— Дитя мое! — сказал ей тогда герцог де Салландрера. — Судьба как будто нарочно расстраивает все мои планы. Я хотел выдать тебя сперва за дона Педро, затем за дона Хозе и, наконец, за герцога де Шато-Мальи; первые двое умерли, а последний — негодяй, недостойный тебя. Теперь, мое дитя, я даю тебе полную свободу выбирать себе мужа, какого хочешь… Я уверен, что ты выберешь человека с хорошим именем и вполне благородным сердцем.

* * *

      В эту самую минуту на дворе послышался лошадиный топот, и почти вслед за этим в уборную вошел негр Концепчьоны.
      — Что? — спросил его герцог де Салландрера.
      — Письмо от герцога де Шато-Мальи.
      И в это время вошел Цампа. По расстроенному лицу герцога и по взгляду, брошенному на него Концепчьоной, португалец сразу догадался, что комедия разыгралась с полным успехом. Цампа низко поклонился герцогу и подал ему письмо. Герцог презрительно улыбнулся, распечатал его и прочитал.
      — Ага! — сказал он. — Герцог понимает, что подвинулся уже очень далеко, и приготовляет уже отказ от ожидаемых титулов.
      Затем он подал письмо своей дочери. Концепчьона, прочитав его, пожала плечами, а герцог, сев к столу, написал несколько строк и отдал записку Цампе.
      — Цампа, — сказал он, — тебе, право, следовало поступить ко мне, а не служить у герцога де Шато-Мальи.
      — Прикажите только, ваше сиятельство! — ответил португалец. — Вам хорошо известно, что я принадлежу вам телом и душою, как и покойному дону Хозе.
      И Цампа ушел, унося с собой ответ герцога де Салландрера. Спускаясь с лестницы, он пробормотал себе под нос:
      — Статья в «Судебной газете», кажется, положительно не обратила на себя внимания публики.
      Чтобы объяснить читателю эти слова, мы должны воротиться несколько назад, в отель герцога де Шато-Мальи.
      В то время как сам герцог обедал у своего будущего тестя, Цампа сидел, развалясь в кресле, в кабинете и преважно курил сигару.
      — Как подумаешь, — рассуждал он, смеясь, — что мой бедный барин в настоящую минуту губит навсегда возможность для себя когда-нибудь жениться на сеньорите Концепчьоне, то становится даже как-то смешно.
      В эту минуту в дверь комнаты, где он сидел, постучали.
      — Кто там? — спросил Цампа, не изменяя своего положения.
      — Я, — ответил детский голосок.
      — Кто я?
      — Сорви-голова.
      — Входи.
      В комнату вошел грум, ростом в три с половиной фута.
      Герцог любил его за решительность и удивительную смелость, а потому и назвал его Сорви-головой. Этот Сорви-голова ездил на самых неукротимых лошадях и замечательно ловко и искусно умел усмирять их, да и вообще обладал множеством достоинств, снискавших ему уважение его господина.
      Цампа же, исправляющий должность камердинера герцога де Шато-Мальи, пользовался всеобщим уважением среди прислуги герцога и взял Сорви-голову под свое покровительство.
      — Что тебе нужно, барин? — спросил он веселым тоном.
      — Извините, что я побеспокоил вас, — ответил ему Сорви-голова, — но вас спрашивает какой-то человек.
      Цампа велел ему провести этого господина к себе. Сорви-голова поспешил исполнить это приказание и через несколько минут после этого ввел в комнату, где сидел Цампа, Рокамболя, отлично загримированного.
      Рокамболь передал Цампе номер «Судебной газеты», где описывалось убийство курьера, посланного графиней Артовой, и приказал ему передать заметку, под каким-нибудь благовидным предлогом, герцогу де Шато-Мальи, наблюдая в то же время, что произойдет с ним при чтении этой газеты.
      Когда через час после ухода Рокамболя герцог де Шато-Мальи вошел в свой кабинет, то он застал в нем Цампу, державшего в руках «Судебную газету».
      — Что это? — спросил его герцог.
      — Газета, которую я нарочно купил для вашего сиятельства, — ответил Цампа.
      — К чему?
      — В ней находится описание убийства между Мелуном и Парижем — в Сенарском лесу — одного курьера, приметами очень похожего на того курьера, которого ждет ваше сиятельство.
      Герцог вздрогнул всем телом и выхватил газету из рук Цампы. В «Судебной газете» было подробное описание того, что в Сенарском лесу был найден в известковой печи обезображенный труп какого-то человека, который очень походит на одного курьера, проезжавшего за два дня до этого убийства через Льесен.
      Герцог де Шато-Мальи, прочитав это, написал письмо к герцогу де Салландрера и, известив его, что курьер, которого он так долго ожидал, кажется, убит, немедленно собрался в дорогу и поехал в сопровождении Вантюра в Льесен, заехав предварительно в отель графини Артовой и разузнав у швейцара подробно обо всех приметах посланного графиней курьера.
      Ровно в час ночи он был уже в Льесене. В окнах трактира, к которому он подъехал, светился еще огонь. При стуке колес его кареты ворота растворились, и сам трактирщик поспешил навстречу приезжим гостям.
      Герцог де Шато-Мальи вошел в комнаты и спросил у трактирщика про убийство курьера.
      — Его труп обезображен известью, — ответил трактирщик, — но мне кажется, что это проезжавший здесь за несколько времени перед убийством курьер.
      — А вы видели его?
      — Да… он был высокого роста, здоровенный мужчина.
      — Откуда он ехал?
      — Из России.
      — Где теперь его труп?
      — Здесь… но до сих пор еще никто не являлся сюда для удостоверения его личности.
      — Где же он лежит?
      — В конце деревни, на сеновале.
      — Вы можете проводить меня туда?
      — Разве вы изволили знать этого курьера?
      — Я и посылал его в Россию.
      Трактирщик поспешил зажечь фонарь и пошел вперед указывать дорогу. Герцог последовал за ним.
      На сеновале, отдаленном от всякого жилья и освещенном только одним фонарем, лежало мертвое тело. Руки, грудь, живот и лицо убитого были совершенно обезображены от воздействия извести.
      В дверях стоял жандарм.
      Трактирщик поспешил объяснить ему, что заставило герцога де Шато-Мальи заинтересоваться убитым. При имени герцога жандарм почтительно поклонился ему.
      Герцог преодолел свое отвращение и наклонился, чтобы рассмотреть хорошенько правую ногу убитого, на которой, по словам швейцара отеля графини Артовой, должен был находиться особенный знак. Трактирщик светил ему, а Вантюр прехладнокровно стоял сзади них.
      Но вдруг герцог вскрикнул и отшатнулся. На ноге убитого курьера был именно тот знак, о котором ему говорил швейцар, теперь уже нельзя было больше сомневаться — перед ним находилось мертвое тело курьера.
      Были ли украдены у него бумаги или их уничтожили? — вот что раньше всего промелькнуло в голове герцога, но Вантюр не дал ему времени решить этот вопрос: он очень хладнокровно приподнял мертвое тело, внимательно осмотрел треугольную рану и сказал герцогу по-английски:
      — Я знаю, каким орудием нанесена рана.
      При этих словах герцог вздрогнул и хотел было что-то спросить у Вантюра, но тот предупредил его и шепнул ему:
      — Пожалуйста, не говорите ничего больше при этих людях!..
      — Это мой курьер! — сказал тогда герцог жандарму и трактирщику. — Я узнал его вот по этой примете. — И при этом он указал на знак, бывший на ноге у трупа. — И его можно похоронить сегодня же…
      — Это дело уже судьи, а не мое, — возразил ему на это жандарм.
      Герцог сошел с сеновала и направился к трактиру. К нему подошел Вантюр и фамильярно сказал:
      — Ваше сиятельство! Пишите теперь ваши показания, а я покуда заложу лошадей.
      Герцог был поражен этим тоном и пристально посмотрел на своего кучера. Но Вантюр выдержал этот взгляд.
      — Откажите мне, — сказал он, — если я рассердил вас, но, может быть, ваше сиятельство, не раскаетесь, если позволите мне забыть на минуту мое низкое звание и поговорить с вами попросту — прямо начистоту.
      — Говори.
      — О, не здесь!
      — Отчего же?
      — Длинная история.
      Удивление герцога возрастало все больше и больше.
      — Я узнал убийцу по форме раны, — продолжал Вантюр равнодушно, — и вы увидите, ошибаюсь ли я… Но только, ради Бога, подождите, пока мы отправимся.
      — Хорошо.
      Возвратясь в трактир, герцог написал мировому судье заявление, что он признал в убитом своего курьера, и при этом добавил, что убийца его, вероятно, или уничтожил или похитил у убитого бумажник, в котором должны были находиться бумаги, посланные из Одессы в Париж отставным русским полковником де Шато-Мальи герцогу де Шато-Мальи, имеющему жительство на площади Бово в собственном доме.
      Затем он изложил все подробности этого дела и через четверть часа уже выехал из трактира.
      — Позвольте мне править, ваше сиятельство, — заметил Вантюр, как только лошади тронулись с места.
      Фраза эта, произнесенная на чистом парижском наречии, очень удивила герцога, но прежде чем он успел что-нибудь ответить, Вантюр добавил:
      — То, что я должен передать вашему сиятельству, может взволновать вас, а в такую темную ночь, право, опасно править горячими лошадьми, если только кучер взволнован и развлекается.
      — Взволнован?.. Я?..
      — Точно так-с, так как это должно случиться с вами сейчас же, — ответил Вантюр, взяв из рук герцога вожжи.
      — Вы, вероятно, изволили уже заметить, что я говорю по-французски как настоящий парижанин?
      Герцог невольно вздрогнул.
      — О, не бойтесь, ваше сиятельство, хотя мы и едем теперь через Сенарский лес, но будьте уверены, что я не имею ни малейшего намерения ни убивать, ни грабить вас и что мною руководили важные причины поступить к вам в качестве английского кучера.
      Удивление герцога было так велико, что он не мог выговорить ни слова.
      — Хотя вы мне ровно ничего не говорили, — продолжал Вантюр, — и несмотря на то, что я нахожусь у вас в услужении только пятнадцать часов, мне известна половина ваших дел.
      — Вам?! — вскричал герцог.
      — Вы влюблены в сеньориту Концепчьону де Салландрера…
      — Что-о?
      Но Вантюр нисколько не смутился тем тоном, которым были сказаны эти слова, и продолжал спокойно:
      — Имейте в виду, ваше сиятельство, что теперь уже три часа ночи, что мы едем по пустынной дороге, и, следовательно, никто не услышит, что вы так фамильярно разговариваете со своим кучером. Мне хорошо известно ваше настоящее положение, и, позволяя себе говорить с вами таким образом, я, может быть, имею в своих руках все средства вывести вас из затруднений.
      — Посмотрим! — заметил герцог, невольно подчиняясь словам Вантюра.
      — Забудьте на несколько минут, что я ваш кучер, — продолжал Вантюр, — и поговорим свободно.
      — Хорошо.
      — Вы влюблены в сеньориту де Салландрера.
      — Правда.
      — В прошлом году графиня Артова, некогда известная под именем Баккара…
      — Как! Вы и это знаете?..
      — О! Я знаю еще и не то! Итак, графиня делала за вас предложение….
      — Положим, что и это правда.
      — Вам тогда отказали… Но потом графиня Артова познакомилась с вашим родственником в Одессе; он рассказал ей историю, по которой оказывается, что вы прямой потомок герцогов де Салландрера.
      — Но как вы могли узнать все это? — спросил герцог, приходя окончательно в недоумение.
      — Через письмо графини Артовой, посланное герцогу де Салландрера в Испанию.
      — Вы видели это письмо?
      — Видел.
      — Но ведь герцог не получил его.
      — Вот потому-то я и читал его.
      — Но где же и у кого?
      Вантюр ударил кнутом по лошади и отвечал:
      — Это письмо теперь у меня в кармане.
      — У вас?
      — Да.
      — Но кто же вы?
      — Тот, кто, по всей вероятности, спасет вас от большой беды, ваше сиятельство; есть люди, которых вы и не знаете, но которые не хотят, чтобы вы женились на сеньорите де Салландрера… Вы не знаете их?
      — А вы?
      — Может быть, и знаю.
      — Кто же они?
      — Извините меня, ваше сиятельство, пока я не могу сказать вам этого, но вы узнаете все со временем. Мне кажется, что будет вполне достаточно, если я скажу вам, что они перехватили письмо графини Артовой к герцогу де Салландрера и убили вашего курьера, чтобы похитить у него бумаги, которые вы ждали.
      — Следовательно, вы знаете, кто они?
      — Конечно.
      — И вы поступили ко мне?
      — Для того, чтобы вывести их на чистую воду, ваше сиятельство.
      — Но что же руководит теперь вами? Ведь вы меня почти совсем не знаете…
      — Позвольте, герцог, но я знал хорошо одного из ваших приятелей, которого вы очень часто видели при жизни вашего покойного дядюшки.
      Герцог опять вздрогнул.
      — Его звали сэр Артур Коллинс, — добавил совершенно спокойно Вантюр.
      На лбу у герцога выступили капли холодного пота. Он вспомнил об Эрмине Роше и о той низкой роли, которую заставлял его играть с нею этот загадочный для него англичанин.
      — Ваше сиятельство, — продолжал Вантюр, — позвольте мне сегодня не упоминать больше о своей личности; это, во-первых, для вас совершенно бесполезно, а во-вторых, может даже повредить вашим интересам… Это я получил поручение перехватить письмо графини Артовой.
      — А, так это было дело ваших рук…
      — Но когда я прочел его и узнал, в чем дело, то я тотчас же перешел с неприятельской стороны на вашу!
      — Но с какою же целью?
      — О, мне нечего скрывать — с целью составить себе состояние.
      Презрительная улыбка показалась на губах герцога, но так как ночь была темная, то Вантюр не видел, а скорее угадал эту улыбку.
      — Что ж такого! — сказал он. — Ведь у всякого своя профессия; а мои делишки, кстати, несколько запутанны…
      — Объяснитесь прямо…
      — Без моего вмешательства, ваше сиятельство, вас провели бы отличнейшим образом, и вы никогда бы не узнали, кто расстроил ваш брак с сеньоритой
      Концепчьоной; а теперь, если только вы последуете моим советам и уполномочите меня, ваши бумаги будут найдены, и брак, конечно, совершится.
      — Вы обещаете?
      — Да… Я вообще берусь только за надежные дела.
      — Хорошо, какая же сумма нужна вам?
      — Позвольте, прежде чем говорить о деньгах, я должен взять одно обещание с вашего сиятельства.
      — В чем оно заключается?
      — В том, чтобы ни одна душа не знала о том, что произошло между нами, и чтобы вы позволили мне остаться у вас кучером.
      — Хорошо.
      — Вы даете мне в этом ваше слово?
      — Да.
      — И будете следовать моим советам?
      — Да.
      — И не будете выспрашивать меня?
      — Нет.
      — Ну! Теперь можно поговорить и о деньгах?
      — Сколько же вы хотите получить?
      — Гм… Гм!.. Мне теперь пятьдесят шесть лет, а работать я не люблю, кстати, я всегда мечтал о двадцати пяти тысячах ливров дохода под старость.
      — То есть вы хотите получить пятьсот тысяч франков?
      — Совершенно верно, но если это вам кажется дорого, так позвольте заметить вашему сиятельству, что я не прошу ничего вперед.
      — Как же это?
      — Только в самый день вашего брака с сеньоритой де Салландрера вы подпишете мне двадцать пять тысяч ливров дохода.
      — Хорошо, но только вы должны отыскать мне пропавшие бумаги…
      — Отыщу.
      — И отнять у моих врагов всякую возможность вредить мне.
      — О! В этом, ваше сиятельство, вы можете положиться вполне на меня.
      — Что же вы станете делать?
      Вантюр несколько подумал, прежде чем ответить.
      — Предоставьте мне действовать, — сказал он наконец, — и не выспрашивайте меня, если только желаете, чтобы дело пошло как следует.
      — Пожалуй, но мне хотелось бы узнать, много ли нужно времени, чтобы дела шли хорошо.
      — Этого я положительно не могу сказать вашему сиятельству.
      — Ну, а все-таки?
      — Может быть, больше, а может быть, и меньше недели.
      Герцог де Шато-Мальи призадумался.
      На рассвете они подъехали к Шарантонскому мосту.
      — Вот, — сказал Вантюр, — пять лет тому назад в эту самую реку была брошена одна из особ, желающих во что бы то ни стало расстроить ваш брак с сеньоритой Концепчьоной.
      — И эта особа не утонула?
      — Нет. Это был молодой человек, у которого достало присутствия духа распороть мешок ножом, вылезти из него и приплыть к ивняку, за который он и уцепился. Видите, ваше сиятельство, что с такими опасными людьми нужно действовать осторожно.
      Немного спустя после этого они въехали в Париж.
      Все спало еще в отеле Шато-Мальи, когда воротился домой герцог. Он не хотел будить прислугу и спросил только у швейцара, воротился ли его камердинер.
      Слезая с козел, Вантюр шепнул герцогу:
      — Не доверяйте никому из вашей прислуги.
      — Даже камердинеру? — спросил герцог.
      — Ему больше, чем кому-нибудь, мне что-то очень не нравится его рожа.
      — Хорошо, — пробормотал герцог, и в его голове промелькнуло подозрение.
      Герцог вошел в спальню на цыпочках, чтобы не разбудить Цампу.
      Он чувствовал потребность остаться одному и обдумать слова нового кучера. Комната была освещена первыми лучами солнца, и герцог увидел лежавшее на столе письмо с широкой печатью и гербом герцога де Салландрера.
      Шато-Мальи быстро сломал печать и, пробежав письмо глазами, мгновенно побледнел, зашатался и выронил его из рук.
      Герцог де Салландрера писал:

      «Герцог, одно непредвиденное обстоятельство вынуждает меня предпринять небольшое путешествие, а мою жену и дочь отказаться от затеянных нами планов с замужеством нашей дочери.
      Прошу вас не настаивать больше на этом предмете и верить уважению к вам герцога де Салландрера».

      Это был формальный, короткий и чрезвычайно вежливый отказ.
      Герцогу де Шато-Мальи показалось, что земля расходится под его ногами, однако он не вскрикнул и не свалился с ног, так как в его голове быстрее молнии промелькнула надежда. Эта надежда покоилась на Ван-тюре, и присутствие духа мгновенно возвратилось к нему.
      Он поднял с пола письмо и конверт и, выйдя на цыпочках из спальни, пошел в конюшню. Вантюр ворчал здесь на неуклюжего конюха, который в эту минуту чистил только что воротившихся лошадей. Приметив необыкновенную бледность герцога, Вантюр тотчас же догадался, что его барин получил дурные вести. По знаку герцога он вышел из конюшни и при этом сказал конюху:
      — Жан, вы совершенно не знаете своего дела и чистите чистокровных лошадей, как каких-нибудь кляч. Вы можете искать себе другое место, так как я отказываю вам.
      — Как угодно! — ответил нахально конюх, не приметив герцога.
      Войдя в стойло к своей любимой лошади, герцог подозвал к себе Вантюра и подал ему письмо.
      — Ваше сиятельство! — прошептал Вантюр, прочитав письмо. — Это, конечно, настоящий отказ, но не беспокойтесь… Дело поправится.
      — Но ведь это просто неслыханная вещь, — возразил герцог. — Что же могли наговорить на меня герцогу де Салландрера?..
      — Они сделали свое дело, как мы сделаем свое. Кто принес вам это письмо?
      — Вероятно, мой камердинер.
      — Цампа?
      — Да, вчера — после нашего отъезда.
      — Ну, в таком случае ясно, что ваш камердинер обманывает вас.
      — Цампа?
      — Да.
      — Из чего же вы это заключили?
      — Взгляните хорошенько на печать. Герб несколько стерт…
      — Действительно.
      — Письмо запечатано повторно, чрезвычайно искусно и ловко, так что только знаток может заметить это.
      — Следовательно, Цампа меня обманывает?
      — Без всякого сомнения, ваше сиятельство.
      — Ради кого же?
      — Почем я знаю!? Всего вероятнее, что ради ваших тайных врагов, которые перехватывают письма графини Артовой и крадут бумаги у ваших курьеров… Но они, наверное, не знали бы ни о переписке графини с герцогом де Салландрера, ни о курьере, отправленном в Одессу, если бы не сообщал им этого кто-нибудь из ваших приближенных.
      — Совершенно справедливо.
      Тут герцогу припомнилась сгоревшая рукопись, и он не мог больше сомневаться, что Цампа с намерением поджег комнату.
      — Я тотчас же прогоню этого негодяя! — сказал он в порыве негодования.
      — Не делайте этого ни под каким видом! — возразил Вантюр.
      — Отчего?
      — Потому что он может быть полезен вам.
      — Полезен… такой негодяй? Вантюр улыбнулся.
      — Если бы ваше сиятельство, — сказал он, — пожили подобно мне с мошенниками, так вы бы узнали, какую пользу можно извлечь из тайного врага.
      — Делайте, что хотите, — проговорил герцог.
      — Извините, ваше сиятельство, но вы будете делать то, что я вам скажу.
      — Хорошо, говорите.
      — Идите в спальню и ложитесь в постель. Когда войдет камердинер, то притворитесь, что вы в сильном отчаянии.
      — А потом?
      — Больше ничего. Я беру на себя Цампу.
      — Должен ли я писать герцогу де Салландрера?
      — Нет.
      — Но ведь он уезжает?
      — Пусть едет!
      — Я не понимаю…
      — И не нужно, — ответил дерзко Вантюр, сознавая, что становится необходимым герцогу. — Я знаю, что нужно делать. Притом же вашему сиятельству небезызвестно, что мне будет очень выгодно, если вы женитесь на сеньорите Концепчьоне.
      — Совершенно справедливо, — заметил герцог, начиная глубоко и слепо верить в своего помощника, который явился к нему так неожиданно.
      Он ушел из конюшни вместе с Вантюрем. Через несколько минут туда пришел Цампа и, подойдя к конюху, таинственно подмигнул ему.
      — Ну что? — спросил он.
      — Дело сделано, — ответил конюх.
      — Тебе отказали?
      — Наотрез.
      — Очень хорошо. Я поговорю о тебе с герцогом, и он опять возьмет тебя через неделю! Вот твои десять луидоров.
      Конюх положил деньги в карман и, посмотрев на Цампу, спросил:
      — На кой черт обещали вы мне десять луидоров?
      — Я хочу поставить на твое место своего родственника.
      — А! Ну а если он не сойдет с него через неделю?
      — Сойдет, так как его сделают кучером вместо англичанина, которому откажут.
      Конюх вполне удовольствовался этим объяснением и отвесил Цампе низкий поклон.
      Почти в это самое время Рокамболь сидел у сэра Вильямса и рассказывал ему о своем свидании с Концепчьоной и о сцене, происшедшей между молодой девушкой и герцогом де Шато-Мальи в присутствии ее отца, спрятанного в уборной.
      «Следовательно, Шато-Мальи положительно пропал?» — написал Вильямс на доске.
      — Окончательно, чему доказательством служит письмо, написанное вчера вечером герцогом де Салландрера.
      «А Концепчьона уверена, что отец повезет ее во Франш-Конте?»
      — Еще бы, вот его письмо к моему вселюбезнейшему и глупейшему зятю Фабьену.
      И Рокамболь прочитал следующее послание:

      «Любезный виконт!
      Вчера я не смог сказать вам утвердительно, когда я поеду осмотреть ваш замок в Франш-Конте, который нравится мне во всех отношениях.
      Но теперь я могу свободно располагать собою, а моя жена и дочь будут в восторге, если ваша супруга поедет с нами».

      — Ну, что по-твоему? — спросил хвастливо Рокамболь.
      Вместо ответа сэр Вильямс написал: «Ты виделся с Фабьеном?»
      — Только что.
      «Что же он сказал тебе?»
      — Он и Бланш готовы ехать хоть завтра. Оба они принимают во мне слишком большое участие.
      «Фабьен писал герцогу?» — появилось на доске.
      — Писал.
      «Когда ты увидишься с Концепчьоной?»
      — Сегодня вечером.
      Сэр Вильямс на минуту задумался и потом написал. «О Вантюре все еще ничего не слышно?»
      — Ничего. И это-то меня сильно тревожит.
      «Так же, как и меня… Он уже раз обманул нас, так, пожалуй, обманет и еще раз».
      — Немудрено…
      «К счастью, ему будет очень трудно догадаться о наших делах… Баккара в отъезде».
      — Правда.
      «Но на всякий случай нам все-таки нужно покончить с герцогом».
      Рокамболь вздрогнул.
      — А! — пробормотал он, — я все-таки надеюсь, что ты сообщишь мне свои планы, так как ты не хочешь, чтобы я ехал с Фабьеном, а настаиваешь, чтобы я завтра же поступил конюхом в Шато-Мальи.
      «Правда».
      — Но отчего же это?
      «Оттого, что ты такой большой ветреник, которому можно доверить какой-либо план только при самом его исполнении».
      — Спасибо за доверие!
      «Сегодня отдохни, как истый джентльмен, который может сорить деньгами. Отправляйся завтракать к своей сестрице».
      — Ладно, а потом? «Поезжай покататься».
      — Затем?
      «В клуб, играть в карты».
      — Но ты, кажется, смеешься надо мной, дядя? «После обеда зайди ко мне, и я объясню тебе, зачем герцогу де Шато-Мальи нужен конюх… до свидания!»
      — Прощай, дядя!
      Рокамболь пожал от всего сердца руку своего безобразного ментора и ушел к виконтессе д'Асмолль, которая сидела в это время за завтраком.
      — Можно задать тебе маленький вопрос? — спросил его Фабьен, когда Рокамболь сел за стол.
      — Конечно.
      — Ты, кажется, желал, чтобы я продал замок Го-Па герцогу де Салландрера?
      — Да.
      — А теперь желаешь, чтобы мы ехали туда же, чтобы принять герцога?
      —Да.
      — Собственно потому, что с ним едет Концепчьона?
      — Разумеется.
      — Так почему же ты не едешь с нами?
      — Я приеду после вас дней через пять.
      — Все это очень странно!
      — Нисколько. В мое отсутствие вы успеете поговорить обо мне.
      Виконтесса поняла его и улыбнулась.
      — Брат — большой дипломат, — проговорила она, — он назначает вас своим посланником.
      Рокамболь в точности выполнил программу сэра Вильямса, то есть катался в Булонском лесу, обедал дома и затем снова вечером был у своего ментора.
      В этот самый вечер, часов в одиннадцать, по бульвару Инвалидов шел тряпичник с корзинкой за спиной и фонарем в руке.
      — Никто не может вообразить, — ворчал он про себя, — как полезно людям моей категории ходить часто по театрам, где можно поучиться вдоволь. Если бы я не видел Фредерика-Леметра в роли тряпичника, то, конечно, не сумел бы составить себе этот приличествующий настоящему случаю костюм. Теперь же я — самый безукоризненный артист в лохмотьях.
      И тряпичник окинул самодовольным взглядом свои лохмотья.
      Благодаря этому костюму Вантюру удалось увидать, как в полночь в сад герцога де Салландрера прошел какой-то ливрейный лакей и через час вышел оттуда обратно в сопровождении негра Концепчьоны.
      Лакей протянул руку негру и сказал: «Вот, возьмите себе». — «Покорно благодарю, господин маркиз», — ответил негр с почтительным поклоном.
      Калитка опять затворилась, и лакей, выйдя на бульвар, споткнулся о Вантюра.
      — Пьяница! — проворчал он, продолжая свой путь.
      — Черт бы тебя побрал! — прошептал Вантюр, приподымаясь. — На этот раз ты не потрудился, любезный, переменить свой голос, и я узнал его. А! Ты лакей, ты изволишь ходить по ночам через калитки и тебя величают маркизом. Черт бы тебя побрал!
      Вантюр встал, вскинул на плечи корзинку и зажег фонарь.
      Рокамболь продолжал свой путь к набережной. Но у Вантюра были хорошие ноги, и он шел за ним невдалеке.
      На Сюренской улице тряпичник значительно приблизился к Рокамболю, который очень скоро скрылся в воротах одного дома.
      — Ладно! — сказал Вантюр. — Я знаю теперь, где ты живешь, если только ты являешься сюда за тем, чтобы переменить одежду. Но я и это узнаю.
      Вантюр опять погасил огонь и сел в углублении между двумя домами.
      Было уже два часа ночи. Вантюр смотрел на фасад дома.
      — Если квартира твоя выходит на улицу, то я увижу в окнах свет, — сказал он про себя.
      И действительно, минуты через три в окнах мезонина засветился огонек; он был виден в продолжение часа, а затем опять погас.
      Вантюр по-прежнему ждал на своем обсервационном посту.
      — Или ты живешь тут, — думал он, — или же приходишь сюда менять свой костюм. В первом случае ты ляжешь спать, во втором, конечно, не замедлишь уйти. Подожду еще…
      Но его ожидания были совершенно напрасны, так как он не знал, что в доме есть два выхода, и, смотря на первый из них, он не приметил, как из второго выхода вышел мужчина в плаще, сел в купе и уехал.
      Вантюр ждал еще около часа и, наконец, пробормотал:
      — Все равно! Теперь я знаю, как мне быть. Господин маркиз, наверное, живет здесь, и завтра вечером мы попробуем поискать бумаги, которые он, конечно, не сжег. Рокамболь не такой человек, чтобы уничтожать бумажки, стоящие дороже золота.
      И затем он медленно пошел.
      На следующий день в восемь часов утра на Сюренскую улицу пришел какой-то комиссионер в синей куртке и рыжем парике. Это был не кто иной, как переодетый Вантюр. Он вошел в дворницкую и с самым глупым и добродушным видом спросил привратника, где квартира господина маркиза.
      Привратник, читавший в это время газету, поднял голову, осмотрел комиссионера с головы до ног и с удивлением ответил:
      — Маркиз? Какой маркиз?
      — Ах, я, право, не знаю его имени, — заметил наивно Вантюр, — на углу улицы Маделен какая-то дамочка подала мне это письмо, сказав, что вам известна квартира.
      — Здесь нет никакого маркиза.
      При этом ответе Вантюр несколько отступил.
      — Это такой высокий белокурый молодой человек, живущий в мезонине, — сказал он.
      — На улицу или во двор?
      — На улицу.
      — Следовательно, вы говорите про господина Фридерика, но ведь он совсем не маркиз.
      Вантюр глупо улыбнулся.
      — О, — сказал он, — господин Фридерик, вероятно, называет себя маркизом для того только, чтобы приманить к себе эту дамочку.
      — Это может быть…
      — Ну, так как же? Дома этот барин?
      — Нет… Он уехал на целую неделю и не больше, как с час тому назад.
      Вантюр поклонился и ушел, пытливо взглянув на привратника, как бы желая прочесть на его физиономии, правду ли он говорит. Но в то же время он увидел другие ворота и сразу понял все.
      — Ну, болван же я, — подумал он. — Теперь ясно как божий день, что мой маркиз вошел в одни ворота, а вышел в другие. Его-то я и видел, когда он садился передо мной в купе… О-го! Рокамболь, по-видимому, делает свое дело; у него есть купе, и он ходит по ночам в отель Салландрера…