Вернемся, однако, к наваррскому королю. Мы расстались с ним в тот момент, когда, высунувшись из окна по приглашению герцогини Анны и увидав там отряд лотарингских всадников,
      Генрих возложил всю надежду на свою звезду. В ответ на его восклицание по этому поводу, Анна ответила:
      — Будем ждать, пока звезда придет вам на помощь, кузен, а пока что вам уж придется отдаться всецело в мою власть. Сейчас подадут портшез, вы соблаговолите надеть монашескую рясу и бархатную маску, а кроме того, дать мне честное слово, что в пути вы ничем не попытаетесь открыть свое инкогнито.
      — А если я откажусь, прелестная кузина?
      — Тогда мне придется прибегнуть к мерам, которые мне самой внушают глубокое отвращение. Я кликну своих людей, вам заткнут рот кляпом, а на голову накинут глухой капюшон.
      — Это совершенно бесполезно, прелестная кузина, та; как я готов последовать вашим желаниям. Но каким способом я должен буду совершить свой переезд?
      — Как я уже сказала, вы поедете в портшезе, причем я предполагаю составить вам компанию!
      Генрих Наваррский во всех случаях жизни оставался галантнейшим из принцев. Поэтому он взял руку герцогини, поднес ее к губам и воскликнул:
      — Ах, вы очаровательны, кузиночка! Какая жалость, что я нс могу быть любимым вами!
      — Опять? — улыбаясь сказала герцогиня.
      — Но… всегда, кузиночка!
      — Дорогой кузен! — насмешливо ответила Анна. — Я пошлю к вам видама Панестерского, и вы можете исповедоваться ему в той самой жгучей любви ко мне, которую вы доверили позапрошлую ночь девице Берте де Мальвен! — и с этими словами, сопровождаемыми ироническим смехом, герцогиня, сделав Генриху реверанс, скрылась в потайном проходе.
      Через час Генрих уже ехал с Анной в портшезе, направляясь к Анжерскому замку, куда они и прибыли через семь часов пути. По одному знаку герцогини городские ворота открылись, пропуская кортеж, причем дежурный офицер даже не осмелился спросить, кто
      — таинственный незнакомец, сопровождавший Анну. То же самое было и в замке, так что приезд Генриха Наваррского совершился в полной тайне.
      Когда они поднимались по лестнице, герцогиня шепнула Генриху:
      — Кузен, вы только что говорили мне о своей любви, не правда ли?
      — О да, я люблю вас!
      — Я верю вам, но… все-таки…
      — Все-таки?
      — Ну, об этом потом. А пока приглашаю вас отужинать наедине со мною.
      — А где?
      — В моем помещении; мне должны были приготовить здесь комнаты.
      — С восторгом принимаю ваше приглашение, — ответил Генрих, непрестанно думавший о способе сбежать из плена.
      Наверху лестницы они встретили двух мужчин, закутанных в плащи так, что их лиц не было видно. Генрих сразу узнал в них по чутью герцогов Гиза и Анжуйского. Оба они расступились, пропуская парочку. Кроме них, на лестнице не было никого — видно было, что тайну прибытия наваррского короля решили сохранить во всей строгости.
      Герцогиня на минутку остановилась около одного из мужчин, стоявших при входе в дверь, и затем уверенно повела Генриха по коридорам. Наконец она открыла перед ним дверь и попросила его войти в комнату, сказав:
      — Будьте добры расположиться здесь пока. Через час я приду за вами, и мы будем ужинать. Но не пытайтесь бежать! Малейшей попыткой к бегству вы подпишете себе смертный приговор, так как вас очень хорошо стерегут!
      С этими словами Анна удалилась. Как уже знает читатель, она отправилась на совещание с братом и герцогом Франсуа, где была решена участь наваррского короля. Отныне судьба Генриха всецело зависела от Анны. Добившись этого и получив от Франсуа кое-какие инструкции, герцогиня отправилась за Генрихом, чтобы угостить его ужином согласно данному ею обещанию. Этот ужин происходил в нарядной, уютной комнате, где все — обои, мебель, ковры — было зеленого цвета. В глубине, в алькове, стояла приветливая широкая кровать. Посредине комнаты был накрыт богатый стол, манивший разнообразными кушаньями и винами.
      — Прошу вас к столу, кузен! — ласково сказала Анна. Генрих подошел к герцогине, со свойственной ему галантной наглостью обвил ее змеиную талию и воскликнул:
      — О, как вы прелестны, кузина, и как я вас люблю! Анна засмеялась, не пытаясь вырваться из его объятий.
      — Знаете, кузен! — сказала она. — Ваш взор блестит такой страстью, ваша улыбка дышит такой искренностью, что я готова даже поверить вам!
      — Но как же иначе, прекрасная кузина? — воскликнул Генрих, целуя при этом Анну.
      — Вы любезнейший из принцев! — нежно сказала Анна в ответ на эту ласку. — Итак, вы любите меня?
      — Клянусь спасением своей души!
      — Почему же вы любезничали на шаланде с этой противной Бертой?
      — Я чувствовал, что моя любовь к вам способна навлечь на меня только беды, и искал противоядия.
      — Вы очаровательны, кузен!
      — И прибавьте — искренен, кузина!
      — Ну уж!
      — А какой прок мне теперь лицемерить? Раз уж мне суждено последовать за вами в Лотарингию и окончить свои дни в плену, то я готов забыть всю политику и жить только вашей любовью. Авось в любви нам больше повезет, чем в политике!
      — Весьма возможно, — иронически ответила Анна. — Однако сядем за стол! За вкусным ужином так хорошо говорится о любви!
      — Это правда!
      — Не разрешите ли вы мне налить вам несколько ложек этого превосходного ракового супа?
      — О, с удовольствием, но…
      — Но? Что с вами, кузен? Почему вы так нахмурились?
      — Мне пришла в голову скверная мысль: у кузена Франсуа на службе целая куча итальянцев, а эти итальянцы — все отравители; как знать, не итальянец ли повар герцога Франсуа?
      — Понимаю! — смеясь ответила герцогиня. — Но не бойтесь, следуйте моему примеру! — и она первая принялась за суп.
      — Это успокаивает меня, — сказал Генрих и тут же отдал знатную честь раковому супу.
      Затем герцогиня взяла бутылку с хересом и налила желтоватой влаги в стакан себе и своему компаньону.
      — Гм! — сказал на это Генрих. — А как вы думаете, не итальянец ли — виночерпий герцога?
      В ответ на это герцогиня, улыбаясь, отпила из своего стакана. Видя это, Генрих тоже последовал ее примеру и осушил свой бокал за здоровье прелестной кузины.

      Они мирно и весело продолжали ужинать, и Генрих становился все настойчивее в своих любезностях. Герцогиня отвечала ему шутками и насмешками, но ее взгляд все смягчался, и наконец она со вздохом сказала:
      — Ах, а ведь вы — человек, которому я могла бы поверить!
      — Но, дорогая кузина… — начал Генрих, однако Анна перебила его:
      — Выслушайте меня. Вы — мой пленник, и я собираюсь увезти вас в Нанси, где вы окончите свои дни. Но…
      Тут Анна встала и подошла к дверям, чтобы убедиться, что их никто не слушает.
      В ее движениях, позе, жесте было столько изящества, что Генрих еще раз должен был признаться себе, что она очень красива. Он не стал таить это впечатление про себя, а тут же воскликнул:
      — Ей-богу, кузиночка, король Генрих III сделал большую ошибку, не женившись на вас!
      Эти простые слова произвели неожиданный эффект на герцогиню. Ее взор засверкал гневными молниями, губы судорожно сжались, и вся она показалась Генриху олицетворением мстительной злобы.
      — Да, — ответила она, — этот человек совершил страшное безумие, так как я сделала бы из него величайшего государя в мире.
      — Какая жалость, что я уже женат! — пробормотал наваррский король. — А то вы помогли бы мне увеличить мое крошечное государство!
      Но Анна не улыбнулась в ответ. Ее лицо приняло, наоборот, важное, почти торжественное выражение.
      — Кузен, не шутите этим! — сказала она. — Давайте поговорим серьезно, так как от вашего ответа зависит, воцарится ли между нами мир или продлится война!
      — Но мне кажется, что мы с вами находимся в разгаре военных действий. Разве я — не ваш пленник?
      — И да, и нет!
      — Это как?
      — Вы похитили меня в Блуа и повезли в Наварру. Я контрингригой подставила вам ловушку и привезла вас пленником в Анжер, чтобы доказать вам, что я в состоянии бороться с вами.
      — О, я охотно признаю это!
      — Так выслушайте же меня, кузен, я хочу всецело открыться вам. Странная у меня судьба! Карл IX должен был жениться на мне и не женился. Генрих III был моим женихом и потом отверг меня. Электор палатинский сватался за меня. Я была близка к короне Франции и Германии, но и та, и другая ускользнули от меня. Дочь и сестра государей, я не смогла сама добиться трона, не могла добиться власти…
      — А вам хотелось бы властвовать?
      — О! — воскликнула Анна, и в ее взоре отразилась целая буря страстей и желаний. — За корону, за власть я бы… Но будем последовательны. Сегодня по дороге из замка видама Панестерского сюда я мечтала о разных вещах; между прочим, мне представился план, который было бы нетрудно осуществить.
      — Именно?
      — Я хочу разделить половину Европы на две части. Генрих с ироническим недоумением взглянул на Анну и ответил:
      — Не находите ли вы, что мы несколько уклонились от своей темы? Я начал с объяснения в любви, а вы сводите это к предложению исправить заново карту Европы!
      — Вы только послушайте. Половина Европы, которую я имею в виду, будет отделяться линией, идущей по Рейну от устья до источников и затем по Альпам до Адриатики.
      — Иначе говоря, эта половина вместит в себе Фландрию, Лотарингию, Эльзас, Франшконте, Швейцарию, Савойю и Италию?
      — Вы забыли еще Францию и Испанию, кузен!
      — И Наварру тоже?
      — Да, и Наварру. Из этой территории я вырежу два государства. К первому отойдут Фландрия, Эльзас, Лотарингия, весь левый берег Соны и Роны, Италия, Савойя и Швейцария.
      — Так-с. А вторая?
      — Вторая начнется у Парижа, захватит Нормандию и Бретань, Анжу и Пуату, оба берега Луары и Гаронны…
      — Наварру, Испанию и Португалию?
      — Вот именно.
      — Вот это будет славное королевство! Продолжайте же, кузина! Кого вы посадите государем в первую половину?
      — Моего брата герцога Гиза, которому слишком тесно в Лотарингии.
      — Допустим. Ну а кому вы предназначаете вторую?
      — Принцу, который по своему желанию будет называться королем Франции или Гаскони.
      — Черт возьми!
      — Последнее потому, что, по-моему, истинной столицей должен быть Бордо.
      — Кто же будет этим государем?
      — Это вы, кузен!
      — Должно быть, вино вашего кузена Франсуа Валуа отличается особыми свойствами, если способно внушить вам такие милые шутки, кузина!
      — Но я вовсе не шучу!
      — Нет? Ну извиняюсь! Я — весь слух и внимание!
      — Итак, предположим, что карта Европы переделана по моему плану. Тогда ваше государство будет состоять из половины
      Франции, католической на две трети, и Испании, которая вся католическая. Ваши новые подданные, которых будет подавляющее большинство, не примирятся с государем-еретиком, и, следовательно, вам придется отказаться от реформаторства и перейти в лоно католической церкви.
      — Ну, так что же? Я вовсе не так легкомыслен, как вы думаете, и не так уж ненавижу папу, чтобы не мог в один прекрасный день примириться с ним. Ну-с, а потом?
      — Потом вы женитесь на мне и возложите на мою голову корону, которую я вам дам.
      — Это будет вполне справедливо, но…
      — Разве вы не уверяли меня только что в своей любви?
      — О, конечно! — ответил Генрих, снова целуя Анну.
      — За нас будет сам папа! — продолжала она.
      — Разумеется, если я отрекусь от гугенотства.
      — И царствующие дома Наварры и Лотарингии станут вершителями судеб всего мира.
      — Все это прекрасно, но…
      В этом «но» чувствовалось противоречие, и брови герцогини досадливо сморщились.
      — Что вы имеете возразить? — нетерпеливо спросила она.
      — Все, что вы говорили до сих пор, мне очень по душе, но… как я могу жениться на вас, когда я уже женат?
      — Я предвидела это, кузен. Когда вы женились на Марго, то были гугенотом; стоит вам перейти в католичество — и папа расторгнет ваш первый брак.
      — О, это — действительно прекрасная идея, но…
      — У вас имеется еще «но»?
      — Да! Что будет с нынешним королем Франции Генрихом III?
      — Я уже приобрела специально для него золотые ножницы, чтобы остричь ему волосы и затем запереть его в монастырь.
      — Отлично! Вы положительно все предвидели. Но…
      — Как! Еще «но»?
      — Ну, да… я хотел только заметить, что испанский король обращался ко мне с таким же предложением!
      — В самом деле?
      — Он предлагал мне руку своей сестры: говорят, будто она очень красива.
      — Потом?
      — Потом… Париж и Лувр. А в возмещение за мое бедное наваррское королевство он предлагал мне… богатую Лотарингию вместе с вашими нансийскими дворцами, кузина! У герцогини вырвался возглас гнева и удивления.
      — И вы отказались? — спросила она затем.
      — Отказался, — подтвердил Генрих.
      — Ну-с, а на мое предложение что вы ответите, кузен? Но Генрих Наваррский недаром был гасконец, а ведь гасконец никогда не ответит прямо на самый прямой вопрос, если есть хоть малейшая возможность ответить уклончиво. Так и Генрих вместо категорического ответа принялся молча вздыхать.
      — К чему эти вздохи? — спросила герцогиня.
      — Я вспомнил о бедной Марго. Что станется с нею, если я оттолкну ее?
      — Она утешится с новым любовником, только и всего!
      — Да неужели? — наивно спросил Генрих. — Неужели вы думаете, что Марго…
      — Ну вот еще! Мало ли у нее было приключений!
      — Не может быть!
      — Но уверяю вас! Генрих снова вздохнул и затем сказал:
      — Ну, в таком случае не будем говорить о ней! — и он опять вздохнул.
      — О ком вы вздыхаете теперь? — кокетливо спросила Анна.
      — Но… этот бедный Амори! Что будет он делать в монастырской тиши?
      — Он будет устраивать религиозные процессии: ведь вы знаете, что это его страсть!
      — Да, это правда! — и Генрих вздохнул снова.
      — Ну, что у вас еще там такое?
      — Ну а наш кузен Франсуа? Что будет с ним?
      — С герцогом Анжуйским? О, этому-то не прожить и года. По крайней мере, все доктора говорят так!
      — А! Ну, так пусть умирает спокойно! Герцогиня решила, что Генрих Наваррскии окончательно побежден, и, обвив его шею и нежно прижимаясь к нему, сказала:
      — О, я отлично знала, что вы примете мое предложение, кузен! Генрих ласково высвободился из ее объятий и сказал с самым наивным видом на свете:
      — Да я и не думал соглашаться, прелестная кузина!
      — То есть… как это?
      — Ну да! Раз наследнику трона, герцогу Франсуа, не осталось жить и года, то из-за чего же я буду хлопотать? Все равно после короля Генриха III законным наследником остаюсь я.
      К чему же мне пускаться на разные ухищрения, чтобы добиться того, что и без этого по праву мое?
      При этих словах Анна отскочила со стоном уязвленной тигрицы.
      — Значит, вы… отказываетесь? — задыхаясь спросила она.
      — Категорически!
      — И вы рискуете иметь отныне во мне беспощадного врага?
      — Полно! От ненависти женщины еще не умирают!
      — Но вы в моей власти!
      — В настоящий момент — да. Но как знать? Бог велик, а будущее неизвестно.
      — Берегитесь!
      — Сударыня, — ледяным тоном ответил Генрих, — мне остается только поблагодарить вас за честь, которую вы мне сделали, пригласив меня отужинать с вами! — и король встал, желая этим показать, что считает разговор окончательно исчерпанным.
      Герцогиня была бледна от бешенства, и ее взор метал молнии.
      — Помните, — прошипела она, — этим ответом вы подписываете себе смертный приговор. Ваша участь уже была решена, и лишь в моей власти было даровать вам жизнь и счастье. Вы отвергаете мою спасительную руку. Берегитесь!
      — Покойной ночи, прелестная кузина!
      Анна пошла к двери. На пороге она обернулась и послала Генриху последний взгляд, в котором смешивались политическая ненависть и бешенство отвергнутой женщины. Однако Генрих, не обращая внимания на нее, спокойно налил себе стакан вина и принялся осушать его, приговаривая:
      — Нет, вина кузена Франсуа решительно превосходны, и я был неправ, заподозрив его виночерпия!
      Анна с треском захлопнула дверь. Щелкнул ключ в замке. Генрих Наваррскии остался один.
      — Черт возьми! — пробормотал он. — Эта чудачка вообразила, что я соглашусь обречь себя на столько хлопот ради чести именоваться королем Гаскони, когда я уверен, что мне все равно не миновать титула короля всей Франции! Но… для последнего необходимо сначала выйти отсюда. Впрочем, зачем я буду думать теперь об этом? Утро вечера мудренее, а я так устал, что мне лучше доверить себя сну, отдохнуть и уже завтра решить на свежую голову, как выбраться из этой ловушки!
      Однако, прежде чем кинуться на кровать, Генрих тщательно исследовал стены. Он убедился, что, кроме той двери, через которую ушла герцогиня Анна, никакого явного или тайного прохода в комнату не имеется. Затем, забаррикадировав эту единственную дверь, он разделся и с наслаждением кинулся на кровать.
      Он пролежал так несколько минут и только было начал погружаться в дрему, как в полу что-то щелкнуло и кровать слегка заколебалась. Генрих хотел сейчас же вскочить, но не тут-то было! Три мощных пружины выскочили из деревянных частей кровати и притиснули пленника вплотную к ложу, а само оно начало опускаться, плавно покачиваясь. Напрасно Генрих кричал, напрасно пытался вырваться из стальных объятий — предательский механизм продолжал свое дело.
      Наконец кровать остановилась, пружины опять исчезли, и Генрих почувствовал себя на свободе. Он кое-как оделся во тьме, соскочил с кровати, но его ноги встретили скользкий, сырой пол.
      Тогда Генрих понял все. Еще в детстве он слыхал, что в анжерском замке имеется так называемая «зеленая» комната, кровать которой установлена на подвижном трапе. С помощью этой кровати без шума и огласки отделывались от неугодных людей, которые исчезали без следа, так как погреба, куда опускался трап, были расположены довольно глубоко под землею, не имели выхода и были окружены непроницаемыми стенами.
      — Н-да-с! — сказал себе Генрих. — Моей звезде будет довольно затруднительно заглянуть сюда. Но как знать? Ведь заглядывают же звезды в самые глубокие колодцы? Ну а пока что необходимо отоспаться, так как силы мне очень и очень понадобятся. Кровать уже исполнила свое дело, и нового предательства мне от нее ждать нечего. А потому заснем! — и Генрих снова улегся на кровать и заснул крепким сном.

      Когда Генрих Наваррский проснулся, в его темнице было не так уже безотрадно темно. Сверху пробивался маленький луч света, и, освоившись с полутьмой, глаз узника мог отдать себе отчет, где он находится.
      Осмотр дал очень мало утешительного. Овальная камера, где помещался Генрих, не имела ни окон, ни дверей. Стены ее были сложены из массивных камней, цемент между которыми от старости сам превратился в камень. Только наверху виднелся люк, через который спустилась кровать. Но до этого люка было много сажен, и, чтобы добраться туда, надо было извне привести механизм в движение и снова поднять кровать наверх. Словом, как ни исследовал наваррский король свою тюрьму, нигде не было видно ни малейшей возможности спастись. Оставалось только ждать какого-нибудь счастливого случая; но откуда мог явиться таковой, Генрих не мог даже приблизительно представить себе. Вдобавок ко всему его начали мучить голод и жажда. Неужели о нем забыли, или… или это тоже входило в программу мести Анны Лотарингской? Уж не хотят ли уморить его с голода? О, из всех смертей это была бы самая мучительная!
      И снова, и снова принимался Генрих осматривать свою комнату, но, как и прежде, нигде не было видно ни малейших следов какого-нибудь выхода. А тут еще единственный луч света, шедший сверху, стал тускнеть и угас. Видимо, опять наступил вечер. Целые сутки провел он в заточении, а спасения не было… не было…
      Генрих почти с отчаянием бросился на кровать. Он пытался не терять бодрости и веры в свою спасительную звезду, старался сохранить остатки своей обычной благодушно-иронической философии; однако действительность была так страшна, положение так безнадежно, что невольно в душу закрадывался смертельный ужас. Умереть таким образом! Попасться в такую глупую ловушку?
      Покончить свои дни в тюрьме в тот самый момент, когда будущее, казалось, засверкало особенно радужной надеждой? О, какая бессмысленная, какая жестокая ирония судьбы!
      Вдруг какой-то шум привлек обострившийся в тишине слух короля. Генрих вскочил и стал прислушиваться. Наверное, это скрипнули там наверху; может быть, поднимают люк, чтобы спустить узнику съестные припасы?
      Шум повторился, однако он шел не сверху. Генрих не мог понять, откуда именно доносился он, но ему казалось, что этот шум, похожий на скрип отпираемого заржавленного замка, доносится не то снизу, не то сбоку, но уж никак не сверху.
      Сердце сильно забилось у Генриха, в душе сверкнула новая надежда. Теперь звук стал явственнее, хотя принял совсем другой характер: где — то у стены осторожно, но настойчиво работали мотыгой. Теперь наваррский король уже отчетливо мог разобрать, что шум шел у стены из-под пола. Генрих соскочил с кровати и прилег ухом к полу. Да, шум становился все явственнее, сомневаться было невозможно — кто-то шел на помощь пленнику! Но кто? Ноэ? Гасконцы? Или другой неведомый друг?
      Генрих не успел ответить себе на этот вопрос, как плита, на которой он лежал, покачнулась, и только он успел вскочить на ноги и отпрыгнуть в сторону, как эта плита поднялась, открывая проход. Из последнего вырвался луч света, и сейчас же в камеру вползли два человека. Один был в маске и имел вид знатного барина, в руках у него был фонарь, другой, по-видимому, был простым рабочим.
      — Ваше величество, — сказал человек в маске, — мы друзья, пришедшие освободить вас!
      «Где я слышал этот голос?» — подумал Генрих, невольно вздрогнув при словах незнакомца. А человек в маске продолжал:
      — Не шумите, не расспрашивайте, а прыгайте вниз, я выведу вас на свежий воздух! — он протянул Генриху руку, помог ему спуститься и затем обратился к каменщику: — Надо поставить плиту на прежнее место и постараться привести все в прежний вид.
      Они подождали, пока каменщик справится со своей задачей, и затем осторожно направились по узкому, невысокому подземному коридору. В нескольких местах они останавливались, и каменщик опять заделывал проходы, в нескольких местах замаскированный незнакомец запирал тяжелые железные двери. Наконец после получасового перехода открылась последняя дверь, и в лицо наваррского короля ударила струя свежего, сырого воздуха.
      Генрих поднялся на две ступеньки и вдруг увидел звездное небо, тогда как прямо перед ним с глухим шумом и рокотом катились темные массы воды.
      — Это Луара! — кратко пояснил замаскированный. — Теперь следуйте за мною!
      «Странное дело! — снова подумал Генрих. — Я положительно слыхал прежде этот голос!»
      Некоторое время незнакомец вел спасенного Генриха вдоль берега Луары, наконец они углубились в сеть узких кривых переулочков.
      — Куда вы меня ведете? — спросил Генрих.
      — К спасению, государь.
      — Значит, я был в большой опасности?
      — В смертельной. Вас хотели уморить с голода!
      — Я так и думал, — пробормотал Генрих, который не мог отделаться от невольной дрожи.
      — К счастью, друзья зорко следили за вами.
      — Какие друзья?
      Генрих увидел, как сверкнул взор незнакомца, когда последний с горечью ответил:
      — Друзья, о дружеских чувствах которых вы даже не подозревали.
      — А я увижу этих друзей?
      — Да, сейчас! — незнакомец указал на одну из дверей и прибавил: — Вот сюда! — и он отодвинулся, пропуская рабочего с киркой, в руках у которого был ключ.
      — Значит, здесь живут мои неведомые друзья?
      — Да.
      — Но… вы?
      — Я — выходец с того света.
      — Что вы хотите сказать этим?
      — А вот судите сами! — и с этими словами незнакомец одной рукой поднес фонарь к своему лицу, а другой приподнял маску. У Генриха вырвался крик ужаса.
      — Но это невозможно! Ведь ты умер! — крикнул он.
      — Но сударь! — ироническим тоном произнес незнакомец, оправляя на себе маску. — Вы, конечно, поверите, что я не по доброй воле стал вашим другом.
      — Еще бы! Я думаю!
      — Но я повиновался полученным мною приказаниям.
      — От кого?
      — Вы это сейчас узнаете, — и замаскированный толкнул дверь, приглашая Генриха войти. Наваррский король мгновенье поколебался и сказал:
      — Как знать? Может быть, ты расставил мне новую ловушку?
      — К чему бы я стал тогда столько хлопотать над вашим освобождением? И для чего мне было показывать вам свое лицо?
      — Ты прав! — и с этими словами Генрих вошел в дом. Незнакомец повел его по полутемному коридору и наконец остановился перед дверью, но, перед тем как открыть ее, снова обернулся к Генриху и сказал:
      — Государь, я был вашим ожесточенным врагом, однако за то зло, которое вы мне причинили…
      — И которое ты сам навлек на себя, несчастный!