Арман встал на колени перед незнакомкой и снова взял ее прелестные маленькие руки, которые она в этот раз и не думала уже вырывать, и со свойственным в двадцать лет восхищением описал ей свою любовь, так странно загоревшуюся, и приятное волнение, которое он испытывал с тех пор, как она завладела всеми его помыслами.
      — Молю вас, — сказал он наконец, — покажите мне ваше лицо, которое я обожаю, не видав его.
      Домино отрицательно покачала головой. Арман настаивал, но она оставалась непоколебимой.
      — Наконец, где я могу вас встретить? — спросил он с упорной настойчивостью влюбленного, вымаливающего милости.
      — Выслушайте меня, — ответила ему домино, подняв его и усадив около себя на диване, — выслушайте меня; вы воображаете, что любите меня, и я убеждена, что в настоящую минуту вы уверены в этом!
      — О, да! — пробормотал Арман.
      — Но любовь двадцатилетнего юноши, друг мой, самая непостоянная и эфемерная вещь в мире.
      — Ах! Не думайте этого… я буду любить вас всю жизнь.
      — Дитя, вы еще не знаете, что слово «всю жизнь» в любви самая большая ложь.
      — Позвольте, — сказал он, подложив руку домино к своему сердцу, — вы слышите, как оно бьется…
      — Знаете ли вы, — продолжала незнакомка, — что я не свободна?
      Арман вздрогнул.
      — Что вы хотите сказать этим? — спросил он грустно.
      — Я принадлежу свету… тому неумолимому свету, который отвергает и клеймит слабую женщину, настолько слабохарактерную, чтобы полюбить на время… У меня есть муж, которому жена принадлежит телом и душою на всю жизнь…
      — Боже мой! Боже мой! — прошептал растерявшийся Арман. — Но я вас люблю до смерти, однако…
      — Вам так кажется, по крайней мере…
      — О! Чем прикажете доказать вам это? Говорите, приказывайте… Я все исполню.
      — Друг мой, — ответила домино, — любовь доказывается только постоянством.
      — Хорошо! Испытайте меня…
      — Может быть…
      И домино прибавила взволнованным голосом:
      — Хотите вы видеть меня еще раз?
      — Можете ли вы спрашивать меня об этом?
      — А если бы я согласилась… вы будете мне повиноваться?
      — Слепо.
      — Вы употребили совершенно верное слово, — смеясь, сказала домино, — так как вы будете являться сюда только с завязанными глазами.
      — Согласен на это от всего сердца.
      — Затем, я никогда не сниму маски.
      — О!
      — Разве вы предпочитаете, чтобы я сняла ее сейчас; но в таком случае вы никогда уже меня не увидите?
      — Пусть будет по-вашему, — согласился Арман.
      — Итак, — продолжала домино, — вы не узнаете ни моего имени, ни места, где я живу, и никогда не увидите моего лица. На этих условиях я согласна принимать вас.
      Арман не ответил, но прикоснулся губами к белому лбу домино, и ему показалось, что незнакомка вздрогнула.
      Он долго стоял перед нею на коленях, нашептывая ей тот очаровательный вздор, который называется языком любви, и она слушала его, смеясь и извиняя тысячу вольностей. Но вдруг часы в будуаре пробили три часа утра.
      — Вставайте, — приказала незнакомка, — пора расстаться.
      — Уже? — прошептал Арман с сожалением, как Ромео, прощающийся с Джульеттой при первых лучах восходящего солнца.
      — Так нужно, — сказала она, — но мы скоро опять увидимся.
      — Когда? В котором часу? — спросил Арман. Незнакомка, казалось, соображала.
      — Сегодня четверг, — сказала она, — будьте в субботу вечером на том же самом месте и в тот же самый час, и мы снова разыграем историю девушки с золотыми глазами.
      В то время как она говорила, Арман любовался ее дивными волосами, оттенок которых напоминал ему волосы баронессы де Сент-Люс.
      — Вы позволите мне задать вам один нескромный вопрос? — спросил он, повинуясь внезапной мысли.
      — Спрашивайте.
      — Знаете вы баронессу де Сент-Люс?
      Арман, задавая этот вопрос, внимательно наблюдал, за домино; но она не выказала ни малейшего смущения и спокойно ответила:
      — Я встречала ее в свете; об этой женщине ходят слухи очень странные и нелестные для ее репутации. Я очень счастлива, что не имею с ней ничего общего, кроме волос, которые, кажется, у нее такого же цвета, как и у меня.
      «Решительно, — подумал Арман, — это не она». Белокурая домино взяла повязку и показала ее молодому человеку.
      — Дайте, — сказала она, — я снаряжу вас в дорогу. Она повязала ему повязку вокруг головы и сказала нежным голосом:
      — До субботы! Но помните: если вы осмелитесь снять повязку по дороге, то рискуете жизнью.
      Арман услыхал звонок, затем удалявшиеся легкие шаги, потом приблизились более тяжелые шаги, и раздался голос его спутника:
      — Идемте, сударь, — сказал человек в маске, беря за руку Армана.
      Армана снова вывели и проводили до фиакра, где рядом с ним поместился его таинственный проводник, который опять напомнил ему об угрожающей ему опасности, если бы он вздумал снять повязку.
      Фиакр ехал около часу, наконец он остановился. Замаскированный человек вышел с Арманом и сказал ему:
      — Когда вы услышите, что карета повернула за угол, вы можете снять повязку.
      Влюбленный повиновался и стоял неподвижно до тех пор, пока шум кареты не заглох вдали; когда он снял повязку, то с удивлением увидел, что находится у решетки маленького домика на улице Шальо. Светало; птицы начинали петь на высоких деревьях сада, и Арман увидал старика Иова, который уже встал и в беспокойстве прогуливался по маленькому, покрытому дерном дворику, потому что слишком редко случалось, чтобы его молодой барин возвращался так поздно.
      — Ах! Господин Арман, господин Арман! — произнес он нежным в и то же время ворчливым тоном. — Вы слишком злоупотребляете вашей молодостью, вы слишком спешите жить.
      — Не беда! — ответил, смеясь, Арман. — Я счастлив, а это много значит.

      В течение двух месяцев Арман был самым счастливым человеком в мире. Сначала два, затем три раза в неделю красивого юношу ожидали на углу улицы Тэбу то таинственный фиакр, то карета без герба, и всегда один и тот же человек в маске, готовый убить его кинжалом, если бы он попытался снять повязку. В течение двух месяцев Арман испытывал удовольствие от этой таинственности; затем мало-помалу им овладело любопытство, и он спросил своего кумира, неужели она никогда не покажет ему своего лица.
      — Нет, — сухо ответила она. — И чтобы наказать вас за ваше нескромное желание, вы не увидите меня в течение недели.
      Напрасно юноша просил, умолял, ее решение было твердо. В течение недели на бульваре не появлялся таинственный проводник.
      Арман, не видя незнакомки, начал испытывать желание хоть поговорить о ней. До сих пор он хранил глубокое молчание о своем счастье, но у счастливых людей всегда является потребность завести доверенное лицо, то есть наперсника, и наш герой выбрал для этого того же самого друга, который был его секундантом, и рассказал ему историю госпожи де Сент-Люс и ее похождения.
      — О-го! — сказал молодой человек. — Одно из двух: или она безобразна, и тогда я понимаю маскировку, или у тебя есть счастливый соперник.
      Эти слова пробудили в сердце Армана ревность. Он любил впервые и в первый раз испытал прилив необычайной грусти при мысли, что, может быть, есть другой, которого любит «она»…
      Арман сделал свое признание на шестой день своего наказания; в течение остальных двух дней он перенес тысячу страданий и пускался в самые странные предположения. Наступил восьмой день. Время тянулось страшно медленно; наконец пробил час свидания, и неизъяснимая радость наполнила сердце Армана, когда он снова увидел на бульваре карету. Через час он был уже у ног белокурой домино. Но когда демон ревности поселится в сердце человека, любовь является не более как поводом к резким обвинениям. Белокурая домино встретила Армана с улыбкой и протянула ему, свою красивую руку со словами: «Вы прощены!»
      Арман должен был бы удовлетвориться этим и счесть себя за самого счастливого человека. Ничуть не бывало; он начал жаловаться, излагать свои подозрения и желал во что бы то ни стало узнать, почему ему не хотят показать лица.
      На этот раз домино без раздражения, спокойным и мелодичным голосом ответила:
      — Вы не знаете, мой друг, что женщина, которая, подобно мне, забыла свет и свои обязанности, чтобы отдаться любви, так стыдлива и так горда, что желала бы скрыть свое прошлое и стать совершенно другой для того, кого она любит. Вы не знаете, мой милый нескромник, что можете встретить меня в какой-нибудь гостиной, где уже я не буду той, какую вы любите, но буду женщиной с громким именем, с высоким положением в свете. И тогда неужели бы вы пожелали, чтобы я покраснела и опустила глаза под вашим взглядом?
      — Ах! — прошептал вне себя Арман. — Неужели вы считаете меня столь нескромным и неужели вы думаете, что я выдам свое счастье толпе?
      — Нет, но может случиться, что вы начнете ревновать… Арман вздрогнул при этом слове.
      — Почему ревновать? — спросил он.
      — Потому что в свете молодая и красивая женщина — а я красива, — кокетливо сказала незнакомка, — видит себя всегда окруженной толпой молодых фатов и не воображающих, что подле нее есть человек, которого никто не знает, но который любит эту женщину и любим ею, и что каждое слово, произносимое ими вполголоса, точно ножом режет по сердцу этого человека.
      — Клянусь вам, я никогда не пойду туда, где могу встретить вас.
      — Положим; но мы можем поссориться, а в это время кто может отвечать за себя?
      Арман прервал ее жестом.
      — Вы прекрасно знаете, что я ваш раб и буду повиноваться вам всегда.
      Белокурая домино ничего не ответила на это, но казалась задумчивой, озабоченной, опустив свою руку в руку Армана. Молодой человек подумал, что незнакомка готова уступить, и радостная дрожь пробежала по его телу.
      — Хорошо, — сказала она. — Дайте мне двадцать четыре часа…
      — А потом?
      — Потом, гадкий ревнивец, — прошептала она, — вы поверите, что я красива.
      И прежде чем он успел возразить, она надела на него повязку и нежно сказала:
      — До завтра!
      На другой день Арман явился на свидание в обычный час, но кареты не было. Он ждал час, два… Ночь прошла, и день застал его прогуливающимся по бульвару, в грязи. Арман вернулся домой в отчаянии; им овладели еще более мрачные предположения. Больна она или хотела оттянуть раскрытие своего инкогнито? День прошел для него мучительно; настал вечер, он побежал на бульвар. Кареты не было, и Арман, как и накануне, тщетно прождал ее до утра. Таким образом прошли три ночи. Арман все еще надеялся отыскать, наконец, таинственную карету, которая отвозила его к его возлюбленной; но надежда его была напрасна.
      Сын полковника ходил как помешанный и хотел уже лишить себя жизни, как вдруг он получил письмо на такой же бумаге, как и записка, в которой ему некогда назначили первое свидание, и оно остановило его руку, уже готовую направить дуло пистолета в сердце. Это она писала ему.
      Он отбросил от себя смертоносное оружие и с трепетом надежды разорвал конверт и прочитал:
      «Друг мой, вы, без сомнения, читали „Тысячу и одну ночь“ и припомните, может быть, сказку, кажется, под заглавием: „Лампа Алладина“. Гений явился к бедному служителю Аллаха и Пророка и сказал ему: „Я хочу сделать тебя богаче шаха персидского, нашего славного государя. Следуй за мною“.
      Перс последовал за гением, который привел его, держа лампу в руках, в пещеру, выстланную рубинами и изумрудами и наполненную самыми драгоценными камнями и сказочной красоты бриллиантами. Перс по приказанию гения наполнил большой мешок и унес.
      «Ты можешь еще раз наполнить мешок, — сказал ему гений, — и взять с собою»
      Перс принялся за работу и наложил столько бриллиантов и рубинов, что мешок едва мог вместить их. Тогда гений сказал ему:
      «Теперь на эти сокровища ты можешь, если захочешь, купить целое царство. Ступай!»
      И он приказал ему выйти из пещеры. Перс повиновался, но когда он выходил, то при дневном свете заметил громадный бриллиант, который показался ему красивее всех, бывших у него, и он сказал своему проводнику:
      «Я хотел бы взять и этот».
      «Несчастный безумец! — ответил сердито гений. — Алчность твоя погубила тебя…»
      И тотчас стены пещеры обрушились, скрыв под своими обломками алчного перса.
      Итак, дорогой мой, этот рассказ подходит и к вам. Вы пользовались моей любовью: чего же еще недоставало вашему ненасытному сердцу? Вы пожелали видеть мое лицо, и вот таинственный грот, где скрывалась наша любовь, рухнул. Прощайте!.. Мы никогда более не увидимся!»
      Крик отчаяния вылетел из груди Армана; он снова схватил пистолет и решил убить себя… Но чья-то рука вырвала его… Его друг, его секундант, поверенный его тайн вошел в то время, как юноша читал письмо, и поднял его с ковра, когда оно выпало из рук пораженного Армана.
      — Сумасшедший! — крикнул он. — Ты хочешь убить себя? Брось! Эта женщина никогда тебя не любила.
      — Зато я люблю ее, я… — твердил Арман.
      — Хорошо! Мы отыщем ее.
      Это слово было для Армана якорем спасения, как для человека, приговоренного к смерти.
      — Друг мой, — спокойно продолжал собеседник Армана, — дай мне неделю сроку, и я, не видя ее ни разу, узнаю ее и укажу тебе в толпе твою белокурую домино.
      Так как Арман с недоумением смотрел на друга, то он продолжал:
      — Хочешь, я расскажу тебе свою историю? Слушай. Я горячо полюбил одну женщину; но у нее был муж, настоящий тигр. Я встречал ее повсюду: на дороге, в свете или, вернее, она меня беспрестанно видела следовавшим по ее стопам. Прелюдия вальса, кадриль — словом, все было для меня предлогом очутиться возле нее. Шла ли она слушать проповедь, я был там; показывалась ли она в Лесу, и меня там можно было встретить верхом на лошади. Вообще эта женщина везде могла чувствовать на себе взгляд своего обожателя, говоривший ей, как сильно я ее люблю, потому что любовь моя была так благоговейна, так безгранична, что я никогда не осмелился бы признаться ей. Муж испугался человека, который всюду преследовал его жену, восхищался ею, но не открывал ей своей любви; он сказал себе, что постоянство — самое ужасное оружие, которым можно подействовать на человеческое сердце, и решил покинуть Париж, Францию, Европу, увезя и свое сокровище; он так искусно замел свой след, что сначала я потерял всякую надежду отыскать когда-либо любимую женщину. Но я любил ее, понимаешь ли, любил до безумия, и я сделал самый простой расчет: решив, что земля только песчинка, я сказал себе, что в десять лет я могу ее обшарить сверху донизу. Я принялся за дело и спустя два года отыскал любимую женщину на берегах Онтарио, в индийской хижине.
      — А муж? — спросил Арман.
      — Муж обратился в плантатора, потом он умер. Итак, я нашел молодую и красивую вдову, обладавшую миллионами и тронутую моим постоянством. Я мог бы жениться на ней, но… вот тут-то и вся суть моей истории — я слишком долго ее искал для того, чтобы продолжать любить. Цель была достигнута, желание было удовлетворено. Итак, друг мой, наши истории сходны. Вместо мужа твоя белокурая домино имеет маску; эта маска является препятствием, тиранией, если хочешь. Любимая мною женщина переехала моря, чтобы скрыться от меня — твоя же не уезжала из Парижа. Обшарить Париж можно в пятнадцать дней; но ты дай мне только неделю, и я покажу тебе ту, которую ты любишь, не видав ее, я тебе покажу ее лицо открытым, и ты разлюбишь ее.
      — Никогда… — прошептал Арман.
      — Слушай, — продолжал друг, — сегодня прекрасная погода, а теперь четыре часа, поедем в Лес, мы ее, может быть, встретим там.
      Арман приказал заложить красивую английскую лошадь в совершенно новенький тильбюри, и спустя двадцать минут молодые люди проезжали ворота Мальо. Было пять часов. Стоял май месяц, а потому Булонский лес кишел самыми изящными экипажами. Перед Отъездом из Парижа в поместья все светское общество желало в последний раз показаться в этом элегантном месте прогулок.
      — Готов поклясться, — сказал друг, — белокурая домино и баронесса де Сент-Люс одно и то же лицо.
      — Невозможно, — ответил Арман, вспомнив, с каким презрением домино говорила о баронессе.
      — Смотри, вот как раз баронесса…
      Арман почувствовал странную дрожь и испугался: вдруг это она… Так странно устроено человеческое сердце!
      Баронесса де Сент-Люс действительно ехала в открытой коляске с двумя жокеями, одетыми в желтые бархатные ливреи. Она сидела полуразвалившись и, играя зонтиком, слушала высокого и красивого, смуглого молодого человека, сидевшего на передней скамейке коляски.
      — Вот баронесса де Сент-Люс, — продолжал друг Армана. — Она едет с графом Степаном.
      — Кто такой этот граф Степан? — спросил Арман, почувствовав, как буря ревности поднялась в нем при мысли, что, если домино и баронесса одна и та же женщина, то как может другой сидеть около любимой им особы.
      — Граф Степан — молодой русский вельможа, проживающий в Париже свои огромные доходы.
      — Дальше!..
      — А дальше, он влюблен в госпожу де Сент-Люс. Арман побледнел.
      — Как?.. Он ее любит? — спросил он упавшим голосом.
      — Я уже говорил тебе, дорогой мой, что про баронессу ходит много слухов. Может быть, ни виконт Ральф, ни маркиз де П… ни граф Степан никогда не целовали даже кончика ее розового ноготка… Может быть, напротив… Вот ты уже побледнел, как смерть, хотя еще ничем не доказано, что мои подозрения верны относительно того, что баронесса и есть именно «она».
      В это время легкое тильбюри, спускавшееся по большой аллее, и поднимавшаяся по ней коляска встретились, и друг Армана испытующе взглянул на баронессу, в то время как молодой человек, весь бледный, впился в нее глазами. Госпожа де Сент-Люс, которая, казалось, мало следила за словами графа Степана, рассеянно посмотрела на двух молодых людей и на их лошадь.
      — О! какая чудная лошадь! — сказала она настолько громко, что Арман и его друг услыхали ее похвалу.
      Впрочем, ни в голосе, ни во взгляде ее нельзя было заметить ни малейшего смущения или изумления… Рука ее не переставала играть зонтиком, а губы продолжали улыбаться, и она выдержала взоры молодых людей с бесстрастием женщины, привыкшей, что ею любуются.
      — Или она хорошо владеет собою, — прошептал друг Армана, — или это не она.
      Коляска доехала до ворот Мальо, потом повернула обратно и во второй раз встретилась с тильбюри. Баронесса оставалась по-прежнему бесстрастна, но граф Степан с любопытством посмотрел на тильбюри и в особенности на Армана.
      — Ага! — пробормотал спутник молодого человека. — Она выдала себя!
      — Что ты хочешь сказать этим? — вскричал Арман, вся кровь у которого прилила к сердцу.
      — Я хочу сказать, что баронесса де Сент-Люс и есть твоя белокурая домино.
      — Откуда ты узнал это?
      — Взгляд графа Степана убедил меня в этом. Она назвала ему твое имя, и он посмотрел на тебя презрительно и ревниво. Итак, откуда она знает тебя, если это не домино?
      Арман был поражен этим логическим доводом.
      — Однако она сказала мне… Друг пожал плечами.
      — Это она, — повторил он.
      — Ну, так я люблю ее…
      — Ты с ума сошел!
      — Пусть!
      — Вернись домой и всади себе пулю в лоб, я тебя больше не удерживаю. Лучше умереть, чем любить эту женщину.
      — Нет, — вскричал со злобой Арман, — я люблю ее и хочу еще раз увидеть… хочу, чтобы она меня снова приняла у себя!
      — Дорогой друг, одно из двух: или я ошибаюсь, и в таком случае твое желание проникнуть в дом баронессы де Сент-Люс безрассудно, или это «она», и тогда она может выставить тебя за дверь, весьма вежливо объявив тебе, что не имеет удовольствия тебя знать.