Как только секунданты г-на Фредерика Дюлонга удалились, оставив Эммануэля Шаламбеля одного, совершенно подавленного всем только что случившимся, на двор отеля въехала наемная карета. Из нее вышла женщина, тщательно закутанная вуалью. Старый Жан встретил ее.
      — Господин де Флар дома? — спросила она.
      — Сударыня, — ответил удивленный камердинер, — мой господин не принимает в такой час, в особенности…
      — В особенности дам, не правда ли? Камердинер утвердительно кивнул головой.
      — Ну, что ж! — настаивала дама, закрытая вуалью. — Скажите вашему господину, что в его интересах принять меня.
      Эти слова были произнесены с таким убеждением, что произвели впечатление на старого слугу.
      — Сударыня, не угодно ли вам сказать, как вас зовут? Она подала визитную карточку, на которой лакей прочел: «Госпожа Бевуаль».
      Жан впустил незнакомку, провел ее в нижний этаж отеля и оставил в маленькой библиотеке, которая примыкала к комнатам Эммануэля. Последний при виде лакея, явившегося с новой визитной карточкой, вышел внезапно из своего оцепенения.
      — Боже мой! Что еще? — пробормотал он.
      Жан подал ему карточку, маркиз взглянул на нее.
      — Я в первый раз слышу это имя, — сказал он.
      — Эта дама утверждает, что она пришла по интересующему вас делу.
      — Что ж, впусти, — приказал маркиз, прибавив про себя: «Я начинаю ожидать всего».
      Дама в вуали была введена. Эммануэль приветствовал ее и предложил стул, в то время как выходил лакей. Она откинула вуаль, и маркиз был поражен ее красотой.
      Очень редко случается, чтобы несчастье было забыто перед обольстительными чертами, но красота, молодость Фульмен, явившейся под именем госпожи де Бевуаль, успокоили немного Эммануэля, обуреваемого самыми тяжелыми предчувствиями. Что нужно этой женщине? Она, конечно, хочет предложить выкуп за какое-нибудь компрометирующее письмо.
      Фульмен села и гордо взглянула на маркиза.
      — Маркиз, — сказала она ему, — позвольте мне умолчать, зачем и как я приехала к вам в полночь, почему я впутываюсь в некоторые, лично касающиеся вас, дела?
      — Но, сударыня… — пробормотал удивленный маркиз.
      — Сударь, — продолжала Фульмен, — вы проходили вчера вечером на улицу Сент-Андре…
      — Действительно, но откуда вы это знаете?
      — Один человек оскорбил вас. — Совершенно верно.
      — И вы деретесь с ним завтра?
      — Вам и это известно? — спросил удивленный Эммануэль.
      — Мне известно также, что вы были на улице Масон-Сорбонна, N 4, у Блиды.
      Маркиз почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу.
      — Блида хочет продать вам письмо за пятьсот тысяч франков.
      — Но, сударыня, — пробормотал Эммануэль, — кто же вы: друг или сообщница этой женщины?
      Презрительная улыбка мелькнула на губах Фульмен, и она пристально взглянула на Эммануэля.
      — Неужели во мне можно заподозрить ее друга? — спросила она.
      — Нет.
      Фульмен продолжала:
      — Маркиз, сегодня еще я могу быть полезной вам, но завтра, быть может, будет слишком поздно.
      — Но кто же вы?
      — Вы прочитали мое имя на визитной карточке; меня зовут госпожа Бевуаль, больше я ничего не могу сказать вам. Вы видите меня в первый раз и, может быть, в последний. Я явилась сегодня к вам как таинственная богиня, которую зовут Фортуной, и, проходя мимо, постучала в вашу дверь. Не будьте глухи, потому что после вы горько раскаетесь, если я пройду мимо.
      Эммануэль смотрел на нее со все возрастающим удивлением и спрашивал себя: не имеет ли он дело с сумасшедшей? Но у Фульмен был такой спокойный вид, она говорила так убедительно, что подобное предположение казалось немыслимым.
      — Сударыня, — сказал он ей, внезапно прерывая ее, — потрудитесь объясниться, ради Бога, потому что я ничего не понимаю.
      — Маркиз, — ответила она, — я повторяю вам, что я не могу сказать, ни кто я, ни кто меня послал и откуда я знаю о вашей дуэли и о вашем разговоре с Блидой. Удовольствуйтесь тем, что я явилась предложить вам неожиданную помощь.
      — Что вы хотите сказать, сударыня?
      — Покушаются на вашу жизнь…
      — О, я буду защищать ее, будьте спокойны!
      — На ваше состояние… Видите ли, — продолжала Фульмен, — с вас требуют пятьсот тысяч франков не для того, чтобы только получить эту сумму.
      — А… для чего же?
      — Потому что предполагают, что вы не можете достать эту сумму иначе, как продав или заложив одно из ваших имений, для чего необходима подпись вашей жены.
      — Это правда, — согласился маркиз, нахмурив брови, — я не мог бы выдать такую сумму без ее согласия.
      — Вы ошибаетесь.
      — Я… ошибаюсь?
      — Да, потому что я привезла вам эту сумму.
      — Вы!
      Фульмен утвердительно кивнула головой.
      — Но ведь я не знаком с вами! — вскричал маркиз, до крайности удивленный.
      — Вам и не нужно знать, кто я. Я привезла вам деньги, которые одалживаю вам без всяких формальностей, кроме расписки в получении. Вы будете платить по пять процентов годовых и уплачивать капитальную сумму частями по одной десятой в какие сроки вам угодно.
      Говоря это, Фульмен открыла бумажник из красного сафьяна и вынула оттуда два векселя банкирского дома «Ротшильд и К0» в Лондоне на дом Ротшильда в Париже, по двести пятьдесят тысяч франков каждый, уплата по которым должна была быть произведена через три дня по предъявлении.
      Эммануэлю показалось, что он бредит.
      — Сударыня, — сказал он наконец, — как ни ужасно мое положение…
      — Именно ужасно, — перебила его Фульмен, — и я сейчас скажу вам содержание письма, за которое вы так дорого должны заплатить.
      Маркиз сначала побледнел, потом лицо его вспыхнуло, и он сказал:
      — Как ни ужасно мое положение, но я не могу принять деньги от незнакомого друга…
      — Это вовсе не друг ваш, — возразила Фульмен.
      — Кто же в таком случае?
      — Слушайте, маркиз, — продолжала Фульмен, — позвольте мне сказать вам только одно слово, потому что более я ничего не имею права сообщить вам: улица Сент-Андре, мансарда улицы Масон-Сорбонна, ваш отель, Венсенский лес, где вы должны драться завтра, — все это составляет шахматную доску, на которой вы, ваш противник и Блида не более как пешки. Есть два лица, которые ведут между собою борьбу из-за вас.
      Эммануэль вздрогнул и бросил на Фульмен взгляд, полный беспокойства. Фульмен прибавила:
      — Одно из них, господин Шаламбель маркиз де Флар, наметило вас как предмет мщения и будет преследовать вас без пощады. Другое то, от которого я являюсь, прислало вам эту сумму, которую вы не знали, где достать, и это лицо к вашим услугам, так как первое против вас. Оно защищает вас, потому что вас хотят погубить.
      — А кто победит?
      — Одному Богу известно!
      Фульмен была невозмутимо спокойна и торжественна. Эммануэль вздрогнул.
      — Слушайте, — продолжала Фульмен, — я дам вам последний совет: возьмите эти пятьсот тысяч франков, выкупите письмо, которое необходимо во что бы ни стало уничтожить, деритесь с оскорбленным вами человеком, затем посадите вашу жену и детей в почтовую карету и уезжайте вместе с ними.
      — Что вы говорите, Боже мой?
      — Поезжайте в Италию, в Архипелаг, отправляйтесь в Азию, на край света, если это необходимо, и постарайтесь избегнуть роковой судьбы, преследующей вас.
      — Но что же это за судьба? — вскричал маркиз хриплым голосом.
      — Клятва, которой я связана, не дает мне права сказать это. Прощайте, маркиз.
      Фульмен положила на стол векселя и прибавила:
      — Вы напишете мне расписку?
      — Но, сударыня… — пробормотал он, все еще колеблясь.
      — Именем вашей жены и детей умоляю вас принять эти деньги, — сказала она.
      Маркиз взял перо и написал расписку в получении двух векселей на дом Ротшильда. Затем он подписался и отдал расписку Фульмен, которая спрятала ее в красный сафьяновый бумажник, простилась и направилась к двери.
      — Кому же я должен буду выплатить эту сумму? — спросил маркиз.
      — Через год с этой распиской к вам явится человек, и вы условитесь с ним относительно следующих сроков платежа.
      И уже на пороге Фульмен спросила:
      — Послушайте, еще одно слово.
      — Спрашивайте…
      — Вы очень хотите драться с Фредериком Дюлонгом?
      — С этим грубияном! Разумеется, нет.
      — Ну, так уезжайте сегодня ночью, уезжайте сейчас… Эммануэль отрицательно покачал головой.
      — Это невозможно, — сказал он.
      — Почему?
      — Меня сочтут за труса.
      — Так прощайте, сударь, — сказала Фульмен, — и да отстранит Господь грозу, собирающуюся над вашей головой.
      Фульмен вышла, а Эммануэль спросил себя: уж не грезят ли он. Но векселя, лежавшие перед ним, напомнили ему о действительности.
      — Все это очень странно, необъяснимо… — прошептал он. — Кто это лицо, преследующее меня? Неужели у меня есть враг?
      Этот вопрос, заданный им самому себе, заставил его мучительно вздрогнуть.
      В первый раз этот доселе счастливый человек испугался, увидав угрожающую ему беду, обратился к своей совести, так долго молчавшей, и начал разбираться в своих воспоминаниях, отыскивая между ними наполовину уже забытые имена тех, которые погибли от руки ужасной ассоциации «Друзей шпаги». Все те, которых наметило себе в жертвы это ужасное общество, уже в могилах, а мертвые не мстят… Кто же в таком случае преследует его? Маркиз Эммануэль Шаламбель де Флар-Монгори провел бессонную мучительную ночь, и, когда старик Жан вошел в его комнату, чтобы разбудить его, он застал маркиза сидящим на кровати, опустив голову на руки, с мутными и неподвижными глазами.
      — Барин, — сказал Жан, — вы приказали мне разбудить себя в половине седьмого.
      — Хорошо, одень меня и вели заложить карету да положи в нее пару шпаг.
      — О, Господи! — вскричал испуганный Жан. — Барин дерется?
      — Да, — сухо ответил Эммануэль. — И у меня нет секундантов. Но отельный швейцар и берейтор оба военные, а берейтор даже с орденом. Пойди и прикажи им одеться. Это почтенные люди, и они вполне могут быть моими секундантами. «И притом будут вполне подходящими, — мысленно добавил Эммануэль, — этому дуралею, который тащит меня к барьеру».
      Маркиз вскочил с постели, охваченный лихорадочной энергией, какая бывает у людей, ставящих свою жизнь на карту.

      Две минуты спустя г-н Шаламбель де Флар-Монгори был уже одет. Эммануэль привык к ранним выходам из дома и к дуэлям, и в таких случаях всегда одевался крайне изысканно.
      Но когда все мелочи туалета были окончены, шпаги положены в карету, швейцар и берейтор снаряжены в путь, словом, когда было все готово, маркиз вдруг почувствовал ужасную тоску. Он вспомнил о жене и детях. Неужели он уедет, не взглянув на них, может быть, в последний раз, не запечатлев на их челе последнего поцелуя? Эммануэль, прежде храбрый и отважный, испугался… он страшился быть убитым, вспоминая о трех дорогих ему существах, приносивших ему в течение семи лет столько счастья.
      — Нет, нет, — сказал он себе, — я хочу видеть своих детей.
      Маленькие девочки спали на одной кровати в комнате, смежной со спальней их матери.
      Пройти в эту комнату можно было или через спальню маркизы или через коридор со стеклянной дверью.
      Через последний и вошел на цыпочках маркиз, сердце которого готово было разорваться, держа свечу в руке, потому что было еще темно. Он склонился над кроватью и хотел коснуться слегка губами чела спящих дочерей, чтобы не разбудить их; но свет свечи заставил одну из них, Берту, открыть глаза. Ребенок увидал Эммануэля, улыбнулся ему и, протянув ручонки, обвил его шею.
      — А! Это ты, папа? — сказала она.
      — Да, — ответил взволнованный маркиз и приложил палец к губам, — тише, не разбуди мать и сестру.
      — Ты еще не ложился спать, папа? — спросил ребенок.
      — Нет; доброй ночи, девочка.
      Эммануэль почувствовал, что сердце его готово разорваться. Он хотел убежать, но какой-то магнит, казалось, удерживал его около этого улыбавшегося ему ребенка и другого, тоже улыбавшегося ему сквозь сон. Но вдруг он услышал голос в соседней комнате.
      — С кем это ты говоришь, Берта? — спросила внезапно проснувшаяся маркиза.
      — С папой, — ответил ребенок.
      — Эммануэль! — позвала госпожа де Флар.
      Маркиз почувствовал, как у него задрожали ноги, но, повинуясь звуку дорогого голоса, вошел в комнату жены. Маркиза, удивленная, приподнялась и посмотрела на мужа. Эммануэль старался ступать твердо, но был бледен, и несколько капель пота выступили у него на лбу.
      — Откуда вы вернулись? — спросила маркиза. — И почему вы, мой друг, еще не спите?
      — Мне послышался шум в детской, — сказал маркиз, стараясь уклониться от прямого ответа, — и я сошел вниз…
      — Который час?
      — Но я, без сомнения, ошибся, — прибавил маркиз.
      — Который час? — переспросила маркиза, взгляд которой упал на каминные часы, показывавшие полчаса седьмого.
      И она заметила, что на муже ее вместо халата надет сюртук, застегнутый на все пуговицы, и чистое белье.
      — Ах! Господи! — сказала она. — Как… вы уже встали? — Да, — пробормотал Эммануэль. — Я ухожу.
      — В шесть часов утра? Подозрение закралось в голову маркизы.
      — О, Небо! — вскричала она.
      Эммануэль заметил, как она побледнела, и, обняв ее, он проговорил:
      — Боже мой! Что с вами?
      Он почувствовал, как тоска его усилилась и как страшно билось ее сердце.
      — Эммануэль! Эммануэль! — прошептала она. — Куда вы отправляетесь?.. Куда ты идешь?
      «О! — подумал маркиз, — какое мучение!» И громко ответил:
      — Милая моя, я хотел скрыть от вас правду, но теперь предпочитаю признаться вам.
      — Ах! — вскричала госпожа де Флар. — Вы деретесь? У Эммануэля хватило силы остаться спокойным и улыбнуться.
      — Только не я, — ответил он.
      — Не вы?
      — Нет.
      — А кто же?
      — Один из моих друзей, который явился ко мне вчера в одиннадцать часов вечера и просил меня быть у него секундантом.
      Маркиз имел еще достаточно мужества солгать и улыбнуться, и у него хватило геройства прибавить:
      — Согласитесь, что величайшее безумие для серьезного государственного мужа, подобного мне, быть секундантом у мальчика, который дерется, притом в первый раз; это студент, сын моего друга.
      — Бедный юноша! — пробормотала маркиза, поверившая словам мужа.
      — О! Я надеюсь привезти его к нам завтракать здравого и невредимого, — ответил маркиз.
      И, обняв жену, он прибавил.
      — Прощайте! Я желал бы приехать вовремя. До скорого свидания… Я вернусь к завтраку.
      Эммануэль вырвался из объятий жены, прошел снова через детскую, взглянул на детей в последний раз и ускорил шаги.
      Маленькая Берта уже опять заснула.
      На лестнице маркиз почувствовал упадок сил и мужества. Он прислонился на минуту к перилам, так как ноги его сгибались, и приложил лихорадочно дрожащую руку ко лбу, покрытому потом.
      — Боже мой! Боже мой! — прошептал он. — Неужели я их больше не увижу!..
      Шаламбель, шатаясь, спустился с лестницы, прошел двор, как пьяный, и опомнился только тогда, когда встретился со стариком Жаном, еще более бледным и дрожащим, чем сам он. Старый слуга открыл дверцу кареты.
      — Боже мой! Какое несчастье! — прошептал он. Маркиз строго посмотрел на него.
      — Жан, — сказал он ему, — ты скажешь маркизе, если она спросит, то же, что и я сказал ей: дерусь не я, а один из моих друзей.
      Жан поклонился со слезами на глазах. Маркиз сел в карету и сделал знак берейтору сесть рядом с собою, а швейцар тем временем уселся около кучера.
      Карета покатилась.
      В половине восьмого они достигли Царской заставы; был уже день, и понемногу спускался холодный, пронизывающий туман. Эммануэль высунул голову из кареты и начал смотреть по сторонам. В нескольких шагах от таможни одиноко стоял экипаж. Это был таинственный и печальный фиакр, который нанимают, чтобы ехать на дуэль, с равнодушным кучером и двумя низкорослыми и неповоротливыми клячами; он идет так же медленно, как и траурные дроги, и может поместить внутри себя двух секундантов, врача с инструментами, и пациента, то есть того беднягу, который вместо того, чтобы сидеть дома у камина с верной женой, с чистой улыбкой на губах и честным другом, отправляется драться из-за сомнительного поведения женщины с неизвестным ему человеком.
      «Вот мои противники», — подумал маркиз, окидывая взглядом карету.
      Карета продолжала продвигаться вперед. Из фиакра высунулась чья-то голова, без сомнения узнавшая карету де Флара, и дотоле неподвижный фиакр двинулся тоже в путь и поехал по большой Страсбургской дороге.
      Через двадцать минут карета и фиакр остановились в одной из аллей Венсенского леса. Из одного экипажа вышел Эммануэль, а из другого — Фредерик Дюлонг со своими секундантами. Старый студент против обыкновения не был пьян; он держался совершенно прямо, ступал уверенно, застегнув поношенный каштанового цвета сюртук поверх рубашки ослепительной белизны.
      Арман и студент, бывший вторым секундантом прежнего обожателя Блиды, были в классическом костюме секундантов: черных брюках и сюртуках, застегнутых до подбородка.
      Секунданты маркиза Шаламбеля де Флар-Монгори были тоже весьма приличны на вид. Их седые, коротко стриженные усы, военная выправка и красная ленточка в петлице одного из них производили самое лучшее впечатление.
      Эммануэль поздоровался со своим противником и с его секундантами, затем отошел немного в сторону и дал время последним определить условия. В течение пути маркиз не проронил ни слова и впал в какое-то уныние. Тысяча мрачных предчувствий охватывали и терзали его, заставляя сильно биться его сердце. Но как только маркиз вышел из кареты и ему пахнул в лицо холодный туман и свежий утренний ветерок, он вернул себе спокойствие и хладнокровие. Пока секунданты мерили шпаги, он посмотрел на своего противника и сказал себе:
      «Стыдно было бы быть убитым этим плебеем… Это равносильно смерти где-нибудь под забором».
      — Господа, — сказал Арман, — потрудитесь снять сюртуки.
      Маркиз снял сюртук и галстук, расстегнул рубашку, и, засучив рукава, взял шпагу из рук секунданта. И в эту минуту ему представилось, что он снова видит благородное улыбающееся лицо своей жены и слышит свежий и звонкий голосок маленькой Берты и ее сестры. Но это было лишь одну секунду. Едва он почувствовал в своей руке шпагу, как кровь прилила к его сердцу и глаза заблистали; и этот человек, который уже семь лет не прикасался к своей шпаге, стал в позицию, сохраняя полное хладнокровие, присущее грозным «Друзьям шпаги».
      — Гм! — прошептал молодой студент Гастон де Рубо на ухо Арману. — Мне кажется, что Фредерик будет убит.
      — И мне также, — ответил молодой человек; Фредерик Дюлонг посещал фехтовальные залы гораздо усерднее, чем лекции своего факультета. Если маркиз был удивительный дуэлист, то и старый студент обладал большой опытностью в дуэлях на шпагах, часто дрался и, вылезая из кареты, шел к месту поединка уверенный, что убьет своего противника. Но эта уверенность исчезла, как только глаза его встретились с глазами маркиза.
      Перед тем как нанести удар, оба противника смотрели друг на друга в течение трех секунд, и эти три секунды показались студенту целой вечностью. Маркиз был человек, которого вызывают на дуэль, заставляют драться, у которого есть жена и дети и который, слывя богачом, находит свою жизнь прекрасной и счастливой.
      Старый студент был праздношатающийся, у которого не было ни кола, ни двора, ни семьи, ни отечества, ни привязанности, ни надежд и для которого будущее представлялось таким же беспросветным, как прошедшее, а прошедшее — как настоящее, находивший жизнь однообразной и заботившийся о ней столько же, сколько о табачном дыме.
      Конечно, можно было бы предположить, что один из этих двух противников, богатый, счастливый, имевший очаг и дорогих существ, задрожит и не выдержит взора другого, для которого подобная встреча, по-видимому, была находкой.
      Но случилось как раз наоборот: отец семейства обратился во льва, его сверкающий взор навел внезапно ужас на студента. Шпаги скрестились, ударились одна о другую и в течение минуты скользили друг по другу, и эта минута положила конец дуэли.
      Секунданты увидели, как один из дерущихся направил удар своей шпаги, и услышали крик; у другого шпага выпала, и он, схватившись рукой за сердце и пошатнувшись, упал. Первый был маркиз, второй, обливавшийся потоками крови, — его противник.
      Эммануэль, наклонившись над последним, старался приподнять его, в то время как секунданты бежали к нему, и прошептал:
      — Сударь… простите меня!..
      — Да, — ответил студент разбитым голосом, — я вас прощаю… я виноват… но меня принудили… затем дождь… туман… Мне всегда говорили, что я умру в дождливый день.
      Студент, истекавший кровью, потерял сознание. Доктор, которого он привез с собою и который дожидался на некотором расстоянии, подбежал, ощупал зондом рану и объявил, что она не смертельна. Раненый был перенесен в фиакр, а маркиз сел в свою карету. У Царской заставы последний приказал своим секундантам выйти и сказал:
      — Наймите карету и поезжайте в отель. Я приду туда через час.
      Затем, обратившись к кучеру, он приказал:
      — Улица Масон-Сорбонна, 4.
      Маркиз Эммануэль Шаламбель де Флар-Монгори приказал своей карете остановиться на улице Школы Медиков и пешком направился в квартиру Блиды. Не справившись у привратника, он вошел, позвонил и даже постучал. Дверь квартиры оставалась запертой. Тогда Шаламбель спустился и вошел в помещение привратника.
      — Этой дамы нет дома, — последовал ответ, — но она приезжает каждый день в десять часов утра.
      — Хорошо, я зайду еще раз, — сказал маркиз.
      Так как было всего девять часов, Эммануэль начал прогуливаться по улице, куря сигару и не теряя из виду дома.
      Ровно в 10 часов он увидал вышедшую из кареты женщину. Маркиз подошел: это была Блида.
      — Милая моя, — сказал он ей, — я убежден, что ты не ждала моего визита.
      — Да, по крайней мере, сегодня.
      — Но ты, надеюсь, примешь меня?
      — Конечно! Войдите.
      Блида взяла ключ и пошла вперед. Эммануэль следовал за нею, вошел в так называемый салон и закрыл дверь. Блида выказала беспокойство.
      — Не бойся, — сказал, улыбаясь, маркиз, — я не убью тебя и не имею к тому ни малейшего желания.
      Тогда Блида сделалась нахальной.
      — Вы явились предложить мне сделку? — спросила она.
      — Нет…
      — Так зачем же вы явились?
      — Я принес вам назначенную вами сумму за письмо полковника.
      — Пятьсот тысяч франков?
      — Совершенно верно. Блида удивилась.
      — Как! — вскричала она. — Вы достали их?
      — Разумеется.
      — Со вчерашнего вечера?
      — Без сомнения.
      — Но ведь вы же дрались сегодня утром.
      — Как! Вы и это знаете?
      — Я провела вечер со студентами, которые рассказали мне это. И вы не ранены?
      — Нет, — холодно ответил маркиз, — но я думаю, что убил своего противника.
      — Он умер! — проговорила с ужасом Блида.
      — Нет еще, но может умереть сегодня вечером.
      Маркиз, говоря это, расстегнул сюртук, вынул бумажник и достал из него два чека по двести пятьдесят тысяч франков каждый.
      — Отдайте мне письмо, — сказал он.
      — О, мой милый, — ответила Блида, — я нахожу, что вы чрезвычайно наивны.
      — Наивен? Отчего?
      — Оттого, что вы думаете, будто я держу в этой отвратительной меблированной комнате письмо, которое стоит пятьсот тысяч франков.
      — Так где же оно?
      — Это тайна! Назначьте час: к вам явятся и вручат вам письмо взамен чеков.
      — Хорошо! — сказал Эммануэль. — Я назначаю полдень.
      Полчаса спустя он вернулся в свой отель на улице Пентьевр.
      Маркиза стояла у окна спальной. Она вскрикнула от радости, увидав въезжавшую во двор карету, и поспешила навстречу мужу.
      —Ах, друг мой, — сказала она ему. — Я обо всем догадалась и все поняла, когда вы уже уехали… Какое неблагоразумие и как это дурно с вашей стороны!..
      Она смеялась и плакала, говоря это, и сжимала маркиза в своих объятиях. В это время подбежали маленькие девочки и обхватили шею отца розовыми маленькими ручонками. Эммануэль понемногу начал успокаиваться; ему показалось, что новая жизнь раскрывается перед ним, и в продолжение часа, сидя за столом между женою и детьми, маркиз Шаламбель де Флар-Монгори считал себя счастливейшим из смертных.
      В полдень ему доложили, что кто-то желает его видеть. Эммануэль поднялся в кабинет и принял явившегося к нему посетителя. Это был старик высокого роста, седой, хотя глаза его еще светились, как у юноши. По этому описанию читатель должен узнать графа Арлева.
      — Маркиз, — сказал он, — мне поручено вручить вам это письмо взамен пятисот тысяч франков.
      И он подал запечатанный конверт маркизу. Тот разорвал его и вынул уже пожелтевшее письмо, взглянул на подпись, узнал ее, и затем пробежал все письмо. Содержание его было, действительно, то самое, о котором говорила Блида; это было то ужасное письмо, которое грозило разрушить супружеское счастье маркиза.
      В свою очередь, он протянул старику оба векселя, составляющие сумму в пятьсот тысяч франков. Последний взял их, осмотрел, одобрительно кивнул головой, встал, поклонился и вышел.
      Оставшись один, маркиз зажег свечу, поднес к огню письмо и сжег.
      «Да, — сказал он себе, — решительно есть люди, которые родились под счастливой звездой. Мое семейное спокойствие, нарушенное на некоторое время, снова обеспечено. Меня могли убить сегодня утром, но я вернулся жив и невредим. Я действительно счастливый человек и бросаю вызов судьбе».
      Но едва он подумал, как судьба, по-видимому, пожелала принять брошенный им вызов. Дверь отворилась и вошел старик Жан, неся на подносе визитную карточку. На этой карточке, маркиз, вздрогнув, прочитал имя, которое показалось ему небесным предостережением:
      «Барон де Мор-Дье».
      — Ах, — прошептал он, задыхаясь. — Это человек, приносящий несчастье! Что еще он хочет предсказать мне?

      — Сударь, — сказал старик Жан, — господин ждет…
      — Ждет? — спросил маркиз, вскакивая со стула, — ждет, говоришь?
      — Да, сударь.
      — Он… осмелился…
      — Этот господин с орденом, прилично одет, отчего я должен был отказать ему? Он в комнате рядом.
      — Впусти его, — печально проговорил маркиз.