— Ошибаешься, моя милая…

— Что? — вскрикнула она, привскочив на месте. Сэр Артур не моргнул.

— Мое дитя, — сказал он спокойно, — у тебя очень плохая память, и ты все время забываешь, что без меня Фернан и не знал бы даже о твоем существовании.

— Это правда, но…

— Это значит, что Фернан сделает для тебя то, что мне угодно.

— Как! — проговорила Тюркуаза. — Так, по-вашему, я не могу делать того, что хочу?!

— Нет.

Это-то «нет» было произнесено так отчетливо и таким тоном, что Тюркуаза мгновенно поняла, что ей надо подчиниться своему противнику.

— Но позвольте, — попробовала возразить она, — вы ведь все-таки не опекун мне, и если Фернану будет угодно разоряться на меня…

Сэр Артур пожал плечами.

— Что это, моя красавица, — проговорил он насмешливо, — да вы совсем не такая умная женщина, как я сначала предполагал. Неужели вы воображаете, что я устраиваю только ваши дела, а не свои…

— Это правда, — прошептала она, прикусив губу, — вы хотите получить за комиссию.

— Да, ровно два миллиона!..

Тюркуаза так и привскочила на своем месте.

— Вы с ума сошли! — вскрикнула она.

— Ну нет, — ответил сэр Артур, — я обделываю дела, вот и все.

Молодая женщина встала, надела капот и спокойно села в кресло.

Она была совершенно хладнокровна.

— Кто хочет слишком много, тот не получит ничего, — проговорила она, — Фернан любит меня и, поверьте, сделает все то, что я захочу.

Но эти слова нисколько не смутили сэра Артура и не лишили его хладнокровия.

— Ты ошибаешься, — сказал он, — мне стоит сказать только одно слово, чтобы Фернан больше никогда не был у тебя. У меня в руках находится одно из писем, которые ты писала к Леону Роллану.

Она невольно побледнела.

— Ну так я сознаюсь ему во всем, и он, конечно, простит меня.

Сэр Артур опустил свою руку в карман и, вынув оттуда кинжал, спокойно вытащил его из ножен.

— А это еще лучше письма, — добавил он прехладнокровно.

Тюркуаза испуганно протянула руку к сонетке. Баронет громко расхохотался.

— Вы знаете очень хорошо, моя милая, что все ваши люди принадлежат мне, следовательно, если бы я даже убил вас, то они помогли бы мне скрыть след моего, так сказать, преступления.

Тюркуаза опустила руку и глубоко вздохнула. Она поняла, что была связана по рукам и по ногам своим ужасным благодетелем.

— Однако, — продолжал он, — вы неблагоразумны, мой ангел, вы даже забыли уже то, что месяц тому назад вы мерзли от холода… в пятом этаже в Ситэ де Мартир… Вам теперь дали отель в пятьсот тысяч франков, одной мебели на сто тысяч экю, право на пятнадцать тысяч ливров ежегодного дохода… и вы все еще жалуетесь!.. Тюркуаза прикусила себе губы.

— Хорошо, — проговорила она, — говорите скорей ваши условия, я их принимаю…

— Отлично… наконец-то вы становитесь благоразумны, — заметил сэр Артур, садясь подле нее.

— Да, но я не предвижу, откуда могут явиться так скоро два миллиона; ведь для этого нужно время.

— Положительно это вздор, они будут у нас завтра же, если вы только будете ловки.

— Завтра?! Это немыслимо…

— Я говорю серьезно… к тому же, — добавил сэр Вильямс, — нам необходимо поторопиться. ,

— Это, сколько мне кажется, совершенно напрасно… Фернан, право, богаче всякого индийского короля… а с терпением можно бы было сделать что-нибудь гораздо лучше.

— И это опять-таки все вздор, так как он получит от своей жены в приданое, по свадебному договору, ровно три миллиона… Итак, вот все, чем он может законно распоряжаться.

— А! — заметила разочарованно Тюркуаза.

— А так как он уже тронул первый миллион, — продолжал сэр Артур, — а я беру два остальных для себя, to для вас и останется триста тысяч… Все остальное принадлежит его сыну, и никто не имеет на остальное ни малейшего права.

— Это-то, положим, все верно… Но как взять эти два миллиона триста тысяч?

— Нет ничего легче.

— Как же?

— Дело в том, моя милая, что тот человек, который делает подарки вроде отеля, никогда не откажется подписать для женщины, которую он любит, обязательство в сто тысяч экю ежегодного дохода.

— Но, мой милый, сто тысяч экю — далеко не шестьдесят тысяч ливров дохода.

— Ну, я нашел возможность помочь этому цифровому недочету.

— — Мне было бы очень любопытно узнать это средство.

— Оно очень просто… когда человек находится в опьянении от некоторых вин, то его зрение замечательно слабеет.

При этом сэр Артур вынул из кармана пять вексельных бланков и положил их перед молодой женщиной,

— Смотри хорошенько, — добавил он при этом.

— Ну, что же? — спросила она. — Я здесь вижу вексель в десять тысяч франков.

— Эх, если бы ты знала химию, — милочка, то ты, вероятно, поняла бы все без объяснений.

— То есть что?

— То, что существуют чернила, которые могут быть отлично смываемы… обыкновенно в состав таких чернил не входит чернильный орех.

— А, понимаю… то есть когда Фернан подпишет эти пять векселей чернилами из моей чернильницы, то весь текст их, за исключением, конечно, подписи, будет смыт и заменен другим, более подходящим для нас.

— Вы замечательно догадливы, — сказал, улыбаясь, сэр Вильямс, — и вполне понимаете намеки… Следовательно, теперь решено, что вы устроите так, что этот болван Фернан напишет «акцептирую» и подпишет под ним свою фамилию.

— Черт возьми, — пробормотала Тюркуаза, — все это очень хорошо, но, как кажется, не совсем исполнимо.

— Это почему?

— Потому что когда наступит срок уплаты по этим векселям, то он увидит, что был игрушкою обмана, и, вероятно, откажется платить и потянет нас к суду.

— То, что ты говоришь, совершенно верно, но векселя будут представлены не ему, а его жене.

— Почему же не ему?

— Ты это сейчас же узнаешь. Она заплатит потому, что не пожелает, чтобы память ее мужа была осквернена.

— Как память?..

— Ну, да.

— Так разве он умрет?

— Мне кажется.

На этот раз Тюркуаза с ужасом посмотрела на сэра Вильямса и отшатнулась.

— Что вы хотите этим сказать? — прошептала она.

— Гм! — ответил совершенно хладнокровно сэр Вильямс. — Срок первого векселя наступит только через три недели, а кто знает, что может случиться за это время.

Молодая женщина невольно побледнела… хладнокровие подлого Андреа возмущало ее.

— Нет, нет! — проговорила она. — Я никогда не буду сообщницей. Это верно, что я женщина без стыда и сердца… но я не хочу убивать…

Сэр Артур взял совершенно спокойно свой кинжал, который лежал на камине.

— Вы совершенно глупы, — сказал он, — вы торгуетесь со мной относительно жизни другого, упуская совершенно из виду, что ваша жизнь принадлежит мне.

Он поднял при этом свой кинжал так, что лезвие его блеснуло при свете свечи. Тюркуаза молчала… Он нагнулся к ней и тихо сказал: «Слушай!..»

Что произошло между сэром Вильямсом и Тюркуазой, этого мы в настоящее время не можем еще сказать. Но вечером в этот день, часов в семь, отель этой молодой женщины в улице Виль л'Евэк принял какой-то таинственный праздничный вид… лестница его была вся убрана цветами, а гостиная освещена как для бала.

Тюркуаза была разодета, хотя никуда не собиралась и ждала к себе только одного Фернана, к которому было отправлено ею письмо следующего содержания: «Приезжайте ко мне обедать; запрещение с вас снято. Жду вас ровно в семь часов».

В назначенное время. она услыхала во дворе стук колес кареты.

— Это, он, — подумала она, — он точен, как влюбленный!..

Через несколько секунд после этого в комнату к ней вошел Фернан.

Она не встала, а только обернулась, улыбнулась и протянула ему свою крошечную ручку.

— Здравствуйте, мой друг, — проговорила она ласково и нежно.

Он бросился к ней как школьник.

— Наконец-то я вижу вас, — прошептал он, — наконец-то я снова вижусь с вами!

— Неужели же вы могли предполагать, безумный, что не увидите меня больше никогда?

— Человеку, который любит так, как я, малейшее облачко на горизонте уже представляется чем-то вроде урагана.

— Если так, — ответила она, улыбаясь, — то я могу вам сказать, что ураган прошел и даже выглянуло солнце.

И при этом она снова улыбнулась и добавила:

— Ну, а что вы скажете мне, если я сознаюсь вам в одной правде?

— Говорите!

— Ну, так я не "выходила из этого отеля и никуда не выезжала из Парижа.

Фернан удивился.

— Сегодня утром, — продолжала она, — я сидела у себя во втором этаже и из-за занавески наблюдала за вами, когда вы поехала верхом.

— И вы были так жестоки, что даже не воротили меня?..

— Да, была так жестока.

— Но за что же… в чем я провинился перед вами?

— Это был просто женский каприз, — ответила она, — но, впрочем, теперь вы уже прощены, а потому и не жалуйтесь.

— Разве вы ждете гостей сегодня? — спросил он.

— Я даю обед.

— Кому?

— Тс-с, — ответила она, — вы это сейчас увидите, мой друг, а теперь я вам могу сказать только то, что ожидаю сегодня такого гостя, для которого я бы хотела иметь хрустальный дворец, самые изысканные вина и самые лучшие кушанья.

— Гм, — заметил Фернан, — вы заинтриговали меня. В эту самую минуту лакей отворил двери в столовую и доложил:

— Кушанье подано!

— Вашу руку, мой друг, — сказала она, беря его за руку.

К своему удивлению, Фернан увидел, что в столовой накрыт стол на два куверта.

— Но, — проговорил он, — где же ваш гость?.. Она взглянула на него и улыбнулась.

— Мы будем обедать только вдвоем, — проговорила она.

Тюркуаза представлялась теперь Фернану прекраснее мифологической Гебы… она наливала ему вино, и он пил, глядя на нее… Мы можем, со своей стороны, сказать только то, что Фернан мало-помалу пьянел, а Тюркуаза сохраняла все свое хладнокровие и только для виду подносила стакан к губам.

Через два часа после этого они кончили обедать и вошли в будуар.

Здесь Тюркуаза вдруг сделалась серьезною и почти печальною.

— Что с вами? — спросил ее Фернан, пораженный этой тоской.

— Со мной? — сказала она. — Решительно ничего, мой милый друг.

— Но вы сделались так грустны.

— Может быть, от полноты счастья, — ответила она и глубоко вздохнула.

— Я уверен, однако, — заметил Фернан, — что вы что-то скрываете от меня.

Тюркуаза молчала.

— Женни! — вскрикнул молодой безумец, опускаясь перед ней на колени. — Вы плачете!

Она отвернулась от него. На ее ресницах блестели слезинки.

— Вы ошибаетесь, — прошептала она, — со мной ничего.

— Вы грустны, вздыхаете, плачете, что все это значит… или я не ваш друг?

Тюркуаза не отвечала и залилась слезами.

— Вы ничего не можете сделать, — наконец сказала она.

— Я?.. Я не могу ничего сделать?

— Нет.

— Но что же значат эти слезы?

— Нет, нет, — шептала она, — это положительно невозможно.

Фернан стоял перед ней на коленях и страстно целовал ее руки.

— Женни, — шептал он, — ответьте мне только на один вопрос…

Она молча кивнула головой.

— Вы страдаете?

— Может быть!..

— В таком случае скажите мне, что я должен сделать… и я, не расспрашивая вас ни о чем, сделаю все, что только нужно…

— Вы клянетесь мне в этом?

— Клянусь.

Она радостно вскрикнула и прошептала:

— О, какой ты благородный и добрый, Фернан, я буду любить тебя всю свею жизнь…

Но при этом она опять стала как бы колебаться.

— Ну что же мне делать, говорите скорей? — настаивал Фернан.

— Вот что… мне нужно спасти одного моего родственника, — наконец выговорила она, как бы преодолевая себя…

— Глупенькая! — заметил, засмеявшись, Фернан. — Вам, верно, надо денег?

Она закрыла свое лицо руками и ничего не отвечала. Фернан протянул ей руку.

— Глупенькая! — повторил он. — И ты плачешь из-за таких пустяков? Из-за денег? Говори скорее, сколько тебе надо денег, чтобы спасти твоего родственника?

— Огромную сумму…

— Но какую же?

— Пятьдесят тысяч франков, — простонала она жалобно.

Фернан так и расхохотался.

— Это такие пустяки! — сказал он. — Я дам тебе сейчас записку к своему банкиру…

— Нет, — прошептала она, — мне этого не нужно.

— Тебе не надо пятидесяти тысяч франков?

— Надо…

— Ну, так дай мне перо…

— Вы дали мне клятву не расспрашивать меня?..

— Я еще раз повторяю свою клятву.

— Ну, так слушайте же меня — — мне не надо записки на пятьдесят тысяч франков.

— А что же надо?

— Просто акцептировать на эту сумму векселей…

— Но…

— Я не могу вам больше ничего сказать… не спрашивайте меня, зачем это…

— Ну, где же твои векселя?

— Я сейчас принесу их… подождите меня здесь несколько минут, — сказала она и проворно выбежала из комнаты.

Она улыбнулась ему при этом так, что он потерял и последние остатки своего благоразумия.

Гостиная уже не была освещена так, как перед обедом, и только топившийся камин слабо освещал окружавшие предметы. Около камина сидел человек, закутанный в широкий плащ, в котором при полусвете, царствовавшем вокруг него, с трудом можно бы было узнать сэра Вильямса.

Тюркуаза положила ему на плечо руку, наклонилась к нему и шепнула:

— Дайте векселя, он теперь готов на все. Негодяй открыл свой бумажник и подал ей пять гербовых бумажек.

— Вот, — сказал он, — когда будут подписаны, ты принесешь мне их обратно.

— Хорошо… а потом?

— Черт возьми! Потом ты воротишься к нему, чтобы разыграть и остальную часть этой комедии.

— Скажите лучше, трагедии, — прошептала Тюркуаза дрожащим голосом.

— Ну, ну, — пробормотал подлый Андреа, — а ведь, право, будет очень интересно посмотреть на драку этих людей, которые будут резаться на ножах… Леон — Геркулес, и если только де Камбольх дал ему надлежащий урок, то он в десять минут убьет Фернана.

— Боже! — прошептала Тюркуаза. — Что же будет тогда со мною?

— Во-первых, ты — спрячешься в своей уборной.

— А потом… он тоже убьет меня!

— Нет, потому что к тебе скоро придут на помощь..

— Ну, а последствия этой истории?

— Тебя арестуют, конечно, будут допрашивать, а потом будет совершенно ясно для всех, что у тебя зарезались два человека из-за одной только ревности… вот и все. Репутация твоя — несколько пострадает, но тебя опять скоро выпустят, а вследствие этого ты попадешь в большую моду у всех ослов и сумасшедших.

— Ах! — прошептала Тюркуаза. — Это ужасно, и я положительно не хочу.

— Полно, не глупи… ты знаешь, что у тебя выбора нет, — холодно ответил он.

Тюркуаза замолчала; она была убеждена, что сэр Вильямс убьет ее, если только она вздумает отказаться быть его сообщницей.

Она взяла векселя и вошла в будуар, где ждал ее Фернан.

Роше был пьян — вокруг него все вертелось, и хотя будуар был освещен только одной свечкой, но ему казалось, что их стоят десятки.

Впрочем, нужно здесь заметить, что в ожидании этой страшной драмы, подготовленной подлым Андреа, камин в будуаре не был затоплен, так что если бы пришлось задуть свечу, то вся комната осталась бы во мраке.

Тюркуаза положила перед Фернаном пять векселей, которые тот хотя и с большим трудом, но все-таки подписал.

Тогда Тюркуаза крепко пожала его руку и прошептала: «Благодарю тебя, мой милый друг, за того, кого ты спасаешь этим!»

Она взяла векселя, воротилась в гостиную и подала их сэру Вильямсу, который взял их и спокойно сложил.

— Хорошо, — заметил он, — теперь отправляйся, человек с ножом скоро придет.

Тюркуаза воротилась в будуар, а Андреа вынул бумажник, чтобы положить в него добытые векселя… но он вдруг задрожал, потому что ему послышалось сзади человеческое дыхание.

Он обернулся…

Потухавшее пламя бросало вокруг себя слабый свет; но тем не менее низкий негодяй заметил в двух шагах от себя неподвижную тень — а" наверху этой тени две блестящие точки, светившиеся во мраке, как глаза тигра.

Неужели в эту минуту к Фернану явился спаситель?

Вернемся назад.

Мы, вероятно, помним, что когда Тюркуаза уехала в Париж, то Рокамболь и Вантюр возвратились назад в харчевню.

— Черт побери! — ворчал импровизированный трактирщик. — Пусть меня лучше повесят, если я только хоть что-нибудь понимаю из всего этого.

Рокамболь расхохотался.

— Почтеннейший, — проговорил он, — человек никогда не может знать всего и всего понимать, но, пожалуй, я тебе объясню, почему этот болван, перед которым мы разыгрывали всю эту штуку, может слышать — но не может двигаться и говорить.

— Я не верю в колдунов, — заметил скептически трактирщик.

— Вы никогда не были в Америке, Вантюр? — спросил Рокамболь.

— Никогда.

— Очень жаль, иначе бы вы знали, что там живут дикие люди, обладающие многими весьма дельными познаниями как в медицине, так и в свойствах различных корней и трав.

Вот эти-то милые люди и продали мне тот серый порошок, который я всыпал вчера в бордо и который имеет свойство парализовать на известное время все чувства за исключением одного слуха.

— Так. А долго ли этот болван будет наслаждаться таким положением?

— До завтрашнего вечера.

— Ну, а завтра?

— Это уж мое дело.

— Что же мы-то будем делать до тех пор?

— Сначала поужинаем, а потом ляжем спать… Через несколько минут после этого они привели свой план в полное исполнение.

Леон Роллан находился все в одном и том же состоянии. Он вспомнил случаи, что живых людей принимали за мертвых, и затрепетал.

Наконец, на другое уже утро дверь в его комнату отворилась, и к нему кто-то вошел.

— Каков! — пробормотал голос трактирщика. — Хорош, он все еще спит и даже не проснулся в эту ночь.

И Вантюр опять ушел.

— Он, вероятно, опять придет, — подумал Леон, — потом зайдет еще раза два или три и, наконец, подумает, что я умер.

Конечно, если бы летаргия Леона Роллана продлилась еще несколько часов, то он очнулся бы, верно, с поседевшими волосами и состарившись на десяток лет — но это ужасное положение прекратилось вдруг.

Сначала к нему возвратилось зрение, затем он нервно вздрогнул и почувствовал, что движение тоже возвратилось к нему.

Он вскрикнул.

На этот крик явился трактирщик.

— А, наконец-то вы проснулись, — заметил он.

— Где она?

— А вы, барин, славно спите, — продолжал трактирщик.

— Где она? — повторил еще раз Леон.

— Кто она?

— Дама, которая приехала со мной.

— Гм!.. надо предполагать, милейший, что она так же думала о вас, как и о всяком другом… она снова уехала в Париж.

Леон вскрикнул… итак, это была правда, что Тюркуаза уехала.

Он проворно вскочил с постели.

— Я хочу ехать тотчас же в Париж, — крикнул он и бросился на лестницу.

Проходя через кухню, он услышал сзади себя хриплый голос, кричавший ему: «Барин, если хотите ехать в Париж, то я живо свезу вас туда».

Леон обернулся и увидал вчерашнего почтаря в рыжем парике, который сидел у печки и спокойно покуривал себе трубочку.

— Давай, скорей лошадей!

— Подаю, только, барин, я съем здесь кусочек хлеба да выпью стаканчик вина. Эй! Вантюр! (Вошел трактирщик.) г

— Я еду на обратных и вот зараз отвезу и барина, а поэтому-то, милый друг, дай нам чего-нибудь поесть и выпить.

— Я не голоден, — заметил Леон.

— Все равно! Вам, вероятно, захочется пить, когда я вам расскажу тайну одной особы.

— Вы!

— Ну да. И почтальон сел к столу.

Последние слова почтаря взволновали всю кровь у Леона.

Несчастный безумец машинально сел за стол с почтарем, налил себе стакан вина и выпил. Ему хотелось узнать что-нибудь.

Трактирщик уселся рядом с ними и снова налил Леону вина.

— Что же вы знаете? — допытывался Леон.

— Ведь я, — начал почтарь, — был в услужении у этой госпожи.

— А!

— Да выпейте же, — угощал между тем добродушный трактирщик, беспрестанно подливая Леону вина.

— Этот господин, — продолжал почтарь, — настоящий мерзавец, он бьет напропалую эту развратницу и, вероятно, кончит тем, что добьет ее.

— А! — вскрикнул Леон, схватив со стола большой кухонный нож. — Тогда ему будет беда!

— Если бы этот негодяй" умер, — продолжал почтарь, — то она была бы одной из самых счастливейших женщин, так как она сходит с ума от любви к вам.

— Если так, — вскрикнул опять Леон, — то я убью его.

Через час после этого Леон был страшно пьян.

На Леона, как и вообще на всех людей из простого звания, вино действовало убийственным образом, возбуждая в нем жестокость и свирепость.

Трактирщик с помощью Рокамболя усадил Роллана в экипаж, который помчался быстрее вихря в Париж.

Когда карета доехала до Рульской заставы, то столяр, благодаря тому, что Рокамболь не переставал поить его всю дорогу, был почти не человеком — опьянение сделало из него хищного зверя.

Карета быстро проехала предместье, повернула в улицу Виль л'Евэк и с шумом въехала во двор отеля Тюркуазы. ЙГ

— Идем! Идем! — шептал почтарь.

Леон, шатаясь, следовал за ним и яростно махал во все стороны длинным ножом.

Глаза его налились кровью, и вокруг него все представлялось в красном цвете.

На дворе отеля и на лестнице не было ни души. Почтарь шел вперед и указывал ему дорогу.

— Я уверен, — говорил он, — что он теперь там наверху вместе с ней.

Они прошли приемную комнату и подошли к будуару. Здесь они встретили лакея.

— Куда вы лезете? — крикнул он. Леон молча, грубо оттолкнул его.

— Мне нужно видеть барыню! — крикнул он.

— Их нет, или, лучше сказать, они теперь с барином…

Эти несколько слов окончательно взъярили столяра.

Он толкнул еще раз лакея и громко стукнул в дверь будуара.

— Отворите, отворите! Или я вышибу дверь, — заорал он во все горло.

— А теперь, — проворчал Рокамболь, — будь что будет… я же бегу…

Отдав векселя сэру Вильямсу, Тюркуаза снова вошла в будуар, где Фернан полулежал на диване, предавшись какому-то восторженному блаженству.

— Вы благородны и добры, мой милый друг, — шептала она, садясь около него, — в настоящую минуту есть на этом свете один человек, который выходит из этого отеля, благословляя вас.

— Этому человеку надо благословлять тебя, мой ангел.

— Боже! — шептала она. — Я еще никогда не была так счастлива, как теперь.

В это самое время во дворе послышался какой-то особенный шум… на лестнице раздались шаги и чьи-то голоса.

Шум этот заставил Фернана невольно вздрогнуть… он привстал со своего дивана.

— Господи! — вырвалось у Тюркуазы, и Роше не мог не заметить, как она побледнела и смешалась.

Прошло еще около двух минут, шум все усиливался и усиливался и наконец раздался у самых дверей будуара, где они сидели.

— Она дома, я хочу ее видеть, — раздалось за дверью. При этих словах Тюркуаза вскрикнула, бросилась к двери будуара и проворно заперла ее на ключ.

— Что вы делаете? — вскричал Фернан.

— Тсс! — едва слышно прошептала Тюркуаза.

В приемной в это время происходило что-то вроде борьбы, и наконец в дверь крепко и громко стукнули.

— Это он! — вскрикнула Тюркуаза.

— Кто он?

— Он! он! — говорила она в страхе. — Бегите… в эту дверь ради всего святого…

— Бежать? — вскрикнул в свою очередь Фернан. — Но кто же этот человек, который смеет таким образом врываться к вам… Бежать?!

— Он убьет вас! — прошептала она с ужасом, который ясно проглядывал во всех ее движениях.

— Женни, моя милая, — кричал между тем из-за двери чей-то яростный голос, — Женни, отвори мне… я тебя прошу… мне надо только его…

И дверь комнаты начала колебаться, уступая силе,

— Бегите, Фернан, ради Бога, — повторяла молодая женщина, — этот человек, который там, этот человек — любим мною!.. Я обманула вас… простите меня…

В эту минуту дверь отворилась, и Тюркуаза выронила из рук свечу, которая потухла.

В комнате стало темно.

Тюркуаза бросилась к дверям уборной, чтобы спрятаться в ней, но в эту минуту дверь уборной отворилась: на пороге стояла женщина со свечой в руке.

Мы настолько хорошо знаем сэра Вильямса, что, вероятно, не можем усомниться в его храбрости. Тем не менее при виде этой неподвижной тени, при блеске двух ярких точек он страшно смутился и невольно отступил.

Тень в свою очередь приблизилась. Сэр Вильямс отступал, а тень продолжала подходить все ближе и ближе.

— Кто вы? Что это такое? — спросил он с внезапным ужасом, которому никогда не поддавался.

Тень молчала, но чья-то железная рука схватила сэра Вильямса за горло, и в то же время негодяй почувствовал, что к его лбу приставляют что-то холодное. Он понял, что это было дуло пистолета. И почти в то же время женский голос сказал ему: «Мне надо векселя… или вы будете убиты…»

Этот голос заставил его вздрогнуть всем телом.

— Векселя! — повторила тень повелительным голосом, не отнимая пистолета от его лба.

Сэр Вильямс узнал по голосу Баккара и понял, что она не остановится и убьет его, если он не послушается. Он молча подал векселя.

Но Баккара, так как это была она. не выпустила шеи баронета, которую она сдавила ему левой рукой.

— В огонь, — сказала она, — сейчас же бросьте все это в огонь или вы погибли!..

Баронету было трудно дышать, он стоял, прислонившись к стене между дверью будуара и камином, в котором догорала последняя головня.

Сэр Вильямс молча бросил туда векселя, которые мгновенно вспыхнули и осветили гостиную, что дало возможность двум действующим лицам этой сцены несколько минут смотреть друг на друга.

Сэр Вильямс узнал в своей противнице Баккара. Но если сэру Вильямсу было не трудно узнать Баккара, то зато ему было почти невозможно узнать виконта Андреа.

Мнимый англичанин сразу понял, что он может спастись только посредством какой-нибудь хитрости. Сила в этом случае была положительно неприменима.

— А! — прошептал он своим хриплым голосом. — Мне душно!..

Баккара отпустила его и отскочила на два шага назад, все еще держа в руке пистолет.

— Милорд, — проговорила она совершенно спокойно, — если вы не желаете умереть сейчас же, то повинуйтесь мне.

— А! — возразил сэр Вильямс, все больше и больше приобретавший свое обычное хладнокровие и искавший выхода из этого затруднительного положения.

— Наклонитесь, — продолжала Баккара резким голосом, достаточно доказывавшим, что она сумеет заставить повиноваться себе, — возьмите с камина свечку и зажгите ее… Знаете… ведь рыбак видит рыбака издалека.

Баронет молча повиновался.

— Зажгите другую, — сказала Баккара, — я вообще люблю симметрию и желаю теперь, чтобы у нас горели две свечки.

Сэр Вильямс исполнил и это приказание молодой женщины.

— Теперь, — продолжала Баккара, — негодяй, который ворует при помощи развратницы два миллиона триста тысяч франков, не может быть без оружия, и у него, вероятно, есть кинжал.

Сэр Вильямс покачал отрицательно головой.

— Ну, — повторила Баккара, — торопитесь же, милорд, и бросьте свою игрушку.

И, заметив, что он еще колеблется, она подняла свой пистолет и сказала:

— Ну, я целю в голову — Сэр Вильямс понял, что ему остается жить только несколько минут, если он вздумает еще колебаться, а потому он торопливо расстегнул свой сюртук, вынул из кармана кинжал и бросил его к ногам Баккара. г Молодая женщина наступила на него ногой и продолжала держать в руке пистолет.

— Она довольно сильна, — думал он, — лишь бы только она не узнала меня и отпустила, — затем он громко добавил: — Я бедный карманник, и, право, будет гораздо лучше, если вы отпустите меня… И без того уже печально лишиться всех этих векселей.

Между тем Баккара продолжала вглядываться в него и думала: я глубоко убеждена, что это Андреа, несмотря на все его новое превращение. Он не мог изменить в себе только одного своего взгляда, и я по этому-то взгляду и узнала его… но я не должна подавать вида, что узнаю его…

И, не переставая смотреть на него, она добавила:

— Я отлично вижу, что вы ловкий карманник, то есть просто английский плут, перед которым наши доморощенные французские плуты совершенно пасуют, но я все-таки не вижу данных для того, чтобы «-мне следовало вас отпустить.

Сказав это, она отступила еще на два шага и, достигнув двери, стукнула в нее два раза.

Эта дверь отворилась, и в гостиную вошел человек.

Он был высокого роста, молод и, подобно Баккара, держал в руке пистолет.

— Мой милый граф, — сказала она, — вот человек, которого я вам поручаю и оставляю его под вашей стражей.

— Хорошо, — ответил ей граф Артов.

Граф сделал шаг к своему пленному и холодно взглянул на него.

— Милостивый государь, — сказал граф, — я никогда не изменяю своего решения. Потрудитесь сесть вот там в амбразуре этого окна и сидите спокойно… Если вы пошевелитесь, то я пущу вам пулю в лоб.

— А я не пошевелюсь. — прошептал мнимый англичанин и сел на указанное ему место.

Тогда Баккара направилась к камину, взяла с него свечку и отворила дверь в спальню Тюркуазы, соединявшуюся с будуаром и уборной.

Итак, в ту минуту, как Леон Роллан приходил в бешенство, а Фернан вставал со своего места, пораженный и отрезвленный внезапным цинизмом Тюркуазы, — итак, в эту-то минуту дверь уборной отворилась и осветила всю сцену… В эту-то минуту на пороге уборной показалась женщина со свечой в руке… при виде ее растерявшаяся Тюркуаза отступила назад и вскрикнула от ужаса!..

В будуаре произошла сцена поразительная и ужасная. Два человека встретились лицом к лицу на близком расстоянии: один из них был бледен, с блуждающим взором; волосы его были растрепаны, и он яростно махал ножом во все стороны. В дверях стояла Баккара, распространяя вокруг себя свет, и казалась в эту минуту ангелом примирения. Несколько в стороне находилась Тюркуаза… ее лицо было искажено от ужаса, и она уже полагала, что теперь настал ее последний час.