Гасконец направился к уединенной уличке, спускавшейся прямо к Луаре. Он внимательно осматривал дома и вдруг воскликнул: «Ну конечно, это здесь! Вот и ветка остролистника!» — и с этими словами троекратно постучал в дверь.
      В доме ничто не шевельнулось в ответ, но стук привлек внимание старухи-соседки; она высунулась в окно и спросила:
      — Вам что нужно, барин?
      — Здравствуйте, добрая женщина, — ответил гасконец, — я приезжий и ищу гостиницу для постоя.
      — Но вы ошибаетесь, барин, — ответила старуха, — этот дом принадлежит прокурору, мэтру Гардуино, которому никогда и в голову не приходило пускать постояльцев!
      — Но что значит в таком случае вот это? — спросил гасконец, показывая на ветку остролистника. — Это знак, которым во всех странах указывают на гостиницу.
      — Ах, Господи Боже, — воскликнула старуха, — вы правы, бариночек! Но пусть я лишусь Царства Небесного и стану гугеноткой, если я тут хоть что — нибудь понимаю! Чтобы мэтр Гардуино, этот глухой скряга, стал держать гостиницу?.. Это невозможно!
      — Однако вы видите, что это так!
      — Уж не обошлось здесь дело без вмешательства дьявола, если только в последнюю неделю — надо вам сказать, бариночек, что меня целую неделю не было дома, и я вернулась в город только этой ночью, — ну так вот, если только мэтр Гардуино не умер, и его дом не купил кто-нибудь другой!
      — Все это очень возможно, добрая женщина! — отозвался гасконец и постучал с новой силой.
      Внутри дома послышался шум, затем дверь приоткрылась, и юношеский голос спросил:
      — Кто стучится и что нужно?
      — Гасконь и Беарн! — ответил ранний визитер.
      Тогда дверь распахнулась; на ее пороге показался молодой человек лет двадцати двух и почтительно поднес руку гасконца к своим губам.
      — Здравствуй, Рауль! — сказал гасконец.
      — Здравствуйте, монсеньор, — ответил юноша. Гасконец проскользнул в дом, и Рауль — это был уже знакомый нам бывший паж короля Карла IX, красавец Рауль, о котором день и ночь мечтала пронырливая Нанси и который в течение минувшего времени пережил много приключений, — поспешил запереть дверь.
      — Теперь поговорим, Рауль, друг мой! — сказал гасконец, усаживаясь верхом на скамейку. — Прежде всего не титулуй меня монсеньором.
      — А как же прикажете называть вас?
      — Зови меня сир де Жюрансон. Позволяю даже называть меня просто де Жюрансон. Рауль в ответ молча поклонился.
      — Давно мы с тобою не виделись, милый Рауль! — продолжал гасконец.
      — Целых два года! Но я употребил это время с пользой, как видите… и проложил себе дорогу…
      — В сердце герцогини? — улыбаясь спросил гасконец.
      — Ну вот!.. — скромно ответил Рауль. — Как знать?.. Может быть…
      — Иначе говоря, ты изменил Нанси?
      — О нет, я по-прежнему люблю Нанси!
      — В таком случае?
      — Я служу вам, ухаживая за герцогиней.
      — А, это другое дело! Но поговорим серьезно. Когда вы прибыли?
      — Вчера вечером. Старый Гардуино был предупрежден, он вывесил ветку остролистника.
      — И герцогиня приняла его дом за гостиницу?
      — Она ни минуты не сомневалась в этом!
      — Ну а как она нашла самого Гардуино?
      — Она далека от мысли предположить, что он — один из деятельнейших вождей гугенотов.
      — Отлично! Как велика свита герцогини?
      — Мы прибыли вдвоем с нею. Герцогиня никого больше не взяла, так как хочет пробыть в Блуа так, чтобы никто не подозревал о ее присутствии. Вечером у нее назначено совещание с герцогом Гизом, который должен прибыть сегодня утром.
      — Значит, кроме тебя, никого нет при ней?
      — Да, если не считать маленького пажа, которого граф Эрих де Кревкер с друзьями подверг жестоким истязаниям.
      — Он, должно быть. очень любит их?
      — Ненавидит, как я!
      — А где герцогиня?
      — Наверху. Она спит.
      — Если бы я был уверен, что она не проснется, — улыбаясь сказал гасконец, — я поднялся бы к ней, чтобы посмотреть на нее во сне.
      — Она очень чутко спит!
      — Но я пришел сюда, во всяком случае, не для этого. Мне нужно повидать Гардуино!
      В этот момент в глубине комнаты открылась одна из дверей и из нее показался маленький, сухощавый, сгорбленный старичок, вся жизнь которого, казалось, сосредоточилась лишь в глазах. И действительно, его взор горел совершенно юношеской энергией.
      Не говоря ни слова, старик подошел поближе и стал внимательно всматриваться в гасконца. Когда же тот достал из кармана половинку золотой монеты, распиленной особенным образом, старик — это и был сам Гардуино — почтительно поклонился и сказал:
      — Не угодно ли вам будет последовать за мною, чтобы убедиться в наших средствах?
      — Пойдем! — ответил гасконец.
      Гардуино провел его через целый ряд помещений, каждый раз тщательно затворяя за собою двери, и наконец спустился в хорошо замаскированный подземный тайник. Когда железные двери последнего, скрипнув, закрылись, гасконец так и ахнул: весь пол тайника был покрыт кучами золота и серебра.

      На больших часах замка Блуа пробило десять. Приемная королевских покоев была переполнена придворными, ожидавшими пробуждения Генриха III.
      В одной из оконных ниш шептались между собой Келюс и Шомберг.
      — Это животное Можирон навлек на нас неприятность, — сказал Шомберг. — Король лег спать в отвратительном расположении духа, повернувшись спиной ко всем нам!
      — Король совершенно прав, — небрежно ответил Келюс. — Надо быть такими идиотами, как Можирон, д'Эпернон и ты, чтобы оторвать порядочных людей от приятного ужина и повести их в туман и мороз на неприятное приключение!
      — А знаешь ли, этот бешеный гасконец убил бы нас всех друг за дружкой!
      — Не исключая короля! Этим и объясняется для меня его дурное расположение духа: король не любит встречать людей, владеющих шпагой не хуже его самого!
      — А Можирона ты видел сегодня?
      — Он провел дурную ночь; его лихорадит, а голова распухла, словно тыква.
      — А этот дьявол Крильон, которого нам уже совсем удалось было отодвинуть в тень, опять сразу вошел в милость короля!
      В то время как миньоны разговаривали таким образом, в приемной послышался серебристый звук колокольчика, которым Генрих III обыкновенно оповещал пажей о своем пробуждении. Среди ожидавших началось сильное движение, а два камер-пажа, сидевших у дверей спальни на скамеечке, сейчас же вскочили и бросились к королю. Келюс, на правах первого камердинера короля, последовал за ними.
      При входе его король отложил в сторону молитвенник, по которому читал утренние молитвы, и сказал:
      — Здравствуй, Келюс! Как ты спал?
      — Плохо, государь.
      — Я тоже, вернее сказать, я вовсе не спал. Я провел ночь в размышлениях!
      — Вот как? — сказал Келюс, который никак не мог понять, в хорошем или дурном расположении теперь король, настолько было непроницаемо лицо Генриха.
      — Да, — продолжал последний, — я много размышлял, милый мой, и, кажется, нашел секрет бедствий, терзающих человечество, всех несчастий, нарушающих спокойствие государства!
      — Черт возьми! — отозвался Келюс. — Неужели вы нашли этот секрет, государь?
      — Да! Первая причина всех бедствий человечества — женщина!
      — Вот золотые слова!
      — Не правда ли, милый? Это слабое, хитрое, изменчивое, скрытное, наглое, бесстыдное существо, словом, — причина всех наших бед!
      — Это правда, государь!
      — И вот рассуди и трепещи! Что могло случиться прошлой ночью! Проклятый гасконец чуть-чуть не убил меня… он попал мне в плечо, и если бы на мне не было ладанки, предохраняющей меня от всех бед, то…
      Келюс не мог упустить такой прекрасный случай ввернуть льстивую фразу и сказал:
      — Ну вот еще! Неужели вы думаете, государь, что Провидение не оглянется несколько раз, прежде чем позволить убить французского короля?
      Генрих III милостиво улыбнулся и продолжал, приказав сначала пажам отойти в дальний угол комнаты:
      — Допустим, я хорошо отделался. Но опасность быть убитым — еще пустяки! А ты подумай, что поднялось бы, если бы на шум прибежал дозор? Я был бы узнан, и можешь себе представить, что бы тут поднялось!
      — В самом деле, государь!
      — И все это — боже мой! — из-за женщины… из — за самой обыкновенной женщины, до которой мне нет никакого дела, как и тебе тоже!
      — Я думаю!
      — Я хочу издать указ против всех женщин вообще! Я начну с королевы, которую сошлю в какой-нибудь дальний замок. Когда при дворе не будет больше женщин, ты увидишь, как мы станем забавляться!
      — Во всяком случае, это чудная мысль, государь!
      — Ну, а пока одень меня! Прежде всего я покажу достойный пример. Я подвергну опале Можирона!
      — Вот как?
      — Да, и ты передашь ему это от меня. Кроме того, я подвергну опале и Шомберга тоже, потому что оба они с Можироном
      — вконец испорченные люди, недостойные моей дружбы, так как ухаживание за женщинами представляет для них большую прелесть.
      — Ну а д'Эпернон? — спросил Келюс, начинавший опасаться также и за свою участь.
      — Гм… Разве тебе не показалось, что д'Эпернон последовал за нами вчера с большим неудовольствием?
      — Так же, как и я, государь!
      — Ну, так оставим д'Эпернона. Ах, да, я вспомнил о гасконце.
      — Надеюсь, вы попросту повесите его, государь?
      — Нет, он мне нравится; это ловкий фехтовальщик. А кроме того, этот дьявол Крильон взял его под свою защиту!
      — А, это другое дело, ха-ха-ха! Ну-с, так что же будет с этим гасконцем?
      — Он должен прийти.
      — Куда?
      — Сюда.
      — Сюда?!
      — Да, я назначил ему аудиенцию утром.
      — Государь! Какой-то искатель приключений…
      — Та-та-та! Его вид заслуживает полного доверия! Но тише, я слышу чьи-то шаги, кто-то стучит!
      Около королевской кровати была маленькая дверь, замаскированная драпировками и выходившая во внутренние переходы замка. Вот в эту-то дверь и стучался кто-то.
      — Открой! — сказал король Келюсу.
      Келюс открыл дверь и очутился лицом к лицу с толстым седым мужчиной, которого король приветствовал в следующих выражениях:
      — Батюшки! Да ведь это мэтр Фангас, конюший герцога Крильона!
      — Он самый, государь! — ответил тот.
      — А что нужно от меня герцогу в такую рань?
      — Лично ничего, государь, но мне поручено провести к вашему величеству некоего гасконского дворянина.
      — А! Отлично, знаю, знаю!.. — Король соскочил с кровати, обулся, накинул камзол. — Где же этот гасконец?
      — Там, в коридоре, государь!
      — Так пусть войдет!
      — Простите, государь, но меня просили напомнить вашему величеству, что гасконцу обещана секретная аудиенция!
      — Да, это правда! Келюс, милочка моя, выйди и, кстати, скажи там, что сегодня приема не будет!
      Келюс вышел, строя кислую гримасу и думая: «Что же это за гасконец?»
      Когда он вышел, Фангас откинул драпировку дверцы, и гасконец вошел в королевскую спальню.

      Генриху III очень интересно было посмотреть на своего противника при дневном свете. Гасконец очень понравился королю, и последний милостиво сказал ему:
      — Мсье, если ваша речь будет продолжительна, то возьмите стул и присаживайтесь. Сегодня я в отличном расположении духа и с удовольствием выслушаю вас.
      — Ваше величество изволили бесконечно почтить меня, — ответил гасконец, оставаясь на ногах, — но я постараюсь быть кратким, так как вашему величеству и без того будет достаточно хлопот сегодня!
      — Что вы хотите сказать этим, мсье?
      — Если бы вашему величеству благоугодно было приотворить на минутку окно или — вернее — приказать мне сделать это…
      — Это зачем?
      — Тогда вы увидите, государь, что улицы переполнены народом. Вы услышите звуки труб, приветственные крики и выстрелы из аркебузов, которыми народ выражает свои восторг!
      — А из-за чего такое ликование?
      — Из-за того, что его высочество герцог Генрих Гиз собирается наравне с вашим величеством присутствовать на собрании генеральных штатов!
      В тоне гасконца звучала явная насмешка. Король нахмурился.
      — Мсье! — резко сказал он. — Герцог Гиз обязан сначала подождать моего разрешения на въезд в город!
      — Это правда, государь! Да ведь герцог ждет, терпеливо ждет, потому что он лучше кого-либо другого знает справедливость пословицы: «Кто умеет ждать, тот дождется всего»!
      Король сделал нетерпеливый жест, но все же подошел к окну, раскрыл его и высунулся наружу.
      Гасконец сказал правду: улицы были переполнены ликующим, радостным народом, который широким потоком стремился к берегам Луары.
      — Посмотрите, государь, — сказал гасконец, ставший за спиной короля, — там, на верховьях Луары, виднеется лодка герцога!
      Действительно, Генрих III увидел громадную лодку, разукрашенную лотарингскими флагами и величественно спускавшуюся по течению в сопровождении тучи маленьких лодок.
      — У герцога огромная свита! — шептал гасконец. — Вот поистине королевский эскорт! Король хмурился все больше и больше.
      — А там, на дороге, которая тянется вдоль реки, — продолжал гасконец, — солнце сверкает на доспехах рыцарей и полированных частях аркебузов. Это тоже свита герцога. Король топнул ногой.
      — Да что же это в самом деле? — крикнул он. — Смеется надо мною герцог, что ли? Да ведь его сопровождает целая армия!
      — Во всяком случае, свита герцога сильно напоминает армию, государь! Генрих с силой захлопнул окно.
      — В конце концов, — продолжал гасконец, — герцог совершенно прав, если хочет доказать вам, государь, что в случае нужды он может выставить массу хорошо вооруженных людей. Это отличная лотарингская армия, и если в один прекрасный день она соединится с армией испанского короля…
      — Да что вы болтаете тут! — крикнул король.
      — Господи! — насмешливо отозвался гасконец. — Как-никак, а испанский король — добрый католик.
      — Мне-то какое дело до этого?
      — Он столь же добрый католик и даже, может быть, еще более пламенный, чем лотарингекие принцы. Ведь штаты, созванные вашим величеством, имеют целью укрепить католическую церковь?
      — Ну да!
      — И истребить гугенотов?
      — До последнего!
      — Так вот все это чрезвычайно на руку испанскому королю и герцогу Лотарингскому!
      — Это каким же образом?
      — Что касается испанского короля, то вот… Там, на юге, имеется высокая цепь гор, вершины которых теряются в синеве неба. У подножия этих гор, в ущельях, живет бедный маленький народ, всего какая — нибудь горсточка; но эта горсточка предохраняет Францию от вторжения Испании, и пока эта кучка храбрецов живет там, испанский король не перейдет границы. К сожалению, эти горцы — гугеноты, а ваше величество мечтает об уничтожении их. Следовательно, уничтожив их, вы, государь, сыграете на руку испанскому королю. Но и герцог Гиз тоже не останется без выгоды. Испанскому королю слишком жарко в
      Мадриде, ведь он по происхождению немец и не любит жары. В Бордо или Тулузе ему будет гораздо более по себе…
      — Ну-ну! Бордо и Тулуза принадлежат французскому королю! — Пока — да! Ну-с, а герцог Гиз, наоборот, ужасно теплолюбив. В Нанси так холодно, и Мерта ежегодно покрывается льдом. Мозельское вино кислит… Не помышляя о гасконском небе, герцог Гиз все же хочет иметь побольше солнца, и то, которое светит в окно Лувра, ему придется по душе…
      — Да вы с ума сошли! Вы бредите!
      — Хотел бы я, государь, чтобы это было так! Но — увы! — то, что испанский король не сможет выполнить один, на что не решится герцог Гиз один, вместе они сделают с большим успехом! Король вскочил со стула и гневно закричал:
      — Да кто же вы такой, что смеете говорить со мною таким образом?
      — Кто я? А ведь когда-то мы встречались с вами, государь! Но если вы не помните меня, то не соблаговолите ли припомнить большой портрет, висящий в большом зале замка Сен-Жермен-ан-Ле?
      — Но это — портрет… наваррского короля Антуана?
      — Совершенно верно!
      — Что же между вами общего?
      — Взгляните на меня, государь!
      Генрих III впился взглядом в лицо гасконца и вдруг отшатнулся…
      — Но… может ли это быть?
      Гасконец сразу изменил манеры; он надел шляпу на голову и, усевшись на табурет, сказал:
      — Если правда, кузен, что все дворяне равны, будь они какими-нибудь мелкопоместными или владетельными герцогами, то о королях можно сказать то же самое. Меня зовут Генрих
      Бурбонский, я — наваррский король. Хотя наши владения весьма различны, потому что ваше огромное, а мое — крошечное, но мы все же можем подать друг другу руки! Генрих III все еще не мог прийти в себя.
      — Значит, вы — Генрих Бурбонский?
      — Да, государь!
      — Мой кузен и брат?
      — Да, государь!
      — Муж моей бедной Марго?
      — Ах, ну зачем напоминаете мне про нее, государь!
      — То есть… почему?
      — Да потому, что это может завести нас в обсуждение весьма щекотливых вопросов!
      — Вы хотите сказать, что приданое сестры все еще не выплачено вам?
      — Ну, мы поговорим об этом после штатов, государь!
      — Почему не сейчас?
      — Потому что в данный момент я хотел бы поговорить с вами не о своих, а о ваших делах! — Генрих Наваррский подошел к окну и в свою очередь распахнул его. — Черт возьми! Однако у нашего кузена Гиза — славная армия, и если ему вздумается пойти войной на Блуа и взять в плен ваше величество, я ни за что не поручусь…
      Генрих III вздрогнул и инстинктивно ухватился за эфес шпаги.

      Чтобы читатель мог понять весь смысл этого разговора двух Генрихов, нам необходимо вернуться в наполненный золотом погреб, куда мэтр Гардуино свел своего утреннего посетителя.
      Как мы уже говорили, золотые и серебряные монеты буквально устилали весь пол тайника. Тут находились монеты разных эпох и стран, а в четырех углах погреба стояли четыре бочки, наполненные не вином, а слитками. Никогда жители Блуа не могли бы думать, чтобы убогий прокурор являлся обладателем таких сокровищ!
      Заперев за собою дверь, старик поставил свечку на одну из бочек. Генрих Наваррский уселся на другую и сказал:
      — Ну-с, любезный Гардуино, поговорим теперь немного. Вы догадались, кто я?
      — О, конечно! — ответил старик. — Вы один из приближенных короля Генриха… может быть, граф Амори де Ноэ, о котором так много говорили…
      — Нет!
      — Де Гонто?
      — Нет!
      — Ну, так де Левис?
      Генрих улыбнулся и фамильярно потрепал старика по плечу, говоря:
      — Ах, бедный Гардуино! Должно быть, вы плохо видите или память вам изменяет! Как, будучи другом моего отца, вы не узнаете сына, который так похож на него?
      Прокурор протер глаза, присмотрелся, и вдруг перед ним мелькнул образ Антуана Бурбонского, помолодевшего лет на тридцать.
      — Ваше величество! Простите! — смущенно пролепетал он и, преклонив колено, приложился высохшими губами к руке юного короля; затем, еще раз поглядев на него, он восторженно воскликнул: — Но ведь вы действительно живой портрет своего августейшего батюшки!
      — Поговорим, добрый мои Гардуино! — сказал Генрих. — Какую сумму представляет собою, по-твоему, это сокровище?
      — Восемьсот тысяч турских ливров, государь. Это сокровище гугенотов, накопленное за двадцать лет.
      — Которое позволит нам выдержать войну!
      — Увы, я слишком стар, чтобы увидеть ее результаты!
      — Как знать!.. Но вот что еще: мало еще иметь эти деньги, надо ухитриться вывезти их!
      — О, увезите их поскорее, государь, потому что с тех пор как Блуа переполнен приезжими, я дрожу, чтобы не открыли наших сокровищ. Я никак не могу понять, с какой целью вашему величеству вздумалось превратить мой дом в гостиницу, да еще такую, где должна была остановиться герцогиня Монпансье, наш заклятый враг!
      — Дорогой друг мой, я еще в детстве слыхал историйку, как король Людовик XI приговорил кого-то из дворян к смертной казни и как судья Тристан напрасно искал его по всей Франции, тогда как осужденный спокойно жил в Париже и благополучно дожил там до самой смерти короля.
      — Значит; Тристан был плохим судьей, государь!
      — О, нет! Он все перевернул вверх дном, но ему в голову не пришло послать стражников с обыском к себе самому в дом, а именно у Тристана в доме и снял себе квартиру осужденный. Теперь сообрази, добрый мой Гардуино. Я знаю наверное, что католики пронюхали о наших сбережениях, а герцог Гиз имеет сведения, что наши сокровища укрыты где-то в Блуа. Значит, лотарингцы начнут рыскать и вынюхивать везде, кроме твоего дома, потому что в нем остановилась герцогиня Монпансье!
      — Это правда, государь!
      — Теперь ты понимаешь, почему твой дом превратился в гостиницу? Никому не придет в голову искать здесь наши сокровища, и мы успеем увезти их в Наварру!
      — Но ведь это — очень большой груз! Как нам незаметно вывезти его?
      — Я уже все обдумал. Следующей ночью ты достанешь несколько таких же бочек, как вот эти. Затем с помощью обоих пажей герцогини, которые преданы мне душой и телом, ты наполнишь бочки золотом.
      — Все это легко, но как провезти это сокровище через всю Францию?
      — Об этом ты уж не беспокойся, все будет сделано! С этими словами Генрих встал с бочки, служившей ему сидением, и направился вместе с Гардуино из кладовой. Когда они пришли в комнату прокурора, последний сказал:
      — Теперь я должен сделать вам признание. Я совершил кражу!
      — и в то время, как король с изумлением смотрел на старика, последний продолжал: — Вам, конечно, известно, что герцогиня помещается совсем близко от этой комнаты.
      — Но в таком случае будем говорить тише!
      — Это ни к чему. Вчера вечером я усыпил ее очень сильным наркотиком. Она спит глубоким сном и проспит еще час или два.
      Так вот, когда она заснула, я вошел в ее комнату через потайную дверь, так как мне хотелось узнать, что за письмо принес ей накануне рейтар из армии герцога Гиза. Вот это письмо! — и Гардуино достал из шкафа сверток пергамента. Просмотрев письмо, Генрих воскликнул:
      — Ах, черт возьми! Моя прелестная кузина — тонкий политик, но мы будем держать ее под надзором! Возьми это письмо, Гардуино, и положи его на прежнее место. Вечером во время ее ужина ты подсыплешь ей новую порцию наркотика; около десяти часов я приду, и тогда мы припрячем ваше сокровище в верное место. А теперь прощай, мне пора! — и Генрих отправился на аудиенцию к королю Генриху III, начало которой мы изобразили в предыдущей главе.

      Итак, при словах наваррского короля Генрих III инстинктивно ухватился за эфес шпаги, причем воскликнул:
      — Неужели вы можете думать, кузен, что герцогу Гизу придет в голову взять приступом мой замок? — Нет, государь, этого я не говорил. Я сказал только, что «если» ему придет в голову подобная мысль, то ее легко осуществить, имея свиту, похожую на целую армию!
      — Ну, так что же! Мы будем защищаться!
      — Ну, свита вашего величества очень малочисленна… Конечно, у вас имеются рейтары и швейцарцы, но… Словом, в данном случае вовсе не важен конечный результат, а важно лишь то, что вы хотите идти рука об руку с герцогом Гизом, в могуществе которого для вас таится большая опасность, против маленького народа, абсолютно вам не страшного. Позвольте мне подробнее развить эту мысль, государь! Вы ведь сказали, что охотно выслушаете меня, а ведь легко понять, что я явился к вам вовсе не в своих интересах, а в ваших собственных…
      — Говорите, говорите, милый кузен!
      — Так вот, кузен, если вы хоть немного знаете Наварру, то поймете, что я беспокоюсь отнюдь не о ее судьбе. Наши поля не отличаются плодородием, и каждый хлебный злак, прорастая, сдвигает с места камушек. Но наши долины покрыты роскошной травой, наши девушки красивы, наше вино веселит сердце, а вы знаете, что люди, живущие поближе к Богу, презрительно относятся к богатству. Наша бедность вовсе не в тягость нам, и мы мало заботимся о королевстве Франции! Только, видите ли, на хребтах наших гор, у подножия наших ледников, при входе в каждый горный проход, на берегах всех наших горных речек понастроено много крепостей, редутов, бастионов. Когда клич пронесется по долине, я возьму свой рог, затрублю, и в ответ на этот призыв с каждого утеса, с каждой борозды, из-за каждого кустарника появится солдат, вооруженный с ног до головы и готовый умереть за отечество!
      — Неужели? — насмешливо переспросил Генрих III.
      — Да, ваше величество, — продолжал, не смущаясь, наваррский король. — Вы мечтаете об истреблении до последнего всех гугенотов, ну, так если вы хотите иметь успех в этом предприятии, вам надо будет войти в союз с испанским королем, герцогом Гизом и еще с несколькими властителями, так как наваррский королишка и его сермяжное войско не сдадутся без ожесточенного сопротивления!
      — Однако вы разговариваете довольно-таки гордо! — заметил король.
      — Государь, — ответил Генрих, — тут нечего удивляться, так как в моих жилах течет та же кровь, что и в ваших! Теперь разрешите мне продолжать. Я уже заметил с самого начала вашему величеству, что говорю отнюдь не в своих интересах, а в ваших.
      Ведь это только так кажется вам, государь, будто вы !c$%b% председательствовать на генеральных штатах и будто целью их
      собрания является истребление гугенотов. Собранием будет руководить настоящий король Франции — герцог Гиз; он задумал истребление гугенотов лишь с целью ослабления вашего величества, корону которого он уже давно примеряет!
      — Да вы с ума сошли! — крикнул король, топнув ногой.
      — К сожалению, нет, государь! Могу даже сообщить вашему величеству, что герцогиня Монпансье уже сделала очень хорошее приобретение: она запаслась прелестными золотыми ножницами, которыми король Генрих III будет пострижен в тот момент, когда священная лига объявит его лишенным трона, провозгласив королем Генриха Лотарингского, герцога Гиза!
      Король вскрикнул и с явным ужасом отступил на шаг назад. В тоне наваррского короля было что-то, что внушало его кузену доверие, и Генриху Валуа уже казалось, что его волос касается холодный металл ножниц герцогини.
      Генрих Наваррский взял его за руку и продолжал в тоне глубочайшей убежденности:
      — Подумайте сами, государь: я, гугенот, явился сюда, в самый центр католицизма, полагаясь лишь на благородство потомка Святого Людовика, нашего общего предка. И такой явной опасности я подверг себя лишь для того, чтобы предупредить ваше величество о грозящей вам неминуемой опасности. Неужели даже после этого я не заслуживаю доверия? Нет, государь, если вы дорожите троном, вы не захотите оттолкнуть от себя маленький, но храбрый народ, с помощью которого вы будете в состоянии осадить лотарингцев и испанцев!