Прошло две недели после смерти барона Флара де Рювиньи, дивизионного генерала, убитого на дуэли маркизом Гонтраном де Ласи.
      Гонтран вернулся в Париж и снова поселился с Леоной в той самой маленькой квартирке, на улице Порт-Магон, где он был так счастлив в то время, когда верил в нее. Непостижимы странности и тайники человеческого сердца!
      Гонтран покрыл себя позором, лишился свободы, убил лучшего друга своего отца, чтобы приобрести сердце этой женщины… Теперь же, когда он видел ее у своих ног, с распростертыми объятиями, смотрящую на него с мольбою, ловящую каждый его взгляд и улыбку, он с ужасом и отвращением отворачивался от нее.
      Гонтран де Ласи, снова поселив Леону на улице Порт-Магон, хотел этим излечиться от своей позорной и роковой любви… и он не ошибся… Здесь все воскресало в памяти маркиза: и измена Леоны, и рассказ полковника, и те ужасные восемь дней, которые он провел по отъезде разбойника Джузеппе с авантюристкой.
      И он глядел на нее теперь с таким отвращением и любопытством, какое испытывают, измеряя глубину пропасти, которую уже давно окутывает туман. Он изучал разврат, скрывавшийся под обольстительной внешностью, и хотя недостаточно еще нагляделся на эту могущественную красоту и все еще находился под влиянием любовного чада, когда говорит лишь страсть, а не сердце, все же нетрудно было угадать, что Леона скоро станет для него ничтожной игрушкой, которую презрительно отбрасывают ногой, как только она наскучит. К тому же Леона, любя маркиза, сделалась рабой и утратила тот повелительный взгляд, который когда-то склонял Гонтрана к ее ногам. Блеск злого гения, недавно озарявший ее чело, исчез. Язвительная скептическая улыбка сменилась пошлой усмешкой обожающей женщины. Обаятельная прелесть, приковывавшая Гонтрана к ногам его идола, пропала.
      Мало-помалу угрызения совести овладели сердцем маркиза, угрызения, упрекающие нас в том, что мы слишком дорого заплатили за счастье, которое оказывается ничтожным, когда очарование исчезает. Чтобы овладеть этой женщиной, становившейся теперь ему ненавистной, он променял свою честную и незапятнанную жизнь на позор, на общество порочных людей, погрязших во всевозможных кровавых преступлениях. Он согласился разыграть гнусную комедию, роль бандита, сделался сообщником и другом людей с темным прошлым, он, в чьей жизни не было ни единого пятна, наконец, он обагрил свои руки в крови генерала.
      И с этих пор днем и ночью его преследовал призрак, он видел презрительную улыбку и слышал имя: «убийца». Иногда маркизом овладевало какое-то бешенство, он искал кинжал и хотел убить Леону.
      Леона, не покидавшая его ни на минуту, угадывала его намерение и, падая перед ним на колени, говорила: «Убей меня».
      Гонтран, обезоруженный ее словами, отбрасывал кинжал, закрывал лицо руками, как бы в страхе, что весь свет смотрит на него и видит краску стыда, заливающую его лицо. Жизнь этих двух существ, связанных судьбою, становилась невыносимой для Гонтрана и наводила грусть и отчаяние на Леону. Любовь, смешанная с презрением, — пытка!
      Подобно тому, как Леона почувствовала отвращение к разбойнику Джузеппе, собиравшемуся стать честным человеком, так же и Гонтран пожимал плечами, смотря с состраданием на страстную любовь Леоны, утратившей свою септическую улыбку, еще недавно блуждавшую на ее губах, сбросившей свою порочную оболочку и лишившейся того обаяния гения зла, которое так обольщало его в то время, когда он узнал о бегстве этого чудовища и об ужасной истории ее жизни.
      Маркиз теперь редко выходил из дому; обыкновенно он, сумрачный и задумчивый, сидел против Леоны, как каторжник, скованный с нею одной цепью.
      После их возвращения Леона также никуда не выезжала: ни в Оперу, где у нее была ложа, ни в Лон-Шан, где в начале апреля всегда можно встретить самое избранное общество. Ее счастьем, ее мечтой было выйти вечером на час прогуляться под руку с Гонтраном, пройтись с ним по бульвару, мимо той толпы, в которой трудно отличить счастливых от несчастных.
      Но она не решалась выразить Гонтрану своего желания, а маркиз едва ли согласился бы на это. Если он и любил еще Леону, то стыдился этой связи и не хотел выставлять ее на глаза света.
      В тот день, когда Гонтран познакомился с Леоной, он скрылся от большинства своих друзей, родственников и знакомых. В первый свой приезд из Италии он никого не видел и заперся у себя, на улице Порт-Магон. Мы уже знаем, каким образом он попал в общество полковника и снова уехал из Парижа. В то время, когда мы опять увидели его на улице Порт-Магон, никто не знал о его приезде в Париж. В высшем обществе, в улицах Варенн, Гренель и Лилль, ходили тысячи слухов о причине его исчезновения. Где он? Никто этого не знал наверное; одни говорили, что он в Италии, другие — в Испании, но никто нигде его не встречал: он исчез бесследно для членов Жокей-клуба, постоянным посетителем которого он был когда-то. Маркиз де Ласи упал в своем собственном мнении, и ему казалось, что весь свет может прочитать у него на лице его позор. И кто знает, сколько времени продолжилось бы такое нравственное состояние, если бы новое обстоятельство не явилось в его мучительном положении.
      Однажды утром маркизу принесли письмо следующего содержания.
       «Дорогой маркиз!
       Главный принцип в жизни — движение. Покой убивает человека. Вот уже две недели, как вы наслаждаетесь fanniente любви и окончательно забыли о нас, так что наше общество как будто вовсе для вас не существует.
       Однако, дорогой маркиз, общество продолжает существовать и нуждается в вас, одном из самых храбрых и умных, и — надеюсь — я вскоре буду иметь право сказать — самом преданном его члене.
       Итак, приходите сегодня вечером, в шесть часов, отобедать со старым холостяком, который даст вам свои инструкции, а пока жмет вам руки.
       Полковник Леон».
      Письмо выпало из рук Гонтрана.
      — Опять! — прошептал он. — Опять убийство, опять преступление, опять хотят заставить меня убить какого-нибудь друга моего отца. Нет, лучше умереть!..
      ***
      Когда маркиз де Ласи пришел немного в себя, он уже не думал о смерти. Он склонил голову, как человек побежденный и пожертвовавший своею честью.
      Отныне он принадлежал к обществу «Друзей шпаги» и телом и душою и в шесть часов вечера отправился к полковнику. С тех пор как общество «Друзей шпаги» было организовано, полковник выехал из своего прежнего жилища, где мы его видели в первый раз. Он захотел жить на виду, а потому нанял большую, роскошную квартиру на улице Гельдер, в первом этаже.
      Он встретил Гонтрана в прекрасной курильной комнате, убранной по-восточному и устланной индийским ковром. Полковник совершенно преобразился; это уже был не прежний мрачный и строгий с виду человек, одетый во все черное, основатель общества «Друзей шпаги», но бравый весельчак, наслаждавшийся жизнью, видевший все в розовом свете и добродушно улыбавшийся. Эта улыбка несколько успокоила маркиза де Ласи.
      — Маркиз, — встретил его полковник, — теперь весна, дует теплый майский ветерок, наступили чудные солнечные утра; в такие дни пребывание в Париже становится неприятным. Что касается меня, то я не могу равнодушно слышать свиста хлыста, стука удаляющейся почтовой кареты и очень бы хотел очутиться на вашем месте.
      — Почему?
      — Потому что вечером вы покинете противный Париж, уже наполненный пылью, и покатите по прекрасному шоссе. Путешествие ночью очаровательно и полно поэзии.
      — Полковник, — перебил его Гонтран, — я не люблю намеков и буду очень вам благодарен, если вы будете выражаться яснее.
      — Что это значит? Зачем я должен уехать? И куда я поеду?
      — Вы поедете в Нивернэ, потом в Кламеси, а из Кламеси в маленькую деревушку Сен-Пьер, где вы встретите одного из наших членов, шевалье д'Асти.
      — Какое преступление должно быть еще совершено? — Ах, дорогой друг, — сказал полковник, — ваши мысли направлены не туда, куда следует; ваша миссия не заключает в себе ничего преступного. Шевалье д'Асти живет в деревне и очень скучает в одиночестве; он очень бы желал иметь товарища и рассчитывает на вас. Вот и все.
      — Вы, кажется, принимаете меня за ребенка? — спросил Гонтран.
      — Быть может, он и даст вам одно очень щекотливое поручение; но успокойтесь, в нем не будет ровно ничего неприятного.
      — Ах, — произнес Гонтран, вздохнув с облегчением, — вы мне ручаетесь за это?
      — Черт возьми! Неужели вы думаете, что наше общество не может обойтись без шпаги? Такие сильные люди, как мы, могут бороться и другим оружием.
      — Так в чем же дело? — спросил Гонтран.
      — Ну это уж секрет д'Асти, — ответил полковник.
      — Кушать подано, господин полковник! — раздался голос в дверях курильной.
      — Пойдемте обедать, — весело сказал полковник, — почтовая карета заедет за вами в половине восьмого.
      — Как! Вы даже не позволяете мне вернуться домой?
      — Это бесполезно.
      — А Леона?..
      — Вы напишете ей, что уехали на неделю. Приказание полковника было так определенно, что де
      Ласи принужден был повиноваться. Он написал Леоне о своем отъезде и в половине восьмого сел в карету, крикнув почтальону:
      — Поезжай по дороге в Нивернэ.

      Спустя два дня по отъезде маркиза Гонтрана де Ласи из Парижа он достиг опушки громадных лесов той части Нивернэ, которую называют Морваном. Таинственная цель его поездки, которой он еще не знал, но которую должен был ему сообщить шевалье д'Асти, наводила маркиза на печальные размышления, часто являющиеся у путешественников, когда какая-то неведомая сила толкает их к неизвестной цели. Гонтран заплатил свободой и честью за безумную любовь, которая могла бы излечиться одним только временем; безумие его прошло, а он все еще должен был оставаться рабом. Эта убийственная мысль беспрестанно напоминала ему, что он сделался слепым орудием в руках гнусного общества, в члены которого он так необдуманно вступил.
      «Шевалье д'Асти даст вам инструкции», — сказал ему полковник. И Гонтран отправился в путь, проехал в почтовой карете шестьдесят лье наедине с самим собою, погруженный в мрачные думы, глядя грустными глазами из окна кареты на быстро сменяющиеся картины местности, которую он проезжал во весь опор.
      Карета остановилась в маленькой супрефектуре департамента Ниевры, по имени Кламеси, примыкавшей к Морвану. Там маркиз должен был сесть верхом и отправиться в Сен-Пьер, небольшую деревушку, где его ожидал шевалье д'Асти. Гонтран справился, какое расстояние отделяет его от Сен-Пьера.
      — Сударь, — отвечали ему, — вы теперь в шести лье оттуда. Днем на хорошей лошади можно доехать туда в три часа, а ночью дело иное, приходится брать проводника — иначе вы рискуете заблудиться и проплутать в лесу всю ночь.
      — Найдите мне проводника, — приказал Гонтран.
      — Сударь, — возразил ему начальник почтовой конторы, — вы лучше бы сделали, если бы остались здесь до утра. Все эти дни шел дождь: река разлилась, дороги всюду попорчены и ехать ночью очень опасно.
      Но Гонтран торопился, точно ехал на любовное свидание; он хотел узнать как можно скорее, какую новую услугу потребует от него ужасное общество, а потому сухо ответил начальнику почтовой конторы:
      — Я должен сегодня же вечером быть в Сен-Пьере. Оседлайте мне самую лучшую лошадь из вашей конюшни, найдите проводника, и я отправлюсь немедленно.
      Гонтран говорил тоном, не допускавшим возражений. Начальник почтовой конторы поклонился. Де Ласи вошел в комнату и наскоро пообедал в то время, как слуга привязывал к седлу его чемоданы. Несколько минут спустя вернулся начальник почтовой конторы.
      — Сударь, — сказал он, — я всюду искал проводника, но никто не соглашается ехать в такую погоду и в такой поздний час. Собирается гроза, и, как кажется, Ионна вышла из берегов в том месте, где ее придется переезжать вброд у Сен-Пьера.
      — Я поеду один, — ответил Гонтран, не обращая внимания на смущенный вид начальника конторы.
      — У меня, впрочем, есть человек, который может вас проводить, если вы только не будете разборчивы.
      — Что вы хотите этим сказать? — спросил Гонтран, заинтересованный этими загадочными словами.
      — В нашей стране, — сказал начальник почты, — народ очень суеверен и думает, что ехать в дорогу с «невинным» приносит несчастие.
      — Что вы называете «невинным»?
      — Это нечто вроде идиота. Тот, о котором я говорю, рослый парень, и зовут его Нику; родился он в Шатель-Сенсуар, маленьком городке соседнего департамента. Этот парень странный человек; говорят даже, что он колдун.
      Гонтран пожал плечами.
      — Нику содержит свою слепую мать милостыней. То он отправляется в Оксер, собирая по дорогам, и, обойдя весь город, возвращается на ночь в Шатель; то идет в Кламеси и побирается здесь так же, как и в Оксере, и так весь год, зимой и летом, несмотря ни на какую погоду, он ежедневно ходит то в Оксер, то в Кламеси. Он вечно в дороге.
      — Значит, нужда заставляет его поступать таким образом?
      — О, — сказал начальник почты, — он зарабатывает не меньше хорошего рабочего. Все подают ему. Притом он превосходно исполняет поручения.
      — Он идиот от рождения?
      — Нет, сударь. Он был солдатом. Два года назад он выслужил свой срок и, когда вернулся, то был настолько здоров, что его даже назначили на должность смотрителя охоты. Но несколько месяцев спустя, неизвестно по какой причине, он сошел с ума и теперь говорит самые странные вещи. Он никому не делает зла, а помешался на том, что воображает себя возлюбленным какой-то княжны.
      Гонтран улыбнулся.
      — Итак, — сказал он, — этот человек может проводить меня?
      — Да, если господин пожелает следовать за ним, то не заблудится, потому что, для того чтобы попасть в Шатель-Сенсуар, Нику должен непременно пройти мимо Сен-Пьера.
      — Где же он?
      — На кухне; там ему дали поесть, чтобы немного задержать его.
      — Посмотрим, — сказал де Ласи, направляясь в кухню.
      У очага Гонтран заметил странное существо, которое, конечно, заслуживает того, чтобы его описали. Присев на корточки, облокотившись локтями на колена и положив подбородок на левую руку, идиот устремил неподвижные и в то же время горящие глаза на уголья. Густые рыжеватые волосы длинными прядями спускались ему на плечи, прикрытые блузой из грубой ткани, какие обыкновенно носят крестьяне в Бургундии и Нивернэ. Странное дело! Несмотря на то, что волосы у него были рыжие, борода его была темная и очень длинная, что придавало его лицу злое и вместе с тем загадочное, страшное выражение, поразившее маркиза.
      — Эй, Нику! — крикнул ему начальник почты. — Вставай, молодчина.
      Идиот медленно повернул голову и взглянул на Гонтрана тупым и пристальным взглядом безумца.
      — Вот этот господин желает идти с тобою, — сказал начальник почтовой конторы.
      Идиот продолжал смотреть на Гонтрана и не ответил ни слова. Затем он вдруг встал, и маркиз заметил, что он был огромного роста, хотя страшно худ; идиот отыскал свою палку, стоявшую в углу, потом, не сказав ни слова и даже не взглянув на маркиза, повернулся и вышел из трактира.
      — Поезжайте за ним, — сказал начальник почты Гонтрану. — Может быть, он разговорится с вами дорогой. Теперь он в бреду.
      У крыльца слуга держал в поводу оседланную лошадь. Гонтран сел и поехал за своим странным спутником. Было еще светло, хотя ночь уже наступала.
      Сумасшедший шагал впереди, с палкою в руке, так быстро, что Гонтран едва поспевал за ним, несмотря на то, что ехал рысцой. Время от времени идиот отбрасывал волосы на плечи, когда они спускались ему на лицо от быстрой ходьбы, и шел, казалось, не замечая, что за ним едет всадник.
      Скоро путешественники миновали равнину и въехали под тень одного из густых лесов Нивернэ, которые тянутся от окрестностей Кламеси до передовых отрогов Морванских гор.
      Наступила ночь, и де Ласи принужден был довериться инстинкту своей лошади, следовавшей шаг за шагом за идиотом. Последний точно дожидался лесной тьмы для того, чтобы порвать совершенно с действительной жизнью и снова перенестись к странному сновидению, которое так резко нарушил начальник почтовой конторы. Внезапно обернувшись к маркизу, он спросил его смеясь:
      — А мы не встретим княжну сегодня ночью.
      Смех идиота был резкий и заставил вздрогнуть Гонтрана.
      — О какой княжне ты говоришь? — спросил он его.
      — О той, которая влюблена в меня, ваша светлость.
      — А! — расхохотался, в свою очередь, Гонтран. — Тебя любит княжна.
      Гигант пошел по правой стороне рядом с лошадью Гонтрана, фамильярно облокотившись на седло, и сказал:
      — Тс! Это тайна, но я хочу рассказать ее вам. Вы будете скромны, не правда ли?
      — Даю тебе слово.
      — Отлично! — сказал сумасшедший и продолжал. — Представьте себе: там, внизу, совсем внизу, — и он указал рукою на чащу леса, — есть прекрасный замок, где живет моя княжна, прекрасная и богатая княжна, богаче самого короля Франции.
      — И она любит тебя?
      — До безумия, ваша светлость.
      — Она сама тебе это сказала?
      — Черт возьми, — с фатовским видом сказал идиот, — она мне сказала это, когда я переносил ее на своей спине через реку, и даже хотела выйти за меня замуж.
      — Вот как! — пробормотал Гонтран, с состраданием посмотрев на сумасшедшего.
      — Но князь, отец ее, не хочет этого.
      — Дуралей! — заметил Гонтран.
      — А все потому, — грустно продолжал нищий, — что князь скуп… очень скуп…
      — Он, должно быть, ищет богатого зятя?
      — Совершенно верно, ваша светлость. Но я скоро буду
      — Ты?
      — Я самый, ваша светлость. В продолжение двух лет я коплю деньги, и когда у меня соберется необходимая сумма, князь не откажет отдать за меня свою дочь.
      Идиот говорил так уверенно, что Гонтран не мог удержаться от улыбки.
      — Каким образом ты копишь деньги?
      — Я хожу к важным господам, моим соседям, и они дают мне каждый день по нескольку монет.
      Несчастный безумец назвал по именам крестьян и трактирщиков, у которых просил милостыню.
      — Сколько же тебе надо, чтобы жениться на дочери князя?
      — Сто экю, ваша светлость.
      Гонтран едва удержался от смеха и решил про себя:
      «Княжна, про которую он говорит, должно быть, какая-нибудь деревенская коровница».
      И маркиз снова погрузился в мечты и опустил поводья лошади, продолжавшей следовать за бродягой через валежник, среди которого пролегала тропинка, выбранная Нику для сокращения пути. Ночное путешествие в лесу, безмолвная тишь ночи, предвещавшая близкую бурю, — все это придавало еще большую фантастичность рассказу безумца, сопровождавшего маркиза.
      Нику замолчал, а Гонтран перестал его расспрашивать и насвистывал сквозь зубы народную песенку. Гонтран мечтал.
      Таким образом прошло около двух часов; иногда они выходили из-под деревьев, чтобы пересечь прогалину, где де Ласи мог видеть клочок неба. Небо было сумрачно и темно и предвещало близкий сильный дождь. Гонтран посмотрел на часы.
      «Восемь часов, — подумал он. — Вот уже два часа, как мы едем, а трактирщик сказал, что через три часа я буду в Сен-Пьере. Значит, уже скоро».
      Молния рассекла свинцовое небо, и раскат грома прозвучал в лесу. Безумный расхохотался.
      — Ах, — сказал он, — княжна хорошо сделала, что переехала реку днем.
      — Она переезжала реку? — спросил Гонтран, довольный тем, что идиот снова начинает болтать.
      — Сегодня утром, — ответил последний.
      — А куда… она поехала?
      Безумный пожал плечами, как бы говоря: «Не знаю».
      — Она проехала одна?
      — Да, на черной лошади и с двумя борзыми собаками. Гонтрану пришло на память одно из самых красивых произведений Альфреда де Дре и, отказываясь от мысли, что княжна — коровница, он подумал: «Не влюбился ли уж бедняк в какую-нибудь молодую и красивую даму из окрестного замка». Любопытство маркиза было задето, и он начал расспрашивать идиота.
      — Конечно, она с тобою разговаривала?
      — Да, ваша светлость, и Нику был счастлив на весь день.
      — Значит, она была очень нежна и любезна?
      — Она дала мне золотую монету и сказала: «Возьми, собирай их поскорее, чтобы жениться на мне». Затем она стегнула лошадь и, повернувшись, улыбнулась мне.
      Безумный прижал обе руки к сердцу и прошептал:
      — Там… ее улыбка…
      «Бедняга», — подумал Гонтран.
      Снова блеснула молния и осветила небо; несколько крупных капель дождя упали на окружавшие Гонтрана деревья.
      — Нам далеко еще? — спросил он идиота. Нику вдруг схватил его за руку и сказал:
      — Слушайте!
      Гонтран прислушался и услыхал вдали глухой шум, похожий на журчанье воды в реке, покинувшей свое ложе.
      — Это вода, это вода! — вскричал с хохотом безумный и удвоил шаги, снова запел песенку. Он побежал, и Гонтрану пришлось пустить лошадь галопом.
      Шум сделался резче; наконец тропинка, по которой ехали путешественники, образовала крутой поворот — признак, что река близко. Де Ласи заметил вскоре слабый свет неба сквозь последние деревья леса; немного спустя Нику внезапно остановился.
      При свете молнии Гонтран окинул взглядом место, где они находились. Они были на маленькой площадке, образуемой скалами, которую пересекала тропинка при выходе из лесу, спускаясь далее к реке, которую в обыкновенное время в этом месте переходили вброд, так как Нивернэйский канал в то время еще не существовал. На обоих берегах реки росли высокие деревья, и взор тщетно искал бы вверх и вниз по течению дом или деревню, наконец, какую-нибудь светлую точку, свидетельствующую о близости людей; местность была дикая и пустынная.
      Река внезапно вздулась от дождя, шедшего накануне, как обыкновенно бывает с горными речками, которые утром являются в виде ручейка, а вечером представляют собою бушующие потоки.
      Она заливала своими волнами, из прозрачных сделавшимися теперь мутными, вырванные с корнями деревья и с силой ударяла об утес, где остановился безумный, смущенный этим неожиданным препятствием.
      — Вода слишком высока, — пробормотал он, — невозможно ее перейти.
      И, точно он не впервые встречал это препятствие, он сделал знак маркизу — следовать за ним.
      Уезжая из Кламеси, Гонтран спешил приехать в Сен-Пьер. Ему хотелось поскорее увидеться с д'Асти и узнать от него о таинственной причине его путешествия, но по дороге он увлекся дикой поэзией бури и радовался встретившемуся препятствию в виде необычайной прибыли воды, которая заставила его проблуждать лишний час в неведении, какое мрачное преступление придется ему совершить еще. Де Ласи походил в эту минуту на осужденного на смерть, которого случай отдаляет от часа казни и который в течение нескольких часов может еще распоряжаться своей жизнью.
      Безумный шел вниз по течению реки, и Гонтран догадался, что он ищет и наверное найдет убежище от дождя, потому что скалы постепенно становились выше; действительно, Нику скоро остановился у нависшей скалы, образовавшей хотя неглубокую, но довольно высокую пещеру, где де Ласи мог укрыться вместе со своею лошадью. Куча вереска и сухих листьев, которыми была усеяна земля, дали понять Гонтрану, что здесь обыкновенно находили себе приют охотники и пастухи. Маркиз увидел, как идиот преспокойно уселся в той же самой позе, как в трактире в Кламеси, не обращая на него внимания, и так же пристально уставился на реку, как раньше смотрел на уголья. Он снова погрузился в любовные грезы.

      Гонтран соскочил с лошади, привязал ее к кусту и, решив переждать бурю, сел рядом с безумцем. Буря бушевала во всем своем диком величии, молния сверкала ежеминутно, а раскаты грома, повторяемые эхом скал, окружавших Ионну, вызывали радостную улыбку на губах идиота, пробуждая в нем приятные воспоминания. Так, по крайней мере, казалось Гонтрану; ему захотелось снова поговорить с Нику, и он коснулся его плеча.
      — Эй, дружище, что ты мне ничего больше не расскажешь о своей княжне?
      — Ха! ха! ха! — снова разразился смехом идиот. — Она переправилась через реку утром… она хорошо сделала… потому что…
      Идиот замолчал на минуту, по-видимому, припоминая что-то.
      — В тот день, когда я нес ее на плечах… также шел дождь, — продолжал он, — и река разлилась, а она обнимала меня с такой любовью… Ах! Нику очень силен, и он плыл, как будто нес перышко… Дождь шел… шел… а гром гремел… о, какой гром-Безумный захохотал, забормотал что-то непонятное, но все-таки можно было разобрать, что настоящая ночь походила на ту, когда безумный переносил на плечах свою княжну через реку и что в эту-то ночь, быть может, он и сошел с ума.
      — Видите ли, ваша светлость, — снова заговорил безумный, после нескольких минут тягостного молчания, — если бы теперь я нес ее на плечах, о, тогда!..
      — Что бы ты сделал?
      — Я бы похитил ее.
      Сумасшедший улыбнулся так, что Гонтран вздрогнул, поняв, что гигант способен пустить в ход силу, когда им овладеет страсть.
      — Я бы похитил ее, — продолжал он, — и когда я принес бы ее к себе, то князь, ее отец… Брови безумного нахмурились с угрозой.
      — Однако, — сказал Гонтран, — так как ты копишь деньги, то не разумнее ли было бы подождать?
      Безумный грустно покачал головой. — Ждать слишком долго, — прошептал он.
      — Сколько же ты собрал?
      — Сто сорок франков.
      — Тебе не хватает, значит, шестидесяти?
      — Да, — грустно сказал Нику.
      Он вытащил из кармана кожаный кошелек, открыл его и показал Гонтрану. Кошелек был битком набит разными монетами. Там были пятифранковики, маленькие серебряные монетки, большие су, и среди шах блестел луидор, который дала ему княжна. Де Ласи взглянул на бедного помешанного от любви, и ему стало жаль его.
      — Слушай, — сказал он, — я хочу, чтобы ты был счастлив и чтобы княжна вышла за тебя замуж.
      Гонтран бросил восемь луидоров в засаленный кошелек Нику. Нику вскрикнул, вскочил, перевернулся и сказал, посмотрев на Гонтрана:
      — Значит, вы король?
      — Да, — ответил маркиз, улыбаясь.
      — Сто экю, у меня есть сто экю! — кричал безумный, прыгая по скале, как дикий зверь, который видит открытую дверь своей клетки и, получив свободу, расправляет мускулы. Он плясал и пел, потряхивая кошельком. Какое-то странное зрелище, напоминавшее создания фантазии живописцев и поэтов туманной Германии, представляла и эта пляска, и раскаты дикого смеха и безумной радости рыжеволосого гиганта с всклокоченной бородой, скачущего в пещере при резком шуме реки, разбивающейся об утесы, и непрерывном блеске молнии, освещающей зловещим светом это пустынное место. У Гонтрана закружилась голова: ему показалось, что он присутствует при представлении какой-нибудь мрачной немецкой баллады.
      Вдруг среди деревьев, росших в верховье реки, в ту минуту, когда прекратился раскат грома, раздался шум… Безумный остановился и начал прислушиваться, вытянув шею, как что-то почуявшая охотничья собака. Раздался продолжительный лай у деревьев, росших у самой воды, а вслед за тем стук копыт. Ночь была темная, но быстро следовавшие одна за другой вспышки молнии позволили де Ласи различить амазонку, выехавшую из-за деревьев в том месте, где он сам выехал к реке, и остановившуюся у берега, заметив, что река внезапно вздулась. Две большие собаки бежали за ней и снова залаяли.
      — Это она, это она! — закричал сумасшедший.
      Амазонка уже продолжала путь, пустив лошадь вброд… Гонтран и Нику вскрикнули от ужаса. Этот крик не долетел, однако, до княжны; лошадь ее погрузилась в воду и отважно поплыла, но течение было так быстро, что посредине Ионны лошадь заржала от боли и начала тонуть.
      Тогда и амазонка пронзительно вскрикнула, и этот крик донесся до маркиза де Ласи и Нику, ответившего на него диким восклицанием, и, прежде чем Гонтран мог подумать, как подать помощь амазонке, Нику уже бросился с вершины скалы в реку и через несколько мгновений был на середине Ионны, где ухватился за ствол ивы, к которому обыкновенно причаливали рыболовы и пловцы. Нику ждал с минуту… он ждал, когда лошадь, увлекаемая течением, снова покажется на поверхности воды… Гонтран при свете молнии, немой, неподвижный, затаив дыхание, слушал отчаянные крики молодой женщины, смешивавшиеся с ревом бури и шумом бушующих волн. Он с ужасом смотрел, как идиот подстерегает лошадь и амазонку, подобно хищной птице, поджидающей свою добычу. Затем молния осветила еще раз эту картину, и все исчезло, потонув во мраке. Сердце у де Ласи стучало, и он с беспокойством ждал новой вспышки молнии.
      Вдруг среди мрака он услыхал крик, пронзительный, полный дикого торжества, и молния снова блеснула…
      Тогда Гонтран увидел безумного, ухватившегося одной рукой за ствол ивы, а другой обхватившего амазонку и вытащившего ее из седла; лошадь продолжала плыть по течению; мрак снова все окутал. Де Ласи более ничего не слышал и не видел в продолжение десяти секунд, которые показались ему целою вечностью, и только когда молния снова озарила все, он увидел безумного, взвалившего амазонку себе на плечи; поддерживая ее одной рукой, он быстро и сильно греб другою, плывя наперерез течению, увлекшему лошадь.