы, если бы к женщине, которую он почтил своим вниманием, были бы приняты слишком строгие меры.

— Все это можно уладить, — сказал Мак. — Я видел донью Манчу. Если ваше преосвященство даст ей охранную грамоту, она тут же покинет Париж и уедет в Испанию.

— Вернется в Испанию? — воскликнул кардинал, и на лице его отразилось живейшее удивление. — Как, эта женщина, которая может надеяться на все, потому что ее любит король, согласна пожертвовать своим будущим и своим честолюбием?

— Монсеньор, — ответил Мак, — донья Манча не честолюбива, она просто подчинялась влиянию брата, который хотел воспользоваться ею для осуществления своих замыслов. Донья Манча — настоящая женщина, чувства которой не подчиняются рассудку, а в ее душе нет ни капли расчета. Я должен признаться вашему преосвященству, что Донья Манча была отнюдь не в восторге от милостей короля, потому что сердце ее наполнено совершенно другими чувствами. Она уедет в Испанию и сделает это с радостью, потому что тот, кого любит она, любит другую.

К концу этой речи лицо кардинала, сначала очень мрачное, совершенно прояснилось.

— Дорогой комендант, — сказал он, — сегодня вас посещают только удачные мысли, и я готов помиловать эту испанку хотя бы потому, что вы у меня появились благодаря ей. Ее бегство разрешит все сложности. Так пусть она уезжает, и отъезд ее должен быть окружен строжайшей тайной.

— Прошу ваше преосвященство позволить мне организовать все это.

— А после этого, — сказал кардинал, — вам самому нужно собираться в путь. Я хочу вам сказать, что Ла-Рош-Сент-Эрмель не может долго оставаться без коменданта.

— Ах, монсеньор, я выполню ваше поручение с радостью и удовольствием. Прошу у вашего преосвященства только несколько дней, потому что я почитаю своим долгом, хотя бы ради нового положения, которое я займу, полностью изменить свою жизнь.

— Объяснитесь, сударь!

— Боже мой, монсеньор, все очень просто. Я подумал, что человек моего возраста, да еще неизвестно откуда взявшийся, явившись занять пост, который обычно доверяют седобородым генералам, не будет внушать должного уважения…

— Вы забываете, сударь, что нового человека посылает кардинал Ришелье, который обычно не поступает легкомысленно!

— Да сохранит меня Господь от того, чтобы я забыл, какую большую милость вы мне оказываете, ваше преосвященство, и насколько вы были добры ко мне!

— Так пусть вас не беспокоит, сударь, людское мнение!

— Монсеньор, — сказал с улыбкой Мак, — ваше преосвященство были всегда так добры ко мне, что я признаюсь вам: я просто хочу перед отъездом жениться.

— Примите мои поздравления, сударь. Вы так недавно в Париже, но, похоже, времени вы здесь даром не теряли!

— Просто в Париже можно встретить людей, которых встречал в другом месте, монсеньор!

— Я не прошу вас выдавать свои тайны, — ответил кардинал, — вы можете поступать согласно вашим желаниям. Я просто прошу вас ускорить отъезд, насколько это возможно.

И, говоря это, кардинал написал несколько слов на пергаменте, к которому была подвешена большая печать из красного воска.

— Возьмите, — сказал он Маку, — это охранная грамота доньи Манчи.

— И еще одно слово, монсеньор, — произнес капитан, поблагодарив кардинала низким поклоном. — У меня нет никакого желания заниматься похоронами дона Фелипе. Не может ли этим заняться офицер, который был со мной?

— Безусловно, — ответил. Ришелье.

Еще раз почтительно поклонившись, Мак вышел из кабинета.

Глава 37. Отъезд доньи Манчи

Четверть часа спустя комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель входил к Лоредану, где Сидуан и Перинетта рассказывали Саре о последних событиях.

— Пойдем со мной, Сидуан, — сказал Мак, поцеловав руку Сары, — еще не все кончилось. Тебе еще придется совершить небольшое путешествие.

— Путешествие?! — воскликнул бедный малый.

— Да, в Испанию.

На этот раз взволновалась Перинетта:

— В Испанию, монсеньор? И что вы хотите, чтоб мы в такой дали делали?

— Поэтому я и не говорю, милая Перинетта, что ты должна сопровождать Сидуана.

— Я один поеду? — спросил будущий супруг хорошенькой служанки.

— Нет, ты проводишь до границы донью Манчу.

Началась всеобщая неразбериха.

Перинетта кричала:

— Как, он с женщиной поедет?!

Сара, стоя, держала Мака за руки и говорила:

— Вы добились, чтобы она уехала? О, благодарю вас!

А Сидуан хохотал во все горло и, показывая на Перинетту пальцем, повторял:

— Ревнует, нет, вы посмотрите, она ревнует! Ты что, глупышка, думаешь, что эта знатная дама меня похитит?

— Ладно, дурень, не смейся ты так, — сказал Мак, поднимаясь. — Обними свою Перинетту, потому что пора отправляться.

Смех в самом деле прекратился.

Сидуан и Перинетта так бы и плакали, обнявшись, до вечера, если бы Мак их не заставил, наконец, распрощаться и не вытащил своего бывшего лакея на улицу.

Чтобы утешить его, он рассказывал ему по дороге, какие прекрасные места он увидит на пути из Парижа до Пиреней, и какими вкусными обедами будет угощать его во время путешествия донья Манча.

И поэтому, когда они подошли к воротам особняка прекрасной испанки, Сидуан был уже почти в восторге от того что ему предстоит столь заманчивое путешествие, да еще в таких прекрасных условиях.

Во дворе уже стояла большая запряженная парой лошадей коляска, забитая доверху чемоданами и пакетами.

Донья Манча была готова.

— Вы видите, меня не пришлось долго упрашивать, — сказала она Маку, когда он вошел в ее комнату. — Мне осталось только сесть в карету.

— Я буду вечно признателен вам за решительность, — ответил Мак, пожимая ей руку.

— Мой управляющий привезет мне все, что я оставила. Я также вручила ему письмо, которое он передаст королю, когда я уеду. Я приняла все возможные меры предосторожности.

— Ну а я, — сказал Мак, — принес вам охранную грамоту, и привел вам своего лакея, можно сказать, своего лучшего друга. Я отвечаю за него, как за себя, он покинет вас только тогда, когда вы будете в надежном месте.

— Вы очень добры, друг мой, и я никогда, до конца дней моих, вас не забуду.

И, сказав это, донья Манча надела плащ и мантилью и спустилась во двор. Сидуан уже сидел рядом с кучером.

Мак почтительно открыл дверцу и помог донье Манче подняться в карету.

— Вы помните, что вы мне обещали? — спросила она, усевшись.

— Вам не надо мне это напоминать, — ответил Мак, на минуту присаживаясь рядом с ней.

— О, друг мой, я бы так любила вас! — воскликнула бедняжка, со слезами обнимая капитана.

— Не заставляйте меня сожалеть, что мое сердце занято, — сказал он, целуя ее в лоб.

— Нет, не так! — возразила она.

И она похитила у него поцелуй, который она сделала условием своего отъезда, и который отныне должен был служить ей утешением до конца ее дней.

Капитан встал и вышел из кареты, потому что хорошо знал себя: в битвах любви, как и на поле брани, он был человеком горячим.

— И что же вы намереваетесь там делать? — спросил он дрожащим голосом.

— Я сделаю то, что обычно делают испанки, когда они отказываются от мести: поступлю в монастырь.

Он нежно сжал ее руки. Он был почти так же взволнован, как она.

— Я буду молить Бога, чтоб он даровал вам счастье, — добавила она, подавив рыдания.

Было ясно, что тянуть с отъездом больше нельзя.

— До скорого, Сидуан! — сказал капитан и протянул ему охранную грамоту.

— Надеюсь, что до скорого! — ответил тот.

Руки сплелись в последний раз, потом Мак резко захлопнул дверцу, крикнул кучеру: «Трогай», и карета покатилась.

Управляющий доньи Манчи получил от нее поручение отнести его величеству на следующий день письмо, содержание которого нам нет нужды знать…

Глава 38. Мадемуазель де Бовертю

Вернувшись к Лоредану, Мак застал ювелира и его дочь за столом. Сара не ела: глаза у нее покраснели, она вытирала слезы, которые напрасно пыталась сдержать.

Лоредан принял молодого человека с сердечностью, свидетельствующей о том, что, если на брак своей дочери с капитаном Маком этот славный человек просто согласился, то выдать ее за коменданта Ла-Рош-Сент-Эрмели он был в восторге.

— Дорогой капитан, — сказал он, протягивая Маку руку, — садитесь сюда и отужинайте с нами. Я уверен, что за событиями этого дня вы и поесть-то забыли!

— Принимаю ваше приглашение с великим удовольствием, вы правы, ей-ей; даже упоминание о еде разбудило во мне зверский аппетит.

— А… она уехала? — спросила Сара.

— И не просто уехала; она приняла решение, как истая испанка, уйти в монастырь.

На лице Сары отразилось огромное облегчение, а у бедной Перинетты невольно вырвалось рыдание.

— Ну-ну, — сказал ей Мак, — утешься, дочь моя; Испания — еще не край света, и твой Сидуан оттуда вернется, любя тебя пуще прежнего. А теперь, дорогой господин Лоредан, мне нужно задать вам важный вопрос.

— Говорите, капитан, но знайте наперед, что это балованное дитя мне уже сказало, что вас интересует. Ее желания всегда были для меня законом, — добавил Лоредан, нежно глядя на дочь. — А теперь я слушаю вас.

— Господин Лоредан, — сказал, немного волнуясь, Мак, — я ценю, поверьте, честь, которую вы мне оказываете, отдавая мне самое дорогое, что у вас есть.

— Не благодарите меня, сударь, я знаю, что вы достойны моей дочери… и к тому же, она ведь вас любит?

— Хорошо, мэтр Лоредан, поговорим о нашей свадьбе, Его преосвященство господин кардинал, которому благоугодно принимать большое участие в моей судьбе, желает, чтобы я как можно скорее отправился к месту моего назначения в Ла-Рош-Сент-Эрмель, и, — добавил Мак, влюбленно глядя на Сару, — я хотел бы уехать туда не один.

— Ну, конечно же, сын мой, вы должны взять с собой жену. Мне, конечно, будет нелегко, — добавил он дрогнувшим голосом, — но я буду утешать себя мыслью, что она счастлива.

— Но, милый отец, — сказала Сара, краснея, и на глазах у нее появились слезы, — я не хочу оставлять вас одного. Вы достаточно богаты, а король возьмет другого ювелира.

— Да, моя дорогая, ты права, и я, наверное, часто буду оставлять свой старый дом и приезжать к вам, чтобы помолодеть, радуясь вашему счастью. Но Мак только что сказал, что кардиналу нужно повиноваться. Его преосвященство не слишком щедр на знаки внимания, и, когда он их дарит, нужно считать, что тебе оказали большую честь, и подчиняться немедленно. Итак, дети мои, с этого часа вы можете считать себя помолвленными. А свадьбу сыграем, когда тебе угодно, Мак.

Перинетта снова всхлипнула.

— Вот видите, капитан, как мне-то не везет! — сказала она. — Барышня обещали, что и вашу и нашу свадьбу мы сыграем в один и тот же день!

— Детка, — ответил Мак, — человек предполагает, а политика располагает, но мы постараемся возместить тебе это небольшое разочарование и сыграем твою свадьбу в Ла-Рош-Сент-Эрмели, это будет еще прекрасней.

— Да, но когда? И вернется ли вообще Сидуан?

— Дурочка ты, дурочка! Если бы ты видела, как он уезжал! Вернется ли? Я отвечаю, что вернется: когда мы с ним расставались, глаза у него были такие же заплаканные, как у тебя сейчас!

При этих словах на губах Перинетты снова заиграла улыбка.

— А теперь, дорогой господин Лоредан, я должен перед вами извиниться.

— За что?

— Дело в следующем: в этом подземелье я потерял одну памятную вещицу — медальон, который был на мне со дня моего рождения. Я обнаружил эту потерю только уже у кардинала, причем в эту минуту я был у него не один: когда я невольно вскрикнул, заметив, что его потерял, там была еще одна знатная дама. Эта дама захотела узнать, в чем дело, и, когда я ей рассказал, что в медальоне был портрет, она очень взволновалась и заставила меня пообещать ей, что я, если понадобится, перерою все катакомбы, но найду его и покажу ей.

— И вы собираетесь снова туда спуститься? — воскликнули Сара.

— Я уже там был, дорогая Сара и, благодарение Богу, нашел эту реликвию, которой я очень дорожу, поскольку мне всегда казалось, что это портрет моей матери. Но, к несчастью, когда я пришел к мадемуазель де Бовертю, слуги сказали мне, что ее нет дома, но что она просила меня оставить свой адрес, если я приду в ее отсутствие. Вы же понимаете, дорогой господин Лоредан, что оставить адрес какой-то гостиницы было бы недостойно коменданта Ла-Рош-Сент-Эрмели, и я оставил ваш.

— И правильно сделали, сын мой, вы здесь у себя дома.

И не успел ювелир произнести эти слова, как перед лавкой остановилась карета. Из нее вышла дама, одетая в черное, и вошла к Лоредану.

Увидев ее, все встали, а Мак узнал ее и бросился навстречу.

— Простите, сударь, меня за столь поздний визит, — обратилась она к Лоредану, — но речь идет об очень важном для меня деле, — тут голос ее задрожал, — и я не могла ждать. Слуги сообщили мне, — прибавила она, поворачиваясь к Маку, — что ваши поиски были успешны.

— Да, сударыня, — несколько удивленно ответил Мак, который не мог себе объяснить, почему мадемуазель де Бовертю так волнуется и смотрит на него так пристально и странно.

— А медальон… при вас, здесь?

Мак снял с шеи портрет.

Мадемуазель де Бовертю, едва стоя на ногах, следила за движениями капитана.

Едва взглянув на медальон, она глухо вскрикнула.

— Это он, это действительно он!

И она окинула Мака восхищенным взглядом.

— И вы совершенно уверены, что этот медальон в самом деле принадлежит вам? И вам не отдал его кто-нибудь из ваших друзей? Вы никогда с ним не расставались?

Произнося эти слова, бедная женщина почти задыхалась.

— Да, сударыня, — ответил Мак, чувствуя, что он невольно начинает волноваться. — Я клянусь вам, что всегда хранил его с великой бережливостью, потому что в моем представлении это — портрет моей матери.

— Ну что же, взгляните хорошенько еще раз на эти черты и посмотрите мне в лицо: оно постарело, прошли годы, но, может быть, Господь сохранил достаточно сходства, чтобы вы узнали свою мать!

И мадемуазель де Бовертю открыла Маку свои объятия.

Капитан, слушая ее, бледнел все больше и больше. Когда она кончила, он радостно вскрикнул, бросился к ней и покрыл ее лицо поцелуями.

— Это правда, правда! Вы — моя мать, я узнал вас! О, как я счастлив!

И Мак с восторгом разглядывал эту знатную даму, весь ее нежный и благородный облик, не понимая, как он сразу не заметил поразительного сходства между ней и портретом.

— Нет, нет, не удивляйся, — сказала с улыбкой мадемуазель де Бовертю, разгадав его мысли. — Это сейчас радость вернула мне отблеск былой красоты. Я была так несчастна! О, дорогое мое дитя! Подумать только, что я тебя нашла… кардинал говорил мне о тебе, я знаю, что ты — храбрец! А какой ты красавец!

С самого начала этой сцены, немыми свидетелями которой были Лоредан и Сара, лицо девушки отражало все чувства Мака, но под конец она погрустнела.

— Что же будет с нашей любовью? — думала она. — Сын такой знатной дамы захочет ли жениться на дочери ювелира Лоредана?

Но ей недолго пришлось страдать.

— Дай я еще раз тебя обниму, — говорила мадемуазель де Бовертю. — Я так давно мечтала об этом дне и сберегала до него всю нежность своего сердца!

— Матушка! — ответил Мак, подставляя, как ребенок, лицо поцелуям матери. — И я тоже, представьте себе, не раз целовал ваш портрет, представляя себе, какое счастье целовать свою мать!

— Дитя мое дорогое!

— Ах, вы даже не представляете себе, насколько сегодня счастливый день! Дорогая Сара, подойдите и скажите моей матушке, что теперь у нее будет двое детей, которым очень нужна ее любовь!

Сара, покраснев, подошла к ним.

— Она полюбила меня, — продолжал Мак, — когда я был бедным наемным солдатом, она спасла мне жизнь. Ее отец с радостью отдал ее мне. Матушка, вы ведь тоже будете счастливы назвать ее дочерью?

— Дитя мое, — ответила мадемуазель де Бовертю, — не скрою, думая о тебе, я надеялась, что ты сделаешь блестящую партию, достойную нашего дома, достойную, — тут она понизила голос, — твоего отца, но Господь судил иначе, и нужно, чтобы та, которая была твоим ангелом-хранителем в трудные времена, оставалась им и в счастливые.

И она привлекла к себе взволнованную Сару и нежно ее поцеловала.

Мак сиял.

— А теперь, — продолжала мать Мака, — нужно немедленно известить обо всем кардинала. И есть еще одна особа, чьего соизволения мы должны испросить.

— Кто же это, матушка?

— Король, дитя мое, — еле слышно прошептала мадемуазель де Бовертю, — твой брат!

— Мой брат?! — воскликнул громко Мак, не будучи в силах сдержаться. — Так я — сын Генриха Великого?!

Мадемуазель де Бовертю склонила голову.

— Не нужно об этом говорить, — сказала она. — Сохраним это втайне.

Читатель догадывается, как прошел остаток вечера.

Мать и сын обменялись несчетным числом поцелуев.

Может быть, Саре и казалось, что, не будь здесь мадемуазель де Бовертю, Мак уделял бы ей больше внимания, зато теперь она знала точно, что у нее достанет времени взять свое.

Приключения капитана Мака на этом месте подходят к концу.

А бывает ли у истории лучшая развязка, чем счастье?

Эпилог

Пока комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель вместе с матерью, с которой он больше не расставался, делал последние приготовления к) свадьбе, правосудие не дремало и занималось делами некоторых действующих лиц этой истории.

И в одно прекрасное утро на том самом месте, где дон Фелипе хотел воздвигнуть виселицу для Мака, было воздвигнуто одиннадцать виселиц. Они ждали одиннадцать заговорщиков, одиннадцать предателей, хотевших продать Францию иностранной державе.

Будем честны. Кроме дона Хиля, все они умерли храбро.

А некоторое время спустя, Мак заступил на свою должность. В крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель это был настоящий праздник: новый комендант был так молод и хорош собой, вид у него был бравый, а об руку с ним шла такая красивая жена — они повенчались еще перед отъездом из Парижа.

Мак и надеяться не смел на столь пышное торжество.

Даже его преосвященство кардинал Ришелье в знак признательности почтил свадьбу своим присутствием. Там был и сам король, потому что мадемуазель де Бовертю все ему рассказала.

И хотя Мак был полностью поглощен своим счастьем, он не раз во время церемонии всматривался в лицо короля, пытаясь понять, утешился ли Людовик после отъезда доньи Манчи.

Лицо короля стало спокойным. По-видимому, он был счастлив избавиться от мучивших его угрызений совести по поводу супружеской измены.

Испанка все угадала правильно. Она хорошо его знала!

Бедная донья Манча!

И сам Мак, не успев приехать в Ла-Рош-Сент-Эрмель, уже и думать забыл о своей возлюбленной на час. Счастье обладать Сарой вытеснило из его сердца все прошлое.

Мадемуазель де Бовертю так и светилась счастьем. Прежде всего, нужно сказать, что теперь она носила другое имя. Его величество король Генрих IV почтил ее своим вниманием, охотясь в Бюри. И Людовик XIII, протягивая ей в церкви перо, сказал:

— Госпожа баронесса де Бюри, будьте добры поставить подпись…

Король хотел, чтобы мать Мака не имела повода краснеть…

И, если бывший капитан перед всем светом носил имя и титул матери, он настоятельно требовал, чтобы в семейном кругу его называли прелестным именем «Мак», под которым он узнал Сару и обрел свою мать.

На своем гербе он также приказал изобразить мак, и не было для него большей радости, чем видеть летом Сару с этим цветком в волосах, когда она подходила, чтобы он ее поцеловал.

Впрочем, вокруг Ла-Рош-Сент-Эрмели во время созревания хлебов все поля краснели маками, и цветы стояли всюду — на окнах, в жардиньерках, в вазах на каминах, и все, казалось, пело: «Мак, мак!»

На семейном совете было решено, что первого сына назовут Маком, а второго — Васильком.

— Ну, а третьего будут звать Генрихом, — говорила баронесса де Бюри, бывшая мадемуазель де Бовертю, все еще не забывшая отца своего любимого сына.

Короче, только одно сердце в Ла-Рош-Сент-Эрмели не пело от счастья, и это сердце билось в груди бедной Перинетты.

— Ах, не вернется мой Сидуан! — вздыхала она.

Ведь в то время железных дорог еще не придумали, и от Парижа до Пиренеи было не близко.

А для Сидуана дорога с юга на север оказалась еще длиннее дороги с севера на юг, потому что туда он ехал на великолепных лошадях доньи Манчи, а обратно — на тяжелых и медлительных почтовых клячах.

И все же в один прекрасный день у подъемного моста крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель прогремел и замолк колокольчик.

Перинетта уже была на мосту.

Они закричали в одну и ту же секунду:

— Сидуан!

— Перинетта!

И отныне капитана Мака окружали только счастливые лица.