Маркиз де Флар-Монгори, или, короче, Эммануэль Шаламбель, вернулся к себе сильно встревоженный последним словом барона де Мор-Дье «Берегитесь!», прозвучавшим для него как погребальный звон по усопшему.
      — Неужели он сказал правду! — пробормотал он, выходя из кареты во двор своего отеля.
      Он вошел в подъезд, поднялся по широкой лестнице с чугунной резной балюстрадой и направился в покои жены. Маркиза сидела у камина и играла золотистыми локонами своих дочерей. Маркиз остановился на пороге, как бы желая отогнать от себя какое-то мрачное видение, вставшее перед ним при виде этой очаровательной картины, олицетворявшей собою счастье: степенная и спокойная мать, восседающая и окруженная смеющимися детьми. Улыбка снова появилась на его губах, и воспоминание о Мор-Дье и его мрачных предсказаниях исчезли.
      Маркиза подставила ему лоб для поцелуя, а дети подбежали к нему и охватили его шею своими нежными розовыми ручками. Но маркиза де Флар-Монгори заметила бледность, разлившуюся по лицу мужа.
      — Боже мой! — спросила она. — Что с вами случилось, друг мой?
      — Ничего или почти ничего, — ответил Эммануэль. — Одна из моих лошадей оступилась и сломала себе ногу на набережной Тюильри. Я отделался одним страхом.
      И маркиз рассказал жене приключение с каретой, но не проронил ни звука о встрече с бароном Мор-Дье.
      Был приемный день маркизы — четверг. Госпожа де Шаламбель де Флар-Монгори оставалась у себя все время после полудня в ожидании гостей, прием которых начался в два часа дня. Эммануэль обыкновенно редко присутствовал на этих приемах. Пробыв час с лишком с женою и детьми, он вышел от них и прошел в рабочий кабинет, чтобы просмотреть обширную политическую корреспонденцию. В кабинет вошел его камердинер и подал ему письмо.
      Этот камердинер, который будет играть немалую роль в последней части нашего рассказа, был почти старик. Он родился в замке Монгори, служил еще покойному маркизу и, быть может, один знал, по какому таинственному праву Эммануэль Шаламбель получил имя и герб Фларов. Жан, так звали камердинера, вырастил Эммануэля, качал его на коленях и любил его самою самоотверженною любовью. Когда Эммануэль, еще мальчиком, жил в Париже и кончил там свое образование, Жан был назначен старым маркизом присматривать за ним, но он не знал ничего о связи своего молодого барина с «Друзьями шпаги». В глазах Жана маркиз был человеком безукоризненным во всех отношениях и вполне заслуживал всякого благополучия.
      — Вам письмо, сударь, — сказал он, протягивая поднос.
      — Хорошо, — ответил Эммануэль.
      И так как на письме не было почтового штемпеля и оно было написано на желтой слоновой бумаге, а адрес надписан рукою женщины, то он проговорил:
      — От кого оно может быть?
      — Его принес посыльный, — ответил Жан.
      Прежде чем разорвать конверт, маркиз взглянул еще раз на почерк, и волна воспоминаний нахлынула на него.
      «Мне кажется, что я знаю эту руку», — сказал он себе.
      — Посыльный ждет ответа, — заметил старый камердинер.
      Маркиз разорвал конверт и прочитал:
       «Мой дорогой Эммануэль.
       Вот уже семь лет, как мы не видались с вами, и я, наверное, совершенно исчезла из вашей памяти. Чтобы напомнить вам о себе, мне придется обратиться к отдаленному прошлому. Помните ли вы, дорогой Эммануэль, маленькую и кокетливо убранную квартирку в антресолях дома на улице Траншетт? Вы отделали ее с замечательным вкусом. Гостиная была обита красным трипом, спальня фиолетовым бархатом; будуар белым с золотом, с восточным ковром и такими же портьерами. Столовая из старого дуба с обивкой из кордовской кожи, а рядом со столовой была еще маленькая комнатка, стены которой были завалены книгами, и там вы готовились к экзаменам.
       Хозяйкой этой квартиры, вы теперь припомните это без сомнения, была я.
       Увы, мой друг! Счастье в жизни часто сменяется несчастьем. Наступил день, когда вы женились и вздумали отделаться от меня, отправив мне в конверте двадцать тысяч франков и записку, в которой вы просили меня прислать вам ваши книги и кое-какие вещи, которыми вы дорожили. Затем вы продолжали свой жизненный путь, а я свой. Вы сделались маркизом, миллионером, депутатом, не правда ли?
       Я со ступеньки на ступеньку спускалась по той ужасной лестнице любовных связей, которую праздный молодой человек, безнравственный, богатый и бессердечный, ставит против окна, у которого мы с утра до вечера сидим за иглой, для того, чтобы мы могли спуститься из мансарды, куда, может быть, к нам явился бы какой-нибудь порядочный человек, который женился бы на нас.
       Теперь, мой друг, я живу на шестом этаже, в мрачном доме, в ужасном Латинском квартале, который спешат покинуть студенты, имеющие достаток.
       От прежней нарядной обстановки, которую вы мне подарили, осталось одно только воспоминание, от вас — пачка писем.
       Вот по поводу этих-то писем я и пишу вам. Успокойтесь, не думайте, что я хочу прибегнуть к шантажу; я не хочу продавать их вам, я просто намерена вернуть их. Я имею в виду те письма, которые вы писали мне. Но среди них есть одно, которое писано не вами и адресовано не ко мне. Оно подписано «Полковник Леон… ».
      Дойдя до этого места письма, Эммануэль привскочил, и волосы у него встали дыбом. К счастью, слуга вышел, и Эммануэль продолжал:
       «Я убеждена, что вы придадите должное значение этому письму и придете за ним сами сегодня вечером, в восемь часов с половиной, на улицу Масон-Сорбонна, N 4. Я вас жду и остаюсь вашим старинным другом.
       Блида».
      Автор письма был прав, предположив, что семь лет спустя Эммануэль должен был забыть о нем. Действительно, Эммануэль Шаламбель удивился и понял, что письмо полковника Леона дорого обойдется ему.
      Но не вопрос о деньгах пугал молодого маркиза. Он был достаточно богат, чтобы заплатить несколько тысяч франков Блиде взамен письма. Его страшило само письмо. Что в нем заключалось?
      Испуганное воображение нарисовало Эммануэлю роковые последствия, которые могло повлечь это письмо. Благодаря ему Блида может овладеть тайной «Друзей шпаги», а подобная тайна в руках легкомысленной женщины могла привести в ужас.
      Маркиз увидал себя на скамье подсудимых оговоренным, оклеветанным благодаря наветам, которые может возвести эта женщина. Он нетерпеливо позвонил. Вошел Жан.
      — Где посыльный? — спросил маркиз.
      — В передней.
      — Введи его. Посыльный явился.
      — Кто дал тебе это письмо?
      — Дама, на углу улицы Школы Медиков; она ждет ответа.
      — Передайте этой даме, — ответил Эммануэль, — что ее желание будет исполнено сегодня вечером.
      — Сударь, вы ничего не напишете?
      — Это лишнее.
      Посыльный, которому маркиз дал сто су, поклонился чуть не до земли и вышел. Эммануэль, сильно встревоженный, провел почти весь день, припоминая, при каких обстоятельствах мог ему писать полковник Леон.
      — Как странно, — повторил он несколько раз, — не успел Мор-Дье сказать мне, что мое счастье не может быть вечно, как со мною уже случилось несчастье, первое в течение семи лет. Не принадлежит ли он к числу людей, встреча с которыми приносит несчастье?
      Но так как маркиз был богат и обладал уверенностью, которую дает богатство и которая дает возможность идти прямою дорогою в жизни, то он кончил тем, что разуверил себя.
      — Впрочем, — решил он, — я куплю это письмо, сколько бы она ни запросила за него, а молчание Блиды приобрету годовой рентой. С деньгами достигают всего, даже спокойствия совести.
      Последнее умозаключение явилось у маркиза, когда он входил в шесть часов вечера в столовую, где его ожидали жена и дети. Маркиза встретила его, спокойно улыбаясь. В эту минуту приехал один из их друзей, и все они сели за стол. Этот друг был молодой провансалец, умный и одаренный пылким воображением южан, склонных видеть во всем чудесное; звали его Октавом де Р.
      — Скажи, Октав, — спросил маркиз, — ты суеверен?
      — Как итальянец.
      — Веришь ты, что есть люди, которые приносят несчастье?
      — Да, верю.
      — Серьезно?
      — Конечно. Маркиза улыбнулась.
      — Значит, — продолжал маркиз, — ты поверишь следующему: человек, вполне счастливый, встречает другого, который предсказывает ему несчастье, и оно сбывается…
      — Вполне.
      — Ах, господин Р., — сказала маркиза, — это уж слишком!
      — Нет, сударыня, это верно.
      — Неужели! Но откуда вы-то это знаете?
      — Я могу служить примером.
      — Вы?
      — Да.
      — Что же с вами случилось?
      — В Париже есть человек, приносящий несчастье. Однажды вечером я встретил его в салоне, где я играл в карты. Он сел позади меня, и я проигрался. На другой день он поздоровался со мною на бульваре, и две минуты спустя я оступился и упал.
      — Ах! Вот это уж действительно слишком, — пробормотал Эммануэль.
      — Спустя две недели, после этого происшествия, — продолжал рассказчик, — у меня была дуэль. Была весна. Отправляясь в карете на место поединка, я снова встретил этого человека, и час спустя удар шпаги уложил меня на шесть месяцев в постель.
      — И ты думаешь, что всего этого не случилось бы, если бы не пагубное влияние этого человека?
      — Разумеется; мне всегда везло. Если бы я был королем, то издал бы закон об изгнании подобных людей.
      — Это было бы благоразумно, — пробормотал маркиз. Эммануэль постарался улыбнуться, но было заметно, что он взволнован. Из-за стола он встал в восемь часов под впечатлением странных, мрачных предчувствий. Он не забыл о своем свидании с Блидой и предоставил жене занимать господина де Р.
      Маркиз приказал заложить лошадь в карету — в свою холостую карету, как он выражался, — везти себя на улицу Дофин и остановиться на углу улицы Сент-Андре. Как человек благоразумный, он не хотел посвящать своих людей в посещение им авантюристки, женщины, живущей в этом мрачном доме. Но эта предосторожность дорого обошлась маркизу. Когда он вышел из кареты и быстро направился по улице Сент-Андре, погруженный в думы и вспоминая о мрачном предсказании барона де Мор-Дье, он нечаянно толкнул какого-то прохожего.
      — Невежа! — крикнул ему прохожий, который был немного пьян.
      — Сам ты невежа, мужик, — ответил маркиз, поднимая трость.
      Пьяный обернулся и сказал:
      — Если кто поступает невежливо, то извиняется, а не обзывает мужиком, как поступили только что вы.
      Маркиз взбесился, снова занес палку и ударил пьяного. Тот вскрикнул, кинулся к нему, схватил палку руками и сломал о колено. Затем, взяв маркиза за плечи, он сильно тряхнул его.
      — Вы ударили меня, — сказал он. — И так как я не мужик, а студент, то вы дадите мне вашу визитную карточку и возьмете мою. Вы меня оскорбили и обязаны дать мне удовлетворение.

      Это внезапное нападение ошеломило маркиза Эммануэля Шаламбеля де Флар-Монгори.
      Человеку, с которым у него вышло столкновение, можно было дать лет тридцать, даже тридцать пять; он был крепкого сложения, и по тому, как он сжал руку Эммануэля, тот понял, что имеет дело с грубою силой, много превосходящей его. Благоразумие предписывало ему быть спокойным. Он бросал вокруг себя быстрый взгляд, надеясь увидеть полицейского агента, у которого он мог бы просить защиты. Но на улице не было ни души после проливного дождя, шедшего в течение почти четырех часов.
      — Сударь, — сказал студент совершенно спокойно, — я только что был пьян и, может быть, был не прав, назвав вас невежей, но удар палкой отрезвил меня.
      Эммануэль взглянул на говорившего, продолжавшего держать его за плечо. Он был одет бедно, на нем была фуражка, и он курил трубку, как многие студенты Латинского квартала, опухшее лицо его свидетельствовало о его пристрастии к спиртным напиткам.
      Маркиз почувствовал брезгливость, точно увидел змею или жабу.
      «И на кой черт я связался с ним!» — подумал он.
      — Сударь, — продолжал студент, — мне кажется, судя по вашей наружности, что я вас знаю, но вашего имени я никак не могу припомнить.
      — Я вас не знаю.
      — Дайте мне вашу визитную карточку.
      — Но, сударь…
      — Вы ударили меня палкой, и мне необходимо удовлетворение.
      — Извините, сударь, — произнес Эммануэль надменно. — Я не прав, извините меня.
      — Мне не надо извинений.
      — Но… однако.
      Студент хлопнул себя по лбу и в то же время освободил плечи маркиза.
      — Черт возьми! — воскликнул он. — Я вспомнил… я вас узнал… я знаю, кто вы…
      Эммануэлю стало не по себе.
      — Вы мой старинный товарищ по школе правоведения, вас зовут Шаламбель; впрочем, я ошибаюсь, теперь вы маркиз де Флар. Ведь так?
      — Да, но…
      — Вы депутат и миллионер.
      — Но, в конце концов, сударь, что вам угодно от меня? — с нетерпением вскричал маркиз.
      — Мне угодно прислать вам своих секундантов.
      — Вам?
      — Черт возьми! — заносчиво сказал студент. — Не стану же я хранить ваш удар палкой, как священную реликвию!
      — Но ведь я извинился перед вами…
      — Мне не надо извинений, вы ударили меня и должны драться.
      — С… вами?
      Маркиз произнес эти слова тоном величайшего презрения.
      — Со мной, — сухо ответил студент. — Впрочем, случай не так слеп, как предполагают: давно, лет двенадцать назад, вы, не подозревая того сами, нанесли мне большую неприятность, и случай, который часто напрасно обвиняют, дает мне теперь возможность отомстить вам.
      Слова студента сильно удивили маркиза.
      Как мог он провиниться перед человеком, которого он видит в первый раз? Он подумал было, что его противник сумасшедший, но студент продолжал:
      — О, вы, конечно, теперь забыли, так как вы в настоящее время важный барин, миллионер, депутат, Латинский квартал и того, кто говорит сейчас с вами.
      — Но кто же вы? — спросил Эммануэль.
      — Меня зовут Фредерик Дюлонг, — ответил студент. — Вы помните?
      Это имя смутило Эммануэля.
      — Первая любовь Блиды? — вскричал он.
      — Совершенно верно, милостивый государь, но в то время ее звали Луизой; она меня любила, и мы жили счастливо в нашей маленькой комнатке, обедая всего на шесть су.
      — Действительно, — пробормотал Эммануэль. — Теперь припоминаю…
      — Я уехал из Парижа на один месяц, чтобы навестить моих родных. Когда я вернулся, Луиза исчезла, вы ее у меня украли. Я был беден — вы богаты; вы не любили ее, а я ее любил и с ума сходил от горя. И вместо того, чтобы стать талантливым адвокатом, почтенным судьей, я до сих пор еще студент и, быть может, по вашей вине.
      — Но, сударь…
      — И вот случай столкнул лицом к лицу вас, человека счастливого и известного, со мною, пьяным студентом, с человеком без будущего, которого вы сильно оскорбили. Ну что ж, случай слишком удобен, чтобы упустить его, и я им воспользуюсь. Завтра мои секунданты явятся к вам.
      Студент поклонился и ушел, оставив маркиза де Флар-Монгори пораженного ужасом. Он вспомнил мрачное предсказание барона де Мор-Дье: «Поразившие мечом от меча и погибнут».
      — Боже мой, — пробормотал он, — неужели наступил последний час моего счастья?
      И шатаясь, с холодным потом на лбу, этот человек, который был храбр и еще недавно готов схватиться за шпагу при малейшей ссоре, продолжал свой путь к улице Масон-Сорбонн.
      В первый раз в жизни он испугался под давлением того чувства отвращения, овладевающего нами, когда мы принуждены бываем скрестить шпагу с человеком, которого считаем ниже себя.
      Жилище, о котором Блида писала в своем письме и где она ожидала маркиза де Флар-Монгори, было действительно ужасно: бедная студенческая комнатка с фаянсовой печкой, размалеванной деревянной кроватью и тремя или четырьмя соломенными стульями. Куча старого тряпья служила растопкой для печи; комната освещалась свечой, стоявшей на камине.
      — Честное слово! — прошептала ожидавшая Блида. — Здесь собачий холод, и Дама в черной перчатке, кажется, чересчур требовательна в своем желании такой постановки сцены. Как подумаешь, что я три дня назад ужинала в «Золотом Доме», а сегодня разыгрываю роль падшей женщины, то становится очень забавно. В дверь постучали.
      — Войдите, — сказала Блида.
      Ключ торчал в замочной скважине; дверь отворилась, и маркиз Шаламбель де Флар-Монгори появился на пороге и на минуту остановился.
      На Блиде были надеты старое шерстяное платье и полотняный чепчик; из-под платья выглядывали ее маленькие ножки, обутые в рваные ботинки.
      «Какая нищета! — подумал Эммануэль, входя. — Я получу свое письмо за пятьсот франков».
      Блида протянула ему руку, точно герцогиня, принимающая в своем отеле.
      — Здравствуйте, друг мой, — сказала она ему. — Я вижу, что вы еще не окончательно забыли меня. Вы почти вполне аккуратны и заставили свою старую знакомую прождать только пять минут; это более чем вежливость, это героизм!
      — Дорогая моя, — сказал на это Эммануэль, почтительно пожав хорошенькую ручку грешницы, — благодарю вас за то, что вы вспомнили обо мне в тяжелую минуту вашей жизни; могу только в одном упрекнуть вас…
      — В чем же? — спросила она, улыбаясь.
      — В том, что вы не вспомнили обо мне ранее. Эммануэль сел на стул, на который ему указала Блида.
      — Но вам ужасно плохо здесь, и я не хочу, чтобы вы дольше оставались здесь.
      Блида вздохнула и промолчала.
      Эммануэль вынул из кармана небольшой бумажник, взял билет в тысячу франков и подумал: «Пятьсот франков за письмо и столько же ей, этого будет вполне достаточно».
      И он протянул билет в тысячу франков Блиде.
      — Спасибо, друг мой, — сказала Блида, взяв билет и зажав его в своей маленькой ручке. — Вы очень великодушны.
      — О, — пробормотал Эммануэль сконфуженно, — не будем больше говорить о таких пустяках.
      — Вы дарите мне на булавки…
      — На булавки?
      — Да, разумеется, или на бутылку вина, если вам это больше нравится.
      — Каким образом? — спросил маркиз.
      — Я подразумеваю мировую сделку, которую мы совершим с вами.
      — По поводу чего?
      — Ветренник! — сказала Блида, улыбаясь. — Вы уже забыли о письме полковника.
      Маркиз смутился.
      — Да, ваша правда, — сказал он, — но что же заключает в себе это письмо, которому вы придаете такое большое значение?
      — Право же, — ответила Блида, — я могу сказать вам наизусть его содержание…
      — Лучше покажите его мне…
      Насмешливая улыбка мелькнула на губах у молодой женщины.
      — Мы по-прежнему говорим только глупости, — сказала она тоном маленького ребенка, — и воображаем, что наша возлюбленная глупее нас.
      «Гм! — подумал Эммануэль. — Я нахожусь в разбойничьем притоне. Она, очевидно, хочет палисандровую мебель взамен этого клочка бумаги».
      — Дорогая моя, — сказал он вслух, — я, честное слово, не знаю, что может заключаться в этом письме, компрометирующем меня, по вашему мнению. Я слишком мало был знаком с полковником Леоном.
      — Вот как! Очень мало?
      — У меня было дело с ним только по поводу одной или двух дуэлей.
      — Вот именно дуэлей-то и касается письмо. Эммануэль вздрогнул и взглянул на Блиду с некоторым опасением.
      — Ведь это полковник Леон убил офицера де Верна? — спросила Блида.
      При этом имени Эммануэль вскочил со стула, бледный и весь дрожа.
      — Откуда вы это знаете? — спросил он.
      — Черт возьми! Об этом говорится в письме и вот приблизительно в таких выражениях: «Мой дорогой друг. Де Верн убит сегодня утром Гонтраном де Ласи, который выказал себя при этом вашим истинным другом. Вы можете жениться на баронессе де Мор-Дье, и она никогда не узнает, что вы были одним из убийц ее приемного сына. Что касается барона де Мор-Дье, то он согласен на мировую сделку».
      Эммануэль слушал Блиду с помутившимся взором и вставшими дыбом волосами.
      — Согласитесь же, мой друг, — продолжала молодая женщина, — что вы были очень неблагоразумны, не потребовав ранее, чтобы я вернула вам письмо. Целую неделю перед вашей свадьбой вы жили в Париже и заходили ко мне. Письмо вы забыли в кармане дорожного плаща, где я и нашла его.
      Эммануэль побагровел.
      — Я думаю, — пробормотал он, — что ты вернешь мне это письмо!
      — Подожди, сначала поговорим немного.
      — Хорошо, скажи свои условия.
      — Тебе, вероятно, известно, — продолжала Блида, — что если обожаемая тобою жена, которая принесла тебе в приданое богатство, узнает об этом письме, то она отвернется от тебя.
      — О, молчи! — вскричал Эммануэль. — Говори, сколько ты хочешь за письмо?
      — Об этом мы сейчас потолкуем, вероятно, она почувствует ужас к убийце сына… — продолжала Блида.
      — Молчи!
      — Сына своего первого мужа, — прибавила Блида.
      — Молчи! Молчи! — прервал ее Эммануэль, и в голосе его звучала одновременно мольба и угроза. — Говори, сколько ты хочешь?
      — Много денег.
      — Хочешь десять тысяч франков? Блида насмешливо расхохоталась.
      — Ну, мой друг, — сказала она, — ты походишь на жида, которому принесли бумажник со ста тысячами франков и который великодушно предлагает за него сто су…
      Эммануэль вздрогнул и понял, что требования Блиды будут чудовищно велики.

      Слова и смех Блиды так поразили Эммануэля, что на него нашел как бы столбняк, и он имел вид человека, пробудившегося после кошмара;
      Блида продолжала:
      — Однако, мой милый, я не прошу тебя быть великодушным и еще менее снисходительным, я просто прошу тебя не притворяться дураком. Ты предлагаешь мне десять тысяч франков взамен письма, которое может разрушить твое счастье, оттолкнуть от тебя твою жену и навсегда уронить тебя в глазах света! Ты попросту сумасшедший или дурак, если ведешь дела твоих избирателей так же, как свои собственные, и я искренно сожалею о коллегии, которая дала тебе образование.
      Насмешки Блиды вызвали краску негодования у Эммануэля.
      — Однако сколько же тебе надо? — спросил он.
      — Прежде чем назначить цифру, — ответила Блида, — я поговорю с тобою о существе, которое я очень люблю.
      — О ком это?
      — Увидишь. Дело идет о моем сыне.
      — О твоем сыне?
      — Черт возьми, мой друг, ведь ты отлично знаешь, что у меня есть сын, сын, для которого его отец не сделал и никогда не сделает того, что сделал твой для тебя.
      — Вот как? — надменно проронил Эммануэль.
      — Ты сердишься? Но ты не прав? А что если этот сын твой?
      — Это выдумка!
      — Ну, что ж! Теперь я хочу подумать о своем сыне.
      — Почему?
      — Ты глуп, мой милый! Да попросту потому, что я хочу, чтобы ты обеспечил его будущее.
      — А, вот оно что!
      — Слушай: у меня не выходит из головы история моей старинной подруги Аврелии.
      — Кто такая эта Аврелия?
      — Одна добрая толстушка, судьбу которой обеспечил бретонский дворянин. О, Господи! Ведь она не была добродетельна, уверяю тебя, а была даже порядочно… легкомысленна; но у нее был сын. Добрый дворянин был богат, любил ребенка и женился на Аврелии.
      Эммануэль расхохотался.
      — Я полагаю, — сказал он, — что ты не льстишь себя подобными надеждами относительно меня?
      — Нет, я не думаю занять место госпожи маркизы, но у меня другой расчет…
      — А, послушаем!
      — С меня вполне достаточно, если у моего сына будет майорат.
      Эммануэль отшатнулся пораженный.
      — Хорошенький маленький майорат, приносящий двадцать пять тысяч ливров годового дохода.
      Эммануэль пожал плечами.
      — Ты с ума сошла! — вскричал он.
      — Честолюбива, быть может. А что с ума сошла — право нет.
      — И этот… майорат?
      — Я даю тебе неделю на то, чтобы приобрести его; — сказала Блида. — Даже миллионеру надо дать время обернуться со своим капиталом.
      — Пятьсот тысяч франков! — проговорил ошеломленный Эммануэль. — Но это невозможно! Это приданое одной из моих дочерей.
      — Ну, что ж, мой милый, я уверена, что твоя жена даст мне эти деньги.
      — Молчи! Молчи! — вскричал Эммануэль. — Я запрещаю тебе произносить имя моей жены!
      Блида поклонилась.
      — Но ведь твое требование не серьезно? — продолжал Эммануэль.
      — Напротив, совершенно серьезно.
      — Ты хочешь пятьсот тысяч франков?
      — Для моего сына.
      — Но…
      — Подумай.
      — Хорошо, — сердито пробормотал Эммануэль, — я подумаю.
      — В твоем распоряжении целая неделя.
      — И если… я соглашусь?
      — В тот день, когда все формальности будут соблюдены, ты получишь письмо полковника.
      — А если я откажу?
      — Тогда, быть может, твоя жена окажется более щедрой, чем ты.
      Эммануэль встал; ужасная мысль мелькнула у него в голове.
      «Я здесь один, — сказал он себе. — Один с этой женщиной, в мрачном доме, среди отдаленного квартала; если схвачу ее за горло и задушу, то буду спасен… »
      И он взглядом смерил с головы до ног Блиду, под влиянием этой ужасной мысли.
      Блида, казалось, прочла его мысль в его глазах, потому что она сказала ему:
      — Уж не хочешь ли ты убить меня? Берегись! Письма здесь нет, оно уже не в моих руках… Если ты меня убьешь, то завтра оно очутится в руках королевского прокурора.
      Эммануэль вздрогнул, и его уже поднятые было руки беспомощно упали.
      — Ну, мой милый, — продолжала Блида, — будь благоразумен, не сердись и не выходи из себя, это бесполезно.
      Поезжай лучше домой и подумай. В твоем распоряжении целая неделя.
      — Ты права, — сказал Эммануэль. — Мы еще увидимся. Он взял шляпу, сделал прощальный жест, походивший скорее на угрозу, и вышел. Блида слышала, как он медленно, словно пьяный, спускался по лестнице.
      В это время отворилась дверь и Блида увидала Даму в черной перчатке. Она была по-прежнему в трауре, по-прежнему бледна, грустна и задумчива.
      — Вы хорошо сыграли вашу роль, — сказала она. — Я довольна вами.
      — Ах, сударыня, — пробормотала Блида, вдруг изменяя тон и позу и падая на колени перед Дамою в черной перчатке. — Сударыня, сжальтесь надо мною!
      — Что вы хотите сказать?
      — Верните мне наконец моего ребенка!
      — Позже.
      — О, скажите мне, что это будет скоро…
      — Это будет тогда, когда вы уже не будете нужны мне, — сухо ответила Дама в черной перчатке.
      И так как Блида продолжала умоляюще протягивать к ней руки, то мстительница прибавила:
      — Если вы будете верно служить мне, то ваш сын получит пятьсот тысяч франков, которые даст этот человек.
      Блида вскрикнула от радости.
      — Вы были преступны, — сказала Дама в черной перчатке. — Но вы любите своего ребенка, а материнская любовь очищает вас в глазах Божиих.
      В это время Эммануэль возвращался домой. Он застал свою карету на углу улицы Сент-Андре и в продолжение двадцати минут, которые длился переезд, погрузился в тяжелые думы, почти окончательно потеряв голову. И только на дворе своего отеля, когда лакей открыл дверцу кареты, маркиз немного пришел в себя. Но он был еще слишком взволнован и растерян, чтобы явиться в салон госпожи Флар, где в это время находились молодой надворный советник и несколько друзей, явившихся провести вечер.
      Он отправился в свой рабочий кабинет и заперся там.
      Шаламбель бросился в кресло и схватился руками за голову.
      «Октав де Р. был прав, — подумал он, — есть люди, которые встречаются на нашем пути, как живое воплощение судьбы. Барон де Мор-Дье — один из этих людей… Он взял мою руку в свою, и вдруг звезда моя закатилась… пятьсот тысяч франков! Но, несмотря на мое богатство, я не могу приготовить эту сумму в недельный срок, не испросив на это согласия моей жены. Все мое состояние заключается в имениях, и, чтобы сделать заем, мне нужна подпись госпожи де Флар.
      Это материальное затруднение было бы как бы медной стеной, о которую разбивалась храбрость маркиза. Он охотно дал бы миллион за это письмо, но с условием, чтобы этого не знала его жена, к несчастью, это была вещь невозможная.
      Двадцать планов, один нелепее другого, складывались в голове маркиза с течение нескольких минут. Он думал о бегстве, думал броситься на колени перед женой и признаться ей в каком-нибудь увлечении своей юности, за которое теперь ему приходится расплачиваться. Он думал даже обратиться к префекту полиции и просить у него разрешения арестовать Блиду и отнять у нее это письмо, которое могло погубить его супружеское счастье. Но все его решения не выдерживали критики.