— Возлюбленный мой Рауль, — сказала герцогиня Монпансье, — знаешь ли ты, что такое любовь?
      — Ваше высочество, — ответил экс-паж короля Карла IX, — любовь — нечто такое, что каждый оценивает со своей точки зрения.
      — Это слишком туманное определение!
      — Я постараюсь доказать вашему высочеству свою правоту! Этот разговор происходил в тот самый день, когда король Генрих
      Наваррский получил чрезвычайную аудиенцию у короля Генриха Валуа, и в том самом доме прокурора Гардуино, который по капризу Генриха Наваррского был превращен в гостиницу.
      Наступил мрачный, темный декабрьский вечер, и с Луары надвигался густой туман; однако в комнате, где сидела Анна Лотарингская, уютно горел жаркий огонь в камине и беседовалось очень приятно.
      Но как случилось, что Рауль, давний обожатель пикантной брюнетки Нанси, вдруг превратился в рыцаря сердца сестры герцога Гиза? Это очень длинная история, о которой в данный момент мы скажем лишь несколько слов.
      После страшной Варфоломеевской ночи Генрих Наваррский убедился, что его безопасность можно гарантировать лишь тем, чтобы при Гизах был постоянно человек, умевший стяжать их доверие, но всей душой преданный наваррскому королю. Этот человек должен был держать Генриха в курсе всех замыслов его врагов. Выбор пал на Рауля, за которого говорили его красота, молодость, изящество и ловкость. Генрих поговорил с ним, и в результате герцогиня Монпансье однажды заметила на мосту Святого Михаила молодого дворянина, который горько плакал. Анна остановилась около Рауля (это был он) и с участием спросила, о чем он горюет.
      — Сударыня! — ответил Рауль. — Во время побоища гугеноты убили мою невесту, и теперь я неутешен!
      Рассказывать красивой женщине о своей любви к ней — значит иметь девяносто шансов, что не будешь выслушан. Но заявлять ей о безутешности своей любви к другой — значит иметь сто шансов на ее внимание и интерес.
      Горе юноши тронуло герцогиню; к тому же она сама старалась забыть красавца Лагира, и встреченный юноша показался ей удобным средством для этого. Поэтому она увезла Рауля с собой в Нанси, и разговор, которым началась эта глава, достаточно ясно показывает, что расчеты Анны на утешение, по-видимому, оправдались.
      Итак, Рауль заявил, что он постарается доказать своей собеседнице правоту выставленного им тезиса.
      — Но, — предупредил он, — если вашему высочеству угодно, чтобы я мог сделать это вполне, благоволите запастись терпением, так как моя речь будет продолжительна!
      — Говори, милочка мой Рауль, говори! — ответила герцогиня и, взяв юношу за руку, притянула его к себе, после чего усадила на скамеечку у своих ног.
      — Любовь, — продолжал тогда Рауль, — это прежде всего дело воображения, это болезнь, которая выражается самыми разнообразными симптомами и которую нельзя лечить одним и тем же средством.
      — Вот как?
      — Я знавал при дворе покойного короля некоего дворянина, который с уверенностью твердил, что больше всего любят ту женщину, которая хуже всего обращается с вами и заставляет вас терпеть тысячу мук… Герцогиня кинула на юношу взгляд, красноречиво говоривший: «Неблагодарный!». Однако Рауль спокойно продолжал:
      — Если вы страстно любите женщину, она перестает любить вас; если женщина страстно любит вас, она становится для вас невыносимой!
      — Да неужели, милый Рауль!
      — Любовь не может процветать на широкой проезжей дороге, где нет препятствий и измен. Для ее процветания требуются затруднения, страдания, измены, тысячи мук; иначе она чувствует себя как рыба, вытащенная на берег, или как птица, брошенная в воду…
      — Но, милый Рауль, знаешь ли ты, что твой портрет любви отвратителен?
      — Отвратителен, — может быть, но зато правдив, и, если ваше высочество разрешите мне, я докажу, что это так.
      Не отвечая, Анна Лотарингския кинула на юношу взгляд, полный властных чар. Тогда Рауль нетал со скамеечки, преклонил колени и взял герцогиню за руку. Анна не отдернула руки и даже бровью не повела, когда смелый юноша поцеловал эту руку.
      — Ну-с, я слушаю вас, прекрасный рыцарь! — сказала она улыбаясь.
      — Ваше высочество! — заговорил Рауль. — Вам угодно было с благосклонностью взглянуть на меня, смиренного и ничтожного, и возвести до себя. Здесь мы одни, здесь принцесса уступает место женщине, — и с этими словами Рауль, обняв герцогиню, поцеловал ее.
      — Далее?
      — Да, здесь вы любите меня. Но завтра или даже сегодня вечером улицы наполнятся народом, и во главе блестящей свиты, окруженный изящнейшими и благороднейшими синьорами, прибудет герцог Гиз. Все с приветствиями преклонятся пред герцогиней
      Анной, дочерью лотарингских герцогов, внучкой Людовика Святого, и никто не обратит внимания на мелкого дворянчика, который тут же отойдет в тень!
      Герцогиня взяла обеими руками голову юноши и вернула ему поцелуй, который он осмелился дать ей перед тем.
      — Ну так вот, — продолжал Рауль, — обволакивать вас взглядом, тайно обожать вас, когда все будут выражать вам свой восторг и преклонение, это мука, это ад, но в то же время это счастье…
      — Ну, так будь счастлив! — ответила герцогиня, снова целуя его.
      Рауль собирался продолжать свою теорию любви, но в этот момент в дверь постучали. Это явились слуги мэтра Гардуино с ужином.
      — Друг мой Рауль, — шепнула герцогиня, — чтобы доказать тебе, что любовь, приравниваемая к пытке и аду, иной раз может стать раем, приглашаю тебя отужинать со мною!
      Рауль радостно вскрикнул. Затем, заперев дверь, он придвинул накрытый столик к креслу герцогини, сам уселся против нее и стал ухаживать за нею, не переставая весело болтать.
      — Позволите налить вам? — спросил он, взяв графин с белым вином.
      — Это что за вино?
      — Белое луарское! Я люблю его больше всех других!
      — Ну, так и пей его сам на здоровье. Я же предпочитаю жюрансонское! — и с этими словами Анна взяла графин названного вина и налила себе полный стаканчик.
      Они ужинали очень нежно, весело и мило. Не переставая слушать остроумную болтовню пажа, герцогиня время от времени прихлебывала вино. Вдруг она сказала:
      — Как странно!.. Меня клонит ко сну!
      — Тут нет ничего удивительного, — возразил Рауль, — ваше высочество еще не отдохнули от нашего продолжительного путешествия!
      Однако с каждой минутой Анна Лотарингская становилась все более утомленной, а через час спала глубоким, непробудным сном. Тогда Рауль вышел из комнаты и отправился к мэтру Гардуино. Тот при виде юноши коротко спросил:
      — Ну?
      — Она спит!
      — Значит, теперь мы можем впустить наваррского короля! Тогда Рауль спустился к входной двери и отпер ее.

      Весь день король Генрих III не видал Крильона, зато прибыл герцог Гиз и выказал такую почтительность, такую преданность, что король окончательно встал на точку зрения Келюса и решил, что Генрих Наваррский — просто интриган!
      Оставшись наедине с Келюсом, король сказал, положив локти на стол:
      — Ну-с, друг мой Келюс, что ты думаешь о моем кузене?
      — Я думаю, государь, что было большой ошибкой не арестовать этого наваррского королишки, который старается поссорить ваше величество с лучшими друзьями!
      — Неужели ты думаешь, что это легко сделать?
      — Арестовать наваррского короля? Господи! Для этого достаточно трех ландскнехтов и гвардейского капитана.
      — А Крильон?
      — Ну вот еще! Можно, кажется, разок обойтись и без благословения Крильона! Да ведь герцога нет в данный момент в Блуа.
      — Разве? Где же он?
      Келлюс принял таинственный вид и стал врать без зазрения совести:
      — Он отправился в Орлеан; там у него имеется на примете богатая вдова, на которой он собирается жениться.
      — Вот как? Это забавно!.. Значит, он мне не помешает! Гм… все это очень важно, очень… Но что я с ним сделаю, если даже решу арестовать?
      — Да отправите его в Венсенскую крепость, только и всего!
      — Сбежать можно отовсюду, и только положение значительно ухудшится. Покойный брат-король посадил Генриха Наваррского однажды в эту самую Венсенскую крепость, а он преспокойно скрылся оттуда.
      — Ну, в таком случае проще всего было бы втихомолку отделаться от этого королишки! О, я знаю, что вы, государь, не любите мешаться в такие дела! — поспешил сказать Келюс, заметив, с каким отвращением король отшатнулся от него. — Но к чему же тогда иметь верных, преданных друзей? Эти друзья вовсе не обязаны знать, что данный субъект — именно наваррский король. Мало ли какие ссоры происходят в темноте!.. И если в
      Луару будет спущено одним трупом больше, то что за беда, особенно если обо всем этом никто не узнает!
      — Но о каких друзьях ты говоришь? Кто они?
      — Во-первых, я сам. потом Эпернон и Шомберг!
      — Но я сослал Шомберга!
      — Так-то так, но это так скоро не делается, и едва ли Шомберг уже уехал.
      — Если он не уехал, пусть остается. Я прощаю его… Но все же вас будет только трое, а этого слишком мало!
      — Вы только дайте мне все полномочия действовать, государь, а там я уже справлюсь! Можно будет обратиться за содействием к лотарингцам. Да вообще вашему величеству не о чем беспокоиться: я все устрою, со всеми переговорю, все подготовлю.
      Генрих III некоторое время колебался. Наконец он сказал: — Да уверен ли ты, что наваррский король действительно злоумышляет против меня?
      — Господи! Да разве можно сомневаться в этом!
      — В таком случае поступай как хочешь. Я умываю руки!
      — Что же, — ответил повеселевший Келюс, — опрятность — не последняя добродетель! Однако раз браться за дело, так уж браться! — и с этими словами он поспешно направился к выходу.

      Выйдя на замковый двор, Келюс увидал фигуру какого-то человека, плотно закутавшегося в плащ. Миньон сразу узнал в нем герцога Гиза и, вежливо поклонившись ему, сказал:'
      — Не соблаговолит ли ваше высочество уделить мне минуту внимания?
      — С удовольствием, — ответил тот. — В чем дело?
      — Я должен рассказать вещи, очень интересные для вашего высочества. Но сначала отойдем ближе к середине; мы стоим у самой стены, а ведь «и у стен порой бывают уши»!
      Гиз согласился с этим. Они отошли на середину двора, и здесь Келюс продолжал:
      — Я могу оказать вашему высочеству большую услугу!
      — Вот как? Ну, так говорите, мсье Келюс!
      — Вашему высочеству, наверное, было бы чрезвычайно приятно одним ударом восторжествовать над злейшим политическим врагом?
      — Что вы хотите сказать этим?
      — Разве я выразился недостаточно ясно? Ну, так скажите мне в таком случае, как вы смотрите на наваррского короля?
      — Как на своего злейшего врага, которого я ненавижу от всего сердца!
      — Значит, вашему высочеству было бы приятно узнать о его кончине?
      — Разве он умер? — поспешно спросил Гиз, задрожав от радости.
      — О, пока еще нет, но… этого очень недолго ждать, если только мы сторгуемся с вашим высочеством!..
      — Ах, да бросьте вы это нелепое титулованье! Говорите лучше толком: вы хотите предложить мне какое-нибудь соглашение?
      — Вот именно, и притом такое, которое я не мог бы предложить наваррскому королю. У него мошна слишком жидка!
      — А, значит, вам нужны деньги, мсье Келюс?
      — Вот именно, герцог! Я в долгу, как в шелку, и мне непременно надо раздобыть сто тысяч турских ливров, чтобы вырвать имения из рук жидов.
      — Сто тысяч турских ливров?
      — Господи! Разве жизнь наваррского короля не стоит этого?
      — Скажите мне сначала, какая связь между этой суммой и наваррским королем?
      — Та, что если я получу эту сумму, то завтра… завтра ваше высочество услышите, что с вашим кузеном Генрихом Бурбонским приключилась беда.
      — Разве он в Блуа?
      — Я думаю!
      — Значит, он скрывается где-нибудь у гугенотов?
      — Вполне возможно, герцог!
      — Но в таком случае, дорогой мсье Келюс, если мне так важно отделаться от кузена, то…
      — То вы сможете обойтись и без меня?
      — Да ведь подумайте сами, дорогой мсье Келюс: сто тысяч турских ливров — хорошенький капиталец!
      — Который вы хотите сэкономить? Это будет большой ошибкой с вашей стороны, потому что, если я не вмешаюсь в это дело, наваррский король успеет покинуть город!
      — Ну, город так мал, что если поискать как следует…
      — Что же, поищите! Даже если вы найдете, в чем я сомневаюсь, то вам будет мало радости: король Генрих III будет страшно разгневан, и вы испортите все дело!
      — А разве против вас он ничего не будет иметь?
      — Дорогой герцог, раз я берусь за это дело, значит, я тщательно исследовал почву под собою!
      — Значит, вы так-таки хотите получить сто тысяч?
      — О, в данный момент мне будет достаточно, если ваше высочество дадите мне слово…
      — Даю вам его!
      — И еще…
      — Как? Это еще не все?
      — И еще полдюжины рейтаров, из тех, что считают за честь умереть за ваше высочество!
      Герцог кликнул своего пажа и приказал ему позвать Теобальда. Появился громадный, зверского вида гигант; Гиз сказал ему несколько слов, и он, поклонившись Келюсу, ушел.
      Через четверть часа после этого по улицам Блуа тихо крался небольшой отряд в девять человек. Все они были в масках, и встречные при виде их говорили:
      — Вот дворянское отродье, отправляющееся искать приключений!
      Этот отряд, под предводительством Келюса, отправился прямо к дому старого сира де Мальвена, но постучал не в ворота старца, а в окно к его соседу. При первом же стуке окно распахнулось, и оттуда высунулась голова псаломщика.
      — Где он? — спросил Келюс.
      Псаломщик, вероятно, знал, о ком идет речь, потому что сейчас же ответил:
      — Он ушел под вечер и не возвращался.
      — Ты выследил его? Да? Значит, можешь вести нас? Псаломщик сейчас же вышел из дома и повел отряд Келюса в купеческий квартал. Здесь он остановился перед домом Гардуино, сказав:
      — Вот тут!
      — Но ведь это — гостиница!
      — Может быть, не знаю, я редко бываю в этой части города.
      — Значит, он там?
      — Да, я видел, как он вошел сюда.
      — Ладно! Теперь проваливай! Вот получи!
      Келюс кинул псаломщику золотую монету, и тот пошел восвояси.
      Тогда миньон обернулся к своим приятелям и Теобальду и сказал им:
      — Надо сначала постучать и попробовать хитростью пробраться в дом. Если вам не откроют, то употребим силу.
      Только бы Крильон не подвернулся, а там уж мы живо обстряпаем это дело! — и Келюс, сказав это, постучал.

      За час до этого наваррский король шел тон же дорогой в сопровождении как раз того человека, которого так опасался Келюс, то есть герцога Крильона.
      — А я все-таки не думаю, государь, — тихо сказал Генриху герцог, — что вы, подвергаясь такой опасности, прибыли в Блуа только для того, чтобы попытаться направить короля Генриха на путь истинный. Конечно, ваши речи должны были произвести на него сильное впечатление.
      — О, я уверен, что он о них и не думает больше, а если и было какое-нибудь впечатление, то герцог Гиз уже давно рассеял его.
      — Но в таком случае…
      — В таком случае вот что: я обещал королю Карлу IX, находившемуся уже при смерти, что постараюсь отговорить его преемника от той же политической ошибки, которую сделал, или — вернее — в которую вовлекли его самого. Я исполнил свое обещание, хотя и не верил в то, что мои речи увенчаются желанным результатом. Но раз я все равно приехал в Блуа…
      — Да я вовсе не знаю, для чего же вы приехали сюда? Не для того, надеюсь, чтобы повидать герцогиню Монпансье?
      — Нет, хэ-хэ-хэ! Герцогиня по-прежнему от всей души ненавидит меня! Впрочем, от ненависти до любви — один шаг, и даже меньше, так что я надеюсь… Но, конечно, у меня была цель посерьезнее, чем забавное любовное приключение! Выслушайте меня, герцог! Наверное, вы слыхали, что в течение сорока пяти лет вожди гугенотов прикапливали грош за грошом, надеясь образовать из этих сбережений фонд на случай войны.
      — Да, я слыхал об этом, а также о том, что «сокровище гугенотов», которое представляется мне мифическим, достигло. громадных размеров.
      — Это сокровище существует на самом деле, герцог, и находится оно здесь, в Блуа!
      — Ну-ну! Я предпочел бы, чтобы оно сберегалось в более надежном месте!
      — Вот за этим я и приехал сюда! — и Генрих рассказал своему спутнику все то, что читатели уже знают из предыдущих глав.
      — Хорошо! — сказал тогда Крильон. — Но неужели вы думаете, что в бочках золото будет сохранено надежнее?
      — Нет, но… бочки путешествуют иногда!
      — Как это, государь?
      — По Луаре ходят большие барки, так называемые шаланды, служащие для перевозки сена. Я приобрел одну из таких шаланд. Ее команда состоит из моих приближенных, переряженных матросами. Таким образом, мне будет очень легко сплавить золото на этой шаланде. Но вот перетащить его из дома на барку гораздо труднее, и тут я уже рассчитываю на вас.
      — Приказывайте, государь!
      — Ну, так слушайте внимательно. Вы пойдете вот по этой улице до самого конца, затем свернете налево и выйдете на береговой откос. Так вы увидите уединенный дом. Это большая харчевня под вывеской: «Гостиница „Добрый Сеятель“«.
      — Я ее знаю.
      — Несмотря на полицейский час, она открыта всю ночь. Вы постучите в дверь, а когда трактирщик выйдет к вам, спросите у него, прибыло ли его божансийское вино. Если он ответит, что да, вы войдете и застанете там компанию знакомых, которых и приведете ко мне.
      Крильон отправился выполнять поручение. Указания Генриха Наваррского отличались большой точностью, и Крильон указанным путем скоро добрался до гостиницы. Сказав хозяину условленный пароль и получив надлежащий ответ, Крильон вошел в общий зал гостиницы, где за уставленным бутылками столом сидело с полдюжины матросов.
      Впустив Крильона, трактирщик нерешительно остался сам на пороге, с крайним недоверием посматривая на посетителя. Но один из матросов крикнул:
      — Ба, черт возьми, да ведь это — герцог Крильон! Запри дверь, друг мой Трепассе, этот господин из наших!
      Трепассе запер дверь, а Крильон в полном недоумении подошел к окликнувшему его матросу.
      — Да ведь это граф де Ноэ! — воскликнул он наконец.
      — Он самый, герцог!
      Крильон посмотрел на другого матроса и с удивлением воскликнул:
      — А вот и мсье Лагир!
      — Ну разумеется!
      — А эти господа?
      — Это все наши друзья… наши и «его». А вы, наверное, тоже пришли от «него»?
      — Да. Шаланда прибыла?
      — Прибыла. А бочки?
      — Их наполняют. Дело за вами! Ноэ обратился к трактирщику и сказал:
      — Друг мой, Трепассе, запряги поскорее в телегу трех лошадей — мы отправимся за вином, которое должны свезти по назначению. Трактирщик вышел. Тогда Ноэ сказал:
      — Не правда ли, герцог, вы не рассчитывали встретить нас в таком наряде?
      — Нет! — ответил Крильон.
      — Но если мы и сняли дворянский костюм, зато шпаги остались при нас! — и Ноэ показал пальцем на шесть добрых шпаг, укромно стоявших в углу.

      Придя к Гардуино. Генрих Наваррский первым делом осведомился, что с герцогиней. Узнав, что она крепко спит, он решил заняться бочками, в которые тем временем Гардуино и Рауль уже ссыпали сокровище гугенотов. Теперь Генрих с помощью Рауля стал вытаскивать их наружу. Но как раз во время этого на улице вдруг послышался шум.
      Услыхав его, Генрих с молниеносной быстротой погасил лампу и, приказав Раулю и старику хранить тишину, стал прислушиваться. Он услыхал шум шагов, затем голос, сказавший: «Вот тут!» — и ответ Келюса.
      «А! — подумал наваррский король, — Этот голос я как будто слыхал сегодня утром в замке!» Затем он отвел в сторону Гардуино и шепотом спросил:
      — Мэтр, найдется у тебя добрый аркебуз?
      — Найдется целых два!
      — Они заряжены? Да? Ну, так пойдем! — и он повел Гардуино и Рауля во внутренние комнаты как раз в то время, когда снаружи раздался первый стук в дверь. Вскоре они вошли в кабинет прокурора. Тогда Генрих сказал:
      — Теперь я все понимаю, друзья мои! Король Генрих III, осыпавший меня сегодня утром ласками, теперь хочет отделаться от меня. Будем защищаться! Ты, Гардуино, поди достань свои аркебузы, а я пока пойду на стражу.
      Генрих спустился к выходной двери и приник там к крошечному смотровому оконцу, которое было замаскировано и невидимо снаружи. Келюс, троекратно постучав в дверь, держал теперь совет.
      — Псаломщик обманул тебя! — сказал д'Эпернон. — Если бы это была гостиница, нам давно открыли бы!
      «Эге! — подумал Генрих Наваррский. — Вот еще голос, который хорошо знаком мне! Это — д'Эпернон!»
      — Надо постучать посильнее! — сказал Шомберг. «Великолепно! Знаю и этого!» — подумал Генрих.
      — А если двери все-таки не откроют?
      — Ну, так мы высадим ее!
      — Гм… Она кажется очень солидной и окована на славу! Генрих, не отрывая глаз от смотрового отверстия, увидел, что к двери приближается гигант Теобальд.
      — Вы уж не беспокойтесь, господа, — сказал он, — как бы солидна и хорошо окована ни была эта дверь, передо мною она не устоит! Не раз приходилось мне высаживать дверь единым напором плеча!
      Келюс обнажил шпагу и снова постучал в дверь эфесом, крикнув:
      — Эй, вы, негодяи! Откроете ли вы наконец людям короля? Ответа не последовало. Тогда Шомберг сказал:
      — Да ну же, Теобальд, продемонстрируйте-ка свой «единый напор плеча»!
      — Ладно! — сказал рейтар и уперся в дверь спиной так, что его поясница пришлась как раз против смотрового отверстия.
      «Что поделаешь! У всякого человека — своя судьба!» — подумал Генрих Наваррский, и так как спина рейтара закрывала ему вид, то Генрих обнажил шпагу и ткнул ее в смотровое отверстие.
      Теобальд с силой напер на дверь, но вдруг вскрикнул и упал. Келюс и его товарищи подумали, что от напряжения у гиганта лопнул какой-нибудь сосуд; однако они поняли ошибочность своего предположения, когда один из рейтаров, приподнявший начальника, закричал:
      — Кровь! Кровь!
      — Тише! — прикрикнул Келюс, услыхав шум телеги, заворачивавшей в улицу.
      Генрих Наваррский, тоже услыхав этот шум, подумал: «Теперь наши силы будут равны, так как мои добрые друзья-матросы спешат мне на помощь!»

      Возглас рейтара, приподнявшего Теобальда и сейчас же бросившего его вновь, удивил Келюса с товарищами.
      — Кровь? — повторил миньон.
      — Ну да, смотрите сами! — ответил рейтар, показывая окровавленные руки.
      Действительно, из широкой раны на спине Теобальда бежала кровь, хотя до этого не было слышно ни малейшего шума и дверь не открывалась.
      — Кровь! Кровь! — повторил Келюс, никак не бывший в состоянии понять происшедшее.
      Но тут телега, шум которой они слышали перед тем, въехала в улицу, и д'Эпернон сказал:
      — Стойте-ка, господа, сначала пусть эта телега проедет, а потом мы уж примемся за обследование двери, которая убивает одним прикосновением. Только пусть телега проедет! Не будем связываться с горожанами, а то поднимется такой шум, что хоть святых вон выноси!
      Все согласились с этим и прижались к стене. Но оказалось, что телега вовсе не собиралась проезжать далее; наоборот, она остановилась как раз перед домом.
      Келюс был немало удивлен. Что могло понадобиться здесь этим людям?
      — Проезжайте своей дорогой, друзья мои! — сказал он. — Полицейский час давно пробил, и теперь не время болтаться по улицам! В ответ на это насмешливый голос произнес:
      — Мы и не болтаемся, барин, а остановились, приехав, куда нам надо.
      — Проезжай! — в бешенстве крикнул Келюс. Он обнажил шпагу и двинулся к телеге, товарищи и рейтары последовали за ним.
      — Вот как? — продолжал тот же голос. — Я вижу, что вы в большой компании, сударь!
      — Проезжай! — крикнул в свою очередь Шомберг, стараясь схватить одну из лошадей под уздцы.
      Но в то же время в первом этаже дома одно из окон открылось, и оттуда послышался голос гасконца, крикнувшего:
      — Эге! Да это Ноэ!
      — Я здесь! — ответил тот, который вступил в препирательства с Келюсом.
      — Слава богу! Ноэ, милочка, я сосчитал их — их девять. Одного я убил, осталось восемь. А вас сколько?
      — Семеро! — ответил Ноэ.
      — Значит, на четыре больше, чем нужно, чтобы разогнать весь этот сброд! Мы с Гардуино очень просим, избавьте нас от этих господ!
      В то время как Генрих говорил это, блеснула молния, послышался звук выстрела, и мимо уха Генриха просвистела пуля.
      — Вы ужасно неуклюжи, господин д'Эпернон! — насмешливо крикнул наваррский король. — Стреляя так неловко, не выслужишь орденочка!
      — Это он! Это гасконец! — заревел Шомберг.
      — За дело, друг мой Ноэ! Задай им трепку и прогони их пинками до самого замка!
      Но приказ был излишен: Ноэ, Лагир и остальные юные гасконцы уже спешили с обнаженными шпагами навстречу отряду
      Келюса. Остался на месте только седьмой из спутников Ноэ, величественно восседавший на козлах. По-видимому, он спокойно ожидал момента, когда его товарищам понадобится подкрепление.
      Несмотря на свою изнеженность, Келюс мог быть при случае храбрым. Только один Крильон внушал ему бесконечный ужас, но ведь и то сказать — Крильон не знал себе соперника в то время и пользовался к тому же чрезвычайным авторитетом. Поэтому теперь он спокойно поджидал натиска Ноэ с товарищами.
      Рейтары, увидев приближавшихся гасконцев, встретили их залпом. Но они поторопились, плохо прицелились, и из среды противников выбыл из строя только один. Вторично зарядить аркебузы рейтары не успели, и им пришлось вступить в рукопашную.
      Келюс, д'Эпернон и пятеро рейтаров сцепились с гасконцами, но те в первый же момент выбили из строя двоих рейтаров. Поэтому сразу установился парный бой, в котором не принимали участия со стороны гасконцев кучер, а со стороны миньонов — Шомберг. Последний от нечего делать занялся высаживанием двери дома Гардуино.
      Заметив это, возница медленно слез с козел и, подойдя к Шомбергу, сказал: «Простите, сударь, но я вижу, что вы не заняты, а потому…» — и он обнажил шпагу. Шомберг взглянул на него и испуганно вскрикнул:
      — Это Крильон!
      Келюс, храбро выдерживавший натиск Амори де Ноэ, услышал этот возглас, испуганно обернулся и… пал, пораженный прямым ударом шпаги Ноэ в грудь!
      Лагир и Эпернон бились с ожесточением, не уступая друг другу ни пяди земли. Поэтому Ноэ отправился на помощь к самым младшим товарищам, сражавшимся с рейтарами.
      Тем временем Шомберг довольно прилично держался против Крильона, который был в отличном расположении духа.
      — Дорогой мсье Шомберг, — сказал он, — не скрою, что я очень доволен вами: вы фехтуете на славу!
      — Для меня большая честь — возможность скрестить оружие с вами, герцог! — насмешливо ответил Шомберг.
      — Поэтому я хочу на некоторое время пощадить вас, чтобы мы могли поболтать друг с другом.
      — Убейте меня, если можете, герцог, но не щадите! — сердито ответил Шомберг.
      — Какого черта вам здесь нужно, собственно говоря?
      — А вам?
      — Я пришел на помощь друзьям!
      — Вот и я тоже!
      — Вот как? Ну, будем продолжать!
      Но продолжать им не удалось: шум битвы разбудил весь околоток, и крики горожан, высунувшихся из окон, привлекли внимание дюжины рейтаров, пьянствовавших в соседнем кабачке и сейчас же бросившихся на помощь соотечественникам.
      — Черт возьми! — сказал тогда Крильон. — Это настоящее сражение! Надо кончать!
      Он сделал выпад, и Шомберг рухнул на землю, как перед тем Келюс.
      Эпернон, получивший от Лагира уже три изрядные раны, собирался удрать с поля битвы, но появление рейтаров придало ему храбрости. Вдруг в верхнем этаже дома Гардуино распахнулись два окна и в них показались наваррский король и Рауль с аркебузами на прицеле. Грянуло два выстрела, и два рейтара рухнули на землю. В тот же момент послышался громовый голос Крильона, гаркнувшего:
      — А, канальи! Значит, вы забыли, что меня зовут Крильон? Через десять минут после этого шесть трупов лежали на улице. Шомберга и Келюса, которые еще дышали, перенесли в соседний дом, а Энернон, в сопровождении уцелевших рейтаров, обратился в бегство. Тогда Крильон сказал Генриху Наваррскому: