— Я вам все расскажу, — сказала она, — и вы увидите, что на свете есть еще негодяи.
      Затем Концепчьона простодушно рассказала Рокамболю все то, что он знал лучше ее, — о родословной герцога де Шато-Мальи, о письме, придуманном, по ее мнению, графиней Артовой, и о пожаре, истребившем рукопись русского полковника.
      Тут она несколько приостановилась и пристально посмотрела на Рокамболя.
      — Боже! — прошептал он. — Я вижу тут только одно: герцог де Шато-Мальи — жених, уж и без того вполне достойный вас, имеет в настоящее время неоспоримое право…
      — Но разве вы верите этой басне? — перебила его с живостью Концепчьона.
      — Басне? Это басня?
      — Конечно. Слушайте дальше.
      И вслед за этим Концепчьона рассказала ему про свое утреннее свидание с Цампой.
      Рокамболь слушал ее очень внимательно. Когда она кончила, он улыбнулся и сказал:
      — Цампа — простой холоп, а герцог — дворянин. Хотя и холопы иногда говорят правду, но, чтобы удостовериться во лжи дворянина, мне необходимо свидетельство людей более достойных.
      Концепчьона вздрогнула и с ужасом посмотрела на него.
      — Но разве это может быть справедливо? — проговорила она.
      — Увы!
      — Если же герцог солгал?
      — Я выведу его на чистую воду!
      — Ну, а если Цампа солгал? — прошептала она чуть слышно.
      Рокамболь провел рукою по лбу и, сделав над собою почти невероятное усилие, ответил:
      — Концепчьона! Если только герцог сказал правду, то вы должны повиноваться вашему отцу.
      Молодая девушка тихо вскрикнула, вздрогнула и залилась слезами.
      Рокамболь наклонился к ней и, поцеловав ее в лоб, прошептал:
      — Прощайте, до завтра. Я опять приду и, может быть, найду средство узнать правду, хотя бы эта правда была моим смертным приговором.
      Мы оставили Вантюра в ту минуту, когда он осторожно убрался из домика Мурильо Деревянной Ноги, удавив старого солдата.
      Насвистывая песенку, он проворно перешел границу, и первый солнечный луч застал его уже на крайней оконечности Пиренеев, отделяющих Францию от Испании.
      Он перешел овраг, сел на камень, лежавший уже на французской земле, и пробормотал:
      — У меня паспорт вполне соответствующий — я теперь настоящий Ионатас, и мне теперь нечего торопиться.
      Затем Вантюр встал и, дойдя до первого трактира, вошел в него, переоделся в простой народный костюм, сбрил бороду и усы и, дождавшись мальпоста, доехал в нем до Байонны, откуда он и переправился в Париж, но уже не в мальпосте, а в тильбюри, которое нанял в Этампе.
      Приехав в Париж, Вантюр нанял фиакр и отправился в Клиньянкур, к вдове Фипар.
      Приехав туда, от отпустил извозчика и направился пешком к деревушке самого жалкого вида, где проживала вдова Фипар.
      Было уже около двух часов ночи, когда Вантюр подошел к жилищу этой достопочтенной особы. Через грязные окна и щели дверей светился дрожащий огонек.
      — Старуха дома, — подумал Вантюр и постучался в дверь.
      — Войдите, — сказал изнутри слабый голос, — ключ в дверях.
      Вантюр отворил дверь и вошел в комнатку, где на грязной соломе лежала вдова Фипар.
      — Что это? — проговорил Вантюр, — уж не больна ли ты, мамашенька?
      — Я уж было умерла, — ответила вдова слабым голосом.
      — Умерла? Что за чепуха?
      — Совсем не чепуха. Я два часа была мертвой.
      — Рехнулась, старуха!
      — Спроси у этого разбойника Рокамболя.
      — Рокамболя? — вскрикнул Вантюр.
      — Да, он чуть не задушил меня.
      — Задушил!
      — И даже бросил в Сену.
      — Ты просто совсем спятила, старуха. Где ты видела Рокамболя?
      — Три дня тому назад, на мосту в Пасси.
      И вдова Фипар рассказала все то, что произошло между ней и Рокамболем.
      — Когда чудовище это сдавило мне шею, — говорила она, — я лишилась чувств, а он, должно быть, думал, что я уже умерла, и бросил меня в реку. На мое счастье, по Сене плыл в это время ялик, и перевозчик вытащил меня из воды.
      — И ты не пошла ко дну?
      — Нет, сначала меня держали на воде юбки, а потом я очнулась от холода и позвала на помощь.
      — Счастливая же ты!
      — С минуту я была почти как одурелая и даже ничего не понимала.
      — А потом припомнила все и донесла на Рокамболя?
      — Как бы не так!
      — Неужели же ты все еще любишь этого разбойника?
      — Вот тебе на! Стану я любить его!
      — Ну, так как же…
      — Ты ужасный простофиля, Вантюр! Если Рокамболь удавил свою приемную мать, следовательно, он боялся ее.
      — Ты права.
      — А если он меня боится, значит, я могу ему вредить.
      — Эге! Да ты, старуха, настоящий философ.
      — Отчасти, голубчик. Тут я вспомнила, что разбойник говорил мне, что он часто ходит ночью по бульвару Инвалидов.
      — Это надо принять к сведению, — подумал Вантюр.
      — И я решилась отомстить ему. Какой каналья! Хотел удавить свою мать, которая воспитала его, как принца, и полюбила, как свое родное детище! Дай только мне поправиться.
      — Скажи, пожалуйста, — спросил он наконец, — Рокамболь не говорил тебе, что сэр Вильямс умер?
      — Говорил.
      — Ты знаешь это наверное?
      — Разумеется.
      — О, если бы это была правда, — прошептал Вантюр, — не Рокамболя боюсь я.
      — Ты позволишь, старуха, — спросил он, несколько помолчав, — переночевать здесь у тебя на соломе? Меня выгнали из квартиры, а денег у меня нет ни копейки.
      — Пожалуй, ночуй.
      — Ты добрая баба, и я отплачу тебе за это. Вантюр улегся на соломе и принялся обдумывать. Затем он прехладнокровно распечатал и прочел два раза кряду письмо графини Артовой, в котором она сообщала герцогу де Салландрера о таинственном происхождении Шато-Мальи и о скором прибытии двух бумаг, которые неоспоримо докажут права де Шато-Мальи на получение руки Концепчьоны де Салландрера.
      — Что же это! — прошептал Вантюр, — мы, видно, никогда не кончим вечной борьбы между Баккара и сэром Вильямсом или наследником его Рокамболем.
      И затем он решил, что ему всего удобнее начать теперь свою службу в пользу Баккара. На его счастье, он узнал, что герцогу де Шато-Мальи нужен кучер.
      — Я говорю по-английски, как сам Джон Буль, — подумал Вантюр, — и жил в кучерах целых десять лет! Сегодня же поступлю в услужение к герцогу и буду править четверкою не только в его парадной карете, но и в свадебной! Мне хочется теперь принять участие в их игре. Как знать? Может быть, я буду в состоянии продать герцогу де Шато-Мальи руку сеньориты Концепчьоны.
      Через два дня после свидания герцога де Шато-Мальи с отцом Концепчьоны Цампа вошел утром в спальню своего барина с таким же таинственным видом, как и третьего дня, и запер за собою дверь.
      — Что тебе нужно? — спросил его герцог.
      Вместо ответа Цампа вынул из кармана письмо и подал его своему барину. На конверте не было никакого адреса.
      — К вашему сиятельству, — доложил Цампа. Герцог вскрыл письмо и вздрогнул.
      Письмо было написано тем же почерком, которым было написано и письмо, где ему рекомендовали месяц тому назад Цампу.
      — Кто принес тебе это письмо?
      — Негр.
      — Какой негр?
      — Сеньориты Концепчьоны.
      Герцог прочел письмо. В письме было написано, что Концепчьона любит его от всей души и от всего сердца и хотела бы быть его женой, но что она должна скрывать свою любовь к нему, так как она связана одной клятвой, которая снимется с нее только в день их свадьбы.

      «…Кто знает? Может быть, я даже скажу вам, что ваше таинственное происхождение есть не что иное, как выдумка ваша и графини Артовой, и что бумаги, доказывающие это родство, — фальшивые. Уклоняйтесь от прямого ответа, не раздражайтесь, а довольствуйтесь возражением, что вы любите меня и что эта пламенная любовь извиняет и оправдывает ваши действия, насколько бы ни были они достойны порицания.
      А главное — ни слова, ни одного намека на это письмо! Сожгите его сейчас же по прочтении. Не старайтесь проникнуть в эту тайну — вам не удастся, вы никогда не угадаете ее. Помните только одно: я люблю вас…»

      Мы сказали уже, что письмо было без подписи, но каждая строчка его дышала и говорила о Концепчьоне.
      — Странно, странно, — прошептал герцог.
      Он несколько раз перечитывал это письмо, стараясь понять его таинственный смысл, — и ничего не добился. Но сердце его трепетало от счастья: Концепчьона любила его!
      Герцог сжег письмо и позвонил. Явился Цампа — и опять с письмом, но на этот раз он нес его на подносе.
      Герцог сначала не обратил на это внимания и спросил его:
      — Ты не знаешь, не сватался ли кто-нибудь к сеньорите де Салландрера, кроме дона Хозе?
      Герцог де Шато-Мальи думал, что тайна Концепчьоны могла объясниться только третьим соискателем ее руки, имеющим на нее прямое или косвенное влияние.
      Цампа, без всякого сомнения, был подучен Рокамболем, потому что отвечал, не задумываясь:
      — Герцогиня не разделяет мнения герцога.
      — Относительно чего?
      — Относительно непрерывного продолжения их рода и имени.
      — А!..
      — Она не любила дона Хозе, точно так же, как не любит и ваше сиятельство.
      — Следовательно, она, по всей вероятности, покровительствует втайне третьему соискателю руки ее дочери?
      — Точно так-с!
      — Кто же этот соискатель?
      — Я не знаю его имени и никогда не видал. Я знаю только то, что он богат и принадлежит к одному старинному роду.
      Герцог начал настаивать и, наконец, Цампа, как бы уступая его требованиям и из привязанности к нему, сообщил, что будто бы герцогиня желает выдать Концепчьону за побочного сына своей сестры маркизы О'Биран.
      Из этих полуобъяснений Цампы герцог де Шато-Мальи заключил, что его слуга связан клятвою с Концепчьоной, как та, в свою очередь, была связана клятвою со своею матерью.
      — Я, кажется, начинаю смекать, — думал он, — Концепчьона любит меня, но желает казаться только покорною непреклонной воле отца, выходя за меня замуж.
      И герцог, удовлетворяясь этими доводами, основанными на темных намеках Цампы, взял с подноса письмо, заклейменное германскими и русскими штемпелями, распечатал его и прочитал:

      «Одесса.
      Любезный кузен!
      Несколько дней назад я писал графине Артовой, уведомляя ее о прибытии курьера.
      Теперь сообщаю вам, что этот курьер отправился обратно третьего дня утром, с бумагами, в которых вы так нуждаетесь. Может быть, он будет в Париже раньше моего письма, тогда вы потрудитесь уведомить меня о его прибытии».

      Письмо это было подписано полковником де Шато-Мальи.
      — Я пошлю это письмо герцогу де Салландрера, — думал герцог, — оно прибавит ему терпения.
      Он положил письмо в конверт и, написав герцогу де Салландрера, отослал бумаги с Цампой к нему, приказав подождать ответа.
      Вантюр, явившийся к герцогу после отъезда Цампы, был нанят и тотчас же вступил в исполнение своих кучерских обязанностей.
      Через час после этого вернулся Цампа и привез герцогу де Шато-Мальи письмо от герцога де Салландрера.
      В этом письме герцог приглашал его пожаловать сегодня на семейный обед, прибавляя к этому, что «ему нужно переговорить с ним о многом, а главное, о бумагах, которые должны скоро прийти из Одессы».
      После этого Рокамболь отправился к сэру Вильямсу, который в нескольких словах дал ему совет, как держать себя относительно герцога де Салландрера и его дочери, и приказал ему предложить герцогу от имени Фабьена купить у последнего замок, находящийся всего в нескольких шагах от рудников Л. во Франш-Конте, которые хотел купить герцог де Салландрера.
      От сэра Вильямса Рокамболь отправился к Фабьену и, сознавшись ему в своих видах на Концепчьону, упросил его продать герцогу де Салландрера его замок Го-Па, находящийся всего в некотором расстоянии от рудников Л.
      Фабьен согласился и уполномочил Рокамболя вести переговоры об этом деле.
      — Ну, так до свидания, — сказал Рокамболь, — я сейчас же отправляюсь к герцогу как доверенное лицо от тебя.
      — Большого успеха, — пожелал ему Фабьен.
      Мы не будем следовать за Рокамболем к герцогу де Салландрера, а лучше пойдем за ним двенадцать часов спустя в мастерскую Концепчьоны, куда провел его, по обыкновению, негр. Концепчьона ждала его с невыразимой тоской, а на лице мнимого маркиза выражалась какая-то печальная торжественность.
      — Все кончено, — прошептал он, — если вы только не исполните моего совета.
      Затем он взял ее за руку и спросил:
      — Вы любите меня?
      — О, как вы можете спрашивать меня об этом!
      — Верите вы мне?
      — Верю! Верю!
      — Вы должны будете иметь мужество…
      — Я буду иметь его.
      — Вы должны говорить с вашим отцом.
      — Извольте. Я согласна на все.
      Затем Рокамболь потребовал от нее, чтобы она сказала герцогу де Салландрера, что она имеет основание предполагать, что герцог де Шато-Мальи обманывает его с помощью графини Артовой и что все это есть не что иное, как выдумки последней.
      — Но как же я докажу это? — спросила Концепчьона.
      — Вы упросите вашего отца, чтобы он спрятался в вашей уборной, и, когда придет герцог де Шато-Мальи, пригласите его в свою мастерскую и обратитесь к нему с вопросом, как к честному человеку, и скажете ему, что вы не любите его и что ваше сердце принадлежит другому. Добавьте к этому, что знаете про его любовь, которая настолько сильна, что вы можете предполагать, что для достижения вашей руки он даже решился придумать историю о своем таинственном происхождении.
      — О, как же я могу сказать это…
      — Очень просто. Это необходимо. Он, конечно, смутится от этих слов, и этого будет вполне достаточно, чтобы ваш батюшка усомнился. Вы исполните это?
      — Да, — прошептала Концепчьона. Затем Рокамболь переменил разговор.
      — Вам, вероятно, известно, — сказал он, — что я виделся сегодня с вашим батюшкой? Зять мой виконт д'Асмолль хочет продать ему свой замок.
      — Знаю, папа говорил об этом, он даже желает съездить туда.
      — В таком случае устройте, чтобы и вас взяли туда.
      — Зачем?
      — Не знаю, но у меня есть предчувствие, что это принесет нам счастье.
      — Хорошо, я непременно поеду туда.
      Рокамболь ушел от Концепчьоны вполне счастливый, одно только отсутствие Вантюра беспокоило его.
      Через несколько минут после ухода Рокамболя в кабинет к герцогу де Салландрера вошла Концепчьона.
      Она была бледнее обыкновенного, но во взгляде ее проглядывала необыкновенная решимость.
      — Здравствуй, мое дитя, — сказал герцог, — ты пришла вполне кстати, так как я только что хотел послать за тобой.
      — Я вам нужна?
      — Да.
      — И мне нужно поговорить с вами, — заметила, садясь, Концепчьона.
      — Боже! Какой у тебя торжественный вид! — прошептал герцог, любуясь своей дочерью.
      — Да, мне нужно очень серьезно переговорить с вами, папа.
      — А! У тебя такой посланнический тон. Концепчьона села.
      — Ну-с, позвольте мне узнать, папа, зачем вы желали видеть меня?
      — Я хочу поговорить с тобой, мое милое дитя, о замужестве.
      Концепчьона вздрогнула.
      — И я тоже, папа, хотела поговорить с вами об этом же.
      — Я хотел сообщить тебе, что пригласил к обеду герцога де Шато-Мальи.
      — А я только что было хотела просить вас об этом. Герцог несколько удивился.
      — Я люблю вас больше всего на этом свете, папа, — продолжала Концепчьона, — и всегда буду покорна вашей воле.
      Молодая девушка произнесла эти слова с таким волнением, что невольно тронула герцога.
      — Боже мой, — прошептал он, — что значат эти слова?
      — Батюшка! — продолжала Концепчьона. — Вы истинный дворянин, и мысль ваша передать свое имя человеку, который бы был достоин носить его, — слишком благородна, чтобы я могла делать замечания. Но если Шато-Мальи не докажет вам своего происхождения…
      — Он непременно докажет! — перебил герцог. — Прочти вот это письмо, — добавил он и подал дочери письмо русского полковника де Шато-Мальи.
      Концепчьона прочитала его и холодно возвратила отцу.
      — Это так ясно, — заметил герцог.
      — Батюшка!.. Если же Шато-Мальи действительно потомок Салландреров, если бумаги, которые он предъявит, достоверны…
      — Ты, кажется, сомневаешься? — Да, папа.
      — Ты сходишь с ума.
      — Может быть.
      — Или и герцог сумасшедший!
      — Батюшка, — прошептала Концепчьона горячо, — герцог де Шато-Мальи нагло лжет!
      Дон Паец отшатнулся, как бы пораженный этими словами.
      — Я не знаю, помешалась ли я. но я знаю только, что графиня Артова — эта потерянная женщина — придумала просто историю бумаг.
      — Подобная низость!..
      — Я, может быть, докажу ее.
      — Ты, Концепчьона?!
      — Я, батюшка. Не знаю, предъявит ли Шато-Мальи эти бумаги, но я положительно убеждена, что они фальшивые. Батюшка! На коленях умоляю вас, будьте справедливы!
      И Концепчьона опустилась на колени, но герцог мгновенно поднял ее.
      — Говори, дитя мое, — сказал он в порыве глубокой нежности, — разве я не твой отец и разве я не люблю тебя?
      — Ну, так слушайте же меня, батюшка! У меня есть одна тайна, которую я не могу открыть вам потому, что она не принадлежит мне, но я умоляю вас верить моим словам: герцог де Шато-Мальи бессовестно лжет из одного только честолюбия.
      — Следовательно, — продолжал дон Паец, — ты ненавидишь того человека, которого я избрал тебе в мужья?
      — Да, если подозрение мое справедливо, нет, если меня обманули. И в таком случае я буду его женою, если вы этого только желаете, папа.
      Слова дочери совершенно изменили образ мыслей герцога де Салландрера.
      Он на минуту поколебался в своих убеждениях рассказом баронессы Сен-Максенс и странным стечением обстоятельств, когда не получил письма графини Артовой, и в то же время узнал от Шато-Мальи, что рукопись его родственника сгорела. Но теперь перед ним лежало письмо русского полковника, на конверте был штемпель Одессы — и он снова глубоко верил словам герцога де Шато-Мальи.
      — Будь осторожна, Концепчьона! — сказал он. — Герцог де Шато-Мальи везде пользуется репутацией честного человека.
      — Репутации не всегда бывают справедливы, папа. Голос Концепчьоны звучал так твердо и убедительно, что герцог вскричал:
      — Но докажи мне справедливость своих слов!
      — Я надеюсь доказать.
      — Каким образом?
      — Вам известно, что в моей мастерской есть стеклянная дверь в уборную и что из этой уборной есть выход в коридор, на лестницу?
      — Знаю, но что же из этого следует?
      — Батюшка! Мужчина может лгать самым нахальным образом перед мужчиной, но теряет самообладание в присутствии любимой женщины.
      — А герцог любит тебя, мое дитя!
      — Положим, что любит.
      — И ты должна верить, что его собственное богатство отстраняет всякую мысль об…
      — Батюшка, — перебила его Концепчьона, — позвольте вашей дочери предложить вам средство доказать на деле истину ее слов.
      — Изволь, дитя мое.
      — Пригласите герцога к обеду.
      — Я уже пригласил его.
      — Сегодня?
      — Да.
      — Отлично. После обеда я приглашу герцога в мастерскую посмотреть мои картины. Тогда…— Концепчьона несколько приостановилась.
      — Что же тогда?
      — Вы, папа, войдете через коридор в уборную и спрячетесь там.
      — Но подобные увертки недостойны дворянина, мое дитя.
      — Ну, в таком случае мне нечего больше делать, — проговорила Концепчьона, — я ничем больше не могу доказать истины моих слов и я согласна выйти замуж за Шато-Мальи.
      — В словах молодой девушки звучала такая горечь, такое отчаяние, что герцог невольно растрогался.
      — Изволь, — сказал он, — я исполню твое желание.
      — Но это еще не все, папа!
      — Ну, говори.
      — Вы должны дать мне слово, что, как бы необыкновенны ни казались вам мои слова и поступки, вы будете смотреть неподвижно и безмолвно.
      — Клянусь тебе, мое дитя!
      Тогда Концепчьона почтительно поцеловала руку отца.
      — Вы благородны и добры, папа, — продолжала она. Затем она подошла к письменному столу и написала герцогу де Шато-Мальи следующую записку:

      «Герцог! Отец сказал мне, что я должна сделаться вашей женой. Мне остается только преклонить голову перед родительской волей, но до этого я прошу вас уделить мне один час для разговора.
      Вы обедаете сегодня у нас. После обеда я попрошу вас пожаловать ко мне в мастерскую, — не откажите в моей просьбе.
Готовая к вашим услугам Концепчьона де Салландрера».

      Написав эту записку, молодая девушка показала ее своему отцу, а затем велела слуге отнести ее к герцогу де Шато-Мальи.
      Вернемся теперь к герцогу де Шато-Мальи, которого, если мы помним, мы оставили в ту минуту, как он удалился в кабинет по возвращении Цампы с приглашением герцога де Салландрера на обед.
      Вошел Цампа.
      — Что это? Отчего ты ездил так долго?
      — Я надеялся, что ваше сиятельство простит меня, но я не виноват, так как меня задержала сама сеньорита Концепчьона.
      Герцог слегка покраснел.
      — Ты видел ее?
      — Точно так, — ответил почтительно Цампа, — и вот она приказала мне передать вам эту записку.
      Цампа подал письмо, написанное Рокамболем.
      В нем было написано следующее:

      «Дела идут быстро. Свидание, о котором я писала вам, мой друг, должно непременно состояться сегодня вечером. Вы обедаете у нас. После стола я попрошу вас к себе в мастерскую. Я люблю вас, я горжусь тем, что буду носить ваше имя. Умоляю вас, не забудьте в точности исполнить все наставления, которые я вам давала в первом письме. Как ни тягостна роль, налагаемая мною на вас по воле судьбы, имейте мужество разыграть ее до конца. Наше будущее зависит от этого!
      P.S. Быть может, вы скоро получите от меня очень сухую и официальную записку.
К.»

      Герцог задумался.
      — Делать нечего, — подумал он, — нужно исполнить ее желание.
      Перед отъездом на обед к герцогу де Салландрера он получил от Концепчьоны вторую записку, которая, как мы уже знаем, была написана ею при ее отце.
      Ровно в шесть часов герцог де Шато-Мальи явился в отель Салландрера.
      — Герцогиня ждет, ваше сиятельство, в гостиной, — доложил ему лакей.
      Эти слова несколько смутили герцога де Шато-Мальи. Он считал ее за своего тайного врага и за деятельного агента его соперника, а вследствие этого за самое серьезное препятствие к женитьбе его на Концепчьоне.
      Герцогиня сидела одна, когда вошел Шато-Мальи, она приняла его с приветливой улыбкой.
      — Мужа еще нет дома, — проговорила она, приглашая его сесть. — Я надеюсь, вы извините его.
      Герцог поклонился.
      Он был очень удивлен приветливым голосом и ласковым взором герцогини.
      «Женщины удивительно умеют притворяться, — подумал он. — Герцогиня ненавидит меня, а между тем принимает меня так дружелюбно».
      — Герцог, вероятно, катается? — добавил он вслух.
      — Нет, он просто уехал по делам к виконту д'Асмоллю.
      — Я тоже знаком с ним.
      — Мой муж, — продолжала герцогиня, — возненавидел Испанию после поразивших нас несчастий. Он, кажется, намерен поселиться во Франции, по крайней мере на несколько лет, и вследствие этого хочет купить рудники и железный завод в Л.
      — Этот завод, кажется, если я не ошибаюсь, не принадлежит виконту д'Асмоллю.
      — Нет, но виконт думает продать свой замок, находящийся недалеко от этого завода.
      — А!
      — Это очень хорошенькое поместье.
      — Так герцог покупает замок Го-Па?
      — Да.
      На дворе в это время раздался стук подъехавшего экипажа и прервал разговор де Шато-Мальи с герцогиней.
      Минут через десять после этого в залу вошел герцог де Салландрера. Он поклонился молодому человеку и только что хотел протянуть ему руку, как дверь в залу отворилась снова и вошла Концепчьона. Вид ее напомнил герцогу утренний разговор между ними и внушил недоверие к де Шато-Мальи.
      Концепчьона держала себя холодно и сдержанно. Она едва-едва обратила внимание на гостя, и только одно глубокое убеждение в неподложности получаемых писем могло заставить герцога де Шато-Мальи воображать, что она его любит.
      — Ну, что? — спросил дон Паец де Салландрера. — Имеете вы известия из Одессы?
      — Нет еще, что меня и заставляет опасаться, не заболел ли дорогою курьер.
      — Может быть, — заметил герцог, бросив испытующий взгляд на Шато-Мальи.
      Герцог невольно покраснел, так как в это время на него смотрела Концепчьона. «Он смутился, — подумал дон Паец, — неужели же моя дочь права?..»
      — Пожалуйте кушать! — доложил в это время лакей. Разговор за обедом касался различных посторонних предметов, и при этом Концепчьона ни разу не взглянула на молодого герцога, но, выходя из-за стола, она сказала ему:
      — Вы, кажется, охотник до живописи, герцог? Голос молодой девушки несколько дрожал, и герцог де
      Шато-Мальи поспешил предупредить ее.
      — Очень люблю, сеньорита, — сказал он, — и буду счастлив, если вы позволите мне взглянуть на редкости вашей мастерской.
      — В таком случае, — продолжала Концепчьона, все больше и больше смущаясь, — пройдемте туда; папа имеет привычку курить после обеда, и мы не будем ему мешать…
      Герцог де Салландрера кивнул головой в знак своего согласия, и Шато-Мальи подал руку молодой девушке.
      Концепчьона бросила на отца значительный взгляд и вышла из комнаты.
      — Прежде всего, — сказала она, поднимаясь во второй этаж, — я вам покажу две очаровательные картины Сурбарана. Они находятся в моем будуаре… а потом мы пройдем в мастерскую.
      — Я к вашим услугам, — ответил герцог, не подозревая, что Концепчьона действовала таким образом только для того, чтобы дать своему отцу время спрятаться в уборной.
      Войдя в мастерскую, она посадила герцога рядом с собой. Молодая девушка была бледна и взволнованна, но ее поддерживала любовь к мнимому маркизу де Шамери.
      — Вы получили мою записку, сеньор? — спросила она слегка дрожащим голосом.
      — Получил, сеньорита.
      — Послушайте, герцог, вы в самом деле любите меня?
      — Клянусь честью, сеньорита.
      — А если… я не люблю вас?
      — Я буду надеяться, что вы когда-нибудь полюбите меня.
      Концепчьона презрительно пожала плечами.
      — Я верю, что вы любите меня, герцог, — проговорила она, — и ваша любовь извиняет в моих глазах ваши странные поступки.
      — Действительно странные, — прошептал герцог де Шато-Мальи.
      — Так признайтесь же, что ваша любовь… ко мне… довела вас до низкого обмана… что вы придумали эту историю о бумагах, о родословной… о таинственном происхождении…
      В этот момент в уборной послышался какой-то звук. Концепчьона побледнела. Герцог де Шато-Мальи слышал этот шум и не мог больше сомневаться, что в уборной кто-то спрятан. Но он все-таки сделал вид, что не заметил ничего, и продолжал очень спокойно:
      — Позвольте мне, сеньорита, не отвечать на ваш вопрос, хотя если бы даже и было так…
      — Говорите, герцог, говорите!.. Ради самого Бога!..
      — Это только могло бы доказывать мою беспредельную любовь к вам…
      — Как! Следовательно, вы соглашаетесь с тем, что эта история…
      — Я ни с чем не соглашаюсь, сеньорита.
      — Придуманная вами с графиней Артовой…
      — Погодите! — перебил ее герцог.
      — Милостивый государь! — проговорила холодно Концепчьона. — Можете ли вы поклясться мне?
      — Смотря в чем?
      — Поклянитесь мне честью дворянина, что вы твердо убеждены в том, что происходите из фамилии Салландрера.
      Герцог, повинуясь слепо предписаниям письма, колебался с минуту и, наконец, ответил:
      — Я не могу дать вам этой клятвы.
      Тогда Концепчьона поднялась с достоинством со своего места.
      — Милостивый государь, — сказала она, — этого слишком достаточно для меня, я еще не ваша жена, я здесь у себя и потому покорнейше прошу вас выйти сию же минуту отсюда.
      И при этом она указала ему на дверь.
      У герцога потемнело в глазах. Он встал, поклонился и вышел из комнаты, сказав:
      — Прощайте, сеньорита, я люблю вас и, с Божией помощью, надеюсь, что вы будете моей женой.
      Сойдя в бельэтаж, он хотел пройти в гостиную, но один из лакеев сказал ему:
      — Ее сиятельство герцогиня не совсем здорова и изволили уйти к себе.
      — Хорошо… Я пройду к герцогу.
      — Герцог изволили уехать.
      — Уехал?
      — Точно так-с!
      — Странно!..
      — За ним прислали-с от испанского генерала С, который сильно заболел.
      Это последнее сообщение показалось герцогу де Шато-Мальи настолько уважительной причиной, что он не настаивал и уехал.
      В это время Концепчьона подбежала к двери уборной и отворила ее. Из уборной вышел герцог де Салландрера. Он был бледен.
      — Ну, папа, вы все слышали? — спросила Концепчьона.
      — Все.
      — А видели вы его лицо?
      — Видел.
      — Верите вы ему теперь?
      — Нет.
      — Так вот за кого вы хотели выдать меня. Герцог молчал, он стоял неподвижно и как бы не чувствовал ничего… Потом он вдруг вздохнул и, ударив себя по лбу, прошептал:
      — Стало быть, все кончилось, и фамилия Салландрера пресеклась навсегда.
      Концепчьона не отвечала. Она поняла, что отец решил уже не выдавать ее за герцога де Шато-Мальи.
      — О, мой род! Мой великий, благородный род! — проговорил герцог разбитым голосом. — Да, я его последний представитель. — И дон Паец де Салландрера закрыл свое лицо руками.
      Концепчьона видела, как из его глаз брызнули слезы. Она кинулась ему на шею и стала его целовать.
      — Папа! — шептала она. — Милый мой, дорогой папа… я люблю вас. — И при этом она чуть не высказала своей тайны и не открыла ему своей души. Но какое-то тайное чувство и голос заставили ее умолчать об этом и не упоминать имени маркиза де Шамери.