Он взял с полки книгу и начал ее перелистывать.
      — Вот, смотрите, — обратился он к графине. — «Dut-гоа, порошок из корня яванского растения, красного цвета. Номер баночки 45. Вес баночки 45. Вес баночки равняется на гектограмм весу порошка в 75 граммов».
      Доктор взял баночку и положил ее на маленькие весы. И тут же вскрикнул от удивления и испуга: не хватало шестнадцати граммов.
      — Меня обокрали! — вскричал он.
      Он побледнел. В продолжение нескольких секунд они смотрели друг на друга безмолвно, в страхе, как будто над головами их разразился громовой удар.
      Доктор стоял с минуту, как пригвожденный к месту. Его обокрали! Но когда? Каким образом? Мог ли он обвинять своего камердинера, служившего у него более двадцати лет?
      Никогда не выходил он из кабинета, не заперев двойным оборотом ключа ящик с ядами, а замок этого ящика был образцовым произведением одного из знаменитых фабрикантов. Сломать его было невозможно.
      Украсть порошок dutroa у доктора можно было только в таком случае, если бы ключ оставался в замке ящика, дверь не заперта, а доктора не было дома.
      Соединение этих трех обстоятельств казалось невозможным Самуилу Альбо, и он как-то бессмысленно смотрел на графиню. Потом он сильно дернул за шнурок.
      Вошел слуга англоиндиец, лет шестидесяти, два раза спасавший жизнь своему господину. Доктор верил его преданности, как верят божьему свету или математическому закону, а между тем, указав теперь рукой на ящик, он сказал строго:
      — Юнг, вам известно, что находится в этом ящике, не правда ли?
      — Да, господин, смертельные порошки.
      — Ну, так у меня украли несколько зерен одного из этих порошков, причинив этим несчастье.
      — Это невозможно! — вскричал слуга, и голос его звучал так искренно, что нельзя было сомневаться в его невиновности.
      — Видите, графиня, — проговорил доктор, обращаясь к Баккара.
      — О, я не обвиняю его, — ответила она.
      Мулат посмотрел на Юнга и сказал ему ласково:
      — Послушай, мой друг, припомни все хорошенько.
      — Я готов, господин.
      — Не приходил ли кто сюда без меня, с месяц назад?
      — Никто.
      — Не замечал ли ты, что я забыл ключ в замке этого ящика?
      — Никогда.
      — Уверен ли ты?
      — Даю голову на отсечение, — отвечал слуга.
      — Не принимал ли я здесь кого-нибудь подозрительного? Не оставлял ли одного?
      При этом вопросе индиец вскрикнул.
      — Господин, я вспомнил, — сказал он с живостью.
      — О чем?
      — Сюда приходил мужчина. Он оставался здесь.
      — Со мной?
      — С вами и без вас, когда вы поспешили оказать помощь лакею, которого сшибла с ног карета.
      — Ах, в самом деле! У меня сидел тогда гость. Мы разговаривали, как вдруг отворяется дверь и входят два человека, прося помощи доктора.
      — Кто же были они? — спросила графиня с тоской.
      — Не знаю. Я пошел с ними, оставив здесь на несколько минут своего гостя. Но случай был несерьезный: какого-то лакея сшибла с ног карета, и он даже не ушибся, а только испугался. Я воротился к гостю. Ящик был заперт.
      — Кто же был этот гость?
      — О, нет, невозможно! — вскричал доктор. — Это дворянин, человек честный, — словом, маркиз де Шамери.
      — Шамери! — воскликнула графиня, — да ведь это шурин виконта д'Асмолля, изящный молодой офицер английской морской службы!
      — Да, он самый, графиня.
      — О, вы можете подозревать кого угодно, только не его, доктор!
      — Ваша правда. А между тем, — пробормотал мулат, припоминая понемногу свой разговор с маркизом де Шамери, — между тем, графиня…
      — Что же?
      — Я припоминаю, что в то самое время, как меня потребовали, мы с маркизом разговаривали об этом самом яванском яде, который причиняет сумасшествие. Я помню даже, что маркиз, сделав мне множество вопросов о действии этого яда и о времени, какое для этого потребно, изъявил, наконец, желание посмотреть порошок.
      — И вы ему показали?
      — Пальцем, в ящике.
      — Но ведь это какой-то ужасный сон, нелепый и невозможный, милостивый государь! — пробормотала графиня вне себя.
      — Ничего нет невозможного, графиня, — ответил доктор серьезным тоном, — и, если верить моим подозрениям…
      — Ну, что же? Договаривайте, сударь!
      — Если порошок украден, так только маркизом. Если графа отравили, так отравил его маркиз!
      Доктор произнес эти слова таким убежденным тоном, что Баккара содрогнулась.
      — Впрочем, графиня, — добавил он, — если супруг ваш действительно сошел с ума от той причины, на которую мы думаем…
      — О, — перебила его Баккара с живостью. — Скажите мне, что вы вылечите его!
      — Вылечу, графиня, клянусь вам, — ответил доктор торжественно.
      Баккара радостно вскрикнула и сложила руки, чтобы поблагодарить Бога.
      — Графиня, — прибавил доктор, — поезжайте домой и веруйте, во-первых, в Провидение, а затем — в искусство, которым оно наделило меня, чтобы врачевать моих ближних. Я буду иметь честь явиться к вам завтра в полдень, увижу графа, осмотрю его, и, если он в самом деле окажется отравленным, Бог поможет нам отыскать виновника!
      — Прощайте, доктор, до завтра, — пробормотала расстроенная графиня и, сев с сестрой в карету, сказала: — Нет! Это невозможно! Я знаю виконта д'Асмолля, это — отличное сердце, рыцарская душа, и все те, кто соединен с ним узами родства, должны быть таковыми же. Шамери не могут быть отравителями!
      — О, — проговорила в свою очередь Сериза. — Все это так ужасно, что напоминает мне адскую гениальность сэра Вильямса!
      При этом имени графиня содрогнулась. Но вскоре на губах ее показалась улыбка.
      — Ты с ума сошла! — сказала графиня. — Сэр Вильямс умер, и поэтому он не может вредить нам.
      — Бульвар Бомарше! — крикнула она лакею, захлопнувшему дверцы кареты.
      Баккара отвезла сестру, затем воротилась к себе домой.
      — Граф еще не ложился? — спросила она, выходя из кареты и увидав свет в окнах гостиной.
      — Его сиятельство легли уже два часа назад, — отвечал слуга.
      — Стало быть, это доктор.
      — Никак нет, это какие-то господин и дама, настоятельно требовавшие сегодня же видеться с вашим сиятельством.
      — Как их фамилия? — спросила изумленная Баккара.
      — Не знаю-с. Но, кажется, я уже видел этого господина здесь.
      — А дама?
      — Лицо ее закрыто густой вуалью. Но она высокого роста и, кажется, молодая.
      Баккара не дослушала. Она поспешно взошла на крыльцо и затем в гостиную, где ждали ее Роллан де Клэ и Ребекка.
      При шуме отворявшейся двери Ребекка, вуаль которой была уже откинута назад, встала, и обе молодые женщины очутились лицом к лицу. Графиня вскрикнула и отшатнулась, как окаменелая, до такой степени поразило ее сходство этой женщины с нею. Но в эту самую минуту
      Роллан, которого она прежде не заметила, подошел и смиренно преклонил перед нею колени. Тут графиня поняла все.
      — Встаньте, милостивый государь! — сказала она ему. — Встаньте, теперь я все понимаю.
      Но Роллан не вставал. Тогда графиня измерила Ребекку высокомерным взглядом.
      — Кто вы такая? — спросила она. — Вы, укравшая мое лицо, мой рост, мои приемы, мой голос и даже мое имя? Кто вы такая?
      Ребекка выдержала сверкающий взор графини и, выпрямляясь, в свою очередь, нахально посмотрела на нее.
      — Вам угодно знать, кто я? — проговорила она.
      — Да, угодно, — ответила надменно графиня.
      — Я дочь вашего отца, меня зовут Ребекка.
      — Сестра моя! — воскликнула Баккара.
      В голосе ее звучало столько души и глубокого сострадания, что закаленное сердце Ребекки затрепетало.
      — Сестра моя! — повторила Баккара в порыве сострадания. — О! Я теперь понимаю. Да, вы моя сестра. Да, да, я помню, как однажды отец, держа меня за руку, переходил со мной Бастильскую площадь. Мне было года четыре. К нам подошла женщина, ведя за руку такую же белокурую девочку, как я. Не знаю, что говорила она отцу, я ничего тогда не понимала, но помню, что она плакала, а отец оттолкнул ее.
      — То была мать моя! — сказала Ребекка дрожащим голосом. — А ребенок — я. И с того самого дня я, дитя любви, дитя позора, покинутое всеми, даже самим Богом, я всегда помнила о вас, законной дочери моего отца. С того самого дня я возненавидела вас глубокой зверской ненавистью, которая заставила меня сделать вам столько зла. Ненавистью непримиримой, как я думала. Но ее нет уже в моем сердце, она уступает место раскаянию с той минуты, как вы сказали мне: «Сестра моя!»
      В голосе Ребекки слышались слезы, она тоже преклонила колени перед графиней Артовой и поцеловала ее руку.
      Благородное сердце Баккара было тронуто. Покаявшаяся и обновленная грешница протянула руку грешнице кающейся и сказала ей:
      — Встань, сестра моя! Я прощаю тебя.
      Затем, обратившись к Роллану де Клэ, она прибавила:
      — Вы, вероятно, были обмануты, милостивый государь, потому что вы еще слишком молоды, чтобы быть злым.
      — О, верьте, графиня, — вскричал Роллан с искренним раскаянием честного, благородного сердца, — верьте, что у меня достанет сил исправить нанесенный вам вред!
      — Я от всего сердца прощаю вас. Вред, нанесенный мне, не значит ничего в сравнении со злом, сделанным благородному и великодушному человеку, которого я люблю до фанатизма и имя которого я ношу. Надо поправить это зло. Надо помочь мне отыскать виновника этой отвратительной интриги, жертвами которой сделались вы и я.
      — Вы скажете нам правду, не так ли? — обратился Роллан к Ребекке.
      — Скажу все, — ответила она и принялась рассказывать графине Артовой все, что рассказала уже Роллану.
      Графиня расспросила все малейшие подробности, все малейшие обстоятельства.
      — Но, — сказала она наконец Роллану, дополнявшему по временам рассказ Ребекки каким-нибудь неизвестным ей фактом, — у вас, кажется, был камердинер по имени Батист?
      — Был, графиня.
      — Он, кажется, уверял вас, что очень дружен с моей горничной?
      — Уверял.
      — Приносимые им записки…
      — Он получал через нее, как говорил мне.
      — Где же теперь этот камердинер, наверное, бывший сообщником ваших мистификаторов?
      — Обокрал меня и сбежал.
      — Когда?
      — В тот самый день, когда я должен был выйти на дуэль с графом.
      — Это так и должно было случиться. Долго служил он у вас?
      — Две недели.
      — Кто рекомендовал его вам?
      — Один из моих приятелей, де Шамери.
      — Шамери! — вскричала Баккара, чувствуя как будто электрическое сотрясение. — Но кто же этот человек? Что я ему сделала?
      Схватив Роллана за руку, она прибавила:
      — Вы молоды, ветрены, легкомысленны, но все-таки вы, вероятно, честный человек и умеете держать клятву?
      — Какова бы она ни была, я сумею сдержать ее перед вами, графиня!
      — Ну, так поклянитесь, что вы будете слепо повиноваться мне.
      — Клянусь прахом моих родителей.
      — Что вы никогда и никому не расскажете того, о чем говорили мы с вами.
      — Но я должен восстановить вашу репутацию, графиня! — вскричал Роллан де Клэ, в котором, наконец, заговорила благородная, рыцарская кровь его предков. — Я должен сказать целому свету…
      — Не нужно. Свет не должен знать, что я была опозорена безвинно, что я была оклеветана, что вы принимали за меня женщину, так странно на меня похожую. Сестра моя завтра же уедет из Парижа, закрытая густой вуалью, в почтовом экипаже. Ее никто не должен видеть.
      Роллан и Ребекка не могли выговорить ни слова от изумления.
      — Час восстановления моей чести еще не настал, —прибавила графиня Артова. — Подождем.
      На следующий день доктор Самуил Альбо встал, по обыкновению, в семь часов утра и, прогулявшись по саду, принялся читать «Судебную газету», где длинная статья под заглавием «Драма в Клиньянкуре» сейчас же обратила на себя его внимание.
      Статья эта начиналась так:
      «Несколько дней тому назад мы сообщали об убийстве курьера в Сенарском лесу, между Мелуном и Парижем, убийстве, до сих пор еще не раскрытом. Теперь мы должны рассказать о происшествии, еще более таинственном.
      В Клиньянкуре, в квартале тряпичников, вчера утром местные жители были крайне удивлены, заметив, что широкая струя воды бежит из-под дверей избушки, откуда за два дня перед тем выехала тряпичница. По всей вероятности, водопроводная труба лопнула и затопила подвал.
      Дверь избушки была немедленно выломана, и вошедшим представилась ужасная картина.
      Люк подвала был открыт, и оттуда лилась через край вода, окрашенная кровью. Около стены стоял окровавленный человек, который озирался вокруг бессмысленным взором. Ноги его были по щиколотку в воде, одежда совершенно мокрая. Из левого плеча его струилась кровь, волосы, совсем черные на темени, были на висках белы как снег. Ему предложили несколько вопросов, но в ответ на них он захохотал диким смехом и запел португальскую песню.
      Недалеко от него в бочке найдено мертвое тело женщины, в которой тотчас же признали прежнюю жиличку избушки, тетку Фипар.
      Когда ее вытащили, на поверхности воды показалось другое мертвое тело — толстого мужчины лет пятидесяти, которого также тотчас же признали за личность, приезжавшую за теткой Фипар два дня назад и называвшую ее своей матерью.
      На место происшествия прибыл полицейский комиссар в сопровождении доктора, который, осмотрев раненого, объявил его помешанным. Затем доктор объявил, что женщина умерла от удушения и, по всей вероятности, брошена была в подвал уже мертвой. Мужчина умер мгновенно от раны, нанесенной ему в грудь.
      Тряпичники припомнили, что накануне с теткой Фипар приходил молодой человек с белокурыми волосами и усами.
      Когда выкачали воду из подвала, на полу его нашли каталонский нож, которым, по всей вероятности, и был убит пожилой мужчина.
      Водопроводная труба оказалась просверленной буравом.
      Доктор перевязал рану сумасшедшего и отправил его в больницу, где надеются возвратить ему рассудок и тогда узнать от него виновников этой кровавой драмы.
      Когда его привезли в больницу, один из больных вскричал:
      Да это Цампа!
      — Что это за Цампа? — спросили его.
      — Камердинер покойного герцога де Шато-Мальи, — отвечал больной, бывший конюх герцога де Шато-Мальи.
      Полиция продолжает свои розыски».
      Статья эта произвела сильное впечатление на доктора Самуила Альбо.
      Было девять часов.
      — Графиня Артова ждет меня в двенадцать, — проговорил он. — За эти три часа я успею взглянуть на этот интересный случай помешательства.
      Через четверть часа он уехал уже в морг (дом, где выставляются мертвые тела). Он обратился к стоявшему здесь сторожу и попросил пропустить его за стеклянную перегородку, где и увидел два трупа.
      — Сегодня утром, — сказал сторож, — мужчину узнали.
      — Кто же он?
      — Его узнал арестант, который три года тому назад сидел с ним вместе в остроге. Это сбежавший каторжник, называвший себя Вантюром, и Ионатасом, и Жозефом Бризеду. Когда-то он служил камердинером у любовницы герцога де Шато-Мальи.
      «Странное стечение обстоятельств, — подумал доктор. — Этот человек был лакеем любовницы старого герцога, а тот, сумасшедший, — камердинером молодого герцога!»
      Из морга Альбо уехал в полицейскую больницу, где увидел Цампу, помещенного в отдельной комнате.
      Самуил Альбо сразу узнал в нем того самого лакея, которого сшибла с ног карета в то самое время, когда он, т. е. доктор, беседовал с маркизом де Шамери.
      Теперь для него сделалось ясным похищение порошка dutroa. Если маркиз де Шамери был виновником этого похищения, то Цампа был его сообщником.
      Ровно в двенадцать часов Самуил Альбо приехал в отель графини Артовой. Баккара вышла ему навстречу и увела его в сад.
      Граф Артов сидел на скамейке и тростью чертил по песку букву Б.
      По одному брошенному на него взгляду доктор убедился, что помешательство графа происходит от отравления яванским порошком.
      — Графиня, — сказал он, — я вылечу вашего супруга, но сначала вы мне скажите — вы были очень дружны с герцогом де Шато-Мальи?
      — Очень.
      Альбо вынул из кармана «Судебную газету» и подал ее Баккара.
      — Убитого зовут Вантюром, — прибавил он после прочтения ею статьи, — а сумасшедший есть тот самый лакей, которого сшибла с ног карета в тот день, когда у меня украли порошок.
      — Сэр Вильямс! — вырвалось из уст побледневшей Баккара.
      Спустя минуту она оправилась от первого испуга и проговорила:
      — Вчера мы с вами порешили, что виновник похищения порошка есть маркиз де Шамери.
      — Непременно он.
      — Сегодня вы с первого взгляда узнали, что муж мой отравлен этим порошком. Теперь я должна рассказать вам, что со мной случилось вчера после того, как я уехала от вас.
      И Баккара рассказала доктору о своем свидании с Ролланом де Клэ и Ребеккой и передала ему все, что они сообщили ей.
      — Не знает ли Ребекка, — спросил наконец доктор, — в какое именно место отвез ее сначала незнакомец?
      — Она полагает, что в квартал Маделен.
      — Сюренская улица! У маркиза де Шамери была там маленькая квартирка, где он кое-кого принимал и где известен был под именем господина Фридерика.
      — Вы разве бывали там?
      — Несколько раз. Я лечил у него одного английского матроса, татуированного дикарями.
      — Татуированного дикарями? — повторила Баккара, вздрогнув.
      Тут доктор так верно описал приметы «австралийского дикаря», что Баккара вскричала:
      — Это сэр Вильямс! Это не дикари татуировали его и отрезали язык, а я!
      — Вы? Вы, графиня? — вскричал изумленный мулат.
      — Слушайте, доктор, — продолжала Баккара. — Около четырех лет я боролась с этим чудовищем и наконец победила его. Если я только не ошибаюсь, если описанный вами человек, которого маркиз де Шамери поручил вам лечить, есть действительно сэр Вильямс, то мне все становится ясным. Маркиз де Шамери был орудием мщения сэра Вильямса, он погубил мою честь, убил морально моего мужа. Но как допустить, что маркиз де Шамери, дворянин, человек, ознаменованный высокими делами и подвигами, мог сделаться орудием такого изверга, как сэр Вильямс!
      — Да, действительно странно, — пробормотал мулат. — Но тут, должно быть, кроется какая-нибудь великая тайна.
      — Да, мы все блуждаем во мраке, — сказала Баккара, — но знаете, где находится свет?
      — Где же?
      — В помешательстве Цампы. Как вы полагаете, можно его вылечить?
      — Кажется, можно.
      — Скоро?
      — Может быть.
      — Каждая минута дорога для нас, доктор, потому что сэр Вильямс для достижения цели не останавливается ни перед какими средствами.
      — В таком случае исходатайствуйте мне у полицейского начальства дозволение лечить Цампу.
      — И вы его вылечите?
      — Надеюсь.
      Они прошли в будуар, где Баккара написала следующее письмо:

      «Граф!
      Я сделалась жертвой гнусной интриги, однако надеюсь вскоре разоблачить ее. Для этого мне нужна ваша помощь. Отправляю к вам доктора Самуила Альбо. Не расспрашивайте его: он не должен вам отвечать, но не откажите в своем ходатайстве, о чем он вас будет просить.
Готовая к услугам графиня Артова».

      Баккара запечатала письмо и указала адресата: «Графу Арману де Кергацу».
      — Возьмите это письмо, — сказала она, — и поезжайте к графу. Вечером я пришлю к вам узнать о результате.
      Спустя три часа Баккара получила следующее письмо:

      «Графиня!
      Цампа находится уже у меня. Его здоровое телосложение подает мне надежду на излечение.
Ваш покорный слуга доктор Самуил Альбо».

      Спустя три дня после того, как Цампу привезли к Самуилу Альбо, графиня Артова приехала к нему вечером. Она вошла в кабинет, где уже была не один раз.
      Прежде всего Баккара увидела доктора, разговаривавшего с Ролланом де Клэ, который приехал сюда по приглашению графини, а затем — Цампу, неподвижно лежавшего на диване.
      Доктор подошел к ней, поклонился, предложил кресло и приложил палец к губам.
      — Разве он спит? — спросила Баккара.
      — Да, и когда проснется, то будет уже в своем уме.
      — Вы уверены в этом?
      — Больше данных «за», чем «против». В повязке, закрывающей ему глаза и лоб, лежит компресс из соков одного индийского растения. Теперь уже три дня, как он находится в моральном и физическом оцепенении, которое кончится, как только я сниму повязку.
      — Доктор, — проговорил Роллан де Клэ, — ведь это будет просто чудом.
      — Средство это открыл мне один индус во время моего путешествия по Азии.
      — Часто вам приходилось употреблять это средство для лечения сумасшедших? — спросила Баккара.
      — Раз десять, графиня.
      — И всегда удачно?
      — Да, если помешательство происходило от испуга.
      — Следовательно, средство это неприменимо к помешательству моего мужа?
      — Я не рискнул бы, ибо в случае неудачи средство это мгновенно убивает.
      — Однако вы надеетесь его вылечить?
      — Вполне.
      Тут доктор подошел к дивану, на котором лежал Цампа. Он приподнял его и снял повязку.
      Цампа глубоко вздохнул, провел рукой по лбу и осмотрелся кругом с удивленным видом.
      Баккара и Роллан де Клэ удалились в другой конец комнаты.
      — Что за чертовщина! — проговорил он наконец по-португальски. — Где я?
      — Вы у доктора, — отвечал Альбо на том же языке, — который вылечил вас от помешательства.
      — Неужели я был помешанным?
      — Пять дней. Вас нашли в Клиньянкуре, в подвале, наполненном водой.
      — Ах, да, теперь припоминаю: меня ранил и бросил в подвал незнакомец в то время, когда я выходил оттуда с фонарем и ножом в руке.
      — Этим ножом вы убили Вантюра? — спросил доктор. Цампа вздрогнул.
      — Почему вы это знаете? — спросил он.
      — Мне все известно.
      — И мне также, — сказала Баккара, подходя к Цампе.
      — Графиня! — вскрикнул португалец.
      — Цампа, — проговорила она сурово. — Вы убили Вантюра, и вы же отравили герцога де Шато-Мальи.
      — Нет, герцога отравил не я, а он.
      — Кто он?
      — Он воткнул ему в ручку кресла отравленную булавку.
      — Но кто же это он? — повторила Баккара.
      — Не знаю.
      — Цампа, — проговорил доктор, — вы признались при трех свидетелях, что убили Вантюра, и этого достаточно, чтобы отправить вас на эшафот, а поэтому, если вы хотите, чтобы вас пощадили, вы должны нам рассказать всю правду. Назовите человека, который отравил герцога и бросил вас в подвал.
      — Право, не знаю, помню только, что старуха, которую он удавил, называла его Рокамбольчиком.
      Баккара вскрикнула, и имя сэра Вильямса снова вырвалось из ее груди.
      — Позвольте мне расспросить Цампу, — обратилась она к доктору. — Он сейчас произнес имя человека, которого я считала умершим.
      Доктор и Роллан де Клэ посторонились.
      — Цампа, — начала графиня, — так как вы теперь выздоровели, то доктор должен вас сдать в руки правосудия. Хоть вы признались нам в убийстве Вантюра, мы пощадим вас, если вы скажете все, что вам известно.
      — О, я все расскажу, но они убьют меня!
      — Кто они?
      — Рокамболь и его господин.
      — Кто этот господин?
      — Не знаю.
      — Цампа, — сказала Баккара строго, — малейшая скрытность — и вы погибли.
      — Графиня, я расскажу вам все, что меня заставили делать, угрожая гарротой, которую я когда-то заслужил себе в Испании.
      Тут Цампа рассказал свои сношения с незнакомцем, начиная с убийства дона Хозе и кончая отравлением герцога де Шато-Мальи.
      Когда Цампа окончил свое признание, его отвели в комнату первого этажа, которая была для него назначена.
      — Господин де Клэ, — сказала Баккара, — надеюсь, что вы сумеете сохранить в тайне все, что вы сейчас слышали?
      — Клянусь вам, графиня.
      — Доктор, — продолжала она, — все эти происшествия и преступления, о которых мы сейчас узнали, имели единственную цель — стереть с лица земли двух женихов сеньориты Концепчьоны де Салландрера в пользу третьего. Я теряюсь в догадках о третьем претенденте и боюсь остановиться на своем предположении. Нельзя допустить, чтобы Рокамболь, негодяй и убийца, мог возмечтать о женитьбе на дочери испанского гранда. Я думаю, что он действует тут в пользу другого.
      — Весьма может быть.
      — С другой стороны, — продолжала Баккара, — в этом таинственном деле фигурирует всеми уважаемый и пользующийся громадными почестями маркиз де Шамери. Вы говорите, что только он мог похитить у вас порошок dutroa, а Цампа утверждает, что он нарочно подсунулся у вашего дома под дышло, повинуясь приказанию таинственного незнакомца. Затем Цампа приходил за приказаниями в Сюренскую улицу, № 26, в квартиру маркиза де Шамери.
      — Совершенно верно.
      — Следовательно, — заключила Баккара, — все эти преступления совершены в пользу маркиза по инструкциям сэра Вильямса.
      — Все это в высшей степени загадочно, — пробормотал доктор, пожимая плечами.
      — О! — воскликнула графиня. — В голове моей сейчас мелькнула ужасная мысль, от которой волосы становятся дыбом.
      — Какая же это мысль, графиня?
      — Прежде чем ее сообщить, вы оба дадите мне клятву, что будете молчать об этом, как в могиле.
      Доктор и Роллан де Клэ торжественно произнесли клятву.
      — Так слушайте: ужасная мысль, зародившаяся в моем воображении, есть та, что маркиз де Шамери не кто иной, как Рокамболь.
      — Что вы говорите, графиня! — вскричал Роллан де Клэ. — Как вы можете предполагать!
      — Я непременно должна его видеть и хорошенько в него вглядеться.
      — Вы можете увидеть маркиза завтра же, — сказал Роллан де Клэ.
      — Где?
      — У меня. Я приглашу его к завтраку. Вы спрячетесь в другой комнате, откуда как нельзя лучше увидите и услышите его.
      — Это невозможно, — заметил доктор.
      — Почему?
      — Потому что маркиза де Шамери нет в Париже. Он уехал три дня тому назад со слепым матросом.
      — Сэр Вильямс, — прошептала Баккара, вздрогнув. На следующий день Роллан де Клэ получил от
      Баккара записку:

      «Прошу вас немедленно приехать ко мне».

      Роллан поспешил в отель графа Артова. Он застал там доктора Самуила Альбо и увидел Баккара в мужской одежде.
      — Поедем во Франш-Конте, — сказала она вошедшему Роллану, — в замок вашего покойного дяди. Он находится неподалеку от замка виконта д'Асмолля. Виконт и герцог де Салландрера с дочерью теперь там, а маркиз отправился к ним.
      — Я к вашим услугам, — сказал Роллан, почтительно поклонившись.
      Спустя час графиня Артова в сопровождении Роллана де Клэ была на дороге в Безансон.
      Замок Го-Па находился в одном из ущелий Юры. Это было старинное здание времен крестовых походов, с толстыми стенами и башнями с остроконечными шпилями. Северная часть замка обращена была к глубокому, лишенному всякой растительности оврагу, южный же фасад выходил в сад, спускавшийся довольно круто до самого берега маленькой речки.
      Дорога в замок проходила через деревню, затем влево шла, извиваясь по горе, к подъемному мосту.
      Комнаты замка были меблированы с полной роскошью.
      Виконт Фабьен д'Асмолль уже шестой день жил тут в обществе своей жены, герцога и герцогини де Салландрера с их дочерью Концепчьоной.
      Виконтесса д'Асмолль очень подружилась с Концепчьоной. Последняя была влюблена в ее брата, а этого было достаточно, чтобы между ними возникла искренняя дружба.
      Однажды вечером, через четыре дня после того, как Концепчьона писала Рокамболю, обе они спускались по тропинке, ведущей к речке.
      — Послушайте, милая Концепчьона, — проговорила Бланш, — я не хочу больше скрывать от вас, на чем я основываю свои надежды. Я говорила с вашим отцом и открыла ему почти все.
      — Что же он сказал?
      — Он очень удивился и потом спросил, уверена ли я в том, что брат мой вас любит. На это я отвечала ему: с той минуты, как Альберт увидел вашу дочь, он страстно в нее влюбился, и я опасаюсь, что эта любовь отравит его жизнь, потому что он хорошо знает, что фамилия Салландрера знатнее и богаче.
      — Я принял непоколебимое решение, — отвечал он, — предоставить моей дочери полную свободу в выборе мужа, и если только она любит вашего брата, то через месяц может сделаться маркизою де Шамери.
      Концепчьона кинулась в объятия виконтессы д'Асмолль с восклицанием: «Милая сестра!»
      В этот же самый день виконт д'Асмолль и герцог де Салландрера рано утром уехали на охоту.
      До слуха Бланш и Концепчьоны долетели отдаленные звуки рожка.
      Вскоре на тропинке показались два всадника — это были Фабьен и герцог, возвращавшиеся с охоты.
      Бланш и Концепчьона пошли им навстречу.
      Все четверо отправились по дороге к замку, как вдруг послышался звон бубенчиков, хлопанье бича и затем на дороге показался почтовый экипаж.
      — Ах, это милый братец! — воскликнула виконтесса с детской радостью.
      Концепчьона побледнела и казалась сильно взволнованной, что не ускользнуло от внимания герцога де Салландрера.
      Спустя несколько минут экипаж остановился около них.
      Рокамболь выскочил из кареты и кинулся в объятия сестры и брата. Затем, раскланявшись с герцогом де Салландрера и Концепчьоной и указав на сэра Вильямса, безмолвно сидевшего в экипаже, сказал Фабьену:
      — Я привез с собой моего несчастного старикашку: мне жалко было оставить его одного дома.
      — И отлично сделали, — отвечал Фабьен.
      — Маркиз, — проговорил герцог де Салландрера, — завтра вы принадлежите нам.
      — С удовольствием, ваше сиятельство, а что будет завтра?
      — Облава на медведя.
      — Браво! — весело вскричал Рокамболь.
      На другое утро после своего приезда маркиз де Шамери, одетый в охотничье платье, отправился в комнату сэра Вильямса.
      — Хорошо ли ты спал, дядюшка? — спросил он. Слепойутвердительно кивнул головой.