Была мрачная декабрьская ночь. Мелкая, насквозь пронизывающая изморозь покрывала мостовые парижских улиц, чуть освещенных фонарями.
      Последний удар полуночи, пробивший на церковных часах, уныло дрожал в воздухе.
      Париж как будто опустел в этот поздний час, и в городе царило мертвое молчание, нарушаемое по временам лаем цепных собак или шагами ночного обхода.
      По набережной св. Поля медленно шел человек, закутанный в плащ. По временам он останавливался и пристально осматривал окрестности.
      Пройдя мост Дамьетт, он вышел на набережную св. Людовика и быстро окинул глазами верхи окрестных кровель.
      Позади отеля Ламбер в улице св. Луи, на самом верху шестиэтажного дома, светился, несмотря на эту позднюю пору, маленький огонек. Это было тем более странно, что этот дом отличался самою скромною наружностью и по виду был занят самыми скромными ремесленниками или мещанами, которые, как известно, не имеют привычки засиживаться долго по ночам.
      Впрочем, огонек этот горел на окне и, очевидно, служил сигналом, так как господин в плаще, заметив его, проговорил: — Так, Коляр дома и ждет меня.
      Затем он сложил пальцы особенным манером и свистнул так, как обыкновенно свищут ночные воры.
      Почти вслед за этим огонек в окне погас и через каких—нибудь десять минут невдалеке от отеля Ламбер раздался протяжный свист, и вскоре послышались шаги, и близ незнакомца появилась какая—то человеческая фигура.
      — Ты, Коляр? — прошептал незнакомец.
      — Здесь, ваше сиятельство.
      — Отлично, Коляр, ты верен своему слову.
      — Конечно…. Ваше сиятельство, только знаете что: не называйте меня больше по имени. У рыжейотличный слух и память, а ваш друг Коляр побывал уже в каторге, где ему и теперь сберегается еще местечко — если, конечно, он вздумает вернуться туда.
      — Пожалуй, что ты и прав, но ведь мы одни здесь.
      — Нужды нет, а если вам будет угодно перетолковать со мной, то покорнейше прошу вас пожаловать со мной вон под мост, да, кстати, и разговаривать—то будем лучше по—английски. Это премилый язык, и его никто не понимает в Иерусалимской улице.
      — Пойдем, пожалуй, — согласился незнакомец, следуя за своим провожатым.
      Они вошли под мост и уместились на камне.
      — Вот так—то будет гораздо удобнее, — заметил Коляр. — Хотя отчасти и холодновато… но ведь мы, вероятно, не будем разговаривать особенно долго?
      — Ты прав, — согласился незнакомец.
      — Давно ли изволили пожаловать из Лондона?
      — Сегодня в восемь часов, и, как видишь, не терял времени по пустякам.
      — Это всегдашняя привычка моего бывшего капитана, — заметил почтительно Коляр.
      — Ну, а ты что сделал здесь в эти три недели?
      — Набрал маленькое общество…
      — Недурно…
      — Хотя, признаться вам, для нашего ремесла в Лондоне несравненно больше дельных людей. Я набрал лучших. из здешних, но все—таки нам придется поработать несколько месяцев, чтобы выдрессировать этих гусей. Впрочем, вы, ваше сиятельство, увидите сами.
      — Когда же?
      — Да хоть сейчас.
      — Ты приказал им собраться?
      — Да. И если вы захотите, то вы их увидите так, что они не будут вас видеть.
      — Пойдем, — проговорил вместо ответа «их сиятельство» и; встал с камня.
      — Одно только, — возразил было с замешательством Коляр, но незнакомец его тотчас же перебил:
      — Что там еще?
      — Если мы не сойдемся?
      — Сойдемся.
      — Гм! Я ведь уже стар, ваше сиятельство, Мне надо подумать о старости.
      — Ты прав, но я не стою за ценой. Сколько тебе нужно?
      — Пустяки: тысяч двадцать пять в год и еще хоть десятую долю с каждого дельца.
      — Согласен.
      — А об жалованье людям…
      — Э, приятель, я знаю твою ловкость, но чтобы говорить об жалованье людям, когда я их не видал…
      — И то правда, — согласился, в свою очередь, Коляр.
      — Ну, идем же. Сколько их?
      — Десять человек. Довольно ли?
      — Покамест — да. Потом увидим.
      Коляр и его капитан вышли на набережную и вошли в лабиринт кривых переулков.
      — Тут, капитан, — проговорил наконец Коляр, останавливаясь в Змеиной улице, перед старым большим домом с закрытыми ставнями.
      Коляр поспешил — вложить ключ в замок двери и, отворив ее, прошел в узкий и темный коридор.
      — Вот и наша агентура, — проговорил он и осторожно запер за собою дверь.
      Вслед за этим он высек огонь и засветил маленький фонарь.
      В конце коридора находилась лестница, у которой вместо перил висела грязная, засаленная веревка.
      Коляр и капитан поднялись на второй этаж.
      — Отсюда, ваше сиятельство, вы будете иметь полную возможность оценить моих молодчиков.
      И, оставив капитана одного впотьмах, Коляр прошел с фонарем в ближайшую комнату, которая прилегала к площадке, и почти вслед за этим капитан увидел перед собой свет, мелькнувший из отверстия в стене.
      В это—то отверстие, действительно, было очень удобно видеть все, что делается и говорится в этой комнате.
      Капитан начал с того, что осмотрел ее меблировку, напоминавшую собой гостиную мещанина средней руки.
      — Вот, — сказал Коляр, возвратясь через несколько минут к своему начальнику. — Это квартира моего помощника, он известен за удалившегося от дел торговца, который живет с своею женою, как голубь с голубкой.
      — А! Следовательно, он женат.
      — Да, почти…
      — Жена его?..
      — Госпожа Коклэ — милейшая особа, — проговорил важно Коляр, — она может быть, смотря по надобности и делу, графиней, княгиней, благотворительницей и вообще всем, чем только понадобится. Здесь, в этой улице, она считается образцом набожности.
      — Недурно… Где же сам господин Коклэ?
      — Вы его тотчас же увидите, — ответил Коляр и три раза стукнул в потолок.
      Почти тотчас же вслед за этим наверху послышался небольшой шум, и вскоре на лестнице раздались чьи—то шаги. В комнату вошел человек лет пятидесяти, лысый, , худощавый и с приплюснутым лбом.
      На нем был надет старый, истасканный халат с зеленовато—желтыми разводами и на ногах туфли с застежками.
      На первый взгляд можно было подумать, что перед вами находится честный, смиренный лавочник, — он даже и улыбался как—то торжественно и простодушно.
      Но капитан был настолько опытен, что сразу заметил в нем громадную силу, смелый характер и достаточно зверства.
      Коклэ не походил ни на капитана, ни на Коляра.
      Капитан был сухощавый молодой человек, безбородый, лет двадцати восьми. В Лондоне, где он составил себе таинственную известность, его называли Вильямсом; впрочем, вряд ли это было его настоящее имя.
      Коляр был худощавый мужчина лет тридцати пяти, с черною бородою и усами. Он служил когда—то в военной службе и до сих пор сохранил красивую воинственную осанку.
      Коклэ раскланялся с капитаном и искоса посмотрел на Коляра. «Это начальник», — ответил лаконически Коляр.
      Тогда Коклэ посмотрел еще раз на капитана и тихо шепнул:
      — Однако молод еще!
      — Ничего, брат, — ответил ему также конфиденциально Коляр, — мы на это не обращаем внимания. Вот увидишь, что это за человек.
      — Через несколько минут прибудут и наши кролики, — продолжал уже громко Коляр, — я распорядился, чтобы они были здесь около часа. Ты примешь их, Коклэ.
      — Ну, а вы? — спросил мнимый лавочник.
      — Я пойду потолковать с его сиятельством и, кстати, покажу ему наших молодцов и познакомлю , его с их биографией. Так наше дело пойдет гораздо скорее.
      — Хорошо! — согласился Коклэ. — Понимаю.
      В эту минуту у наружной двери дома раздался слабый, осторожный стук.
      — Один уже идет, — заметил вполголоса Коклэ, и, взяв свечку, спустился с лестницы; между тем, Коляр с капитаном погасили фонарик и поместились в комнате, смежной с гостиной Коклэ.
      Через две или три минуты после этого лавочник воротился назад, но уже не один, а в сопровождении сухопарого молодого человека, одетого довольно щеголевато, но от которого так и пахло Итальянским бульваром.
      — Это артист, капитан, — отрекомендовал Коляр в то время, когда капитан Вильямс приготовлялся заглянуть в отверстие. — Явполне уверен, что из него вышел бы превосходный юрист или дипломат, если бы только он не поссорился с рыжей,которая отправила его на морские купанья в Рошфор. Хотя его настоящее имя шевалье д'Орни, он для предосторожности называет себя Бистоке.
      Очень неглупый парень, недурно плутует в ландскнехт, а в случае нужды он умеет довольно чисто владеть и ножом. Он настолько сухопар, что, пожалуй, пролезет и в игольное ушко.
      — Увидим еще, — заметил довольно презрительно капитан.
      Вскоре вслед за Бистоке пришли один за другим рослый рыжий детина — Муракс и маленький человек с зеленоватыми глазками — Николо.
      — Это друзья, — продолжал пояснять Коляр, — Муракс и Николо дружны между собою лет, пожалуй уж, двадцать; в Тулоне они десять лет носили одинаковые побрякушки и до того подружились, что по выходе из острога вступили в товарищество. По воскресеньям Муракс скачет через барьеры, одетый Геркулесом, а Николо — шутом или иногда для разнообразия паяцем. Они могут быть полезны для вашего сиятельства.
      — Да, эти мне больше нравятся, — ответил лаконически капитан.
      Вслед за этими уличными артистами Коклэ был осчастливлен посещением высокой личности с красно—рыжими волосами. На этом госте была надета синяя блуза, а его руки были черны, как у кузнеца.
      — Это наш слесарь, — заметил Коляр.
      Вильямс кивнул головой.
      За слесарем следовал толстенький господин, отчасти плешивый, но очень пристойно одетый, в белом галстуке и синих очках. Он нес под мышкой черный кожаный, портфель.
      — Это писец одного нотариуса, — пояснил Коляр, — разные обстоятельства вынудили г. Ниворде оставить своего хозяина и открыть свою конторишку. У него капитальный почерк, с помощью которого он может подделываться под все руки — что делать! Особенная страсть к перу!
      — Ну, это увидим, — заметил опять Вильямс.
      Остальные четыре посетителя были настолько незамечательны, что о них не стоит даже и говорить.
      Скоро смотр окончился.
      — Угодно вам выйти к ним, ваше сиятельство? — спросил тогда Коляр.
      — Нет, — ответил Вильямс.
      — Как! Разве вы недовольны ими?
      — И да, и нет, но я желаю вообще оставаться неизвестным для них и иметь дело с этим обществом исключительно через тебя.
      — Это как вам угодно.
      — Завтра мы увидимся и тогда посмотрим, что можно сделать хорошего из этих молодцов.
      Сказав это, Вильямс отошел от своего наблюдательного поста и тихо вышел на лестницу, предварительно шепнув Коляру:
      — Завтра в тот же час и на том же месте.
      И затем он скрылся на лестнице, а Коляр вошел к своим людям.
      Вильямс из Змеиной улицы отправился на набережную, а оттуда вышел на площадь Шатле. В эту минуту из улицы Сент—Дени выехала карета. Кучер ее крикнул «берегись»! и проехал так близко от капитана, что Вильямс, бросив взгляд в карету, не мог не заметить сидящего в ней.
      — Арман! — вскрикнул тогда он, но экипаж ехал так быстро, что человек, которого Вильямс назвал Арманом, наверное, не успел даже заметить его и услышать его глухой крик.
      Капитан был глубоко поражен этой встречей и с минуту неподвижно смотрел на удалявшийся Экипаж, но потом вздрогнул и медленно, с глубокой ненавистью крикнул:
      — А! Вот мы когда встретились—то, любезный братец, ты — бессмысленное воплощение добродетели, и я — олицетворенный дух зла и порока! Ты, конечно, мчишься утешить какое—нибудь горе украденным тобою золотом?! Хорошо же, я воротился и хочу золота и отмщения.
      На следующий день Вильямс не заставил себя ждать и исправно пришел на свидание с Коляром, под мостовую арку.
      Коляр уже был там и при первом свистке немедленно появился перед своим капитаном.
      — Капитан, — проговорил он внушительно, — я, кажется, нашел превосходный след!
      Вильямс молча взглянул на него.
      — Дело идет о двенадцати миллионах, — добавил уже тихо Коляр и увлек своего начальника под мостовую арку.

      Дня через два после свидания капитана Вильямса с Коляром, служившим еще в Лондоне под его начальством, в улицу св. Екатерины въехала барская карета и остановилась у одного старинного великолепного дома.
      Из этой кареты вышел мужчина и вошел в этот дом, где его встретил старик с седыми волосами и бакенбардами.
      Он торопливо подошел к приехавшему и сказал ему с живостью:
      — Я сильно беспокоился за вас, вы никогда так не запаздывали.
       —Бедный мой Бастиан, — ответил ему Арман де Кергац (так как это был именно он), — для того, кто хочет делать добро, время — ходячая монета, которую надобно тратить решительно и без всякого сожаления.
      И, сказав эти слова, молодой человек вошел в отель. Войдя в свой кабинет, Арман сел в кресло к письменному столу.
      — Вы, конечно, ляжете теперь почивать? — спросил его Бастиан.
      — Нет, друг мой, мне необходимо написать еще несколько писем, — ответил ему тихо Арман.
      — Вы убьете себя этой работой, — заметил ему отеческим голосом старик.
      — Бог милостив! Я служу ему, и он подкрепит меня и сохранит мою бодрость и силу.
      В это время в дверь комнаты слегка стукнули.
      — Войдите, — сказал Арман, удивляясь подобному несвоевременному визиту.
      Дверь отворилась, и на пороге появился уличный комиссионер в сопровождении слуги.
      — Граф де Кергац? — проговорил вошедший.
      — Я, — ответил ему Арман.
      Комиссионер поклонился и подал письмо.
      Почерк был незнакомый…
      Граф взглянул на подпись и прочел: «Кермор». С этим именем у Армана де Кергаца не было сопряжено никаких воспоминаний.
      — Посмотрим, что это, — прошептал он и тихо прочел:

      «Граф! Ваше сердце великодушно и полно благородства. Всем известно, что вы посвятили все свое состояние на добрые дела. Теперь к вам обращается человек, терзаемый угрызениями совести и чувствующий приближение смертного часа. Врачи определили мне шестичасовой срок жизни: поспешите ко мне, я хочу возложить на вас святое, благородное дело. Вы один только можете выполнить его».

      Арман пристально посмотрел на комиссионера.
      — Как зовут вас? — спросил он, несколько подумав.
      — Коляр. Я живу в отеле г. Кермора, и швейцар поручил мне отнести к вам это письмо.
      И при этих словах Коляр состроил преглупую физиономию.
      — Где же живет эта особа?
      — Улица Сент—Луи.
      — Лошадей, — лаконически приказал Арман.
      И спустя двадцать минут после этого, карета графа де Кергаца въезжала уже в ворота мрачного, старинного дома. Окна первого и второго этажей этого дома были герметически закрыты так, что сквозь них не пробивалось почти ни малейшего света.
      Старый слуга, отворивший ворота, высадил Армана из кареты и почтительно сказал:
      — Не угодно ли будет графу следовать за мной?
      — Иду, — ответил ему Арман.
      Поднявшись по лестнице и пройдя целый ряд мрачных зал и комнат, слуга, наконец, приподнял портьеру, из—за которой блеснул свет.
      Арман находился в спальне.
      Посредине ее стояла кровать старинной работы, с позолоченными столбиками и шелковым полинялым балдахином. На ней лежал сухой, худенький старичок с пожелтелым лицом и совершенно лысою головой.
      Он приветствовал Армана рукою и указал ему на стул, стоявший у изголовья его кровати.
      Слуга осторожно вышел и запер за собою дверь.
      Арман с удивлением смотрел на этого старика, ему не верилось, чтобы он был так близок к смерти.
      — Милостивый государь, — начал старик, как бы угадывая его мысли, — я действительно не похож на умирающего, а между тем мой доктор — человек, вполне знающий свое дело и искусный, сказал мне, что в моей груди уже скоро должна лопнуть одна большая жила и что к девяти часам я не буду больше жить.
      — Медицина иногда ведь тоже ошибается, — попробовал было утешить его Арман.
      — О, нет, — ответил старик, — мой врач не может ошибиться. Но дело не в том, — продолжал старик, — я — барон Кермор де Кермаруэ и вместе со мною угаснет моя фамилия, по крайней мере, в глазах света; но во мне живет тайное убеждение, что в этом мире есть еще существо моей крови — мужчина или женщина. Я не оставляю по себе ни родных, ни знакомых, и вообще меня Некому будет оплакивать, так как я уже двадцать лет не выхожу за порог этого дома. Итак, в последние часы моей жизни мне стало грустно при мысли, что никто, кроме этого старика слуги — моего единственного собеседника этих последних пятнадцати лет, — никто не закроет мне глаз и что все мое громадное состояние за неимением наследников перейдет к государству. Мое же состояние громадно — в полном и точном смысле этого слова, и происхождение его столь же странно, как тягостна и ужасна для меня кара, которую господь бог Наслал за грех моей жизни.
      Арман слушал его, не проронив ни одного слова.
      — Выслушайте меня, — говорил барон де Кермаруэ, — мне на вид уже около семидесяти лет, а на самом деле мне только пятьдесят три года. В 1824 году, когда я был еще простым гусарским поручиком и когда вся моя будущность заключалась только в шпаге, мне пришлось однажды возвращаться из отпуска в свой корпус в сопровождении двух гусарских офицеров.
      В тридцати двух километрах от Тулузы, у самой подошвы Пиренеев, нас застигла ночь, невдалеке от дрянной гостиницы посреди дикой и уединенной местности; о продолжении пути нечего было и думать, а потому мы и покорились необходимости провести ночь под ее кровлей.
      В гостинице было уже много посетителей и, между прочим, две дамы с погонщиком ослов, которые возвращались откуда—то с купаний и были тоже застигнуты ночью.
      Одна из них была старуха, а другая прехорошенькая двадцатилетняя девушка.
      Мы были молоды, милостивый государь, притом же достаточно пьяны и притом считали себя в завоеванной стране.
      Один из нас, бельгиец по происхождению и человек без всяких правил, предложил нам такое дело, которое бы мы, будучи в здравом смысле, наверное, с негодованием отвергли бы, — но мы были пьяны и приняли его со смехом.
      Я не буду говорить о том, что происходило затем, но скажу только, что наутро мы были уже далеко от этой гостиницы, оставив в ней мать и ее опозоренную дочь, о которой я знал только, что ее зовут Терезой и имел на память от нее только один медальон, который сорвался у нее с шеи.
      Мы достигли Барселоны через несколько дней и как раз накануне большого сражения, в котором были убиты оба мои сотоварища по этому гнусному делу.
      Но меня бог спас и сохранил, и во мне возникло тогда странное убеждение, что провидение щадило меня для того, что приготовляло мне более страшное возмездие, чем мгновенная смерть.
      По окончании войны я поселился в Мадриде у одного старого еврея, торговавшего кожей. Он был французский выходец 1709 года; однажды ночью меня разбудили. Оказалось, что мой хозяин отчаянно болен и что он находится в ужасном бреду. Я знал, что у него нет никого близких и потому немедленно отправился к нему и стал ухаживать за ним. Через несколько времени он пришел в себя; поблагодарив меня за мои хлопоты, спросил, как меня зовут.
      — Кермор де Кермаруэ, — был мой ответ.
      — Кермаруэ! — закричал тогда он каким—то странным голосом.
      — Ну да!
      — Перо! перо! — стал он умолять, указывая на свой письменный стол.
      Я исполнил его желание, хотя решительно не понимал, что он хочет делать.
      Старик написал две строчки и подписался.
      В них было сказано: «Завещаю г. Кермаруэ все свое состояние».
      Через четверть часа после этого его уже не было больше в живых.
      В бумагах его мы нашли разъяснение его поступка. Мой дед — барон де Кермаруэ, эмигрируя из Франции, оставил ему на сохранение двести тысяч ливров.
      Террор вынудил еврея удалиться из отечества; он приехал в Испанию, занялся торговлей и при помощи денег моего деда нажил громадное состояние. Дед оставил ему двести тысяч ливров, а он возвратил мне двенадцать МИЛЛИОНОВ; Я немедленно уехал из Испании в Париж и, право, готов был бы перевернуть весь мир, чтобы отыскать Терезу и предложить ей свою руку, но здесь, в Париже, меня ожидало достойное возмездие.
      Бог покарал меня.
      Двадцать лет уже, как я страдаю этим недугом и не выхожу из этой комнаты, а сегодня, когда мне остается всего несколько часов жизни, я решился обратиться к вам. Кто знает, может быть, опозоренная мной девушка еще жива… может быть, даже я отец… Теперь понимаете ли вы меня?
      — Да, — прошептал Арман.
      — Я узнал, — добавил умирающий, — что вы посвятили себя на добрые дела.
      У вас есть свои агенты и своя полиция; вы отыскиваете самые скрытые бедствия. Я надеялся и думал, что вы можете найти ту, которой я завещаю все свое богатство.
      — Но, — заметил скромно Арман, — сумею ли я…
      — Постарайтесь.
      — А если эта особа умерла и если у нее нет ребенка?
      — Тогда я вас делаю своим наследником. Но, милостивый государь, я… Богатство мое пригодится на ваши добрые дела. Вот ключ — когда я умру, снимите его с моей шеи и отворите шкатулку: в ней вы найдете два завещания, составленные в разное время, — одно, делающее вас моим наследником, а другое — Терезу или ее ребенка, если вы их найдете; к этому завещанию приложен медальон, бывший на ней в роковую ночь. В этом медальоне волосы и портрет женщины — по всей вероятности, ее матери, вот что я вам могу дать для указаний.
      Голос умирающего слабел, час кончины близился. «К шести часам, — прошептал он, — я пригласил священника».
      В эту самую минуту раздался звонок: это был священник.
      Спустя два часа после этого барон де Кермаруэ скончался.
      Полицейский комиссар немедленно все опечатал, а Арман воротился домой, унося с собой два завещания.
      При покойнике остался только один комиссионер, принесший графу де Кергацу письмо от барона де Кермаруэ.
      Оставшись один, Коляр улыбнулся.
      — Ах ты, старикашка, — пробормотал он, — ты, брат, умер спокойно. Я пришел к тебе нищим и вымолил у тебя позволение пожить для того, чтобы узнать, что можно извлечь из богатого человека, умирающего без наследников.
      — Да… мы посмотрим теперь, — продолжал он, — кто из нас скорее найдет Терезу — ваш ли добродетельный граф де Кергац или наш капитан Вильямс. Нам достанутся, старикашка, твои миллионы…
      И при этом Коляр расхохотался самым наглым образом.

      Через две недели после свидания капитана Вильямса с Коляром в один солнечный январский день в пятом этаже одного из домов улицы Темпль, у окна, выходившего во двор, прилежно работала молодая девушка. Она была высока, стройна и бела, как лилия, между тем как волосы ее были цвета воронова крыла.
      Ее прозвали в магазине, где она училась делать цветы, Вишней.
      Вишня открыла окно и, продолжая работать, беззаботно распевала один из модных романсов Альфреда Мюссе.
      При последнем куплете хорошенькие ручки молодой девушки докончили стебелек пиона.
      — Ну, — заметила она при этом, — через десять минут моя работа будет кончена, и тогда я отнесу ее, а на обратном пути постараюсь побывать и в мастерской господина Гро.
      И при этом Вишня улыбнулась.
      — Да, наконец—то пришло воскресенье, — мечтала она, — если завтра будет такая же погода, как и сегодня, то я буду одна из самых — счастливейших женщин! Мой жених повезет меня обедать со своею матерью в Бельвиль.
      — Бедный Леон, — проговорила девушка, принимаясь снова за работу, — как ему не хочется ехать домой за бумагой для продажи своей маленькой земельки. Ах! Если бы г. Гро не обещал назначить его через месяц в подмастерья, то он уже давно бы уехал.
      И при этих словах Вишня полупечально улыбнулась и взглянула на клетку, в которой порхала маленькая синичка.
      — У тебя, милочка, будет скоро прехорошенький хозяин, — сказала она при этом и встала со своего места, — мы будем тогда уже вдвоем насыпать тебе корм. Но это будет только через два месяца… А как это долго, когда кого—нибудь любят!..
      И Вишня опять вздохнула.
      В это время на лестнице раздались чьи—то шаги, и чей—то голос, не менее свежий, но гораздо звучнее, чем у Вишни, запел одну из арий Надо.
      — Суббота, — подумала Вишня и подвинулась к двери. — Опять Баккара, зачем это моя важная сестрица повадилась так часто жаловать ко мне?
      Дверь Вишниной комнаты отворилась, и вошла женщина.
      Это была родная сестра Вишни, она была так же хороша, как и ее сестра, но отличалась от нее только тем, что была блондинка, ее звали Баккара.
      За шесть лёт перед этим она бежала от своего отца, резчика на меди, и против его воли сошлась с бароном д'О., который нарочно для нее построил дом; целых пять лет она не виделась со своей сестрой, так как отец проклял ее.
      Когда он умирал, она возвратилась к его смертному одру, и он простил ее.
      Похоронив отца. Баккара перевезла к себе свою мать и снова зажила своей прежней жизнью.
      Вишня же любила честного ремесленника Леона Роллана, по ремеслу столяра—краснодеревщика, и должна была в самом непродолжительном времени сделаться его женою.
      Сестры постоянно виделись между собою, но Вишня никогда не была в доме своей сестры.
      Сестры поцеловались.
      — Здравствуй, Вишенка.
      — Здравствуй, Луиза, — ответила молодая девушка, имевшая особенное отвращение к насмешливому прозвищу Баккара, которое дали ее сестре несколько кутил на одном пикнике, где она имела счастье выиграть груды золота в эту игру.
      — Неужели это ты все сегодня сработала? — спросила Баккара, садясь около сестры и рассматривая ее работу.
      — Да, сегодня, — улыбнулась Вишня, — мне нужно поскорей окончить эту работу. Я хочу сегодня кончить свое платье.
      — Вот как, ты, кажется, собираешься нарядиться завтра?
      — Конечно, ведь завтра воскресенье.
      — Как! Только поэтому? Вишня сконфузилась.
      — Леон повезет меня со своей матерью в Бельвиль.
      — Следовательно, ты все еще любишь своего Леона?
      — Разве ты могла сомневаться в этом? — ответила Вишня.
      — Он такой честный и красивый.
      — Положим, что и так, — возразила Баккара, — но ведь, выйдя за ремесленника, ты будешь всегда остро нуждаться.
      — Что же такого? Леон скоро будет сделан мастером — тогда он будет получать уже целых десять франков в день, а — на эти деньги мы устроимся.
      Баккара презрительно улыбнулась.
      — Ты хорошо знаешь, — сказала она, — что я могу тебе всегда дать четыре и даже хоть десять тысяч франков.
      — Ни за что, — возразила ей Вишня, — честная девушка может брать деньги от отца или мужа.
      — Но ведь я тебе родная сестра!
      — Я бы и взяла, если бы у тебя был муж.
      Баккара нахмурилась и прикусила себе губы.
      — Ты можешь возвратить мне их, — добавила она как бы вскользь, — когда выйдешь замуж, ведь у Леона есть деньги.
      — Нет, благодарю, — ответила Вишня, — я вообще не люблю занимать деньги.
      Молодая девушка, разговаривая с сестрой, снова принялась за работу, между тем как Баккара подошла к окну и бросила мимолетный взгляд на одно окно соседнего дома.
      Это окно было заперто и даже закрыто жалюзи.
      — Его опять нет дома, — проговорила чуть слышно Баккара и обернулась назад.
      Вишня работала, но между прочим потихоньку наблюдала за своей сестрой.
      — Скажи мне, милая Луиза, наконец, — спросила она самым простодушным тоном, — к чему следует приписать то, что ты сделалась так любезна ко мне и стала бывать у меня чуть не каждый день?
      Баккара вздрогнула.
      — Или у тебя дело в нашем квартале? — продолжала Вишня.
      — Нет, — ответила старшая сестра, — я бываю у тебя потому, что люблю тебя и имею чересчур много свободного времени.
      Вишня улыбнулась:
      — Да ведь у тебя всегда было много свободного времени. Однако ты…
      — Изволь, душа моя, я тебе выскажусь в таком случае прямо, — перебила ее Баккара. — Я влюблена. Я, которая известна всему Парижу под именем бессердечной, я, про которую говорят, что она смеется над мужчинами, как француз над китайцем.
      Вишня невольно приподняла голову и посмотрела на свою сестру.
      — Да, — продолжала Баккара, — с месяц тому, когда я была у тебя и увидала там, в окне, молодого человека, который взволновал так мое сердце, что оно, никогда не любившее, сильно забилось… Там, — добавила она, — вон в этом окне.
      — Вижу и знаю даже того, о ком ты говоришь, — заметила, улыбаясь, Вишня, — это Фернан Роше.
      — Ты знаешь его? — радостно переспросила Баккара.
      — Да.
      — О, ты не знаешь, как я люблю его, — продолжала Баккара, — я люблю его так, как ты никогда не любила и не будешь любить своего Леона.
      — Вот как! — проговорила недоверчиво Вишня.
      — Я видела его всего три раза, но так влюбилась в него, что готова решиться на всякую глупость. Да кто же он? Говори мне скорей. Как ты с ним познакомилась?
      — Очень просто, — ответила Вишня, не узнавая сестры. — Он, кажется, очень небогатый человек и служит в какой—то конторе. Когда он переезжал сюда, то ему пришлось купить письменный стол и кровать у хозяина моего Леона. А так как он получает всего двести франков в месяц, то ему было очень стеснительно отдать сразу всю сумму, которую он должен был за эту мебель. Леон, по своей доброте, устроил, что его хозяин, рассрочил ему этот долг. С тех пор мы и знакомы. Он всегда кланяется мне. Да вот и он сам!
      В соседнем доме в это время растворилось окно, и в нем показался молодой человек.
      Баккара мгновенно побледнела.
      Вишня подошла к окну и начала что—то напевать.
      Молодой человек обернулся к ней и вежливо поклонился, хотя, казалось, очень удивился, что сзади молодой девушки стояла другая, поразительно схожая с ней.
      — Это моя сестра, — сказала ему Вишня.
      Фернан поклонился.
      — Пригласи его, — шепнула Баккара умоляющим голосом.
      Вишне стало жаль сестру, и она, не подумав, предложила Фернану зайти к ней.
      — Благодарю вас, — ответил молодой человек, — но мне некогда, я еду сейчас обедать в гости, и мне нужно еще успеть переодеться.
      — Он уходит, — прошептала Баккара, — я хочу знать, где он будет, и узнаю это. Может быть, к какой—нибудь женщине… О, я буду ужасно ревнива.
      Вишня с удивлением слушала сестру.
      — Но ведь г. Фернан не муж и не любовник тебе? — заметила она.
      — Он будет им.
      — Твоим мужем?
      Баккара пожала плечами и замолчала.
      — Впрочем, — проговорила Вишня, — кажется, Леон
      говорил, что Фернан хочет жениться.
      Баккара вздрогнула.
      — Он? Жениться?
      — Да, кажется, — ответила простодушно Вишня.
      — Я не хочу этого!
      — По какому же праву?
      — Да разве в любви есть права! — воскликнула Баккара и, бросив взгляд в зеркало, казалось, в один миг вообразила всю силу и величие своей красоты.
      — Однако мне пора, — заметила Вишня, вставая.
      Сестры простились и расстались.
      Вишня пошла в улицу Темпль, а Баккара села в дорогой купе, запряженный серой лошадью, и приказала кучеру следовать за вышедшим из дому Фернаном.
      Купе поехал, а Баккара осторожно опустила плотные шторы.

      Фернану было не больше двадцати шести лет, он был бледный молодой человек, с лицом скорее выразительным, чем красивым.
      Фернан был сирота, воспитанный своим дядей, который после себя не оставил ему никакого наследства.
      Он служил в Министерстве иностранных дел и получал по двести франков в месяц.
      В свободное время он писал водевили и зарабатывал этой работой еще небольшие суммы.
      Фернан был влюблен в дочь своего начальника Эрмину де Бопрео, у которой, как говорили, было около восьмидесяти тысяч приданого.
      И Фернан знал, что ему придется долго бороться со всеми препятствиями, чтобы достигнуть своего заветного желания — руки Эрмины.
      Итак, молодой человек был приглашен к г. Бопрео на обед, а потому и обратил особенное внимание на свой туалет.
      Господин Бопрео, приглашая молодого человека к себе, и не подозревал никогда о взаимной любви его и своей дочери. Фернан был умен и трудился над большим сочинением о международном праве, и на это—то сочинение сильно рассчитывал де Бопрео, предполагая издать его под своим именем и надеясь, таким образом, добиться крестика Почетного Легиона и места директора департамента.
      — Приходите в три часа, — сказал ему Бопрео, — мы до пяти часов поработаем.
      Фернан прошел бульвар, поворотил в улицу Темпль и направился к дому, где жил его начальник.
      Баккара видела, как он вошел в этот дом, и не теряя времени, вошла в ворота его и прошла прямо к привратнику.
      Здесь жила какая—то болтливая старуха, которой Баккара немедленно сунула в руку луидор.
      — Кто этот господин? — спросила она.
      — Чиновник Министерства иностранных дел, — ответила старуха, пряча деньги поглубже. — Он идет . к начальнику.
      — А как зовут этого начальника?
      — Г. Бопрео.
      — Женатый?
      — Да.
      — Жена его молода?
      — Нет, лет сорока.
      — А… у них есть дочь?
      — И прехорошенькая, — ответила старуха, — и, я думаю, молодой человек, собственно, и ходит из—за нее.
      — Вы думаете? — спросила Баккара изменившимся голосом.
      — Когда он уходит отсюда? — добавила она.
      — Часов в десять вечера.
      — Хорошо, — пробормотала Баккара и бросила еще один луидор.
      А в это время Фернан входил к своему начальнику.
      Г. де Бопрео был незначительный дворянин из графства Венсен, он приехал в Париж без всего, но благодаря своей гибкости, добился через двадцать лет своего теперешнего места начальника отделения, которое и занимал уже около десяти лет.
      Лет за восемнадцать перед этим он познакомился с молодой девушкой—сиротой, у которой не было никогда родных, кроме старой тетки. Эта девушка, по имени Тереза д'Альтерив, была жертвой гнусной засады, вследствие чего у нее родился ребенок — дочь Эрмина.
      Г. Бопрео увидал Терезу. Справился о ее приданом и сделал предложение. Тереза не скрыла от него ничего, а Бопрео сказал на это:
      — Я признаю вашего ребенка своим.
      Тереза не раздумывала и согласилась. В свете Эрмину считали законной дочерью г. Бопрео. От этого брака с Терезой у него было два сына, из которых один уже умер, а другой, пятнадцати лет, жил дома. Единственная служанка господина начальника была послана за провизией, а потому, когда Фернан позвонил у двери г. Бопрео, ему отворила сама Эрмина. Увидев молодого человека, девушка вся вспыхнула, а Фернаном овладело то сильное и наивное смущение, какое овладевает влюбленным в присутствии любимой женщины.
      Тереза Бопрео сидела в гостиной и рукодельничала; увидев молодого человека, она ласково подала ему руку.
      — Фернан, — предложила Эрмина, обращаясь к молодому человеку, — хотите аккомпанировать мне на фортепиано?
      Эрмина при этих словах разложила ноты.
      — Я принес вам хорошую весточку, — проговорил молодой человек, — моя драма принята и пойдет зимой, а тогда я буду иметь возможность сделать…
      — Я уже говорила с мама, — шепнула Эрмина.
      — И..?
      — Она говорит, что если вы меня любите, то можно попробовать поговорить с папа.
      В эту минуту подошла к влюбленным молодым людям Тереза и, обняв свою дочь, тихо спросила:
      — А вы ее любите?
      Фернан молча стал на колени.
      — После обеда, — сказала она тогда, — господа, уйдите в кабинет, а я поговорю с мужем.
      Но почти в ту же минуту в комнату вошел Бопрео.
      Походка его была неровна, а лицо багрового цвета. Очевидно, с ним приключилось что—нибудь особенное, и его однообразная жизнь, вероятно, выдержала какое—то таинственное потрясение.

      Получив деньги за свою работу, Вишня встретилась с Леоном, узнала от него, что его уже сделали, совершенно неожиданно, мастером и что поэтому их свадьба может быть через две недели.
      Простившись с ним, как прощаются все влюбленные, она отправилась к матери своего жениха в Бурбонскую улицу, но на дороге встретилась с Гиньоном — худеньким сухопарым живописцем—маляром, другом Леона.
      Гиньон остановил молодую девушку и предупредил ее, чтобы она отсоветовала своему жениху продолжать знакомство со слесарем Росиньолем, с которым он познакомился только два дня и который, как кажется, большой мошенник.
      — Словом, вы хорошо бы сделали, — добавил Гиньон, — если бы уговорили Леона. У меня явилась преглупая мысль…
      Простившись с ним, девушка пошла по направлению к Бурбонской улице, и в это—то время ей повстречался пожилой господин, маленький, толстенький, с багровым лицом и в синих очках.
      На нем был надет синий сюртук с золотыми пуговицами и ленточкой Почетного Легиона в петлице.
      Господин этот был не кто иной, как Гастон Исидор де Бопрео, начальник отделения Министерства иностранных дел. Сначала он приостановился и посмотрел на нее, а потом, заметив, что она не обращает на него внимания, поворотил назад и последовал за ней.
      Итак, когда Вишня рассталась с Гиньоном, она встретилась с г. Бопрео, который, повинуясь неопределенному влечению своего сердца, последовал за ней.
      Хотя подобное приключение не было новостью для начальника отделения, так как он сотню раз ходил за гризетками и заговаривал с ними с дерзостью, отличающую пожилых мужчин, но на этот раз остановили ли его скромные, приличные манеры этой молодой девушки, но им овладела какая—то робость, необыкновенная в мужчине его сорта, и он удовольствовался только тем, что шел вслед за нею, пожирая ее своими глазами.
      Вишня скоро заметила его преследование и прибавила шагу.
      Начальник отделения сделал то же самое.
      Девушка вошла в дом к матери своего жениха и просидела у нее более часа.
      По выходе от нее она увидела г. Бопрео, стоявшего на тротуаре; тогда молодой девушкой овладел страх, и она, чтобы избавиться от него, пустилась чуть не бегом.
      Но начальник отделения догнал ее и сделал попытку заговорить с ней.
      — Милостивая государыня! — начал было старый ловелас, но Вишня сейчас же остановила его.
      — Я не разговариваю с мужчинами, — сказала она, — которые преследуют меня на улице. Идите своей дорогой!
      Но г. Бопрео не унимался и продолжал следить за молодой девушкой, хотя уже издалека.
      Дойдя до своего дома, Вишня проворно вошла в свою комнату, а г. Бопрео, прождав на улице около часа, решился обратиться к дворнику, не позабыв при этом предварительно сунуть ему в руку сто су.
      — Вы напрасно теряете время, сударь, — ответил ему дворник, пряча монету в карман, — эта девушка честная.
      — Я очень богат, — возразил Бопрео.
      — Будь вы хоть богаче короля, то и тогда вы ничего не добьетесь. Другое дело, если бы это была ее сестра.
      — Какая сестра?
      — Гулящая, — ответил простодушно дворник.
      — Как ее зовут?
      — Баккара.
      В голове г. Бопрео промелькнула адская мысль.
      — Где она живет? — спросил он торопливо.
      — В Монсейской улице.
      — Так, — проворчал Бопрео и ушел, погруженный в задумчивость.
      Он испытывал первую боль неизлечимого недуга, известного под именем старческой любви.
      Вот была причина того, что г. Бопрео вернулся домой в страшно раздражительном виде.
      Впрочем, он скоро победил себя, так как, вероятно, нашел какое—нибудь средство добраться до Вишни.
      После обеда Фернан ушел работать в его кабинет, а Эрмина, по знаку своей матери, удалилась в свою комнату.
      Тереза Бопрео осталась одна с своим мужем.
      — Мне нужно с вами поговорить, — начала она, обращаясь к нему.
      — Что? — спросил начальник отделения, погруженный в свои любовные мечты.
      — Дело идет о моей дочери, — продолжала госпожа де Бопрео, — она теперь в таком возрасте, когда ей пора уже выйти замуж.
      — Положим, — прервал ее муж, — но для того, чтобы выйти замуж, нужно сначала отыскать мужа?
      — Может быть, она уже нашла!
      — Богат он? — спросил торопливо г. Бопрео.
      — Это прекрасный молодой человек, и Эрмина может быть вполне счастлива с ним.
      — Так. Богат он?
      — Нет, но у него очень хорошая будущность.
      — Мало…
      — Но Эрмина любит его.
      — Его имя?
      — Фернан Роше.
      Бопрео подпрыгнул на своем стуле.
      — Этого никогда не будет! — вскрикнул он, вставая
      со своего места. — Это чистая глупость!
      Тереза невольно заплакала.
      — А, вы плачете! — заговорил он насмешливо. — Плачете потому, что я не хочу отдать вашу дочь за человека, у которого нет ничего!
      — Но ведь вы же сами находили, что он честный и трудолюбивый молодой человек! Зачем…
      — Зачем, зачем! — перебил ее Бопрео. — Да потому, что у него нет ничего.
      — Но ведь и у вас не было ничего, — заметила холодно Тереза.
      — Зато у вас был ребенок, — закричал он, выходя из себя. — Хотите, чтобы я согласился на этот брак? Это зависит вполне от вас.
      — Что же нужно сделать?
      — Отдайте все ваши деньги нашему сыну Эммануэлю, и тогда…
      — Никогда! — вскричала Тереза. — Я не позволю себе обобрать одно дитя в пользу другого!
      — Как хотите, — заметил холодно Бопрео. — Следовательно, нам нечего больше и толковать об этом. Женившись на вас, я признал Эрмину своею законною дочерью, следовательно, до ее совершеннолетия она не имеет права выходить замуж без согласия своего отца. Я не даю этого согласия.
      — Мы подождем, хотя бы мне пришлось признаться во всем перед своей дочерью, хотя бы мне пришлось краснеть перед ней.
      Но в эту минуту дверь залы отворилась, и на пороге ее появилась Эрмина, бледная и серьезная.
      — Мама, — сказала она, — вы благородная и святая женщина, и вам никогда не придется краснеть перед своей дочерью.
      И при этих словах она подошла к своей матери и опустилась перед ней на колени.
      — Милая мама, — прошептала молодая девушка, — простите меня. Я все слышала. Я знаю, что вы лучшая из всех матерей и благороднейшая из всех женщин, дочь ваша гордится вами.
      После этих слов она встала и посмотрела на Бопрео.
      — Милостивый государь, — начала Эрмина, — мама не хотела лишать меня денег, но сама я вправе отказаться от своего наследства; я согласна на ваши условия.
      И, холодно поклонившись, девушка подбежала к двери кабинета и позвала Фернана. Роше показался на пороге. Эрмина взяла его за руку и подвела к г. Бопрео.
      — Не правда ли, — сказала она, — ты возьмешь меня и без приданого?
      — Мне ничего не нужно, кроме вас, — ответил в восторге молодой человек.
      — Ну, так я буду вашей женой. Садитесь и пишите расписку в получении моего приданого. Только на этом условии г. Бопрео и соглашается отдать вам мою руку.
      И при этом молодая девушка бросила взгляд невыразимого презрения на начальника отделения, ошеломленного подобной самоотверженностью.
      На другой день после этого, в воскресенье, уже известный нам Коляр шел около восьми часов утра по Шоссе д'Антенской улице. Оттуда он повернул по улице Виктуар и пошел к небольшому павильону, расположенному в конце сада одного старинного дома.
      В этом павильоне с месяц назад поселился капитан Вильямс.
      В Лондоне капитан предводительствовал шайкой мошенников и носил титул баронета, узаконенный за ним вследствие покупки им одной недвижимой собственности.
      Теперь у капитана были черные волосы и усы, а в Лондоне он был рыжим.
      Когда Коляр вошел к нему, то он сидел в халате у камина и причесывался.
      — Я только месяц в Париже, — думал он, — а мои дела идут очень недурно, и если нечистая сила будет продолжать помогать мне, то я непременно овладею деньгами барона Кермора де Кермаруэ.
      Монолог его был прерван двумя ударами в дверь. Вошел Коляр.
      — А, это ты!
      — Я исправен?
      — Совершенно. Садись.
      Вильямс закурил папиросу и пристально посмотрел на своего подчиненного.
      Коляр начал свой рапорт:
      — Жена де Бопрео есть именно нужная нам Тереза. Дочь ее Эрмина — дитя барона Кермора де Кермаруэ. У дочки есть обожатель. Они уже помолвлены. Свадьба назначена через две недели.
      — Жених Эрмины, — продолжал Коляр, — ничтожный чиновник Министерства иностранных дел. Его зовут Фернан Роше, и он положительный бедняк, нанимающий небольшую комнатку в улице Темпль.
      Вильямс записал все это в свою записную книжку.
      — Дальше? — заметил он холодно.
      — Мне понравилась одна молоденькая девушка, по прозвищу Вишня, — продолжал свой доклад Коляр.
      Капитан нахмурился.
      — Я подружился с ее женихом, а он, в свою очередь, дружен с женихом Эрмины де Бопрео. От Леона Роллана я узнал, что Бопрео только тогда согласился на брак своей дочери, когда она отказалась от своего приданого. У Вишни есть сестра — распутная особа, по имени Баккара, которая влюблена по уши в Фернана Роше.
      — Так, хороша она?
      — Прелестна.
      — Ловка?
      — Замечательно, и женщина с железным характером.
      — Хорошо, — заметил Вильямс, — она освободит меня от Фернана. Продолжай!
      — Бопрео влюблен в Вишню. Вчера днем он следил за ней на улице Темпль, а вечером бродил там, где она живет.
      — Где квартира Баккара? — прервал его капитан.
      — Мосейская улица, маленький дом на правой руке.
      — Прекрасно. Теперь найди для меня небольшой дом в Елисейских полях, с сараем для двух карет и конюшней на пять лошадей.
      — Будет исполнено, — ответил Коляр и вышел.
      Сэр Вильямс приказал своему человеку заложить лошадь в тильбюри и стал одеваться.
      Через полчаса после этого он был уже у подъезда отеля, где жила Баккара.
      Она была еще в постели, когда приехал Андреа.
      — Меня нет дома, — сказала она своей горничной, когда та доложила ей о приезде богатого англичанина.
      Камеристка вышла, но вскоре снова вернулась с карточкой в руке.
      — Сударыня, этот молодой человек, — сказала она, — имеет до вас какое—то серьезное дело.
      Баккара с досадой взяла карточку и небрежно взглянула на нее.
      «Сэр Вильямс Л., баронет», — прочла она и сердито обернулась к стене.
      — Я не знаю его, — проговорила она, принимаясь снова за свои любовные мечтания.
      — Милорд желает сказать вам только несколько слов, — настаивала горничная.
      — Убирайся! Я не знаю его.
      — Он поручил мне сказать вам только одно имя.
      — И знать его не хочу.
      Тон Баккары был повелителен и сердит.
      — Барыне совершенно ничего не стоит выслушать это имя, — продолжала камеристка, которой, вероятно, было щедро заплачено.
      — Фанни, — сказала сухо Баккара, — с этой минуты ты у меня больше не служишь.
      — Милорд поручил мне сказать, — добавила с необыкновенным хладнокровием горничная, — что он приехал к барыне поговорить о г. Фернане Роше.
      При этом имени Баккара спрыгнула со своей постели.
      — Фернан! Фернан! — вскрикнула она. — В таком случае проси его. Беги, скажи ему, чтобы он подождал.
      Голос Баккары прерывался от волнения.
      Войдя к Баккара, сэр Вильямс начал с того, что выпытал у нее признание в том, что она влюблена в Фернана Роше, и, сообщив ей, что тот женится на Эрмине де Бопрео, предложил свои услуги, чтобы расстроить этот брак, и в несколько минут так овладел влюбленной Баккара, что та решилась, по его настоянию, принять к себе г. де Бопрео, приехавшего к ней, чтобы упросить ее продать ему ее сестру Вишню.
      — Мое положение и богатство, — говорил начальник отделения, — позволяет мне сделать многое для женщины.
      — Ну, любезнейший, — перебила его Баккара, выходя из своей аристократической роли, — вы, вероятно, не сорите миллионами, как ваш начальник Вилдье, который из—за меня разорился, или Леопольд Марлот, закуривший мне папироску своим последним тысячефранковым билетом.
      — Вас обманули в справках обо мне.
      На губах куртизанки появилась презрительная улыбка.
      — У вас есть сестра, — продолжал смущенный Бопрео.
      — Да, но вы напрасно теряете время, она вполне честная девушка, — проговорила Баккара и, взглянув на портьеру, за которой спрятался сэр Вильямс, увидела за ней бледное лицо баронета, который как будто говорил:
      — Вы забываете мои приказания и слова и, вероятно, желаете женить Фернана?
      — Я подумаю, сударь, — ответила она и сделала движение, что желает раскланяться с Бопрео.
      — Ах! Будьте сострадательны, — начал начальник отделения.
      Но Баккара встала и перебила его.
      — Приходите завтра, — проговорила она отрывисто. Бопрео взялся за шляпу и тоже встал.
      — Завтра? — спросил он.
      — Да, — прошептала Баккара, опустив голову и выпроваживая старика.
      После его ухода она осталась с глазу на глаз с сэром Вильямсом.
      — О, какая мерзость! — прошептала она, — продать свою сестру? Никогда, никогда! Говорят, что у Баккара нет сердца, это правда, но своих кровных она любит. Никогда, никогда! — повторила она еще раз с особенной твердостью.
      — Моя милая, — сказал холодно сэр Вильямс, — один Бопрео может только расстроить свадьбу своей дочери с Фернандом Роше, и вы напрасно обошлись с ним так сурово.
      Этих слов было довольно, чтобы заставить молодую женщину ради своей любви решиться продать свою сестру.
      В воскресенье, как мы уже знаем, Вишня собиралась ехать с Леоном за город.
      Окончив свое платье, она оделась и, купив себе молока и булку, села за завтрак.
      В это время к ней постучались.
      — Войдите, — сказала она.
      В комнату вошла бледная высокая девушка в черном платье.
      — Ах, это вы, барышня! — проговорила почтительно Вишня, — как вы добры, что навестили меня. — И при этом она с любовью пожала худенькие ручки молодой девушки.
      — Я давно не виделась с вами, и мне также захотелось принести вам свой новый адрес. Я живу теперь на улице Мелэ, № 11.
      История той, которую Вишня принимала теперь с таким почтением и удовольствием, была очень проста и вместе с тем глубоко трогательна.
      Ее звали Жанной Бальдер, она была дочерью полковника, убитого при осаде Константины. Оставшись после смерти своего отца без всяких средств, Жанна поселилась вместе со своей матерью и старой кухаркой в том же доме, где жили родители Вишни.
      Это было в то время, когда Баккара бежала от своего семейства.
      Жанне было тогда восемнадцать лет. Она была хороша той смелой, горделивой красотой, которая составляет исключительное достояние и отличие чистокровных аристократов.
      Госпожа Бальдер скоро умерла, и Жанна осталась одинокой в мире, но чистой, как цветок, растущий на краю пропасти.
      — Так вы переехали? — повторила свой вопрос Вишня.
      — Да, мы с Гертрудой (так звали ее кухарку) нашли, что для нас теперь слишком дорого платить шестьсот франков. А я пришла к вам теперь, моя милая Вишенка, попросить об одном деле, — продолжала с благородною откровенностью Жанна.
      — Я всегда к вашим услугам, барышня, располагайте мною.
      Жанна слегка покраснела.
      — Гертруда очень стара и почти не видит, — начала она тихим голосом, — она, бедная, выбивается из сил для улучшения моего существования. Так мне бы хотелось помочь ей, но для этого нужно денег.
      — Возьмите у меня! — вскричала Вишня. — У меня есть в сохранной кассе двести франков.
      — Нет, благодарю тебя, моя милая подруга, — ответила Жанна, — я не об этом хотела говорить. Мне нужна работа. Рекомендуй, пожалуйста, меня в какой—нибудь магазин, где бы я могла брать работу.
      — Как! Барышня, вы хотите портить ваши прелестные ручки? Разве они созданы для работы?
      — Труд так благороден, что его никогда не нужна стыдиться, — ответила Жанна, вздохнув.
      — Я сделаю вот как, — предложила тогда Вишня, — в одном магазине вышиванья я очень дружна со старшей мастерицей. Я буду брать у нее работу для вас, вы отдавайте мне ее каждую неделю, а я буду относить ее вместе со своей работой, тем более это будет удобно потому, что наши магазины рядом. Согласны вы на это, барышня?
      Жанна поцеловала Вишню и от всего сердца поблагодарила ее за это доброе предложение.
      — У меня есть тоже до вас просьба, — добавила нерешительно молоденькая цветочница. — Вы не откажетесь пообедать вместе с нами? Вы не будете стыдиться нас?
      — Стыдиться! — воскликнула тоном упрека Жанна. — О, конечно, нет!
      — Ну, сегодня, например?
      — Извольте, моя милочка, — согласилась Жанна и, поцеловав Вишню, отправилась домой.
      После ее ухода Вишня проворно собралась и отправилась в Бурбонскую улицу к матери своего жениха.
      Леон тоже не заставил себя долго ждать и явился аккуратно в пять часов.
      — Я пригласил с собой одного приятеля, славный малый, зовут его Коляр, — прибавил он, когда Вишня сообщила ему, что Жанна согласилась также сопровождать их.
      В эту минуту постучались в дверь, и вошел сам Котляр.
      Помощник капитана Вильямса был одет с некоторой щеголеватостью самого дурного тона и с первого же взгляда не понравился молодой цветочнице.
      Он раскланялся чересчур непринужденно, и это—то окончательно раздосадовало девушку.
      — Любезный друг, — сказал Коляр, обращаясь к Леону, — я не могу обедать с вами. Сегодня я был осчастливлен приездом ко мне моего старикашки—отца, а потому я и пришел извиниться перед вами.
      Вишня улыбнулась при этих словах. Коляр раскланялся еще раз и вышел. Пройдя несколько шагов, он сел в ожидавший его фиакр, в котором уже сидели два человека в блузах. Поместившись в фиакр, он крикнул кучеру:
      — К Бельвильской заставе! — и, не торопясь, стал менять свой костюм, снимая с себя сюртук и надевая вместо него синюю блузу и фуражку.
      В это же самое время Леон с матерью, Вишней и Жанной ехали в другом фиакре в Бельвиль, к ресторану под названием «Бургонские виноградники».
      Приехав в ресторан «Бургонские виноградники», Леон Роллан поместился вместе со своими дамами в общей зале второго этажа, куда скоро вошли Николо и слесарь, а почти вслед за ними вошел туда и Арман де Кергац, который еще дорогой слышал о том, что эти бандиты сговаривались напасть и убить Леона Роллана.
      Арман де Кергац был одет в простонародную блузу, что и было причиной того, что все общество, находившееся в зале, приняло его за ремесленника.
      Леон только что хотел сесть за стол, как к нему подошел слесарь.
      — А, это ты, дружище, — начал он вызывающим голосом.
      Леон посмотрел на него с удивлением.
      — Вы верно, ошиблись? — заметил он.
      — Ну нет. ведь тебя зовут Леон Роллан?
      — Да.
      — Ты столяр, у которого есть душечка с двумя детьми…
      Но он не договорил, так как на него кинулся Арман и так сдавил его, что несчастный слесарь мгновенно понял, что у него сильнейший противник.
      Николо не осмелился явиться на помощь к своему товарищу, так как он видел перед собой дуло револьвера, который Арман вынул из своего кармана.
      Все это произошло так быстро, что Леон и его спутницы долго не могли прийти в себя.
      Слесарь и Николо бежали, а Арман по просьбе Леона, который не переставал считать его простым ремесленником, остался с ними обедать.
      Его в особенности занимала Жанна.
      Убежав из ресторана, бандиты явились к Коляру и сообщили ему о своей неудаче.
      Коляр сел к окну и стал наблюдать за всеми выходящими из «Бургонских виноградников», желая узнать, кто был тот человек, который помешал их плану.
      Они ждали целый час, окидывая испытующим взглядом каждого прохожего, как вдруг слесарь глухо вскрикнул: «Вот он!»
      И Коляр увидел Армана де Кергаца, которого он сейчас же узнал, несмотря на его одежду.
      Арман шел под руку с Жанной, а за ним следовали Вишня и Леон с матерью.
      — Силы небесные! — заорал Коляр, бросившись на
      улицу. — Хороши мы! Это ведь Арман!
      Выскочив на улицу, Коляр нанял первого попавшегося ему под руку извозчика и, пообещав ему на хорошую водку, полетел с докладом к сэру Вильямсу, которого он застал в то время, когда тот собирался ехать к Баккара.
      Выслушав его, капитан хладнокровно зевнул и спокойно сказал:
      — Ты говоришь, что Арман познакомился с Леоном
      Ролланом?
      — Да.
      — А Роллан знает Фернана Роше?
      — Да.
      — Ну, так мы должны спрятать посредника. Найду средство.
      — Но ведь тогда Вишня может пойти к Арману.
      — И ее уберем, — добавил Вильямс.
      — Ого!
      — То есть попросим Бопрео смотреть за ней.
      Затем разговор между ними окончился, и капитан
      поторопился к Баккара, которая на этот раз уже не заставила его так долго ждать, как в первый раз. Она приняла его в своем будуаре.
      — Я намерен предложить вам лучший предлог, какой только есть, чтобы вынудить Бопрео отказать Фернану Роше в руке своей дочери.
      Молния злобной радости сверкнула в глазах куртизанки.
      — В самом деле?! — вскрикнула она.
      — Через двое суток, — ответил холодно Вильямс, — Фернан будет здесь, около вас.
      Баккара была вне себя от восторга.
      — Что нужно сделать? — спросила она с необыкновенной решительностью.
      — Садитесь и пишите.
      Баккара повиновалась.

      «Мой возлюбленный Фернан! Уже четыре дня, как я не видела тебя. Вот каковы мужчины. Они требуют, чтобы мы любили их вечно, а сами, встретив какую—нибудь куклу — честную девочку, как они обыкновенно называют какую—нибудь дрянь с красными руками, бессмысленной улыбкой, костлявою шеей, и только потому, что у нее двести тысяч франков приданого, пускаются вздыхать с намерением жениться. Надеюсь, Фернан, что когда ты свершишь этот великий подвиг, то представишь меня своей жене.
      Честное слово, мой возлюбленный, я повеселюсь на твоей свадьбе, и как мне забавно будет видеть, когда мой бывший любовник поведет под руку свою супругу, разодетую в померанцы.
      Я ревнива, мой милый, и сделаю сцену твоей будущей, если ты сегодня же вечером не будешь здесь, на коленях передо мной; целую тебя.
Баккара

      P.S. Это письмо доставит тебе Фанни. Дружок! Не делай ей глазок. Я еще не хочу верить, хотя меня и уверяли, что ты ухаживаешь за моей горничной. О, мужчины!»

      — А теперь, — продолжал сэр Вильямс, — вы должны сделать так, чтобы Бопрео доставил возможность прочесть своим это миленькое письмецо.
      — Но как это сделать?
      — Очень просто: когда Бопрео придет сюда, то вы должны признаться ему, что любите Фернана, и если он женится на Эрмине, то ему, то есть Бопрео, не видать никогда Вишни, затем передайте ему эту бумажку и скажите: устройте, чтобы ваша дочь прочла ее и написала отказ своему жениху, и принесите мне его. А тогда в награду за это вы узнаете, как можно достать мою сестру. До свиданья!
      Сэр Вильямс встал и, поцеловав руку Баккара, вышел из комнаты.
      В этот вечер он был на балу в Министерстве иностранных дел, где его сейчас заметили и где он был представлен Эрмине и госпоже Бопрео.
      В двенадцать часов он был уже дома.
      Через три дня после описанной сцены в семействе г. Бопрео Фернан по приглашению своего будущего тестя пришел ранее обыкновенного к своей невесте и вместе с ней и Терезой Бопрео ездил в концерт.
      В шесть часов вернулся домой сам начальник отделения, и все сели обедать.
      После обеда и кофе он аккомпанировал Эрмине на фортепьяно, поговорил еще несколько минут и потом распростился, оставив у камина мужа и жену.
      Проводив жениха до дверей гостиной и пожав ему руку, Эрмина села опять за фортепьяно.
      В ту минуту, когда Тереза наклонилась за щипцами, Бопрео ловко подбросил уже известное нам письмо.
      Тереза увидела его и, подняв, спросила мужа:
      — Это ваше?
      Бопрео покачал отрицательно головой и, взяв конверт, взглянул на адрес:
      «Г. Фернану Роше», — прочел он.
      — Вероятно… Фернан выронил его, — заметил он спокойно и самым добродушным тоном.
      — Странный адрес, — продолжал он, — внизу написано: «Через мою горничную». Ого!
      Бопрео при этих словах развернул письмо и стал читать.
      — Ого! — воскликнул он. — Скажите, пожалуйста! Нет, это уже слишком.
      Окончив чтение, он посмотрел на свою жену и сказал:
      — Это письмо от Баккара — молодой камелии, оно адресовано к человеку, которого вы хотели сделать своим зятем. Поздравляю вас с подобным выбором. Не желаете ли прочитать? — И он протянул письмо к своей трепетавшей жене.
      Тереза пробежала его и, вскрикнув, лишилась чувств.
      В свою очередь, молодая девушка взглянула на письмо, прочла несколько строк и выронила его из рук.
      Эрмина Бопрео не испустила ни одного вопля, не проронила ни одной слезинки.
      Жизнь ее была разбита.
      — Батюшка, — сказала она грустным, но твердым голосом, — попросите господина Роше забыть, что он был моим женихом.
      — О! — вскричал старик, разыгрывая самое глубокое негодование. — Мерзавец! Если он только осмелится прийти сюда!
      — Успокойтесь, батюшка, — продолжала гордо Эрмина, — господин Роше никогда не будет моим мужем!
      И, сказав это, она подошла к столу и написала следующие строчки:

      «Милостивый государь!
      Событие, о котором я нахожу бесполезным напоминать, вынуждает меня отказаться от наших бывших намерений. Я решилась поступить в монастырь. Посещения ваши будут совершенно напрасны».

      Она подписалась и подала это письмо г. Бопрео.
      «Теперь Вишня моя», — подумал он и тотчас же отправился в Монсейскую улицу.
      Кучер, судивший по его синей одежде и орденской ленте, подумал, что он везет чуть не самого пэра, и помчался так быстро, что через каких—нибудь двадцать минут высадил своего седока у решетки небольшого отеля, где жила Баккара.
      Между тем сэр Вильямс сидел у Баккара и уговаривал ее написать Вишне следующее письмо, которое, по его словам, было необходимо для того, чтобы осчастливить Баккара.
      Баккара еще раз повиновалась ему и написала:

      «Милая сестрица, если ты сейчас же не поспешишь ко мне на помощь, то твоя Луиза погибла. Дело идет о моей будущности и жизни. Беги сейчас в Змеиную улицу № 19, спроси там госпожу Коклэ и скажи ей: „Я пришла к моей сестре“, тогда ты узнаешь, что нужно сделать, чтобы спасти меня.
Твоя Луиза».

      Перо выпало из рук Баккара, и две слезы, долго сдерживаемые, скатились наконец по ее щекам.
      — Бедная сестра! — чуть слышно прошептала она.
      — Теперь подождем Бопрео, — сказал хладнокровно Вильямс.
      В эту минуту раздался звонок.
      Бопрео был принят, и Баккара, взяв письмо с отказом Эрмины, взамен этой услуги сказала ему, чтобы в десять часов он был в Змеиной улице № 19, где он и найдет Вишню.
      Бопрео уехал, а сэр Вильямс, отослав письмо Баккара с ее горничной Фанни к Вишне, последовал за начальником отделения в Змеиную улицу.
      — Кто кого одолеет, господин Бопрео! — шептал он, садясь в свой тильбюри.
      Вишня прочла вероломное письмо сестры и, ничего не подозревая, торопливо поехала в Змеиную улицу.
      Она отыскала дом № 19 и, поднявшись на лестницу, встретилась на площадке с какой—то старухой.
      — Где живет госпожа Коклэ? — спросила она.
      — Это я, — ответила старуха, — что вам нужно?
      — Я пришла поговорить с вами о моей сестре Луизе.
      — О какой Луизе?
      — Баккара, — добавила в смущении Вишня.
      Старуха сейчас же переменилась и очень любезно попросила молодую девушку следовать за собой.
      Она ввела Вишню в большой зал подозрительного вида, где вся обстановка носила на себе отпечаток бедности и какой—то постыдной роскоши, и, попросив подождать, вышла, не позабыв запереть за собой дверь.
      Прошло около получаса, проведенного Вишней в догадках о том, что могло случиться с Баккара, когда, наконец, молодая девушка почувствовала сзади себя какой—то странный шорох. Она обернулась и вскрикнула от испуга. Подле дивана, на котором она сидела, отворилась дверь, оклеенная такими же обоями, как и стены комнаты, и в комнату вошел человек, которого Вишня не узнала с первого взгляда.
      Это был де Бопрео.
      Он затворил за собой дверь и сделал жест рукой.
      — Здравствуйте, милое дитя, — начал он развязным тоном и снял шляпу, обнажив при этом свою лысую голову.
      При виде его Вишня встала с дивана и инстинктивно отступила назад. Но пожилая наружность и лысая голова де Бопрео отчасти успокоили ее.
      — Здравствуйте, здравствуйте, милое дитя, — повторил он отеческим тоном.
      — Милостивый государь, — спросила Вишня, — вы и есть тот человек, которого я жду?
      — Да, моя красавица.
      И старик взял ее за руку.
      Молодая девушка отдернула свою руку и не хотела садиться.
      — Моя сестра — прошептала она.
      — Такая же очаровательная особа, как вы? — перебил ее Бопрео.
      — Сестра писала мне…
      — Ах, да, знаю.
      — Что же я должна делать?
      — Да, да, Баккара действительно рассчитывает на вас. Э, да сядьте же здесь. Разве вы боитесь меня?
      — Нет, — пробормотала Вишня, поддаваясь добродушному тону старика.
      Она решилась сесть на диван.
      — Ну—с, поговорим сначала о вас, — начал, улыбаясь, начальник отделения.
      — Обо мне?
      — Да, послушайте, — продолжал он, подвигаясь все ближе к ней. — Посмотрите—ка на меня хорошенько. Вы не узнаете меня?
      Вишня тогда только вспомнила, что встретилась с ним в Бурбонской улице.
      — Милое дитя, — продолжал старик, — может быть, я кажусь вам… немного зрелым… мне, конечно, уже не двадцать лет… но верьте мне, я порядочный человек. и даже очень порядочный. И умею быть щедрым… Что вы, например, думаете о хорошенькой квартирке на улице Бланш или хоть в Сен—Лазар? Положим, тысяча франков за квартиру, горничная, пятьсот франков в месяц и сто луидоров на ваш туалет?
      — Милостивый государь! — вскрикнула Вишня, задыхаясь от негодования.
      Бедная девочка поняла, наконец, все, все — до самой низости и подлости своей сестры.
      Вне себя от ужаса, она вскочила и хотела бежать — дверь была заперта.
      А Бопрео, пользуясь ее смущением и испугом, обнял ее за талию и хотел поцеловать.
      Вишня вырвалась.
      — Негодяй! — кричала она. — Помогите!
      Но ее никто не мог слышать, а Бопрео хохотал.
      — Полно, крошечка, — говорил он, улыбаясь, — нас никто не услышит, мы одни в целом доме. Будь спокойна, я сдержу свои обещания, и в доказательство… — Он хотел снова обнять ее.
      Но Вишня отскочила от него и, вооружившись подсвечником, который стоял на камине, приняла такую оборонительную позу, что Бопрео невольно задумался; но, впрочем, это продолжалось недолго. Бопрео ободрился и только хотел снова накинуться на молодую девушку, как дверь подле дивана снова отворилась, и на пороге показался человек.
      Бопрео отступил.
      — Сэр Вильямс, — проговорил он с ужасом.
      Это был тот самый баронет сэр Вильямс, которого накануне представили ему в Министерстве иностранных дел.
      Вид этого человека, встреченного им в высшем обществе и знавшего его положение и административные обязанности и застающего его теперь в покушении на честь молоденькой и беззащитной девушки, — все это произвело на Бопрео поражающее действие.
      Сэр Вильямс подошел между тем к молодой девушке и ласково сказал:
      — Не бойтесь ничего, сударыня, этот негодяй не посмеет вас больше тронуть. Коляр! Коляр! — крикнул он, оборачиваясь назад.
      Дверь опять отворилась, и на этот раз Вишня узнала в вошедшем нового приятеля своего Леона. Она бросилась к нему, как дитя к матери.
      — Ты проводишь эту девицу, — сказал ему Вильямс, — и отвечаешь мне за нее…
      — Ба! Да это же мамзель Вишня! — вскричал, в свою очередь? Коляр. — Так нас не обманули!
      И вслед за этим он взял молодую девушку за руку и вышел с ней, оставив г. Бопрео один на один с сэром Вильямсом.
      Оставшись наедине, капитан начал с того, что запугал начальника отделения каторгой, а затем постепенно сообщил ему о том, какое громадное наследство должно принадлежать Эрмине, и, наконец, вошел с ним в сделку, по которой Бопрео обязался выдать за него свою дочь и вообще исполнять все то, что капитан ему прикажет, взамен чего сэр Вильямс обещал ему полное молчание о происшествии с Вишней и эту девушку в тот день, когда он женится на Эрмине.
      И когда Бопрео вышел из Змеиной улицы, то его уже связывал темный договор с сэром Вильямсом.
      Погибель Фернана Роше была решена.
      На другой день после этого де Бопрео пришел в присутствие около десяти часов утра.
      Вильямс держал его в своих руках двойной приманкой: Вишней и миллионами таинственного наследства.
      Не успел он сесть в свое зеленое кожаное кресло, как вошел Фернан Роше.
      Он не знал еще ничего про ужасное письмо.
      — Я пришел отдать вам отчет о вчерашнем вечере, куда вы поручили мне вчера съездить.
      — А! Я уверен, что вы скучали, — ответил ему Бопрео, протягивая руку.
      — Кстати, у меня есть еще просьба до вас: мне надо уйти на несколько времени, так будьте добры, побудьте здесь вместо меня. Вот вам ключи от кассового сундука — в нем теперь около тридцати двух тысяч франков. Если кому—нибудь понадобятся деньги, то вы потрудитесь выдать, — добавил Бопрео, вставая с кресла.
      Здесь надо заметить, что он заведовал кассой так называемых «негласных пособий», а потому и имел особенные ключи от общего кассового сундука всего министерства.
      — Но… — начал было Фернан.
      — Полноте, — перебил его Бопрео, улыбаясь. — Заприте вашу контору и приходите сюда.
      Фернан вышел.
      Тогда Бопрео подошел к сундуку, отпер его и, вынув оттуда зеленый портфель, спрятал его в обширном кармане своего белого пальто.
      Когда Фернан воротился, Бопрео как ни в чем не бывало передал ему ключи и дружески усадил его на свое место.
      — Господа! — сказал он, выходя в соседнюю комнату, — я ухожу на час, меня заменит г. Роше. В случае нужды обращайтесь к нему.
      Затем начальник отделения спокойно спустился по главной лестнице министерства и, завернув за угол бульвара, сел в наемную карету и велел кучеру везти себя в улицу ср. Лазаря.
      Оставшись один, Фернан занялся корреспонденцией своего начальника. Так прошло около четверти часа, как вдруг в залу вошел комиссионер, который был не кто иной, как Коляр, и, подойдя к Фернану, подал ему письмо, добавив:
      — За труды мне заплачено.
      Коляр подал ему письмо Эрмины, данное ему сэром Вильямсом,
      Фернан узнал почерк своей невесты и, распечатывая его, невольно радовался, но едва он взглянул на первые строки, как внезапно побледнел, зашатался, и в глазах его все потемнело. Что означал этот презрительный отказ? И что заставило ту, которая еще вчера улыбалась ему, написать это жестокое письмо? Фернан все позабыл: свои обязанности, кассу, вверенную ему Бопрео, и стремительно выбежал из комнаты.
      Он бросился в улицу св. Лазаря и хотел во что бы то ни стало увидеться с Эрминой.
      Швейцары, видя, что он уходит без пальто и шляпы, вообразили, что г. Роше идет в верхний этаж.
      Фернан унес с собой ключи от кассы, которые ему — вверил его начальник г. де Бопрео.
      Прошло около получаса, Фернан не возвращался. Наконец вернулся и Бопрео.
      — Г. Роше ушел, — сообщил ему один из швейцаров.
      — Ушел? Странно…
      — Они, вероятно, где—нибудь в отеле, потому что ушли без шляпы и пальто.
      — Странно! — повторил он еще раз и, войдя в свою залу, принялся за дело, как будто Фернан должен был сейчас же воротиться.
      Через несколько минут после этого к господину начальнику отделения явился какой—то музыкант, присланный самим министром, и предъявил документ на выдачу ему тысячи франков из негласного пособия.
      Бопрео послал тогда за главным кассиром всего министерства и попросил его отпереть сундук теми ключами, которые были у него.
      Касса была открыта, и в ней не оказалось портфеля с тридцатью двумя тысячами франков.
      А Фернана Роше все еще не было, и на него всецело пало обвинение в похищении им этих денег, тем более, что ключи от кассы были у него, и он вышел из министерства в сильном волнении, без шляпы и пальто.
      Фернан Роше погиб!..
      Пока в Министерстве иностранных дел происходили все эти события, Фернан Роше бежал со всех ног в улицу св. Лазаря.
      Единственная служанка де Бопрео отперла ему дверь. Фернан хотел войти в комнату, но она, остановясь на пороге, загородила ему вход.
      — Барина нет дома, — сказала она.
      — Я желаю видеть дам.
      — Их нет дома.
      — Я подожду, — сказал тогда Фернан и хотел отстранить служанку.
      Но здоровенная нормандка пересилила его и оттолкнула.
      — Вы напрасно трудитесь, — добавила она при этом. — Они не вернутся.
      — Не воротятся? — переспросил он как—то глупо.
      — Они уехали на три дня.
      — Уехали?
      — Да—с
      — Но это невозможно!..
      — Я вам верно говорю! Они уехали в провинцию к тетке барыни.
      У Фернана потемнело в глазах; он, не помня себя, сбежал с лестницы и бросился бежать.
      Но вскоре силы покинули его, он вдруг остановился и грохнулся на тротуар.
      Фернан пришел в себя только вечером, когда он уже находился в квартире у Баккара, которая подняла его на улице и перевезла его в своей карете в свой отель.
      Открыв глаза и придя несколько в себя, Фернан увидел в Баккара ту женщину, которой удивительная и поразительная красота осуществила бы самые идеальные творения скульпторов и живописцев.
      По приказанию доктора Фернана уложили спать и, само собой, ему надо было прийти немного в чувство.
      Баккара, подобно какому—нибудь стратегу—полководцу, составляющему в несколько мгновений план будущего сражения, успела в один миг, одним движением руки, сделать себя еще прекраснее и обольстительнее прежнего.
      Синий бархатный пеньюар обрисовывал до половины ее гибкий стан и прекрасные формы, на полуобнаженных плечах рассыпались золотистые локоны; горе, смешанное с радостью, придавало ее лицу какое—то восхитительное одушевление, а любовь делала ее столь прекрасной, что красота Эрмины, Вишни и даже самой Жанны с ее аристократическим профилем померкли бы перед этой чарующей красотою.
      Фернан мысленно задал себе вопрос, не ангел ли перед ним и не находится ли он уже в лучшем мире?
      Баккара была действительно прекрасна до того, что могла свести с ума и мудреца.
      Быстро приближалась ночь. Бледный свет сумерек уже не проникал больше через шелковые занавески окон; угасающий огонь камина бросал только быстрые, причудливые отблески на предметы, окружавшие Фернана, а Баккара была все тут, наклоняясь над ним и пожимая его руки.
      Прошла ночь, настал день, и солнечный луч, скользя по обнаженным деревьям сада, проник за мягкие занавески алькова Баккара и играл в белокурых волосах куртизанки и на бледном лице бедного Фернана.
      Роше мгновенно забыл Эрмину и думал, что он все еще бредит.
      Баккара держала его голову в своих руках, смотрела на него с любовью и восторженно повторяла:
      — О, как я люблю тебя!
      Но вдруг, часов в девять утра, на улице послышались чьи—то шаги и несколько голосов.
      Баккара едва успела накинуть на себя капот, как у дверей сильно постучали.
      — Именем закона, отворите! — послышалось снаружи.
      Фернан Роше был арестован по обвинению его в краже тридцати двух тысяч франков из кассы министерства, где он служил.
      Его увели в полицейскую префектуру.
      Баккара упала без чувств.
      Когда она пришла в себя, то лежала в кровати и около нее находились Фанни и какой—то маленький человек, выдавший себя за доктора, — это был агент Вильямса, они уверили Баккара, что она видела все, что только произошло перед этим, в бреду, так как она уже больше недели как больна.
      Через несколько времени после этого Баккара убедилась, что ее обманывают, и хотела заявить обо всем префекту полиции, тогда сэр Вильямс без дальних церемоний отправил ее насильно в Монмартр — сумасшедший дом к доктору Бланш.
      Вишня, выведенная Коляром от Коклэ, была посажена в закрытый фиакр и отвезена им в Буживаль, где ее поместили в принадлежавший сэру Вильямсу уединенный дом, находящийся среди огромного пустынного сада.
      Здесь она была поручена строгому караулу и попечениям одной из отвратительнейших женщин—мегер — вдове Фипар — любовнице уже известного нам акробата—шута Николо.
      Когда Фернана потребовали к допросу, то он, как и следовало ожидать, заявил, что не виновен.
      Тогда сделали обыск в его квартире и у Баккара, в спальне которой было найдено его пальто, в кармане которого находился украденный портфель.
      Тогда Фернан Роше был переведен в Консьержери.
      Теперь мы вернемся назад и посмотрим, что делал в это время граф Арман де Кергац.
      Расставшись с Жанной, которую, как мы знаем, он проводил до самой ее квартиры, он вернулся домой
      и тогда же почувствовал, что он начинает любить эту молодую прелестную девушку.
      Проведя самую тревожную ночь, он на другой день позвал к себе Бастиана.
      — Мой старый дружище! — сказал он ему. — Надень свой синий сюртук и отправляйся в улицу Мелэ,
      № 11 и посмотри, нет ли в этом доме свободной квартиры. И вообще, постарайся устроить так, чтобы ты мог переехать туда.
      Поместившись в этом доме, ты должен навести самые точные справки о девице Жанне, которая живет там, и если только она окажется честной и достойной девушкой, то познакомься с ней.
      Бастиан в точности выполнил приказания Армана и под благовидным предлогом познакомился с Жанной, которая жила вместе со старой кухаркой Гертрудой.
      Дня, через два после этого Бастиан устроил совершенно свою новую квартиру в улице Мелэ, Ng 11 и, заперев ее на ключ, отправился к Арману за получением новых инструкций.
      На повороте в улицу Лошадиных шагов мимо него промчался щегольский тильбюри, запряженный английской лошадью, которой правил молодой человек; возле него сидел грум.
      При виде этого молодого человека Бастиан невольно вскрикнул.
      — Боже мой! — проговорил он, несколько оправившись. — Да ведь это Андреа, но Андреа с черной бородой и волосами.
      Проговорив это, старый гусар проворно вскочил в первый попавшийся ему на глаза фиакр и крикнул кучеру:
      — Луидор! Два луидора — но только не теряй из виду этого тильбюри!
      — Ого! — ответил извозчик, — барин, вероятно, русский князь, и ежели он обещает заплатить так хорошо, то у моей лошади вместо ног будут крылья.
      И он изо всех сил стегал свою лошадь.
      Лошаденка помчалась быстрее стрелы.
      Бастион гнался за сэром Вильямсом и догнал его тогда, когда он только что вошел в свой павильон.
      Старый гусар, не теряя времени, вступил в разговор с его грумом и узнал, что его барина зовут сэр Вильямс и что он английский баронет.
      Бастиан не удовлетворился этим и пробрался к самому баронету под предлогом купить у него лошадь.
      Но сэр Вильямс ни малейшим признаком не выдал себя, хотя Бастиан сказал ему прямо, что он узнает в нем виконта Андреа.
      Хладнокровие англичанина окончательно сбило его с толку.
      — Я хочу раздеть вас, — проговорил тогда Бастиан.
      — Это зачем? Разве я каторжник?
      — Нет, но у вас на теле должно быть неизлечимое родимое пятно.
      — Вы думаете? — усмехнулся джентльмен, притворяясь испуганным.
      — Я уверен в этом, — настаивал Бастиан. — На левой груди у вас должно быть черное пятно. Я видел вас ребенком. Я видел вас нагим.
      — У меня много родимых пятен, — ответил англичанин и при этом раскрыл ворот своей рубашки.
      Вся его грудь была мохнатая, как у обезьяны. Бастиан между тем помнил, что у виконта Андреа все тело было совсем белое.
      Этого вполне было достаточно, чтобы поколебать его глубокое убеждение в тождестве баронета сэра Вильямса с виконтом Андреа, и лицо его, за минуту перед этим базовое от гнева, покрылось вдруг смертельной бледностью.
      — Это не он, — прошептал Бастиан.
      Тогда, в свою очередь, сэр Вильямс нашел выгодным для себя выпытать у бедного гусара все то, что тот знал про Армана и Жанну, и затем вызвал Бастиана на дуэль, находя, что ему будет гораздо лучше отвязаться от него раз и навсегда.
      — А, ты опять влюблен, Арман де Кергац? Ну, так это обстоятельство дозволит мне рассеять тебя немножко и остановить твои деятельные розыски наследников Кермона, — проговорил сэр Вильямс после ухода Бастиана.
      — Да, добавил он, немного подумав, — я сделаю из этой Жанны себе любовницу, когда убью Бастиана,
      Воротившись в отель, Бастиан рассказал Арману о своей встрече.
      — Уверен ли ты, что это не он? — спросил еще раз граф.
      — Да, я теперь почти убежден в этом.
      — Так, но ты не будешь драться с ним, лучше буду драться я. — Бастиан молча пожал плечами.
      — А теперь расскажи мне о Жанне, — спросил его опять Арман.
      Бастиан рассказал ему все то, что он узнал относительно молодой девушки, и Арман решился в тот же вечер посетить ее.
      Сэр Вильямс дрался с Бастианом и выбил у него из рук оружие, но не воспользовался тем, что мог убить старика.
      Накануне этой дуэли Жанна, уже познакомившаяся с графом Арманом и полюбившая его от всей души, неожиданно получила письмо без подписи.
      Она распечатала его и прочла:

      «Я вас люблю. С первого раза, как я увидел вас, я понял, что моя судьба и жизнь связаны с вашей и что мое счастье находится в ваших руках».

      Жанна невольно приложила руку к своему сердцу.
      — Это от него, — прошептала она.

      «Сегодня я осмелился писать вам потому, что завтра мне угрожает большая опасность: я дерусь на дуэли в семь часов утра».

      Письмо выскользнуло из рук молодой девушки, она вскрикнула и упала без чувств на пол.
      Когда она очнулась, было уже совсем темно, она лежала на кровати, и Гертруда ухаживала за ней.
      Подле Гертруды Жанна увидела незнакомое лицо. Это была женщина еще молодая, но с изнуренным лицом.
      Она жила как раз над квартирой Жанны, слышала ее крик и падение тела и, побуждаемая Коляром, с которым находилась в коротких отношениях, поспешила спуститься вниз и предложить свои услуги.
      Эта особа подсыпала Жанне в чашку бульона усыпляющий порошок.
      Минут через десять после этого Жанне захотелось уснуть, и голова ее тяжело опустилась на грудь, а тело скатилось на пол, но на этот раз Гертруда уже не могла прийти поднять ее.
      Старуха тоже была опоена и уснула, сидя на стуле в двух шагах от своей хозяйки.
      Через час после этого Коляр с помощью фальшивого ключа отпер двери комнаты Жанны и смело подошел к молодой девушке, которая спала непробудным сном.
      — Теперь, — заметил он, улыбаясь, — будущую любовницу сэра Вильямса не разбудишь и пушкой.
      Жанна проснулась уже не в улице Мелэ, а в богато убранной спальне загородного павильона сэра Вильямса, куда ее перевезли во время ее летаргического сна.
      Теперь мы вернемся несколько назад, то есть к дуэли сэра Вильямса с Бастианом.
      — Экий я болван, — ворчал старый гусар, — только я и мог допустить обезоружить себя таким образом. Просто срам!
      Баронет в это время подошел к графу Кергацу
      — Кажется, граф, — сказал он, — я очень похож на вашего брата, которого вы отыскиваете по всему свету?
      — Поразительно! — ответил задумчиво Арман, — только у Андреа были белокурые волосы.
      — У меня черные. Мои отлично выкрашены.
      — Однако, граф, — продолжал сэр Вильямс, — если у вас осталось хоть малейшее сомнение, то не откажите почтить меня своим приездом к завтраку — когда вы назначите. Я могу показать вам для удостоверения подлинности моих документов наше генеалогическое древо.
      — Милостивый государь!..
      Баронет принял откровенный вид и обратился ко всем со следующими словами:
      — Господа, вы, вероятно, были влюблены хоть один раз в жизни. Я же влюблен теперь. Честь встретиться здесь с вами в это утро лишила меня удовольствия видеть мою maitresse вчера вечером, и я спешу наверстать потерянное время. Она живет в таинственном коттедже у опушки леса, и никто не бывает и не входит туда. Я стерегу ее с ревностью дракона. А потому я и вынужден оставить вас теперь.
      Сэр Вильямс проворно вскочил в тильбюри и обратился еще раз к графу де Кергацу.
      — Не правда ли, граф, что храм счастия есть не что иное, как дом, в котором живет любимая женщина?
      — Может быть, — ответил ему нехотя Арман, подумав о Жанне.
      — А когда имеешь невесту, которую боготворишь, то ее следует прятать от всех взоров.
      При этих словах сэр Вильямс насмешливо захохотал, и в этом смехе вылилась вся сатанинская душа Андреа.
      Арман вздрогнул: все подозрения снова зашевелились в его душе.
      — Если вы любите какую—нибудь женщину, — добавил сэр Вильямс, — то советую вам беречь ее. — И при этом он хлестнул по лошади и быстро умчался.
      Арман побледнел, как смерть; он еще раз вспомнил про Жанну, и ему сделалось страшно.
      Сэр Вильямс говорил последние слова насмешливым голосом Андреа, и его сатанинский хохот отозвался в душе Армана как погребальный звон.
      Между тем сэр Вильямс побывал в коттедже, посмотрел на спящую Жанну и решил:
      — Мне нужно не обладание ей, нет, мне нужно ее сердце! Она начинала любить тебя. Теперь она полюбит меня!
      — О, господин граф, — добавил он, хохоча, — у меня явилась великолепная идея: теперь уж не вы граф де Кергац, а я! А когда я женюсь на Эрмине, когда золото Кермаруэ перейдет ко мне, в тот день я тебе крикну: «Арман! Арман! Твоя возлюбленная Жанна стала моей любовницей, а тебя она приняла за лакея!»
      И он тотчас же распорядился, чтобы вся прислуга выдавала его их новой хозяйке за графа де Кергаца.
      — Теперь надо подучить Вишню, и если Жанна не поверит прислуге, то поверит ей, — решил он и направился к павильону, где помещалась бедная цветочница.
      Ему стоило очень небольших хлопот спутать Вишню; выставив ей себя каким—то небесным ангелом и выдавая себя за графа де Кергаца, он уверил неопытную девушку, что хочет жениться на Жанне де Бальдер и что они все были жертвами его лакея Бастиана, который нарочно подкупил мошенников, чтобы разыграть с ними историю, происшедшую в «Бургонских виноградниках».
      Затем он сообщил ей, что Баккара продала ее одному старому чиновнику, г. Бопрео, который готов решиться на все, лишь бы овладеть ей.
      — Дитя мое, — докончил сэр Вильямс выразительным тоном, — я обладаю громадным состоянием и трачу его на благотворения и на препятствование злу. У меня есть своя полиция, через посредство которой я и узнаю все. Извещенный об угрожающей вам опасности, я поспешил к вам на помощь. Вот теперь вы и знаете всю тайну моего поведения относительно вас. Я прошу вас довериться мне и позволить спасти как вас, так и Леона Роллана, от общей опасности и даже смерти.
      Этих последних слов было вполне достаточно, чтобы она окончательно доверилась сэру Вильямсу.
      — Теперь послушайте меня, моя милая Вишенка, — продолжал капитан. — Жанна в настоящее время спит и проснется тогда, когда я уже уеду. Мне необходимо уехать на неделю. Вы останетесь в замке и в продолжение нескольких дней, пока я должен скрывать вас от вашей сестры и Бопрео, замените ей друга, сестру и поверенного всех её тайн.
      — Слушаю, граф, — прошептала Вишня.
      — Я буду писать ей каждый день. Она, вероятно, будет читать вам мои письма. Не старайтесь доказывать ей, что настоящий граф де Кергац не этот мошенник Бастиан. Предоставим все времени и письмам.
      Вишня восторженно взглянула на сэра Вильямса и тихо сказала:
      — Ах, граф, как может она, видя вас, не полюбить? — Прощайте, мне пора ехать, — ответил ей капитан.
      — Когда же я увижу Леона? — спросила она еще раз.
      — Не знаю. Но надейтесь на меня. Ручаюсь вам, что через две недели вы будете его женою.
      И сэр Вильмс спокойно вышел из комнаты.
      — Кажется, — пробормотал он, — шутка вполне удалась. Я сделал больше, чем предполагал. Я не только лишил Армана жены, но даже отнял у него его имя. Теперь надо заняться миллионами простака Кермора. Месть моя удается.
      Итак, бесчестный Андреа торжествовал во всех отношениях: Фернан был в тюрьме, Вишня и Жанна спрятаны, Баккара помещена в сумасшедший дом, и теперь граф Арман де Кергац больше не найдет и следов наследников покойного барона Кермора де Кермаруэ.
      В тот день, когда Вишня поверила письму своей сестры и пошла в Змеиную улицу, ее жених Леон Роллан был послан своим хозяином на два дня в Монморанси.
      Вернувшись оттуда, он, по обыкновению, дождался восьми часов вечера, то есть окончания работы в своей мастерской, и поторопился к Вишне.
      У дверей ее маленькой комнаты не было видно света, а потому Леон подумал, что она еще не возвращалась, и стал дожидаться ее на нижней ступеньке лестницы.
      Прошел час. Вишни все не было, тогда Роллан спустился в комнату к привратнику.
      — Девицы Вишни нет дома? — спросил он.
      — Ах, это вы, Леон?
      — Да, я.
      — Я ее не видел уже два дня.
      — Как два дня?
      — Я говорю вам чистую правду, Роллан, третьего дня приходила сюда Фанни — служанка госпожи Баккара; мне кажется, что случилась какая—нибудь история или с ее сестрой, или с матерью. Я предполагаю это потому, что девица Вишня что—то очень проворно собралась и у нее было такое печальное лицо. Ее уже нет три Дня.
      Леон в недоумении бросился со всех ног в Монсейскую улицу, в дом, где жила Баккара.
      Но и здесь он не узнал ровно ничего, Баккара уехала еще, вчера.
      Тогда он направился к своей матери, но крестьянка не видела Вишни уже более трех дней.
      У Жанны он застал Гертруду всю в слезах. Жанна тоже исчезла. Добрая кухарка показала ему письмо, найденное ею в той комнате, где она оставила Жанну.
      Письмо это было написано почерком Жанны.
      Вот его содержание:

      «Добрая Гертруда!
      Когда ты проснешься, то меня уже не будет. Я уезжаю. Надолго ли, сама не знаю. Куда — еще не могу сказать, Впрочем, знай, что я бегу от человека, которого я думала, что люблю. Это граф де Кергац. Я теперь еду с человеком, которого действительно люблю, но не могу назвать.
      Прости твоей Жанне, которая так любит тебя».

       —Нет, тут, наконец, с ума сойдешь, — пробормотал Леон, хватаясь за голову.
      В это время на лестнице послышались шаги, и вскоре на пороге комнаты показались Арман де Кергац и Бастиан.
      Андреа, расставаясь с графом, смеялся так едко, что Арман, казалось, узнал в нем своего брата.
      Граф сел в карету и велел кучеру ехать, как можно скорее.
      — У меня ужасное предчувствие, — сказал он Бастиану. — Поедем в улицу Мелэ.
      При виде горя Роллана и плачущей Гертруды он мгновенно догадался, что случилось какое—нибудь несчастье.
      — Жанна! Где Жанна? — вскрикнул' он.
      Леон молча протянул ему письмо, Арман прочел и прислонился к стене, чтобы не упасть.
      — Андреа! — прошептал тогда он. — Это все его дела. Теперь я узнаю его. Это непременно Андреа!
 
      Пора вернуться нам теперь к госпоже Бопрео и Эрмине.
      На другой день после ужасной истории с письмом они уехали в Бретань к тетке госпожи Бопрео — баронессе де Кермадэк и поселились в ее родовом замке Женэ.
      Начальник отделения был от души рад тому, что он оставался один, так как теперь мог свободно приняться за поиски Вишни, которую он уже привык считать своей.
      Баронесса де Кермадэк была женщина восьмидесяти лет, и хотя она вела очень однообразную и экономную жизнь, но все—таки была очень довольна приезду племянницы с дочерью.
      Она охотно прервала чтение своего любимого Амадиса и поставила весь штат своего замка на ноги, чтобы принять как можно лучше приехавших гостей.
      Но здесь мы должны добавить, что весь ее штат состоял из двух стариков и пятнадцатилетнего мальчика Ионы.
      Прожив у нее три дня, госпожа Бопрео и Эрмина окончательно свыклись со своим новым образом жизни.
      Перемена местности и окружающих лиц действовали исцелительно на Эрмину.
      Но вдруг совершенно неожиданно на третий день вечером на двор Женэ въехала с шумом карета, и, к удивлению госпожи Бопрео и ее дочери, из нее вышел сам начальник отделения.
      Поцеловавшись с женой и дочерью, он счел нужным сказать: «Я взял отпуск, чтобы приехать к вам». Но при этом он, конечно, не счел нужным сообщить, что приехал, в Женэ только по приказанию сэра Вильямса.
      На другой же день после приезда в замок он остался наедине с своей женой и сообщил ей, что за Эрмину сватается тот самый молодой англичанин, которого ей представили на бале в Министерстве иностранных дел.
      — Сударь, — заметила ему на это Тереза, — когда женщина любит одного, то она не в состоянии полюбить другого.
      — Но если она видит, что обманута, — возразил с горячностью Бопрео, — и если она видит, что человек, которого она любит, — вор, преступник, вы думаете, женщина устоит, если человек, молодой, красивый, богатый, одаренный самыми возвышенными качествами, предлагает ей руку, если она может, наконец, забьггь с ним свое прошлое.
      Госпожа Бопрео прежде всего была мать: у нее в голове мелькнула надежда, что, может быть, ее дочь еще будет счастлива.
      — И вы говорите, что он любит Эрмину? — спросила она в сильном волнении.
      — Без памяти.
      — Следовательно, надо возвратиться в Париж?
      — Зачем? Он может приехать сюда.
      — Как сюда? Под каким же предлогом?
      — Мы уже придумали средство — сэр Вильямс уполномочил меня.
      — Вас?
      — Ну да. Сударыня, итак, вот это средство: сэр Вильямс, как англичанин, очень любит путешествовать. Он приедет в Бретань, затем собьется с дороги и попадет в Женэ.
      — Ну, а потом?
      — Потом он едет к соседу баронессы, к г. де Ласси, откуда он может опять и опять приехать в Женэ.
      — Но как же он попадет к де Ласси?
      — У него будет к нему рекомендательное письмо от племянника де Ласси, маркиза Гортрана де Ласси.
      Бопрео еще много говорил своей жене относительно его будущих планов, но она уже давно во всем согласилась с ним.
      В тот же день вечером Бопрео отослал сэру Вильямсу письмо, в котором уведомлял, что благодаря его стараниям дело поставлено так, что вся остановка теперь только за ним, а потому — чтобы он немедленно приезжал в Женэ.
      Возвратясь из Буживаля, сэр Вильямс был уверен, что найдет у себя письмо от Бопрео, и не ошибся.
      Прочитав его, он съездил к Гортрану де Ласси, достал у него посредством обмана рекомендательное письмо к его дяде и затем немедленно возвратился домой, где Коляр хлопотал уже, укладывая его чемодан.
      — Поговорим теперь серьезно, — сказал ему капитан.
      — Я вас слушаю.
      — — Я поеду заняться теперь двенадцатью миллионами. Но ты останешься здесь лицом к лицу с нашим врагом, которого надо очень остерегаться.
      — Вы говорите про Армана де Кергаца?
      — Конечно.
      — За ним надо наблюдать.
      — Ну да! Фернан в тюрьме и не страшен. Вишня и Жанна в Буживале, и ты мне отвечаешь за них своей головой.
      — Головой?
      — Ну да.
      — Кроме этого, надо опасаться Леона Роллана.
      — Надо его упрятать.
      — И я тоже думаю. — Баронет несколько задумался.
      — Как ты думаешь, твой Николо в состоянии убить его одним ударом кулака?
      — Одним? Право, не знаю, но двумя…
      — Да хоть тремя; дело только идет о том, чтобы его убить.
      — Но где и как?
      Баронет сэр Вильямс улыбнулся.
      — Разве трудно затащить человека куда—нибудь за город — да хоть в кабак.
      — О, — прервал его Коляр, — мне пришла в голову великолепная мысль.
      — Поделись—ка ей со мною.
      — Ведь я считаюсь его другом, а потому и скажу ему, что знаю, где Вишня, а затем как—нибудь вечером повезу его в Буживаль, а на дороге Николо и слесарь покончат с ним.
      — Мысль не дурна. Исполняй ее по возможности скорее. Впрочем, дождись лучше моего письма.
      Дав ему еще несколько приказаний и инструкций, сэр Вильямс в этот же вечер поторопился уехать в Бретань.
      Приехав в Женэ, сэр Вильямс прикинулся разочарованным молодым влюбленным и в короткое время овладел всеми. Даже сама Эрмина относилась к нему с большим сочувствием, видя в нем жертву любви, так как Бопрео рассказал про него, что он влюблен, но что предмет его страсти не отвечает ему.
      Баронесса де Кермадэк, начитавшаяся старинных рыцарских романов, находила сэра Вильямса героем и сочла своим долгом устроить его судьбу.
      И эта старая барыня, охотно покидавшая действительную жизнь для мира романов и повестей, решила так:
      — Так как сэр Вильямс отправился к моему соседу шевалье де Ласси, — говорила она, — то нам нужно будет снова повидаться с ним и познакомить его покороче с Эрминой. Мне более всего нравится для этого охота, встреча в лесу. — И, решив таким образом, она немедленно написала письмо к де Ласси, прося его устроить охоту.
      Таким образом, сэр Вильямс торжествовал, и Бопрео приобрел себе новую союзницу в старой вдове. Эрмине предстояло теперь вести борьбу против своей родни, поощрявшей обольщение и преданной совершенно гнусному негодяю Андреа.
      Покуда все это происходило в Бретани, граф Арман де Кергац, по просьбе Леона Роллана, отправился в тюрьму, где содержался Фернан Роше.
      Он нашел его в самом ужасном положении.
      Молодой человек был близок к помешательству.
      Роше сидел на кровати, опустив голову на руки.
      Несчастный прошел уже все степени расслабления и отчаяния, а теперь находился в полуидиотизме.
      Де Кергац внимательно выслушал рассказ заключенного и, когда тот окончил, пристально посмотрел на Леона.
      — Все это, — проговорил медленно граф, — более запутанно, чем в какой—нибудь мелодраме бульварного театра. Исчезновение Жанны, Вишни, обвинение этого молодого человека — все это, я уверен, действия одной и той же руки. Скажите, хороша ли собой ваша бывшая невеста?
      — Я не знаю, — ответил Фернан, — но я люблю ее.
      — Богата она?
      — Нет, и даже Бопрео согласился на нашу свадьбу только при условии, чтобы я не требовал приданого, хотя имение шло к ней от матери, а де Бопрео даже и не отец ее.
      — Как! — воскликнул де Кергац, вдруг осененный какой—то мыслью, — госпожа Бопрео уже второй раз замужем?
      — Мне кажется, что в первый раз была просто ошибка.
      Арман невольно вздрогнул: ему пришло на память то сведение, что наследница Кермаруэ вышла в Париже замуж за чиновника Министерства иностранных дел.
      Имя ее?! — вскричал он.
      Тереза, — ответил Фернан.
      При этом имени Арман вскрикнул.
      — Да, ее зовут Терезой, разве вы не знаете?
      Граф де Кергац не отвечал.
      — Все это, — думал он, — очень странно и совершенно согласуется с сообщенными мне сведениями. Неужели Эрмина де Бопрео дочь барона Кермора де Кермаруэ? Нужно повидаться с госпожой де Бопрео, и — кто знает? — может быть, тогда мы и найдем ключ к этой тайне.
      — Граф, — проговорил Леон, следивший за всеми движениями Армана, — мне пришла в голову одна мысль.
      — Я слушаю, говори.
      — Если вы полагаете, что девица де Бопрео действительно наследница двенадцати миллионов и что тот или та, которые погубили Фернана, знают об этом обстоятельстве и что даже это—то наследство и было причиной их поступков, то тогда можно и даже следует предположить, что им хорошо известно, в чьих руках находятся деньги.
      — Это верно, — заметил Арман.
      — Но если они это знают, то, может быть, им выгодно, чтобы девица де Бопрео до известного времени не знала ничего?
      — Это действительно может быть.
      — Таким образом, Эрмина Бопрео, владея 600 000
      ливров годового дохода, очень может захотеть выйти
      замуж только по своему выбору, а следовательно, если
      она узнает о своем новом положении…
      — Все это верно и логично — но к чему же было похищать Вишню и Жанну?
      — Ну, это—то, — ответил работник, — очень нетрудно понять: Жанна и Вишня знают Фернана, а Фернан, в свою очередь, знаком с Бопрео, следовательно, все это и составляет цепь, в которой необходимо оборвать звенья.
      Арман невольно вздрогнул.
      — И, — добавил Леон, — вы знаете Жанну и Вишню.
      Де Кергац, наконец, отгадал.
      — Да, — прошептал он, — ты прав. Но эта истина еще темнее прежних сомнений.
      — Что сделалось с Вишней? — думал честный Роллан.
      — Жанна… моя Жанна, — прошептал Арман.
      И при этом с его губ сорвалось гнусное, но роковое имя Андреа!
      Затем граф послал Бастиана и Леона — первого к сэру Вильямсу, а второго к госпоже Бопрео.
      Через четверть часа после этого оба вернулись и сообщили, что ни Бопрео, ни сэра Вильямса нет в Париже и никто не знает, куда они уехали.
      — Все это совпадает и сцепляется между собою, — пробормотал он, — это рука Андреа; теперь я готов поклясться в этом.
      В это время камердинер графа приотворил несколько дверь и доложил Арману, что его желает видеть какая—то дама.
      Де Кергац вздрогнул.
      — Ее имя? — спросил он живо.
      — Его сиятельство не знает этой особы.
      — Впустите.
      Дверь отворилась, и на пороге комнаты показалась женщина, закутанная в большую шаль. Леон Роллан попятился назад.
      — Баккара! — вскрикнул он радостно. — Баккара!
      Это была действительно та, которую сэр Вильямс выдал за сумасшедшую.
      Она явилась для того, чтобы спасти Фернана.
      Баккара бежала из сумасшедшего дома, связав свою бывшую горничную Фанни, которую оставил при ней сэр Вильямс, и одевшись в ее платье.
      В таком виде она явилась к своему барону д'О., который, по ее просьбе, дал ей рекомендательное письмо к префекту полиции.
      Баккара была у него, рассказала ему все дело, и хотя ей почти ничего не удалось сделать, все—таки увиделась с Фернаном, который и посоветовал ей ехать к графу де Кергацу.
      Отыскав таким образом первую нить тайны, Арман решился прежде всего укрыть Баккара от преследований и захотел уже начать действовать как можно осторожнее, чтобы не возбудить подозрение своего неприятеля.
      Но, как и предвидела куртизанка, люди капитана не дремали — тем более, что они были встревожены побегом Баккара.
      Баронета не было в Париже, а потому. Фанни уведомила об этом побеге его наместника Коляра.
      — Черт побери! — вскричал Коляр. — Если Баккара найдет Леона — то мы погибли, и мне придется вернуться в каторгу.
      Коляр невольно задумался.
      Он колебался отзывать баронета, чтобы не затянуть дело о браке и двенадцати миллионах.
      Поэтому он отказался от этого и решился на другое, что, по его мнению, могло принести еще лучшие плоды.
      Коляр, долго не думая, бросился прямо в мастерскую господина Гро и вызвал Леона Роллана.
      — Что ты так грустен? — спросил он, встречая столяра.
      — Э, брат, до веселья ли теперь, когда Вишня исчезла.
      — Вот о ней—то я и хочу поговорить теперь с тобой, — ответил ему на это многозначительно Коляр.
      — Как! — вскричал радостно Леон, — ты знаешь, где она?!
      Коляр, по—видимому, колебался.
      — Да говори же!
      — Я ее видел с каким—то молодым человеком, брюнетом и одетым, как принц.
      — Но этого быть не может, — прошептал несчастный работник. — Она, вероятно, сопротивлялась, звала на помощь?
      — Бедный мой друг, — проговорил печально Коляр, — как ты еще мало знаешь женщин. Я тебе должен сказать печальную новость. Она была совершенно спокойна и даже улыбалась.
      — Коляр! Коляр! — возразил горячо Роллан. — Или ты ошибся, или ты лжешь.
      — Ну нет, брат, я ее отлично узнал.
      — Куда же ехал их экипаж?
      — Я не знаю. Я не следил за ними.
      — Коляр! — вскричал Леон, сильно сжимая руку мошенника. — Ты пойдешь со мной.
      — Куда? Теперь ночь. Буживаль далеко.
      — Мы там будем ночевать.
      Коляр подумал.
      — Пожалуй, — наконец проговорил он, — пойдем, только не раньше, как через час: мне еще нужно кое—куда сбегать.
      Ему было нужно успеть приготовить западню.
      — Ты придешь сюда через час или подождешь меня? — прибавил он.
      Подожду, — ответил Леон, лицо которого было мертвенно бледно.
      Коляр ушел.
      Леон Роллан задумался.
      Этот час казался ему целой вечностью, однако, ему пришло в голову уведомить как—нибудь Армана, и он написал карандашом следующую записку:

      «Господин граф! Один рабочий из нашей мастерской видел Вишню в Буживале, я иду туда с ним искать ее».

      Когда он оканчивал эту записку, мимо него проходил человек в блузе, напевавший вполголоса какую—то песню.
      — Гиньон, — окликнул его Леон, узнав в нем своего друга.
      — А, это ты, Леон?
      — Вишню видели.
      — Где? — спросил с живостью Гиньон.
      — В Буживале, мой друг.
      — Кто же ее видел?
      — Коляр.
      При этом имени на лице Гиньона выразилось полное отвращение.
      — Я нахожу, — сказал он, — что этот Коляр просто мерзавец.
      — Ты ошибаешься, он отличный малый.
      — По—твоему, может быть, но, по—моему, я верю в свои слова.
      — Все равно, — пробормотал Леон, — я пойду с ним в Буживаль.
      — Когда?
      — Я его жду. Кстати, отнеси это письмо графу.
      — Изволь, приятель, охотно готов.
      — Я его уведомляю, что отправляюсь с Коляром искать Вишню.
      Гиньон нахмурился.
      — Послушай моего совета, — сказал он, — не ходи.
      — Да ведь он видел Вишню.
      — Может быть, а все—таки…
      — Ты глуп, — оборвал его Леон. — Коляр честный человек и мой истинный друг.
      — Ну так исполни же хоть мою просьбу, я ведь тебе тоже друг.
      — Какую?
      — Обещай мне, что ты скажешь Коляру, что писал графу о том, что идешь в Буживаль.
      Между тем Коляр уже успел распорядиться и нанял Николо за двадцать пять луидоров задушить и утопить Роллана.
      Затем он вернулся к Леону.
      — Пойдем, — сказал он столяру, беря его за руку, — пора! Через час будет уже темно, да и теперь уже не светло, а небо черно, как в аду.
      И Коляр повел с собой Леона Роллана, погибель которого уже была решена.
      Когда Арман прочел письмо Роллана, он несколько удивился.
      — Что это за Коляр? — спросил он.
      — По—моему, он просто мошенник, — ответил Гиньон.
      — В таком случае этого нельзя оставлять без внимания, — проговорил Арман и послал нанять извозчика.
      Затем он посадил с собой Гиньона, заметив:
      — Поедем туда, я хочу посмотреть на этого человека.
      Несмотря на то, что они собрались и ехали скоро, они уже не застали Роллана и Коляра.

      Вышедши с Леоном на улицу, Коляр нанял фиакр, стоявший на бульваре и с виду совершенно похожий на тот экипаж, в котором была похищена Вишня, и, усадив в него Леона, приказал кучеру везти их в Буживаль.
      — Вот и ночь наступила, — заметил столяр. — Что мы теперь будем делать?
      — Ночью, — проворчал Коляр, — меньше видно, но зато ум изощряется гораздо больше, чем днем.
      — Что ты говоришь? — переспросил его Леон.
      — В Буживале, на самой проезжей дороге, есть кабак, куда обыкновенно по вечерам собираются слуги из соседних замков и окрестные крестьяне. Мы послушаем, что они будут болтать, и узнаем, может быть, кое—что без всяких расспросов.
      — Отлично, — согласился Леон. — Далеко это?
      — Нет. Мы сейчас подъедем.
      Минут через пять после этого фиакр выехал на шоссе и вскоре по знаку Коляра остановился.
      — К кабаку неловко подъехать в фиакре, — заметил он при этом, как—то странно улыбаясь.
      Они сошли, а кучер повернул лошадей и уехал.
      Если бы столяр не был так рассеян, то он, конечно бы, заметил, что кучеру не было ничего заплачено, да он и не требовал платы.
      Кабак, о котором, говорилось, был уединенный домик, построенный на берегу реки.
      Трудно было бы представить себе что—нибудь более, мрачное: он был слеплен из разных обломков и глины и выкрашен краской. Над его дверью красовалась вывеска с надписью:
      «Свидание гвардейских гусаров. Напитки и кушанья. Содержит Дебардер».
      Прежде всего у всякого являлся вопрос, что это за Дебардер? Это была женщина, наполовину мужчина, с резким хриплым голосом, в деревянных башмаках и резиновом пальто. Она жила одна с мальчуганом лет 12—ти — хитрым, наглым и уже развращенным, которого звали Рокамболь.
      Рокамболь был найденыш: однажды он зашел в кабак, спросил чего—то и потом хотел уйти, не заплатив денег. Старуха схватила его за ворот, началась борьба, во время которой Рокамболь схватил нож и хотел убить старую кабатчицу, но вдруг опомнился.
      — Старуха, — крикнул он, — ты видишь, что я человек бывалый и мог бы сразу покончить с тобой, но у тебя не найдется, вероятно, и двадцати франков, а потому—то заключим лучше союз.
      И между тем, как старуха дрожала от ужаса, смотря на этого негодяя, он спокойно продолжал:
      — Я тебе говорю, что я человек уже бывалый, попробовал и исправительного, побывал и в пенитенциарной колонии, и к тебе зашел, удрав оттуда. Я, пожалуй, согласился бы и назад, потому что у меня нет ни гроша, но ведь и ты не останешься внакладе, если возьмешь меня к себе. Ты живешь одна. К тому же уж старуха, и хоть воровка, а не годишься для дела, и во мне ты приобретешь себе здоровую руку.
      Эта циническая откровенность вполне понравилась кабатчице; она приняла Рокамболя, и он действительно сделался вскоре ее верным помощником и называл с какою—то насмешливою нежностью «маменька».
      Рокамболь распоряжался продажей напитков, поджидал посетителей и, выпивая вместе с ними, тщательно обыскивал их карманы, когда они, пьяные, валились под стол.
      Эта кабатчица была не кто иная, как вдова Фипар, любовница Николо, та ужасная старуха, которой Коляр поручил Вишню.
      Когда Коляр и Леон вошли в это милое заведение, буфет которого был украшен дюжиной бутылок с этикетками самого разнообразного сорта, вроде «Напиток счастливых любовников», «Совершенная любовь» и т. д., то в кабаке было пусто и за стойкой сидел Рокамболь и читал какую—то комедию, его достойная «маменька» дремала, сидя на стуле, стоявшем у печки.
      — Эй, старуха, — крикнул Коляр, войдя и стукнув кулаком по столу, — нельзя ли у вас выпить?
      — Входите, братцы, — ответил ему Рокамболь, не отрывая своих глаз от книги.
      Вдова Фипар проснулась и, протерев глаза, узнала Коляра.
      — А, это вы, господин Коляр, — заговорила она необыкновенно вежливо, — с тех пор, как мы вас не видели…
      Коляр сделал таинственный знак и громко сказал: Отведи—ка нам зеленую комнату, старуха. Нельзя, г. Коляр. Это почему?
      — Оттого, что она занята до семи часов.
       —Кем еще?
      — Людьми очень почтенными, — проворчала старуха, выпрямляясь во весь рост, — кучером и камердинером из соседнего замка.
      — Гм! — промычал Коляр, толкая локтем Леона. — Так отведи нам желтую комнату.
      — Рокамболь, — приказала вдова Фипар величественным тоном, — проводи этих господ в свободную комнату и выслушай их приказания.
      — Ладно, идет! — крикнул молодой негодяй и, взяв свечку, пошел впереди Коляра и Леона по маленькой круглой лестнице, ведущей наверх. Этот верхний этаж кабака состоял из трех каморок: одной довольно большой и двух маленьких нечистоплотных чуланчиков, которые на языке вдовы Фипар получили название кабинетов. Они были отделены один от другого довольно тонкой перегородкой.
      Рокамболь с шумом отворил дверь желтого кабинета, меблированного столом и четырьмя стульями.
      Коляр и Леон сели.
      — Что прикажете? — спросил Рокамболь.
      — Вина — пятнадцать бутылок.
      — Так! Что еще?
      — Сыру.
      — А дальше?
      — Фазана. Рокамболь вышел.
      — Ты думаешь, что мы здесь что—нибудь узнаем?
      — Я даю голову на отсечение, что лакеи, про которых сейчас говорила вдова Фипар, — ответил Коляр, — что—нибудь да выболтают про этого молодого человека.
      Леон яростно сжал кулаки.
      Рокамболь принес две бутылки вина, хлеба и сыру и только что начал было рассказывать Коляру о том, какой у них рядом поселился богатый англичанин, как внизу раздался голос вдовы Фипар, громко кричавшей:
      — Рокамболь! Рокамболь!
      — Сейчас, маменька, сейчас, — ответил негодяй и поторопился сбежать вниз.
      — Тише, идут! — прошептал Коляр, кладя палец на губы и показывая этим, что надо молчать.
      Два посетителя, оставившие за собой зеленый кабинет, всходили по лестнице. Коляр приотворил дверь и выглянул, но затем мгновенно захлопнул ее.
      Николо явился со слесарем. Посетители заняли зеленый кабинет и потребовали вина.
      — Господа могут делать здесь все, что им угодно! — заметил Рокамболь, — шум не воспрещен.
      — И даже бить бутылки?
      — Если заплатят за них, — крикнул Рокамболь и сбежал вниз.
      — Знаешь, — сказал потихоньку Коляр Леону, — это преудобный дом; здесь можно убить человека — и никто об этом и не узнает.
      Леон с удивлением посмотрел на своего собеседника. На губах Коляра играла мрачная улыбка, придававшая его лицу странное выражение:
      — Да, — продолжал он, — предположим, что здесь убит человек, я хочу сказать, утоплен. Река ведь под боком, и колеса машины постоянно вертятся. Обыкновенно берут человека уже мертвого и бросают его под машину. Колесо подхватывает труп, и тогда разберите, что было причиной его смерти: преступление или просто несчастный случай. Трудновато.
      — Действительно, — заметил Леон, изумляясь обороту, который принял их разговор.
      — Т—с—с… слушай… — проворчал Коляр.
      Разговор, происходивший в зеленом кабинете, был на самом деле очень интересен.
      — Видишь ли, братец, — говорил Николо своему товарищу, — чтобы покончить с человеком, надо поступать так: берут его за шею всеми десятью пальцами сразу и нажимают посильнее, как раз на адамово яблоко, понимаешь? И вот и вся штука. Человека как и не было.
      — Ты находишь, что так лучше? — спросил слесарь.
      — Я уже не раз испытал, и мне всегда блистательно удавалось.
      Все, что говорилось в зеленом кабинете, было отлично слышно сквозь тонкую перегородку. Леон посмотрел на Коляра.
      — Там убийца, — сказал он.
      — Гм! — промычал экс—каторжник. — Как для кого.
      — Что?
      — Отделаться от человека, который мне мешает, еще, собственно говоря, не большое преступление.
      Леон невольно вздрогнул.
      — Вот, например, хоть ты, — продолжал Коляр — ты мне мешаешь.
      — Я?! — вскрикнул работник, все еще ничего не подозревая.
      — Это, братец, так говорится. Но все—таки можно все предполагать.
      — Так, — пробормотал Леон, задумываясь о Вишне.
      — Ты, друг мой, дружен с людьми, которые мне * мешают… с этим твоим графом де Кергацем.
      Леон опять вздрогнул и посмотрел с беспокойством на Коляра.
      — Так ты его знаешь? — спросил он.
      — Да, несколько слышал о нем. Граф этот да ты… вы оба мне мешаете.
      На этот раз Леон посмотрел еще беспокойнее на Коляра. Его речь казалась ему чересчур странной.
      — И что особенно мне мешает, — продолжал Коляр насмешливым тоном, — так это ваше знакомство. У меня, конечно, будь уверен, есть на это свои причины. Итак, я тебя привожу сюда… положим, вечером… вот как сегодня.
      — Коляр — проговорил взволнованно Леон, — ты что—то очень странно шутишь со мной. Вместо того, чтобы говорить о Вишне, ты…
      — Ах, да! — спохватился Коляр. — Я было и забыл о ней.
      — Да я—то не забыл. Ты здесь ее видел?
      — Может быть.
      — Как! Может быть?..
      И Леон привстал со стула.
      — Если я привел тебя сюда, — ответил ему прехладнокровно Коляр, — то, конечно, у меня были на это причины…
      И при этом он постучал в перегородку и громко крикнул:
      — Друзья, сюда! Голубок попался и не вырвется, как в Бельвиле.
      И Леон увидел, как распахнулась дверь и на пороге появились Николо и слесарь.
      На их лицах можно было ясно прочитать смертный приговор столяру.
      Леон узнал в них тех двоих негодяев, которые привязались к нему в «Бургонских виноградниках».
      Только теперь он понял, что Коляр был предателем, что Вишни не было в Буживале и что он попал в западню. Он понял, что погибель была неминуема.
      Но, повинуясь чувству самосохранения, он невольно схватил нож, лежавший на столе, и отпрыгнул назад.
      — А, подлец! — крикнул он Коляру. — Ты хочешь меня убить!
      — Ты мне мешаешь, — ответил ему на это лаконично Коляр и, обратясь к своим молодцам, спокойно добавил:
      — Малый хочет поиграть с ножом. Ну пусть поиграет. А все будет лучше его утопить: следов не останется.
      Комната, где происходила эта сцена, была не больше шести футов в ширину, посередине стоял стол, а окно приходилось как раз против двери.
      Так как Роллан отпрыгнул к окну, то между ним и его противниками находился стол. Леон прислонился к стене и, угрожая им ножом, овладел стулом, сделав из него себе щит.
      Предчувствуя смерть, он сделался неустрашим.
      — Подходите, — крикнул он, — подходите! Хоть одного, да убью.
      И при этом он махал перед собой ножом.
      — Эй, малый, не балуй, — посмеялся еще раз Коляр, — ты делаешь глупости — ведь не уйдешь от нас, будь спокоен. Смело и навсегда можешь распрощаться со своей Вишней. Ты, братец, останешься здесь и отлично уляжешься на дне реки.
      — Помогите! — крикнул столяр, пытаясь отворить окно.
      Но Николо схватил бутылку и с ловкостью акробата пустил ее прямо в голову Леона.
      Этот удар ошеломил столяра, он глухо вскрикнул И упал на колени, выронив нож.
      Тогда—то клоун в один прыжок очутился возле него и обхватил его своими крепкими руками.
      — Душить его, что ли? — спросил он.
      — Нет, — крикнул Коляр, — утопить, это будет проще.
      И Коляр, не сходя с места, бросил Николо черный шелковый платок, служивший ему вместо галстука.
      Леон, хоть и был оглушен, но все еще отбивался и глухо кричал. Бутылка рассекла ему лицо, и он был весь залит кровью.
      — Живо, — крикнул Коляр, — хотя мы здесь и в совершенной безопасности, но все же не надо копаться.
      И в то время, как слесарь и Николо боролись с Леоном, Коляр обвязал ему вокруг шеи платок и принял на себя обязанность душителя.
      Но вдруг за окном показалась тень. Раздался выстрел — и Коляр, как сноп, упал навзничь.
      Спасителем Леона Роллана был граф де Кергац, который, не застав столяра, поехал за ним в погоню.
      Де Кергац, стоя под окном кабака на громадной куче хворосту, видел все, что происходило в зеленом кабинете, и узнал в Коляре того комиссионера, который приходил к нему от барона Кермора де Кермаруэ.
      Тогда—то он понял, откуда Андреа мог узнать о двенадцатимиллионном наследстве.
      Вслед за выстрелом Арман вышиб раму и с другим пистолетом в руке вскочил в комнату.
      — Бельвильский господин! — крикнул Николо, тот час же узнав графа, и со всех ног бросился бежать по лестнице.
      Внизу вдова Фипар и Рокамболь спокойно сидели друг против друга и играли в карты.
      Когда раздался выстрел, вдова невольно вздрогнула, но Рокамболь прехладнокровно сдал карты и спокойно заметил:
      — Вот и нет человека! Однако, право, глупо так стучать из—за пустяков.
      И, сказав это надгробное слово, он опять взялся за карты.
      — Ну, маменька, играйте внимательнее, я уже…
      Но шаги Николо, бежавшего со всех ног по лестнице, прервали негодяя, и перед взволнованною вдовою Фипар предстал ее незаконный супруг.
      — Мы погибли! — крикнул он. — Коляр убит. Бельвильский господин… граф… ты знаешь?.. Я бегу… старайся тоже удрать.
      И Николо мгновенно и одним прыжком очутился за дверью и исчез в темноте.
      — Мы погибли, — пробормотала в испуге вдова Фипар.
      Но Рокамболь уже овладел собой.
      — Не бойся, маменька, — сказал он. — Рокамболь с тобой! Мало ли что у нас может случиться. Из этого еще не выходит, чтобы ты была виновата во всем. Упади поскорее в обморок… это прекрасно и, главное, отлично доказывает невиновность.
      Распорядившись таким образом, смелый мальчуган бросился на лестницу и заорал во все горло:
      — Воры! Разбойники!
      Когда он влетел в желтый кабинет, то ему представилась следующая картина: граф де Кергац стоял наклонившись над умирающим Коляром, а Леон Роллан, пришедший уже в себя, сидел на слесаре.
      При виде Рокамболя Гиньон, бывший до сих пор простым зрителем, бросился на молодого кабатчика.
      — Разбойники! — продолжал кричать Рокамболь и, сообразив, что здесь произошло что—то недоброе, хотел уже повернуть назад, но Гиньон догнал его и, схватив очень удачно руками, повалил на пол.
      — Воры! Разбойники! — орал по—прежнему Рокамболь.
      Но Гиньон, подняв нож, который только что перед этим выронил. Леон, приставил его к горлу Рокамболя и сказал:
      — Если ты пикнешь еще, то будешь убит.
      — Так как ты скотина, то я помолчу, — проворчал негодяй, не потерявший и в эту минуту своего дикого хладнокровия.
      — Хорошо сыграно, — ворчал между тем Коляр, смотря с ненавистью на Армана, — вы в выигрыше, но капитан отомстит за меня!
      — Негодяй! — вскрикнул де Кергац. — Неужели ты и перед смертью будешь скрывать преступление и умрешь без покаяния в грехах?!
      — Вы ничего не узнаете, — пролепетал умирающий.
      — Во имя бога, перед которым ты скоро предстанешь, — умолял де Кергац, — скажи мне: где Жанна и Вишня?
      — А, — засмеялся Коляр, — вы хотите знать это, ваше сиятельство, ну, так знайте же, что Жанна любовница сэра Вильямса! А теперь вы больше ничего не узнаете. — И, произнеся эту фразу, он конвульсивно вытянулся и окончил свою грешную жизнь.
      Тогда граф перешел к слесарю и, приложив свой пистолет к его лбу, грозно сказал:
      — Говори, что ты знаешь, или прощайся с жизнью.
      — Я ничего не знаю, — прохрипел тот, — мальчик должен знать кое—что.
      Рокамболь слышал эти слова и прехладнокровно крикнул:
      — Я—то все знаю! Арман вскрикнул.
      — Я знаю, где они, — повторил Рокамболь.
      — Говори же! — крикнул Гиньон, приставляя нож к его горлу.
      — Ничего не скажу. Если хотите, то можете смело зарезать меня.
      Тогда Арман подошел к нему.
      — Денег, что ли, нужно тебе? — сказал он.
      — Да, барин. Жизнь без денег ужасно глупая штука.
      — Сколько же тебе нужно?
      — На первый случай — всего десять луидоров.
      Арман молча бросил ему кошелек.
      — Теперь велите оставить меня.
      Граф сделал знак рукой — и Гиньон немедленно отпустил Рокамболя.
      Мальчуган был совершенно хладнокровен и спокоен. Он посмотрел на Армана, зевнул и сказал:
      — Коляр все наврал. Сэр Вильямс похитил особу, но она еще не любовница его. Она, видите ли, не хочет этого.
      — Где же она? — с живостью спросил граф.
      — Недалеко отсюда. Я вас сейчас туда провожу.
      — Идем же скорей!
      — Идемте, идемте, — проговорил Рокамболь и, спрятав кошелек в карман, подошел снова к нему.
      — Господин граф, — сказал он, — вы ведь человек рассудительный. Ведь это стоит дороже десяти луидоров.
      — Ты получишь пятьдесят, если я только найду Жанну.
      — Это дело, — проворчал Рокамболь и пошел вперед.
      Арман, Гиньон и Леон последовали за ним. Слесарь был отпущен и немедленно убежал. Гиньон продолжал все еще держать Рокамболя за шиворот.
      — Дурак ты, дурак, — заметил ему ребенок, — ты все еще думаешь, что я убегу. Я, брат, право, не прочь заработать пятьдесят луидоров.
      Проходя через кабак, они увидели вдову Фипар, лежащую в обмороке.
      — Бедная маменька, — проговорил Рокамболь, — она уж очень испугалась. Надо хоть поцеловать ее, — прибавил он насмешливым тоном.
      И при этом наклонился, делая вид, что целует ее, а на самом деле быстро шепнул ей на ухо:
      — Беги скорей… Я сыграю с ними шутку, и они ничего не узнают.
      Старуха не пошевелилась и, казалось, была в самом деле в обмороке.
      Рокамболь шел вперед, а за ним шел Гиньон, не выпускавший все—таки его из своих рук.
      — Обе женщины, то есть Вишня и Жанна, находятся в маленьком домике, — говорил мальчуган. — Вот вы увидите.
      Он вошел на мостик водяной мельницы и сказал Гиньону:
      — Идите направо, приятель; если упадете в воду, то это будет очень плохая штука.
      — Ступай сам направо! — ответил ему Гиньон.
      — А плавать умеете? — спросил опять Рокамболь.
      — Нет, — ответил работник.
      — Ну, это плохо, — проворчал мальчуган, и, дойдя до середины мостика, где уже не было колеса, он сделал быстрое движение и, толкнув Гиньона, подставил ему подножку и вместе с ним полетел в воду.
      — Посмотрим, по шерсти ли тебе дана кличка Guignon , — проговорил в это время маленький негодяй.
      И в то же время он крикнул графу:
      — Прощайте, господин граф, вы не узнаете, где Жанна.
      Ребенок пошутил и надсмеялся над взрослым и остался верен сэру Вильямсу.
      Делать было нечего.
      Де Кергац и Леон Роллан проворно вернулись в кабак, рассчитывая узнать что—нибудь от старухи.
      Но вдова Фипар уже исчезла.
      Кабак был пуст, и Арман нашел в нем только один еще неостывший труп Коляра.
      А теперь мы снова вернемся в Бретань.
      Сэр Вильямс не терял здесь времени понапрасну; он поместился у кавалера де Ласси, который принял его со всем радушием скучающего человека, и в короткое время заслужил его полное расположение и привязанность.
      Заручившись такими вескими данными, сэр Вильямс приступил уже к более решительным действиям.
      Он открылся перед де Ласси в том, что любит Эрми—ну, но что, к несчастью, не пользуется ее расположением.
      Де Ласси принял это сообщение близко к сердцу и решился помочь бедному англичанину, который так страдал из—за своей любви к Эрмине.
      По его предложению была устроена большая охота на старого кабана, на которой присутствовал и господин Бопрео с дочерью.
      Во время этой охоты сэр Вильямс имел возможность порисоваться в глазах молодой девушки, убив в двух шагах от нее старого кабана, на которого он бросился один.
      Сцена была настолько потрясающая и вместе с тем страшная, когда сэр Вильямс храбро бросился на рассвирепевшего зверя, что с Эрминой сделалось дурно, и молодой англичанин стал представляться ей чем—то вроде героя.
      — Каково? — пробормотал сэр Вильямс, возвращаясь с охоты и нагибаясь к господину де Бопрео.
      — О, отлично, великолепно! — проговорил тот.
      — Если бы у вашей дочери не двенадцати миллионов приданого, — заметил также тихо сэр Вильямс, — то я бы, поверьте, не стал рисковать: я ведь ставил на карту свою жизнь.
      Вскоре после этой охоты он сделал предложение, но Эрмина письмом поблагодарила его за оказанную ей честь и ответила, что она все еще любит Фернана и не может забыть его.
      Рокамболь, как и следовало ожидать, преспокойно себе выплыл на берег, обогрелся на барке и явился на другой день утром чуть свет в кабак.
      Дверь этого милого заведения была отперта.
      Вдова Фипар удрала отсюда еще вчера и скрывалась
      теперь в павильоне, где жила Жанна. Рокамболь взобрался в первый этаж.
      Труп Коляра все еще лежал в луже крови.
      — Это скверно, — подумал он, — граф удрал и, конечно, не скоро явится сюда. Но первый, кто пожалует сюда, уведомит кого нужно, и тогда мы действительно пропали. Эх, бедняга, — продолжал он, поднимая труп, — и твое дело не лучше Гиньона.
      В это время в нижнем этаже раздался маленький шум.
      Рокамболь проворно схватился за нож.
      Но в ту же минуту до него долетел хорошо знакомый ему голос:
      — Эй, Рокамболь!
      — Ладно, — пробормотал мальчик, — это наш Николо, трусить нечего.
      Это был на самом деле паяц Николо, который пробродил всю ночь по полям, к утру немного успокоился и решился сходить узнать, что произошло после его бегства.
      — Идите, тятенька, идите сюда! — крикнул ему мальчуган.
      Николо взошел по лестнице и остановился, дрожа всем телом, на пороге желтого кабинета.
      Юморист Рокамболь посадил труп Коляра и прислонил его к стене.
      — Шабаш, — сказал он, показывая на него пальцем.
      — А старуха? — спросил паяц.
      — Улизнула, — ответил Рокамболь. — Ну, папенька, болтать некогда. Сначала нужно припрятать покойного господина Коляра. Это его нисколько не огорчит, а мы будем в выигрыше.
      — Да ведь не мы же его убили, — заметил Николо, — и кто же смеет нас обвинять!
      Рокамболь пожал плечами и презрительно посмотрел на паяца.
      — Папенька, — сказал он, — хотя вы и не виновник моих дней, но, между нами сказать, я об этом не жалею.
      — Что такое? — спросил Николо.
      — А то, что вы глупы, как настоящий паяц, — продолжал Рокамболь, — у вас ум в ногах, а не в голове.
      — Дурак, — проворчал Николо.
      — Предположим, что сюда пожалует полиция, — продолжал Рокамболь. — Ну, конечно, нас с вами немедленно забирают и засаживают. Затем начинают рыться в разных бумагах; оказывается, что папенька Николо жил в одном портовом городе, откуда и вышел с волчьим паспортом и со всеми признаками бывшего каторжника.
      — Черт побери! Я об этом действительно не подумал, — проворчал старый паяц.
      — Что же касается до меня, — начал опять мальчуган, — так я улизнул из пансиона, куда меня поместила исправительная в ожидании моего совершеннолетия, и меня возвратят на старое место.
      — Ты прав, — проворчал опять Николо, — но куда же мы денем твоего милого господина Коляра?
      — Если бы дело было ночью, то я бы сказал, что мы похороним его в саду, но так как теперь уже день, то я думаю, что будет гораздо лучше спустить его в погреб. У нас есть старая пустая винная бочка, мы выбьем у ней с одной стороны дно, а потом заколотим отверстие.
      Николо и Рокамболь подняли труп и спустили его в погреб, где мальчуган выбил у большой бочки дно.
      Покойный господин Коляр, как выражался о нем шутник Рокамболь, был помещен в этот импровизированный гроб, и бочка была приперта к стене.
      Затем распорядители этого погребения замыли кровь в желтом кабинете и привели все в порядок.
      Когда все окончилось, Рокамболь налил себе стакан водки, закурил трубку, уселся на скамейку и, посмотрев на паяца, насмешливо сказал:
      — Теперь, тятенька, мы можем потолковать и относительно наших дел.
      — О чем толковать? — переспросил Николо.
      — Черт побери, — ответил ему весело Рокамболь, — уж, конечно, не о политике.
      Николо засмеялся.
      — Конечно, — продолжал мальчуган, — господин граф, убивший покойного Коляра, не будет трубить об этом, но он, вероятно, захочет узнать, где сидят теперь девочки. А потому—то, если мы и безопасны в отношении полиции, то не то мы должны чувствовать в отношении к графу, поэтому мое мнение, что нам нужно удрать: вам с маменькой в Париж, а мне в порт Марли, где меня приютит дядя Морис. (Дядя Морис был содержатель кабака, пользовавшегося почти такою же славою, как и заведение вдовы Фипар).
      — Твоя правда, — сказал Николо, одобряя совет мальчика. — Но как нам поступить с девочками?
      — Я устрою все как нельзя лучше, — ответил ему на это Рокамболь, — я займу место Коляра.
      — Ну, теперь, — добавил он, — марш вперед!
      Они вышли.
      Рокамболь взял кусок угля и написал им на двери кабака, которую запер на ключ: «Заперт по случаю банкротства».
      Жанна, сидевшая все это время в павильоне, постоянно получала письма от сэра Вильямса, в которых он, выдавая себя, за графа де Кергаца, писал ей о своей глубокой любви к ней, о том глубоком счастье, которое ожидает его, если она полюбит его, и т. д. Все эти письма были без подписи, и только два последних он осмелился уже прямо подписать «де Кергац».
      Жанна ждала его приезда и не могла дождаться.
      Наконец, вечером, на закате солнца, раздался стук колес экипажа, катившего по песку главной аллеи. Жанна побледнела, хотела подняться, но силы оставили ее, и она не смогла встать со стула.
      Дверь отворилась, и служанка Мариетта доложила: — Граф Арман де Кергац!
      Жанна глухо вскрикнула; ей казалось, что все силы ее вдруг оставили.
      Вернемся немного назад.
      Когда Арман и Леон вышли из кабака в ночь убийства Коляра, то они скоро поняли, что им ночью здесь ничего не отыскать и не сделать, а потому и воротились в Париж.
      — Граф! — проговорил Бастиан, встречая Армана. —
      Мы теперь знаем, где сэр Вильямс, — и при этом он
      подал ему рапорт его тайной полиции.
      В этом извещении было сказано, что сэр Вильямс едет по дороге в Бретань к кавалеру де Ласси. Арман задумался.
      — Андреа, — сказал он, наконец, — это он. Надо торопиться, если мы хотим спасти Эрмину.
      — Конечно, — заметил Бастиан.
      — Ты сейчас же поедешь туда, мой друг, — сказал Арман. — Из Керлована ты можешь отлично наблюдать за всем, что делается в Манцаре и Женэ. Ты будешь писать мне ежедневно, и если понадобится, то я тотчас же приеду.
      Бастиан уехал в Керлован ровно за двадцать четыре часа до начала охоты, на которой сэр Вильямс убил кабана.
      Баронет явился Эрмине при романтических и драматических условиях; он явился ей героем темных приключений, человеком, играющим жизнью из—за улыбки. А теперь он хотел, чтобы она увидела в нем истинного джентльмена, холодного, сдержанного, меланхоличного англичанина, строго следующего всем условным приличиям.
      После охоты на кабана был большой обед, и во время этого стола он едва поднимал на нее свои глаза, но говорил умно и старался выказать и свое умственное превосходство, — словом, заботился выставить ей на вид свои нравственные качества в таком же ярком свете, как и физические. Простившись в этот день с Бопрео и баронессой, сэр Вильямс вздумал убедиться, не вернулся ли Арман в Керлован и не наблюдает ли он за его действиями.
      Он направился по направлению к старому замку и дорогой от попавшегося ему навстречу крестьянина узнал, что в Керлован приехал управляющий графа Бастиан.
      Сэр Вильямс не знал о побеге Баккара и о том, что теперь уже Арман де Кергац не мог больше сомневаться в его личности. Поэтому он хотя и опасался отчасти соседства Бастиана, но надеялся, что тот при встрече с ним все—таки его не узнает.
      — Мне хочется, — сказал он себе, — постучаться в ворота замка и сделать визит этому Бастиану.
      Баронету понравилась эта мысль. Достигнув дна лощины, где был поворот на Керлован, сэр Вильямс увидел на противоположной стороне утеса силуэт человека. Он увидел, что этот человек медленно спускался и направлялся ему навстречу. Затем явилась еще одна тень, и вдруг баронет очутился лицом к лицу с двумя людьми.
      — Сэр Вильямс, — произнес чей—то голос, заставивший мнимого англичанина невольно содрогнуться.
      — Это он. Я его узнаю, — твердила другая личность.
      Баронет узнал голоса Бастиана и старого сумасшедшего Жерома, некогда жившего у его отца Фелипоне.
      Тогда сэр Вильямс инстинктивно схватился за седельные кобуры, ища своих пистолетов. Но их не было.
      Конюх кавалера де Ласси, седлая накануне его лошадь для охоты, вынул пистолеты, чтобы вычистить их, и забыл потом положить на место.
      Бастиан разговорился с сэром Вильямсом, дал ему понять, что он знает все о двенадцати миллионах и зачем баронет вздумал жениться на Эрмине, и, наконец, предложил ему сойти с лошади и поговорить с ним.
      Хотя сэру Вильямсу все это было больше чем неприятно, но ввиду необходимости он исполнил это требование Бастиана.
      — Милостивый государь, — начал хладнокровно старый гусар, — раньше всего я хочу поговорить с вами об одной вашей знакомой.
      — Как ее зовут?
      — Баккара.
      — Я ее не знаю, — ответил спокойно баронет.
      — Вам, конечно, изменяет ваша память, потому что вы же засадили ее в дом умалишенных.
      Сэр Вильямс заметно побледнел.
      — Да, — продолжал Бастиан, — она вышла, и мы теперь все знаем…
      — Так вот, эта Баккара вышла оттуда.
      — Вышла! — вскрикнул баронет, выходя из своей роли.
      — А, наконец вы себе изменили, — заметил при этом Бастиан. Сэр Вильямс кусал себе губы.
      Затем Бастиан вскочил на лошадь сэра Вильямса и предложил ему идти перед собой.
      Сэр Вильямс видел в его руке пистолет, а потому и не счел нужным заставлять упрашивать себя. Они двинулись в путь.
      — На этот раз, — думал Бастиан, — он у нас в руках, и, хотя бы пришлось убить его, он не ускользнет из моих рук.
      Вдруг сэр Вильямс споткнулся и упал, потом, когда доверчивый Бастиан думал, что он сейчас подымется и пойдет дальше, ловкий и быстрый, как змея, баронет скользнул под брюхо лошади и всадил ей кинжал в бок. Лошадь зашаталась. Бастиан страшно вскрикнул и полетел с крутизны вниз. Сэр Вильямс сбросил лошадь и всадника с высоты утеса в море.
      Вслед за криком Бастиана раздался глухой шум, и потом наступило мертвое молчание. Лошадь и человек разбились о скалы, покрытые пеной морского прибоя.
      На этот шум вернулся безумный Жером и, не видя Бастиана и лошади, бросился на сэра Вильямса, который держал в своей руке кинжал.
      Баронет был молод, изворотлив и силен, но и старик, несмотря на свой возраст, сохранил редкую силу.
      Но вдруг старик глухо застонал, руки его разжались.
      — Убийца! — прошептал он в последний раз и упал навзничь.
      Тогда баронет спокойно скрестил руки и сказал:
      — Я решительно сильнее всех этих людей.
      И затем он отправился дальше пешком.
      — Жалко лошади: мне за нее давали две тысячи экю, — проговорил он.
      Это было надгробное слово в память старого гусара.
      И на этом сэр Вильямс опять торжествовал.
      Прошло еще несколько дней, и, наконец, Эрмина согласилась выйти за сэра Вильямса, но только тогда, если он докажет невиновность Фернана Роше.
      Баронет вполне согласился с ее желанием и в тот же день уехал в Париж.
      Теперь он был уже вполне уверен, что двенадцать миллионов не минуют его карманов.
      Приехав в Париж, сэр Вильямс очень удивился, когда его камердинер доложил ему, что Коляр не был уже несколько дней.
      — Что бы это значило? — подумал баронет.
      Но его размышления были прерваны появлением Рокамболя, который насвистывал самым беспечным образом.
      При виде Вильямса он тотчас же перестал свистеть и снял почтительно свою шапку.
      — Иди сюда! — крикнул ему баронет.
      — Двигаюсь по вашему приказанию.
      — Откуда ты пришел и где Коляр?! — крикнул на него сэр Вильямс.
      — Отчего же и не сказать, — ответил мальчуган, и при этом он принял таинственный вид.
      Вильямс не возражал, он понял, что в его отсутствие произошли какие—то важные события. Он ввел мальчугана в зал своего отеля и запер за ним дверь.
      — Ну, рассказывай теперь!
      — Птички чуть не улетели.
      — А что же делал Коляр?
      — Он в матушкином кабаке в Буживале, вот уже пять дней, как покоится в погребе — в пустой бочке.
      — Что ты врешь?!
      — Да чем же, черт возьми, бочка не приличный гроб.
      — Да что ты толкуешь о гробе?
      — Коляр умер, надо же было похоронить его.
      — Как! Умер?!
      — В Буживале, пять дней тому назад, от выстрела в грудь. Его убил граф.
      — Граф! — вскричал баронет, задрожав всеми членами.
      — Да, граф де Кергац.
      — Следовательно, Арман отыскал Жанну! — с ужасом вскрикнул опять капитан.
      — Ну нет. — И Рокамболь рассказал ему все, что произошло.
      Сэр Вильямс выслушал все очень внимательно.
      — Ну, это еще не важность, — заметил он. — Итак, кабак опустел со времени его убийства?
      — Да, капитан.
      — А предполагаешь ли ты, что Коляра можно еще узнать?
      — Конечно, в подвалах люди долго сохраняются.
      Капитан несколько подумал и решил, что для освобождения Фернана всего удобнее взвалить всю вину на мертвого.
      Затем он расспросил Рокамболя о Николо и нашел нужным пожертвовать им для этого же дела.
      — Твоя мать и ты покажете, что Коляр был убит Николо, — приказал он.
      Рокамболь пожал плечами.
      — Да ведь он поплатится за это головой, — заметил мальчуган.
      — Конечно. Так что же?
      — Да ведь он невиновен!
      — Ты еще молод, — проговорил баронет равнодушным тоном.
      — Следовательно, эта неудача — великая преступница, — сказал Рокамболь. — Впрочем, — добавил он уже про себя, — это не огорчает меня, он уже успел порядочно надоесть нам.
      А теперь несколько слов о Жанне.
      Когда сэр Вильямс вошел к ней, то она сейчас же увидела, что это не то лицо, которое она знала как графа Армана де Кергаца.
      Для того, чтобы уверить её в противном, сэр Вильямс призвал служанку Марианну и Вишню, которая тоже подтвердила его слова.
      Он рассказал ей, что тот, кто выдавал себя за него, просто негодный мерзавец, — его лакей Бастиан, который нарочно и устроил всю историю в «Бургонских виноградниках».
      — Этот негодяй был мой лакей — добавил он.
      Жанна вскрикнула и упала без чувств.
      Она любила лакея!
      Когда она очнулась, около нее уже не было баронета и сидела только одна Вишня, которая и подала ей письмо от него.
      В этом письме сэр Вильямс писал ей, что он хорошо сознает, что она не может полюбить его сейчас же, и потому он надеется на время, которое, быть может, устроит все так, что по его возвращении она и согласится принять его руку и имя.
      Жанна прочла это письмо и залилась слезами.
      Уже поздней ночью сэр Вильямс и Рокамболь спустились в погреб, где лежал Коляр.
      Здесь баронет вынул из его кармана часы и кошелек с деньгами и на место их вложил письмо, писанное рукой Коляра к одной девице, живущей в Лондоне, в котором он уведомлял ее, что ему удалось обокрасть начальника отделения в Министерстве иностранных дел г. Бопрео и что он скоро приедет к ней с кучей банковских билетов.
      На другой день после этого Николо по заявлению вдовы Фипар был арестован, и на обыске в его комнате были найдены часы и кошелек убитого, которые ему подбросил Рокамболь.
      Коляр был вынут из бочки и доставлен в полицейскую префектуру. Письмо, написанное сэром Вильямсом, было найдено, и Фернан Роше был немедленно освобожден, а сэр Вильямс, не теряя понапрасну времени, уехал в Бретань с известием, что ему удалось оправдать Фернана, хотя тот и был вполне виноват в этой краже.
      Эрмина решила сдержать свое слово и сделаться его женой.
      К Арману прискакал его лесничий из Керлована и рассказал ему все, что произошло там.
      Трупы Бастиана и Жерома были найдены на берегу моря.
      Но Арман де Кергац не поддался на этот обман — ор понял, что низость, Андреа опять восторжествовала, и немедленно собрался в дорогу.
      Еще несколько минут — и Эрмина должна была подписать свой свадебный контракт.
      Это было в замке баронессы де Кермадэк.
      Гости уже все собрались, жених с невестой были тоже готовы, наступила торжественная и главная минута.
      — Господин нотариус, — сказала баронесса де Кермадэк, — не угодно ли прочитать контракт?
      Но в эту самую минуту во двор замка въехала почтовая карета.
      Из нее вышли три человека. Сэр Вильямс почувствовал, что ему дурно.
      Эрмина задрожала, и ее сердце радостно забилось новой надеждой.
      Дверь комнаты отворилась, и на пороге появился человек.
      — Граф Арман де Кергац, — доложил человек.
      Арман медленно подошел к баронессе.
      — Извините меня, — сказал он, — что я осмелился явиться к вам без приглашения в это торжественное время, но меня принудили к этому особенно важные обстоятельства.
      — Граф, — ответила ему баронесса, — что .бы ни заставило вас быть теперь здесь, я от души рада вас видеть в своем замке.
      — Я душеприказчик покойного барона Кермона де Кермаруэ, умершего два месяца тому назад и оставившего после себя двенадцать миллионов наследства.
      Затем Арман попросил баронессу предложить нотариусу оставить на несколько минут эту комнату.
      Когда это было исполнено, граф подошел к госпоже де Бопрео и, показав ей ее медальон, спросил:
      — Сударыня, не узнаете ли вы эту вещь?
      Арман видел, как бедная Тереза опустила голову, и по выражению ее лица убедился, что это была именно та, кого он так долго искал.
      — Надо будет изменить свадебный контракт, — сказал тогда граф, — так как барон Кермор де Кермаруэ назначил своей наследницей госпожу Эрмину де Бопрео.
      Сэр Вильямс был ошеломлен, госпоже Кермадэк показалось, что она видит все это во сне. После этого Арман подошел к Вильямсу.
      — Вы были очень ловки, но все ваши козни рушились. Мне даже говорили о мошеннике, бежавшем из Лондона и переменившем свое имя. Но теперь все нити вашей интриг против наследства этой девушки находятся в моих руках.
      Затем он позвал Фернана и Баккара, которые рассказали все, что произошло.
      — Слышишь ли, демон, твои козни и тут рушатся. Зло побеждено. Слышишь ли, Андреа?
      И при этом же де Кергац показал на дверь проклятому брату и грозно крикнул:
      — Вон!
      Фернан и Эрмина упали в объятия друг друга. Сэр Вильямс уходил, но его глаза сверкали мрачным огнем.
      В дверях он обернулся к Арману и злобно сказал:
      — Брат! Ты еще торжествуешь, но наступит и мой час: я буду отомщен.
      И почти в то же время госпожа Бопрео подошла к своему мужу и резко проговорила:
      — Я надеюсь, милостивый государь, что вы не будете присутствовать на свадьбе моей дочери и человека, которого вы так низко оклеветали.
      Господин Бопрео молча вышел и последовал за сэром Вильямсом.
      Тогда встала и Баккара.
      — Прощайте! Прощайте, господин Фернан, будьте счастливы, — пробормотала она и тихо хотела выйти.
      Но Арман подбежал к ней и удержал ее за руку.
      — Погодите, дитя мое, — сказал он, — подите сюда и обопритесь на меня. Как бы ни были велики ваши ошибки и преступления, но бог простит вас, так как он прощает тех, кто много страдал.
      — Идем, тестюшка, — говорил сэр Вильямс, усаживаясь с Бопрео в почтовую карету графа де Кергаца, — нас победили, но мы отомстим за себя. Поедем. Вы получите Вишню, а я сделаю из Жанны свою любовницу.
      И они уехали.
      Когда сэр Вильямс приехал в Буживаль, он застал обеих девушек вместе.
      Жанна увидела его, и ей овладел какой—то панический испуг, она дрожала, как молодая лань.
      Сэр Вильямс бросился к ее ногам.
      — Вас ли я вижу? — говорил он, покрывая страстными поцелуями руки молодой трепещущей девушки.
      Через несколько минут после этого сэр Вильямс вспомнил о Вишне.
      — Дитя мое, — сказал он, — вы сейчас увидитесь с Леоном.
      Вишня радостно вскрикнула, вздрогнула и опустилась на стул, тогда сэр Вильямс подбежал к ней и, вынув из кармана маленький флакончик, дал из него молодой девушке несколько капель. Вишня сейчас же оживилась.
      — Моя милая, — сказал ей тогда Вильямс, — бегите скорей в павильон, где вас мучила эта старуха. Будьте спокойны, ее уже больше нет там. Войдите в ту комнату, где вы жили, и ожидайте там, Леон сейчас придет.
      Сказав это, сэр Вильямс проводил Вишню до двери и запер за ней дверь.
      Затем он вернулся опять к Жанне.
      Сердце Вишни сильно билось.
      Она живо добежала до известного ей павильона и нашла там все в том же виде, как было и при ней.
      Прошло несколько минут, дверь павильона отворилась, и в комнату вошел человек.
      — Леон, — подумала девушка и, обернувшись назад, испуганно вскрикнула.
      Перед ней была гаденькая личность начальника отделения Бопрео.
      Вишня сразу узнала этого человека в длиннополом синем сюртуке и с орденской ленточкой в петличке.
      Бопрео вошел и запер за собою дверь.
      — Ах, моя миленькая крошка, — начал он полулюбезно, полунасмешливо, — как я рад увидеться вновь с вами.
      Вишня в ужасе отступила несколько шагов назад.
      — Как! — засмеялся Бопрео, — вы думаете и теперь убежать от меня, от вашего друга. Ай! ай! ай!
      И он побежал к ней, но Вишня отскочила от неге и забежала за стол.
      — Перестань глупить, моя душечка, успокойся, — заметил насмешливо старый ловелас, — будь уверена, что теперь ты не уйдешь от меня.
      — Леон! Леон! Ко мне, сюда! — кричала молодая девушка, совсем потерявшись.
      Бопрео расхохотался.
      — Экий шутник сэр Вильямс, — сказал он, — он вас уверил, что придет Леон. Это я вас ждал, душечка! Леон не придет. Мы здесь совершенно одни. Дверь заперта, а сэру Вильямсу нет нужды в этот раз разыгрывать роль протектора.
      — На помощь, ко мне, Леон! — кричала, чуть не задыхаясь, Вишня.
      Она поняла, что ее ждет гибель, и молодая девушка попробовала опять убежать, но Бопрео догнал ее.
      В продолжение нескольких минут Вишня бросалась в разные стороны и не находила нигде себе защиты от преследований старичка.
      Но вскоре она почувствовала, что ею начинает овладевать глубокий сон и голова ее становится тяжелей.
      Сэр Вильямс дал ей принять какую—то наркотическую жидкость.
      Бопрео уже начинал торжествовать, но в эту минуту на лестнице раздались чьи—то шаги, громкие крики, и через секунду дверь была выломана.
      В комнату вбежали два человека.
      Один из них бросился прямо на Бопрео, мгновенно свалил его с ног и, наступив на его грудь коленом, грозно крикнул:
      — Презренный негодяй! Ты напрасно сказал ей, что я не приду.
      Эти два человека были граф Арман де Кергац и Леон Роллан.
      — Леон, — прошептала в это время чуть слышно Вишня, — мне кажется, что я умираю.
      Но в эту минуту она вздрогнула, встрепенулась и, как бы придя на мгновение в себя, проговорила:
      — Жанна… там… в большом доме… Спасайте Жанну!
      Но как же они успели попасть вовремя?
      Это случилось при помощи Рокамболя.
      Сэр Вильямс, уезжая в Бретань, нанял мальчугана оберегать Вишню и Жанну и обещал уплатить ему за это двадцать тысяч франков при получении двенадцати миллионов приданого Эрмины.
      Когда он вернулся из Бретани, то Рокамболь сейчас же смекнул, что дело, должно быть, не удалось.
      Арман тоже не медлил и достиг Парижа только двумя часами позже сэра Вильямса.
      Зная, что Жанна находится еще в руках этого негодяя, он тотчас же по приезде в Париж и не заезжая домой, поскакал в Буживаль.
      Здесь Леону Роллану посчастливилось схватить Рокамболя, который и нашел более выгодным для себя сторговаться с Арманом и, взяв с него обещание, что тот: ему уплатит пятьдесят тысяч франков, указать, где находились молодые девушки.
      Оставшись наедине с Жанной, сэр Вильямс употребил все свое красноречие и всю силу своих демонских способностей, чтобы увлечь молодую девушку.
      Еще несколько мгновений — и… кто знает, что бы было. Но сэр Вильямс чересчур уж забылся и начал целовать ее.
      Жанна вздрогнула и отшатнулась.
      — Нет, — проговорила она, — вы не Арман де Кергац. Он не сделал бы этого.
      Тогда сэр Вильямс, в свою очередь, вздрогнул и, как ужаленный, приподнялся.
      — Да, — ответил он зло—насмешливым тоном, — я не Арман де Кергац. Я брат его, тот несчастный Андреа, которого он проклял. Но, несмотря на это, вы меня все—таки полюбите.
      И он бросился на Жанну.
      — Мы одни, — говорил он, — Арман не спасет вас!
      Но при этих словах дверь комнаты, где происходила эта сцена, с шумом распахнулась, и на пороге ее показался граф Арман де Кергац.
      — Ты ошибаешься, Андреа, — крикнул он, — и для тебя наступил час смерти, но не мщения. На колени! На колени, негодяй! — И Андреа увидел перед собой дуло пистолета.
      Как он ни был храбр, но, наконец, понял, что теперь для него все потеряно.
      Тогда Арман обратился к Жанне.
      — Этот человек вас обидел и оскорбил, — сказал он, — но мы дети одной матери. Хотите или нет простить его?
      — О, прости! Мой Арман! — прошептала Жанна, и в этих словах вылилась вся глубина ее души.
      Тогда Арман поднял свой пистолет и обратился к сэру Вильямсу.
      — Ради нашей матери, которую ты убил, ради твоей жертвы Марты и, наконец, во имя этого честного ребенка, которого ты оскорбил, — я прощаю тебя. Иди, проклятый, и да помилует тебя когда—нибудь бог, как ты никогда и никого не миловал.
      А в той части церкви, где обыкновенно в средние века помещались кающиеся, стояла на коленях, одетая во все черное, молодая послушница — сестра Луиза.
      В мире кутил и камелий она была известна под именем Баккара.
 
      Через неделю после этого, в одно прекрасное утро, часов в одиннадцать в церкви св. Луи венчались одновременно три пары: граф Арман де Кергац женился на Жанне де Бальдер, Фернан Роше — на Эрмине де Бопрео, а Вишня выходила замуж за честного работника Леона Роллана.