Прежде чем продолжать рассказ, сообщим читателю, что случилось три дня назад с бароном де Мор-Дье, которого маркиз Шаламбель де Флар-Монгори увидел мертвым на постели на улице Принца и который, как говорят, был убит накануне того дня, когда он явился в кабинет маркиза в отель на улице Пентьевр.
      Итак, три дня назад, в пять или шесть часов вечера, барон де Мор-Дье, на этот раз действительно живой, переходил Карусельскую площадь и мост того же имени, направляясь в предместье Сен-Жермен. Барон был одет бедно; его платье было потерто, сапоги стоптаны, и бедняк выставил на груди, чтобы скрыть сомнительной белизны белье, концы залоснившегося черного галстука.
      Этот человек, бывший когда-то миллионером, казалось, стоял на границе самой ужасной нищеты.
      — Сударь! — закричал ему инвалид, стоявший у заставы моста для сбора пошлины за переход через мост. — Пожалуйте пять сантимов.
      Барон, прошедший уже десять шагов по мосту, вернулся, обшарил все карманы, но ничего там не нашел.
      — Извините, — пробормотал он. — Я ошибся…
      И, бледный от стыда, он вернулся назад, проговорив:
      — Я забыл кошелек.
      Но старый солдат заметил красную ленточку в петлице сюртука барона, а по осанке узнал бывшего военного и сказал ему, улыбаясь:
      — Хорошо, господин офицер, вы заплатите на возвратном пути. Я очень рад оказать вам кредит.
      Барон покраснел.
      В эту минуту на мост въехала карета, и женщина, высунувшая из окошка голову, слышала последние слова инвалида и заметила краску стыда, выступившую на лице барона. Рядом с женщиной сидел человек лет около шестидесяти, который, поспешно схватив ее за руку, наклонился к самому ее уху и прошептал:
      — Вот человек, которого мы ищем. Это барон де Мор-Дье.
      Дама вздрогнула, но тотчас же овладела собою и, высунув голову в окно кареты, закричала:
      — Здравствуйте, барон!
      Барон де Мор-Дье обернулся крайне удивленный, взглянул на даму, совершенно не знакомую ему, и коснулся рукою шляпы.
      — Дорогой барон, — повторила дама очаровательным голосом, — позвольте мне подвезти вас. В карете есть скамеечка, и я могу предложить вам место.
      Пока она это говорила, кучер остановил лошадей, а лакей, спустившись со своего сиденья, подошел и открыл дверцу кареты.
      — Садитесь же, барон, — настаивала дама. Положение де Мор-Дье было более чем оригинальное.
      Как раз в ту минуту, когда он собирался воспользоваться кредитом в пять сантимов, предложенным ему инвалидом, которые ему было так же трудно добыть, как для некоторых миллион, в ту минуту, говорим мы, изящная женщина приказала своей карете остановиться и пригласила его сесть в нее. Барон никогда не встречал ни этой дамы, ни старика, сопровождавшего ее, а они, напротив, по-видимому, знали его. Но тем не менее приглашение было сделано так любезно, что де Мор-Дье не имел возможности отказаться. Он сел в карету, дверца захлопнулась, и кучер тронулся в путь.
      Тогда только барон поднял свои полные удивления и любопытства глаза на молодую женщину, дивная и роковая красота которой произвела на него сильное впечатление. Это была Дама в черной перчатке. Она пошептала сказать ему с улыбкой:
      — Держу пари, барон, что вы находите меня странной, сумасшедшей…
      — Сударыня…
      — Вы меня не знаете, вы никогда меня не видали, и вот я называю вас по имени и приглашаю в свою карету.
      — Действительно, — пробормотал барон, все более и более удивляясь, — я никогда не имел чести…
      — Видеть меня, не так ли?
      — Именно, сударыня.
      — И вы правы. Но я вас знаю и давно уже ищу вас.
      — Вы меня… знаете… и вы… давно ищете меня?
      — Погодите, барон, — возразила мстительница, — если вы соблаговолите оказать мне честь выслушать меня в продолжение нескольких минут, то вы увидите, что я действительно хорошо вас знаю.
      Де Мор-Дье стало не по себе. Он уловил во взгляде и улыбке молодой женщины что-то роковое, обдавшее холодом его сердце.
      Дама в черной перчатке обернулась к своему спутнику, который, как, наверное, уже догадался читатель, был никто иной, как граф Арлев, и сказала ему несколько слов на непонятном для барона языке, в котором по звукам он узнал русский.
      Граф тотчас же вышел из кареты и сказал несколько слов кучеру. Карета ехала в это время по набережной Сены, по направлению к Пасси.
      По знаку Дамы в черной перчатке барон, удивление которого все росло, пересел со скамеечки рядом с молодой женщиной.
      — Да, барон, — сказала она, — я вас знаю очень хорошо, вас, который вовсе не знает меня, и я докажу вам это сейчас, сообщив вам некоторые подробности вашей жизни.
      — Вот как! — проговорил барон с беспокойством.
      — Баронесса де Мор-Дье, ваша мать, простите мне эту подробность, была немного… легкомысленна…
      — Сударыня, — поспешно проговорил барон, задетый за живое этим началом.
      — Хорошо, вы поняли меня, — продолжала Дама в черной перчатке, — оставим в стороне ваше происхождение и причины, которые побудили барона де Мор-Дье лишить вас наследства.
      — Вы и это знаете! — воскликнул барон.
      — Подождите… у барона де Мор-Дье был сын, сын незаконный, которого звали де Верн…
      Дама в черной перчатке взглянула на барона с улыбкой, которая, как лезвие кинжала, пронзила его сердце.
      — Де Верн, — продолжала она, — должен был наследовать состояние барона благодаря обязательству, взятому на себя второй женой барона, теперешней маркизой де Флар.
      — Сударыня, — спросил, побледнев и весь дрожа, барон, — откуда вам все это известно?
      — Это моя тайна.
      — Однако…
      — Подождите. Де Верн был убит на дуэли. Г-н Шаламбель, маркиз де Флар, женившись, заплатил вам миллион из приданого вашей бывшей мачехи.
      — Сударыня… во имя Неба… Дама в черной перчатке продолжала:
      — Де Верн был убит на дуэли маркизом Гонтраном де Ласи.
      При этом имени, почти уже исчезнувшим из его памяти, де Мор-Дье вздрогнул, но Дама в черной перчатке продолжала спокойно и насмешливо, с горькою улыбкой на губах:
      — Маркиз Гонтран де Ласи был членом таинственного и ужасного общества, которое называлось «Друзья шпаги».
      — Вы и это знаете! Вы и это знаете! — дважды воскликнул барон, у которого вдруг застучали от ужаса зубы.
      — Я знаю также, — продолжала она, — что это общество состояло из семи членов и главою их был полковник Леон.
      Барон в ужасе смотрел на Даму в черной перчатке.
      —Других звали, — продолжала она, — Гонтран де Ласи, капитан Лемблен, Эммануэль Шаламбель, виконт де Р., шевалье д'Асти и барон де Мор-Дье.
      — Но кто же вы? — пробормотал барон, задыхаясь. — Вы, знающая все эти подробности!
      Дама в черной перчатке, в свою очередь, вздрогнула при вопросе барона.
      — Я — тайна, — сказала она наконец, — или, вернее, я тайный свидетель преступлений, который появляется внезапно в час возмездия, чтобы выдать виновного. У меня нет имени или, вернее, — прибавила она со смехом, который ужаснул барона де Мор-Дье, — у меня есть только одно имя: Месть.
      — Значит, вы пригласили меня сюда для того, чтобы преследовать меня и наказать? — спросил барон скорее с грустью, чем с испугом. — Если вы хотите поразить меня, сударыня, если моя жизнь нужна вам, берите ее, у меня нет более мужества защищать ее. В ту минуту, когда вы встретили меня, у меня не было даже одного су, чтобы заплатить за переход через Карусельский мост. У меня не осталось ни друзей, ни состояния, ни иллюзий, ни надежд, и смерть не страшит меня более.
      — Да! — воскликнула молодая женщина. — Вы охотно умрете от удара шпаги или кинжала, потому что, едва достигнув сорока лет, вы уже испытали все радости, все горести и волнения жизни. Но что, если вместо этой кончины, не позорной, вас отправят на эшафот?..
      — На эшафот? — вскричал барон, волосы у которого встали дыбом.
      — Двух писем, написанных вами когда-то маркизу де Ласи, достаточно королевскому прокурору, чтобы предать вас суду присяжных.
      — Так что же? — спросил барон.
      — И вас приговорят к каторге.
      — О! — прошептал де Мор-Дье, окончательно уничтоженный.
      — Эти письма, — продолжала Дама в черной перчатке, — у меня, и я…
      Барон схватился за дверцу кареты и хотел открыть ее.
      — Нет, сударыни, нет, — проговорил он. — Кем бы вы ни были, но вы не отправите меня на эшафот, потому что я брошусь в Сену.
      Но рука молодой женщины, затянутая в черную перчатку, легла на его руку и сжала ее как бы в тисках.
      — Слушайте же, — сказала она ему, — во-первых, вы не успеете отворить дверцы, как мой лакей спустится с сиденья и не допустит вас до этого. Во-вторых, кто вам сказал, что я хочу, чтобы вас предали уголовному суду?.. Быть может, я хочу предложить вам договор…
      Барон пришел в себя от охватившего его было ужаса, вздохнул и немного успокоился.
      — Я могу погубить вас, — продолжала Дама в черной перчатке. — Но вы, в свою очередь, можете искупить свою вину.
      Ее взгляд встретился с вопрошающим взглядом барона.
      — Чего вы потребуете от меня? — пробормотала она.
      — Где вы живете? — спросила Дама в черной перчатке.
      — Я жил еще сегодня утром на улице Принца, N 17, но мне объявили, что если я сегодня не заплачу двенадцать франков пятьдесят сантимов долгу за две прожитые недели, то мне не отдадут ключа от комнаты.
      — Хорошо.
      Дама в черной перчатке дернула шелковый шнурок, который соединял внутренность кареты с сиденьем кучера. Лакей подбежал к дверце, чтобы получить приказания своей госпожи.
      — На улицу Принца, № 17, — приказала она. Кучер натянул поводья и пустил лошадей. Двадцать минут спустя карета остановилась у подъезда
      меблированного отеля.
      Видя барона, вышедшего из блестящего экипажа и галантно предложившего руку молодой и прекрасной женщине, хозяйка меблированного отеля вежливо поклонилась и не решилась потребовать у него ту ничтожную сумму, из-за которой еще в это же утро она отказалась отдать ему ключ.
      Дама в черной перчатке быстро поднялась на шестой этаж, где жил барон, не обнаружив ни малейшего отвращения. Она вошла в отвратительное помещение, за наем которого не мог заплатить барон, немного запыхавшись, и опустилась на деревянный стул, который предложил ей Мор-Дье с врожденной галантностью светского человека которой никогда не приобрести выскочке.
      — Потрудитесь закрыть дверь, барон, — сказала ему молодая женщина, — и посмотрите, не может ли кто-нибудь подслушать нас.
      Барон окинул взглядом коридор, запер дверь и встал со шляпою в руке перед женщиной, которая, по-видимому, держала в своих руках нити его судьбы.
      Тогда Дама в черной перчатке открыла маленький бумажник и вынула из него два билета по две тысячи франков.
      — Потрудитесь, сударь, — сказала она, — сначала взять вот это.
      И она протянула ему билеты; но остаток родовой гордости бросил краску в лицо барона, и он жестом отстранил от себя деньги, которые ему были предложены.
      — Извините, — сказала Дама в черной перчатке, — это не милостыня, а задаток.
      — Задаток?
      — Задаток в счет нашего договора. Барон нахмурил брови.
      — Я думал, — сказал он, — что вы заплатите за мои услуги только одним вашим молчанием.
      — Сударь, — возразила Дама в черной перчатке, — позвольте мне объясниться.
      Барон поклонился.
      — Если я владею такими тайнами человека, которых достаточно, чтобы отправить его на эшафот, то я смотрю на этого человека как на принадлежащего мне душою и телом, и он становится в моих руках вещью, которой я имею право распоряжаться.
      Барон опустил голову и промолчал.
      — И если я предлагаю вам деньги, то только потому, что они могут вам понадобиться в то время, когда вы будете служить мне.
      — Это — другое дело, — сказал Мор-Дье. И он взял билеты.
      — А теперь, — продолжала Дама в черной перчатке, — прежде чем дать вам инструкции, позвольте мне сказать вам, что я тайный мститель, который рано или поздно начинает преследовать и настигает убийц.
      Де Мор-Дье опустил глаза; он дрожал под взглядом Дамы в черной перчатке. Она продолжала:
      — Мне предстоит наказать всех тех, которые со шпагою в руке дали самую недостойную клятву. Двое из них уже умерли.
      Барон побледнел.
      — Шевалье д'Асти и капитан Гектор Лемблен…
      — Значит, — пробормотал де Мор-Дье, — и меня постигнет та же кара.
      — И вас также.
      — К чему же в таком случае мне служить вам?
      — Кара, которая постигнет вас, будет наименьшей. Барон опустил голову.
      — Приказывайте, — прошептал он.
      Что произошло между мстительницей и бароном?
      Это, разумеется, тайна. Достаточно сказать, что барон де Мор-Дье очутился у дома посольства и встретился с маркизом Эммануэлем Шаламбелем де Флар-Монгори исключительно по приказанию Дамы в черной перчатке, которой он отныне принадлежал всецело, как осужденный своему палачу.

      Вернемся теперь в комнату барона де Мор-Дье. Эммануэль Шаламбель упал навзничь и лишился чувств в ту минуту, когда он откинул саван, покрывавший лицо покойника. Капитан и Октав де Р. поспешили поднять его, и в то время, когда последний побежал на площадку лестницы, чтобы позвать на помощь, капитан поддерживал Эммануэля и давал ему нюхать соль, которую он всегда носил с собою в флаконе. На крик Октава де Р. явились двое. Это были хозяйка меблированного отеля и старик высокого роста с седыми волосами.
      — Ах, это само небо посылает вас, доктор! — сказал капитан.
      Октав обернулся к старику.
      — Вы доктор? — спросил он.
      — Да, сударь.
      Доктор осмотрел маркиза и сказал:
      — Этот человек испугался.
      — Совершенно верно.
      Тогда доктор обратился к хозяйке отеля:
      — Больного необходимо перенести в одну из ваших комнат.
      Октав де Р. и капитан подняли Эммануэля и перенесли его на кровать в соседнюю комнату.
      Старик спросил ложку, раздвинул сжатые зубы маркиза и влил ему несколько капель лекарства из бутылочки, которую вынул из кармана. Эммануэль почти тотчас же глубоко вздохнул и открыл глаза. Но взгляд, которым он окинул комнату, был бессмыслен и лихорадочен.
      — Мертвец? Где мертвец? — спросил он в сильном волнении.
      Доктор взял его руку.
      — У вас лихорадка, — сказал он ему. — Тс! Не разговаривайте…
      Эммануэль внимательно посмотрел на него.
      — Ах, — пробормотал он, — я узнал вас, я узнал вас… Доктор обернулся к Октаву.
      — Он бредит, — сказал он. Эммануэль услыхал эти слова.
      — Нет, — возразил он. — Я не брежу. Я узнал вас. Это вы приходили ко мне сегодня утром… за пятьюстами тысячами франков…
      Доктор пожал плечами. Потом он наклонился к самому уху Октава.
      — Вы друг этого господина? — спросил он.
      — Да, разумеется. Это маркиз де Флар.
      — Депутат?
      — Вы не ошиблись.
      — У него есть жена и дети, не так ли?
      — К чему этот вопрос?
      Доктор увлек Октава де Р. в другой конец комнаты и сказал ему вполголоса.
      — Я боюсь, что у него расстройство умственных способностей, явившихся следствием испуга, который потряс маркиза, но причину которого я еще не могу себе объяснить.
      — А я так знаю причину, — заметил Октав.
      — Неужели?
      — Маркиз был убежден, что он видел вчера и сегодня утром барона де Мор-Дье, который умер вчера. Он приехал сюда, чтобы убедиться, в самом ли деле умер барон?
      — Об остальном я догадываюсь. Но и это уже является признаком помешательства.
      — Согласен с вами.
      — Можно попробовать только одно средство.
      — Какое?
      — Нужно сейчас же привезти маркизу. Быть может, присутствие жены немного успокоит его.
      — Я поеду за нею, — сказал Октав, — и вернусь немедленно.
      — Если этого окажется недостаточно, — продолжал доктор, — то придется привезти и детей.
      Октав де Р. поспешно вышел из комнаты, бегом спустился с лестницы, вскочил в карету маркиза и приказал кучеру:
      — Скорей! В отель де Флар.
      Карета покатила. Доктор, стоявший у окна до тех пор, пока карета не повернула за угол, подошел к Эммануэлю, продолжавшему дико смотреть вокруг себя. Он сделал знак капитану, который в ту же минуту вышел. Тогда доктор сел у изголовья больного и взял его за руку.
      — Итак, сударь, вы узнаете меня?
      — Я узнаю вас. Это вы принесли мне письмо.
      — Сегодня утром, да.
      И майор Арлев, ибо это был он, улыбаясь, прибавил:
      — Это я унес ваши пятьсот тысяч франков.
      — Кто же вы?
      — Одно лицо объяснит вам то, что вы напрасно силитесь понять.
      — Ах, — пробормотал Эммануэль, — барон…
      — Вы увидите его… он сейчас придет.
      Маркиз приподнялся на постели с горящими глазами и вставшими дыбом волосами.
      — Я увижу его! Он придет, говорите вы?
      Вместо ответа майор постучал три раза в перегородку. Через секунду дверь отворилась и маркиз увидал входящего де Мор-Дье, закутанного в саван вместо халата.
      — Здравствуйте, маркиз, — сказал он с улыбкой светского человека, входящего в салон в день бала и раздвигающего толпу, чтобы принести свое приветствие хозяйке дома.
      Эммануэль в ужасе смотрел на него. Барон задрапировался в складки савана и уселся в старое кресло из желтого утрехтского бархата, стоявшее рядом с постелью.
      — Теперь, — сказал он, — поговорим…
      — О, я схожу с ума! — пробормотал маркиз, удивление и ужас которого достигли своего апогея.

      Пока маркиза де Флар-Монгори поспешно следовала за Октавом де Р. на улицу Принца, а англичанин, который, как, вероятно, догадался читатель, был не кто иной, как лорд Г., ехал по улице Пентьевр под впечатлением гнева и горя, узнав, что маленькие девочки уже уехали в сопровождении своей бонны и дамы в черном, наемная карета достигла предместья Сент-Оноре, быстро пересекла площадь Бово и проехала улицу Миромениль до Блисейских полей. Так как карета находилась недалеко от моста Согласия, а следовательно, и от предместья Сен-Жермен, то у бонны не явилось никаких подозрений. Но на круглой площадке Блисейских полей наемная карета внезапно остановилась, и кучер, повернувшись на сиденье, наклонился к окну кареты и сказал, что одна из лошадей расковалась и не может ехать далее. Старая дама открыла дверцу и вышла первая из кареты.
      — Возьмем другую карету, — предложила она. Около тротуара стояла наемная четырехместная карета,
      которая, по-видимому, ждала седоков. Старая дама сделала знак; кучер подъехал, а какой-то человек в блузе подбежал отворить дверцу кареты. Дама в черном взяла на руки одну из девочек и села первая. Бонна последовала за ней, взяв другую девочку, Берту. Но не успела она сесть и посадить ребенка к себе на колени, как человек в блузе, вместо того, чтобы удалиться, проворно вскочил в карету и захлопнул за собою дверцу. Бонна вскрикнула.
      — Кто этот человек? — спросила она.
      — Я знаю его, — спокойно ответила старая дама.
      — Нет, — протестовала бонна, — я хочу выйти, я не хочу ехать с этим человеком.
      — Сидите спокойно, моя милая, — сказала старая дама.
      Но бонна принялась кричать и бросилась к двери. Стекла были матовые. Она хотела разбить их, но не могла. Человек в блузе расхохотался.
      — Эта карета имеет особое назначение, — сказал он, — стекла у нее матовые и не опускаются.
      Затем, так как бонна все еще силилась открыть дверцу, а дети, услыхав крики бонны, тоже принялись кричать, человек в блузе вынул из кармана нож и сказал на ухо мадемуазель Розалии:
      — Еще одно слово — и я покончу с тобой.
      Угроза зажала рот молодой девушке. Старая дама тем временем открыла коробку с засахаренным миндалем и подала маленьким девочкам, которые не заметили ножа. Миндаль утешил детей; бонна молчала. Карета продолжала путь с необыкновенной для наемного фиакра быстротой.
      Стекла были матовые, и бонна, помертвевшая от страха, не могла различить, куда едет карета, но поняла, однако, что ее и детей похитили. Человек в блузе наклонился к ней.
      — Вам не сделают ничего дурного, — вполголоса сказал он, — но если вы не будете благоразумны и попытаетесь еще раз открыть дверцу кареты и позвать на помощь, то я всажу вам в грудь нож, согласно данному мне приказанию.
      — Но куда же вы везете меня, о Господи! — спросила бедная девушка, охваченная ужасом.
      — Это вы увидите потом, — ответила старая дама. Карета мчалась с ужасающей быстротой в то время, как
      маленькие девочки опустошали коробку с засахаренным миндалем. Мадемуазель Розалия скоро догадалась, что она едет по крупному песку большой дороги, а по множеству поворотов, которые делала карета, она поняла, что стараются сбить ее с пути. Карета ехала таким образом более часа, и скоро бедная бонна увидала, что день клонится к вечеру, а затем наступили и сумерки. Октябрь близился к концу, а потому темнело в пять часов. Наконец карета остановилась.
      — Приехали, — сказала старая дама.
      Человек в блузе постучал в стекло дверцы. Кучер сошел с сиденья и пошел открывать. Старая дама опять вышла первая, держа на руках одну из девочек. Розалия хотела бежать, но таинственный блузник взял ее под руку и вышел из кареты в одно время с нею… Тогда она оглянулась кругом, надеясь узнать место, где находится. Но ночь почти уже наступила. Карета остановилась на грязной и скользкой дороге. Молодая бонна увидала маленький домик, окруженный высокою стеной, с запертою решетчатой калиткой.
      Старая дама позвонила, и калитка, открывавшаяся при помощи веревки, отворилась.
      — Идите сюда, — сказала дама в черном. И она вышла, держа ребенка на руках.
      — Куда мы идем? — спросила маленькая девочка бонну.
      — Вы идете к маме, дитя мое, — ответила старая дама слащавым голосом.
      — Идите, моя крошка, — сказал блузник гувернантке, — а не то берегитесь кинжала.
      Дверь дома отворилась, на пороге появилась женщина средних лет с лампою в руке и поклонилась даме в черном, которая вошла в маленькую прихожую, прошла до лестницы и поднялась по ней, неся ребенка, в сопровождении бонны и маленькой Берты.
      В первом этаже дама в черном открыла дверь и вошла в небольшую комнату, где стояла только одна кровать, а около кровати две колыбели.
      — Мама! Где мама? Я хочу видеть маму! — кричала маленькая Берта и заплакала, потому что все происходящее вокруг нее начало удивлять и пугать ее.
      — Она сейчас придет, — ответила старая дама ласковым голосом.
      — И папа также, не правда ли?
      — Разумеется, дети мои, — сказала дама в черном, добавив про себя: «Бедные дети! Вы уже никогда не увидите своего отца!.. »
      В это время человек в блузе говорил плачущей бонне:
      — Я думаю, дорогая моя, что вы будете спокойно вести себя и не будете искать случая бежать. Двери здесь заперты на засовы, а в окнах железные решетки.

      Вернемся, однако, в Париж, на улицу Принца, где мы оставили маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори, в ужасе смотревшего на барона де Мор-Дье, кокетливо задрапировавшегося в свой саван. Барон де Мор-Дье развалился в кресле и, улыбаясь, смотрел на Эммануэля, а тот бледный, трепещущий, тупо глядел на мертвеца, который хохотал до упаду и, казалось, сделал из своего савана маскарадный костюм.
      — Ну, что, маркиз, — спросил барон после короткого молчания, — согласитесь, что вы не ожидали увидеть меня воскресшим?
      Маркиз молча продолжал смотреть на барона.
      — А теперь, мой дорогой, — продолжал барон, — когда комедия сыграна, вам можно сказать правду.
      — Правду? — пробормотал Эммануэль, вернувший себе способность говорить.
      — Да, маркиз, всю правду, как она есть: я не умер. Маркиз вскрикнул.
      — Я чувствую себя как нельзя лучше. Дотроньтесь до моей руки, разве она холодна, как у привидения?
      Барон протянул руку и коснулся Эммануэля, который невольно содрогнулся от этого прикосновения.
      — Ну, разве мертвые воскресают когда-нибудь, — улыбаясь, продолжал барон. — И разве может человек, такой, как вы, философ, скептик, поверить хоть на одну секунду в существование привидений?
      Слова барона, произнесенные насмешливым тоном, были для Эммануэля тою холодной водой, которую выливают на голову пьяного, впавшего в белую горячку человека. Он почувствовал, что рассудок вернулся к нему как бы по волшебству; в один миг маркиз овладел собою и, надменно взглянув на барона, спросил:
      — Значит, это была мистификация?
      — Сознаюсь.
      — И меня одурачили?
      Барон утвердительно кивнул головой.
      — Вы мистификатор?
      — Конечно!
      — Отлично, — сказал маркиз, вдруг подымаясь с постели, на которую его положили. — Вы заплатите мне за обман, полагаю.
      — Разумеется, — проговорил барон. — Но, быть может, вы пожелаете узнать, что побудило меня подшутить над вами?
      — Я готов выслушать вас.
      И маркиз Шаламбель де Флар-Монгори, который полностью пришел в себя, направился к стулу, стоявшему на другом конце комнаты, и посмотрел на барона де Мор-Дье и на таинственного доктора, который был у него в это утро в качестве поверенного Блиды.
      Майор Арлев молча и безучастно стоял в продолжение короткого диалога, которым обменялись Эммануэль и де Мор-Дье. Барон указал рукою на него.
      — Сударь, — сказал он, — это мой сообщник.
      — Кто такой этот господин? — с холодным презрением спросил Эммануэль.
      — Друг мой и Блиды.
      — А! И вы также знаете Блиду?
      — Ну, разумеется.
      Презрительная улыбка мелькнула на губах маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори.
      — Так это с вами она разделит мои пятьсот тысяч франков? — спросил он.
      — Вовсе нет.
      — А этот господин, разумеется, несколько заинтересован в этом деле?
      И Эммануэль указал на майора Арлева.
      — Вы ошибаетесь, сударь, — холодно ответил последний. — Блида еще не получила своих пятисот— тысяч франков.
      — Вот как!
      — Они пока у меня.
      Маркиз с удивлением взглянул на говорившего.
      — И я готов отдать их вам, — прибавил майор.
      С этими словами граф Арлев вынул из бумажника два векселя и подал их пораженному маркизу.
      — Вы шутите, сударь! — вскричал тот.
      — Нисколько.
      И так как Эммануэль не решался взять векселя, то барон сказал:
      — Дорогой маркиз, мы мистификаторы, но не воры. Письмо, которое вы выкупили такой дорогой ценой, и до сих пор еще находится в наших руках.
      — Ах! Это уже слишком! — воскликнул маркиз. — Я сжег письмо, и так как вы сами убеждены, что мертвые не воскресают, то должны тем более признать, что сожженное письмо не может возродиться из пепла.
      — На первый взгляд, это, конечно, невозможно, — согласился барон, — но на самом деле это так.
      — Вы смеетесь, сударь!
      Майор снова открыл бумажник и вынул оттуда пожелтевшее письмо, которое показал маркизу. Тот вскрикнул от удивления: это было то самое письмо, подписанное полковником Леоном, которое он сжег утром. Эммануэль хлопнул себя по лбу от злобы и ужаса.
      — Ах, — вскричал он, — как все это странно! Мне кажется, что я схожу с ума…